Страница:
“Все тонуло в ярких, но удивительно нежных и чистых красках северного утра. Выгоны, лозины, избы – все казалось снеговыми изваяниями. И на всем уже сиял огнистый блеск восходящего солнца. Турбин заглянул из форточки влево и увидал его за церковью во всем ослепительном великолепии, в морозном кольце с двумя другими, отраженными солнцами.Турбин не только по-авторски видит мир, но и обладает авторским эмоциональным комплексом, сходным, например, с тем, какой представлен в рассказе “На хуторе”.
– Поразительно! – воскликнул он…”
(2: 68–69).
“Темь, холод, запах угарной печки и одиночество встречали его в безмолвном училище”
(2: 63).
“Мечтал о жизни с достатком, думал вести хорошее знакомство, быть человеком просвещенным, следящим за наукой, за политикой. Эти мечты погибли.<…> День за днем тускнели эти мечты”В очередной раз Бунин изображает возможный трагический финал собственной судьбы. И страшится такой жизни, такого будущего.
(2: 63).
2.6. Судьба как жизнь обывательская семейная
Неприятие обывательской семейной жизни воссоздано в рассказе “Без роду-племени” (1897).
Персонаж – молодой человек Ветвицкий, мелкий служащий Он томится тоской “существования среди поголовного мещанства” (2: 152). Если Турбин изображен в его видении природного мира и отношениях с окружающими людьми, то Ветвицкий представлен несколько в ином ракурсе – в рефлексии и отношениях с девушкой, Еленой.
Рефлексия, т. е. размышления о самом себе, о своей судьбе, часто оборачивается у бунинских персонажей мечтательностью (сравним персонажей рассказов “На хуторе”, “Учитель”). О себе размышляет и Ветвицкий.
Несомненно, что в диалоге воплощено трагическое эмоциональное состояние юного Бунина, когда окружающие могли сказать ему: “Все ждете, что ваша ничтожная жизнь обратится в нечто необыкновенное!”
Героини “Темных аллей” будут по-иному вести себя в ситуации любовного расставания: они будут согласны с мужчинами (в конечном счете, – с автором) в том, что в жены они не годятся, что лучше того, что есть, не будет (“Чистый понедельник”, “Качели”).
В заключение этой темы вспомним:
Персонаж – молодой человек Ветвицкий, мелкий служащий Он томится тоской “существования среди поголовного мещанства” (2: 152). Если Турбин изображен в его видении природного мира и отношениях с окружающими людьми, то Ветвицкий представлен несколько в ином ракурсе – в рефлексии и отношениях с девушкой, Еленой.
Рефлексия, т. е. размышления о самом себе, о своей судьбе, часто оборачивается у бунинских персонажей мечтательностью (сравним персонажей рассказов “На хуторе”, “Учитель”). О себе размышляет и Ветвицкий.
“И я быстро постарел, выветрился нравственно и физически, стал бродягой в поисках работы для куска хлеба, а свободное время посвятил меланхолическим размышлениям о жизни и смерти, жадно мечтая о каком-то неопределенном счастье… Так сложился мой характер и так просто прошла моя молодость”Сцена заключительного объяснения Ветвицкого и Елены – одно из примечательных явлений во всем творчестве писателя. Многие персонажи Бунина выясняют отношения друг с другом, вплоть до Лики и Арсеньева, но только в этом рассказе героиня, Елена, говорит вслух то, о чем другие молчат.
(2: 154).
«– Ты не смеешь так говорить!.. Как ты… смеешь… когда я… так… относилась к тебе? Ты обманывал меня…В зрелом возрасте Бунин не раз отметит, что ему “суждена была жизнь” – “необыкновенная” (6: 222), но это в то время, когда его судьба уже состоялась. В 1890-е годы, когда еще только шел напряженный поиск своего места в жизни, были вполне допустимы подобные реакции на молодого писателя встречающихся ему в жизни людей.
– Зачем ты врешь? – перебил я ее. – Ты отлично знаешь, что я относился к тебе по-дружески. Но я не хочу вашей мещанской любви… Оставьте меня в покое!
