Страница:
Впервые в жанре учебника по теории литературы проблема авторской эмоциональности, объективированной в литературно-художественном произведении, рассмотрена В. Е. Хализевым, причем не под рубрикой “Пафос литературных произведений и его разновидности” (см.; Поспелов 1978), а под своим собственным именем – “Типы авторской эмоциональности”. Впервые выделено “благодатное приятие мира и сердечное сокрушение”: “Исполненное благодарности мироприятие неразрывными узами связано в христианской культурной традиции с сердечным сокрушением и просветляющим покаянием, главное же – с состраданием, простирающимся на все и вся” (Хализев 2002: 89).
Анализ литературы, например, русской начала XX века показывает, что литература всегда находится под влиянием модных философских идей. Писатели чувствуют, что за их индивидуальным эмоциональным опытом, который объективируется в художественных образах, должно быть нечто еще более значительное, “философское”, на что бы можно было “опереться”, чем можно было бы “углубить” себя. И чем больше писатели уходят от религиозного понимания мира, тем больше опираются на философию.
Примечательными фигурами для русской литературы рубежа веков стали А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, 3. Фрейд, К.Г. Юнг, Р. Штейнер и другие “властители дум”.
См. интерпретацию русской литературы Й. Т. Бэра, представленную Г. И. Родиной (Родина 1997). обобшаюшее исследование Злыгостевой (Злыгостева 1982), а также многочисленные работы, в которых рассматривается влияние, например, Штейнера на творчество и судьбу А. Белого, М. Волошина, М. Волошиной-Сабашниковой, М. Цветаевой, А. Ремизова.
§ 7. “Никаким описанием нельзя отличить реальный мир от воображаемого мира. Часто спорили о том, был ли Гамлет сумасшедшим или нет. Это иллюстрирует необходимость указывать, что имеется в виду реальный мир, если он имеется в виду на самом деле” (Пирс Ч. С. Из работы “Элементы логики. Grammatika speculative”// Семиотика 1983: 167).
“Будучи миром-в-себе, литература запечатлевает внутреннюю реальность автора; будучи миром-в-себе, литература выдает этот индивидуальный психический опыт за внешнюю, социальную и интерсубъективную, действительность” (Смирнов 1994: 201).
Идею авторской трансформации улавливает современный философ: “Субъективно-художественное мировоззрение. Это личное, субъективное, эмоциональное, образное мировоззрение, где тон задает субъект, пытающийся рассказать о своем внутреннем эмоциональном состоянии, а тем самым вырваться из своей интровертивности, через объект, объективируя субъективное, а тем самым субъективируя объективное” (Чанышее 1996: 40).
§ 11. К идее трансформативной сущности автора как субъекта деятельности вплотную подошел Хосе Ортега-и-Гассет: “…Сущность искусства – создание новой предметности, рождающейся только из разрыва и уничтожения реальных предметов”, “субъективность проявляется в деформации реальности” (Ортега-и-Гассет 1991: 100, 111).
Однако метафорическое изложение затемняет ряд выдвинутых философом положений, как, например, в цитированных высказываниях: с одной стороны, утверждение того, что субъективность проявляется в деформации, но, с другой, деформации чего? И здесь оказывается, что деформируется “реальность”, т. е. употреблена метафора, тем более говорящая о чем-то, если можно предположить, что существует какая-то “недеформированная” реальность или деформированная нереальность.
Проблема авторской трансформации, привнесения себя в предмет познания и понимания X. Ортега-и-Гассетом ставилась таким образом: “…Мы не можем сделать объектом нашего понимания, не можем заставить существовать для нас предмет, если не превратим его в образ, в концепцию, в идею, иными словами, если он не перестанет быть тем, что он есть, и не превратиться в тень, в схему самого себя. Только с одной вещью вступаем мы во внутреннюю связь – с нашей индивидуальностью, нашей жизнью, – но и эта интимность, превращаясь в образ, перестает быть подлинной” (Ортега-и-Гассет 1991: 101).
Аналогично движение мысли В. В. Федорова: “Чтобы быть познаваемым, предмет (в том числе и “весь мир”) должен стать словом. Он и становится им в акте сознания, который есть одновременно и акт высказывания” (Федоров 1984: 43–44).
Трансформативный процесс – общее место в лингвистическом мышлении: “Вместо того, чтобы воспринимать явления в чистом виде, мы окрашиваем их собственными свойствами…” (Гак В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора 1988: 13).
Проблема трансформации предмета деятельности ставилась Д. С. Лихачевым в плане “отражения” – “косвенного” и “прямого”: “Мир художественного произведения отражает действительность одновременно косвенно и прямо: косвенно – через видение художника, через его художественные представления, и прямо, непосредственно в тех случаях, когда художник бессознательно не придавая этому художественного значения, переносит в созданный им мир явления действительности или представления и понимания своей эпохи” (Лихачев 1968: 78).
§ 12. И. А. Ильин увидел И. А. Бунина, А. М. Ремизова, И. С. Шмелева не только глазами религиозного философа, но и “глазами” религиозного философского языка, выработанного русской религиозной философией рубежа веков (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Л. П. Красавин, П. А. Флоренский, С. Л. Франк, Л. И. Шестов).
