Грэм Хизер. Жажда искушения

   — Жак Морэ, — прошептал ей на ухо Грегори. — Любовник Джины еще со времен… — Он не окончил фразу, так как увидел кого-то у Энн за спиной. — Марк, — сказал он, протягивая руку.
   — Грегори, Синди, добрый вечер.
   Энн резко повернула голову. Лейтенант Марк Лакросс стоял у нее за спиной.
   Она не видела, чтобы он входил через парадную дверь, и не знала, где он был все это время, она просто вдруг поняла, что он здесь, рядом с ней.
   — Миссис Марсел, — приветствовал он ее, окидывая острым, как лезвие, взглядом серебристо-серых глаз. В его голосе слышалось скрытое недовольство. Ей не следовало здесь быть. Во всяком случае, по его правилам. И она неожиданно почувствовала себя нашкодившей школьницей.
   Она имеет право ходить туда, куда ей заблагорассудится! Ее-то не подозревают в убийстве.
   — Лейтенант, — ответила она как можно более холодно. Но он смотрел на нее этим своим орлиным взором, пронизывая, заставляя дрожать с головы до ног. Не глядя, она потянулась к своему пиву и залпом выпила его.
   — Как идут дела, Марк? — спросил Грегори.
   Грегори называл его по имени, значит, они знакомы. И достаточно хорошо. И Синди Марк знает. Вероятно, он уже допрашивал здешний люд.
   А может, он захаживает сюда просто как посетитель?
   И часто.
   — Дела просто идут, — ответил Марк и взглянул на Синди. — Как ты?
   — Прекрасно.
   — Будь осторожна, — предупредил он ее.
   Она пожала плечами и смущенно посмотрела на Энн.
   — Как я понимаю, вы считаете, что убийца — в больнице.
   — Может быть. А может быть, права миссис Марсел, которая пришла сюда, чтобы сунуть нос туда, куда не следует. Не исключено, что кто-то бродит вокруг в темноте с длинным ножом и готовится нанести новый удар. Будь осторожна, — повторил он.
   — Спасибо за участие, Марк, — сказала Синди. Слова прозвучали искренне.
   — Я не отпущу ее одну, — пообещал Грегори.
   — Миссис Марсел? — обратился к ней Марк Лакросс. Она взглянула на него и снова ощутила эту странную дрожь во всем теле.
   Как ребенок, которого застали с ложкой возле банки с вареньем, она почувствовала, что краснеет, и ей стало неуютно, будто она делала что-нибудь предосудительное.
   А может, в этом было и что-то еще. Здесь полно исполнителей эротических танцев, но нет недостатка и в экзотических мужчинах. Грегори, похожий на статую бога из эбенового дерева, Дюваль — потрясающая смесь двух рас, и Жак Морэ — красивый до совершенства. И все же на фоне Марка Лакросса все они бледнели. В нем было нечто истинно мужское, твердое как скала, зрелое и подлинное. Даже в его манерах, в том, как он стоял. Он был, безусловно, красивым мужчиной, но очень уж жестким. Характер накладывал отпечаток и на лицо: черты его были красивыми, но резкими. А таких глаз она в жизни не видела: взглядом он мог сказать так много, что, казалось, проникал в самую душу и требовал ответа.
   — Думаю, нам пора идти, миссис Марсел, — сказал он.
   Она улыбнулась и заворковала низким, мягким голосом:
   — Не припоминаю, чтобы мы пришли сюда вместе, лейтенант.
   — Может, мы пришли и порознь, но уйдем вместе, — ответил он.
   — Уже поздно, — подхватила Синди. — Миссис Марсел, мне было приятно с вами познакомиться. Грегори, ловлю тебя на слове: ты обещал проводить меня домой. У тебя еще выступление, я подожду в гримерной.
   — Мне нужно возвращаться на сцену, — сказал Грегори.
   Энн поняла, что они с Синди изо всех сил стараются оставить ее на милость лейтенанта Лакросса.