– А я не хочу твоей декадентской дружбы! – крикнула Елена и отняла платок от глаз. – Зачем ты ломался? – заговорила она твердо, сдерживая рыдания и глядя на меня в упор с ненавистью. – Почему ты вообразил, что мной можно было играть?
Я опять резко перебил ее:
– Ты с ума сошла! Когда я играл тобою? Мы оба одиноки, оба искали поддержки друг в друге, – и, конечно, не нашли, – и больше между нами ничего не было.
– А, ничего! – снова крикнула Елена злобно и радостно. – Какой же такой любви вам угодно? Почему ты даже мысли не допускаешь равнять меня с собою? Я одна, меня ждет ужасная жизнь где-нибудь в сельском училище, я мелкая общественная единица, но я лучше тебя. А ты? Ты даже вообразить себе не можешь, как я вас ненавижу всех – неврастеников, эгоистов! Все для себя! Все ждете, что ваша ничтожная жизнь обратится в нечто необыкновенное!”
(2: 156).
Несомненно, что в диалоге воплощено трагическое эмоциональное состояние юного Бунина, когда окружающие могли сказать ему: “Все ждете, что ваша ничтожная жизнь обратится в нечто необыкновенное!”
Героини “Темных аллей” будут по-иному вести себя в ситуации любовного расставания: они будут согласны с мужчинами (в конечном счете, – с автором) в том, что в жены они не годятся, что лучше того, что есть, не будет (“Чистый понедельник”, “Качели”).
“Одна мысль о жизни без нее привела бы меня теперь в ужас, но и возможность нашей вечной неразлучности вызывала недоумение: неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей? Последнее – дети, дом – представлялось мне особенно нестерпимым”– так будет писать Бунин в романе “Жизнь Арсеньева. Юность”, вспоминая свой страх перед мещанской семейной жизнью.
(5: 230),
В заключение этой темы вспомним:
“…И я вдруг так живо почувствовал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался…”
(5: 37).
2.7. Судьба автора
“Полюбив, мы умираем”, – повторял Бунин поразившие его в юности слова романса Рубинштейна на стихи Гейне (Бунин 1993–1996. 4: 495).
Но: написав что-то, материализовав себя в слове, человек тоже умирает.
И возрождается – автором, т. е. текстом, произведением, теперь “живущим” вне его, в ком-то другом – в читателе.
Но: написав что-либо об авторе, став критиком (авторологом), т. е. опять же материализовав себя в слове, человек вновь умирает.
И возрождаемся…
Такова наша жизнь как витальный (жизненный) текст.
Таков наш витальный текст как рождение-смерть в круговороте действительности, культуры, искусства.
Но: написав что-то, материализовав себя в слове, человек тоже умирает.
И возрождается – автором, т. е. текстом, произведением, теперь “живущим” вне его, в ком-то другом – в читателе.
Но: написав что-либо об авторе, став критиком (авторологом), т. е. опять же материализовав себя в слове, человек вновь умирает.
И возрождаемся…
Такова наша жизнь как витальный (жизненный) текст.
Таков наш витальный текст как рождение-смерть в круговороте действительности, культуры, искусства.
1. Интенциальное содержание авторского сознания (“Жизнь Арсеньева. Юность”)
§ 3. “Моменты мира” автора
Автор обнаруживается в том, на что направлено его сознание – в интенциальном содержании сознания, а также в эмоциональном комплексе, объективированном в повествовании. Автор привносит в изображение свое видение мира и свой тип эмоциональности.
Анализируя центральное произведение Бунина, роман “Жизнь Арсеньева. Юность”, в пределах данной теоретической установки, будем иметь в виду следующее высказывание:
Роман “Жизнь Арсеньева. Юность” является квинтэссенцией авторства, вбирает в себя черты того типа авторства, который мы и называем “И. А. Бунин”.
В романе писатель “конструирует” себя – прошлого, юного, но уже в соответствии с представлениями зрелого периода жизни, представлениями о мире, о человеке, о себе, о словесном творчестве.
В романе запечатлен процесс постижения самого себя и в то же время процесс пересоздания себя.
