Страница:
"арестованные" вернулись к своим товарищам.
– А мы? – спросил меня один из молчальников.
– Что вы?
– Нас кормить будут?
– Так ты по-русски говорить научился?
– Я говорить немножко.
– Вот и славненько. Ты у меня смотри: я где нормальный, а где и беспощаден. В строй.
К вечеру остался только один упорно нежелающий выражать свои мысли на общепринятом для всего народов многонационального
Советского Союза языке. Не то воин не знал о Ленине, в честь которого стоило выучить русский, не то действительно в его ауле не говорили на этом языке, но ротный, подстраховавшись, перевел молчаливого бойца в соседний батальон водителей БТРов, где почти все солдаты и сержанты являлись выходцами из Средней Азии, и могли объясниться с вновь прибывшими на их родном наречии.
Тем же вечером, пока новоиспеченные солдаты не отправили свою гражданскую одежду родным, сержанты батальона решили повеселиться и создать серию фотографий для будущих дембельских альбомов. Я наводил более тесные контакты с солдатами продуктового склада и не знал о начавшемся новом увеселительном мероприятии. Когда я поднимался на свой этаж, то заметил, что на каждом пролете, как истукан стоял молодой русскоязычный солдат.
– Воин, чего стоишь? Отстань от стены, она не упадет.
– Мне сержант Врагин приказал.
– А сам где?
– В третьей роте.
Я поднялся в роту, открыл дверь, оттолкнув стоявшего в проеме солдата, и увидел картину, которую в пору стоило запечатлеть художникам. Посреди "взлетки", уперев лбы, обернутые полотенцами в виде чалмы, стояли на коленях облаченные в халаты узбеки. За спинами новообращенных душманов, упираясь ногой в зад одного из азиатов, улыбался довольный Самсонов. Крупный корпус сержанта крест-накрест опоясывали пулеметные ленты. За спиной торчал ствол гранатомета. В мощных волосатых руках защитника Отечества качался здоровенный пулемет со свисающей из зеленой коробки лентой, заряженной патронами. Закатанные рукава, расстегнутый ворот рубахи и перекинутый через плечо пулеметный ремень придавали вид грозного боевика из голливудских фильмов. Денискин прыгал вокруг Самсонова, меняющего позы и гримасы, щелкал фотоаппаратом "Смена" под комментарии сержантов.
– Рожу страшнее сделай, чего ты ржешь как мерин?
"Душманы" лежали, не шевелясь. Как только кто-то из них приподнимал голову, то дружный окрик заставлял его опуститься обратно на линолеум.
– Мужики, все, конечно, здорово, но кто позволил вытаскивать пулемет из ружпарка?
– Кончай, Сань. Сейчас снимемся…
– Кончать на гражданке будем. Ты не в курсе, что у дежурного по штабу зажглась лампочка о вскрытии ружпарка? Денискин, ну, Самсон молодой и глупый, а ты?
Как в подтверждении моих слов на тумбочке дневального загремел полевой телефон. Я подошел и снял трубку.
– Да.
– Не "да", а представляться надо. Дежурный?
– Старшина роты гвардии сержант Ханин.
– Ханин, зачем ружпарк открывал?
– Проверяю наличие противогазов и их пригодность для занятий на завтра. Все клапаны выкидывают, а потом…
– Уже запер?
– Еще нет, товарищ капитан. Минут десять-пятнадцать займет.
Бардак-с.
– Ладно.
– Ну, вот и все. Чего ты боялся, – Самсонов, опустив голову, стоял рядом, поставив пулемет прикладом на носок сапога.
– С дежурным вопрос решили. А если кто из офицеров зайдет? Что делать будешь? Еще и меня подставишь.
Самонов тяжело вздохнул и начал разматывать пулеметные ленты.
– Атас, шухер. Комбат, – в роту, толкая друг друга, влетели два солдата, оставленных предусмотрительными сержантами на лестнице.
Враг душманов, дергая трясущимися руками, начал быстро сбрасывать пулеметные ленты.
– Магазин, дурында, – ударил я по коробке пулемета.
Самсонов быстро открыл дверь ружпарка, сбросил за дверь гранатомет и пулеметную коробку, вслед за которой полетела уложенная внутрь лента, звеня патронами. В дверь буквально влетел комбат.
Беглый взгляд на помещение и увиденная открытая оружейная комната давали большой простор для фантазии. Но комбат только спросил:
– Чем занимаетесь?
Сержанты, быстро разбежавшиеся по углам, молчали. Солдаты, еще не успевшие снять халаты, стояли в стороне и как бараны смотрели на пастуха в майорских погонах.
– Хотели провести урок и показать солдатам вооружение мотострелков, – сказал я. – Вот выдал Самсонову пулемет…
– В журнале записал? Есть план занятий, подписанный ротным? – быстро спросил комбат.
– Мы же не выходя, товарищ майор. Чтобы, так сказать, поднять боевой дух…
– Ханин, инициатива в армии бывает плохой и наказуемой. Понял?
– Виноват.
– Виноватых бьют и… почему бойцы в халатах?
– Отправить не успели. Замерзли, наверное.
– Рехнулся? Двадцать три градуса на улице.
– У них там под сорок. Акклиматизация еще не…
– Кончай мне лапшу на уши вешать. Оружие убрать. Внешний вид привести в порядок. Займитесь делом – учите устав. Возьмите тетрадки и перепишите обязанности дневального наизусть.
– Есть!
Комбат еще раз оглядел расположение и быстрым шагом прошел в канцелярию.
– Пронесло, – тихо сказал Денискин, когда за комбатом закрылась дверь.
– "Пронесло", – подумал Штирлиц. "Тебя б так пронесло", – несясь в туалет, подумал Мюллер.
– Чего?
– Бородатый анекдот вспомнил. Все, мужики, разбежались. Духи, сдать свое спецобмундирование в каптерку. Дружно возвращаемся из
Афгана в Московский военный округ. О том, что тут произошло лучше молчите. И вам и нам жить будет легче и спокойнее.
Взвода укомплектовывались медленно. Время от времени мы обменивались кем-то из солдат между взводами или между ротами. В расположенной на этаж ниже второй роте "дух", которого распределили отдельно от "брата", трижды бегал в полк, куда был распределен его не то родственник, не то земляк. Поймав, его возвращали в роту, старались учинить жесткий контроль, но солдат, найдя первую возможность, опять убегал.
– Чечены! – влетел в роту Андрей. – Это пипец!
– Может нам не дадут?
– Да там наш лейтенант. Он глупый. С ними же справиться нельзя.