«Формируется новый, “поэтизированный” философский язык, широко использующий метафорику. Стилистическая структура не выстраивается как логика доказательств, а определяется риторической техникой внушения, созданной отчасти школой духовной риторики» (Гоановская 1995: 127) (см.; Гоановская. Русский язык 1995).
На мой взгляд, из современных теоретиков к пониманию литературно-художественного произведения как специфического объекта литературоведческого исследования ближе всех подошел В. В. Федоров
– разделяя, т. е. подвергая аналитизму, понятия “литературное произведение” и “поэтический мир”: «…“Поэтический мир” – не продолжение “литературного произведения” и не дополнение к нему, это самостоятельное, автономное понятие, обозначающее особый предмет научного исследования» (Федоров 1984: 70);
– разделяя понятия “поведение” писателя, читателя, исследователя: “Научное сознание… формируется поэтическим миром в его стремлении осознать, понять себя” (с. 16);
– разделяя понятия “изображение” и “изображаемое”: “У изображения – своя логика и свои закономерности, у изображенного предмета – свои. И закономерности эти запредельны друг для друга, как и сами предметы” (с. 60),
– объединяя потебнианской идеей “внутренней формы” и некоторыми идеями М. М. Бахтина аналитически вычлененные и содержательно уточненные эстетические категории.
В работе “Поэтический мир и творческое бытие” (Донецк, 1994) В. В. Федоров попытался расширить свою концепцию… до “теории творения”, высказав целый ряд крайне спорных утверждений, прибегая к нагромождению натурфикаций и метафорических определений, которые читатель должен – ввиду их необоснованности – принять “на веру”: «Мы исходим из предпосылки о “словесности” как коренном качестве мироздания ('Космоса)» (с. 3). «“В начале было Слово”, и Слово было человечеством как единым субъектом бытия. Затем Слово-человечество преобразовалось в язык-народ”» (с. 15), “Иисус Христос не покидает сферу природы с ее жизнью и смертью. Происходит противоположное: он “наполняет” эту сферу своим бытием, содержанием которого является любовь, и преобразует природные формы. Смерть Христа – не только мучительная, но и мученическая, творческая: в Христе мучается природа, претерпевающая событие преобразования, перехода в другое, более высокое, качество” (с. 23).
Так на наших глазах рождается еще одна “научная” утопия, в основе которой – натурфицированный способ мышления. Уже в первой книге понятие “поэтическая реальность” было натурфицировано и ему приписаны различные атрибуты действия. “Научное сознание… формируется поэтической реальностью в его стремлении осознать, понять себя”: поэтическая реальность наделяется способностью формировать научное сознание, а научное сознание – стремится осознать, понять себя. Во второй книге натурфицированные тенденции становятся более явственными, причиной чему, на мой взгляд, является утрата исследователем в системе собственного мышления категорий “деятельность” и “субъект деятельности”.
Современные лингво-семиотические и мифопоэтические исследования не приводят к решению “проблемы автора”.
В первом случае потому, что литературно-художественный текст “подверстывается” под языковую схему, ориентируется на язык, во втором случае потому, что текст ориентируется на заранее избранные мифологемы. И в том и в другом случае текст “теряет” автора, становясь явлением или обезличенного языка, или обезличенной мифологии.
В связи с этим особенно остро встает проблема целостности литературно-художественного произведения и соответствующей методики анализа. Отсюда – значение работ М. М. Гиршмана в решении этих проблем, видение исследователем взаимодействия слова и произведения: “…Семантическим центром слова как художественно-значимого элемента является мир и смысл произведения, а произведение при этом оказывается новым, индивидуально сотворяемым словом, впервые называющим то, что до этого не имело имени” (Гиршман 1996: 26).
Литература
Глава 3. “Образ” (субъектно-семантическая разверстка)
§ 1. “Образ” как понятие
Субъекты этих высказываний мыслят по формуле “это есть то”, дают определение понятию, тем самым, являясь теоретическими субъектами. Следовательно, в результате их деятельности, каковыми являются дефиниции, объективируются все свойства теоретического субъекта, все особенности теоретической деятельности.
Намереваясь рассмотреть содержание понятия “образ”, в предикативной части теоретический субъект использует или эмпирическое понятие “художественная целостность”, или обыденное словосочетание, совмещенное с натурфикацией – “картина человеческой жизни”.
В одном случае теоретический субъект полагает, что он раскрыл содержание понятия “образ”, так как использовал интуитивно ясное для него словосочетание – “картина жизни”.
Так теоретический субъект совершает первую ошибку.
Так теоретический субъект совершает вторую ошибку.
“Теоретический субъект, давая определение понятию, полагает, что он определяет действительное значение этого понятия. На самом деле теоретический субъект воспроизводит продукт эмпирического субъекта в форме предмета как такового” (Артсег 1993: 218).
Во всех случаях теоретический субъект совершает и третью ошибку.
Развертывание именной части суждения – “образ автора”, “словесный поэтический образ” – тоже принимает участие в определении содержания понятия, но не в форме предикации в пределах суждения, а в форме приписания содержания атрибута содержанию имени.
Ошибка теоретического субъекта – четвертая:
Теоретический субъект пришел к теоретической тавтологии, не учитывая того, что как именную, так и предикативную части своей дефиниции, он взял из предыдущей деятельности – эмпирической, в пределах которой “образ” выступает в логической функции – как “слово”.
