Страница:
Прапорщик решил необходимые формальности, и мы вкатили на территорию известного всему Советскому Союзу учебного стрелкового полигона.
– Прапорщик. – Полковник с танками в петлицах высокого роста выглядел куда страшнее подполковника встреченного мной в штабе дивизии.- Вы кого мне привезли? Я Вам что, девка?
Было похоже, что прапорщик согласен на все, и даже на то, чтобы полковник был девкой, лишь бы его самого не трогали.
– Вы можете мне ответить, КОГО Вы мне привезли?
– Кого получил, того и привез, – промямлил прапорщик.
– Вы кто?
– Фельдшер.
– Кто? – Глаза у полковника выражали полное недоумение, как будто бы он не видел змею, свернувшую шею на чаше в петлицах прапорщика. -
Какой еще фельдшер?
– Фельдшер танкового полка, меня сопровождающим послали, только, чтобы я их привез и обратно. А кто и кого я даже не знаю.
– Прапорщик, Вы должны были привезти мне четырех художников.
Четырех!! Художников!! А не… Ты кто? – глянул на меня полковник.
– Курсант Ханин.
– Художник?
– Никак нет.
– А кто? Чего тебя прислали?
– Не знаю. Я печатник – на печатной машинке могут…
– Ну, прапорщик, нахрена мне этот печатник? Вот этот, – он тыкнул пальцем в сержанта-пехотинца, – писарь. По морде вижу, что писарь.
Он, подлец, даже с воротником расстегнутым перед старшим офицером не побоялся появиться. Я вот его на все десять суток на тутошнюю "губу" посажу, нахрен. Ты писарь, сержант? – повернулся он к пехотинцу.
– Так точно, – перепугано, цепляясь пальцами за крючок воротника и стараясь им попасть в петлю, хрипло выдавил сержант. -
Мотострелковый полк.
– Ты что ли писарь Егоркина?
– Так точно, товарищ полковник. Товарищ майор просил…
– Знаю, знаю. А ты, – полковник вновь посмотрел в мою сторону, – совсем не художник? Что мне делать? – обращаясь как бы не к кому, спросил полковник.
Не зная, что ему ответить, и желая помочь, я вспомнил, как пару лет назад простым карандашом в альбоме неплохо нарисовал черепаху и рыбку, и решил уточнить требования:
– А что нарисовать надо, товарищ полковник? Может я смогу…
Полковник улыбнулся. Слабая, очень слабая надежда появилась у него на морщинистом лице. Он подвел меня к стене, на которой весела картина размером два на три метра. На картине было изображено современное сражение и не в виде схемы, а с полной расстановкой сил и средств современного танкового полка. Картина не смогла бы занять достойного места в Русском музее или Эрмитаже, но сразу было видно, что писал ее профессионал.
– Вот, сынок, – сделав широкий жест в сторону картины, показал полковник, – таких надо за десять дней сделать шесть штук. Сможешь?
Я с детства любил Остапа Бендера, но оказаться в роли Кисы
Воробьянинова, как мальчика-помощника было рискованно. Я понимал, что даже за плохо выкрашенную рамку такой картины мне предстоит остаток своей жизни провести в карцере гауптвахты или чего-нибудь еще пострашнее, и врать полковнику, выполняя приказ майора, я не рискнул. На горизонте появилась возможность увидеть родителей, и я честно признался:
– Нет, не смогу.
– Прапорщик, – тут же развернулся полковник, – ты кого мне привез? Забери его обратно нахер и привези мне…
– Товарищ, полковник, но это же не я решаю? – развел руками фельдшер.
– Ладно, – махнул рукой полковник, – УАЗик сдать. Тебя, – указал он на сержанта-писаря, – пусть проверят наши писари, чего ты там можешь. А вы оба можете возвращаться.
"Нет худа, без добра", – подумал я. – "И прокатился, и другое место посмотрел, теперь и вернуться можно, а послезавтра мои приедут. Еще и Катерина обещала".
– Пошли, – грустно сказал мне прапорщик. – А чего ты не сказал там, что ты писарь?
– Так не умею я…
– А тебе же ваш начштаба приказал…
– Но я действительно не умею, – развел я руками.
– Зря ты так, достанется тебе. Пошли, пообедаем.
Прапорщики в советской армии – это страшная сила. Фельдшер тут же повел меня в столовую, провел переговоры, и нас неплохо накормили, как командировочных. Деньги в размере одного рубля и тридцати копеек остались у прапорщика, но я не смог набраться смелости и попросить свою часть.
К вечеру вся наша команда собралась вновь.
– Ба, знакомые все лица, – хлопнул меня по плечу водила. – Как дела? Жив, курилка?
– Так я им не нужен, – радостно, как старому знакомому, ответил я, – а ты чего?
– А я не затормозил вовремя, когда надо было. Ну, они и отправили меня назад, мол, испорченные машины шлют. Садись, сейчас назад поедем.
В машине уже дремал сержант-пехотинец.
– Товарищ сержант, а Вас почему назад?
– Придурки. Попросили написать текст, а чего я тут забыл? Я и у нас в части не плохо живу. Я написал, как курица лапой, и… не подошел. Больше мне делать там нечего, как на гороховецких вкалывать, пусть теперь сами…
Поздно ночью мы вернулись в уже ставшую родной дивизию. Каждый пошел к себе. Я зашел в штаб полка, чтобы доложить о прибытии, как мне посоветовал Сергей, но оказалось, что дежурному по полку плевать, кто я и что, а больше в штабе никого уже не было. Я пошел в батарею, надеясь, что все спят и не будут приставать с лишними вопросами. Так и оказалось. Батарея дружно посапывала, кроме наряда.
– Вернулся? – удивился дежурный младший сержант. – А сказали, что ты в Гороховце.
– Был Гороховец и весь вышел. Вернулся в родные пенаты, – радостно ответил я.
– Ну-ну. Отбой! Утром будешь с командирами решать свои вопросы.
Умывшись, я пошел спать. Мне было хорошо и спокойно. День непонятных переживаний кончился и кончился не так уж и плохо. Я лежал на своей пружинистой кровати под белой простыней рядом с теми, к кому уже успел привыкнуть за прошедший месяц, и думал о том, что через считанные часы ко мне должны приехать родные, по которым я ужасно соскучился. Это состояние приятного ожидания приносило теплые, сентиментальные ощущения, с которыми я и заснул.
Перевод
Родительский день
– Прапорщик. – Полковник с танками в петлицах высокого роста выглядел куда страшнее подполковника встреченного мной в штабе дивизии.- Вы кого мне привезли? Я Вам что, девка?
Было похоже, что прапорщик согласен на все, и даже на то, чтобы полковник был девкой, лишь бы его самого не трогали.
