Страница:
– Откуда, ребята? – спросил нас лейтенант.
– Из Питера.
– Студенты?
– Ага,- и мы начали перечислять названия ВУЗов, в которых учились.
– А считать-то хорошо умеете?
– А как же, – дружно закивали мы бритыми головами.
– Я ищу солдата в батарею, который кисточку для рисования в руках держать умеет.
– Да мы все можем, товарищ лейтенант, – улыбаясь, ответил я. -
Что нарисовать нужно?
– Плакат написать сможешь?
– Элементарно, – нагло соврал я, – мы все умеем и чертить, и рисовать. Мы же студенты. Только возьмите нас вместе.
– Ладно, ладно, – заулыбался молодой лейтенант и направился к капитану, который занимался распределением.
Пока мы смотрели, как сержанты из других полков и подразделений гоняли призывников на перекладине или заставляли отжиматься, лейтенант оформил наши документы, и мы довольные, что попали все в одно подразделение, направились за ним.
– Товарищ лейтенант, а вы артиллерист?
– Да.
– А что оканчивали?
– Училище.
– А мы все вместе будем служить? – донимали мы его вопросами.
– Будете, все служить будете.
Через несколько минут мы оказались около четырехэтажного здания, выложенного из серого кирпича с красными вставками. У входа, под надписью "Казарма" и номером войсковой части, на металлических лавках в форме буквы "П", между которыми стояло большое ведро для окурков, сидело несколько человек в армейской форме и курили. Они и не думали вставать, когда поравнявшийся с ними лейтенант радостно сказал:
– Сидите, сидите, вставать не надо.
Мы поднялись на третий этаж по свежевымытой и плохоосвещенной бетонной лестнице. По одному просачиваясь в створку двери, сильно придерживаемой тугой пружиной, мы влились дружным потоком в расположение батареи. Посреди помещения, где десятки поставленных в два уровня армейских коек демонстрировали нам будущее место проживания, стоял старший сержант, заткнув руки за ремень у себя за спиной так, что ладони касались седалищного места и, смотря на стоящего перед ним солдата, громко распинал его:
– Ты чо, воин, не понял, КАК надо натирать пол? Ты чего чурка, да?
– Никак нет…
– А чего ты не знаешь, как надо пол натирать? Три так, чтобы блестел, как котовы яйца, – и, определив сравнительную степень, он повернулся к нам на крик солдата, стоящего на невысокой подставке около тумбочки перед входной дверью:
– Дежурный по роте на выход.
– Отставить, – остановил его лейтенант, – где старшина?
– Ушел на склад, товарищ лейтенант. Гвардии старший сержант
Чеканов вместо него, – ответил парень в форме со штык-ножном и повязкой с надписью "Дневальный".
– Чеканов! – крикнул лейтенант.
– Чо? – отозвался старший сержант, прекрасно слышавший диалог.
– Не чо, а "я!", – поправил его офицер.
– Головка от снаряда, – отпарировал Чеканов. – Старшины нет, так сразу Чеканов? Я, между прочим, дед. А дед в армии – это святое.
– Ты мне тут не разводи неуставные отношения, – быстро предупредил лейтенант. – Принимай пополнение, объясни, что к чему.
Сдашь старшине. Я в штаб.
Лейтенант развернулся и быстрым шагом вышел.
– Ну, чо, духи? – не вставая с табурета, исподлобья спросил
Чеканов. – Я – замстаршины, заместитель командира первого взвода гвардии старший сержант Чеканов Андрей Палыч. Все запомнили?
Строй новобранцев молчал. Мы были похожи на сбившуюся стаю еще не оперившихся птенцов, не знающих, как реагировать на выпад большой птицы.
– Когда вас спрашивают, надо отвечать. В данном случае: так точно. Понятно?
– Так точно.
– Не слышу.
– Так точно!
– Ни чего не слышу. У меня со слухом плохо?
– Так точно!!! – рявкнули мы, отвечая не то на первый, не то на последний вопрос.
– Вот так уже лучше, – смягчился старослужащий. – Вольно. Садимся на табуреточки и ждем старшину.
Старшина пришел поздно. За это время мы познакомились с частью солдат и сержантов, получили нагоняй от старлея, представившегося командиром взвода, за то, что не встали, когда мимо нас прошел офицер. Дружно слушали, как его же отчитал майор за то, что дневальный не знает в лицо замполита дивизиона. Майор улыбался нам, сидящим в гражданских штанах, пиджаках и кедах, и убеждал, что "если что", то он любого из нас ждет у себя в кабинете, и будет готов помочь каждому, как родной. Верилось в это с трудом, но вселяло хоть какую-то надежду.
Вечером того же дня, сидя в большой комнате, стены которой были завешаны плакатами с политагитацией, портретами Ленина и вождей эпохи, так и не получив армейской одежды, мы слушали командира батареи и уже знакомого нам лейтенанта:
– Это ленинская комната, – пояснил нам капитан. – Я командир 3-й батареи, капитан Коносов, а это замполит роты, лейтенант Рябинин. Вы будете служить под нашим началом и обязаны выполнять все приказы своих командиров и начальников. Так сказать:
"Замполит мне мать родная,
Командир – отец родной…"
Правильно говорю? – спросил он нас.
– Да, правильно, – раздались недружные голоса.
– "Нафиг, мне семья такая,
Лучше буду сиротой", – закончил он четверостишье и остался ужасно доволен тем, что так удачно пошутил.
– Вы можете по любому вопросу прийти ко мне или замполиту в канцелярию или изложить ваши заботы своим непосредственным командирам отделения и взводным. Все, теперь идите, готовьтесь ко сну, завтра получите обмундирование, будете распределены по взводам и будете служить Родине, – окончил он свою речь.
Длительной подготовки ко сну никто солдатам в армии не дает. Еще днем нас распределили по койкам и указали, где чья тумбочка и табуретка.
Мне досталась кровать второго яруса. Вернее, я сам ее попросил.
Мне казалось, что, должно быть, интереснее в случае тревоги спрыгнуть с койки вниз, как заправский вояка, а не вылезать с нижней, боясь стукнуться лбом о перекладину. В ожидании чего-то еще неведомого, я быстро разделся, как мог, сложил свои вещи на табуретку и забрался под жесткое армейское одеяло. Это было неизвестное ранее ощущение, неизведанные ранее запахи, и романтика чувствовалась во всем. Впечатлений и переживаний за первый день в части у меня было предостаточно. Да, меня не взяли в десант, но я и не попал в танк. Я вместе с друзьями оказался в гвардейском героическом артиллерийском полку, и служащие здесь мне понравились.