Мы побежали в спортзал, куда утром привезли большую партию чеченцев. Кто из района гор лучше-хуже, мы обсуждали накануне, когда группа азербайджанцев, только пересекшая линию двери спортзала, без причин и провокаций кинулась с ножами на армян, за день до этого прибывших в дивизию. Откуда у армян появились ножи, никто не знал, ведь обыскивали всех призывников по нескольку раз, но разнять дерущихся получилось только с помощью караула после начала предупредительной стрельбы в воздух. Чечены или осетины, в нашем понимании, были самым худшим вариантом по причине того, что они отказывались убирать места общего пользования и были очень резки.
Замполит роты, широко расставив ноги и запрокинув голову, проверял физические данные новобранца, считая количество подтягиваний крепкого, низколобого призывника. Чечен резко и легко подтягивал тело к перекладине и бросал его обратно на расслабленных руках.
– Молодец, солдат, – похвалил его замполит. – Беру.
– А братьев?
– Сейчас и с братьями разберемся, если все такие сильные. Хочешь уметь стрелять?
– Я умею. У меня ружье дома есть, – с сильным акцентом очень спокойно, чуть закатив глаза, ответил чечен. – Я на охоту хожу, волка стрелял.
– Товарищ лейтенант, можно Вас на минутку, – окликнул я замполита.
– Чего тебе?
– Очень надо. Срочно.
Лейтенант, улыбаясь, подошел к нам.
– Товарищ лейтенант, Вам нужны неуставные взаимоотношения в роте?
– Ты чего, обалдел?
– А поножовщина? Или другие сложности в роте?
– Говори конкретно!
– Не берите чеченов. Не справимся. Проверено многими.
– Ты меня пугаешь? Этого я возьму. Видишь, какой сильный парень.
– Не стоит, товарищ лейтенант.
– Я сказал, что возьму, – заупрямился лейтенант.- У нас многонациональная страна, и служить должны все.
– Только не все должны служить в нашей роте. Может быть, Вы, товарищ лейтенант, еще подумаете…
– Голова у нас, чтобы думать, а мозги – чтобы соображать. Я уже решил, значит так будет.
Мы ушли, ругая по дороге замполита. Лейтенант взял этого солдата и вернулся с ним в роту. Почти всех остальных солдат, призванных из
Чечни, перераспределили по другим частям. Чечен в тот же день нашел земляков в стройбате, что не предвещало ничего хорошего, но мы надеялись, что у него физически не будет времени с ними общаться.
Так как солдат было еще не много, то спали они все в одной части казармы, несмотря на распределение по взводам. Командовать над ними поставили молодого сержанта, интеллигентного, крепкого, но очень вежливого парня. Солдаты были совсем молодыми, и как-то, несмотря на неуверенность командира, его слушались.
Утром, услышав громкое "Рота, подъем!", я натянул одеяло на голову и отвернулся к стене. "Спать, спать, спать" – дал я сам себе команду, не давай сну уйти.
– Взвод, подъем. Взвод, строится, – пытался создать командирские нотки в голосе, подгонял "духов" молодой сержант.
Его нытье стало мне надоедать, и я повернулся посмотреть, в чем же дело. Два с лишним десятка солдат уже стояли на "взлетке" и кое-как застегивали и заправляли еще новенькие хебе. Станислав, так звали молодого сержанта, стоял над еще лежащим новобранцем и уговаривал его подняться.
– Белов, – крикнул я ему. – Подвинься чуть в сторонку. – И швырнул в спящего своей подушкой.
Подушка грохнулась солдату на голову. Новобранец вскочил, ошарашено пяля глаза.
– Воин, – мягко посмотрел я на него. – Подушку верни.
– А это ты в меня кинул подушкой? – удивился он.
– Я, я. Кидай назад, родной.
Он кинул мне подушку, я подложил ее под локоть.
– Вставать пора, сынок. Посмотри, тебя уже все заждались. Твои товарищи уже одеты, обуты, давно хотят выполнять то, ради чего их призвали, а ты всех задерживаешь. Нехорошо, родной. Ну-ка, живенько.
Солдат, не торопясь, начал одевать сапоги, влезать в форму.
"Надо вставать, – подумал я. – Все равно уже проснулся". Натянув штаны, я сел на койке и начал наматывать портянку на ногу, заметив краем глаза передвигающегося ко мне человека. Чечен, со страшным выражением лица, которое могло бы быть образцом к фильму ужасов, навис надо мной, держа в руке тяжелую армейскую табуретку. Речь его была неразборчива и, наверное, включала нелицеприятные для меня определения на непонятном языке. Единственное, что я успел уловить, было связано с брошенной в чечена подушкой. Положение чеченца было таким, что стоило мне дернуться, и табуретка со всей силы обрушалась бы на мою дурную еврейскую голову, лишив мою маму возможности увидеть меня живим и здоровым. Продолжая сосредоточенно наматывать портянку и удовлетворенно кивнув самому себе, я медленно потянулся за сапогом:
– Табуретку поставь на место, – как можно спокойнее сказал я, не поднимая глаза на солдата. – Аккуратненько. Армейское имущество, все-таки.
– Чего? – опешил чеченец.
– Говорю, что за порчу имущества штраф в размере трехкратной стоимости. Нельзя все ломать, надо на чем-то и сидеть. Вот так, солдат, – и я воткнул плотно обмотанную портянкой ногу в сапог, пристукнул каблуком о деревянный пол.
Чеченец "завис" на пару секунд, резко развернулся и поставил табуретку около соседней кровати.
– Извини.
– Ты табуреточку на место поставь, а то порядок наводить будем, вновь переставлять придется, – посоветовал я ему.
Выдохнул я, когда солдаты побежали в туалет и к умывальникам.
"Вот говорили мы лейтенанту не брать этого чурку", – со злостью подумал я. – "Это ведь только начало".
Я не ошибся. Днем чеченец пошел в курилку без разрешения, за что получил наряд вне очереди. Дежурным по роте был назначен младший сержант Самсонов. Сибиряк был не просто широк в плечах, а как говорится, кровь с молоком. Он выглядел большим везде. Нет, он не был спортсменом и не качался штангой, как это делал "Михалыч" – сержант роты механиков-водителей, которые располагались этажом выше нас, он "таким родился". Добрый и сильный, он был очень простым, прямым и незамысловатым парнем. Первый конфликт родился поздно вечером, когда Самсонов отправил чеченца, исполняющего обязанности дневального по роте, мыть туалет.
– Я не буду, – твердил чеченец.
– А кто будет? Я?! – нависал над ним Самсон.
– У нас мужчина не моет пол или туалет. Это не мужская работа.
– Ну, позови сюда свою маму или сестру, пусть они вместо тебя служат, раз ты не мужчина.