§ 2. “Образ” как слово
§ 3. “Образ” как наименование
Анализ литературы, например, русской начала XX века показывает, что литература всегда находится под влиянием модных философских идей. Писатели чувствуют, что за их индивидуальным эмоциональным опытом, который объективируется в художественных образах, должно быть нечто еще более значительное, “философское”, на что бы можно было “опереться”, чем можно было бы “углубить” себя. И чем больше писатели уходят от религиозного понимания мира, тем больше опираются на философию.
Примечательными фигурами для русской литературы рубежа веков стали А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, 3. Фрейд, К.Г. Юнг, Р. Штейнер и другие “властители дум”.
См. интерпретацию русской литературы Й. Т. Бэра, представленную Г. И. Родиной (Родина 1997). обобшаюшее исследование Злыгостевой (Злыгостева 1982), а также многочисленные работы, в которых рассматривается влияние, например, Штейнера на творчество и судьбу А. Белого, М. Волошина, М. Волошиной-Сабашниковой, М. Цветаевой, А. Ремизова.
§ 7. “Никаким описанием нельзя отличить реальный мир от воображаемого мира. Часто спорили о том, был ли Гамлет сумасшедшим или нет. Это иллюстрирует необходимость указывать, что имеется в виду реальный мир, если он имеется в виду на самом деле” (Пирс Ч. С. Из работы “Элементы логики. Grammatika speculative”// Семиотика 1983: 167).
“Будучи миром-в-себе, литература запечатлевает внутреннюю реальность автора; будучи миром-в-себе, литература выдает этот индивидуальный психический опыт за внешнюю, социальную и интерсубъективную, действительность” (Смирнов 1994: 201).
Идею авторской трансформации улавливает современный философ: “Субъективно-художественное мировоззрение. Это личное, субъективное, эмоциональное, образное мировоззрение, где тон задает субъект, пытающийся рассказать о своем внутреннем эмоциональном состоянии, а тем самым вырваться из своей интровертивности, через объект, объективируя субъективное, а тем самым субъективируя объективное” (Чанышее 1996: 40).
§ 11. К идее трансформативной сущности автора как субъекта деятельности вплотную подошел Хосе Ортега-и-Гассет: “…Сущность искусства – создание новой предметности, рождающейся только из разрыва и уничтожения реальных предметов”, “субъективность проявляется в деформации реальности” (Ортега-и-Гассет 1991: 100, 111).
Однако метафорическое изложение затемняет ряд выдвинутых философом положений, как, например, в цитированных высказываниях: с одной стороны, утверждение того, что субъективность проявляется в деформации, но, с другой, деформации чего? И здесь оказывается, что деформируется “реальность”, т. е. употреблена метафора, тем более говорящая о чем-то, если можно предположить, что существует какая-то “недеформированная” реальность или деформированная нереальность.
Проблема авторской трансформации, привнесения себя в предмет познания и понимания X. Ортега-и-Гассетом ставилась таким образом: “…Мы не можем сделать объектом нашего понимания, не можем заставить существовать для нас предмет, если не превратим его в образ, в концепцию, в идею, иными словами, если он не перестанет быть тем, что он есть, и не превратиться в тень, в схему самого себя. Только с одной вещью вступаем мы во внутреннюю связь – с нашей индивидуальностью, нашей жизнью, – но и эта интимность, превращаясь в образ, перестает быть подлинной” (Ортега-и-Гассет 1991: 101).
Аналогично движение мысли В. В. Федорова: “Чтобы быть познаваемым, предмет (в том числе и “весь мир”) должен стать словом. Он и становится им в акте сознания, который есть одновременно и акт высказывания” (Федоров 1984: 43–44).
Трансформативный процесс – общее место в лингвистическом мышлении: “Вместо того, чтобы воспринимать явления в чистом виде, мы окрашиваем их собственными свойствами…” (Гак В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора 1988: 13).
Проблема трансформации предмета деятельности ставилась Д. С. Лихачевым в плане “отражения” – “косвенного” и “прямого”: “Мир художественного произведения отражает действительность одновременно косвенно и прямо: косвенно – через видение художника, через его художественные представления, и прямо, непосредственно в тех случаях, когда художник бессознательно не придавая этому художественного значения, переносит в созданный им мир явления действительности или представления и понимания своей эпохи” (Лихачев 1968: 78).
§ 12. И. А. Ильин увидел И. А. Бунина, А. М. Ремизова, И. С. Шмелева не только глазами религиозного философа, но и “глазами” религиозного философского языка, выработанного русской религиозной философией рубежа веков (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Л. П. Красавин, П. А. Флоренский, С. Л. Франк, Л. И. Шестов).
«Формируется новый, “поэтизированный” философский язык, широко использующий метафорику. Стилистическая структура не выстраивается как логика доказательств, а определяется риторической техникой внушения, созданной отчасти школой духовной риторики» (Гоановская 1995: 127) (см.; Гоановская. Русский язык 1995).