– Вы можете мне ответить, КОГО Вы мне привезли?
– Кого получил, того и привез, – промямлил прапорщик.
– Вы кто?
– Фельдшер.
– Кто? – Глаза у полковника выражали полное недоумение, как будто бы он не видел змею, свернувшую шею на чаше в петлицах прапорщика. -
Какой еще фельдшер?
– Фельдшер танкового полка, меня сопровождающим послали, только, чтобы я их привез и обратно. А кто и кого я даже не знаю.
– Прапорщик, Вы должны были привезти мне четырех художников.
Четырех!! Художников!! А не… Ты кто? – глянул на меня полковник.
– Курсант Ханин.
– Художник?
– Никак нет.
– А кто? Чего тебя прислали?
– Не знаю. Я печатник – на печатной машинке могут…
– Ну, прапорщик, нахрена мне этот печатник? Вот этот, – он тыкнул пальцем в сержанта-пехотинца, – писарь. По морде вижу, что писарь.
Он, подлец, даже с воротником расстегнутым перед старшим офицером не побоялся появиться. Я вот его на все десять суток на тутошнюю "губу" посажу, нахрен. Ты писарь, сержант? – повернулся он к пехотинцу.
– Так точно, – перепугано, цепляясь пальцами за крючок воротника и стараясь им попасть в петлю, хрипло выдавил сержант. -
Мотострелковый полк.
– Ты что ли писарь Егоркина?
– Так точно, товарищ полковник. Товарищ майор просил…
– Знаю, знаю. А ты, – полковник вновь посмотрел в мою сторону, – совсем не художник? Что мне делать? – обращаясь как бы не к кому, спросил полковник.
Не зная, что ему ответить, и желая помочь, я вспомнил, как пару лет назад простым карандашом в альбоме неплохо нарисовал черепаху и рыбку, и решил уточнить требования:
– А что нарисовать надо, товарищ полковник? Может я смогу…
Полковник улыбнулся. Слабая, очень слабая надежда появилась у него на морщинистом лице. Он подвел меня к стене, на которой весела картина размером два на три метра. На картине было изображено современное сражение и не в виде схемы, а с полной расстановкой сил и средств современного танкового полка. Картина не смогла бы занять достойного места в Русском музее или Эрмитаже, но сразу было видно, что писал ее профессионал.
– Вот, сынок, – сделав широкий жест в сторону картины, показал полковник, – таких надо за десять дней сделать шесть штук. Сможешь?
Я с детства любил Остапа Бендера, но оказаться в роли Кисы
Воробьянинова, как мальчика-помощника было рискованно. Я понимал, что даже за плохо выкрашенную рамку такой картины мне предстоит остаток своей жизни провести в карцере гауптвахты или чего-нибудь еще пострашнее, и врать полковнику, выполняя приказ майора, я не рискнул. На горизонте появилась возможность увидеть родителей, и я честно признался:
– Нет, не смогу.
– Прапорщик, – тут же развернулся полковник, – ты кого мне привез? Забери его обратно нахер и привези мне…
– Товарищ, полковник, но это же не я решаю? – развел руками фельдшер.
– Ладно, – махнул рукой полковник, – УАЗик сдать. Тебя, – указал он на сержанта-писаря, – пусть проверят наши писари, чего ты там можешь. А вы оба можете возвращаться.
"Нет худа, без добра", – подумал я. – "И прокатился, и другое место посмотрел, теперь и вернуться можно, а послезавтра мои приедут. Еще и Катерина обещала".
– Пошли, – грустно сказал мне прапорщик. – А чего ты не сказал там, что ты писарь?
– Так не умею я…
– А тебе же ваш начштаба приказал…
– Но я действительно не умею, – развел я руками.
– Зря ты так, достанется тебе. Пошли, пообедаем.
Прапорщики в советской армии – это страшная сила. Фельдшер тут же повел меня в столовую, провел переговоры, и нас неплохо накормили, как командировочных. Деньги в размере одного рубля и тридцати копеек остались у прапорщика, но я не смог набраться смелости и попросить свою часть.
К вечеру вся наша команда собралась вновь.
– Ба, знакомые все лица, – хлопнул меня по плечу водила. – Как дела? Жив, курилка?
– Так я им не нужен, – радостно, как старому знакомому, ответил я, – а ты чего?
– А я не затормозил вовремя, когда надо было. Ну, они и отправили меня назад, мол, испорченные машины шлют. Садись, сейчас назад поедем.
В машине уже дремал сержант-пехотинец.
– Товарищ сержант, а Вас почему назад?
– Придурки. Попросили написать текст, а чего я тут забыл? Я и у нас в части не плохо живу. Я написал, как курица лапой, и… не подошел. Больше мне делать там нечего, как на гороховецких вкалывать, пусть теперь сами…
Поздно ночью мы вернулись в уже ставшую родной дивизию. Каждый пошел к себе. Я зашел в штаб полка, чтобы доложить о прибытии, как мне посоветовал Сергей, но оказалось, что дежурному по полку плевать, кто я и что, а больше в штабе никого уже не было. Я пошел в батарею, надеясь, что все спят и не будут приставать с лишними вопросами. Так и оказалось. Батарея дружно посапывала, кроме наряда.
– Вернулся? – удивился дежурный младший сержант. – А сказали, что ты в Гороховце.
– Был Гороховец и весь вышел. Вернулся в родные пенаты, – радостно ответил я.
– Ну-ну. Отбой! Утром будешь с командирами решать свои вопросы.
Умывшись, я пошел спать. Мне было хорошо и спокойно. День непонятных переживаний кончился и кончился не так уж и плохо. Я лежал на своей пружинистой кровати под белой простыней рядом с теми, к кому уже успел привыкнуть за прошедший месяц, и думал о том, что через считанные часы ко мне должны приехать родные, по которым я ужасно соскучился. Это состояние приятного ожидания приносило теплые, сентиментальные ощущения, с которыми я и заснул.
Перевод
– Батарея, подъем, – зычный голос дежурного по батарее сержанта вернул меня в реальность из мира снов. – Подъем! Мыться, одеваться, убираться…
Моего отсутствия как будто бы никто не заметил. Все шло по распорядку, только внутренний голос подсказывал, что история с поездкой еще не закончилась. Я старался его не слышать, но он настойчиво дергал меня изнутри: "Погоди, погоди, о тебе вспомнят.
Обязательно вспомнят".
В перерыве Володя поделился со мной новостью:
– Ты слышал, что нам в дивизион какого-то крутого писаря из пехоты дают? Его мать – родственница комполка, вот и попросила перевести сынка под его крылышко. Но они не могут его просто так взять, им надо вместо него кого-то в пехоту отправить, типа обмен.