– Я мужчина, – кипятился чеченец, мгновенно становясь красным, как рак. – Но мыть не буду.
– Будешь!! Ты солдат и обязан выполнять приказы!!
На все наши попытки поговорить, чеченец отвечал однозначно и, махнув рукой, мы отправились спать, оставив его на воспитание дежурному по роте.
Самсонов, продержав чеченца "на тумбочке" всю ночь и не пустив его на завтрак, все-таки загнал бойца в туалет, вручив швабру в руки и насильственно заставив сделать несколько моющих движений. Через час чеченец, попросившись покурить, привел двух земляков из стройбата.
– Слышь, сержант, – подошел солдат с глазами наркомана. – Ты нашего брата не заставляй туалет убирать, ему нельзя.
– Больной что ли? – усмехнулся Самсонов.
– Не больной. Ты зря смеешься. Мы ведь и не так можем, – тут же перешел к угрозам второй.
– Чего сказал? – напрягся всей массой Самсонов. – Ты кто такой, солдат? Или званий не различаешь?
– У нас в стройбате звания – фуфло. Ты лучше слушай, чего я тебе скажу. Тебе надо туалет убрать, я понимаю. Ты ему скажи – он найдет, кого заставить убрать. Тебе же надо, чтобы чисто было. И все. Ты скажи – дальше его проблема.
– Валите отсюда, пока у вас проблем не появилось, – огрызнулся
Самсонов.
– Ну, наше дело предупредить, а то…
– А то что?
Земляки нашего чеченца ушли. Самсонов пошел в роту и снял чеченца с наряда, как… ушедшего без разрешения от казармы.
Вечером того же дня чеченец в качестве воспитательной цели вновь заступил в наряд по роте. Швабра опять была всучена в руки, и одно
"очко" солдат вымыл под непосредственным присмотром грозного дежурного по роте и толпы сержантов. Через три часа, поднимаясь на этаж казармы, мы услышали какой-то шум.
– Бегом. Это Самсон.
Нас было четверо. Среди всех поднимавшихся я, со своими шестьюдесятью тремя килограммами, был самый легкий и щуплый. Сашка, который не сильно от меня отличался, выглядел пошире в плечах, поднимался за мной. Андрей, имевший первый разряд по самбо, и
"Михалыч" – Коля Михайлов – двигались впереди, перепрыгивая через ступеньку. "Михалыч" был "качком" и выглядел устрашающе. Голый торс без майки демонстрировал полный набор накаченных мышц, которым мог позавидовать и Шварценеггер, и Сталлоне. Сгибая поднятую руку в локте, "Михалыч" клал ладонь на бицепс, что производило неизгладимое впечатление на смотрящих. Регулярно он устраивал показы бодибилдинга, что было приятным развлечением в свободное время. По рассказам Коли однажды "люберы", встретив его в Москве в районе вокзала, похлопав парня по плечу, поинтересовались:
– Ты чем качаешься, пацан?
– Штангой, мальчики, только штангой.
Люберецкие "качки", которые набирали мышечную массу за счет дорогостоящих таблеток, были поражены.
"Михалыч" действительно качался штангой или гирями. Утром, поднимая роту, он размахивал руками, держа в каждой по пудовой гире.
Разводя руки в стороны, он подавал команды, не сбивая дыхания.
Чеченцев было трое. Один уже схватил за грудки Самсонова, двое других стояли по бокам на изготовке.
– Э, салаги, – окликнул их "Михалыч". – Ищите проблемы на свои пустые головы?
– Мы его предупреждали…
– А теперь я вас предупреждаю… живенько испарились отсюда.
Только в темпе!
Чеченцы быстро оценили обстановку и, понимая, что к мышечному объему сибиряка "Самсона" добавившаяся масса "Михалыча" уже перевешивает их всех вместе взятых, отодвинулись к стене.
– Ну, мы предупредили, – крикнул один из джигитов, пройдя мимо нас. – Поймаем, на ножи…
– Вали отсюда, чурка, – был ему стройный ответ. – Вали, пока тут не закопали…
Конфликт был неприятным и мог перерасти в драку между батальонами.
Вечером, положив роту, сержанты сидели у ротного в канцелярии на докладе об успехах молодого пополнения в боевой и политической подготовке.
– Какие вопросы, проблемы, сложности? – интересовался капитан.
– С чеченом проблема, – ответил я.
– Нет проблемы, – тут же влез Самсонов.
– Самсон, помолчи, когда старший по званию говорит. Есть проблема, товарищ капитан. Сегодня из стройбата приходили…
– В чем суть?
Наперебой мы рассказали, что произошло в последние пару дней.
– Думаете, перерастет в межбатальонный конфликт?
– Да не будет ничего, товарищ капитан, – спокойно сказала
Самсонов. – Вот только Вы мне скажите, если они в следующий раз придут, мне их бить или как?
"Самсон" сказал это настолько простым и обыденным голосом, что мы все расхохотались.
– Хватит. Я разберусь, как следует и… накажу, кого попало. Все.
Свободны, – отпустил нас ротный. – Ханин, ты задержись.
Когда все вышли, ротный спросил:
– Что ты думаешь по поводу чеченца?
– Или надо ему все позволить или убирать. Он к землякам в стройбат хочет… может быть, удовлетворим просьбу?
– Скажут, что не справились…
– А если он кого зарежет, будет легче?
Через пару дней чеченца перевели в батальон БТРщиков. Мы выдохнули. О потере проблематичного бойца никто не жалел, тем более, что призывники все прибывали и прибывали.
Москва
– А мы? – спросил меня один из молчальников.
– Что вы?
– Нас кормить будут?
– Так ты по-русски говорить научился?
– Я говорить немножко.
– Вот и славненько. Ты у меня смотри: я где нормальный, а где и беспощаден. В строй.
К вечеру остался только один упорно нежелающий выражать свои мысли на общепринятом для всего народов многонационального
Советского Союза языке. Не то воин не знал о Ленине, в честь которого стоило выучить русский, не то действительно в его ауле не говорили на этом языке, но ротный, подстраховавшись, перевел молчаливого бойца в соседний батальон водителей БТРов, где почти все солдаты и сержанты являлись выходцами из Средней Азии, и могли объясниться с вновь прибывшими на их родном наречии.
Тем же вечером, пока новоиспеченные солдаты не отправили свою гражданскую одежду родным, сержанты батальона решили повеселиться и создать серию фотографий для будущих дембельских альбомов. Я наводил более тесные контакты с солдатами продуктового склада и не знал о начавшемся новом увеселительном мероприятии. Когда я поднимался на свой этаж, то заметил, что на каждом пролете, как истукан стоял молодой русскоязычный солдат.
