Страница:
— Прости меня, — говорит Рэймон жене, — я пойду узнаю.
Робер кричит в телефон:
— Да... Это я... Что?.. А, очень хорошо... Когда?.. Сегодня вечером?.. Я тебя встречу на Лионском вокзале... Да...
Повесив телефонную трубку, он поворачивается к Рэймону:
— Я боялся, что её нет. Немцы могли и её увезти.
— Я тоже беспокоился.
Посетители в кафе смотрят на них с сочувствием.
— Вас боши так отделали? — спрашивает кто-то.
— Что? Ах да, волосы! — говорит Рэймон и проводит ладонью по бритому черепу. — Ничего. Если бы только это.
— Они вас гоняли на тяжёлую работу?
— Случалось.
— Что вы будете пить? — спрашивает Марсель.
— Что хочешь.
— Гарсон! Три стакана фруктового сока.
— А знаешь, — говорит Робер, садясь, — моя жена — муниципальный советник.
— Вас это удивляет? — спрашивает Марсель.
— И да и нет.
— Может, вы думаете, что в ваше отсутствие женщины ничего не делали?
— Многое нам всё-таки странно. Первый французский офицер, которого я увидел, была женщина. Первый народный избранник, с которым я разговаривал, — моя жена. Ну-ка, объясни мне это.
— Потом. Сперва вам обоим надо отдохнуть.
— Мне хочется вишен, — говорит Рэймон.
— Получишь и вишни.
Официант приносит стаканы с соком.
— Сколько с нас? — спрашивает Робер. — Мы только что получили по тысяче франков.
Но Марсель, опередив его жест, вынимает из сумки бумажку.
— Не надо, мадам, — говорит официант. — Один из посетителей уже заплатил.
Мимо кафе проходят их спутники, кто-то кричит:
— Надо будет встретиться!
— Конечно, встретимся, — отвечает Робер, — Все встретимся!
XX
XXI
Автор неизвестен
Мартинюс Нейхоф
Автор неизвестен
26
Робер кричит в телефон:
— Да... Это я... Что?.. А, очень хорошо... Когда?.. Сегодня вечером?.. Я тебя встречу на Лионском вокзале... Да...
Повесив телефонную трубку, он поворачивается к Рэймону:
— Я боялся, что её нет. Немцы могли и её увезти.
— Я тоже беспокоился.
Посетители в кафе смотрят на них с сочувствием.
— Вас боши так отделали? — спрашивает кто-то.
— Что? Ах да, волосы! — говорит Рэймон и проводит ладонью по бритому черепу. — Ничего. Если бы только это.
— Они вас гоняли на тяжёлую работу?
— Случалось.
— Что вы будете пить? — спрашивает Марсель.
— Что хочешь.
— Гарсон! Три стакана фруктового сока.
— А знаешь, — говорит Робер, садясь, — моя жена — муниципальный советник.
— Вас это удивляет? — спрашивает Марсель.
— И да и нет.
— Может, вы думаете, что в ваше отсутствие женщины ничего не делали?
— Многое нам всё-таки странно. Первый французский офицер, которого я увидел, была женщина. Первый народный избранник, с которым я разговаривал, — моя жена. Ну-ка, объясни мне это.
— Потом. Сперва вам обоим надо отдохнуть.
— Мне хочется вишен, — говорит Рэймон.
— Получишь и вишни.
Официант приносит стаканы с соком.
— Сколько с нас? — спрашивает Робер. — Мы только что получили по тысяче франков.
Но Марсель, опередив его жест, вынимает из сумки бумажку.
— Не надо, мадам, — говорит официант. — Один из посетителей уже заплатил.
Мимо кафе проходят их спутники, кто-то кричит:
— Надо будет встретиться!
— Конечно, встретимся, — отвечает Робер, — Все встретимся!
XX
— Как быстро идёт время!
— Вот уже два года, как мы вернулись.
— Больше — сейчас ноябрь.
Будучи проездом в Париже, Робер с женой пришли в гости к Рэймону. Они застали его вечером, после работы, в его квартирке в Исси -ле-Мулино.
— Вы обязательно пообедаете у нас! — воскликнула Марсель.
Обе женщины пошли за провизией. Рэймон догнал Марсель на лестнице:
— Куда ты поставила бутылку с аперитивом?
— Не знаю, осталось ли там что-нибудь. Посмотри в буфете.
— Ну, пока они вернутся, мы допьём, — говорит Рэймон, ставя на стол почти пустую бутылку вермута. — Извини, что мало...
В соседней комнате заплакал ребёнок. Рэймон возвращается с очаровательной девочкой на руках.
— Ши-ши-ши!
— Ваша?
— Да, ей год и два месяца.
— Как вы её назвали?
— Роз-Мари. В память нашей подруги из группы Вальми; она не вернулась.
— Забавная девочка! А как твой парень?
— Шустрый малый. Ему тринадцатый год. Ты его увидишь. Он играет с ребятами на улице.
— Дети! Какая это радость! Когда есть дети, ты им передаёшь эстафету.
— А чего вы с женой ждёте?
— Мадлэн не может иметь детей.
Робер пытается посадить Роз-Мари к себе на колени, но она начинает плакать, и отцу приходится взять её обратно.