– Ну, нас-то это точно не коснется, – отпарировал я, вновь заглушая начинающую подниматься внутри меня интуицию.
Мы отправились строиться для того, чтобы дружно и с песней пойти в столовую для поглощения очередной порции пшенной каши и положенных пятнадцати грамм масла.
– Товарищ гвардии старший сержант, – подошел я после завтрака к замком взвода, – мне надо командировку в штаб полка отнести. Я сбегаю?
– Сбегай, – спокойно сказал командир, – одна нога здесь – другая там. Свободен.
В штабе полка младший сержант, выдававший мне документы за день до этого, очень удивился, увидев меня.
– А начштаба ты еще не видел? – посмотрел он на меня.
– Неа, – вздрогнул я, – а зачем он мне?
– Тебе? Иди в батарею, бумаги и военный билет оставь, если понадобится, я позвоню.
Не успел я войти в баратею:
– Ханин, ты где шляешься? Тебя в штаб полка, бегом! – замполит роты выглядел, как попавший в переделку воробей.
– Да я только, что оттуда…
– Когда? Вчера? Я сказал НЕМЕДЛЕННО. Ты по-русски понимаешь? Тебя в школе русскому языку учили? Я же тебе вроде по-русски говорю!!
– Понимаю. Но я только сейчас там был – документы отдал…
Старлей поднял трубку:
– Дай мне дежурного. Кто там хотел этого Ханина? Он говорит, что только что был? КТО??
Этот монолог с телефонной трубкой не предвещал ничего хорошего, и я услышал уже в свою сторону:
– Бегом в штаб полка, тебя там начальник штаба ждет.
Зачем меня, солдата-первогодку, мог ждать начальник штаба артиллерийского полка, я немного догадывался. Медаль или почетную грамоту мне точно вручать никто не собирался, но избежать похода в штаб полка я не мог. Живот начинало потихоньку сводить в преддверии предстоящих неприятностей, но делать было нечего, и я пошел по уже известному мне пути.
– Что, солдат, доигрался? – зло приветствовал меня майор в дверях штаба полка. – Я чего тебе приказал? Чего приказал? Урод, блин. Иди за мной. Иди!!
Через десять минут мы пришли к штабу дивизии, у которого я был не больше, чем сутки до этого. "Чего-то я зачистил к высокому начальству, – подумал я, – наверное, армейская пословица "Подальше от начальства, поближе к кухне" для меня не действует".
– Товарищ, майор, – встретил нас, только пересекших порог кабинета, криком начштаба дивизии, – Вы нарываетесь на неуставные взаимоотношения. Ты кого, урод, мне прислал?
Подполковник сыпал выражениями, не стесняясь стоящего рядом младшего по званию, он был взбешен.
– Ты кого мне прислал, майор? – хриплый голос подполковника не приглушался высоким потолком и гремел в ушах.
– Писаря… – промямлим майор.
– Писаря? Солдат, ты что сказал полковнику Иванелия? Что??
– Правду! Что я не художник и не писарь, а печатать на машинке умею, – признался я.
– Вот, майор! Вот!! Солдат молодой, комсомолец, еще врать не научился. А ты мне врешь? – сделав сильный акцент на местоимении, выкрикнул подполковник.
– Никак нет, – перепугано захлопал глазами майор. – Я…
– И не оправдывайся, совсем заврались. Вы врете, а мне потом шею мылят. Не вам, а мне звонил генерал Нефодов и орал. Из-за твоего писаря орал!! – подытожил начштаба дивизии. – Где комполка? Я его сколько времени ждать должен?!
В этот момент открылась тяжелая дверь, и в кабинет вошел командир нашего полка, а с ним подполковник и майор краснопогонники, за которыми стоял уже знакомый мне сержант-писарь.
"В хорошую компанию я попал, – подумал я. – Рядовой, два майора, три подполковника… картинка маслом. Как раз для того, чтобы писать умеющему держать в руках кисти и краски".
– Рагозин, – прорычал подполковник, – тебя почему из Гороховца поперли? Дивизию решил посрамить?
– Никак нет, товарищ подполковник, – довольно спокойно ответил писарь.
– Так чего ж ты, сынок? Я же знаю, что ты умеешь? – спросил начштаба дивизии, и, не ожидая ответа, отдал приказ:
– Значит так. Едешь обратно и, чтобы никаких нареканий на тебя не было. Понятно?
– Так точно, – спокойно сказал сержант.
– А Вам понятно? – обратился начштаба дивизии к пехотинцам.
– Так точно, – довольные, что их не зацепило, хором отчеканили старшие офицеры-пехотинцы.
– А ты, подполковник, – вновь огрызнулся офицер на командира нашего полка, – чтобы выслал своего… Слышишь? Своего писаря. Как его там? Неелов? Точно, блин, Неелов. И если еще раз… Все.
Свободны. Мотострелков попрошу еще остаться.
И мы вышли из кабинета начштаба дивизии. Через несколько шагов перед лестницей, закаленный на коврах у начальства, подполковник вышел из оцепенения:
– Так это ты сказал, что не писарь? Так это ты не выполнил приказа начальника штаба?
– Я не мог врать, товарищ полковник…
– Ты Родину предал, ты приказ не выполнил, – не слушая меня, грозно повторял комполка.
– Я никого не предавал! – с болью в голосе выкрикнул я. – Я не мог врать. Не мог!
– А командиров своих ты подставить мог? Щас как дам в морду!! – заключил он свою речь, сжимая ладони в кулаки.
Отсутствие ли сомнений в его возможных действиях, возмущение ли несправедливостью или выработанные на тренировках вместе с группой задержания рефлексы, но я тут же забыв всякую субординацию и местонахождение, развернулся в боевую ко-кутсу-дачи.
– А отдача не замучает? – сжимая перед тощей грудью кулаки, спокойно ответил я.
– Чего? – глаза подполковника выглядели на пять копеек того времени.
– Оставь его, Коля, – тихо сказал майор. – Мы в штабе дивизии.
Тебе нужны неприятности из-за неуставных отношений с "духом"?
– Да я его на "губе" сгною. В Афган отправлю. Пусть он там с пулеметом живет, а не… – серчал подполковник.
– Не испугаете, товарищ полковник. У меня приписка была в десант,
– с чувством гордости сказал я, всем своим видом показывая отношение к низкопробному артиллерийскому полку.
– Оставь его, – начштаба посмотрел на комполка. – У меня есть идея получше. Пошли, по дороге расскажу.
– Ндааа… – протянул подполковник, – как фамилия?
– Курсант Ханин, – возвращая руки в положение подчиненного перед старшим по званию, отчеканил я.