Представлял, как кричу громкое "Огонь!" и дергаю за веревку пуска. Я буквально видел, как выпущенный мной снаряд, разрезая небо, летит точно к указанной цели.
– Эх, рассказать даже некому. Надо завтра письмо домой написать,
– подумал я, натягивая свежевыстиранную простыню на тощую грудь.
Указания замполита о том, чтобы мы обязательно должны отписались родителям, совершенно не противоречили моим обещаниям близким. Эта мысль была последней, после чего я заснул глубоким сном.
Тревога
С утра до вечера
– Из Питера.
– Студенты?
– Ага,- и мы начали перечислять названия ВУЗов, в которых учились.
– А считать-то хорошо умеете?
– А как же, – дружно закивали мы бритыми головами.
– Я ищу солдата в батарею, который кисточку для рисования в руках держать умеет.
– Да мы все можем, товарищ лейтенант, – улыбаясь, ответил я. -
Что нарисовать нужно?
– Плакат написать сможешь?
– Элементарно, – нагло соврал я, – мы все умеем и чертить, и рисовать. Мы же студенты. Только возьмите нас вместе.
– Ладно, ладно, – заулыбался молодой лейтенант и направился к капитану, который занимался распределением.
Пока мы смотрели, как сержанты из других полков и подразделений гоняли призывников на перекладине или заставляли отжиматься, лейтенант оформил наши документы, и мы довольные, что попали все в одно подразделение, направились за ним.
– Товарищ лейтенант, а вы артиллерист?
– Да.
– А что оканчивали?
– Училище.
– А мы все вместе будем служить? – донимали мы его вопросами.
– Будете, все служить будете.
Через несколько минут мы оказались около четырехэтажного здания, выложенного из серого кирпича с красными вставками. У входа, под надписью "Казарма" и номером войсковой части, на металлических лавках в форме буквы "П", между которыми стояло большое ведро для окурков, сидело несколько человек в армейской форме и курили. Они и не думали вставать, когда поравнявшийся с ними лейтенант радостно сказал:
– Сидите, сидите, вставать не надо.
Мы поднялись на третий этаж по свежевымытой и плохоосвещенной бетонной лестнице. По одному просачиваясь в створку двери, сильно придерживаемой тугой пружиной, мы влились дружным потоком в расположение батареи. Посреди помещения, где десятки поставленных в два уровня армейских коек демонстрировали нам будущее место проживания, стоял старший сержант, заткнув руки за ремень у себя за спиной так, что ладони касались седалищного места и, смотря на стоящего перед ним солдата, громко распинал его:
– Ты чо, воин, не понял, КАК надо натирать пол? Ты чего чурка, да?
– Никак нет…
– А чего ты не знаешь, как надо пол натирать? Три так, чтобы блестел, как котовы яйца, – и, определив сравнительную степень, он повернулся к нам на крик солдата, стоящего на невысокой подставке около тумбочки перед входной дверью:
– Дежурный по роте на выход.
– Отставить, – остановил его лейтенант, – где старшина?
– Ушел на склад, товарищ лейтенант. Гвардии старший сержант
Чеканов вместо него, – ответил парень в форме со штык-ножном и повязкой с надписью "Дневальный".
– Чеканов! – крикнул лейтенант.
– Чо? – отозвался старший сержант, прекрасно слышавший диалог.
– Не чо, а "я!", – поправил его офицер.
– Головка от снаряда, – отпарировал Чеканов. – Старшины нет, так сразу Чеканов? Я, между прочим, дед. А дед в армии – это святое.
– Ты мне тут не разводи неуставные отношения, – быстро предупредил лейтенант. – Принимай пополнение, объясни, что к чему.
Сдашь старшине. Я в штаб.
Лейтенант развернулся и быстрым шагом вышел.
– Ну, чо, духи? – не вставая с табурета, исподлобья спросил
Чеканов. – Я – замстаршины, заместитель командира первого взвода гвардии старший сержант Чеканов Андрей Палыч. Все запомнили?
Строй новобранцев молчал. Мы были похожи на сбившуюся стаю еще не оперившихся птенцов, не знающих, как реагировать на выпад большой птицы.
– Когда вас спрашивают, надо отвечать. В данном случае: так точно. Понятно?
– Так точно.
– Не слышу.
– Так точно!
– Ни чего не слышу. У меня со слухом плохо?
– Так точно!!! – рявкнули мы, отвечая не то на первый, не то на последний вопрос.
– Вот так уже лучше, – смягчился старослужащий. – Вольно. Садимся на табуреточки и ждем старшину.
Старшина пришел поздно. За это время мы познакомились с частью солдат и сержантов, получили нагоняй от старлея, представившегося командиром взвода, за то, что не встали, когда мимо нас прошел офицер. Дружно слушали, как его же отчитал майор за то, что дневальный не знает в лицо замполита дивизиона. Майор улыбался нам, сидящим в гражданских штанах, пиджаках и кедах, и убеждал, что "если что", то он любого из нас ждет у себя в кабинете, и будет готов помочь каждому, как родной. Верилось в это с трудом, но вселяло хоть какую-то надежду.
Вечером того же дня, сидя в большой комнате, стены которой были завешаны плакатами с политагитацией, портретами Ленина и вождей эпохи, так и не получив армейской одежды, мы слушали командира батареи и уже знакомого нам лейтенанта:
– Это ленинская комната, – пояснил нам капитан. – Я командир 3-й батареи, капитан Коносов, а это замполит роты, лейтенант Рябинин. Вы будете служить под нашим началом и обязаны выполнять все приказы своих командиров и начальников. Так сказать:
"Замполит мне мать родная,
Командир – отец родной…"
Правильно говорю? – спросил он нас.
– Да, правильно, – раздались недружные голоса.
– "Нафиг, мне семья такая,
Лучше буду сиротой", – закончил он четверостишье и остался ужасно доволен тем, что так удачно пошутил.
– Вы можете по любому вопросу прийти ко мне или замполиту в канцелярию или изложить ваши заботы своим непосредственным командирам отделения и взводным. Все, теперь идите, готовьтесь ко сну, завтра получите обмундирование, будете распределены по взводам и будете служить Родине, – окончил он свою речь.
Длительной подготовки ко сну никто солдатам в армии не дает. Еще днем нас распределили по койкам и указали, где чья тумбочка и табуретка.
Мне досталась кровать второго яруса. Вернее, я сам ее попросил.