— Пошли дяде воздушный поцелуй! Девочка мило исполняет просьбу.
— Мы сейчас усыновили ребёнка, — продолжает Робер. — Когда я вернулся, мы обратились в Объединение бывших заключённых в концлагерях. Нам предложили трёх сирот, трёх братьев, но их надо было взять всех вместе. Нам это было не по карману. Теперь мы жалеем, что не пошли на такую жертву.
— Сколько ты зарабатываешь?
— Десять тысяч в месяц.
— Жена работает?
— Да, к счастью. Вдвоём, учитывая стоимость жизни, мы зарабатываем в два раза меньше, чем я до войны.
— Ты тоже ещё не получил денег, которые нам полагаются?
— Нет. Если б я согласился примкнуть к Сражающейся Франции, всё было бы в порядке, но ФТП получают последними.
— А со мной они ещё лучше поступили. Меня вызвали в полицию и потребовали, чтобы я объяснился.
— По какому поводу?
— По поводу убийства предателя в 1942 году. И я был на волосок от того, чтобы снова попасть в тюрьму. Да и сейчас нет гарантии, что они меня не упрячут.
Рэймон разливает содержимое бутылки по стаканам.
— Да ты же написала, — говорит он дочке, целуя её. Он вытирает брюки платком.
— Сегодня пять лет, — вспоминает Робер, — как нас перевезли из префектуры во Фрэн.
— Да, верно.
— Кстати, о Сент-Ассизе. Знаешь, об этом опять заговорили.
— Где?
— В газетах.
— Да, я видел статью во «Франс д'Абор». — Нет, я не об этом. Писали и в других.
— Кто?
— Реми.
— Это ещё кто такой?
— Ты не слышал о полковнике Реми?
— Нет.
— Один из деголлевских организаторов.
— А что он теперь делает?
— Пишет книги.
— Что же он говорит о Сент-Ассизе?
— Он уверяет, что это липа.
— Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:
«В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах».
— Покажи-ка.
— На, читай...
— Вот сволочь, вот наглец! — говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.
— Кофе хотите? Настоящий.
— Ясно, хотим, — говорит Рэймон, доставая бутылочку рома «Сен-Джемс», припрятанного для торжественных случаев.
— Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, — говорит он.
— Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приёма.
— Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошёлся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.
— А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?
— Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.
— А Арман?
— Ну этот идёт в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.
— Во время пребывания в префектуре он, неверно, завёл себе друзей...
— Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и ещё десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.
— А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.
— Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.
— А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.
— Погиб.
Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берёт сигарету.
— Пей кофе, — говорит Марсель, — остынет.
— Да, правда, — тихо говорит Рэймон.
— Когда же мы поедем за цветами? — спрашивает он у жены другим, тоном.
— Всё разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.
— Я же должен продавать «Юманите».
— Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.
— Ты, например.
— До чего он глуп!
— Марсель права, — говорит Робер, — партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.
— Я живу.
— Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.
— Отдыхать будем потом.
— Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придётся ещё больше работать.
— Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.
— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.
— Что же я должен делать?
— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.
— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.
— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.
— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.
— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.
— Вот будет весело!
— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.
— Какое? — спрашивает Робер.
— Да то, о чём рассказывает Реми.
— Ведь это всё враньё.
— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает... может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.
— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.
— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.
— Всё так же.
— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.
Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.
— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.
Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.
— Поздравляю.
— А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?
— Я жду.
— Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.
— Спасибо.
— Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?
— Они порядком возмущены.
— Чем?
— Помнишь историю с улицей Фруадево?
— Да, я вам тогда передал взрывчатку.
— Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?
— Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я её потратил. Вы, кажется, употребили её для операции в Сент-Ассизе?
— А ты ничего не присочинил?
— Да нет же, можешь мне поверить.
— А Реми теперь пишет, что всё было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.
— Знаешь, он столько всего брешет...
— А ты что думаешь об этом?
— Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чём. Я с вами всегда играл в открытую.
— Вот и всё, что мне хотелось знать.
— Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?
— Очень приятно это слышать.
— Гарсон! Ещё по одному. Робер вынул бумажник.
— Нет, что ты, этого ещё недоставало... Допив вино, оба выходят из кафе.
— Куда ты ведёшь меня? — спрашивает Робер.
— В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.
— А ты?
— Знаешь, я ещё не дорос до этого. Но если придётся снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.
— Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.
— Я не занимаюсь политикой.
— Твоя фамилия была в списках во время выборов.
— Социалисты так настаивали, что я не счёл возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?
Робер пожимает плечами.
— Твоё дело.
— Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?
— Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.
— А что же надо делать?
— Настоящим французам надо объединиться.
— Вот уже два года, как мы вернулись.
— Больше — сейчас ноябрь.
Будучи проездом в Париже, Робер с женой пришли в гости к Рэймону. Они застали его вечером, после работы, в его квартирке в Исси -ле-Мулино.
— Вы обязательно пообедаете у нас! — воскликнула Марсель.
Обе женщины пошли за провизией. Рэймон догнал Марсель на лестнице:
— Куда ты поставила бутылку с аперитивом?
— Не знаю, осталось ли там что-нибудь. Посмотри в буфете.