– Как?
Я повторил.
– Откуда ты такой взялся? – явно сочувствуя себе, грустно спросил комполка.
– Из Питера! – надеясь, что это поможет ему вспомнить былую молодость в наших краях, распрямил я худые плечи.
– Вот в Питер я тебя сейчас и отправлю нахрен. Исаакиевский собор охранять, – сделав ударение на первой части названия произведения зодчества, выдал подполковник.- Исаакиевский собор с пулеметом у меня охранять будешь. За мной.
Пока мы шли по территории офицерского городка, между складами и зданиями дивизии, я пытался вспомнить наличие воинской части около
Исаакиевского собора. Генштаб Ленинградского военного округа находился на Дворцовой площади, на улице, где я жил, был полк внутренних войск, а чтобы около Исаакиевского собора, да еще и имеющее артиллерийское предназначение, я никак не мог вспомнить. Но перспектива служить дома, в Питере был радостная. Хотя какой-то подвох в словах комполка и проскальзывал, но я надеялся, что его слова будут словами офицера. Еще я не мог понять, почему он фамилию переспросил, да так прозрачно про Исаакий с явно одесским акцентом высказался? Разные вопросы носились в моей стриженой голове, но ответа на них я не находил.
Я не слышал разговора офицеров, которые шли на два шага впереди, но о чем была речь, понял сразу, как только мы вошли в штаб полка.
– Солдат, – мягко обратился ко мне майор, – ты все документы сдал в строевую?
– Так точно, еще утром.
– Тогда иди со мной.
– Давай, давай, майор, что б духу его в полку не было. В Афган его, заразу. – И подполковник, отвернувшись, пошел вверх по лестнице
Младший сержант, вскочивший при виде начштаба полка, приложил руку к голове, водрузив на нее пилотку:
– Товарищ майор…
– Вольно, вольно. Ты его документы уже оформил? – спросил майор, показывая на меня рукой.
– Оформляю, – недогадливо проговорил сержант.
– Не торопись, мы его, может быть, обменяем, – продолжая улыбаться чему-то своему, почти промурлыкал майор. – Иди в батарею, курсант, иди, – сказал он мне, и я, пиная камешек, побрел, не торопясь, в наш корпус.
День прошел как в тумане.
"Куда они меня хотят обменять? Я же во взводе ПТУРСистов, у меня и допуск уже подписан. А на кого, на того писаря? Зачем им это нужно?" – такие вопросы вертелись у меня в голове. Вопросами я задавался уже много времени, не находя на них ответов. Можно было пустить все на самотек, да и не мог я ничего изменить ни своими мыслями, ни мечтаниями. Я попал в армию не по своему желанию. Меня никто не спрашивал. В течение нескольких часов я потерял свободу и обязан был подчиняться жесткой, не требующей умения думать системе.
Выпадающие из системы, или погибали, или бежали, или система пыталась от них избавиться, посылая в отдаленные места. Но моя голова, приученная с рождения думать, не могла остановиться. Мне не хватало элементарных знания для минимального анализа ситуации.
Поделиться своими вопросами было не с кем, потому что мало кто был в полном курсе событии кроме майора, но к нему я не мог и приблизиться… Да и кому я мог рассказать, что практически послал комполка? Оценив возможные последствия этой спонтанной реакции, я решил, что рассказывать пока никому не стоит, а утро вечера мудренее.
На следующее утро ничего не изменилось. К завтраку я уже успокоился и сбежал в курилку, чтобы не махать лишний раз метлой на плацу, когда команда построения согнала нас всех на так и не дометенном асфальте перед казармами. Начиналась пятница, и начальство решило организовать очередной ПХД – парково-хозяйственный день, проще говоря, субботник или, вернее, пятничник. Этот день славился тем, что был не учебный. Не надо было бегать с автоматами, в противогазах под нагревающимися от солнца касками. Нашим оружием была метла и лопата. К наведению порядка по всей территории, ограниченной забором для детских игр в войнушку, в советской армии отводится отдельное, повышенное внимание, но мои знания на тот момент были на минимальном уровне очищения метлой окурков и другого, неизвестно откуда появляющегося мусора с плаца или перед входом в казарму. Зампотех – заместитель командира дивизиона по технической части достал листок и начал зачитывать.
– Первый взвод отправляется в помощь начальнику вещевого склада.
Второй взвод – на уборку территории, – раздавал команды замкомандира. – Третий взвод…
Дальше он перешел к индивидуальному списку.
– А я куда, – спросил я у комвзвода.
– А для тебя наряды закончились, – посмотрел на меня взводный, – все, парень. Адью.
– Курсант Ханин, – позвал меня командир батареи, – иди в штаб полка. И чего ты там вытворить успел? Все офицеры части уже тебя знают.
В штаб я пошел не один. Меня сопровождал наш старшина, посматривая на какие-то бумажки в руках. Я нервничал, но ничего не спрашивал.
Из штаба, где старшина обменял одни бумажки на другие, мы направились в корпус казармы, который располагался напротив нашего по другую сторону плаца.
– Дежурный по роте на выход, – прокричал солдат-краснопогонник на первом этаже, как только мы пересекли порог.
– Старшина где? – спросил прапорщик у вышедшего к нему сержанта.
– В каптерке.
– Вот, привел. Держи, – показал на меня старшина, как на никчемную вещь.
– И как он? – задал пространственный вопрос старшина мотострелковой роты.
– А, – скривился прапорщик. – Нахал. Успел кому-то из старших офицеров в штабе нахамить.
– Орел, – прищурился старшина. – Но мы вам не лучше передали.
– Да плевать мне, – честно признался прапорщик. – Того в писари определяют.
– Ааа, – протянул старшина. – Ты мне когда его остальные вещи передашь? – он сел явно на своего конька.
– Через пару-тройку дней. Пусть сам подойдет, – не менее уверенно ответил прапорщик. – Давай, солдат, служи, – посоветовал он мне. -
Здесь пехота – это тебе не артиллерия.
– Проходи, не стесняйся, – подбодрил меня старшина.
Как только прапорщик вышел из расположения, в просвете двери появился усатый капитан-пехотинец.
– Рота, смирно! – проорал дневальный.
– Вольно, старшина за мной, и ты тоже, – быстро и четко бросил капитан, направляясь в старшинскую каптерку.
И тут же в дверь, чуть не сбив его с ног, буквально вкатился Володя.
– Санек, зема, к тебе родоки приехали. На КПП сидят.
И все, кто были рядом, внимательно посмотрели на меня.
Моего отсутствия как будто бы никто не заметил. Все шло по распорядку, только внутренний голос подсказывал, что история с поездкой еще не закончилась. Я старался его не слышать, но он настойчиво дергал меня изнутри: "Погоди, погоди, о тебе вспомнят.