На мой взгляд, из современных теоретиков к пониманию литературно-художественного произведения как специфического объекта литературоведческого исследования ближе всех подошел В. В. Федоров
– разделяя, т. е. подвергая аналитизму, понятия “литературное произведение” и “поэтический мир”: «…“Поэтический мир” – не продолжение “литературного произведения” и не дополнение к нему, это самостоятельное, автономное понятие, обозначающее особый предмет научного исследования» (Федоров 1984: 70);
– разделяя понятия “поведение” писателя, читателя, исследователя: “Научное сознание… формируется поэтическим миром в его стремлении осознать, понять себя” (с. 16);
– разделяя понятия “изображение” и “изображаемое”: “У изображения – своя логика и свои закономерности, у изображенного предмета – свои. И закономерности эти запредельны друг для друга, как и сами предметы” (с. 60),
– объединяя потебнианской идеей “внутренней формы” и некоторыми идеями М. М. Бахтина аналитически вычлененные и содержательно уточненные эстетические категории.
В работе “Поэтический мир и творческое бытие” (Донецк, 1994) В. В. Федоров попытался расширить свою концепцию… до “теории творения”, высказав целый ряд крайне спорных утверждений, прибегая к нагромождению натурфикаций и метафорических определений, которые читатель должен – ввиду их необоснованности – принять “на веру”: «Мы исходим из предпосылки о “словесности” как коренном качестве мироздания ('Космоса)» (с. 3). «“В начале было Слово”, и Слово было человечеством как единым субъектом бытия. Затем Слово-человечество преобразовалось в язык-народ”» (с. 15), “Иисус Христос не покидает сферу природы с ее жизнью и смертью. Происходит противоположное: он “наполняет” эту сферу своим бытием, содержанием которого является любовь, и преобразует природные формы. Смерть Христа – не только мучительная, но и мученическая, творческая: в Христе мучается природа, претерпевающая событие преобразования, перехода в другое, более высокое, качество” (с. 23).
Так на наших глазах рождается еще одна “научная” утопия, в основе которой – натурфицированный способ мышления. Уже в первой книге понятие “поэтическая реальность” было натурфицировано и ему приписаны различные атрибуты действия. “Научное сознание… формируется поэтической реальностью в его стремлении осознать, понять себя”: поэтическая реальность наделяется способностью формировать научное сознание, а научное сознание – стремится осознать, понять себя. Во второй книге натурфицированные тенденции становятся более явственными, причиной чему, на мой взгляд, является утрата исследователем в системе собственного мышления категорий “деятельность” и “субъект деятельности”.
Современные лингво-семиотические и мифопоэтические исследования не приводят к решению “проблемы автора”.
В первом случае потому, что литературно-художественный текст “подверстывается” под языковую схему, ориентируется на язык, во втором случае потому, что текст ориентируется на заранее избранные мифологемы. И в том и в другом случае текст “теряет” автора, становясь явлением или обезличенного языка, или обезличенной мифологии.
В связи с этим особенно остро встает проблема целостности литературно-художественного произведения и соответствующей методики анализа. Отсюда – значение работ М. М. Гиршмана в решении этих проблем, видение исследователем взаимодействия слова и произведения: “…Семантическим центром слова как художественно-значимого элемента является мир и смысл произведения, а произведение при этом оказывается новым, индивидуально сотворяемым словом, впервые называющим то, что до этого не имело имени” (Гиршман 1996: 26).
Литература
Артсег 1993: Артсег. Владелец вещи, или Онтология субъективности (Теоретический и исторический очерк) / Прилож. Дж. Дж. Джеймс. Защита дефиниции ценности, данной Ральфом Бартоном Перри, пер. с англ. / Научн. ред. С. Г. Чиликов – Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993. (Русская аналитическая философия.)
Артсег 1999: Артсег. Трактат о “ценности” / Трактаты о таинственных объектах / Научн. ред. С. Г. Чиликов. – Йошкар-Ола, 1999. (Русская аналитическая философия.)
Артсег 2000: Артсег. Как человек может мыслить о том, что он мыслит // Вестник лаборатории аналитической филологии. – Йошкар-Ола, 2000. – № 1.
Арутюнова 1976: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл (логико-синтаксические проблемы). – М., 1976.
Арутюнова 1988: Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. – М… 1988.
Барлас 1991: Барлас Л. Г. Язык повествовательной прозы Чехова. Проблемы анализа. – Ростов-на-Дону, 1991.
Барт 1987: Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы. XIX–XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. – М., 1987.
Барт 1994: Барт Р. Избранные труды. Семиотика. Поэтика. – М., 1994.
Бахтин 1979: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979.
Бахтин 1986: Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. – М., 1986.
Бахтин под маской. Маска первая 1993: Бахтин под маской. Маска первая. Волошинов В. Н. Фрейдизм. – М., 1993.
Бахтин под маской. Маска вторая 1993: Бахтин под маской. Маска вторая. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении. – М., 1993.
Белянин 1997: Белянин В. П. Депрессивный компонент в русской литературе XIX века // Русский язык, культура, история: Сб. материалов II научной конференции лингвистов, литературоведов, фольклористов. – М., 1997.-Ч. II.
Блок 1960–1963: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. – М., Л., 1960–1963. – Т. 5.
Блок 1980–1983: Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. – М., 1980–1983.
Бюлер 1993: Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка / Пер. с нем. – М., 1993.
Волошинов 1995: Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. – СПб., 1995.
Вежбицкая 1996: Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. – М., 1996.
Гегель 1974: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. – М., 1974. – Т. 1. Наука логики.
Гиршман 1991: Гиршман М. М. Литературное произведение: Теория и практика анализа. – М., 1991.
Гиршман 1996: Гиршман М. М. Избранные статьи. – Донецк, 1996.