– Воин, чего стоишь? Отстань от стены, она не упадет.
– Мне сержант Врагин приказал.
– А сам где?
– В третьей роте.
Я поднялся в роту, открыл дверь, оттолкнув стоявшего в проеме солдата, и увидел картину, которую в пору стоило запечатлеть художникам. Посреди "взлетки", уперев лбы, обернутые полотенцами в виде чалмы, стояли на коленях облаченные в халаты узбеки. За спинами новообращенных душманов, упираясь ногой в зад одного из азиатов, улыбался довольный Самсонов. Крупный корпус сержанта крест-накрест опоясывали пулеметные ленты. За спиной торчал ствол гранатомета. В мощных волосатых руках защитника Отечества качался здоровенный пулемет со свисающей из зеленой коробки лентой, заряженной патронами. Закатанные рукава, расстегнутый ворот рубахи и перекинутый через плечо пулеметный ремень придавали вид грозного боевика из голливудских фильмов. Денискин прыгал вокруг Самсонова, меняющего позы и гримасы, щелкал фотоаппаратом "Смена" под комментарии сержантов.
– Рожу страшнее сделай, чего ты ржешь как мерин?
"Душманы" лежали, не шевелясь. Как только кто-то из них приподнимал голову, то дружный окрик заставлял его опуститься обратно на линолеум.
– Мужики, все, конечно, здорово, но кто позволил вытаскивать пулемет из ружпарка?
– Кончай, Сань. Сейчас снимемся…
– Кончать на гражданке будем. Ты не в курсе, что у дежурного по штабу зажглась лампочка о вскрытии ружпарка? Денискин, ну, Самсон молодой и глупый, а ты?
Как в подтверждении моих слов на тумбочке дневального загремел полевой телефон. Я подошел и снял трубку.
– Да.
– Не "да", а представляться надо. Дежурный?
– Старшина роты гвардии сержант Ханин.
– Ханин, зачем ружпарк открывал?
– Проверяю наличие противогазов и их пригодность для занятий на завтра. Все клапаны выкидывают, а потом…
– Уже запер?
– Еще нет, товарищ капитан. Минут десять-пятнадцать займет.
Бардак-с.
– Ладно.
– Ну, вот и все. Чего ты боялся, – Самсонов, опустив голову, стоял рядом, поставив пулемет прикладом на носок сапога.
– С дежурным вопрос решили. А если кто из офицеров зайдет? Что делать будешь? Еще и меня подставишь.
Самонов тяжело вздохнул и начал разматывать пулеметные ленты.
– Атас, шухер. Комбат, – в роту, толкая друг друга, влетели два солдата, оставленных предусмотрительными сержантами на лестнице.
Враг душманов, дергая трясущимися руками, начал быстро сбрасывать пулеметные ленты.
– Магазин, дурында, – ударил я по коробке пулемета.
Самсонов быстро открыл дверь ружпарка, сбросил за дверь гранатомет и пулеметную коробку, вслед за которой полетела уложенная внутрь лента, звеня патронами. В дверь буквально влетел комбат.
Беглый взгляд на помещение и увиденная открытая оружейная комната давали большой простор для фантазии. Но комбат только спросил:
– Чем занимаетесь?
Сержанты, быстро разбежавшиеся по углам, молчали. Солдаты, еще не успевшие снять халаты, стояли в стороне и как бараны смотрели на пастуха в майорских погонах.
– Хотели провести урок и показать солдатам вооружение мотострелков, – сказал я. – Вот выдал Самсонову пулемет…
– В журнале записал? Есть план занятий, подписанный ротным? – быстро спросил комбат.
– Мы же не выходя, товарищ майор. Чтобы, так сказать, поднять боевой дух…
– Ханин, инициатива в армии бывает плохой и наказуемой. Понял?
– Виноват.
– Виноватых бьют и… почему бойцы в халатах?
– Отправить не успели. Замерзли, наверное.
– Рехнулся? Двадцать три градуса на улице.
– У них там под сорок. Акклиматизация еще не…
– Кончай мне лапшу на уши вешать. Оружие убрать. Внешний вид привести в порядок. Займитесь делом – учите устав. Возьмите тетрадки и перепишите обязанности дневального наизусть.
– Есть!
Комбат еще раз оглядел расположение и быстрым шагом прошел в канцелярию.
– Пронесло, – тихо сказал Денискин, когда за комбатом закрылась дверь.
– "Пронесло", – подумал Штирлиц. "Тебя б так пронесло", – несясь в туалет, подумал Мюллер.
– Чего?
– Бородатый анекдот вспомнил. Все, мужики, разбежались. Духи, сдать свое спецобмундирование в каптерку. Дружно возвращаемся из
Афгана в Московский военный округ. О том, что тут произошло лучше молчите. И вам и нам жить будет легче и спокойнее.
Взвода укомплектовывались медленно. Время от времени мы обменивались кем-то из солдат между взводами или между ротами. В расположенной на этаж ниже второй роте "дух", которого распределили отдельно от "брата", трижды бегал в полк, куда был распределен его не то родственник, не то земляк. Поймав, его возвращали в роту, старались учинить жесткий контроль, но солдат, найдя первую возможность, опять убегал.
– Чечены! – влетел в роту Андрей. – Это пипец!
– Может нам не дадут?
– Да там наш лейтенант. Он глупый. С ними же справиться нельзя.
Мы побежали в спортзал, куда утром привезли большую партию чеченцев. Кто из района гор лучше-хуже, мы обсуждали накануне, когда группа азербайджанцев, только пересекшая линию двери спортзала, без причин и провокаций кинулась с ножами на армян, за день до этого прибывших в дивизию. Откуда у армян появились ножи, никто не знал, ведь обыскивали всех призывников по нескольку раз, но разнять дерущихся получилось только с помощью караула после начала предупредительной стрельбы в воздух. Чечены или осетины, в нашем понимании, были самым худшим вариантом по причине того, что они отказывались убирать места общего пользования и были очень резки.
Замполит роты, широко расставив ноги и запрокинув голову, проверял физические данные новобранца, считая количество подтягиваний крепкого, низколобого призывника. Чечен резко и легко подтягивал тело к перекладине и бросал его обратно на расслабленных руках.
– Молодец, солдат, – похвалил его замполит. – Беру.
– А братьев?
– Сейчас и с братьями разберемся, если все такие сильные. Хочешь уметь стрелять?
– Я умею. У меня ружье дома есть, – с сильным акцентом очень спокойно, чуть закатив глаза, ответил чечен. – Я на охоту хожу, волка стрелял.
– Товарищ лейтенант, можно Вас на минутку, – окликнул я замполита.
– Чего тебе?