Обязательно вспомнят".
В перерыве Володя поделился со мной новостью:
– Ты слышал, что нам в дивизион какого-то крутого писаря из пехоты дают? Его мать – родственница комполка, вот и попросила перевести сынка под его крылышко. Но они не могут его просто так взять, им надо вместо него кого-то в пехоту отправить, типа обмен.
– Ну, нас-то это точно не коснется, – отпарировал я, вновь заглушая начинающую подниматься внутри меня интуицию.
Мы отправились строиться для того, чтобы дружно и с песней пойти в столовую для поглощения очередной порции пшенной каши и положенных пятнадцати грамм масла.
– Товарищ гвардии старший сержант, – подошел я после завтрака к замком взвода, – мне надо командировку в штаб полка отнести. Я сбегаю?
– Сбегай, – спокойно сказал командир, – одна нога здесь – другая там. Свободен.
В штабе полка младший сержант, выдававший мне документы за день до этого, очень удивился, увидев меня.
– А начштаба ты еще не видел? – посмотрел он на меня.
– Неа, – вздрогнул я, – а зачем он мне?
– Тебе? Иди в батарею, бумаги и военный билет оставь, если понадобится, я позвоню.
Не успел я войти в баратею:
– Ханин, ты где шляешься? Тебя в штаб полка, бегом! – замполит роты выглядел, как попавший в переделку воробей.
– Да я только, что оттуда…
– Когда? Вчера? Я сказал НЕМЕДЛЕННО. Ты по-русски понимаешь? Тебя в школе русскому языку учили? Я же тебе вроде по-русски говорю!!
– Понимаю. Но я только сейчас там был – документы отдал…
Старлей поднял трубку:
– Дай мне дежурного. Кто там хотел этого Ханина? Он говорит, что только что был? КТО??
Этот монолог с телефонной трубкой не предвещал ничего хорошего, и я услышал уже в свою сторону:
– Бегом в штаб полка, тебя там начальник штаба ждет.
Зачем меня, солдата-первогодку, мог ждать начальник штаба артиллерийского полка, я немного догадывался. Медаль или почетную грамоту мне точно вручать никто не собирался, но избежать похода в штаб полка я не мог. Живот начинало потихоньку сводить в преддверии предстоящих неприятностей, но делать было нечего, и я пошел по уже известному мне пути.
– Что, солдат, доигрался? – зло приветствовал меня майор в дверях штаба полка. – Я чего тебе приказал? Чего приказал? Урод, блин. Иди за мной. Иди!!
Через десять минут мы пришли к штабу дивизии, у которого я был не больше, чем сутки до этого. "Чего-то я зачистил к высокому начальству, – подумал я, – наверное, армейская пословица "Подальше от начальства, поближе к кухне" для меня не действует".
– Товарищ, майор, – встретил нас, только пересекших порог кабинета, криком начштаба дивизии, – Вы нарываетесь на неуставные взаимоотношения. Ты кого, урод, мне прислал?
Подполковник сыпал выражениями, не стесняясь стоящего рядом младшего по званию, он был взбешен.
– Ты кого мне прислал, майор? – хриплый голос подполковника не приглушался высоким потолком и гремел в ушах.
– Писаря… – промямлим майор.
– Писаря? Солдат, ты что сказал полковнику Иванелия? Что??
– Правду! Что я не художник и не писарь, а печатать на машинке умею, – признался я.
– Вот, майор! Вот!! Солдат молодой, комсомолец, еще врать не научился. А ты мне врешь? – сделав сильный акцент на местоимении, выкрикнул подполковник.
– Никак нет, – перепугано захлопал глазами майор. – Я…
– И не оправдывайся, совсем заврались. Вы врете, а мне потом шею мылят. Не вам, а мне звонил генерал Нефодов и орал. Из-за твоего писаря орал!! – подытожил начштаба дивизии. – Где комполка? Я его сколько времени ждать должен?!
В этот момент открылась тяжелая дверь, и в кабинет вошел командир нашего полка, а с ним подполковник и майор краснопогонники, за которыми стоял уже знакомый мне сержант-писарь.
"В хорошую компанию я попал, – подумал я. – Рядовой, два майора, три подполковника… картинка маслом. Как раз для того, чтобы писать умеющему держать в руках кисти и краски".
– Рагозин, – прорычал подполковник, – тебя почему из Гороховца поперли? Дивизию решил посрамить?
– Никак нет, товарищ подполковник, – довольно спокойно ответил писарь.
– Так чего ж ты, сынок? Я же знаю, что ты умеешь? – спросил начштаба дивизии, и, не ожидая ответа, отдал приказ:
– Значит так. Едешь обратно и, чтобы никаких нареканий на тебя не было. Понятно?
– Так точно, – спокойно сказал сержант.
– А Вам понятно? – обратился начштаба дивизии к пехотинцам.
– Так точно, – довольные, что их не зацепило, хором отчеканили старшие офицеры-пехотинцы.
– А ты, подполковник, – вновь огрызнулся офицер на командира нашего полка, – чтобы выслал своего… Слышишь? Своего писаря. Как его там? Неелов? Точно, блин, Неелов. И если еще раз… Все.
Свободны. Мотострелков попрошу еще остаться.
И мы вышли из кабинета начштаба дивизии. Через несколько шагов перед лестницей, закаленный на коврах у начальства, подполковник вышел из оцепенения:
– Так это ты сказал, что не писарь? Так это ты не выполнил приказа начальника штаба?
– Я не мог врать, товарищ полковник…
– Ты Родину предал, ты приказ не выполнил, – не слушая меня, грозно повторял комполка.
– Я никого не предавал! – с болью в голосе выкрикнул я. – Я не мог врать. Не мог!
– А командиров своих ты подставить мог? Щас как дам в морду!! – заключил он свою речь, сжимая ладони в кулаки.
Отсутствие ли сомнений в его возможных действиях, возмущение ли несправедливостью или выработанные на тренировках вместе с группой задержания рефлексы, но я тут же забыв всякую субординацию и местонахождение, развернулся в боевую ко-кутсу-дачи.
– А отдача не замучает? – сжимая перед тощей грудью кулаки, спокойно ответил я.
– Чего? – глаза подполковника выглядели на пять копеек того времени.
– Оставь его, Коля, – тихо сказал майор. – Мы в штабе дивизии.
Тебе нужны неприятности из-за неуставных отношений с "духом"?
– Да я его на "губе" сгною. В Афган отправлю. Пусть он там с пулеметом живет, а не… – серчал подполковник.