Грановская 1995: Грановская Л. М. О языке русской философской литературы XX века // Филологический сборник. – М., 1995.
Грановская. Русский язык 1995: Грановская Л. М. Русский язык в “рассеянии”: Очерки по языку русской эмиграции первой волны. – М., 1995.
Гришунин 1993: Гришунин А. Л. Автор как субъект текста // Известия АН. Сер. лит. и яз. – М., 1993. – Т. 52. – № 4.
Гумбольдт 1984: Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984.
Гумбольдт 1985: Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М., 1985.
Делёз 1995: Делёз Ж. Логика смысла. – М., 1995.
Достоевский 1930: Достоевский Ф. Фельетоны сороковых годов. – М., Л., 1930.
Достоевский 1979: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л., 1972–1990.
Достоевский 1987: Достоевский Ф. М. О русской литературе. – М., 1987.
Злыгостева 1982: Злыгостева Н. И. Философский и социально-политический анализ религиозно-мистических тенденций в русской литературе начала XX века: Автореферат кандидатской диссертации. – М., 1982.
Зощенко 1988: Зощенко М. М. Возвращенная молодость. Голубая книга. Перед восходом солнца. – Л., 1988.
Иванов 1996: Иванов Вячеслав. Материалы и исследования. – М… 1996.
Ильин 1996: Ильин И. А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин – Ремизов – Шмелев // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. – М., 1996–1999..-Т. 6.-Кн. 1.
Кант 1994: Кант И. Критика способности суждения. – М., 1994.
Кожевникова 1992: Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. – М., 1992.
Кожевникова 1994: Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX–XX вв. – М., 1994.
Корман 1972: Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. – М., 1972.
Корман 1992: Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. – Ижевск, 1992.
Кривоносов 1993: Кривоносое А. Т. Естественный язык и логика. – М., Нью-Йорк, 1993.
Литературный ЭС 1987: Литературный энциклопедический словарь. – М., 1987.
Лихачев 1968: Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. – М., 1968. – № 8.
Маркс 1956: Маркс К. Из ранних произведений. – М., 1956.
Метафора 1988: Метафора в языке и тексте. – М., 1988.
Мещерский 1961: Мещерский А. Неизвестные письма И. А. Бунина // Русская литература. – Л., 1961. – № 4.
Новиков 1990: Новиков Л. А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого. – М., 1990.
Овсянников 1996: Овсянников М. Ф. Искусство как игра // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. – М., 1996. – № 2.
Орлов 1948: Орлов А. С. Язык русских писателей. – М., Л., 1948.
Ортега-и-Гассет 1991: Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. – М., 1991.
Падучева 1996: Падучева Е. В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). – М. 1996.
Переверзев 1995: Переверзев В. Н. Логистика: Справочная книга по логике. – М., 1995.
Поспелов 1978: Поспелов Г. Н. Теория литературы. – М., 1978.
Потебня 1976: Потебня А. А. Эстетика и поэтика. – М., 1976.
Ремизов 1953: Ремизов А. Мышкина дудочка. – Париж, 1953.
Ремизов 1994: Алексей Ремизов. Исследования и материалы. – СПб., 1994.
Родина 1997: Родина Г. И. Субъективизм интерпретации (о книге Й. Т. Бэра “Шопенгауэр и русская литература конца XIX – начала XX в.”) // Русский язык, культура, история: Сб. материалов II научной конференции лингвистов, литературоведов, фольклористов. – М., 1997. – Ч. II.
Семиотика 1983: Семиотика / Сост., вступ. статья и общая редакция Ю. С. Степанова. – М., 1983.
Смирнов 1994: Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. – М., 1994.
Старыгина 1996: Старыгина Н. Н. Поэтика игры в романе “На ножах” Н. С. Лескова // Филологические науки. – М., 1996. – № 3.
Старыгина 2000: Старыгина Н. Н. Образы-понятия как способ описания литературного процесса (на материале русской литература 1860-1870-х годов) // Вестник лаборатории аналитической филологии. – Йошкар-Ола, 2000.-Вып. 1.-С. 55–68.
Толстой 1978–1985: Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. – М., 1978 – 1985.
Федоров 1984: Федоров В. В. О природе поэтической реальности: Монография. – М., 1984.
Федоров 1994: Федоров В. В. Поэтический мир и творческое бытие. – Донецк, 1994.
Флоренский 1993: Флоренский П. А. Имена. – М., 1993.
Хализев 2002: Хализев В. Е. Теория литературы. – 3-е изд., испр. и доп. – М., 2002.
Хейзинга 1992: Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 1992.
Ходасевич 1993: Ходасевич В. Конец Ренаты // Брюсов В. Огненный ангел. – М., 1993.
Чанышев 1996: Чанышев А. Н. Философия как “филология”, как мудрость и как мировоззрение // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. – М., 1996. – № 6.
Чиликов 1983: Чиликов С. Г. Ценностное отношение личности как форма активности субъекта: Кандидатская диссертация – М., 1983.
Эйнштейн 1965: Эйнштейн А. Физика и реальность: Сб. статей. – М., 1965.
Эпштейн 1988: Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX–XX веков. – М., 1988.
Артсег 1999: Артсег. Трактат о “ценности” / Трактаты о таинственных объектах / Научн. ред. С. Г. Чиликов. – Йошкар-Ола, 1999. (Русская аналитическая философия.)