Поэтому роман может быть прочитан как произведение автобиографическое: не в смысле равенства характера, обстоятельств жизни персонажа и писателя (об этом уже размышляли многие исследователи и мемуаристы), но в том смысле, что писатель наделил персонаж своим типом сознания, комплексом своих переживаний, овладевал собою, создавая “упрощенный и понятный образ” собственного человеческого, бытового и творческого “я”.
Анализируя центральное произведение Бунина, роман “Жизнь Арсеньева. Юность”, в пределах данной теоретической установки, будем иметь в виду следующее высказывание:
“…Нужно понять не технический аппарат, а имманентную логику творчества, и прежде всего нужно понять ценностно-смысловую структуру, понять контекст, в котором осмысливается творческий акт”, потому что “художественный стиль работает не словами, а моментами мира, ценностями мира и жизни…”Какими же “моментами мира” работает Бунин в своем итоговом вершинном произведении?
(Бахтин 1979: 168, 169).
Роман “Жизнь Арсеньева. Юность” является квинтэссенцией авторства, вбирает в себя черты того типа авторства, который мы и называем “И. А. Бунин”.
В романе писатель “конструирует” себя – прошлого, юного, но уже в соответствии с представлениями зрелого периода жизни, представлениями о мире, о человеке, о себе, о словесном творчестве.
В романе запечатлен процесс постижения самого себя и в то же время процесс пересоздания себя.
Поэтому роман может быть прочитан как произведение автобиографическое: не в смысле равенства характера, обстоятельств жизни персонажа и писателя (об этом уже размышляли многие исследователи и мемуаристы), но в том смысле, что писатель наделил персонаж своим типом сознания, комплексом своих переживаний, овладевал собою, создавая “упрощенный и понятный образ” собственного человеческого, бытового и творческого “я”.
§ 4. Эмоциональная основа авторского сознания
4.1. Впечатлительность
Главная особенность бунинского стиля (того, что на поверхности повествования, в самом словесном изображении) сразу была понята современниками писателя. Известны слова 3. Гиппиус: “король изобразительности”.
Так оно и есть – и в стихах: “Лес, точно терем расписной…” (“Листопад”), и в прозе, вплоть до последних рассказов.
Бунин не был бы Буниным без необычайной впечатлительности. Жизненную свою впечатлительность и связанную с ней словесную изобразительность он рано осознал в себе.
Эти два момента – жизненный и собственно художественный – слились в нем воедино. Ими он и работал как ценностно-смысловыми “моментами мира”. Их он культивировал, им служил до самой смерти. Под них “подверстал” и эстетическую программу, и поэтику своих произведений. Отсюда – определенный отбор жизненных коллизий, отсюда – своеобразие религиозных представлений, свой образ Льва Толстого, своя концепция любви.
Бунин из года в год размышлял над своеобразием своего мировосприятия.
В каждом отдельном случае необходимо понять “качество” этой впечатлительности (авторскую эмоциональность) и – далее – ее направленность на те или иные сферы бытия.
Какого же “качества” эта впечатлительность (и далее – на что она направлена)?
Так оно и есть – и в стихах: “Лес, точно терем расписной…” (“Листопад”), и в прозе, вплоть до последних рассказов.
“Я встаю, неслышно сбегаю в прихожую, отворяю наружную дверь: свежесть ночного воздуха, терраса и пальмы на ней, сад по уступам внизу – и уже неподвижное в белой звездной россыпи небо…”В романе “Жизнь Арсеньева. Юность” Бунин размышляет над формированием основных особенностей своей натуры, которые обусловили наличие данной изобразительности, вещественности, фактурности.
(“Мистраль”) (5: 519).
Бунин не был бы Буниным без необычайной впечатлительности. Жизненную свою впечатлительность и связанную с ней словесную изобразительность он рано осознал в себе.
Эти два момента – жизненный и собственно художественный – слились в нем воедино. Ими он и работал как ценностно-смысловыми “моментами мира”. Их он культивировал, им служил до самой смерти. Под них “подверстал” и эстетическую программу, и поэтику своих произведений. Отсюда – определенный отбор жизненных коллизий, отсюда – своеобразие религиозных представлений, свой образ Льва Толстого, своя концепция любви.
Бунин из года в год размышлял над своеобразием своего мировосприятия.