– Не испугаете, товарищ полковник. У меня приписка была в десант,
– с чувством гордости сказал я, всем своим видом показывая отношение к низкопробному артиллерийскому полку.
– Оставь его, – начштаба посмотрел на комполка. – У меня есть идея получше. Пошли, по дороге расскажу.
– Ндааа… – протянул подполковник, – как фамилия?
– Курсант Ханин, – возвращая руки в положение подчиненного перед старшим по званию, отчеканил я.
– Как?
Я повторил.
– Откуда ты такой взялся? – явно сочувствуя себе, грустно спросил комполка.
– Из Питера! – надеясь, что это поможет ему вспомнить былую молодость в наших краях, распрямил я худые плечи.
– Вот в Питер я тебя сейчас и отправлю нахрен. Исаакиевский собор охранять, – сделав ударение на первой части названия произведения зодчества, выдал подполковник.- Исаакиевский собор с пулеметом у меня охранять будешь. За мной.
Пока мы шли по территории офицерского городка, между складами и зданиями дивизии, я пытался вспомнить наличие воинской части около
Исаакиевского собора. Генштаб Ленинградского военного округа находился на Дворцовой площади, на улице, где я жил, был полк внутренних войск, а чтобы около Исаакиевского собора, да еще и имеющее артиллерийское предназначение, я никак не мог вспомнить. Но перспектива служить дома, в Питере был радостная. Хотя какой-то подвох в словах комполка и проскальзывал, но я надеялся, что его слова будут словами офицера. Еще я не мог понять, почему он фамилию переспросил, да так прозрачно про Исаакий с явно одесским акцентом высказался? Разные вопросы носились в моей стриженой голове, но ответа на них я не находил.
Я не слышал разговора офицеров, которые шли на два шага впереди, но о чем была речь, понял сразу, как только мы вошли в штаб полка.
– Солдат, – мягко обратился ко мне майор, – ты все документы сдал в строевую?
– Так точно, еще утром.
– Тогда иди со мной.
– Давай, давай, майор, что б духу его в полку не было. В Афган его, заразу. – И подполковник, отвернувшись, пошел вверх по лестнице
Младший сержант, вскочивший при виде начштаба полка, приложил руку к голове, водрузив на нее пилотку:
– Товарищ майор…
– Вольно, вольно. Ты его документы уже оформил? – спросил майор, показывая на меня рукой.
– Оформляю, – недогадливо проговорил сержант.
– Не торопись, мы его, может быть, обменяем, – продолжая улыбаться чему-то своему, почти промурлыкал майор. – Иди в батарею, курсант, иди, – сказал он мне, и я, пиная камешек, побрел, не торопясь, в наш корпус.
День прошел как в тумане.
"Куда они меня хотят обменять? Я же во взводе ПТУРСистов, у меня и допуск уже подписан. А на кого, на того писаря? Зачем им это нужно?" – такие вопросы вертелись у меня в голове. Вопросами я задавался уже много времени, не находя на них ответов. Можно было пустить все на самотек, да и не мог я ничего изменить ни своими мыслями, ни мечтаниями. Я попал в армию не по своему желанию. Меня никто не спрашивал. В течение нескольких часов я потерял свободу и обязан был подчиняться жесткой, не требующей умения думать системе.
Выпадающие из системы, или погибали, или бежали, или система пыталась от них избавиться, посылая в отдаленные места. Но моя голова, приученная с рождения думать, не могла остановиться. Мне не хватало элементарных знания для минимального анализа ситуации.
Поделиться своими вопросами было не с кем, потому что мало кто был в полном курсе событии кроме майора, но к нему я не мог и приблизиться… Да и кому я мог рассказать, что практически послал комполка? Оценив возможные последствия этой спонтанной реакции, я решил, что рассказывать пока никому не стоит, а утро вечера мудренее.
На следующее утро ничего не изменилось. К завтраку я уже успокоился и сбежал в курилку, чтобы не махать лишний раз метлой на плацу, когда команда построения согнала нас всех на так и не дометенном асфальте перед казармами. Начиналась пятница, и начальство решило организовать очередной ПХД – парково-хозяйственный день, проще говоря, субботник или, вернее, пятничник. Этот день славился тем, что был не учебный. Не надо было бегать с автоматами, в противогазах под нагревающимися от солнца касками. Нашим оружием была метла и лопата. К наведению порядка по всей территории, ограниченной забором для детских игр в войнушку, в советской армии отводится отдельное, повышенное внимание, но мои знания на тот момент были на минимальном уровне очищения метлой окурков и другого, неизвестно откуда появляющегося мусора с плаца или перед входом в казарму. Зампотех – заместитель командира дивизиона по технической части достал листок и начал зачитывать.
– Первый взвод отправляется в помощь начальнику вещевого склада.
Второй взвод – на уборку территории, – раздавал команды замкомандира. – Третий взвод…
Дальше он перешел к индивидуальному списку.
– А я куда, – спросил я у комвзвода.
– А для тебя наряды закончились, – посмотрел на меня взводный, – все, парень. Адью.
– Курсант Ханин, – позвал меня командир батареи, – иди в штаб полка. И чего ты там вытворить успел? Все офицеры части уже тебя знают.
В штаб я пошел не один. Меня сопровождал наш старшина, посматривая на какие-то бумажки в руках. Я нервничал, но ничего не спрашивал.
Из штаба, где старшина обменял одни бумажки на другие, мы направились в корпус казармы, который располагался напротив нашего по другую сторону плаца.
– Дежурный по роте на выход, – прокричал солдат-краснопогонник на первом этаже, как только мы пересекли порог.
– Старшина где? – спросил прапорщик у вышедшего к нему сержанта.
– В каптерке.
– Вот, привел. Держи, – показал на меня старшина, как на никчемную вещь.
– И как он? – задал пространственный вопрос старшина мотострелковой роты.
– А, – скривился прапорщик. – Нахал. Успел кому-то из старших офицеров в штабе нахамить.
– Орел, – прищурился старшина. – Но мы вам не лучше передали.
– Да плевать мне, – честно признался прапорщик. – Того в писари определяют.
– Ааа, – протянул старшина. – Ты мне когда его остальные вещи передашь? – он сел явно на своего конька.
– Через пару-тройку дней. Пусть сам подойдет, – не менее уверенно ответил прапорщик. – Давай, солдат, служи, – посоветовал он мне. -
Здесь пехота – это тебе не артиллерия.
– Проходи, не стесняйся, – подбодрил меня старшина.
Как только прапорщик вышел из расположения, в просвете двери появился усатый капитан-пехотинец.
– Рота, смирно! – проорал дневальный.
– Вольно, старшина за мной, и ты тоже, – быстро и четко бросил капитан, направляясь в старшинскую каптерку.