Мне казалось, что, должно быть, интереснее в случае тревоги спрыгнуть с койки вниз, как заправский вояка, а не вылезать с нижней, боясь стукнуться лбом о перекладину. В ожидании чего-то еще неведомого, я быстро разделся, как мог, сложил свои вещи на табуретку и забрался под жесткое армейское одеяло. Это было неизвестное ранее ощущение, неизведанные ранее запахи, и романтика чувствовалась во всем. Впечатлений и переживаний за первый день в части у меня было предостаточно. Да, меня не взяли в десант, но я и не попал в танк. Я вместе с друзьями оказался в гвардейском героическом артиллерийском полку, и служащие здесь мне понравились.
Представлял, как кричу громкое "Огонь!" и дергаю за веревку пуска. Я буквально видел, как выпущенный мной снаряд, разрезая небо, летит точно к указанной цели.
– Эх, рассказать даже некому. Надо завтра письмо домой написать,
– подумал я, натягивая свежевыстиранную простыню на тощую грудь.
Указания замполита о том, чтобы мы обязательно должны отписались родителям, совершенно не противоречили моим обещаниям близким. Эта мысль была последней, после чего я заснул глубоким сном.
Тревога
– Батарея, подъем!! Тревога!!!
Громкий крик дежурного по батарее и включенный свет разбудили меня мгновенно.
– Тревога!! Тревога!! – звучал голос дежурного и ему вторили сержанты взводов продолжающих лежать на своих койках.
"Вот оно. Началось. Только день как в армии, а уже "тревога".
Может быть боевая? "- подумал я. Романтика армейских приключений, о которой мечтают многие мальчишки в подростковом возрасте и не покидавшая меня, выбросила мое худое тело из койки быстрее, чем это сделал бы самый страшный сержант. Я даже не обратил внимая вначале, что времени не шесть, а пять утра. По тревоге нас подняли на час раньше.
Со второй полки я лихо соскочил вниз, не заметив парня, который поднимался с нижнего яруса. Когда я ложился спать, его там еще не было, но вечером я не обратил на это внимания будучи полон впечатлений от прошедшего дня. Парень свесил ноги и, привставая, нагнулся к портянкам. Момент полета со второй койки не занял много времени и я приземлился своей задницей у сослуживца на шее. Он тут же присел обратно на койку:
– Извини, – улыбнулся я ему и кинулся к своим еще гражданским вещам, надевая брюки, рубашку, пиджак и старые туфли, в которых уезжал два дня назад.
– Ничего, – ответил мне улыбаясь сослуживец, надевая гимнастерку.
Я посмотрел, как он четкими движениями застегивает куртку гимнастерки и, подняв глаза выше, увидел у него на погонах две ровно пришитые, новенькие желтенькие полоски.
"Упс, командиру отделения на шею сел. Ничего себе служба начинается. Теперь, небось, сгниет меня" – пронеслось в моей короткостриженной голове, но дальше думать над этим у меня не было времени:
– Бегом, бегом, – подгоняли солдат уже прибежавшие офицеры и одевшиеся сержанты. – Бегом на плац, вашу мать. Шевелитесь, мухи сонные.
За прошлый день мне пришлось несколько раз выходить на плац. Я еще не знал, что мне придется не только строиться на этом месте, но и долгие часы измерять шагами его площадь по выведенным белым полосам и кругам с крестами посредине. Из парадных, расположенных с двух сторон корпуса казармы, выбегали солдаты и сержанты, за которыми покрикивая на подчиненных выходили офицеры батарей. Солдаты толкаясь и ругаясь выстраивались в шеренги и колонны.
– Бегом, бегом, что ты телишься?
– Равняйся, отставить! Равняйся, смирно!
– Привести внешний вид в порядок!
– Ты, урод, где твоя пилотка? Забыл? Может маму позвать, чтобы принесла? Бегом за пилоткой, урод! – раздавались громкие крики со всех сторон.
– В гражданской форме в конце поставь, – кричал капитан.
Полк был построен.
Я стоял в напряжении. "Вот, вот сейчас нам дадут автоматы и пошлют защищать Родину", – стучало у меня в голове. – "Но мы же артиллеристы, какие автоматы? А я же не умею из пушки стрелять, еще не научили. Что делать?". Но автоматы нам никто не дал и Родину защищать нас никто не послал. После доклада командиру полка его заместителем, подполковник обратился к стоящим на плацу:
– Плохо строимся, долго. Спать любим?
Вопрос остался без ответа. В этот момент к плацу бегом направлялся старший лейтенант, перейдя на пеший, чеканный шаг и приложив руку к фуражке, вытягиваясь в свой и так не маленький рост, он обратился к комполка:
– Товарищ полковник, разрешите встать в строй?
– Спать любишь, старлей? – съедал его гневным, не совсем трезвым взглядом старший офицер.
– Никак нет, посыльный только добежал. У меня еще телефона нету,
– испуганным, заискивающим голосом ответил старлей.
– В строй, – уже не обращая на него внимания отрезал комполка и его голос разнесся над плацем. – Вы быстро строиться все научитесь когда-нибудь? Старшина третей батареи, ко мне!!
Прапорщик, стоящий в нашей колонне подбежал к подполковнику.
– Ты чем занимаешься, старшина? – голос комполка гремел над плацем. – Почему у тебя солдаты в строю без формы? Тебе до склада не дойти? Что б сегодня же были одеты по уставу!!
Старшина с командиром не спорил, а стоял по стойке "смирно", быстро кивая головой в знак согласия. У меня пропало настроение. Мне было неприятно наблюдать сцену воспитания прапорщика перед всем, кто был на плацу. Мне было обидно за прапорщика. Зачем так было орать?
Почему бы не выяснить у старшины в личной беседе, может быть были какие-нибудь уважительные причины. Может быть, человек чувствовал себя плохо или у него дома неприятности. И почему нужно было орать при всех, а не отойти со старшиной в сторону, тем более, что нам в день прихода в батарею объяснили, что склад уже закрыт и форму мы поэтому сразу получить не сможем, но утром после завтрака получим все. Но подполковника, похоже, эти подробности не интересовали и он орал на прапорщика, который был, как минимум, на десять лет старше него. Больше времени удивляться увиденному у меня не было.
– Командиры дивизионов и батарей ко мне, остальные свободны, – была последняя для нас на сегодня команда комполка и солдаты, подгоняемые сержантами, побежали в казарму застилать койки, умываться и наводить порядок.