“Люди спасаются только слабостью своих способностей, – слабостью воображения, внимания, мыслей, иначе нельзя было бы жить.
Толстой сказал про себя однажды:
– Вся беда в том, что у меня воображение немного живее, чем у других…
Есть и у меня эта беда”
(“Окаянные дни”, запись 11 марта 1918 года) (Бунин 1990: 262).
«“Я как-то физически чувствую людей”, записал однажды про себя Толстой. Вот и я тоже. Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности, “пристрастности”. Для большинства даже и до сих пор “народ”, “пролетариат” только слова, а для меня это всегда – глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге – все естество произносящего ее”
(“Окаянные дни”, запись 17 апреля 1918 года) (Бунин 1990: 271).
«“Я как-то физически чувствую людей” (Толстой). Я в с е физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!”Таких высказываний у Бунина много, но критику назвать главной особенностью писателя его впечатлительность – это еще ничего не сказать по существу. Многие, если не большинство, настоящих писателей обладают обостренным мирочувствованием.
(дневниковая запись 9/22 января 1922 года) (6: 437).
В каждом отдельном случае необходимо понять “качество” этой впечатлительности (авторскую эмоциональность) и – далее – ее направленность на те или иные сферы бытия.
“Это было уже начало юности, время для всякого удивительное, для меня же, в силу некоторых моих особенностей, оказавшееся удивительным особенно: ведь, например, зрение у меня было такое, что я видел все семь звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги…”Так в романе говорится о том же, о чем и в дневниковых записях, и далее эта особенность бунинского автобиографического персонажа называется: “обостренным чувством жизни и смерти” (5: 23), “повышенной впечатлительностью” (5: 27), “не совсем обычной впечатлительностью”(5: 56), “повышенной восприимчивостью к свету и воздуху, к малейшему их различию” (5: 141).
(5: 80).
Какого же “качества” эта впечатлительность (и далее – на что она направлена)?
4.2. Страстность
Содержание слова “впечатлительность” в самом тексте романа конкретизируется словом “страсть” (“страстный”, “сладостный”).
Первая поездка юного Арсеньева в город:
В значении слова можно выделить по крайней мере три оттенка: страсть как сильно выраженное чувство; страсть как чувство одновременно восторженное и радостное, тяжелое и “томящее”; страсть как сладострастие, как “любовь” “с преобладанием чувственного влечения”, как о том говорят наши толковые словари.
В словаре Даля: страсть – “страдание, мука, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска”. Этот оттенок слова будет важен для нас при анализе религиозных представлений Бунина.
Пока же отметим, что авторскую эмоциональность, воплощенную в романе и рефлектируемую автором, мы вправе так и обозначить – как страстную – в указанных трех оттенках значения слова.
Но преобладает в романе смысловое наполнение “страсти” как страсти-страдания, радости-горя, восторга-отчаяния.
Особая восприимчивость была для Арсеньева (и автора) источником и наслаждений и страданий, последнее усугублялось непониманием со стороны близких людей.
“Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне…” Арсеньева – тоже “не понимают”… Арсеньев обращается к любимой женщине – Лике:
Авторское сознание, воплощенное в романе, – по своей эмоциональной основе – страстное. Тип страстности – антиномичный, выражающийся в стилистике оксюморона.
Первая поездка юного Арсеньева в город:
“Тут я впервые испытал сладость осуществляющейся мечты…”Первые впечатления от предметного мира:
(5: 10).
“С каким блаженным чувством, как сладострастно касался я и этого сафьяна, и этой упругой, гибкой ременной плеточки!”Воспоминание о кинжале:
(5: 11).
“Какой сладострастный восторг охватил меня при одном прикосновении к этой гладкой, холодной, острой стали!”Воспоминание о сабле:
(5: 29).
“Откуда взялась моя страстная и бесцельная любовь к ней?”Начало восприятия женщины (девочки Саши):
(5: 30).
“…Вдруг испытал что-то особенно сладостное и томящее: первый проблеск самого непонятного из всех человеческих чувств…”Чтение произведений Пушкина, Гоголя:
(5: 31).