И тут же в дверь, чуть не сбив его с ног, буквально вкатился Володя.
– Санек, зема, к тебе родоки приехали. На КПП сидят.
И все, кто были рядом, внимательно посмотрели на меня.
Родительский день
"Приехали. Папа и мама приехали", – вертелось у меня в голове. -
"Отпустят или не отпустят? Что за мужик капитан? Повидаться на КПП, точно опустят. Так принято. А в увольнение?"
Усатый капитан прервал мои мысли спокойным голосом:
– Беги на КПП, своих поглядишь. Приходи через полчасика, решим, что дальше делать.
Радостный в ожидании свидания, я сорвался к проходной, на которой пропускали приехавших повидать служивших в части солдат родственников.
Отец, мама и Катерина сидели на врытых скамейках перед таким же врытым в землю деревянным столом на небольшой площадке под сводами высоких деревьев. Рядом с площадкой было здание почты, откуда мы отправляли свои вещи, и ворота первого контрольно-пропускного пункта, перед которым был мини-плац с разметкой. Редкие березки около КПП и скошенная трава придавали этой картине вид пионерлагеря, куда приехали родители повидать своих чад, покормить их вкусными фруктами и узнать, как хорошо их детки провели лето, пообещав, что скоро они вернутся домой. Только увидев родителей, я понял, как сильно я по ним соскучился.
– Мать, посмотри, – улыбнулся отец, расцеловав меня, – это гроза врагов СССР, они будут бежать, поддерживая штаны, только увидев его.
Тебе что, не могли дать нормальную форму? Что это на тебе? В наше время и то солдат так ужасно не одевали. Или ты клоуном служишь?
– Сынок, сынок, – тихо всхлипывала мама, уткнувшись головой мне в плечо. На втором плече, смотря снизу вверх влюбленным взглядом и крепко прижимая к себе мою руку, лежала голова Катерины.
– Ма, да чего ты? Да все нормально, – хорохорился я.
– А чего мы стоим? Садись, поешь, – замельтешила мама.
Из авосек и сумок тут же появились колбаса, клубника, яблоки, какие-то яства, о виде и вкусе которых я еще помнил. Помнить я помнил, но запах на фоне армейского сбалансированного питания, от которого нельзя было умереть, но и невозможно было нормально функционировать, уже начал забывать
Меня начали тут же пичкать всеми продуктами одновременно.
Катерина прижималась ко мне. Отец щелкал старой "Сменой". Я был спокоен и умиротворен, когда глянул на часы. Мои полчаса давно уже истекли, надо было бежать в роту.
– Я пошел, – сказал я, вставая и поправляя рубаху, как юбку. -
Если все в порядке, то минут через двадцать вернусь. По-моему, ротный – мужик нормальный.
– Хочешь, я с ним поговорю? – предложил отец. – Я все-таки начальник…
– Не надо, думаю, и так обойдется, – отказался я и пошел в роту.
Командир роты сидел в канцелярии и заполнял журнал.
– Ну, что? Повидал родителей? Наелся уже домашних пирожков и булочек? – спросил он меня, как будто я уже давно служил в мотострелковой роте…
– Ага, – радостно ответил я. – Товарищ капитан, а можно получить увольнительную?
– Родители издалека приехали?
– Из Питера. Сегодня возвращаются.
Через пять минут в руках была моя первая увольнительная в город до вечера. И довольный, что все складывается как нельзя лучше, я побежал обратно на КПП.
Гордо предъявив увольнительную записку на проходной и выпятив грудь, я прошел мимо сержанта автомобильной роты с красной повязкой
"дежурный" и двух солдат. За мной, таща сумки, вышли родные, и мы направились в город. Я не замечал города, прижимая все время к себе
Катюшу, слушал ее и родителей. Ничего нового, отличного от их посещений меня в пионерлагерях не было. Папа и мама рассказывали о сестренке, отец хвастался своими победами на рабочих совещаниях, мама причитала или рассказывала о том, что они еще не сделали на даче и как им была бы нужна моя помощь. В разговорах на бытовую тему и поеданиях привезенного мы провели большую часть дня. Я был рад уже тому, что вырвался из душной казармы, из давящего расположения и не должен хотя бы несколько часов подчиняться кому-то, как солдат. На несколько часов я был почти свободным человеком. Я спокойно отдавал честь проходящим мимо офицерам или, наоборот, специально обнимал
Катюшу правой рукой, чтобы не надо было поднимать ладонь к фуражке в знаке приветствия. Особенно мне это нравилось, когда мимо проходил майор или подполковник и козырял мне, а я его мог приветствовать кивком головы. В этот момент меня переполняло чванство: "Ты обязан, а я могу. И ничего ты мне сейчас не сделаешь. А то… в Исаакиевский он меня сошлет. Да никуда ты меня не сошлешь, мал еще", – утверждался я в самомнении, которое некому было и высказать. Я старался оттолкнуть от себя события последних двух дней, но они, с неумолимым убыванием времени, разрешенного для увольнения, все упорней и упорней лезли в голову. Еще на КПП я рассказал произошедшую за последние три дня ситуацию родителям, но они не могли мне даже что-то посоветовать. Армия – это отдельное государство в государстве и, если там происходят какие-то внутренние передряги, то человек извне редко может на что-то повлиять. Отец предлагал пойти поговорить со старым или новым командиром полка, хорохорился, "как он ему скажет", но я был категорически против.
Поговорив, отец должен был бы уехать, а мне все равно пришлось бы оставаться одному в части.
Да и влиять было не на что, я еще и сам не знал, что мне предстоит в дальнейшем. С одной стороны все новое пугает изначально, с другой и капитан, и старшина показались мне людьми приличными, не въедливыми, спокойными. И в увольнение меня отпустили сразу без каких бы то ни было условий.
С такими разговорами и рассуждениями мы гуляли по городу и подошли к железнодорожной станции.
– Ну, сын, счастливо. Служи, как положено, – напутствовал отец.
– Что? Уже пора? Может быть еще немножко? – запричитала опять мама.
– Пошли, пошли, – подталкивал ее отец, показывая глазами на
Катерину, у которой поезд был часом позже.
Мы, как положено, расцеловались, и родители пошли на перрон.
Нам с Катериной идти было некуда. До остановки проезжающего из
Горького в Ленинград поезда оставалось совсем немного времени.
Мы поднялись на пригорок рядом с железнодорожной станцией и сели на траву около стены с давно облупившейся зеленой краской двухэтажного деревянного дома, под ветви большой березы. Кто не был в армии, тому, наверное, сложно будет понять, какие чувства должен испытывать восемнадцатилетний парень, обнимая стройное, нежное тело любимой женщины даже облаченный в ситец социалистического производства. Руки бегали по телу, стараясь коснуться запрещенных, с точки зрения советской морали, мест.
