Страница:
Торбен Магнуссен направился в Тикёб. Он выпил утренний кофе в кабачке, но отклонил предложение хозяина остаться. Это было слишком близко от Хорсерёда. Можно было предполагать, что немцы выставили патрули. Позже он пешком направился в Хиллерёд.
Мадс Рам кружил по лесу и после долгих странствий по кустарнику и болотам оказался снова у лагеря. Услышав немецкую команду, он быстро повернул назад. Он избегал дорог и тропинок, где можно было ожидать немецких патрулей. Впереди показался просвет. Лес кончился. Тут нужно быть особенно осторожным. Он перелез через каменную ограду и спрыгнул на поле. Темная фигура выскочила из куста перед ним, и на секунду Рам подумал, что все старания были напрасны. Но оказалось, что это теленок, он лежал под кустом, и Рам его спугнул.
Рам прошел полем к хутору и постучал.
— Разрешите мне спрятаться на сеновале, я бежал из лагеря Хорсерёд — его захватили немцы.
— Нет, — ответил хозяин. — Убирайся! Всякая сволочь ходит тут по ночам! Вон!
Рем побрел дальше полями во мраке к следующему дому. И там он не нашел пристанища.
— Мы не хотим вмешиваться в такие дела. Шагай отсюда поскорее, а то я позвоню в полицию!
Мадс шел дальше по полям, через изгороди и канавы. Он не хотел выходить на дорогу, которая, наверно, просматривалась немцами. Не знал, где находится, куда идет. Даже когда рассвело, он не понял, куда попал. Он снова был в лесу. Заполз в заросли ежевики и сел.
Он посмотрел на часы. Семь часов. Значит, он просидел в зарослях целый день. Маленькие зверьки вылезали из норок и смотрели на него. Целая семья мышей подошла к нему вплотную, желая выяснить, что это за штука. Птицы наклоняли головки и рассматривали человека, сидевшего в кустах ежевики. Жаль, он не знал этого раньше: оказывается, если ты сидишь спокойно в кустах ежевики, то звери подходят к тебе поздороваться. Четырнадцать часов просидел Мадс Рам, не двигаясь и наблюдая за животными. Было очень холодно.
Когда стемнело, он направился дальше. Неужели не найдется места, где можно выспаться; он чувствовал, что выбился из сил. В третий раз он зашел на какой-то хутор и попросил хозяина, как доброго датчанина, дать ему пристанище.
— Боюсь, — ответил хуторянин. — Это может стоить мне головы. По радио объявили, что в стране осадное положение. Иди еще куда-нибудь.
— Я заплачу, — уговаривал его Рам. — Я адвокат и человек состоятельный. Я хорошо заплачу.
Его пустили на сеновал. Принесли молока и еды. Хозяин был смертельно напуган.
— Вы говорите, вы адвокат?
— Да, и, может, когда-нибудь мне тоже доведется помочь вам.
Он прожил на сеновале двое суток. Одежда его высохла, он отчистил ее от грязи. Теперь, наверное, в округе уже спокойно.
На следующее утро хуторянин сказал:
— Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Не могу рисковать. Съешьте завтрак и уходите.
— Прекрасно, — ответил Рам. — Только одолжите мне ваш велосипед.
— Велосипеда я никому не дам!
— Послушайте. Я уйду. Если немцы меня схватят, меня расстреляют. Но и вас тоже, добрый человек. Если немцы узнают, что вы скрывали меня здесь, вас ничто не спасет. Это печально, но факт.
— Уходите. — Хуторянин почти плакал.
— Я уйду, но не более ли разумно с вашей стороны дать мне велосипед? Тогда у нас обоих будет больше шансов выйти из этой истории живыми.
— Берите, — в отчаянии согласился хуторянин.
— Вы добрый датчанин. — Мадс Рам похлопал его по плечу. — Не падайте духом!
— Пойдемте, я дам вам велосипед. У него хорошие покрышки. Но я требую, чтобы вы его вернули!
— Обязательно. Скажите, когда я выеду на дорогу, мне надо свернуть налево, чтобы попасть в Копенгаген?
— Боже вас сохрани, тогда вы прямехонько попадете в Хорсерёд. Вам нужно ехать в обратном направлении!
— Спасибо. Прощайте. Я буду осторожен с велосипедом.
— Так вы адвокат?
— Да. Прощайте.
Стоял ясный солнечный день. Как свободный человек Мадс Рам ехал на велосипеде по шоссе. У Квистгорода он въехал в рощицу и некоторое время наблюдал за дорогой. Он не видел ни немецких патрулей, ни военных машин, ни датских полицейских автомобилей. Мимо проходили машины с молоком, овощами и другим мирным грузом.
В Хёрсхольме он увидел объявление генерала фон Ханнекена:
Когда он хотел заплатить, парикмахер похлопал его по плечу:
— Ничего не надо. Счастливого пути!
На полях по ночам происходили странные вещи. С земли в небо подавались световые сигналы. На парашютах спускались грузы, и тут же их увозили машины, В хлевах и на сеновалах пряталось оружие и взрывчатые вещества. Прошли времена, когда варили смесь из хлористого калия, парафина и керосина и делали бомбы в кухнях старых женщин.
Диверсии совершаются среди бела дня. Происходят схватки между борцами движения Сопротивления и немцами. Диверсанты часто вооружены и ручными гранатами. В их распоряжении машины, автобусы, грузовики. В стране создана армия. Она подчиняется датскому правительству: Совету Свободы.
Оружие сбрасывается с неба, поступает через пролив Эресунн из Швеции. Но не все оружие попадает в руки армии освобождения. Не всех борцов за свободу удается вооружить. Некоторые вынуждены вести войну допотопными револьверами, самодельными обрезами и экономить боеприпасы.
В движение Сопротивления вступили офицеры. Они создали разведку, но военные специалисты не принимают участия в боевых действиях. Они охраняют склады боеприпасов и оружия, их нужно сохранить до окончания войны. Они понадобятся для восстановления спокойствия и порядка.