“К одному я был холоден и забывчив, другое ловил с восторгом, со страстью, навсегда запоминая, закрепляя за собой, – и чаще всего действовал при этом с удивительной верностью чутья и вкуса”Слово “страсть” становится ключевым в романе: “страсть ко всякому самоистреблению”, страсть к девочке Анхем, “горькая страстность”, “кочевая страсть”.
(5: 35).
В значении слова можно выделить по крайней мере три оттенка: страсть как сильно выраженное чувство; страсть как чувство одновременно восторженное и радостное, тяжелое и “томящее”; страсть как сладострастие, как “любовь” “с преобладанием чувственного влечения”, как о том говорят наши толковые словари.
В словаре Даля: страсть – “страдание, мука, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска”. Этот оттенок слова будет важен для нас при анализе религиозных представлений Бунина.
Пока же отметим, что авторскую эмоциональность, воплощенную в романе и рефлектируемую автором, мы вправе так и обозначить – как страстную – в указанных трех оттенках значения слова.
Но преобладает в романе смысловое наполнение “страсти” как страсти-страдания, радости-горя, восторга-отчаяния.
Особая восприимчивость была для Арсеньева (и автора) источником и наслаждений и страданий, последнее усугублялось непониманием со стороны близких людей.
“Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне…” Арсеньева – тоже “не понимают”… Арсеньев обращается к любимой женщине – Лике:
«Я говорил, как несказанно жаль было мне эту раскидистую березу, сверху донизу осыпанную мелкой ржавой листвой, когда мужики косолапо и грубо обошли, оглядели ее кругом и потом, поплевав в рубчатые, звериные ладони, взялись за топоры и дружно ударили в ее пестрый от белизны и черни ствол… “Ты не можешь себе представить, как страшно мокро было все, как все блестело и переливалось!” – говорил я и кончил признанием, что хочу написать об этом рассказ. Она пожала плечами:Лика не понимает, когда “слишком много описаний природы”. Для Арсеньева – “нет никакой отдельной от нас природы”, “каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни” (5: 183).
– Ну, миленький, о чем же тут писать? Что ж все природу описывать!»
(5: 185).
Авторское сознание, воплощенное в романе, – по своей эмоциональной основе – страстное. Тип страстности – антиномичный, выражающийся в стилистике оксюморона.
§ 5. Предметное содержание авторского сознания
5.1. Природно-предметный мир
Страстное авторское сознание направлено на природно-предметный мир.
Этот мир существует и для персонажа и для автора как часть их жизни, их души. Поэтому целые страницы романа – это описания природы, города, внешнего вида людей.
Этот мир существует и для персонажа и для автора как часть их жизни, их души. Поэтому целые страницы романа – это описания природы, города, внешнего вида людей.
“Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать…”
(5: 200).
“Если писать о разорении, то я хотел бы выразить только его поэтичность”Обостренное чувствование природно-предметного мира проникает в эстетику и поэтику Бунина, присутствует в романе в каждой частице повествования.
(5: 208–209).
“Пройдя несколько шагов, я тоже лег на землю, на скользкую траву, среди разбросанных, как бы гуляющих вокруг меня светлых, солнечных деревьев, в легкой тени двух сросшихся берез, двух белоствольных сестер в сероватой мелкой листве с сережками, тоже подставил руку под голову и стал смотреть то в поле, сиявшее и ярко желтевшее за стволами, то на это облако. Мягко тянуло с поля сушью, зноем, светлый лес трепетал, струился, слышался его дремотный, как будто куда-то бегущий шум. Этот шум иногда возрастал, усиливался, и тогда сетчатая тень пестрела, двигалась, солнечные пятна вспыхивали, сверкали и на земле и в деревьях, ветви которых гнулись и светло раскрывались, показывая небо…”Бунин словесно живописует картину леса, причем в описании объективируется не только авторское видение (зрение), но и обоняние, осязание, слух. Бунинский пейзаж – отражение природы подвижной, переменчивой, красочной, “картинной” – в свете тонкого импрессионистского восторженного миропереживания.
(5: 47).
5.2. Женщина
Вторым объектом, на который постоянно направлено авторское сознание, является женщина. В романе изображено взросление персонажа-мужчины, формирование его страстного отношения к женщине.