Утренние гигиенические процедуры в любой цивилизованной стране проходят в ванной. Попробуйте представить себе комнату выложенную белым кафелем, посреди которой на высоту чуть больше метра возвышается бетонная стена облицованная аналогичным кафелем имеющая с двух сторон по шесть покрытых белой эмалью с черными выбоинами раковин. Над каждой раковиной имеется только один кран холодной воды. Горячей воды нет и не бывает. Это армейский умывальник. На кафельной стене привинчены большими шурупами зеркала. Зеркала не в полный рост и даже не в его половину. Размер зеркальца в сумочке кокетки не сильно отличается от трех-четырех зеркал повешенных на высоте роста гренадера. Всматриваясь в свои отражения солдаты должны побриться и причесаться, что сделать в полном составе всех военнослужащих батарее одновременно практически было не реально.
Делая шаг к зеркалу, чтобы гладко выбрить лицо от и без того не сильно растущей щетины, ты рискуешь потерять место около умывальника. В этой же комнате за стеной, за имеющийся единственной дверью, существуют… нет, не теплые домашние унитазы, а "очки" – железная конструкция, которая замурована в бетонный пол, выложенный все тем же кафелем. Восседать на такой конструкции можно только на корточках. Для того, чтобы ошибок не было, место для сапог сделано в пупырышки. Бачок с водой, конечно, находится на приличной высоте и постоянно вырываемые с мясом цепочки быстро прячутся в мусорном ведре или привязываются очередным шнурком под строгим присмотром дежурного по роте. Вот таких сортиров в туалете армейской казармы аж пять или шесть в ряд, который заканчивается наглухо закрытым окном в деревянной раме. Определенное уединение в оном заведении существовало в виде перегородок из фанеры, выкрашенной серой краской и дверей, которые не всегда закрывались. Но мелочи в виде того, что кто-то мог заглянуть широко распахнув дверь и увидеть сидящего в позе ожидающего восхода солнца азиата никого не волновали, потому, что в батарее было почти 80 человек, а время на умывание и личные надобности выделено распорядком дня не более 20 минут на всех.
Толчея, крики, ругань, плескание водой сопровождались поисками своих зубных щеток и опасных бритв, так как безопасные воровались в первые же дни. Вода была приятная и бодрила. Мысль о том, что зимой вода будет еще веселее, пролетела мимо не зацепившись за мое сознание и я выскочил из ванной комнаты под крики сержантов зовущих солдат строиться на завтрак.
– Становись, становись, – крики сержантов не давали ни на минуту расслабиться. – Быстрее! Равняйсь, смирно! Равняйсь, смирно!!!
Батарея прошла строем через плац мимо низкого здания кочегарки с высокой грязной трубой и подошла к уже знакомому корпусу столовой.
– Батарея, – грозно крикнул военнослужащий с тремя лычками сержанта. – Батарея, равняйсь, смирно, справа по одному в столовую бегом… Отставить. По команде "бегом" руки сгибаются в локтях, корпус тела наклоняется вперед в полной готовности. Понятно?
Бегоооооом.. арш!!
Солдаты кинулись в столовую, где нас уже ждали длинные столы на
10 человек. Чугунный котелок на десятерых был заполнен наполовину пшенной кашей. Пятнадцать грамм масла, положенного каждому солдату и по паре кусков сахара лежали на отдельной тарелке и были распределены честно, чтобы никто не выглядел обиженным. Несмотря на все обещания никто у нас ни сахар, ни масло не отбирал, а каша, переваленная из котелка в тарелки так и осталась там лежать практически нетронутая. Жидкий чай завершал утреннюю трапезу, после которой имеющие гражданскую одежду направились за хмурым старшиной на вещевой склад.
Мы шли по территории ковровской учебной дивизии изучая все то, что было у нас на пути: плацы, внешний вид казарм, рекламные и учебные щиты, деревья и подстриженные газоны, солдат и офицеров с разными знаками в петлицах. Мы еще были освобождены от отдавания чести и нас умиляло, когда прапорщик взмахивал рукой к козырьку фуражки в уставном приветствии.
Склад представлял собой огромный барак с, казалось, бесконечными полками. На входе за железной дверью, являющейся частью ворот, стоял простой письменный деревянный стол с тумбой. За столом сидел седой, пожилой и очень толстый старший прапорщик. Его сапоги, торчавшие из-под стола, были начищены так, что, наверное, смотрясь в них, можно было бы бриться:
– Новенькие? – не то спрашивая, не то утверждая буркнул толстяк.
– Ничепоренко, выдай им форму, – прокричал он вглубь барака.
Из склада вынырнул плотный солдат в отутюженной форме, которая на нем ладно сидела, грудь украшали значки, среди которых я угадал только "Гвардию"
– Размеры свои знаете?
Не все знали свои размеры, но это и не имело никакого значения.
– Пятьдесят два, три, – окинув нас взглядом сказал прапорщик.
– У меня… – начал было один из призывников.
– Головка от детородного органа, – не поднимая глаз прервал начсклада. – Выдай им, что сказал. Нет у меня других размеров.
Нам выдали семейные трусы темного цвета, белые майки, сапоги с парой портянок и штаны с рубашкой песочного цвета. Ко всему комплекту мы получили сверху дубовый ремень из кожзаменителя с яркой пряжкой, на которой была изображена пятиконечная звезда и пилотку с красной звездочкой. Уже в батарее, старшина выдал нам погоны, нашивки и прочую атрибутику, в общем, все то, что надо было пришить или приколоть на форму, чтобы отличаться от других частей и выглядеть одинаково, как оловянные солдатики из одной коробки. Этим важным мероприятием мы и занимались до обеда, так как опыта шитья у нас, питерских студентов, было не много. Закончив процесс, мы шли демонстрировать свои успехи старшине. Если прапорщику не нравилось, как были пришиты погоны, он, ничего не говоря, резким движением отрывал их и вручал нам снова вместе с формой и торчащими оборванными нитками. Всю одежду надо было обязательно пометить, написав на внутренней стороне спичкой, смоченной в хлорке, свою фамилию.