– Очень надо. Срочно.
Лейтенант, улыбаясь, подошел к нам.
– Товарищ лейтенант, Вам нужны неуставные взаимоотношения в роте?
– Ты чего, обалдел?
– А поножовщина? Или другие сложности в роте?
– Говори конкретно!
– Не берите чеченов. Не справимся. Проверено многими.
– Ты меня пугаешь? Этого я возьму. Видишь, какой сильный парень.
– Не стоит, товарищ лейтенант.
– Я сказал, что возьму, – заупрямился лейтенант.- У нас многонациональная страна, и служить должны все.
– Только не все должны служить в нашей роте. Может быть, Вы, товарищ лейтенант, еще подумаете…
– Голова у нас, чтобы думать, а мозги – чтобы соображать. Я уже решил, значит так будет.
Мы ушли, ругая по дороге замполита. Лейтенант взял этого солдата и вернулся с ним в роту. Почти всех остальных солдат, призванных из
Чечни, перераспределили по другим частям. Чечен в тот же день нашел земляков в стройбате, что не предвещало ничего хорошего, но мы надеялись, что у него физически не будет времени с ними общаться.
Так как солдат было еще не много, то спали они все в одной части казармы, несмотря на распределение по взводам. Командовать над ними поставили молодого сержанта, интеллигентного, крепкого, но очень вежливого парня. Солдаты были совсем молодыми, и как-то, несмотря на неуверенность командира, его слушались.
Утром, услышав громкое "Рота, подъем!", я натянул одеяло на голову и отвернулся к стене. "Спать, спать, спать" – дал я сам себе команду, не давай сну уйти.
– Взвод, подъем. Взвод, строится, – пытался создать командирские нотки в голосе, подгонял "духов" молодой сержант.
Его нытье стало мне надоедать, и я повернулся посмотреть, в чем же дело. Два с лишним десятка солдат уже стояли на "взлетке" и кое-как застегивали и заправляли еще новенькие хебе. Станислав, так звали молодого сержанта, стоял над еще лежащим новобранцем и уговаривал его подняться.
– Белов, – крикнул я ему. – Подвинься чуть в сторонку. – И швырнул в спящего своей подушкой.
Подушка грохнулась солдату на голову. Новобранец вскочил, ошарашено пяля глаза.
– Воин, – мягко посмотрел я на него. – Подушку верни.
– А это ты в меня кинул подушкой? – удивился он.
– Я, я. Кидай назад, родной.
Он кинул мне подушку, я подложил ее под локоть.
– Вставать пора, сынок. Посмотри, тебя уже все заждались. Твои товарищи уже одеты, обуты, давно хотят выполнять то, ради чего их призвали, а ты всех задерживаешь. Нехорошо, родной. Ну-ка, живенько.
Солдат, не торопясь, начал одевать сапоги, влезать в форму.
"Надо вставать, – подумал я. – Все равно уже проснулся". Натянув штаны, я сел на койке и начал наматывать портянку на ногу, заметив краем глаза передвигающегося ко мне человека. Чечен, со страшным выражением лица, которое могло бы быть образцом к фильму ужасов, навис надо мной, держа в руке тяжелую армейскую табуретку. Речь его была неразборчива и, наверное, включала нелицеприятные для меня определения на непонятном языке. Единственное, что я успел уловить, было связано с брошенной в чечена подушкой. Положение чеченца было таким, что стоило мне дернуться, и табуретка со всей силы обрушалась бы на мою дурную еврейскую голову, лишив мою маму возможности увидеть меня живим и здоровым. Продолжая сосредоточенно наматывать портянку и удовлетворенно кивнув самому себе, я медленно потянулся за сапогом:
– Табуретку поставь на место, – как можно спокойнее сказал я, не поднимая глаза на солдата. – Аккуратненько. Армейское имущество, все-таки.
– Чего? – опешил чеченец.
– Говорю, что за порчу имущества штраф в размере трехкратной стоимости. Нельзя все ломать, надо на чем-то и сидеть. Вот так, солдат, – и я воткнул плотно обмотанную портянкой ногу в сапог, пристукнул каблуком о деревянный пол.
Чеченец "завис" на пару секунд, резко развернулся и поставил табуретку около соседней кровати.
– Извини.
– Ты табуреточку на место поставь, а то порядок наводить будем, вновь переставлять придется, – посоветовал я ему.
Выдохнул я, когда солдаты побежали в туалет и к умывальникам.
"Вот говорили мы лейтенанту не брать этого чурку", – со злостью подумал я. – "Это ведь только начало".
Я не ошибся. Днем чеченец пошел в курилку без разрешения, за что получил наряд вне очереди. Дежурным по роте был назначен младший сержант Самсонов. Сибиряк был не просто широк в плечах, а как говорится, кровь с молоком. Он выглядел большим везде. Нет, он не был спортсменом и не качался штангой, как это делал "Михалыч" – сержант роты механиков-водителей, которые располагались этажом выше нас, он "таким родился". Добрый и сильный, он был очень простым, прямым и незамысловатым парнем. Первый конфликт родился поздно вечером, когда Самсонов отправил чеченца, исполняющего обязанности дневального по роте, мыть туалет.
– Я не буду, – твердил чеченец.
– А кто будет? Я?! – нависал над ним Самсон.
– У нас мужчина не моет пол или туалет. Это не мужская работа.
– Ну, позови сюда свою маму или сестру, пусть они вместо тебя служат, раз ты не мужчина.
– Я мужчина, – кипятился чеченец, мгновенно становясь красным, как рак. – Но мыть не буду.
– Будешь!! Ты солдат и обязан выполнять приказы!!
На все наши попытки поговорить, чеченец отвечал однозначно и, махнув рукой, мы отправились спать, оставив его на воспитание дежурному по роте.
Самсонов, продержав чеченца "на тумбочке" всю ночь и не пустив его на завтрак, все-таки загнал бойца в туалет, вручив швабру в руки и насильственно заставив сделать несколько моющих движений. Через час чеченец, попросившись покурить, привел двух земляков из стройбата.
– Слышь, сержант, – подошел солдат с глазами наркомана. – Ты нашего брата не заставляй туалет убирать, ему нельзя.
– Больной что ли? – усмехнулся Самсонов.
– Не больной. Ты зря смеешься. Мы ведь и не так можем, – тут же перешел к угрозам второй.
– Чего сказал? – напрягся всей массой Самсонов. – Ты кто такой, солдат? Или званий не различаешь?
– У нас в стройбате звания – фуфло. Ты лучше слушай, чего я тебе скажу. Тебе надо туалет убрать, я понимаю. Ты ему скажи – он найдет, кого заставить убрать. Тебе же надо, чтобы чисто было. И все. Ты скажи – дальше его проблема.