— Ну, пока они вернутся, мы допьём, — говорит Рэймон, ставя на стол почти пустую бутылку вермута. — Извини, что мало...
В соседней комнате заплакал ребёнок. Рэймон возвращается с очаровательной девочкой на руках.
— Ши-ши-ши!
— Ваша?
— Да, ей год и два месяца.
— Как вы её назвали?
— Роз-Мари. В память нашей подруги из группы Вальми; она не вернулась.
— Забавная девочка! А как твой парень?
— Шустрый малый. Ему тринадцатый год. Ты его увидишь. Он играет с ребятами на улице.
— Дети! Какая это радость! Когда есть дети, ты им передаёшь эстафету.
— А чего вы с женой ждёте?
— Мадлэн не может иметь детей.
Робер пытается посадить Роз-Мари к себе на колени, но она начинает плакать, и отцу приходится взять её обратно.
— Пошли дяде воздушный поцелуй! Девочка мило исполняет просьбу.
— Мы сейчас усыновили ребёнка, — продолжает Робер. — Когда я вернулся, мы обратились в Объединение бывших заключённых в концлагерях. Нам предложили трёх сирот, трёх братьев, но их надо было взять всех вместе. Нам это было не по карману. Теперь мы жалеем, что не пошли на такую жертву.
— Сколько ты зарабатываешь?
— Десять тысяч в месяц.
— Жена работает?
— Да, к счастью. Вдвоём, учитывая стоимость жизни, мы зарабатываем в два раза меньше, чем я до войны.
— Ты тоже ещё не получил денег, которые нам полагаются?
— Нет. Если б я согласился примкнуть к Сражающейся Франции, всё было бы в порядке, но ФТП получают последними.
— А со мной они ещё лучше поступили. Меня вызвали в полицию и потребовали, чтобы я объяснился.
— По какому поводу?
— По поводу убийства предателя в 1942 году. И я был на волосок от того, чтобы снова попасть в тюрьму. Да и сейчас нет гарантии, что они меня не упрячут.
Рэймон разливает содержимое бутылки по стаканам.
— Да ты же написала, — говорит он дочке, целуя её. Он вытирает брюки платком.
— Сегодня пять лет, — вспоминает Робер, — как нас перевезли из префектуры во Фрэн.
— Да, верно.
— Кстати, о Сент-Ассизе. Знаешь, об этом опять заговорили.
— Где?
— В газетах.
— Да, я видел статью во «Франс д'Абор». — Нет, я не об этом. Писали и в других.
— Кто?
— Реми.
— Это ещё кто такой?
— Ты не слышал о полковнике Реми?
— Нет.
— Один из деголлевских организаторов.
— А что он теперь делает?
— Пишет книги.
— Что же он говорит о Сент-Ассизе?
— Он уверяет, что это липа.
— Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:
«В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах».
— Покажи-ка.
— На, читай...
— Вот сволочь, вот наглец! — говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.
***
Обед подходит к концу. Марсель всё превосходно приготовила, и у гостей оживлённые лица, как всегда бывает после обеда, даже очень скромного, если при этом выпито хорошее вино.— Кофе хотите? Настоящий.
— Ясно, хотим, — говорит Рэймон, доставая бутылочку рома «Сен-Джемс», припрятанного для торжественных случаев.
— Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, — говорит он.
— Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приёма.
— Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошёлся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.
— А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?
— Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.
— А Арман?
— Ну этот идёт в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.
— Во время пребывания в префектуре он, неверно, завёл себе друзей...
— Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и ещё десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.
— А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.
— Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.
— А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.
— Погиб.
Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берёт сигарету.
— Пей кофе, — говорит Марсель, — остынет.
— Да, правда, — тихо говорит Рэймон.
— Когда же мы поедем за цветами? — спрашивает он у жены другим, тоном.
— Всё разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.
— Я же должен продавать «Юманите».
— Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.
— Ты, например.
— До чего он глуп!
— Марсель права, — говорит Робер, — партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.
— Я живу.
— Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.
— Отдыхать будем потом.
— Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придётся ещё больше работать.
— Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.
— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.
— Что же я должен делать?
— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.
— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.
— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.
— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.
— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.
— Вот будет весело!
— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.
— Какое? — спрашивает Робер.
— Да то, о чём рассказывает Реми.
— Ведь это всё враньё.
— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает... может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.
— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.
— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.
***
— Ну, как поживаешь?— Всё так же.
— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.
Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.
— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.
Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.
— Поздравляю.
— А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?
— Я жду.
— Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.
— Спасибо.
— Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?
— Они порядком возмущены.
— Чем?
— Помнишь историю с улицей Фруадево?
— Да, я вам тогда передал взрывчатку.
— Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?
— Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я её потратил. Вы, кажется, употребили её для операции в Сент-Ассизе?
— А ты ничего не присочинил?
— Да нет же, можешь мне поверить.
— А Реми теперь пишет, что всё было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.
— Знаешь, он столько всего брешет...
— А ты что думаешь об этом?
— Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чём. Я с вами всегда играл в открытую.
— Вот и всё, что мне хотелось знать.
— Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?
— Очень приятно это слышать.
— Гарсон! Ещё по одному. Робер вынул бумажник.
— Нет, что ты, этого ещё недоставало... Допив вино, оба выходят из кафе.