К обеду мы закончили процедуру пришивания и подписывания личного обмундирования и облачились в выданную форму. Если вам скажут, что
Красная Армия непобедимая, то стоит этому поверить. Это сущая правда. Ее будут еще долго бояться, потому, что внешний вид солдата-новобранца не просто грозный, а устрашающий. Вместо сорок шестого размера и третьего роста, который я носил в мирное гражданское время, я нацепил на себя то, что мне было выдано на складе, то есть пятьдесят второй размер и второй рост. Платье беременной на девятом месяце выглядело бы на мне лучше, чем полученная несколько часов назад форма. Штаны были подвязаны выданным узким ремнем и толстым мешком свисали сзади и снизу. Нижняя перемычка брюк была чуть выше колен, но ширина позволял передвигаться, если не делать широких шагов. Рубаха гимнастерки, смотрящаяся ниже ремня, как юбка, складывалась максимально сзади, натягивая переднюю часть, от чего верхние карманы смещались почти к подмышкам. Ворот рубахи не только не мешал дышать, но и застегнутый крючок, попадать которым в петлю мы долго учились перед зеркалом, не давил на кадык и размещался практически на уровне верхних ребер. В довершение ко всему, наши красные погоны с желтыми буквами С и А, возлежали на наших плечах только в медицинской интерпретации. То есть, они начинались над плечевым суставом и плавно переходили на саму руку огибая плечо. И только кирзовые сапоги были по размеру.
Солдат, который носил сорок седьмой размер, сапоги не получил и продолжал разгуливать в кедах, как ожидающий специального пошива обуви.
Вот в таком устрашающем виде, зашив наши гражданские штаны и пиджаки в выделенные нам прапорщиком мешки, мы отправились на почту отправлять за счет армии посылки домой. Зачем мы это делали? Ведь большинство понимало, что в хороших вещах ехать в армию не стоит и вещи проще было выбросить, но желание прогуляться на почту было сильнее и ненужное барахло было отправлено родителям в город-герой
Ленинград.
К ночи я так умаялся от впечатлений дня, что уснул мгновенно только ткнув нос в подушку.
– Рота, подъем! Тревога!! – голос дежурного вывел меня из сонного состояния и я, уже наученный прошлым днем, взглянул на часы. Мои часы, подаренные мне Катериной на мое совершеннолетие меньше, чем за неделю до призыва показывали 4:00. То, что это не шутка, я понял тут же, так как дежурный, сильно тряхнул мою койку:
– Подъем, воин. Команды не слышал? Уши прочисть. Тревога!!!
Я соскочил вниз, проверив, чтобы не сесть снова на шею командира отделения, и стал быстро одеваться. Больше всего времени ушло намотать портянки, которые все равно сбились, когда я запихивал ноги в сапоги.
– Бегом, бегом, шире шаг!!! На плац!! Строиться!! – раздавались команды со всех сторон.
– Они, что? Будут каждый день уменьшать нам по часу? – пошутил
Володя, с которым мы вместе ехали из Ленинграда
– Ты чего там болтаешь? – прикрикнул тут же на него сержант. -
Бегом!!
Казалось, что предыдущий день повторяет сам себя и только армейская, а не гражданская одежда давали понять, что я не сплю и это все по-настоящему.
Мы выскочили из расположения батареи вниз, куда уже бежали остальные.
Построение напоминало вчерашнее, с той только разницей, что комполка захотелось поговорить. Распинался он минут двадцать о нашем неумении быстро строиться, о том, что с нами будет если завтра война, и какие мы все безруки и безногие. Командир полка уже перешел к пункту о плохом строевом песнопении, когда в заднем ряду послышался крик:
– Фельдшера, срочно!! Человеку плохо.
На шутки типа "Солдат – не человек" никто громко не реагировал, может быть шутка была не смешная, а может быть потому, что все были сонные, и младший сержант с врачебной сумкой, неторопясь подбежал к лежащему.
– Что там у тебя? – издали крикнул комполка.
– Нормально, товарищ полковник, уснул.
– Чего???
Легкий смех прошел по рядам. Как можно было стоя в строю уснуть таким сном, чтобы свалиться, я не смог понять, для меня это было странным, хотя спать, конечно, хотелось.
– Уснул и свалился, – усмехаясь ответил фельдшер и тихо бросил непонятно кому. – Душара…
– Вольно, разойдись, – скомандовал командир полка и солдаты, под командованием сержантов и взводных офицеров, вновь устремились в казармы.
Начинался новый будничный день. Мы обсуждали сказанное командиром полка гадая сколько же еще ночей будет сокращено его приказами о бессмысленных тревогах и полковых построениях. Но, ожидаемой нами на следующий день очередной тревоги не произошло, как не было их еще долгое время.
Громкий крик дежурного по батарее и включенный свет разбудили меня мгновенно.
– Тревога!! Тревога!! – звучал голос дежурного и ему вторили сержанты взводов продолжающих лежать на своих койках.
"Вот оно. Началось. Только день как в армии, а уже "тревога".
Может быть боевая? "- подумал я. Романтика армейских приключений, о которой мечтают многие мальчишки в подростковом возрасте и не покидавшая меня, выбросила мое худое тело из койки быстрее, чем это сделал бы самый страшный сержант. Я даже не обратил внимая вначале, что времени не шесть, а пять утра. По тревоге нас подняли на час раньше.
Со второй полки я лихо соскочил вниз, не заметив парня, который поднимался с нижнего яруса. Когда я ложился спать, его там еще не было, но вечером я не обратил на это внимания будучи полон впечатлений от прошедшего дня. Парень свесил ноги и, привставая, нагнулся к портянкам. Момент полета со второй койки не занял много времени и я приземлился своей задницей у сослуживца на шее. Он тут же присел обратно на койку:
– Извини, – улыбнулся я ему и кинулся к своим еще гражданским вещам, надевая брюки, рубашку, пиджак и старые туфли, в которых уезжал два дня назад.
– Ничего, – ответил мне улыбаясь сослуживец, надевая гимнастерку.
Я посмотрел, как он четкими движениями застегивает куртку гимнастерки и, подняв глаза выше, увидел у него на погонах две ровно пришитые, новенькие желтенькие полоски.
"Упс, командиру отделения на шею сел. Ничего себе служба начинается. Теперь, небось, сгниет меня" – пронеслось в моей короткостриженной голове, но дальше думать над этим у меня не было времени:
– Бегом, бегом, – подгоняли солдат уже прибежавшие офицеры и одевшиеся сержанты. – Бегом на плац, вашу мать. Шевелитесь, мухи сонные.
За прошлый день мне пришлось несколько раз выходить на плац. Я еще не знал, что мне придется не только строиться на этом месте, но и долгие часы измерять шагами его площадь по выведенным белым полосам и кругам с крестами посредине. Из парадных, расположенных с двух сторон корпуса казармы, выбегали солдаты и сержанты, за которыми покрикивая на подчиненных выходили офицеры батарей. Солдаты толкаясь и ругаясь выстраивались в шеренги и колонны.
– Бегом, бегом, что ты телишься?
– Равняйся, отставить! Равняйся, смирно!
– Привести внешний вид в порядок!