– Валите отсюда, пока у вас проблем не появилось, – огрызнулся
Самсонов.
– Ну, наше дело предупредить, а то…
– А то что?
Земляки нашего чеченца ушли. Самсонов пошел в роту и снял чеченца с наряда, как… ушедшего без разрешения от казармы.
Вечером того же дня чеченец в качестве воспитательной цели вновь заступил в наряд по роте. Швабра опять была всучена в руки, и одно
"очко" солдат вымыл под непосредственным присмотром грозного дежурного по роте и толпы сержантов. Через три часа, поднимаясь на этаж казармы, мы услышали какой-то шум.
– Бегом. Это Самсон.
Нас было четверо. Среди всех поднимавшихся я, со своими шестьюдесятью тремя килограммами, был самый легкий и щуплый. Сашка, который не сильно от меня отличался, выглядел пошире в плечах, поднимался за мной. Андрей, имевший первый разряд по самбо, и
"Михалыч" – Коля Михайлов – двигались впереди, перепрыгивая через ступеньку. "Михалыч" был "качком" и выглядел устрашающе. Голый торс без майки демонстрировал полный набор накаченных мышц, которым мог позавидовать и Шварценеггер, и Сталлоне. Сгибая поднятую руку в локте, "Михалыч" клал ладонь на бицепс, что производило неизгладимое впечатление на смотрящих. Регулярно он устраивал показы бодибилдинга, что было приятным развлечением в свободное время. По рассказам Коли однажды "люберы", встретив его в Москве в районе вокзала, похлопав парня по плечу, поинтересовались:
– Ты чем качаешься, пацан?
– Штангой, мальчики, только штангой.
Люберецкие "качки", которые набирали мышечную массу за счет дорогостоящих таблеток, были поражены.
"Михалыч" действительно качался штангой или гирями. Утром, поднимая роту, он размахивал руками, держа в каждой по пудовой гире.
Разводя руки в стороны, он подавал команды, не сбивая дыхания.
Чеченцев было трое. Один уже схватил за грудки Самсонова, двое других стояли по бокам на изготовке.
– Э, салаги, – окликнул их "Михалыч". – Ищите проблемы на свои пустые головы?
– Мы его предупреждали…
– А теперь я вас предупреждаю… живенько испарились отсюда.
Только в темпе!
Чеченцы быстро оценили обстановку и, понимая, что к мышечному объему сибиряка "Самсона" добавившаяся масса "Михалыча" уже перевешивает их всех вместе взятых, отодвинулись к стене.
– Ну, мы предупредили, – крикнул один из джигитов, пройдя мимо нас. – Поймаем, на ножи…
– Вали отсюда, чурка, – был ему стройный ответ. – Вали, пока тут не закопали…
Конфликт был неприятным и мог перерасти в драку между батальонами.
Вечером, положив роту, сержанты сидели у ротного в канцелярии на докладе об успехах молодого пополнения в боевой и политической подготовке.
– Какие вопросы, проблемы, сложности? – интересовался капитан.
– С чеченом проблема, – ответил я.
– Нет проблемы, – тут же влез Самсонов.
– Самсон, помолчи, когда старший по званию говорит. Есть проблема, товарищ капитан. Сегодня из стройбата приходили…
– В чем суть?
Наперебой мы рассказали, что произошло в последние пару дней.
– Думаете, перерастет в межбатальонный конфликт?
– Да не будет ничего, товарищ капитан, – спокойно сказала
Самсонов. – Вот только Вы мне скажите, если они в следующий раз придут, мне их бить или как?
"Самсон" сказал это настолько простым и обыденным голосом, что мы все расхохотались.
– Хватит. Я разберусь, как следует и… накажу, кого попало. Все.
Свободны, – отпустил нас ротный. – Ханин, ты задержись.
Когда все вышли, ротный спросил:
– Что ты думаешь по поводу чеченца?
– Или надо ему все позволить или убирать. Он к землякам в стройбат хочет… может быть, удовлетворим просьбу?
– Скажут, что не справились…
– А если он кого зарежет, будет легче?
Через пару дней чеченца перевели в батальон БТРщиков. Мы выдохнули. О потере проблематичного бойца никто не жалел, тем более, что призывники все прибывали и прибывали.
Москва
К концу июня рота была уже укомплектована процентов на шестьдесят, и солдаты начали ходить не только в наряды по роте, но и по столовой, посыльными по полку, а принявшие присягу заступали в караулы. Часто у меня просили солдат на вещевом складе, куда я радостно сплавлял человек пять в помощь. Мне было меньше мороки, а солдаты оставались довольны. Их всегда прикармливали за мелкую помощь на продуктовом складе, который находился в том же месте.
В батальоне началось передвижение офицерского состава. Уже ни для кого не было секретом, что ротный старается пробить себе место в военкомате, хотя, кто будет новым командиром подразделения, известно еще не было. Салюткина перевели в роту, где я служил, командиром первого взвода, а командир моего взвода еще не объявился, и я исполнял обязанности командира взвода, что было не так и сложно. На совещания офицеров меня не вызывали, а солдат во взводе было не так и много, но это давало мне право реже заступать в наряды.
В очередной наряд по полку я взял с собой молодых солдат. Убирали они четко и слаженно, тем более все трое были "братья-славяне", что радовало не только меня, но и дежурного по полку капитана Щитова, ожидавшего перевода на другое место службы…
– Надо в штаб округа ехать, – стоя на крыльце рядом со мной, сказал в никуда офицер.
– Тут я помочь не могу. Если надо, значит надо.
– Я хочу ехать, но меня грузят какими-то чурками, не говорящими на русском. Мол, в учебке им не место.
– И много их?
– Человек под сто.
– Товарищ капитан, а везете на второй пересыльный в Москву?
– Ага.
– Возьмите меня с собой.
Капитан опешил от предложения и внимательно на меня посмотрел.
– Зачем?
– Как зачем? Вы же один с ними не справитесь. А я и на пересыльном был, и по должности… могу сдать – принять… дней пять мне хватит сто человек раскидать. Ну, возьмите, товарищ капитан. Не пожалеете.
– Я подумаю.
– Готовься в командировку, – бросил мне капитан в столовой через несколько дней после нашего разговора в штабе полка. – И подумай, кого еще из сержантов возьмешь с собой. Должны быть двое, плюс сопровождающие "туристов".
"Туристами" называли беглецов. Тех, кто по разным причинам убегал из части.
– Сашку Денискина, – сразу отозвался я. – Конечно, Денискина.
– Тогда оформляйте командировочные удостоверения. Послезавтра везем полиглотов.