   — Подождите…
   — Пошли, миссис Марсел?
   Его рука легла ей на плечо, он буквально стащил ее с табурета. Хватка, как всегда, оказалась железной. Не успев осознать, что происходит, она поняла, что идет через зал к выходу.
   — Вы не имеете права делать этого…
   — Вам не терпится подвергнуть себя опасности, миссис Марсел? — поинтересовался он.
   — О какой опасности может идти речь, пока вы контролируете ситуацию, лейтенант? Джон в коме, и больше никому опасность не грозит.
   — Вы полны решимости доказать мою неправоту, да?
   — Будьте уверены.
   — Но если убийца кто-то другой, тогда вы — просто идиотка, сующая свой нос куда не следует и играющая с огнем. А теперь пошли, вам здесь не место.
   Она стиснула зубы, понимая, что у нее лишь два выхода — либо идти с ним, либо затеять с ним свару на виду у всех. Этого ей делать не хотелось, она не желала выставлять себя напоказ и выглядеть истеричкой.
   Грегори — вдруг вспомнила она. Он ведь обещал отвести ее к Маме Лили Маэ. Ей необходимо отправиться в Дельту и разузнать, о чем говорила с ней Джина Лаво в день своей смерти.
   — Постойте…
   — Мы уходим! — твердо отмел он ее поползновения. В его глазах тлели огненные угли.
   — Отлично! Отлично, мы уходим. Но Грегори угостил меня пивом, я должна поблагодарить его.
   Ей удалось освободиться и ринуться к Грегори, который уже направлялся на помост для оркестра.
   — Грегори!
   Тот остановился, и она на бегу буквально упала в его сильные, протянутые к ней руки.
   — Спасибо за пиво. Когда мы встретимся, чтобы идти к Маме Лили Маэ? — проговорила она быстро, на одном дыхании.
   Он бросил взгляд на Марка через ее плечо.
   — Я бы не…
   — Прошу вас!
   — Но вы поставите себя в опасное положение…
   — Вы ведь будете со мной.
   — Я…
   — Грегори, помогите мне! Помогите Джону и помогите восстановить справедливость по отношению к Джине, пожалуйста!
   Он снова посмотрел поверх ее плеча. Она быстро повернула голову. Марк шел к ним своей обычной решительной походкой.
   — Завтра утром похороны Джины. Встретимся после них. Здесь, на улице. У меня черный «бьюик-седан».
   — Я приду, — шепотом пообещала Энн.
   В этот момент она почувствовала тяжелое прикосновение руки на своем плече. Твердое, уверенное.
   — Миссис Марсел, пошли. Грегори, спокойной ночи.
   — Спокойной, Марк. Не забывай, если я могу быть чем-то полезен…
   — Спасибо, Грегори.
   Если бы дело происходило пару тысяч лет назад, он бы просто стукнул ее по голове и за волосы выволок отсюда, подумала Энн. Но сейчас он лишь довел ее до выхода и разве что не вытолкал в дверь.
   На улице он не отстал от нее, а подтолкнул к машине.
   — А может, я хочу пройтись…
   — Дура! — взорвался он.
   — Потому что пришла сюда?
   — Да!
   — Но вы ведь тоже пришли.
   — Я полицейский! А вы только и делаете, что нарываетесь на нож.
   Она обернулась и стала вплотную к нему.
   — Какая же опасность мне может угрожать, если убийца в больнице? — почти завизжала она.
   Он стоял перед ней, упершись руками в бока и не сводя с нее глаз. Потом заговорил:
   — Совершено еще одно убийство.
   У Энн перехватило дыхание.
   — Убита… еще одна танцовщица? Это значит, что Джон определенно не виновен?
   Он покачал головой:
   — Жертву нашли раздетой в реке.
   — Но…
   — Она задушена.