– Ты, урод, где твоя пилотка? Забыл? Может маму позвать, чтобы принесла? Бегом за пилоткой, урод! – раздавались громкие крики со всех сторон.
– В гражданской форме в конце поставь, – кричал капитан.
Полк был построен.
Я стоял в напряжении. "Вот, вот сейчас нам дадут автоматы и пошлют защищать Родину", – стучало у меня в голове. – "Но мы же артиллеристы, какие автоматы? А я же не умею из пушки стрелять, еще не научили. Что делать?". Но автоматы нам никто не дал и Родину защищать нас никто не послал. После доклада командиру полка его заместителем, подполковник обратился к стоящим на плацу:
– Плохо строимся, долго. Спать любим?
Вопрос остался без ответа. В этот момент к плацу бегом направлялся старший лейтенант, перейдя на пеший, чеканный шаг и приложив руку к фуражке, вытягиваясь в свой и так не маленький рост, он обратился к комполка:
– Товарищ полковник, разрешите встать в строй?
– Спать любишь, старлей? – съедал его гневным, не совсем трезвым взглядом старший офицер.
– Никак нет, посыльный только добежал. У меня еще телефона нету,
– испуганным, заискивающим голосом ответил старлей.
– В строй, – уже не обращая на него внимания отрезал комполка и его голос разнесся над плацем. – Вы быстро строиться все научитесь когда-нибудь? Старшина третей батареи, ко мне!!
Прапорщик, стоящий в нашей колонне подбежал к подполковнику.
– Ты чем занимаешься, старшина? – голос комполка гремел над плацем. – Почему у тебя солдаты в строю без формы? Тебе до склада не дойти? Что б сегодня же были одеты по уставу!!
Старшина с командиром не спорил, а стоял по стойке "смирно", быстро кивая головой в знак согласия. У меня пропало настроение. Мне было неприятно наблюдать сцену воспитания прапорщика перед всем, кто был на плацу. Мне было обидно за прапорщика. Зачем так было орать?
Почему бы не выяснить у старшины в личной беседе, может быть были какие-нибудь уважительные причины. Может быть, человек чувствовал себя плохо или у него дома неприятности. И почему нужно было орать при всех, а не отойти со старшиной в сторону, тем более, что нам в день прихода в батарею объяснили, что склад уже закрыт и форму мы поэтому сразу получить не сможем, но утром после завтрака получим все. Но подполковника, похоже, эти подробности не интересовали и он орал на прапорщика, который был, как минимум, на десять лет старше него. Больше времени удивляться увиденному у меня не было.
– Командиры дивизионов и батарей ко мне, остальные свободны, – была последняя для нас на сегодня команда комполка и солдаты, подгоняемые сержантами, побежали в казарму застилать койки, умываться и наводить порядок.
Утренние гигиенические процедуры в любой цивилизованной стране проходят в ванной. Попробуйте представить себе комнату выложенную белым кафелем, посреди которой на высоту чуть больше метра возвышается бетонная стена облицованная аналогичным кафелем имеющая с двух сторон по шесть покрытых белой эмалью с черными выбоинами раковин. Над каждой раковиной имеется только один кран холодной воды. Горячей воды нет и не бывает. Это армейский умывальник. На кафельной стене привинчены большими шурупами зеркала. Зеркала не в полный рост и даже не в его половину. Размер зеркальца в сумочке кокетки не сильно отличается от трех-четырех зеркал повешенных на высоте роста гренадера. Всматриваясь в свои отражения солдаты должны побриться и причесаться, что сделать в полном составе всех военнослужащих батарее одновременно практически было не реально.
Делая шаг к зеркалу, чтобы гладко выбрить лицо от и без того не сильно растущей щетины, ты рискуешь потерять место около умывальника. В этой же комнате за стеной, за имеющийся единственной дверью, существуют… нет, не теплые домашние унитазы, а "очки" – железная конструкция, которая замурована в бетонный пол, выложенный все тем же кафелем. Восседать на такой конструкции можно только на корточках. Для того, чтобы ошибок не было, место для сапог сделано в пупырышки. Бачок с водой, конечно, находится на приличной высоте и постоянно вырываемые с мясом цепочки быстро прячутся в мусорном ведре или привязываются очередным шнурком под строгим присмотром дежурного по роте. Вот таких сортиров в туалете армейской казармы аж пять или шесть в ряд, который заканчивается наглухо закрытым окном в деревянной раме. Определенное уединение в оном заведении существовало в виде перегородок из фанеры, выкрашенной серой краской и дверей, которые не всегда закрывались. Но мелочи в виде того, что кто-то мог заглянуть широко распахнув дверь и увидеть сидящего в позе ожидающего восхода солнца азиата никого не волновали, потому, что в батарее было почти 80 человек, а время на умывание и личные надобности выделено распорядком дня не более 20 минут на всех.
Толчея, крики, ругань, плескание водой сопровождались поисками своих зубных щеток и опасных бритв, так как безопасные воровались в первые же дни. Вода была приятная и бодрила. Мысль о том, что зимой вода будет еще веселее, пролетела мимо не зацепившись за мое сознание и я выскочил из ванной комнаты под крики сержантов зовущих солдат строиться на завтрак.
– Становись, становись, – крики сержантов не давали ни на минуту расслабиться. – Быстрее! Равняйсь, смирно! Равняйсь, смирно!!!
Батарея прошла строем через плац мимо низкого здания кочегарки с высокой грязной трубой и подошла к уже знакомому корпусу столовой.
– Батарея, – грозно крикнул военнослужащий с тремя лычками сержанта. – Батарея, равняйсь, смирно, справа по одному в столовую бегом… Отставить. По команде "бегом" руки сгибаются в локтях, корпус тела наклоняется вперед в полной готовности. Понятно?
Бегоооооом.. арш!!
Солдаты кинулись в столовую, где нас уже ждали длинные столы на
10 человек. Чугунный котелок на десятерых был заполнен наполовину пшенной кашей. Пятнадцать грамм масла, положенного каждому солдату и по паре кусков сахара лежали на отдельной тарелке и были распределены честно, чтобы никто не выглядел обиженным. Несмотря на все обещания никто у нас ни сахар, ни масло не отбирал, а каша, переваленная из котелка в тарелки так и осталась там лежать практически нетронутая. Жидкий чай завершал утреннюю трапезу, после которой имеющие гражданскую одежду направились за хмурым старшиной на вещевой склад.