"Отпустят или не отпустят? Что за мужик капитан? Повидаться на КПП, точно опустят. Так принято. А в увольнение?"
Усатый капитан прервал мои мысли спокойным голосом:
– Беги на КПП, своих поглядишь. Приходи через полчасика, решим, что дальше делать.
Радостный в ожидании свидания, я сорвался к проходной, на которой пропускали приехавших повидать служивших в части солдат родственников.
Отец, мама и Катерина сидели на врытых скамейках перед таким же врытым в землю деревянным столом на небольшой площадке под сводами высоких деревьев. Рядом с площадкой было здание почты, откуда мы отправляли свои вещи, и ворота первого контрольно-пропускного пункта, перед которым был мини-плац с разметкой. Редкие березки около КПП и скошенная трава придавали этой картине вид пионерлагеря, куда приехали родители повидать своих чад, покормить их вкусными фруктами и узнать, как хорошо их детки провели лето, пообещав, что скоро они вернутся домой. Только увидев родителей, я понял, как сильно я по ним соскучился.
– Мать, посмотри, – улыбнулся отец, расцеловав меня, – это гроза врагов СССР, они будут бежать, поддерживая штаны, только увидев его.
Тебе что, не могли дать нормальную форму? Что это на тебе? В наше время и то солдат так ужасно не одевали. Или ты клоуном служишь?
– Сынок, сынок, – тихо всхлипывала мама, уткнувшись головой мне в плечо. На втором плече, смотря снизу вверх влюбленным взглядом и крепко прижимая к себе мою руку, лежала голова Катерины.
– Ма, да чего ты? Да все нормально, – хорохорился я.
– А чего мы стоим? Садись, поешь, – замельтешила мама.
Из авосек и сумок тут же появились колбаса, клубника, яблоки, какие-то яства, о виде и вкусе которых я еще помнил. Помнить я помнил, но запах на фоне армейского сбалансированного питания, от которого нельзя было умереть, но и невозможно было нормально функционировать, уже начал забывать
Меня начали тут же пичкать всеми продуктами одновременно.
Катерина прижималась ко мне. Отец щелкал старой "Сменой". Я был спокоен и умиротворен, когда глянул на часы. Мои полчаса давно уже истекли, надо было бежать в роту.
– Я пошел, – сказал я, вставая и поправляя рубаху, как юбку. -
Если все в порядке, то минут через двадцать вернусь. По-моему, ротный – мужик нормальный.
– Хочешь, я с ним поговорю? – предложил отец. – Я все-таки начальник…
– Не надо, думаю, и так обойдется, – отказался я и пошел в роту.
Командир роты сидел в канцелярии и заполнял журнал.
– Ну, что? Повидал родителей? Наелся уже домашних пирожков и булочек? – спросил он меня, как будто я уже давно служил в мотострелковой роте…
– Ага, – радостно ответил я. – Товарищ капитан, а можно получить увольнительную?
– Родители издалека приехали?
– Из Питера. Сегодня возвращаются.
Через пять минут в руках была моя первая увольнительная в город до вечера. И довольный, что все складывается как нельзя лучше, я побежал обратно на КПП.
Гордо предъявив увольнительную записку на проходной и выпятив грудь, я прошел мимо сержанта автомобильной роты с красной повязкой
"дежурный" и двух солдат. За мной, таща сумки, вышли родные, и мы направились в город. Я не замечал города, прижимая все время к себе
Катюшу, слушал ее и родителей. Ничего нового, отличного от их посещений меня в пионерлагерях не было. Папа и мама рассказывали о сестренке, отец хвастался своими победами на рабочих совещаниях, мама причитала или рассказывала о том, что они еще не сделали на даче и как им была бы нужна моя помощь. В разговорах на бытовую тему и поеданиях привезенного мы провели большую часть дня. Я был рад уже тому, что вырвался из душной казармы, из давящего расположения и не должен хотя бы несколько часов подчиняться кому-то, как солдат. На несколько часов я был почти свободным человеком. Я спокойно отдавал честь проходящим мимо офицерам или, наоборот, специально обнимал
Катюшу правой рукой, чтобы не надо было поднимать ладонь к фуражке в знаке приветствия. Особенно мне это нравилось, когда мимо проходил майор или подполковник и козырял мне, а я его мог приветствовать кивком головы. В этот момент меня переполняло чванство: "Ты обязан, а я могу. И ничего ты мне сейчас не сделаешь. А то… в Исаакиевский он меня сошлет. Да никуда ты меня не сошлешь, мал еще", – утверждался я в самомнении, которое некому было и высказать. Я старался оттолкнуть от себя события последних двух дней, но они, с неумолимым убыванием времени, разрешенного для увольнения, все упорней и упорней лезли в голову. Еще на КПП я рассказал произошедшую за последние три дня ситуацию родителям, но они не могли мне даже что-то посоветовать. Армия – это отдельное государство в государстве и, если там происходят какие-то внутренние передряги, то человек извне редко может на что-то повлиять. Отец предлагал пойти поговорить со старым или новым командиром полка, хорохорился, "как он ему скажет", но я был категорически против.
Поговорив, отец должен был бы уехать, а мне все равно пришлось бы оставаться одному в части.
Да и влиять было не на что, я еще и сам не знал, что мне предстоит в дальнейшем. С одной стороны все новое пугает изначально, с другой и капитан, и старшина показались мне людьми приличными, не въедливыми, спокойными. И в увольнение меня отпустили сразу без каких бы то ни было условий.
С такими разговорами и рассуждениями мы гуляли по городу и подошли к железнодорожной станции.
– Ну, сын, счастливо. Служи, как положено, – напутствовал отец.
– Что? Уже пора? Может быть еще немножко? – запричитала опять мама.
– Пошли, пошли, – подталкивал ее отец, показывая глазами на
Катерину, у которой поезд был часом позже.
Мы, как положено, расцеловались, и родители пошли на перрон.
Нам с Катериной идти было некуда. До остановки проезжающего из
Горького в Ленинград поезда оставалось совсем немного времени.
Мы поднялись на пригорок рядом с железнодорожной станцией и сели на траву около стены с давно облупившейся зеленой краской двухэтажного деревянного дома, под ветви большой березы. Кто не был в армии, тому, наверное, сложно будет понять, какие чувства должен испытывать восемнадцатилетний парень, обнимая стройное, нежное тело любимой женщины даже облаченный в ситец социалистического производства. Руки бегали по телу, стараясь коснуться запрещенных, с точки зрения советской морали, мест.