   — Значит…
   — Значит, убийства, возможно, не связаны друг с другом. Черт, если бы убийство было в Новом Орлеане исключительным событием! Но это не так. Мы не знаем, кто она. Мы пока не знаем, была ли она актрисой стриптиза, но… у нас нет оснований считать, что она ею не была.
   — Тогда почему вы считаете, что я подвергаюсь опасности?
   Он несколько секунд смотрел себе под ноги, покачивая головой.
   — Так почему же?
   — Профессиональная интуиция.
   — Вы не смеете третировать меня только из-за своей интуиции.
   — Смею.
   — Нет…
   — Давайте смоемся отсюда, ладно?
   — Нет, подождите! — продолжала настаивать Энн.
   Но он не стал ждать. В следующий же момент она сидела в машине, куда он затолкнул ее, сложив чуть не пополам.
   Сам он тоже сидел рядом: зубы стиснуты, глаза зорко наблюдают за дорогой. Она была в бешенстве, дрожала от гнева.
   Он тоже казался раздраженным сверх всякой меры.
   Но от него исходил такой изысканный лесной аромат. Ей захотелось ударить его, встряхнуть.
   А еще ей так хотелось положить руку ему на плечо и сквозь мягкую ткань пиджака почувствовать тепло его мышц, ощутить его тело, скрытое под одеждой.

Глава 9

   Она не спросила его, поднимется ли он с ней наверх, в этом не было необходимости. Поездка от клуба до ее дома заняла всего несколько минут. Припарковав машину, он тут же оказался у ее дверцы и помог ей выйти. Он быстро провел ее по дорожке к подъезду, втолкнул в дверь и взлетел с ней по лестнице на второй этаж.
   — Ну что ж, спасибо, лейтенант, — процедила она сквозь зубы, роясь в сумочке в поисках ключа, потом вставляя его в замочную скважину. — Вам незачем было провожать меня, но…
   Когда она открыла дверь, он подтолкнул ее внутрь, прошел сам и закрыл дверь за собой.
   — Кто уполномочил вас копаться в этом деле? — спросил он.
   — Мне не нужны никакие полномочия, чтобы пойти выпить в клуб, лейтенант, — бросила она ему в ответ, едва сдерживаясь. Положив сумочку на стул, она подошла к дивану и села.
   Это было ошибкой. Он последовал за ней и, грозно нависая над ее головой, заметил:
   — В Новом Орлеане полно клубов!
   — Я слышала, что в этом — лучший джаз.
   Он протянул руку и поднял ее с дивана.
   — Это преступление и так достаточно сложное для полиции, чтобы еще и с вами возиться.
   Она попыталась вырваться, но он, похоже, даже не заметил ее усилий.
   — Я не просила вас опекать меня…
   — Не хватало мне, чтобы вас убили, Энн.
   — Меня не… — Она снова попыталась высвободиться, придумывая, что бы такое ответить. Он впервые назвал ее по имени? Кажется, так. В этом его обращении ей вдруг почудилось что-то до смешного личное.
   — Меня… меня не собираются убивать, — сказала она и смущенно поперхнулась. — Я…
   Этот человек был невыносим. Он хотел достать Джона. Он властен, упрям и назойлив. Громила. Ей следует пожаловаться на превышение полномочий полицейского.
   Но вдруг Энн поняла, что не может найти слов. Хотела закричать, что он не имеет права находиться в ее доме, держать ее за руку так, как он держит. Но ей было приятно, что он здесь. О Господи, ей нравилось, как он держит ее за руку, как он пахнет, нравилось смотреть на его выбритое лицо, ощущать кожей прикосновение его пиджака, ей нравился этот его пронизывающий насквозь взгляд, он согревал и возбуждал ее. У нее пересохло во рту, она не могла сглотнуть, не могла думать. О Боже, она опять чувствует себя перед ним, словно маленькая школьница, пытающаяся играть с большими мальчиками. Но, Господи Иисусе, да, ей хотелось вступить в игру. Она едва знала этого человека, но ей нестерпимо хотелось прикоснуться к нему и чтобы он тоже к ней прикоснулся. Он был не просто красивым мужчиной, которым она могла бы восхищаться как художник. Она жаждала прикосновения. Ей непреодолимо хотелось почувствовать его.