Мы шли по территории ковровской учебной дивизии изучая все то, что было у нас на пути: плацы, внешний вид казарм, рекламные и учебные щиты, деревья и подстриженные газоны, солдат и офицеров с разными знаками в петлицах. Мы еще были освобождены от отдавания чести и нас умиляло, когда прапорщик взмахивал рукой к козырьку фуражки в уставном приветствии.
Склад представлял собой огромный барак с, казалось, бесконечными полками. На входе за железной дверью, являющейся частью ворот, стоял простой письменный деревянный стол с тумбой. За столом сидел седой, пожилой и очень толстый старший прапорщик. Его сапоги, торчавшие из-под стола, были начищены так, что, наверное, смотрясь в них, можно было бы бриться:
– Новенькие? – не то спрашивая, не то утверждая буркнул толстяк.
– Ничепоренко, выдай им форму, – прокричал он вглубь барака.
Из склада вынырнул плотный солдат в отутюженной форме, которая на нем ладно сидела, грудь украшали значки, среди которых я угадал только "Гвардию"
– Размеры свои знаете?
Не все знали свои размеры, но это и не имело никакого значения.
– Пятьдесят два, три, – окинув нас взглядом сказал прапорщик.
– У меня… – начал было один из призывников.
– Головка от детородного органа, – не поднимая глаз прервал начсклада. – Выдай им, что сказал. Нет у меня других размеров.
Нам выдали семейные трусы темного цвета, белые майки, сапоги с парой портянок и штаны с рубашкой песочного цвета. Ко всему комплекту мы получили сверху дубовый ремень из кожзаменителя с яркой пряжкой, на которой была изображена пятиконечная звезда и пилотку с красной звездочкой. Уже в батарее, старшина выдал нам погоны, нашивки и прочую атрибутику, в общем, все то, что надо было пришить или приколоть на форму, чтобы отличаться от других частей и выглядеть одинаково, как оловянные солдатики из одной коробки. Этим важным мероприятием мы и занимались до обеда, так как опыта шитья у нас, питерских студентов, было не много. Закончив процесс, мы шли демонстрировать свои успехи старшине. Если прапорщику не нравилось, как были пришиты погоны, он, ничего не говоря, резким движением отрывал их и вручал нам снова вместе с формой и торчащими оборванными нитками. Всю одежду надо было обязательно пометить, написав на внутренней стороне спичкой, смоченной в хлорке, свою фамилию.
К обеду мы закончили процедуру пришивания и подписывания личного обмундирования и облачились в выданную форму. Если вам скажут, что
Красная Армия непобедимая, то стоит этому поверить. Это сущая правда. Ее будут еще долго бояться, потому, что внешний вид солдата-новобранца не просто грозный, а устрашающий. Вместо сорок шестого размера и третьего роста, который я носил в мирное гражданское время, я нацепил на себя то, что мне было выдано на складе, то есть пятьдесят второй размер и второй рост. Платье беременной на девятом месяце выглядело бы на мне лучше, чем полученная несколько часов назад форма. Штаны были подвязаны выданным узким ремнем и толстым мешком свисали сзади и снизу. Нижняя перемычка брюк была чуть выше колен, но ширина позволял передвигаться, если не делать широких шагов. Рубаха гимнастерки, смотрящаяся ниже ремня, как юбка, складывалась максимально сзади, натягивая переднюю часть, от чего верхние карманы смещались почти к подмышкам. Ворот рубахи не только не мешал дышать, но и застегнутый крючок, попадать которым в петлю мы долго учились перед зеркалом, не давил на кадык и размещался практически на уровне верхних ребер. В довершение ко всему, наши красные погоны с желтыми буквами С и А, возлежали на наших плечах только в медицинской интерпретации. То есть, они начинались над плечевым суставом и плавно переходили на саму руку огибая плечо. И только кирзовые сапоги были по размеру.
Солдат, который носил сорок седьмой размер, сапоги не получил и продолжал разгуливать в кедах, как ожидающий специального пошива обуви.
Вот в таком устрашающем виде, зашив наши гражданские штаны и пиджаки в выделенные нам прапорщиком мешки, мы отправились на почту отправлять за счет армии посылки домой. Зачем мы это делали? Ведь большинство понимало, что в хороших вещах ехать в армию не стоит и вещи проще было выбросить, но желание прогуляться на почту было сильнее и ненужное барахло было отправлено родителям в город-герой
Ленинград.
К ночи я так умаялся от впечатлений дня, что уснул мгновенно только ткнув нос в подушку.
– Рота, подъем! Тревога!! – голос дежурного вывел меня из сонного состояния и я, уже наученный прошлым днем, взглянул на часы. Мои часы, подаренные мне Катериной на мое совершеннолетие меньше, чем за неделю до призыва показывали 4:00. То, что это не шутка, я понял тут же, так как дежурный, сильно тряхнул мою койку:
– Подъем, воин. Команды не слышал? Уши прочисть. Тревога!!!
Я соскочил вниз, проверив, чтобы не сесть снова на шею командира отделения, и стал быстро одеваться. Больше всего времени ушло намотать портянки, которые все равно сбились, когда я запихивал ноги в сапоги.
– Бегом, бегом, шире шаг!!! На плац!! Строиться!! – раздавались команды со всех сторон.
– Они, что? Будут каждый день уменьшать нам по часу? – пошутил
Володя, с которым мы вместе ехали из Ленинграда
– Ты чего там болтаешь? – прикрикнул тут же на него сержант. -
Бегом!!
Казалось, что предыдущий день повторяет сам себя и только армейская, а не гражданская одежда давали понять, что я не сплю и это все по-настоящему.
Мы выскочили из расположения батареи вниз, куда уже бежали остальные.
Построение напоминало вчерашнее, с той только разницей, что комполка захотелось поговорить. Распинался он минут двадцать о нашем неумении быстро строиться, о том, что с нами будет если завтра война, и какие мы все безруки и безногие. Командир полка уже перешел к пункту о плохом строевом песнопении, когда в заднем ряду послышался крик:
– Фельдшера, срочно!! Человеку плохо.
На шутки типа "Солдат – не человек" никто громко не реагировал, может быть шутка была не смешная, а может быть потому, что все были сонные, и младший сержант с врачебной сумкой, неторопясь подбежал к лежащему.
– Что там у тебя? – издали крикнул комполка.
– Нормально, товарищ полковник, уснул.
– Чего???
Легкий смех прошел по рядам. Как можно было стоя в строю уснуть таким сном, чтобы свалиться, я не смог понять, для меня это было странным, хотя спать, конечно, хотелось.
– Уснул и свалился, – усмехаясь ответил фельдшер и тихо бросил непонятно кому. – Душара…
– Вольно, разойдись, – скомандовал командир полка и солдаты, под командованием сержантов и взводных офицеров, вновь устремились в казармы.