Добровольческий корпус «Дания» распущен. Но бывший начальник корпуса, оберштурмбаннфюрер СС Мартинсен создал новый корпус, цель которого — гордая, сознающая свое достоинство, решительная Дания, которая свяжет наше славное прошлое с нашим будущим узами славы...
В корпус принимают датчан арийского происхождения, способных носить оружие; преимуществом пользуются те, кто с оружием в руках боролся против коммунизма. Они будут вести духовную и материальную борьбу за воссоздание Дании, которая, став национально единой, сможет внести свой достойный вклад в новое европейское сообщество, которое, как мы знаем, грядет.
Среди датчан-арийцев был и Гарри, бывший батрак Нильса Мадсена. Да, война сделала Гарри мужчиной. Нильс Мадсен вынужден это признать. Но Нильс Мадсен теперь меньше интересуется политикой. Партия объята тревогой. Она распалась на борющиеся друг с другом группы.
Трон вождя в замке Фрюденхольм пуст. Фюрер предложил свои услуги в качестве фронтового врача. Но пока он находится на излечении в больнице для алкоголиков. В замке стало тихо. Прошло время веселых празднеств. Но граф по-прежнему является главной фигурой в округе. Он объезжает верхом свои владения, осматривает поля, следит за уборкой урожая, и, что бы ни случилось в мире, никто не посягнет на его собственность.
В замке появился Эгон Чарлз Ольсен, бывший слуга Скьерн-Свенсена. Ныне он гость. У него расстроена нервная система, ему нужен покой и отдых в тихом, не привлекающем к себе внимания месте. Он живет в башне, где Франсуа фон Хане писал историю германцев. Закончив свой труд, фон Хане уехал в столицу, и в замке никто не знает, чем он там занят.
Ольсен пережил тревожные дни в столице. Он чувствовал, что над его жизнью нависла угроза. Таинственные люди ходили за ним по пятам узкими улочками старой части города. Он видел, что за ним следят и у его квартиры, и в кафе «Фидусен». Походка у него стала неуверенной, он то и дело оборачивался и не вынимал правую руку из кармана пальто, где лежал револьвер. Здесь, на свежем деревенском воздухе, он поправится и обретет душевный покой.
Но ему трудно успокоиться. В башне бродят призраки. Что-то шуршит за обоями, кто-то скребется в дверь.
Он лежит во мраке и слышит шаркающие шаги и бряцанье цепей. Он помнит все эти звуки со времен Скьерк-Свенсена. В старом замке кишмя кишат привидения. Столько всего здесь произошло за столетия. Столько убийств! Столько трупов лежит под плитами пола и замуровано в стенах. Пятна крови не отмываются. Из влажных погребов слышатся вздохи заморенных голодом непокорных крестьян. Восстановленная деревянная кобыла возвышается во дворе замка, напоминая о нравах и обычаях прошедших времен. А может быть, прошедшие времена были милосерднее нынешних? Может быть, башня, где морили голодом, погреба, куда бросали пленников, — это детская забава по сравнению с лагерями уничтожения нашего времени? А может быть, только средства разные, а жестокость властителей и прошлых и нынешних не знает границ?
Днем Ольсен бродит по парку, слушает шелест деревьев, кормит лебедей, плавающих по каналу. Он проходит под старыми липами, слушает пение птиц и любуется природой. Но он не создан для жизни на лоне природы. Ему не хватает маленьких кабачков и трактиров Копенгагена. Не хватает запаха пива и табачного дыма. Ежедневно он заходит в исторический кабачок и выпивает кружечку. Но тут все не то, неуютно, нет болтливых студентов и забавных оригиналов. Ольсеном овладевает тоска.
Он сидит один в кабачке перед кружкой пива. Входит группа людей, возможно, это коммивояжеры, а может, и крестьяне. Они пьют суррогатный кофе, курят датские сигареты, их четверо, и они хотят сыграть в карты. Они видят Ольсена и вдруг встают все четверо. Рука Ольсена опускается в карман за револьвером, но она уже мертвая. А они стреляют снова. Теперь он лежит спокойно. Четверо выходят, садятся в автомобиль и уезжают.
Испуганный хозяин кабачка вызвал прежде всего доктора Дамсё. Затем приехала полиция из Преете.
Доктор осмотрел мертвеца. Его поразили восемью выстрелами. Труп отправляют в Копенгаген в институт судебной медицины.
Так умер Эгон Чарлз Ольсен. Умер в том месте, где он родился и работал слугой. Он был слугой Скьерн-Свенсена, а позже его доверенным. Он оказывал небольшие услуги графу Розенкоп-Фрюденскьолю. Он служил и на государственной службе. Со скромной должности в отделении Д копенгагенского полицейского управления он поднялся до более высоких постов. Он получал жалованье начальника департамента за оказываемые обществу услуги. Ольсен был слабый человек, на него оказывали дурное влияние.
А люди размножались, как будто счастье заключается в том, чтобы жить. Неужели приятно пробуждаться утром, встречать новый день? Разве так уж приятно вдыхать запах свежескошенной травы и слушать кукование кукушки в лесу? А может быть, все-таки стоит жить?
Йоханна водила за ручку маленького рыжего мальчонку. А в коляске возила другого малыша, веселого человечка с черными кудрями, новое существо, появившееся на свет. Она молода, у нее еще все впереди.
У Маргреты пятеро детей. Она управляется с ними одна. Цветы на ее окнах растут. Великолепные часы на стене бьют, как им полагается, их заводят каждое воскресенье. В доме множество мелких поделок ждут хозяйских рук; когда-нибудь все это будет приведено в порядок. Ей хотелось бы кое-что сказать доктору, но она не может найти слов. Людям часто не хватает слов, они не умеют вовремя составить из них нужную фразу.