Артсег 2000: Артсег. Как человек может мыслить о том, что он мыслит // Вестник лаборатории аналитической филологии. – Йошкар-Ола, 2000. – № 1.
Арутюнова 1976: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл (логико-синтаксические проблемы). – М., 1976.
Арутюнова 1988: Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. – М… 1988.
Барлас 1991: Барлас Л. Г. Язык повествовательной прозы Чехова. Проблемы анализа. – Ростов-на-Дону, 1991.
Барт 1987: Барт Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Зарубежная эстетика и теория литературы. XIX–XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. – М., 1987.
Барт 1994: Барт Р. Избранные труды. Семиотика. Поэтика. – М., 1994.
Бахтин 1979: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М., 1979.
Бахтин 1986: Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. – М., 1986.
Бахтин под маской. Маска первая 1993: Бахтин под маской. Маска первая. Волошинов В. Н. Фрейдизм. – М., 1993.
Бахтин под маской. Маска вторая 1993: Бахтин под маской. Маска вторая. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении. – М., 1993.
Белянин 1997: Белянин В. П. Депрессивный компонент в русской литературе XIX века // Русский язык, культура, история: Сб. материалов II научной конференции лингвистов, литературоведов, фольклористов. – М., 1997.-Ч. II.
Блок 1960–1963: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. – М., Л., 1960–1963. – Т. 5.
Блок 1980–1983: Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. – М., 1980–1983.
Бюлер 1993: Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка / Пер. с нем. – М., 1993.
Волошинов 1995: Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. – СПб., 1995.
Вежбицкая 1996: Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. – М., 1996.
Гегель 1974: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. – М., 1974. – Т. 1. Наука логики.
Гиршман 1991: Гиршман М. М. Литературное произведение: Теория и практика анализа. – М., 1991.
Гиршман 1996: Гиршман М. М. Избранные статьи. – Донецк, 1996.
Грановская 1995: Грановская Л. М. О языке русской философской литературы XX века // Филологический сборник. – М., 1995.
Грановская. Русский язык 1995: Грановская Л. М. Русский язык в “рассеянии”: Очерки по языку русской эмиграции первой волны. – М., 1995.
Гришунин 1993: Гришунин А. Л. Автор как субъект текста // Известия АН. Сер. лит. и яз. – М., 1993. – Т. 52. – № 4.
Гумбольдт 1984: Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984.
Гумбольдт 1985: Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М., 1985.
Делёз 1995: Делёз Ж. Логика смысла. – М., 1995.
Достоевский 1930: Достоевский Ф. Фельетоны сороковых годов. – М., Л., 1930.
Достоевский 1979: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л., 1972–1990.
Достоевский 1987: Достоевский Ф. М. О русской литературе. – М., 1987.
Злыгостева 1982: Злыгостева Н. И. Философский и социально-политический анализ религиозно-мистических тенденций в русской литературе начала XX века: Автореферат кандидатской диссертации. – М., 1982.
Зощенко 1988: Зощенко М. М. Возвращенная молодость. Голубая книга. Перед восходом солнца. – Л., 1988.
Иванов 1996: Иванов Вячеслав. Материалы и исследования. – М… 1996.
Ильин 1996: Ильин И. А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин – Ремизов – Шмелев // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. – М., 1996–1999..-Т. 6.-Кн. 1.
Кант 1994: Кант И. Критика способности суждения. – М., 1994.
Кожевникова 1992: Кожевникова Н. А. Язык Андрея Белого. – М., 1992.
Кожевникова 1994: Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX–XX вв. – М., 1994.
Корман 1972: Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. – М., 1972.
Корман 1992: Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. – Ижевск, 1992.
Кривоносов 1993: Кривоносое А. Т. Естественный язык и логика. – М., Нью-Йорк, 1993.
Литературный ЭС 1987: Литературный энциклопедический словарь. – М., 1987.
Лихачев 1968: Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. – М., 1968. – № 8.
Маркс 1956: Маркс К. Из ранних произведений. – М., 1956.
Метафора 1988: Метафора в языке и тексте. – М., 1988.
Мещерский 1961: Мещерский А. Неизвестные письма И. А. Бунина // Русская литература. – Л., 1961. – № 4.
Новиков 1990: Новиков Л. А. Стилистика орнаментальной прозы Андрея Белого. – М., 1990.
Овсянников 1996: Овсянников М. Ф. Искусство как игра // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. – М., 1996. – № 2.
Орлов 1948: Орлов А. С. Язык русских писателей. – М., Л., 1948.
Ортега-и-Гассет 1991: Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. – М., 1991.
Падучева 1996: Падучева Е. В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). – М. 1996.
Переверзев 1995: Переверзев В. Н. Логистика: Справочная книга по логике. – М., 1995.
Поспелов 1978: Поспелов Г. Н. Теория литературы. – М., 1978.
Потебня 1976: Потебня А. А. Эстетика и поэтика. – М., 1976.
Ремизов 1953: Ремизов А. Мышкина дудочка. – Париж, 1953.
Ремизов 1994: Алексей Ремизов. Исследования и материалы. – СПб., 1994.
Родина 1997: Родина Г. И. Субъективизм интерпретации (о книге Й. Т. Бэра “Шопенгауэр и русская литература конца XIX – начала XX в.”) // Русский язык, культура, история: Сб. материалов II научной конференции лингвистов, литературоведов, фольклористов. – М., 1997. – Ч. II.