   Это все клуб. Дюваль прав. Он будоражил кровь, дразнил, соблазнял. С тех пор как она развелась, жизнь ее была слишком целомудренной: время от времени какое-нибудь свидание, дружба, вечеринки… Но ничего, подобного этому. Никогда не испытывала она такого острого желания — сорвать одежду с почти незнакомого мужчины и прижаться грудью к его груди, почувствовать на себе его руки, ощутить прикосновение этих гладко выбритых щек на своем теле.
   «Этот клуб опасен! С тобой может случиться нечто непредвиденное», — сказала она себе.
   Она видела, что губы его двигаются. У него был великолепный рот, чувственный, с благородным изгибом. Он все еще крепко держал ее, что-то втолковывая, они стояли очень близко друг к другу. С каждым вдохом в нее вливался его запах, и с каждым выдохом она слабела, внутренняя дрожь нарастала в ней.
   — Вам пора… уходить, — прошептала она.
   — Вы меня не слушаете.
   — Слушаю. Вы считаете, что в клубе таится опасность и что мне следует держаться подальше от него.
   — Что вы там делали? — прядь волос упала ему на лоб. Лицо было напряжено. Она ощущала, как захлестывавшие его чувства придавали все большую силу его рукам.
   — Живопись Джона… — пролепетала она.
   — Живопись? Вы глупышка…
   — Но Джон не может быть виновен!
   — Виновен ваш Джон или нет, в этом проклятом месте существует некое подводное течение, можете вы это понять? Даже улицы вокруг него опасны, Энн, вы ведь сами прекрасно это знаете. Говорю вам, вы…
   Он осекся, продолжая смотреть на нее в упор. Она приближала свое лицо к нему. Ближе, ближе. Она смотрела на его губы.
   И вдруг он неожиданно, почти свирепо впился ими в ее губы.
   Его руки…
   Она не могла противиться.
   Он нашел ее рот и страстно, бешено припал к нему губами. Она ощутила, как его горячий язык, раздвинув ее зубы, проник глубоко внутрь. Это было гораздо больше, чем просто поцелуй. Внутри у нее вспыхнул огонь, который разрастался и пронизывал ее насквозь. Его рука коснулась ее щеки, спустилась на шею, потом начала нежно, дразняще и мучительно ласкать грудь сквозь тонкую ткань платья. Его поцелуй… Он пронзил ее, как удар молнии, заставил содрогнуться все ее существо, до самых интимных уголков. Разряд прошел по бедрам, по низу живота и воспламенил ее… Но так же внезапно, как это началось, так и закончилось. Он оторвал свои губы от ее рта и хрипло выдохнул:
   — О Боже!
   Рука его ослабла, и в следующий момент Энн уже опять сидела на диване. Он поддержал ее, видимо, поняв, что в противном случае она просто упадет, и сложил ей руки на коленях. Глаза его все еще были темны от страсти, лицо напряжено больше, чем когда бы то ни было, густая шевелюра встрепана. Он глядел на нее не отрываясь:
   — Проклятие! — Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но застыл, словно пораженный.
   Мысленно чертыхаясь, приглаживая волосы рукой, он зашагал к выходу. Потом, обернувшись, наставил на нее палец и грозно произнес:
   — Держитесь подальше от этого проклятого клуба!
   И громко хлопнул дверью.
 
   Грегори провожал Синди до ее квартиры, находившейся в нескольких кварталах от клуба.
   — Она собирается снова прийти, знаешь? — озабоченно сказал он ей.
   — Она думает, что копы схватили не того. — Синди тряхнула головой. — Я боюсь за нее. Если она права, то может невзначай задеть опасную струну.
   — Клуб — общедоступное место, здесь Америка. Она все равно будет приходить снова и снова.