Начинался новый будничный день. Мы обсуждали сказанное командиром полка гадая сколько же еще ночей будет сокращено его приказами о бессмысленных тревогах и полковых построениях. Но, ожидаемой нами на следующий день очередной тревоги не произошло, как не было их еще долгое время.
С утра до вечера
– Взвоооооооод! Подъем! Взвооод! Отбой! – команды командира отделения звенели у меня в голове.
– Взвооооооооод! Подъем! Одеваемся. У вас 45 секунд, пока моя спичка горит, – перекрикивал его замкомвзвода.- Шевелимся, мухи сонные. Воин, ты посмотри, как ты оделся. Это что? Где ремень? Ты чмо, а не солдат! А если война? Не спи на ходу. Не уложились.
Взвоооооооооод, отбой!
– Быстрее, быстрее, китайцы уже бегут, а ты еще без штанов, – покрикивали сержанты.
Нас учили быстро одеваться и раздеваться. Вернее не учили, а просто гоняли взад вперед, из койки на полосу линолеума в центре казармы и обратно, пока мы не начали укладываться в установленный неизвестно кем норматив. Наверное, на фабрике экономили дерево, потому, что спичка горела не 45 секунд, а намного меньше. Так нам казалось. Мы смеялись, когда кто-то одевал штаны задом наперед или случайно путал правый сапог с левым.
– Солдатик, ты не понял как надо одеваться? Упор лежа принять!
Отставить! Упор лежа принимается в падении. Упор лежа принять!!
Отжимаемся на счет раз-два. Раз, два, раз, два…
Счет, который вел сержант меня удивил. На тренировках тренер быстро считал, и надо было не отставать от его счета. Сержант ввел другую размеренность, он резко говорил "Раз" и затихал в раздумьях, и только через несколько секунд, раздавалось продолжение: "Дваааа".
– Что, солдатик, мало каши ел? Сколько ты отжимался в школе?
Двадцать раз? Да ты с трудом пять отжимаешься. Слабак!!
Любопытство в чем же заключается сложность отжимания при подобном счете заинтересовало мой буратиний нос, и я попросил:
– Товарищ сержант, а можно мне тоже попробовать?
– Валяй. Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два.
Оказалось, что руки, когда они согнуты в нижнем положении при отжимании, намного тяжелее выдерживают вес тела, чем при ровном счете. На пятом-шестом приближении к полу руки начали уставать.
– Даааа, тяжело. Другая нагрузка. Я понял.
– Лежать!!! Продолжаем отжиматься.
– Да понял я…
– Нет, ты не понял. Была команда – отжиматься!! Вы, товарищ, курсант, обязаны выполнять приказы командиров и начальников. Раз, двааааа, – продолжал сержант в том же темпе.
– Так я же сам попросился…
– А теперь я отдаю приказ. Раз, дваааа…
Курсантами мы значились потому, что рота, как и вся дивизия, была учебная, и мы являлись курсантами известной Ковровской учебной танковой дивизии.
Днем нас распределили по взводам. Меня определили во взвод
ПТУРСистов. ПТУРС, как выяснилось, это такая труба на ножках или бронетехнике, внутрь которой запихивается реактивный снаряд, и при выстреле по танку им еще и можно управлять, чтобы точнее поразить цель. На тот момент это считалось секретным оружием, и нам раздали бумажки, где было написано, что все, что мы узнаем это ужасно секретно, под чем каждый, включая меня и расписался.
– Взвооооооооод! Подъем! Одеваемся. У вас 45 секунд, пока моя спичка горит, – перекрикивал его замкомвзвода.- Шевелимся, мухи сонные. Воин, ты посмотри, как ты оделся. Это что? Где ремень? Ты чмо, а не солдат! А если война? Не спи на ходу. Не уложились.
Взвоооооооооод, отбой!
– Быстрее, быстрее, китайцы уже бегут, а ты еще без штанов, – покрикивали сержанты.
Нас учили быстро одеваться и раздеваться. Вернее не учили, а просто гоняли взад вперед, из койки на полосу линолеума в центре казармы и обратно, пока мы не начали укладываться в установленный неизвестно кем норматив. Наверное, на фабрике экономили дерево, потому, что спичка горела не 45 секунд, а намного меньше. Так нам казалось. Мы смеялись, когда кто-то одевал штаны задом наперед или случайно путал правый сапог с левым.
– Солдатик, ты не понял как надо одеваться? Упор лежа принять!
Отставить! Упор лежа принимается в падении. Упор лежа принять!!
Отжимаемся на счет раз-два. Раз, два, раз, два…
Счет, который вел сержант меня удивил. На тренировках тренер быстро считал, и надо было не отставать от его счета. Сержант ввел другую размеренность, он резко говорил "Раз" и затихал в раздумьях, и только через несколько секунд, раздавалось продолжение: "Дваааа".
– Что, солдатик, мало каши ел? Сколько ты отжимался в школе?
Двадцать раз? Да ты с трудом пять отжимаешься. Слабак!!
Любопытство в чем же заключается сложность отжимания при подобном счете заинтересовало мой буратиний нос, и я попросил:
– Товарищ сержант, а можно мне тоже попробовать?
– Валяй. Упор лежа принять! Отжимаемся: раз-два, раз-два.
Оказалось, что руки, когда они согнуты в нижнем положении при отжимании, намного тяжелее выдерживают вес тела, чем при ровном счете. На пятом-шестом приближении к полу руки начали уставать.
– Даааа, тяжело. Другая нагрузка. Я понял.
– Лежать!!! Продолжаем отжиматься.
– Да понял я…
– Нет, ты не понял. Была команда – отжиматься!! Вы, товарищ, курсант, обязаны выполнять приказы командиров и начальников. Раз, двааааа, – продолжал сержант в том же темпе.
– Так я же сам попросился…
– А теперь я отдаю приказ. Раз, дваааа…
Курсантами мы значились потому, что рота, как и вся дивизия, была учебная, и мы являлись курсантами известной Ковровской учебной танковой дивизии.
Днем нас распределили по взводам. Меня определили во взвод
ПТУРСистов. ПТУРС, как выяснилось, это такая труба на ножках или бронетехнике, внутрь которой запихивается реактивный снаряд, и при выстреле по танку им еще и можно управлять, чтобы точнее поразить цель. На тот момент это считалось секретным оружием, и нам раздали бумажки, где было написано, что все, что мы узнаем это ужасно секретно, под чем каждый, включая меня и расписался.