Семиотика 1983: Семиотика / Сост., вступ. статья и общая редакция Ю. С. Степанова. – М., 1983.
Смирнов 1994: Смирнов И. П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. – М., 1994.
Старыгина 1996: Старыгина Н. Н. Поэтика игры в романе “На ножах” Н. С. Лескова // Филологические науки. – М., 1996. – № 3.
Старыгина 2000: Старыгина Н. Н. Образы-понятия как способ описания литературного процесса (на материале русской литература 1860-1870-х годов) // Вестник лаборатории аналитической филологии. – Йошкар-Ола, 2000.-Вып. 1.-С. 55–68.
Толстой 1978–1985: Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. – М., 1978 – 1985.
Федоров 1984: Федоров В. В. О природе поэтической реальности: Монография. – М., 1984.
Федоров 1994: Федоров В. В. Поэтический мир и творческое бытие. – Донецк, 1994.
Флоренский 1993: Флоренский П. А. Имена. – М., 1993.
Хализев 2002: Хализев В. Е. Теория литературы. – 3-е изд., испр. и доп. – М., 2002.
Хейзинга 1992: Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 1992.
Ходасевич 1993: Ходасевич В. Конец Ренаты // Брюсов В. Огненный ангел. – М., 1993.
Чанышев 1996: Чанышев А. Н. Философия как “филология”, как мудрость и как мировоззрение // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. – М., 1996. – № 6.
Чиликов 1983: Чиликов С. Г. Ценностное отношение личности как форма активности субъекта: Кандидатская диссертация – М., 1983.
Эйнштейн 1965: Эйнштейн А. Физика и реальность: Сб. статей. – М., 1965.
Эпштейн 1988: Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX–XX веков. – М., 1988.
Глава 3. “Образ” (субъектно-семантическая разверстка)
§ 1. “Образ” как понятие
“Образ – это конкретная и то же время обобщенная картина человеческой жизни, созданная при помощи вымысла и имеющая эстетическое значение”
(Тимофеев 1963: 55).
«…Под образом понимается художественная целостность, будь то метафора или эпопея “Война и мир”»
(Гачев 1981: 4).
“Словесный поэтический образ – это небольшой фрагмент текста (от одного слова до нескольких строф или предложений), в котором отождествляются (сближаются) противоречащие в широком смысле понятия…”
(Павлович 1995: 14).
“Образ автора – это индивидуальная словесно-речевая структура, пронизывающая художественное произведение и определяющая взаимосвязь и взаимодействие всех его элементов”
(Виноградов 1971: 151–152).
Субъекты этих высказываний мыслят по формуле “это есть то”, дают определение понятию, тем самым, являясь теоретическими субъектами. Следовательно, в результате их деятельности, каковыми являются дефиниции, объективируются все свойства теоретического субъекта, все особенности теоретической деятельности.
Намереваясь рассмотреть содержание понятия “образ”, в предикативной части теоретический субъект использует или эмпирическое понятие “художественная целостность”, или обыденное словосочетание, совмещенное с натурфикацией – “картина человеческой жизни”.
В одном случае теоретический субъект полагает, что он раскрыл содержание понятия “образ”, так как использовал интуитивно ясное для него словосочетание – “картина жизни”.
Так теоретический субъект совершает первую ошибку.
«Дефинитивное суждение, воспроизводящее натурфицированное понятие в иллюзорной форме “вещи”, является натуралистической ошибкой теоретической деятельности»В другом случае, спрятавшись за профессиональными терминами, теоретический субъект посчитал понятие “образ” удовлетворительно определенным в силу того, что указал на “образ” как на “предмет как таковой” – “фрагмент текста”.
(Артсег 1993: 217).
Так теоретический субъект совершает вторую ошибку.
“Теоретический субъект, давая определение понятию, полагает, что он определяет действительное значение этого понятия. На самом деле теоретический субъект воспроизводит продукт эмпирического субъекта в форме предмета как такового” (Артсег 1993: 218).
Во всех случаях теоретический субъект совершает и третью ошибку.
“Теоретический субъект полагает, что значение предикации дефинитивного суждения есть действительное значение натурфицированного понятия.Если возможно определение “образа” через “картину жизни” или через “фрагмент текста”, то почему невозможно “образу” приписать все, что угодно: образ – это метафора, образ – это эпопея “Война и мир”, образ – это “словесный поэтический образ”…
На самом деле он не видит того, что предикация является его произвольностью, и каково бы ни было ее значение, откуда бы оно ни взялось, к чему бы ни относилось, – раз возникшее в дефиниции, оно будет с непреложностью приписано предмету как таковому”
(Артсег 1993: 219).
Развертывание именной части суждения – “образ автора”, “словесный поэтический образ” – тоже принимает участие в определении содержания понятия, но не в форме предикации в пределах суждения, а в форме приписания содержания атрибута содержанию имени.
Ошибка теоретического субъекта – четвертая:
“Теоретический субъект полагает, что его дефиниция потому имеет важное значение, что как именная часть, так и предикативная, указывают на один и тот же предмет, поэтому предикативная часть объясняет, что есть определяемое понятие.Теоретический субъект одну натурфикацию – “образ” – попытался определить через другие натурфикации – “картину человеческой жизни”, “фрагмент текста”, “художественную целостность”, “индивидуальную словесно-речевую структуру”, значения которых настолько неопределенны, что не способствовали раскрытию значения понятия “образ”.