От Мартина пришло письмо. Маленькое, короткое письмецо, написанное карандашом. «Я в Штутгофе. Мне тут хорошо. Не могла бы ты как можно скорее прислать хлеба, масла, колбасы, а может быть, еще и сыра. Пошли как можно скорее!»
Значит, он жив. У него есть адрес. Ему можно послать посылку через Красный Крест. Маргрета побывала в Копенгагене, посоветовалась с Эллен и другими красными вдовами. По их мнению, лагерь в Штутгофе еще не самый худший. Может быть, это даже образцовый лагерь. Туда можно писать письма и посылать посылки. Может быть, датчане находятся в привилегированном положении?
Женщины подбадривали друг друга. Старались варить в лучшее. Поддерживали себя надеждой на хорошие концентрационные лагеря. Фантазировали. Ведь они не могли себе представить, каково там на самом деле. Этого никто не мог себе представить.
В Копенгагене страшно. На улицах стреляют. Шальбуржцы терроризируют город. Орудуют еще корпуса Хипо и Летний корпус 35. Особенно по вечерам. Нельзя установить, откуда раздаются выстрелы. Люди пытаются укрыться в подъездах домов, в убежищах. Каждый день взлетают на воздух заводы. Сначала слышен страшный взрыв, а потом залпы пулеметов и сирены полицейских и пожарных машин.
Один из отрядов шальбуржцев стоял почетным караулом при погребении Ольсена на кладбище в Копенгагене. У Ольсена не было семьи, которая могла бы проводить его в последний путь. Эту честь ему оказали собутыльники и соратники. За гробом шел комиссар по уголовным делам Германсен. И бледный специалист по ведению допросов Лукас, также служивший некогда в замке Фрюденхольм. Правда, датская полиция не была представлена и ни один министр не прислал венка.
Молодой пастор с Вестербро совершал погребение. Организаторы настойчиво просили его не выступать с речью, а ограничиться обычным церковным обрядом. С речью выступит один из соратников покойного.
Вместо надгробной проповеди пастор прочел псалом, Он читал медленно, громко старый псалом № 635:
Вечером у двери пастора раздался звонок. Он сам вышел открыть дверь и был застрелен на месте. Жильцы дома видели, как два человека в макинтошах спокойно спускались по лестнице.
Это не вызвало сенсации в стране. Ежедневно арестовывали людей, ежедневно кто-то погибал, и ежедневно на место погибших вставали другие. Оскар был не руководителем Сопротивления в Дании, а лишь одним из многих борцов. Но в его родной округе тяжело переживали этот арест. Для местных жителей это был тяжкий удар. Вот как изменилось настроение за последний год! Из разбойника и вора, разыскиваемого полицией, Оскар превратился в героя.
Его земляки думали, что если он одним из первых качал борьбу с немцами, то кому же другому быть вождем и хевдингом движения Сопротивления. Его имя стало для них символом борьбы. Всякий нанесенный врагу урон считался делом рук Оскара Поульсена. Он сжигал все заводы, сбрасывал под откос все военные эшелоны и взрывал все мосты.
Он, конечно, не мог совершить всего, что ему приписывали. Правда ли, что в Нестведе он вошел в казармы в форме немецкого офицера и собственноручно забрал нужные ему боеприпасы? Оскар не знал немецкого языка, но говорили, что он рычал, как немец, и этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на часовых. Немыслимо, чтобы он одновременно находился в разных местах и осуществлял все диверсии в Южной Зеландии. Каждый день что-то случалось. Льнопрядильная фабрика в Эрскове и хлопчатобумажная в Нестведе были выведены из строя одновременно. Оскар один не мог этого сделать, но всем так хотелось думать, что это он! Его хотели превратить в героя типа Свена Гёнге Поульсена, ведь его тоже звали Поульсен и действовал он в той же округе.
Округа, известная даже в литературе, вдруг изменила свой вид. Отряд рабочих начал копать огромный ров, пересекающий всю местность. Может быть, немцы собираются устроить здесь заслон, когда начнется вторжение и союзники высадятся в Северном море и Каттегате?
За хутором Нильса Мадсена поставили орудийный расчет и через его владения проложили путь к пушкам. Смешно, что немцы изуродовали именно землю Нильса Мадсена. Местное управление охотно предоставило в распоряжение немцев для этого дела дорожный каток — комиссия по строительству дорог была, видимо, просто сборищем коллаборационистов.
Неудивительно, что у Нильса Мадсена обнаружилась язва желудка, и он вынужден был обратиться к врачу, а его супруга, страдающая нервными припадками, снова ударилась в религию. Да и вообще неудивительно, что в это время объявилось так много болезней.
Ночью в доме доктора Дамсё раздался стук; он должен приехать немедленно, какой-то страшный случай заворота кишок. Жаль доктора, он только что уснул, но экономке пришлось его разбудить.
Легкой, молодой походкой доктор спустился с лестницы со своим саквояжем.
— Где вы живете? Далеко отсюда?
— Нет, недалеко. Это в Лангехусете, у Ханса Йорганса. Там много бездомных. Доктор всех их, конечно, не может знать.
— Подождите минуточку, я выведу машину.
Доктор быстро направился к гаражу. Ему показалось, что он знает человека, который пришел за ним, но он не мог вспомнить, как его зовут.
У гаража стоял еще один человек. В руках у него был автомат. Первый тоже вынул оружие, они выстрелили одновременно, доктор согнулся и, перевернувшись, упал на дорожный асфальт. Под ним растекалась лужа крови. Оба злоумышленника, едва взглянув на него, пошли к стоявшей за углом машине.
Экономка позже описала одного из них. Его можно легко узнать. Парень лет двадцати, со сломанным носом.
Такие убийства называли клиринговыми. Это была явная месть за Эгона Чарлза Ольсена, которого неизвестные преступники застрелили в историческом кабачке.
В округу приехал новый врач. Он лечил язву желудка Нильсу Мадсену, давал успокаивающие пилюли его супруге. Но разве есть лекарства от печалей и огорчений?