   — Грегори, ты серьезно собираешься отвести ее к Маме Лили Маэ?
   — Придется. Она все равно пойдет туда, даже если я не поведу ее.
   — Да, наверное, — согласилась Синди. — Только…
   — Что — только? — спросил Грегори.
   — Ну, болота. Господи, там ведь на многие мили ничего, кроме травы, воды, змей и аллигаторов. А когда темно, то уж там такая темень!.. А уж если начнется ураган, то это конец света.
   — Такова природа Дельты.
   Синди дрожала.
   — Надо сделать так, чтобы никто не знал, что она туда собирается.
   — А кто, кроме тебя и меня, может об этом узнать?
   — Думаешь, никто не слышал нашего разговора?
   Грегори оглянулся вокруг в нерешительности. Потом, снова посмотрев на Синди, сказал:
   — Кажется, нет. Почему ты так за нее волнуешься?
   — Не знаю. То есть даже если оставить в стороне Энн Марсел, Джина с Джоном, наверное, страшно боролись друг с другом. Может, они и не хотели этого, но в пылу борьбы… может, он действительно убил ее?
   — Тогда его жене ничего не угрожает.
   — А что, если все было не так? — простонала Синди. — Тогда мы все в опасности.
   Грегори обнял ее за плечи.
   — «Правда делает человека свободным», как говорят. Синди, мы не можем остановить бывшую жену Джона.
   — Но мы должны хотя бы позаботиться о ней.
   — Да, ну что ж, она снова придет в клуб. Она будет приходить туда до тех пор, пока не получит того, чего хочет.
   — Может, мне поучить ее танцевать?
   — А может, она будет рисовать там?
   Грегори остановился.
   — О чем, черт возьми, мы говорим? Что бы она там ни делала, она появится в клубе.
   Синди била мелкая дрожь.
   — Грегори, я завтра тоже пойду с тобой.
   — В Дельту?
   Она кивнула.
   — Чем больше нас будет, тем меньше опасность, — решительно сказала она. — Я хочу сказать, что, если кто-то все же подслушал наш разговор?
   — Синди…
   — Грегори, мы же много раз ходили к Маме Ли Маэ. И никогда не боялись. Поверь, будет лучше, если мы пойдем все вместе, ты так не думаешь?
   Грегори вздохнул.
   — Ну, если ты так хочешь, — он снова обнял ее за плечи, — давай я отведу тебя домой. У меня такое предчувствие, что завтра нам предстоит чертовски длинный день.
 
   Джину Лаво хоронили в фамильном склепе.
   Энн пришла в церковь на отпевание, но остановилась у входа, предпочитая наблюдать за службой издали.
   Гроб несла любопытная компания мужчин: Грегори, Хэрри Дюваль, Жак Морэ, приходившийся Джине дальним родственником, и, что особенно удивительно, лейтенант Марк Лакросс.
   Энн была совершенно уверена, что к тому времени, когда процессия двинулась на кладбище, ее никто не заметил, Марк-то уж точно. Его напарник, парень с лицом, напоминающим морду породистой собаки, тоже присутствовал на службе, но, как и она, держался в тени. Энн полагала, что ей удалось оставаться на достаточном расстоянии от офицера Джимми, чтобы он ее не увидел. Среди присутствовавших были и другие полицейские. Она узнала их, поскольку в разное время все они дежурили у палаты Джона.
   Энн весьма странно чувствовала себя в этой компании: она не была знакома с Джиной, но ей начинало казаться, что она знала ее.