Сопротивляться поездке в Москву Сашка не стал. Коренной москвич, он был счастлив увидеть родной город. А нам еще и предоставлялась возможность краем глаза увидеть не только пересыльный пункт. За день до выезда я зашел на вещевой склад.
– Товарищ гвардии старший прапорщик, – обратился я к сидящему за столом толстому и очень пожилому начальнику склада, – разрешите обратиться?
– Да ты руку-то опусти, сынок. Чего тебе?
– Просьбочка у меня маленькая. Я в части уже год, а "Гвардии" у меня нет.
Знак "Гвардии" у меня был, но выглядел он очень непрезентабельно.
– А печать-то у тебя стоит в военном билете?
– Стоит, товарищ гвардии старший прапорщик. Стоит. Мы молодых солдат в Москву везем, так сказать, лицо полка представляем, а…
– Понятно. – Поглядел на меня из-под бровей прапорщик и повернулся к двум помощникам. – Чего скажете?
– Надо дать, Ван Ваныч. Он нам с солдатами всегда помогает, свой человек…
– Ну, ежели с солдатами… ежели свой…
Тяжело поднявшись, прапорщик, который, казалось, с рождения был прикован к этому месту службы, направился к шкафу и начал выдвигать заветные ящички. Увидев у него в руках белую коробочку, я крикнул:
– Товарищ прапорщик, мне только "Гвардию"…
– Не учи ученого, – буркнул начальник склада. – У тебя какой спортивный разряд?
– Первый…
Прапорщик, тяжело передвигая ноги, подошел к стойке, за которой я стоял, и протянул мне две коробочки.
– На, держи.
– Спасибо, товарищ старший прапорщик. Спасибо.
– Не за что, – улыбнулся он по-отечески и тяжело, придерживаясь руками за край стойки, опустился на свой стул.
Выйдя со склада на свет, я открыл коробочки. В каждой лежали новенькие "Гвардии", "Отличник боевой и политической подготовки",
"Специалист 3-го класса" и "Воин-спортсмен" второй и первой степеней. Я был счастлив как ребенок, которому дали новую погремушку. Прапорщик свое дело знал отменно, мы с Сашкой были обеспечены новыми значками, которые тут же прицепили на отпаренную парадную форму, уже висевшую в каптерке роты.
Утром на плацу мы построили ста одного будущего солдата.
Будущего, потому что присягу еще никто из них не принял, и это могло, как облегчить, так и усложнить процедуру передачи на пересыльном. В конце строя стояли два "туриста" со связанными руками и вещевыми мешками, висевшими спереди и сзади, чтобы было меньше желания убежать во время перевозки. "Туристов" – беглецов – охраняли четыре сержанта. Двух младших сержантов также следовало сдать на пересыльном пункте, а пара остальных, среди которых был Самсонов, должны были вернуться в часть вместе с нами. Так как оформлением документов занимался Макс, то мне не стоило большого труда попросить его оформить не "Сержант Ханин и с ним трое", а на каждого в отдельности. Капитан стоял рядом с нами, ковыряя асфальт носком хромированного сапога, всем своим видом показывая, что мне свое желание посетить Москву придется отрабатывать.
– Командуй.
– Команда равняйсь! Смирно!! Кто понимает по-русски, выйти из строя. Мне нужны переводчики.
Вышло человек шесть-семь. Я объяснил им, что мне от них требовалось, и поставил вдоль строя, распределив строй по национальным группам.
– Мы сейчас выдвигаемся в город-герой Москву. Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. Прыжок на месте – провокация. Расстрел на месте без суда и следствия. Вы все слушаете переводчиков, которые доносят то, что мы вам говорим. Понятно?
Переводчики тут же начали транслировать мои слова на нескольких языках одновременно. Одобрительные кивки показывали, что понимание имеет место быть, и это очень радовало.
– А теперь по списку.
Я зачитывал фамилии, ожидая громкого возгласа, который мог означать, что угодно и идти от кого угодно. Если реакции не было, то приходилось повторять несколько раз, иногда повторяя объяснения через переводчиков. Дочитав список и убедившись, что все на месте, я поставил переводчиков в начале каждой национальной группы и повел толпу, по-другому нельзя было назвать это формирование, в сторону железнодорожной станции. Денискин с "туристами" и их охраной замыкали шествие.
До станции мы дошли без приключений, время от времени, негромко подгоняя строй. Путь был известен, время многократно вымерено, и шли мы точно к приходу электрички на Владимир. Загнав солдат в вагон, я порекомендовал редким пассажирам покинуть его, что недопонимающие ситуацию пассажиры сделали несколько минут погодя сами. Набитый до отказа вагон мы практически заперли, встав сержантским составом в тамбурах, чтобы ни у кого из "братьев наших меньших" не было желания выскочить "перекурить" до приезда во Владимир. Разговаривая по дороге с капитаном и Денискиным, мы коснулись темы призыва солдат на дальние рубежи и посетовали на языковые проблемы, которые стоило бы решать в военкоматах, отсекая тех, кто не понимает русской речи.
Конечно, любому солдату в армии можно найти задачу по развитию, учитывая, что "солдат в армии – самое мелкое живое существо", но стоит ли тратить народные деньги на бессмысленные разъезды и переводы. Капитан утверждал, что армейская логика не подчиняется обычной, человеческой, формулируя это как "на гражданке и без нас дураков хватает, поэтому мы тут", а приказы командира независимо от их происхождения обсуждать нельзя, тем более что "любое дело можно исполнить тремя способами: правильно, неправильно и так, как делают в армии". Спорить с такими доводами было очень сложно, если не сказать невозможно, и мы перешли к бесконечной теме анекдотов, главными героями которых были или прапорщики, или генералы.
В батальоне началось передвижение офицерского состава. Уже ни для кого не было секретом, что ротный старается пробить себе место в военкомате, хотя, кто будет новым командиром подразделения, известно еще не было. Салюткина перевели в роту, где я служил, командиром первого взвода, а командир моего взвода еще не объявился, и я исполнял обязанности командира взвода, что было не так и сложно. На совещания офицеров меня не вызывали, а солдат во взводе было не так и много, но это давало мне право реже заступать в наряды.
В очередной наряд по полку я взял с собой молодых солдат. Убирали они четко и слаженно, тем более все трое были "братья-славяне", что радовало не только меня, но и дежурного по полку капитана Щитова, ожидавшего перевода на другое место службы…
– Надо в штаб округа ехать, – стоя на крыльце рядом со мной, сказал в никуда офицер.
– Тут я помочь не могу. Если надо, значит надо.
– Я хочу ехать, но меня грузят какими-то чурками, не говорящими на русском. Мол, в учебке им не место.