— И разве я не говорил, — жаловался Нильс, — что Гарри дрянной человек. Но нас это не касается, нас в это дело замешать не могут.
На карте военных действий Мадсена карандашные полукружия повернулись в другую сторону. Восточного пространства, где Мариус Панталонщик когда-то мечтал построить себе гусиную ферму и где датская промышленность получила бы возможность неограниченного развития, более не существовало. А болезнь может взять верх над любым человеком. Пришел день, когда Нильс Мадсен из-за пошатнувшегося здоровья вынужден был оставить свой пост в партии. Ему надо заниматься хозяйством, людям нужен хлеб. Нильс Мадсен сознает свой долг земледельца и не изменит ему. Снова наступила осень, надо собрать урожай, пока еще не вся земля вытоптана теми, кто возводил орудийный расчет на ржаном поле.
Выносились смертные приговоры, совершались убийства, казни. Казни обычно быстро следовали за приговорами. Но случалось, что приговоренного к смерти отправляли в Германию, и никто не знал, зачем и почему. Оскара Поульсена приговорили к смерти и отправили в Германию. О помиловании и речи быть не могло. Но пока ты жив, в тебе теплится надежда. Никто ничего не знал, никто ничего не понимал, в немецких приказах не так-то легко разобраться.
Маргрета время от времени получала письма от мужа. Он писал всегда одно и то же: «Мне живется хорошо. Пришли скорее посылку». Она отвечала и посылала посылки.
От Оскара вестей не было. Да и кому бы он стал писать? И как написать ему? Никто не знал, где он. Никто не знал, жив ли он еще.
Дания жила без правительства, без полиции. Такого не случалось еще никогда и ни в одной другой стране.
Бюро информации при главе эсэсовцев и начальнике немецкой полиции в Дании сообщило:
Для усиления охраны странного здания был проведен ряд хитроумных мероприятий. Узкие коридоры были превращены в своего рода шлюзы с непробиваемыми стальными щитами, опускавшимися автоматически. Однако шальбуржцы беспрепятственно проникли через шлюзы, предъявив свои удостоверения, и захватили здание без борьбы. А затем открыли двери немцам.
Полицейские участки в городах и провинции также были заняты. Кое-где полицейские оказывали сопротивление, стреляли, но в большинстве случаев операция проходила безболезненно.
Во время захвата полицейских учреждений в Копенгагене объявили воздушную тревогу. Рабочий судоверфи Эрик Хест работал в это время в маленькой механической мастерской на безлюдной дороге в Видовре вместе с молодым немецким дезертиром, говорившим на ломаном датском языке. Этот юноша, воспитанный гитлерюгендом, прибыл в шестнадцать лет в Данию убежденным национал-социалистом, борцом за европейскую общность. А теперь он работал в мастерской, где ремонтировали велосипеды и легкие пулеметы для отрядов диверсантов. Его звали Гюнтер Сульцберг, он рассказывал, что старый учитель в округе Престё заставил его изменить свои взгляды, преподал ему урок демократии и человечности. До конца жизни он будет благодарен этому старому человеку. Позже Гюнтер Сульцберг пытался связаться с другими датчанами, но это ему удалось только во время кампании по уничтожению евреев. Как только подвернулся случай, он дезертировал и примкнул к датским партизанам. Он оказался очень способным к механике, успешно ремонтировал огнестрельное оружие и был очень полезен подполью.
Мадс Рам кружил по лесу и после долгих странствий по кустарнику и болотам оказался снова у лагеря. Услышав немецкую команду, он быстро повернул назад. Он избегал дорог и тропинок, где можно было ожидать немецких патрулей. Впереди показался просвет. Лес кончился. Тут нужно быть особенно осторожным. Он перелез через каменную ограду и спрыгнул на поле. Темная фигура выскочила из куста перед ним, и на секунду Рам подумал, что все старания были напрасны. Но оказалось, что это теленок, он лежал под кустом, и Рам его спугнул.
Рам прошел полем к хутору и постучал.
— Разрешите мне спрятаться на сеновале, я бежал из лагеря Хорсерёд — его захватили немцы.
— Нет, — ответил хозяин. — Убирайся! Всякая сволочь ходит тут по ночам! Вон!
Рем побрел дальше полями во мраке к следующему дому. И там он не нашел пристанища.
— Мы не хотим вмешиваться в такие дела. Шагай отсюда поскорее, а то я позвоню в полицию!
Мадс шел дальше по полям, через изгороди и канавы. Он не хотел выходить на дорогу, которая, наверно, просматривалась немцами. Не знал, где находится, куда идет. Даже когда рассвело, он не понял, куда попал. Он снова был в лесу. Заполз в заросли ежевики и сел.
Он посмотрел на часы. Семь часов. Значит, он просидел в зарослях целый день. Маленькие зверьки вылезали из норок и смотрели на него. Целая семья мышей подошла к нему вплотную, желая выяснить, что это за штука. Птицы наклоняли головки и рассматривали человека, сидевшего в кустах ежевики. Жаль, он не знал этого раньше: оказывается, если ты сидишь спокойно в кустах ежевики, то звери подходят к тебе поздороваться. Четырнадцать часов просидел Мадс Рам, не двигаясь и наблюдая за животными. Было очень холодно.
Когда стемнело, он направился дальше. Неужели не найдется места, где можно выспаться; он чувствовал, что выбился из сил. В третий раз он зашел на какой-то хутор и попросил хозяина, как доброго датчанина, дать ему пристанище.
— Боюсь, — ответил хуторянин. — Это может стоить мне головы. По радио объявили, что в стране осадное положение. Иди еще куда-нибудь.
— Я заплачу, — уговаривал его Рам. — Я адвокат и человек состоятельный. Я хорошо заплачу.
Его пустили на сеновал. Принесли молока и еды. Хозяин был смертельно напуган.
— Вы говорите, вы адвокат?