— Куда ты ведёшь меня? — спрашивает Робер.
— В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.
— А ты?
— Знаешь, я ещё не дорос до этого. Но если придётся снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.
— Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.
— Я не занимаюсь политикой.
— Твоя фамилия была в списках во время выборов.
— Социалисты так настаивали, что я не счёл возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?
Робер пожимает плечами.
— Твоё дело.
— Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?
— Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.
— А что же надо делать?
— Настоящим французам надо объединиться.
XXI
— Смотри, подснежники!
— Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздаётся взрыв смеха.
Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент -Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана ещё в ноябре, пришлось её отложить до марта. То было холодно, то шёл дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.
Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж — Мелён на станцию Сессон. Шли без определённого плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрёстка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.
Только в нескольких сотнях метров от Сен-Лэ Марсель обнаружила под деревьями первые подснежники.
— Я же тебе говорил, что приведу тебя рвать подснежники, — весело заявляет Рэймон.
— Замолчи, врунишка. Никто и не думал о них, когда мы собирались сюда.
— Сколько здесь цветов, идите скорее, — кричит Роже. Он всегда впереди всех. Марсель и Рэймон остановились.
— А вон ещё! Смотрите!
По обеим сторонам дороги сент-ассизские леса усеяны подснежниками. Они растут повсюду.
— Как красиво! Ах, как красиво! — повторяет Марсель, глядя на букетик беленьких цветочков, которые успел уже нарвать Роже.
— Может, нам остаться здесь? — предлагает Мадлэн.
— Да, да.
— Нет, — говорит Рэймон, — идём дальше.
— А я согласен с женщинами, — возражает Робер. — Пусть остаются, оставим здесь и провизию. Пока они будут собирать цветы, дойдём до мачт.
— А мы? Нам тоже хочется посмотреть, — говорит Марсель.
— Пойдём вместе второй раз, после обеда.
— Прежде всего нужно найти дорогу, — говорит Рэймон. — Вы только зря устанете. На, возьми дочку.
— Ну вот, женщины, похозяйничайте тут.
— Ты не обиделась?
— Да нет, дорогой мой. Иди.
Рэймон и Робер относят провизию под дерево и возвращаются на дорогу вместе с Роже.
Роз-Мари осталась на руках у матери. Марсель кричит сыну:
— Роже, иди сюда!
— Не хочу!
— Говорю тебе, иди сюда!
— Я пойду с ними.
— Посиди лучше с сестрёнкой. Мальчик остановился, надув губы.
— Ступай, — говорит Рэймон, — слушайся мать и не валяй дурака.
— Папа, возьми меня с собой.
— Потом пойдёшь, я тебе обещаю, а сейчас оставь нас в покое.
— Странно, — говорит Рэймон. — Ничего не понимаю. Мне кажется, что мы шли с той стороны.
— Оттуда? — спрашивает Робер, указывая направо.
— Да.
— Там Сена-порт.
— Тогда, значит, отсюда.
— Конечно. Здесь должны были находиться четыре мачты. А, как ты видишь, их всего две.
— Подожди, как мы сейчас стоим?
— Лицом к югу.
— Значит, восток налево. Да, совершенно верно. Моя мачта стояла последней в ряду на юго-востоке.
— Её и нет теперь, нет и той, что была с ней рядом.
— Странно, мы же не взрывали соседней.
— Пойдём посмотрим.
Оба товарища идут по полю среди вереска.
— Как всё изменилось? — говорит Рэймон. — Тогда здесь было голое место.
Повсюду перекрещиваются тропинки. То там, то тут выросли молодые деревца.
Друзья подошли к подножию первой мачты, Рэймон поражён:
— Тогда они мне не казались такими высокими. И прибавляет, продолжая путь:
— Незачем идти к той. Это была мачта Армана. Пойдём наискось и посмотрим, что осталось от моей.
Они идут по тропинке.
— Вот где она, по-видимому, стояла, — говорит Робер, обнаружив цементный цоколь.
— Нет, нет, это только крепление тросов. Вот она.
Среди молоденьких деревьев виднеется куча исковерканного железа. Совсем рядом ещё стоит полуразрушенная сторожевая будка. Оба друга подходят к груде железа.
— Вот здесь она и была, дружище.
На бетонном основании остался только один кусок неоторванного железа. Скелет мачты вытянулся во всю длину к наружной части поля. Видно, что она недавно была разъята на части. Рабочие уже начали собирать их.
Рэймон и Робер медленно идут вдоль чудовищного костяка, который кончается где-то в лесу. Между железными перекладинами пробиваются ветки. У верхушки мачты обезглавленное дерево и ободранный ствол возвышаются как немые свидетели крушения. Но природа вступает в свои права. Зазеленели молодые побеги, и выросшая вокруг ран кора залечивает понемногу дерево.
Не обменявшись ни словом, Рэймон и Робер возвращаются обратно.
— Высота по крайней мере двести пятьдесят метров, — говорит наконец Робер. Идя вдоль мачты, он считал шаги.
Рэймон сосредоточенно осматривает куски железа.
— Вот что я искал, — говорит он, вытаскивая железную балку, перебитую посередине. — Вот и ещё, смотри.