   Еще более странное ощущение она испытала на кладбище. Энн любила новоорлеанские кладбища, в частности и на этом бывала раньше неоднократно. Когда она пришла сюда впервые, гид, сопровождавший туристскую группу, предупредил ее, что она может встретиться здесь со «смертельной» опасностью. Причем это не было игрой слов. Накануне на кладбище произошла перестрелка. После этого она сама водила сюда туристов, делала зарисовки надгробий и самого кладбища на фоне отдаленного городского пейзажа. Не то чтобы у нее был болезненный интерес к загробному миру, но погребальные сюжеты очень полезны художнику для практики. И хотя на новоорлеанских кладбищах редко встретишь старинные фигуры ангелов с крыльями, посмертные маски, изображения скорбящей Мадонны и прочие традиционные для европейских и новоанглийских кладбищ скульптуры, здешние надгробия, высоко поднятые над землей из-за постоянной угрозы наводнений, были тоже по-своему интересны. Ангелов и других неземных существ здесь тоже хватало, хотя они и были другими. Крылатые грифоны над коваными воротами охраняли фамильные склепы. Дикий виноград, плющ, мхи и цветы пробивались сквозь щели в цементных плитах, оплетали их, создавая таинственную ауру.
   Первые погребения в фамильном склепе Джины относились ко второй половине восемнадцатого века. Массивные чугунные ворота были открыты, усыпальница Лаво готовилась принять гроб с телом Джины. За гробом шла молчаливая, торжественная процессия. Лишь изредка кое-где слышались всхлипы. Энн заметила Синди Маккена в окружении молодых женщин. Она тихо плакала. Какая-то очень старая женщина отказалась принять помощь мужчин, которые хотели поддержать ее под руку. Энн подумала, что едва ли это мать Джины: осанка у женщины была прямая и горделивая, но лицо казалось древним, ей, вероятно, далеко за восемьдесят.
   Пастор начал последнюю часть погребальной церемонии — прощальную молитву над разверстой могилой. Он говорил о жизнелюбии Джины, ее нежной душе и сказал, что Бог принял ее в объятия свои, а на земле восторжествует справедливость.
   Возможно, в этот момент священник не слишком верил в разворотливость новоорлеанской полиции, потому что добавил, что если даже справедливость не восторжествует на земле, то Всемогущий восстановит ее в День Страшного Суда.
   Как только служба закончилась, Энн быстро выскользнула на улицу и села в машину: ей не хотелось, чтобы лейтенант Лакросс увидел ее и помешал отправиться в Дельту. Если он считал возможным выволочь ее из клуба, он не остановится перед тем, чтобы выудить ее и из лодки. Усевшись за руль, она почувствовала, как по телу снова прокатилась теплая волна — это ощущение настигало ее уже неоднократно в это утро. Она не могла забыть вчерашний вечер. Его поцелуй. Господи! Она опять задрожала. Идиотка. Это совсем не то, что ей нужно. Черт, конечно, не то. Но было так приятно, когда он прикасался к ней, целовал ее.
   Он вовремя остановился.
   А что бы она делала, если бы не остановился?
   У нее не было выбора. О Господи, она оказалась такой доступной. Потому что страстно хотела его. Смешно, разумеется. Это произошло лишь потому, что она так занята, у нее нет постоянного партнера, а ей нужен мужчина. Только это, ничего более.
   Нет, нет, ни с кем из своих знакомых она не испытывала подобного. Ей никогда так не хотелось прикоснуться к чьему-то обнаженному телу и ощутить чью-то руку на своем.
   У нее взмокли ладони. Проклятие! Не бросалась же она на незнакомцев до этого. Но его она хотела, и когда он остановился, испытала разочарование, ей хотелось, чтобы он пошел дальше. Его запах, его чуть колючие щеки, руки, такие сильные, — это было искушением.
   Он полицейский, преследующий Джона! — сердито напомнила она себе.
   А вот и он. Энн сползла пониже на сиденье автомобиля, надеясь, что он не узнает ее серую «мазду». Он разговаривал со своим собакоподобным напарником и восточным красавцем. Марк был в черном пиджаке, белой рубашке, черном жилете и галстуке. Он выглядел чрезвычайно достойно и был невероятно красив с этими блестящими каштановыми волосами и чуть посеребренными висками. Очень печален и гладко выбрит по случаю похорон. Ее снова охватили жар и дрожь. Она его совсем не знала, но чувствовала, будто знает всю жизнь. Его образ стоял перед ее мысленным взором еще до того, как она впервые его увидела. И этот поцелуй…
   И конечно, то, как он охранял ее. Ну, положим, он ведь полицейский. И ему нет необходимости соблазнять свою… Кого? Подозреваемую в соучастии в убийстве? Возможную жертву? Свидетельницу?