— Да, и, может, когда-нибудь мне тоже доведется помочь вам.
Он прожил на сеновале двое суток. Одежда его высохла, он отчистил ее от грязи. Теперь, наверное, в округе уже спокойно.
На следующее утро хуторянин сказал:
— Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Не могу рисковать. Съешьте завтрак и уходите.
— Прекрасно, — ответил Рам. — Только одолжите мне ваш велосипед.
— Велосипеда я никому не дам!
— Послушайте. Я уйду. Если немцы меня схватят, меня расстреляют. Но и вас тоже, добрый человек. Если немцы узнают, что вы скрывали меня здесь, вас ничто не спасет. Это печально, но факт.
— Уходите. — Хуторянин почти плакал.
— Я уйду, но не более ли разумно с вашей стороны дать мне велосипед? Тогда у нас обоих будет больше шансов выйти из этой истории живыми.
— Берите, — в отчаянии согласился хуторянин.
— Вы добрый датчанин. — Мадс Рам похлопал его по плечу. — Не падайте духом!
— Пойдемте, я дам вам велосипед. У него хорошие покрышки. Но я требую, чтобы вы его вернули!
— Обязательно. Скажите, когда я выеду на дорогу, мне надо свернуть налево, чтобы попасть в Копенгаген?
— Боже вас сохрани, тогда вы прямехонько попадете в Хорсерёд. Вам нужно ехать в обратном направлении!
— Спасибо. Прощайте. Я буду осторожен с велосипедом.
— Так вы адвокат?
— Да. Прощайте.
Стоял ясный солнечный день. Как свободный человек Мадс Рам ехал на велосипеде по шоссе. У Квистгорода он въехал в рощицу и некоторое время наблюдал за дорогой. Он не видел ни немецких патрулей, ни военных машин, ни датских полицейских автомобилей. Мимо проходили машины с молоком, овощами и другим мирным грузом.
В Хёрсхольме он увидел объявление генерала фон Ханнекена:
«События последних дней показали, что датское правительство более не в состоянии поддерживать спокойствие и порядок в Дании. Беспорядки, вызванные вражескими агентами, направлены непосредственно против вермахта. Поэтому я объявляю военное осадное положение во всей Дании.Мадс Рам поставил велосипед и отправился в парикмахерскую, чтобы избавиться от многодневной щетины. Здесь он узнал о событиях последних дней и понял, что в стране нет правительства. Он не решался расспросить поподробнее, чтобы не выдать себя.
Приказываю:
1. Чиновникам и служащим общественных учреждений продолжать лояльно выполнять свой служебный долг, следуя указаниям, данным немецкими властями.
2. Скопление более пяти человек на улицах и в общественных местах запрещается, равно как и всякие неофициальные собрания.
3. С наступлением темноты запрещается всякое движение на улицах.
4. Впредь до дальнейшего распоряжения запрещается пользоваться почтой, телеграфом и телефоном.
5. Забастовки любого рода запрещаются. Призыв к забастовке во вред немецкому вермахту служит на пользу врагу и карается смертью.
Нарушение данных постановлений карается немецким военным судом. При скоплениях народа, актах насилия и т. п. будет неукоснительно применяться оружие».
Когда он хотел заплатить, парикмахер похлопал его по плечу:
— Ничего не надо. Счастливого пути!
* * *
Как только почта снова начала функционировать, Расмус Ларсен получил циркулярное письмо своей партии, в котором излагались причины происшедших событий и указывались ответственные за них лица.«Коммунисты и шовинисты утверждают, что события последних дней доказали несостоятельность политики, проводившейся партиями сотрудничества с 9 апреля, и правоту шовинистов и коммунистов. Это совершенно произвольное толкование положения вещей, и подобным заявлениям следует во имя истины давать энергичный отпор.Вооружившись этими указаниями, Расмус Ларсен мог со знанием дела отстаивать правильную точку зрения. Он знал, что нужно говорить, когда возникали споры. В происшедшем несчастье виновны только безответственные шовинистически-коммунистические элементы. Они подорвали ту политику, которая могла бы сохраняться до окончания войны на благо датскому обществу.
Между партиями сотрудничества не было никаких разногласий по вопросу о целях и методах датской политики. Эта политика осуществлялась целеустремленно и с полной ответственностью. Три прошедших года доказали, что это единственно правильная политика. Только шовинистические и коммунистические элементы пытались противодействовать ей. Эти элементы стремились подорвать сотрудничество, в результате чего возникло кризисное положение, могущее привести к краху и опасным переменам для страны и народа.
При каждой попытке замазать или исказить эти факты необходимо разъяснять истинное положение вещей.
Следует со всей энергией отстаивать правильную точку зрения и разоблачать коммунистическую и шовинистическую агитацию повсюду, где она ведется. Профсоюзные и политические организации неоднократно и заблаговременно указывали, к чему может привести безответственная агитация».
* * *
«Привет Барбаре, Николаю, Стине, Метте, Дженни, Мартину и Петеру. Кошка мяукает. Гусь гогочет. Черепаха хромает на одну ногу. Вы слушали специальное сообщение Би-би-си».На полях по ночам происходили странные вещи. С земли в небо подавались световые сигналы. На парашютах спускались грузы, и тут же их увозили машины, В хлевах и на сеновалах пряталось оружие и взрывчатые вещества. Прошли времена, когда варили смесь из хлористого калия, парафина и керосина и делали бомбы в кухнях старых женщин.
Диверсии совершаются среди бела дня. Происходят схватки между борцами движения Сопротивления и немцами. Диверсанты часто вооружены и ручными гранатами. В их распоряжении машины, автобусы, грузовики. В стране создана армия. Она подчиняется датскому правительству: Совету Свободы.
Оружие сбрасывается с неба, поступает через пролив Эресунн из Швеции. Но не все оружие попадает в руки армии освобождения. Не всех борцов за свободу удается вооружить. Некоторые вынуждены вести войну допотопными револьверами, самодельными обрезами и экономить боеприпасы.