У их ног валяются изъеденные и наполовину расплавившиеся куски металла, сплошь пробитые мелкими дырочками.
— Следы взрыва? — спрашивает Робер.
— Да, но мне важно было удостовериться.
— Почему?
— Мне помнится, что на снимке в гестапо мачта стояла.
— Во всяком случае, сейчас она лежит.
— Она могла рухнуть или быть разрушенной позже. К тому же соседняя с ней тоже сейчас не существует. А там как раз находился часовой.
— Может, нам пойти и посмотреть на месте, в чём тут дело?
Они направляются к дороге и вскоре обнаруживают место, где находилась следующая мачта. Здесь осталось только бесформенное нагромождение ржавого железа и проволоки.
— Этой мы не трогали, — говорит Рэймон.
— Может, в неё попала бомба?
— Нет. Нигде в поле нет следов бомбардировки. Посмотри, вокруг всё гладко.
— Что ж это значит? Думаешь, её взорвали другие?
— Нет, Повторение проделанной нами операции было невозможно.
— Почему ты так думаешь?
Рэймон, не отвечая, продолжает обследовать местность. Вскоре они выходят на дорогу.
Мимо не спеша проезжает велосипедист.
— Простите, — говорит Рэймон, — вы местный житель?
— Я из Буасиз, — отвечает тот, останавливаясь.
— Разрешите задать вам один вопрос.
— Пожалуйста, если я могу быть полезен.
— Вы не знаете, как рухнула та мачта, что с краю?
— Последняя?
— Да.
— В неё врезался немецкий самолёт.
— Вы уверены?
— Я был у себя в саду, когда произошла катастрофа.
— Когда это было?
— В 1943 году... Подождите... Это было в ноябре месяце. Я сажал чеснок. Помнится, стоял туман.
— Спасибо. А вторая мачта?
— Та, которая находилась рядом с дорогой?
— Да.
— В 1945 году, под рождество, на неё наткнулся французский самолёт.
— Что — ну?
— Что с мачтой?
— Мы её видели.
— Она упала?
— Да, её невзначай прикончил немецкий самолёт.
— Как так? Объясни.
— Позже. Сейчас надо закусить.
Марсель и Мадлэн развернули продукты и накрыли обед на траве. Вокруг всё усеяно букетами подснежников.
— Неужели вы всё это повезёте с собой? — спрашивает Робер.
— Конечно, — отвечает Марсель. — Мне хочется расставить подснежники по всей квартире.
— Мы соберём ещё после обеда, — говорит Мадлэн. — А там тоже есть цветы?
— Полно.
— Я сажусь за стол, — объявляет Рэймон, устраиваясь на траве. — Не знаю, как вы, но я подыхаю с голоду. Ты дала дочке молока?
— Да, она покушает и с нами.
— А где Роже?
— Бегает по лесу.
— Наказание с ним! Двух минут не посидит на месте. Роже! Иди сюда!
— Я собираю цветы, — отвечает из леса Роже. Приходит он, конечно, только через четверть часа, в тот момент, когда его отец прилагает неимоверные усилия, чтобы открыть коробку сардин.
— Вечно ты опаздываешь. Бери хлеб и сиди смирно! — говорит Марсель.
— А куда девать букет?
— Положи его вместе с остальными.
Мужчины сняли пиджаки. Женщины уселись на газетах. Обед проходит весело. Рэймон невольно вспоминает о другом обеде, в Сен-Жермен-ан-Лэ.
— В сущности, — говорит он, — вся эта история началась с завтрака на траве, и так же кончается. Могла она кончиться и без нас.
Помолчав, он прибавляет:
— Жизнь не останавливается.
— Пей, — говорит Марсель. — Я жду стакан.
— Да, правда. На.
— Расскажи нам военный анекдот, — просит он Робера, — это твоя специальность.
— Ладно. Представь себе...
Робер с полным ртом рассказывает анекдот, и все снова смеются.
— Слушай, — прерывает вдруг Мадлэн, — он нас не выгонит отсюда?
— Кто он?
— Вон какой -то человек идёт по лесу. Наверно, служащий с радиостанции.
— Почему он нас прогонит?
— Может, здесь запрещено сидеть. Мы перелезли через ограду.
— Глупости.
Незнакомец подходит к ним.
— Приятного аппетита.
— Спасибо.
— В лесу не запрещено сидеть? — спрашивает Мадлэн.
— Нет, мадам. Собственно, не следовало бы, но здесь все гуляют. Теперь это не опасно.
— А раньше что здесь было опасного?
— Да мины, но их уже давно убрали.
— Какие мины? — спрашивает Рэймон.
— Мины, заложенные немцами. Вокруг радиостанции их было сорок тысяч.
— Чёрт! Ничего себе меры предосторожности.
— Да, о чём и говорить. Они даже заминировали дорогу, которая здесь проходит.
— Ту, что пересекает радиостанцию?
— Да, она была заминирована в двух местах, со стороны Сен-Лэ и со стороны Буасиз. Следы ещё видны.
— И долго это было?
— До конца войны.
— А заминирована она с самого начала?
— Нет! Только в конце 42-го или в начале 43-го года.
— То-то, — бормочет Рэймон. И громко спрашивает:
— А вы знаете, почему её заминировали?