– И много их?
– Человек под сто.
– Товарищ капитан, а везете на второй пересыльный в Москву?
– Ага.
– Возьмите меня с собой.
Капитан опешил от предложения и внимательно на меня посмотрел.
– Зачем?
– Как зачем? Вы же один с ними не справитесь. А я и на пересыльном был, и по должности… могу сдать – принять… дней пять мне хватит сто человек раскидать. Ну, возьмите, товарищ капитан. Не пожалеете.
– Я подумаю.
– Готовься в командировку, – бросил мне капитан в столовой через несколько дней после нашего разговора в штабе полка. – И подумай, кого еще из сержантов возьмешь с собой. Должны быть двое, плюс сопровождающие "туристов".
"Туристами" называли беглецов. Тех, кто по разным причинам убегал из части.
– Сашку Денискина, – сразу отозвался я. – Конечно, Денискина.
– Тогда оформляйте командировочные удостоверения. Послезавтра везем полиглотов.
Сопротивляться поездке в Москву Сашка не стал. Коренной москвич, он был счастлив увидеть родной город. А нам еще и предоставлялась возможность краем глаза увидеть не только пересыльный пункт. За день до выезда я зашел на вещевой склад.
– Товарищ гвардии старший прапорщик, – обратился я к сидящему за столом толстому и очень пожилому начальнику склада, – разрешите обратиться?
– Да ты руку-то опусти, сынок. Чего тебе?
– Просьбочка у меня маленькая. Я в части уже год, а "Гвардии" у меня нет.
Знак "Гвардии" у меня был, но выглядел он очень непрезентабельно.
– А печать-то у тебя стоит в военном билете?
– Стоит, товарищ гвардии старший прапорщик. Стоит. Мы молодых солдат в Москву везем, так сказать, лицо полка представляем, а…
– Понятно. – Поглядел на меня из-под бровей прапорщик и повернулся к двум помощникам. – Чего скажете?
– Надо дать, Ван Ваныч. Он нам с солдатами всегда помогает, свой человек…
– Ну, ежели с солдатами… ежели свой…
Тяжело поднявшись, прапорщик, который, казалось, с рождения был прикован к этому месту службы, направился к шкафу и начал выдвигать заветные ящички. Увидев у него в руках белую коробочку, я крикнул:
– Товарищ прапорщик, мне только "Гвардию"…
– Не учи ученого, – буркнул начальник склада. – У тебя какой спортивный разряд?
– Первый…
Прапорщик, тяжело передвигая ноги, подошел к стойке, за которой я стоял, и протянул мне две коробочки.
– На, держи.
– Спасибо, товарищ старший прапорщик. Спасибо.
– Не за что, – улыбнулся он по-отечески и тяжело, придерживаясь руками за край стойки, опустился на свой стул.
Выйдя со склада на свет, я открыл коробочки. В каждой лежали новенькие "Гвардии", "Отличник боевой и политической подготовки",
"Специалист 3-го класса" и "Воин-спортсмен" второй и первой степеней. Я был счастлив как ребенок, которому дали новую погремушку. Прапорщик свое дело знал отменно, мы с Сашкой были обеспечены новыми значками, которые тут же прицепили на отпаренную парадную форму, уже висевшую в каптерке роты.
Утром на плацу мы построили ста одного будущего солдата.
Будущего, потому что присягу еще никто из них не принял, и это могло, как облегчить, так и усложнить процедуру передачи на пересыльном. В конце строя стояли два "туриста" со связанными руками и вещевыми мешками, висевшими спереди и сзади, чтобы было меньше желания убежать во время перевозки. "Туристов" – беглецов – охраняли четыре сержанта. Двух младших сержантов также следовало сдать на пересыльном пункте, а пара остальных, среди которых был Самсонов, должны были вернуться в часть вместе с нами. Так как оформлением документов занимался Макс, то мне не стоило большого труда попросить его оформить не "Сержант Ханин и с ним трое", а на каждого в отдельности. Капитан стоял рядом с нами, ковыряя асфальт носком хромированного сапога, всем своим видом показывая, что мне свое желание посетить Москву придется отрабатывать.
– Командуй.
– Команда равняйсь! Смирно!! Кто понимает по-русски, выйти из строя. Мне нужны переводчики.
Вышло человек шесть-семь. Я объяснил им, что мне от них требовалось, и поставил вдоль строя, распределив строй по национальным группам.
– Мы сейчас выдвигаемся в город-герой Москву. Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. Прыжок на месте – провокация. Расстрел на месте без суда и следствия. Вы все слушаете переводчиков, которые доносят то, что мы вам говорим. Понятно?
Переводчики тут же начали транслировать мои слова на нескольких языках одновременно. Одобрительные кивки показывали, что понимание имеет место быть, и это очень радовало.
– А теперь по списку.
Я зачитывал фамилии, ожидая громкого возгласа, который мог означать, что угодно и идти от кого угодно. Если реакции не было, то приходилось повторять несколько раз, иногда повторяя объяснения через переводчиков. Дочитав список и убедившись, что все на месте, я поставил переводчиков в начале каждой национальной группы и повел толпу, по-другому нельзя было назвать это формирование, в сторону железнодорожной станции. Денискин с "туристами" и их охраной замыкали шествие.
До станции мы дошли без приключений, время от времени, негромко подгоняя строй. Путь был известен, время многократно вымерено, и шли мы точно к приходу электрички на Владимир. Загнав солдат в вагон, я порекомендовал редким пассажирам покинуть его, что недопонимающие ситуацию пассажиры сделали несколько минут погодя сами. Набитый до отказа вагон мы практически заперли, встав сержантским составом в тамбурах, чтобы ни у кого из "братьев наших меньших" не было желания выскочить "перекурить" до приезда во Владимир. Разговаривая по дороге с капитаном и Денискиным, мы коснулись темы призыва солдат на дальние рубежи и посетовали на языковые проблемы, которые стоило бы решать в военкоматах, отсекая тех, кто не понимает русской речи.
Конечно, любому солдату в армии можно найти задачу по развитию, учитывая, что "солдат в армии – самое мелкое живое существо", но стоит ли тратить народные деньги на бессмысленные разъезды и переводы. Капитан утверждал, что армейская логика не подчиняется обычной, человеческой, формулируя это как "на гражданке и без нас дураков хватает, поэтому мы тут", а приказы командира независимо от их происхождения обсуждать нельзя, тем более что "любое дело можно исполнить тремя способами: правильно, неправильно и так, как делают в армии". Спорить с такими доводами было очень сложно, если не сказать невозможно, и мы перешли к бесконечной теме анекдотов, главными героями которых были или прапорщики, или генералы.