Отношение к женщине формируется у Арсеньева в основном во время его любви к Лике. Восхищение Ликой сложным образом соотносится в душе персонажа с неприятием семейной жизни.
Вспомним:
Персонаж наделен авторским типом сознания, такого сознания, для которого мир, люди существуют только в пределах собственного отношения к ним.
Замечу на полях. Эта тема разнонаправленности жизненных интересов мужчины и женщины не характерна для Бунина. Вероятно, она слишком неэстетична, слишком “груба”, может быть, личностно болезненна.
Вспомним из рассказа “Без роду-племени”:
Однако утрата Лики переживается Арсеньевым трагически.
“Когда она быстро подошла к нам и, приветливо играя агатовыми глазами, свободно и крепко пожала нам руки своей маленькой ручкой в узкой черной перчатке, быстро заговорила и засмеялась, раза два мельком, но любопытно взглянув на меня, я впервые в жизни так живо и чувственно ощутил все то особенное и ужасное, что есть в женских смеющихся губах, в детском звуке женского голоса, в округлости женских плечей, в тонкости женской талии, в том непередаваемом, что есть даже в женской щиколке, что не мог вымолвить ни слова”Отношение к женщине так же напряженно, как и к природнопредметному миру. Та же гамма чувств: от восторга – к отчаянию.
(5:70).
Отношение к женщине формируется у Арсеньева в основном во время его любви к Лике. Восхищение Ликой сложным образом соотносится в душе персонажа с неприятием семейной жизни.
Вспомним:
“…Неужели и впрямь мы сошлись навсегда и так вот и будем жить до самой старости, будем, как все, иметь дом, детей? Последнее – дети, дом – представлялось мне особенно нестерпимым”В любви Арсеньева к Лике преобладают чувственный и эстетический моменты. Арсеньев любит не столько Лику, сколько свое наслаждение ею, сколько свое “отражение” в ней.
(5: 230).
“Сильнее всего я чувствовал к ней любовь в минуты выражения наибольшей преданности мне, отказа от себя, веры в мои права на какую-то особенность чувств и поступков”
(5: 231).
“Мне казалось, что я так люблю ее, что мне все можно, все простительно”
(5: 233).
“– Как ты можешь меня ревновать? Я вот смотрю на твою несравненную руку и думаю: за одну эту руку я не возьму всех красавиц на свете! Но я поэт, художник, а всякое искусство, по словам Гете, чувственно”Арсеньев хочет, чтобы Лика любила в нем его поэтическую натуру, особенность его мировосприятия – то главное, что есть в нем.
(5: 236).
«Мне долго казалось, что достаточно сказать: “Знаешь эти осенние накатанные дороги, тугие, похожие на лиловую резину, иссеченные шипами подков и блестящие под низким солнцем слепящей золотой полосой?” – чтобы вызвать ее восторг»
(5: 185).
“Я страстно желал делиться с ней наслаждением своей наблюдательности, изощрением в этой наблюдательности, хотел заразить ее своим беспощадным отношением к окружающему и с отчаянием видел, что выходит нечто совершенно противоположное моему желанию сделать ее соучастницей своих чувств и мыслей”Арсеньев ищет в Лике родственное мировосприятие. Принять другого человека таким, какой он есть – принять “другого” – Арсеньев не в состоянии.
(5: 187).
Персонаж наделен авторским типом сознания, такого сознания, для которого мир, люди существуют только в пределах собственного отношения к ним.
Даже во время жизни с Ликой Арсеньев верен своему давнему желанию, своей мечте: “видеть и любить весь мир, всю землю, всех Наташ и Марьянок”
(5: 137).
Даже неосуществленные связи рождают в нем “боль большой потери”Естественно, что такой образ мыслей и чувств несовместим с желаниями обыкновенной женщины.
(5: 213).
Замечу на полях. Эта тема разнонаправленности жизненных интересов мужчины и женщины не характерна для Бунина. Вероятно, она слишком неэстетична, слишком “груба”, может быть, личностно болезненна.
Вспомним из рассказа “Без роду-племени”:
“Почему ты даже мысли не допускаешь равнять меня с собою?”Тем более оказалось безнадежным для Арсеньева обращаться к Лике в поисках отклика на свое поэтическое восприятие мира.