На самом деле, совпадение именной и предикативной части теоретического суждения обусловлено природой суждения вообще, а именно реализацией предикативной функции этого суждения, приписывающего с необходимостью значение предиката значению имени, какими бы они ни были, и теоретический субъект видит их тождественность, но не видит, в силу чего они тождественны”
(Артсег 1993: 221).
Теоретический субъект пришел к теоретической тавтологии, не учитывая того, что как именную, так и предикативную части своей дефиниции, он взял из предыдущей деятельности – эмпирической, в пределах которой “образ” выступает в логической функции – как “слово”.
§ 2. “Образ” как слово
Если предметом деятельности субъекта является слово, логическая форма бытия, значит, этот субъект выступает в функции эмпирического субъекта. Эмпирический субъект натурфицирует логический объект, порождая натурфикации (эмпирические понятия).
Натурфикации возникают в силу того, что значение слова отрывается от субъекта высказывания, от того, кто порождает слово и его смысл. И тогда оказывается, что “образ” – “картина человеческой жизни”, созданная при помощи “вымысла”, т. е. созданная кем-то, но этот некто не учтен создателем дефиниции.
Если результат деятельности отрывается от субъекта деятельности, тогда способностью деятельности наделяется сам натурфицированный объект. “Словесно-речевая структура” оказывается способной “пронизывать” художественное произведение, “определять” взаимосвязь и взаимозависимость всех его элементов.
В начальном – как и в конечном – пункте человеческого мышления всегда стоит попытка ответить на вопросы: на что я должен указать, когда использую какое-либо понятие? Что я именую каким-либо словом?
Если учесть, что слово и понятие тождественны, отличаются друг от друга только способом использования, тогда дефиниция тождественна классификационному суждению, что, в свою очередь, означает присутствие в одном акте высказывания теоретического, эмпирического и обыденного субъектов. Если так, то понятие “образ” может выступать и как понятие, и как слово, и как наименование (последнее – в пределах обыденного мышления).
“Эмпирический субъект, наследуя все предшествующие формы деятельности, представляет за словом в превращенном виде исходную форму – вещь – как иллюзию, как превратное, искаженное представление своего собственного логического бытия”В анализируемых высказываниях наряду с “образом” натурфикациями являются: “картина человеческой жизни”, “вымысел”, “эстетическое значение”, “художественная целостность”, “широкий смысл понятия”… Натурфикации – естественный продукт человеческого мышления и словоупотребления, с этим необходимо согласиться, но человек должен знать, что он порождает в процессе собственной логической деятельности.
(Артсег 1993: 157).
Натурфикации возникают в силу того, что значение слова отрывается от субъекта высказывания, от того, кто порождает слово и его смысл. И тогда оказывается, что “образ” – “картина человеческой жизни”, созданная при помощи “вымысла”, т. е. созданная кем-то, но этот некто не учтен создателем дефиниции.
Если результат деятельности отрывается от субъекта деятельности, тогда способностью деятельности наделяется сам натурфицированный объект. “Словесно-речевая структура” оказывается способной “пронизывать” художественное произведение, “определять” взаимосвязь и взаимозависимость всех его элементов.
В начальном – как и в конечном – пункте человеческого мышления всегда стоит попытка ответить на вопросы: на что я должен указать, когда использую какое-либо понятие? Что я именую каким-либо словом?
Если учесть, что слово и понятие тождественны, отличаются друг от друга только способом использования, тогда дефиниция тождественна классификационному суждению, что, в свою очередь, означает присутствие в одном акте высказывания теоретического, эмпирического и обыденного субъектов. Если так, то понятие “образ” может выступать и как понятие, и как слово, и как наименование (последнее – в пределах обыденного мышления).
§ 3. “Образ” как наименование
Рассуждения об “образе” как слове, о том, как владеет словом эмпирический субъект, привели нас к необходимости посмотреть на предыдущую форму деятельности – на обыденного субъекта, т. е. на “образ” как наименование.
В этом случае слово “образ” выступает в функции нефиксированного именования, а субъект деятельности превращается в субъекта обыденной именующей или логической деятельности.
Обыденный субъект связан с предыдущей формой деятельности – практической. Практический субъект непосредственно владеет вещью, тогда как субъект обыденной деятельности “открывает для себя видимость вещи”.
Учитывая, что наименование атрибута и наименование вещи тождественны, в словах “картина”, “фрагмент”, “структура” мы имеем дело не только с натурфикациями, не только с атрибутами, обособившимися от предмета, но и в неявной форме с самими предметами – с “вещами”.
В этом случае слово “образ” выступает в функции нефиксированного именования, а субъект деятельности превращается в субъекта обыденной именующей или логической деятельности.
Обыденный субъект связан с предыдущей формой деятельности – практической. Практический субъект непосредственно владеет вещью, тогда как субъект обыденной деятельности “открывает для себя видимость вещи”.
Учитывая, что наименование атрибута и наименование вещи тождественны, в словах “картина”, “фрагмент”, “структура” мы имеем дело не только с натурфикациями, не только с атрибутами, обособившимися от предмета, но и в неявной форме с самими предметами – с “вещами”.