В движение Сопротивления вступили офицеры. Они создали разведку, но военные специалисты не принимают участия в боевых действиях. Они охраняют склады боеприпасов и оружия, их нужно сохранить до окончания войны. Они понадобятся для восстановления спокойствия и порядка.
Добровольческий корпус «Дания» распущен. Но бывший начальник корпуса, оберштурмбаннфюрер СС Мартинсен создал новый корпус, цель которого — гордая, сознающая свое достоинство, решительная Дания, которая свяжет наше славное прошлое с нашим будущим узами славы...
В корпус принимают датчан арийского происхождения, способных носить оружие; преимуществом пользуются те, кто с оружием в руках боролся против коммунизма. Они будут вести духовную и материальную борьбу за воссоздание Дании, которая, став национально единой, сможет внести свой достойный вклад в новое европейское сообщество, которое, как мы знаем, грядет.
Среди датчан-арийцев был и Гарри, бывший батрак Нильса Мадсена. Да, война сделала Гарри мужчиной. Нильс Мадсен вынужден это признать. Но Нильс Мадсен теперь меньше интересуется политикой. Партия объята тревогой. Она распалась на борющиеся друг с другом группы.
Трон вождя в замке Фрюденхольм пуст. Фюрер предложил свои услуги в качестве фронтового врача. Но пока он находится на излечении в больнице для алкоголиков. В замке стало тихо. Прошло время веселых празднеств. Но граф по-прежнему является главной фигурой в округе. Он объезжает верхом свои владения, осматривает поля, следит за уборкой урожая, и, что бы ни случилось в мире, никто не посягнет на его собственность.
В замке появился Эгон Чарлз Ольсен, бывший слуга Скьерн-Свенсена. Ныне он гость. У него расстроена нервная система, ему нужен покой и отдых в тихом, не привлекающем к себе внимания месте. Он живет в башне, где Франсуа фон Хане писал историю германцев. Закончив свой труд, фон Хане уехал в столицу, и в замке никто не знает, чем он там занят.
Ольсен пережил тревожные дни в столице. Он чувствовал, что над его жизнью нависла угроза. Таинственные люди ходили за ним по пятам узкими улочками старой части города. Он видел, что за ним следят и у его квартиры, и в кафе «Фидусен». Походка у него стала неуверенной, он то и дело оборачивался и не вынимал правую руку из кармана пальто, где лежал револьвер. Здесь, на свежем деревенском воздухе, он поправится и обретет душевный покой.
Но ему трудно успокоиться. В башне бродят призраки. Что-то шуршит за обоями, кто-то скребется в дверь.
Он лежит во мраке и слышит шаркающие шаги и бряцанье цепей. Он помнит все эти звуки со времен Скьерк-Свенсена. В старом замке кишмя кишат привидения. Столько всего здесь произошло за столетия. Столько убийств! Столько трупов лежит под плитами пола и замуровано в стенах. Пятна крови не отмываются. Из влажных погребов слышатся вздохи заморенных голодом непокорных крестьян. Восстановленная деревянная кобыла возвышается во дворе замка, напоминая о нравах и обычаях прошедших времен. А может быть, прошедшие времена были милосерднее нынешних? Может быть, башня, где морили голодом, погреба, куда бросали пленников, — это детская забава по сравнению с лагерями уничтожения нашего времени? А может быть, только средства разные, а жестокость властителей и прошлых и нынешних не знает границ?
Днем Ольсен бродит по парку, слушает шелест деревьев, кормит лебедей, плавающих по каналу. Он проходит под старыми липами, слушает пение птиц и любуется природой. Но он не создан для жизни на лоне природы. Ему не хватает маленьких кабачков и трактиров Копенгагена. Не хватает запаха пива и табачного дыма. Ежедневно он заходит в исторический кабачок и выпивает кружечку. Но тут все не то, неуютно, нет болтливых студентов и забавных оригиналов. Ольсеном овладевает тоска.
Он сидит один в кабачке перед кружкой пива. Входит группа людей, возможно, это коммивояжеры, а может, и крестьяне. Они пьют суррогатный кофе, курят датские сигареты, их четверо, и они хотят сыграть в карты. Они видят Ольсена и вдруг встают все четверо. Рука Ольсена опускается в карман за револьвером, но она уже мертвая. А они стреляют снова. Теперь он лежит спокойно. Четверо выходят, садятся в автомобиль и уезжают.
Испуганный хозяин кабачка вызвал прежде всего доктора Дамсё. Затем приехала полиция из Преете.
Доктор осмотрел мертвеца. Его поразили восемью выстрелами. Труп отправляют в Копенгаген в институт судебной медицины.
Так умер Эгон Чарлз Ольсен. Умер в том месте, где он родился и работал слугой. Он был слугой Скьерн-Свенсена, а позже его доверенным. Он оказывал небольшие услуги графу Розенкоп-Фрюденскьолю. Он служил и на государственной службе. Со скромной должности в отделении Д копенгагенского полицейского управления он поднялся до более высоких постов. Он получал жалованье начальника департамента за оказываемые обществу услуги. Ольсен был слабый человек, на него оказывали дурное влияние.
* * *
Люди умирают, люди родятся. Доктор Дамсё пишет свидетельства о смерти, помогает детям появляться на свет, а к чему все это? Он равнодушен к жизни. Лечит своих пациентов, мешает им преждевременно умереть. Делает что может, выполняя свой долг врача. Он либерален, свободомыслящ, а к чему привело это свободомыслие? Освободившись от буржуазного образа мыслей, он оказался в одиночестве и ничего больше не понимает. Что будет дальше? Мир казался ему отвратительным.А люди размножались, как будто счастье заключается в том, чтобы жить. Неужели приятно пробуждаться утром, встречать новый день? Разве так уж приятно вдыхать запах свежескошенной травы и слушать кукование кукушки в лесу? А может быть, все-таки стоит жить?