(2: 156).
Однако утрата Лики переживается Арсеньевым трагически.
“Думаю, что я не застрелился в эту ночь только потому, что твердо решил, что все равно застрелюсь, не нынче, так завтра”
(5: 243).
5.3. Творчество
Третий объект, на который направлено авторское сознание в романе, – творчество. Арсеньев понимает, что в жизни есть “нечто неотразимо-чудесное – словесное творчество” (5: 82).
По поводу чтения книг Сумарокова, Державина, Жуковского, Баратынского:
Одиннадцатая глава пятой книги романа посвящена описанию редакции газеты, в которой работает Арсеньев. Эта глава состоит из ряда портретов-описаний, зарисовок членов редакции, посетителей. Бунин достигает динамизма, характерности в описаниях внешнего вида персонажей, как и в описаниях природы. Для него такое изображение – более правдиво, чем изображение “народного быта”.
Страстность натуры Бунина выразилась в дневниковых записях, фиксирующих процесс творчества.
По поводу чтения книг Сумарокова, Державина, Жуковского, Баратынского:
“С этими томиками я пережил все свои первые юношеские мечты, первую полную жажду писать самому, первые попытки утолить ее, сладострастие воображения”В согласии со страстностью своей натуры Бунин вырабатывает эстетическую программу, в основе которой – точное, подробное описание природно-предметного мира и людей как части этого мира.
(5: 88).
“На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам… Наблюдение народного быта? Ошибаетесь, – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!”Бунин полемически отвергает тенденциозность в творчестве, не замечая того факта, что абсолютизация изображения мира и человека в их внешней природно-предметной выраженности тоже является тенденциозностью.
(5: 201).
Одиннадцатая глава пятой книги романа посвящена описанию редакции газеты, в которой работает Арсеньев. Эта глава состоит из ряда портретов-описаний, зарисовок членов редакции, посетителей. Бунин достигает динамизма, характерности в описаниях внешнего вида персонажей, как и в описаниях природы. Для него такое изображение – более правдиво, чем изображение “народного быта”.
“Я мучился желанием писать что-то совсем другое, совсем не то, что я мог писать и писал: что-то то, чего не мог. Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное писания – какое это редкое счастье! – и какой душевный труд!”Так действительность воплощается в слово только в той ее части, которая постигается страстным, чувственным отношением автора к миру. Так осознается своеобразие своего видения мира – изображается только то, что видится.
(5: 196).
«Я, как сыщик, преследовал то одного, то другого прохожего, глядя на его спину, на его калоши, стараясь что-то понять, поймать в нем, войти в него… Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы “бороться с произволом и насилием, защищать угнетенных и обездоленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности, современности, ее настроений и течений!”»Конечно, данная позиция является не менее тенденциозной, чем любая другая. Факт творчества становится формой реализации эстетизма и страстности автора, каким он был бы и в других случаях, например, формой реализации спокойно-рационалистического, идейно определенного отношения к миру.
(5: 200).
Страстность натуры Бунина выразилась в дневниковых записях, фиксирующих процесс творчества.
«“Генриха” (рассказ из книги “Темные аллеи”. – И. К.) перечитал, кое-что черкая и вставляя, нынче утром. Кажется, так удалось, что побегал в волнении по площадке перед домом, когда кончил. Одно осталось – помоги и спаси, Господи»
(дневниковая запись 1940 года) (6: 478).
«Час ночи. Встал из-за стола – осталось дописать несколько строк “Чистого понедельника”. Погасил свет, открыл окно проветрить комнату – ни малейшего движения воздуха; полнолуние, ночь неяркая, вся долина в тончайшем тумане, далеко на горизонте неясный розовый блеск моря, тишина, мягкая свежесть молодой древесной зелени, кое-где щелкание первых соловьев… Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и в работе!»Эти реакции на творческий акт вполне соответствуют типу личности, воссозданному в Арсеньеве.
(дневниковая запись 1944 года) (6: 533).
5.4. Интеллектуальная рефлексия
Четвертым объектом авторского сознания в романе является автобиографический персонаж, его самоанализ – рефлексия.