— Да. После взрыва.
— Какого взрыва?
— Никто в точности не знает. Известно только, что после этого к радиостанции не могли подойти даже местные жители. Рабочие, которые работали там, должны были предъявлять особый пропуск. Повсюду вокруг станции были заложены мины, день и ночь мачты обходил караул с собаками.
Рэймон, весь просияв, толкает локтем Робера.
— Теперь ты понимаешь, почему не было второго взрыва!
Но Робер, развеселившись, схватил уже бутылку и протянул стакан незнакомцу.
— Выпейте с нами стаканчик белого!
— Если вам это доставит удовольствие.
— Ещё бы!
— Видишь, вот где была опушка, — говорит он Роберу. — Мы оставили велосипеды немного подальше, в лесу. Жежен и Арман сделали крюк лесом, чтобы подойти к мачтам второго ряда. А мы с Виктором шли отсюда.
— Скажи, папа, — спрашивает Роже, — где ты находился, когда немец посмотрел в твою сторону?
— Когда это?
— Ну, помнишь, когда вы остановились и решили, что он выстрелит в вас?
— Ах, да! Подожди... Это было... Вон где это было! Рэймон протянул руку и внезапно замер. На глаза навернулись слёзы.
— Как на это смотреть без волнения! — говорит он Роберу, словно оправдываясь.
Там, куда он указывает, яркое солнце освещает маленькую Роз-Мари. Резвясь среди цветов, она улыбается.
Декабрь 1947-го — май 1948 г.
— Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздаётся взрыв смеха.
Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент -Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана ещё в ноябре, пришлось её отложить до марта. То было холодно, то шёл дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.
Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж — Мелён на станцию Сессон. Шли без определённого плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрёстка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.
Только в нескольких сотнях метров от Сен-Лэ Марсель обнаружила под деревьями первые подснежники.
— Я же тебе говорил, что приведу тебя рвать подснежники, — весело заявляет Рэймон.
— Замолчи, врунишка. Никто и не думал о них, когда мы собирались сюда.
— Сколько здесь цветов, идите скорее, — кричит Роже. Он всегда впереди всех. Марсель и Рэймон остановились.
— А вон ещё! Смотрите!
По обеим сторонам дороги сент-ассизские леса усеяны подснежниками. Они растут повсюду.
— Как красиво! Ах, как красиво! — повторяет Марсель, глядя на букетик беленьких цветочков, которые успел уже нарвать Роже.
— Может, нам остаться здесь? — предлагает Мадлэн.
— Да, да.
— Нет, — говорит Рэймон, — идём дальше.
— А я согласен с женщинами, — возражает Робер. — Пусть остаются, оставим здесь и провизию. Пока они будут собирать цветы, дойдём до мачт.
— А мы? Нам тоже хочется посмотреть, — говорит Марсель.
— Пойдём вместе второй раз, после обеда.
— Прежде всего нужно найти дорогу, — говорит Рэймон. — Вы только зря устанете. На, возьми дочку.
— Ну вот, женщины, похозяйничайте тут.
— Ты не обиделась?
— Да нет, дорогой мой. Иди.
Рэймон и Робер относят провизию под дерево и возвращаются на дорогу вместе с Роже.
Роз-Мари осталась на руках у матери. Марсель кричит сыну:
— Роже, иди сюда!
— Не хочу!
— Говорю тебе, иди сюда!
— Я пойду с ними.
— Посиди лучше с сестрёнкой. Мальчик остановился, надув губы.
— Ступай, — говорит Рэймон, — слушайся мать и не валяй дурака.
— Папа, возьми меня с собой.
— Потом пойдёшь, я тебе обещаю, а сейчас оставь нас в покое.
***
Рэймон и Робер пошли по дороге, которая вскоре привела их на поле радиостанции. Направо от них на протяжении по меньшей мере двух километров тянутся двенадцать вышек, расположенных в два ряда. Слева из кустов торчат всего две мачты.— Странно, — говорит Рэймон. — Ничего не понимаю. Мне кажется, что мы шли с той стороны.
— Оттуда? — спрашивает Робер, указывая направо.
— Да.
— Там Сена-порт.
— Тогда, значит, отсюда.
— Конечно. Здесь должны были находиться четыре мачты. А, как ты видишь, их всего две.
— Подожди, как мы сейчас стоим?
— Лицом к югу.
— Значит, восток налево. Да, совершенно верно. Моя мачта стояла последней в ряду на юго-востоке.
— Её и нет теперь, нет и той, что была с ней рядом.
— Странно, мы же не взрывали соседней.
— Пойдём посмотрим.
Оба товарища идут по полю среди вереска.
— Как всё изменилось? — говорит Рэймон. — Тогда здесь было голое место.
Повсюду перекрещиваются тропинки. То там, то тут выросли молодые деревца.
Друзья подошли к подножию первой мачты, Рэймон поражён:
— Тогда они мне не казались такими высокими. И прибавляет, продолжая путь:
— Незачем идти к той. Это была мачта Армана. Пойдём наискось и посмотрим, что осталось от моей.
Они идут по тропинке.
— Вот где она, по-видимому, стояла, — говорит Робер, обнаружив цементный цоколь.