Йоханна водила за ручку маленького рыжего мальчонку. А в коляске возила другого малыша, веселого человечка с черными кудрями, новое существо, появившееся на свет. Она молода, у нее еще все впереди.
У Маргреты пятеро детей. Она управляется с ними одна. Цветы на ее окнах растут. Великолепные часы на стене бьют, как им полагается, их заводят каждое воскресенье. В доме множество мелких поделок ждут хозяйских рук; когда-нибудь все это будет приведено в порядок. Ей хотелось бы кое-что сказать доктору, но она не может найти слов. Людям часто не хватает слов, они не умеют вовремя составить из них нужную фразу.
От Мартина пришло письмо. Маленькое, короткое письмецо, написанное карандашом. «Я в Штутгофе. Мне тут хорошо. Не могла бы ты как можно скорее прислать хлеба, масла, колбасы, а может быть, еще и сыра. Пошли как можно скорее!»
Значит, он жив. У него есть адрес. Ему можно послать посылку через Красный Крест. Маргрета побывала в Копенгагене, посоветовалась с Эллен и другими красными вдовами. По их мнению, лагерь в Штутгофе еще не самый худший. Может быть, это даже образцовый лагерь. Туда можно писать письма и посылать посылки. Может быть, датчане находятся в привилегированном положении?
Женщины подбадривали друг друга. Старались варить в лучшее. Поддерживали себя надеждой на хорошие концентрационные лагеря. Фантазировали. Ведь они не могли себе представить, каково там на самом деле. Этого никто не мог себе представить.
В Копенгагене страшно. На улицах стреляют. Шальбуржцы терроризируют город. Орудуют еще корпуса Хипо и Летний корпус 35. Особенно по вечерам. Нельзя установить, откуда раздаются выстрелы. Люди пытаются укрыться в подъездах домов, в убежищах. Каждый день взлетают на воздух заводы. Сначала слышен страшный взрыв, а потом залпы пулеметов и сирены полицейских и пожарных машин.
Один из отрядов шальбуржцев стоял почетным караулом при погребении Ольсена на кладбище в Копенгагене. У Ольсена не было семьи, которая могла бы проводить его в последний путь. Эту честь ему оказали собутыльники и соратники. За гробом шел комиссар по уголовным делам Германсен. И бледный специалист по ведению допросов Лукас, также служивший некогда в замке Фрюденхольм. Правда, датская полиция не была представлена и ни один министр не прислал венка.
Молодой пастор с Вестербро совершал погребение. Организаторы настойчиво просили его не выступать с речью, а ограничиться обычным церковным обрядом. С речью выступит один из соратников покойного.
Вместо надгробной проповеди пастор прочел псалом, Он читал медленно, громко старый псалом № 635:
Этот псалом позже стали называть псалмом доносчиков.
В черном гробу в белом саване я, Труп мой укроет сырая земля. Видите все вы, собравшись вокруг: Очи закрыты, и взгляд их потух.
Много грехов мне на душу легло, Смертью отмечено ныне чело. Радости жизни в избытке вкушал, И пищей могильному червю я стал.
Заветы господни я нагло попрал. И бог жестоко меня покарал. Никто не протянет руки мне своей. У мертвого нет ни родных, ни друзей.
Вечером у двери пастора раздался звонок. Он сам вышел открыть дверь и был застрелен на месте. Жильцы дома видели, как два человека в макинтошах спокойно спускались по лестнице.
* * *
Летним днем в пивной в Вордингборге немецкая полиция схватила Оскара Поульсена.Это не вызвало сенсации в стране. Ежедневно арестовывали людей, ежедневно кто-то погибал, и ежедневно на место погибших вставали другие. Оскар был не руководителем Сопротивления в Дании, а лишь одним из многих борцов. Но в его родной округе тяжело переживали этот арест. Для местных жителей это был тяжкий удар. Вот как изменилось настроение за последний год! Из разбойника и вора, разыскиваемого полицией, Оскар превратился в героя.
Его земляки думали, что если он одним из первых качал борьбу с немцами, то кому же другому быть вождем и хевдингом движения Сопротивления. Его имя стало для них символом борьбы. Всякий нанесенный врагу урон считался делом рук Оскара Поульсена. Он сжигал все заводы, сбрасывал под откос все военные эшелоны и взрывал все мосты.
Он, конечно, не мог совершить всего, что ему приписывали. Правда ли, что в Нестведе он вошел в казармы в форме немецкого офицера и собственноручно забрал нужные ему боеприпасы? Оскар не знал немецкого языка, но говорили, что он рычал, как немец, и этого было достаточно, чтобы произвести впечатление на часовых. Немыслимо, чтобы он одновременно находился в разных местах и осуществлял все диверсии в Южной Зеландии. Каждый день что-то случалось. Льнопрядильная фабрика в Эрскове и хлопчатобумажная в Нестведе были выведены из строя одновременно. Оскар один не мог этого сделать, но всем так хотелось думать, что это он! Его хотели превратить в героя типа Свена Гёнге Поульсена, ведь его тоже звали Поульсен и действовал он в той же округе.
Округа, известная даже в литературе, вдруг изменила свой вид. Отряд рабочих начал копать огромный ров, пересекающий всю местность. Может быть, немцы собираются устроить здесь заслон, когда начнется вторжение и союзники высадятся в Северном море и Каттегате?
За хутором Нильса Мадсена поставили орудийный расчет и через его владения проложили путь к пушкам. Смешно, что немцы изуродовали именно землю Нильса Мадсена. Местное управление охотно предоставило в распоряжение немцев для этого дела дорожный каток — комиссия по строительству дорог была, видимо, просто сборищем коллаборационистов.
Неудивительно, что у Нильса Мадсена обнаружилась язва желудка, и он вынужден был обратиться к врачу, а его супруга, страдающая нервными припадками, снова ударилась в религию. Да и вообще неудивительно, что в это время объявилось так много болезней.