   «Все вместе, наверное», — горько усмехнулась она про себя.
   Он должен будет пройти прямо мимо нее. Она еще глубже сползла вниз и затаилась, почти не дыша.
   Словно это могло бы помешать ему ее увидеть!
   Но — о чудо! — он ее не заметил. Был слишком озабочен тем, что говорил ему восточный красавец.
   — И ничего, больше ничего? — упрямо твердил Марк Лакросс.
   — Видите ли, наша Джейн Доу никогда не служила в армии, это я могу сказать точно. И не совершала никаких преступлений: ни в одной криминальной картотеке Соединенных Штатов и Канады нет ее отпечатков. Мы проверяем слепки зубов, сверяемся со списками пропавших без вести. Но многих одиноких людей друзья и родственники начинают искать лишь через какое-то время после их исчезновения.
   — А что в клубе? — резко спросил Марк.
   — Ну, понимаете, там все как бы находятся в одной лодке — практически двадцать четыре часа в сутки. Хэрри Дюваль утверждает, что никто из его девушек не пропустил работу, но дело в том, что не все они работают каждый день. Естественно, я не могу слишком уж давить на Дюваля сейчас, сразу после похорон Джины, но я непременно отвезу его в морг на опознание.
   Марк засунул руки в карманы и смотрел через ворота кладбища, как растекается толпа.
   — Я бы узнал ее, если бы она выступала в клубе.
   — Вы знаете всех танцовщиц?
   — Нет, — признался Марк.
   — Но как вы думаете, может это быть тот же самый человек?
   — Может.
   — Почерк другой.
   — Знаю, — сказал Марк, — а вы что думаете, вот что мне хотелось бы знать.
   — Ну… — начал восточный красавец.
   Они проходили как раз мимо машины Энн. Она напряглась, чтобы услышать ответ, но, как ни старалась, не смогла уловить слов. Еще несколько секунд она сидела, прячась за руль и моля Бога, чтобы появились новые улики или юридический повод, для того чтобы полиция хотя бы усомнилась в виновности Джона. Почерк нового преступления иной. Печально, но факт: в Новом Орлеане слишком часто убивают женщин, поэтому вполне вероятно, что здесь действовали два разных убийцы.
   Она выпрямилась, быстро завела машину и поехала прочь от кладбища. Она направлялась в «Аннабеллу».
   Ей не давали покоя события сегодняшнего утра. Как могло случиться, что Марк Лакросс оказался среди тех, кто нес гроб Джины?
 
   — Позвольте мне пригласить вас на обед, Мама Лили Маэ, — сказал Жак Морэ своей прапрапрате-тушке. Он все время поглядывал на нее, пока шла церемония. Женщина держалась стоически. И теперь продолжала молча смотреть прямо перед собой. Она не плакала, но он знал, как она скорбела. Джина всегда пыталась обманывать Маму Лили Маэ, представляя свою жизнь в более розовом свете. Мама Лили Маэ приходилась прапрапратетушкой по крайней мере двум дюжинам молодых мужчин и женщин, происходивших из рода Лаво в Дельте.
   И все, не задумываясь, назвали ее, когда один из телевизионных каналов задумал сделать специальную передачу о женщине, приближающейся к порогу своего стодесятилетия. Она пребывала в удивительно добром здравии, ни в коей мере не испытывала свойственной старым людям физической слабости, каждый день много ходила пешком, обходясь без палочки. Зрение у нее было по-прежнему острым. Время от времени она испытывала приступы артрита, но пара таблеток лекарства делали чудо.