— Нет, нет, это только крепление тросов. Вот она.
Среди молоденьких деревьев виднеется куча исковерканного железа. Совсем рядом ещё стоит полуразрушенная сторожевая будка. Оба друга подходят к груде железа.
— Вот здесь она и была, дружище.
На бетонном основании остался только один кусок неоторванного железа. Скелет мачты вытянулся во всю длину к наружной части поля. Видно, что она недавно была разъята на части. Рабочие уже начали собирать их.
Рэймон и Робер медленно идут вдоль чудовищного костяка, который кончается где-то в лесу. Между железными перекладинами пробиваются ветки. У верхушки мачты обезглавленное дерево и ободранный ствол возвышаются как немые свидетели крушения. Но природа вступает в свои права. Зазеленели молодые побеги, и выросшая вокруг ран кора залечивает понемногу дерево.
Не обменявшись ни словом, Рэймон и Робер возвращаются обратно.
— Высота по крайней мере двести пятьдесят метров, — говорит наконец Робер. Идя вдоль мачты, он считал шаги.
Рэймон сосредоточенно осматривает куски железа.
— Вот что я искал, — говорит он, вытаскивая железную балку, перебитую посередине. — Вот и ещё, смотри.
У их ног валяются изъеденные и наполовину расплавившиеся куски металла, сплошь пробитые мелкими дырочками.
— Следы взрыва? — спрашивает Робер.
— Да, но мне важно было удостовериться.
— Почему?
— Мне помнится, что на снимке в гестапо мачта стояла.
— Во всяком случае, сейчас она лежит.
— Она могла рухнуть или быть разрушенной позже. К тому же соседняя с ней тоже сейчас не существует. А там как раз находился часовой.
— Может, нам пойти и посмотреть на месте, в чём тут дело?
Они направляются к дороге и вскоре обнаруживают место, где находилась следующая мачта. Здесь осталось только бесформенное нагромождение ржавого железа и проволоки.
— Этой мы не трогали, — говорит Рэймон.
— Может, в неё попала бомба?
— Нет. Нигде в поле нет следов бомбардировки. Посмотри, вокруг всё гладко.
— Что ж это значит? Думаешь, её взорвали другие?
— Нет, Повторение проделанной нами операции было невозможно.
— Почему ты так думаешь?
Рэймон, не отвечая, продолжает обследовать местность. Вскоре они выходят на дорогу.
Мимо не спеша проезжает велосипедист.
— Простите, — говорит Рэймон, — вы местный житель?
— Я из Буасиз, — отвечает тот, останавливаясь.
— Разрешите задать вам один вопрос.
— Пожалуйста, если я могу быть полезен.
— Вы не знаете, как рухнула та мачта, что с краю?
— Последняя?
— Да.
— В неё врезался немецкий самолёт.
— Вы уверены?
— Я был у себя в саду, когда произошла катастрофа.
— Когда это было?
— В 1943 году... Подождите... Это было в ноябре месяце. Я сажал чеснок. Помнится, стоял туман.
— Спасибо. А вторая мачта?
— Та, которая находилась рядом с дорогой?
— Да.
— В 1945 году, под рождество, на неё наткнулся французский самолёт.
***
— Ну?— Что — ну?
— Что с мачтой?
— Мы её видели.
— Она упала?
— Да, её невзначай прикончил немецкий самолёт.
— Как так? Объясни.
— Позже. Сейчас надо закусить.
Марсель и Мадлэн развернули продукты и накрыли обед на траве. Вокруг всё усеяно букетами подснежников.
— Неужели вы всё это повезёте с собой? — спрашивает Робер.
— Конечно, — отвечает Марсель. — Мне хочется расставить подснежники по всей квартире.
— Мы соберём ещё после обеда, — говорит Мадлэн. — А там тоже есть цветы?
— Полно.
— Я сажусь за стол, — объявляет Рэймон, устраиваясь на траве. — Не знаю, как вы, но я подыхаю с голоду. Ты дала дочке молока?
— Да, она покушает и с нами.
— А где Роже?
— Бегает по лесу.
— Наказание с ним! Двух минут не посидит на месте. Роже! Иди сюда!
— Я собираю цветы, — отвечает из леса Роже. Приходит он, конечно, только через четверть часа, в тот момент, когда его отец прилагает неимоверные усилия, чтобы открыть коробку сардин.
— Вечно ты опаздываешь. Бери хлеб и сиди смирно! — говорит Марсель.
— А куда девать букет?
— Положи его вместе с остальными.
Мужчины сняли пиджаки. Женщины уселись на газетах. Обед проходит весело. Рэймон невольно вспоминает о другом обеде, в Сен-Жермен-ан-Лэ.
— В сущности, — говорит он, — вся эта история началась с завтрака на траве, и так же кончается. Могла она кончиться и без нас.
Помолчав, он прибавляет:
— Жизнь не останавливается.
— Пей, — говорит Марсель. — Я жду стакан.
— Да, правда. На.
— Расскажи нам военный анекдот, — просит он Робера, — это твоя специальность.
— Ладно. Представь себе...
Робер с полным ртом рассказывает анекдот, и все снова смеются.
— Слушай, — прерывает вдруг Мадлэн, — он нас не выгонит отсюда?