Ночью в доме доктора Дамсё раздался стук; он должен приехать немедленно, какой-то страшный случай заворота кишок. Жаль доктора, он только что уснул, но экономке пришлось его разбудить.
Легкой, молодой походкой доктор спустился с лестницы со своим саквояжем.
— Где вы живете? Далеко отсюда?
— Нет, недалеко. Это в Лангехусете, у Ханса Йорганса. Там много бездомных. Доктор всех их, конечно, не может знать.
— Подождите минуточку, я выведу машину.
Доктор быстро направился к гаражу. Ему показалось, что он знает человека, который пришел за ним, но он не мог вспомнить, как его зовут.
У гаража стоял еще один человек. В руках у него был автомат. Первый тоже вынул оружие, они выстрелили одновременно, доктор согнулся и, перевернувшись, упал на дорожный асфальт. Под ним растекалась лужа крови. Оба злоумышленника, едва взглянув на него, пошли к стоявшей за углом машине.
Экономка позже описала одного из них. Его можно легко узнать. Парень лет двадцати, со сломанным носом.
Такие убийства называли клиринговыми. Это была явная месть за Эгона Чарлза Ольсена, которого неизвестные преступники застрелили в историческом кабачке.
В округу приехал новый врач. Он лечил язву желудка Нильсу Мадсену, давал успокаивающие пилюли его супруге. Но разве есть лекарства от печалей и огорчений?
— И разве я не говорил, — жаловался Нильс, — что Гарри дрянной человек. Но нас это не касается, нас в это дело замешать не могут.
На карте военных действий Мадсена карандашные полукружия повернулись в другую сторону. Восточного пространства, где Мариус Панталонщик когда-то мечтал построить себе гусиную ферму и где датская промышленность получила бы возможность неограниченного развития, более не существовало. А болезнь может взять верх над любым человеком. Пришел день, когда Нильс Мадсен из-за пошатнувшегося здоровья вынужден был оставить свой пост в партии. Ему надо заниматься хозяйством, людям нужен хлеб. Нильс Мадсен сознает свой долг земледельца и не изменит ему. Снова наступила осень, надо собрать урожай, пока еще не вся земля вытоптана теми, кто возводил орудийный расчет на ржаном поле.
Выносились смертные приговоры, совершались убийства, казни. Казни обычно быстро следовали за приговорами. Но случалось, что приговоренного к смерти отправляли в Германию, и никто не знал, зачем и почему. Оскара Поульсена приговорили к смерти и отправили в Германию. О помиловании и речи быть не могло. Но пока ты жив, в тебе теплится надежда. Никто ничего не знал, никто ничего не понимал, в немецких приказах не так-то легко разобраться.
Маргрета время от времени получала письма от мужа. Он писал всегда одно и то же: «Мне живется хорошо. Пришли скорее посылку». Она отвечала и посылала посылки.
От Оскара вестей не было. Да и кому бы он стал писать? И как написать ему? Никто не знал, где он. Никто не знал, жив ли он еще.
Дания жила без правительства, без полиции. Такого не случалось еще никогда и ни в одной другой стране.
Бюро информации при главе эсэсовцев и начальнике немецкой полиции в Дании сообщило:
«За последний год убийства, диверсии и преступления стали повседневным явлением в общественной жизни Дании. Датская полиция не пожелала положить конец этим проявлениям анархизма. С помощью двусмысленных воззваний, которые прекрасно понимало политическое подполье, она делала вид, что старается удовлетворить желание оккупационных властей сохранить порядок и спокойствие. Далее следует констатировать, что датская полиция активно способствовала диверсиям и убийствам. Налицо развал судебных учреждений. Данию явно толкают к большевизации. Преступному подполью удалось добиться такого влияния в общественной жизни, что оно сумело осуществить генеральную забастовку и другие серьезные нарушения общественного порядка. Оккупационные власти страны, которая в трудное для себя время борется за жизнь, не могут более допускать подобных явлений. Они вынуждены предпринять реорганизацию датской полиции. Впредь до полного осуществления этой реорганизации с 12 часов 19 сентября 1944 г. вводится осадное положение во всей Дании. Вся датская полиция впредь до дальнейших распоряжений лишается своих полномочий.Полицейское управление в Копенгагене было занято немецкими солдатами и датскими шальбуржцами.
Начальник полиции Панке,
обергруппенфюрер СС и генерал полиции».
Для усиления охраны странного здания был проведен ряд хитроумных мероприятий. Узкие коридоры были превращены в своего рода шлюзы с непробиваемыми стальными щитами, опускавшимися автоматически. Однако шальбуржцы беспрепятственно проникли через шлюзы, предъявив свои удостоверения, и захватили здание без борьбы. А затем открыли двери немцам.
Полицейские участки в городах и провинции также были заняты. Кое-где полицейские оказывали сопротивление, стреляли, но в большинстве случаев операция проходила безболезненно.
Во время захвата полицейских учреждений в Копенгагене объявили воздушную тревогу. Рабочий судоверфи Эрик Хест работал в это время в маленькой механической мастерской на безлюдной дороге в Видовре вместе с молодым немецким дезертиром, говорившим на ломаном датском языке. Этот юноша, воспитанный гитлерюгендом, прибыл в шестнадцать лет в Данию убежденным национал-социалистом, борцом за европейскую общность. А теперь он работал в мастерской, где ремонтировали велосипеды и легкие пулеметы для отрядов диверсантов. Его звали Гюнтер Сульцберг, он рассказывал, что старый учитель в округе Престё заставил его изменить свои взгляды, преподал ему урок демократии и человечности. До конца жизни он будет благодарен этому старому человеку. Позже Гюнтер Сульцберг пытался связаться с другими датчанами, но это ему удалось только во время кампании по уничтожению евреев. Как только подвернулся случай, он дезертировал и примкнул к датским партизанам. Он оказался очень способным к механике, успешно ремонтировал огнестрельное оружие и был очень полезен подполью.