— Кто он?
— Вон какой -то человек идёт по лесу. Наверно, служащий с радиостанции.
— Почему он нас прогонит?
— Может, здесь запрещено сидеть. Мы перелезли через ограду.
— Глупости.
Незнакомец подходит к ним.
— Приятного аппетита.
— Спасибо.
— В лесу не запрещено сидеть? — спрашивает Мадлэн.
— Нет, мадам. Собственно, не следовало бы, но здесь все гуляют. Теперь это не опасно.
— А раньше что здесь было опасного?
— Да мины, но их уже давно убрали.
— Какие мины? — спрашивает Рэймон.
— Мины, заложенные немцами. Вокруг радиостанции их было сорок тысяч.
— Чёрт! Ничего себе меры предосторожности.
— Да, о чём и говорить. Они даже заминировали дорогу, которая здесь проходит.
— Ту, что пересекает радиостанцию?
— Да, она была заминирована в двух местах, со стороны Сен-Лэ и со стороны Буасиз. Следы ещё видны.
— И долго это было?
— До конца войны.
— А заминирована она с самого начала?
— Нет! Только в конце 42-го или в начале 43-го года.
— То-то, — бормочет Рэймон. И громко спрашивает:
— А вы знаете, почему её заминировали?
— Да. После взрыва.
— Какого взрыва?
— Никто в точности не знает. Известно только, что после этого к радиостанции не могли подойти даже местные жители. Рабочие, которые работали там, должны были предъявлять особый пропуск. Повсюду вокруг станции были заложены мины, день и ночь мачты обходил караул с собаками.
Рэймон, весь просияв, толкает локтем Робера.
— Теперь ты понимаешь, почему не было второго взрыва!
Но Робер, развеселившись, схватил уже бутылку и протянул стакан незнакомцу.
— Выпейте с нами стаканчик белого!
— Если вам это доставит удовольствие.
— Ещё бы!
***
Рука об руку супруги попарно направились к радиомачтам. Погода великолепная. Все присели отдохнуть на лугу. Только Рэймон ходит без устали, обследуя территорию.— Видишь, вот где была опушка, — говорит он Роберу. — Мы оставили велосипеды немного подальше, в лесу. Жежен и Арман сделали крюк лесом, чтобы подойти к мачтам второго ряда. А мы с Виктором шли отсюда.
— Скажи, папа, — спрашивает Роже, — где ты находился, когда немец посмотрел в твою сторону?
— Когда это?
— Ну, помнишь, когда вы остановились и решили, что он выстрелит в вас?
— Ах, да! Подожди... Это было... Вон где это было! Рэймон протянул руку и внезапно замер. На глаза навернулись слёзы.
— Как на это смотреть без волнения! — говорит он Роберу, словно оправдываясь.
Там, куда он указывает, яркое солнце освещает маленькую Роз-Мари. Резвясь среди цветов, она улыбается.
Декабрь 1947-го — май 1948 г.
Автор неизвестен
ИЗ ГЛУБИНЫ МОЕГО СЕРДЦА
24
(Из сборника стихов, нелегально изданного в апреле 1944 года в Голландии)
Я мечтаю о дне, полном праздничных флагов,
красных, белых и синих.
Я мечтаю о гезах, со львиной отвагой
мстить способных за души невинных.
Я мечтаю о дне, когда смолкнут повсюду
вопли лживых пророков.
Когда спины покорно сгибаться не будут
перед властью жестокой.
Я мечтаю, чтоб тот, кто фашистам продался
и Голландию предал,
в назиданье другим на веревке болтался
в утро нашей победы.
Я мечтаю о том, чтоб скорее свершилось все это.
Я мечтаю о дне, полном красного, синего, белого
цвета!
Мартинюс Нейхоф
К ПАВШИМ
Вы, павшие, прошли стезю свою.
Вы отпылали, как огни в горнилах.
Всю кровь, что бушевала в ваших жилах,
Вы отдали в застенках и в бою.
Вы, в братских погребенные могилах,
Вы, чашу не отвергшие сию,
Скажите нам, что вы опять в строю,
Что смерть осилить вас была не в силах.
Над вами не служили панихид,
Вы пали, но вступает в общий хор
Ваш голос, голос праведного гнева;
Трехцветный флаг возносится в простор,
И клич над Нидерландами летит:
«Да здравствуют страна и королева!» 25
Автор неизвестен
26
Утешит ли нас то, что за свободу,
За правду жизнь им довелось отдать,
Что смерть их сможет возвратить народу
Уверенность и мужество опять?
Уверенность: чужих законов силе
Господствовать недолго с этих пор.
Нас предали, но нас не победили!
Мы всё смелей даем врагу отпор.
Страшны ли стены тюрем и запоры
Для тех, кому отчизна дорога?
Они исток большой реки, что скоро,
Разлившись вширь, затопит берега.
Страшна ли смерть для жизней юных этих,
Успевших кубок свой допить до дна?
Минуте, ими прожитой на свете,
Нередко сумма многих лет равна.
Имен их мы не знаем. Вот их имя —
Все то, что жизнь навеки нам дала.
Ладонь в кулак сжимается над ними.
Из крови их рождаются дела.