Келли Кэти. Мужчины свои и чужие

   – Вот как.
   Они немного постояли. Анна никогда не была ласковой, не любила целоваться и обниматься, но сегодня Ханна решила забыть об этом. Она крепко обняла мать и прижала к себе. Анна расслабилась и оставалась в объятиях дочери с минуту.
   – Тебе лучше ехать, – хмуро сказала она. – Сегодня все будут возвращаться домой, так что стоит выехать пораньше.
   – Еду, – улыбнулась Ханна. – Звони мне, хорошо?
   – Тебя никогда нет! – сказала Анна. – Постоянно где-то бродишь. И правильно делаешь.
   Дорога домой короче не показалась. Ханна ехала, и серд­це ее пело. Она чувствовала себя так, будто родилась заново. Что с того, что Феликс не умеет держать слово? Это его про­блема. Ей он не нужен. Она сильная и умная. Что актеру и плейбою делать с такой женщиной?
   Ханна начала заново планировать свою жизнь. Пора пус­кать корни, покупать дом. Если бы она не промотала все свои заработки на шикарные платья для тусовок, чтобы Фе­ликс мог ею гордиться, у нее были бы сейчас деньги на пер­вый взнос. Что же, она снова накопит денег! Она сделает ка­рьеру, у нее будет собственный дом и независимость. А Фе­ликс путь пойдет и повесится!

18

   Эмма так и не поняла, каким образом Кирстен удалось отговориться от рождественского ужина. Но Джимми пребы­вал в полной уверенности, что его любимая дочь больна и не может оставить постель ради куска фаршированной индейки и укрепления семейных уз.
   – Бедняжка, она так устает, – сказал он, вешая трубку и возвращаясь на кухню, где Эмма с прилипшими ко лбу воло­сами, наверное, уже в десятый раз переворачивала индейку и поливала ее жиром. – Знаешь, что я думаю? – Джимми под­мигнул жене: – Кирстен беременна! Она пока ничего не го­ворит, но я уверен. Она рассказывала, что ее тошнит.
   Он весь раздулся, как жаба, от гордости, и Эмма резко за­хлопнула дверцу духовки. Она была абсолютно уверена, что беременностью там и не пахнет. Скорее вчерашнее похмелье. Каждый год накануне Рождества Кирстен с группой старых друзей направлялись в бар «Подкова», где бурно проводили время за коктейлями из шампанского. Затем ехали к кому-нибудь домой, где веселье продолжалось до утра. Одного из невезучих назначали водителем, и он развозил пьяных собу­тыльников по домам. Обычно короткую соломку вытягивал Патрик.
   Эмма готова была прозакладывать свой новый лиловый мохеровый свитер, который Пит подарил ей на Рождество, что сестра ее сейчас валяется в кровати, пьет сельтерскую воду и стонет, что никогда больше не прикоснется к коктей­лю. Зараза!
   Эмма всей душой ненавидела эти рождественские вечера у родителей, куда также приглашалась их старая тетка и хо­лостой брат Джимми Юджин. Эмма боялась, что это и без того мучительное предприятие будет еще тяжелее перенести в этом году. Правда, мать вела себя вполне нормально пос­ледние несколько недель, но Эмма понимала, что это лишь дело времени, а предпраздничные хлопоты вполне могли вы­звать новый приступ.
   Анна-Мари обычнЪ заказывала все заранее, за месяц до Рождества, но на этот раз она ничего не сделала, и Эмме пришлось бегать по магазинам чуть ли не в последний день. Она очень надеялась, что Кирстен ей поможет, но не тут-то было.
   – Я позвоню Патрику, – внезапно сказала она. – Спро­шу, как Кирстен. Ты ведь знаешь, она настоящий ипохонд­рик. Наверняка у нее простой насморк.
   – Не вздумай! – прорычал отец. – Бедная девочка боле­ет, а тебе просто не хочется помогать матери готовить ужин. Лень, вот в чем все дело.
   Эмма открыла было рот, чтобы возразить, сказать, что все готовит она, но увидела лицо Анны-Мари, на котором было написано смятение, и прикусила язык. В одной руке мать держала банку с бобами, а в другой – сбивалку для яиц и пыталась этой сбивалкой открыть банку.
   – Ладно, папа, – пробормотала Эмма. – Я не стану зво­нить Патрику. Ты прав. – Она осторожно взяла банку и сби­валку из рук матери. – Мам, ты все уже сделала. Не хочешь посидеть и поболтать с тетушкой? Я принесу вам шерри, и вы сможете послушать хоралы по телевизору.
   Оставив их в гостиной, Эмма пошла на кухню и оттуда позвонила Питу домой. Он собирался ужинать со своими ро­дителями. Обычно они проводили Рождество по очереди с одной из семей, но в прошлом году пообещали друг другу, что нарушат традицию и останутся ужинать в своем собст­венном доме. Все могло бы получиться, потому что родители Пита прекрасно понимали сына. Зато Джимми О'Брайен вы­разил недовольство.
   – Пусть Пит тоже сюда приходит, – распорядился он, – вот и будете вместе.
   – Не в этом дело… – пыталась объяснить Эмма. Напрас­но старалась. Чтобы облегчить себе жизнь, она снова пошла на компромисс.
   – Привет, Пит, – сказала она в трубку, жалея, что его нет рядом.
   – Привет, милая, – отозвался он. – Жаль, что тебя здесь нет. Я скучаю.
   – Не надо! – простонала она. – Я сама не могу дождать­ся вечера. Ты уверен, что твоя мама не станет возражать, если я появлюсь позже?
   – Да нет, она ужасно хочет тебя видеть. Она сказала мне, какой приготовила тебе подарок. Уверен, ты будешь в вос­торге.
   Эмма ничего не могла поделать, на глаза навернулись слезы. Как бы ей хотелось оказаться сейчас с Питом на кухне у Шериданов! За стол они обычно садились в половине шес­того. В доме редко бывало спиртное, но этой дружной семье не требовалась ни выпивка, ни телевизор. В родительском же доме Эмме больше всего нравилось время после ужина, когда все, изрядно выпив, садились перед телевизором смотреть какой-нибудь фильм. На время воцарялся мир. Она мечтала об этих двух часах покоя, но прежде надо было пережить ужин.
   Со слезами распрощавшись с Питом, Эмма позвонила сестре. Трубку снял Патрик.
   – У тебя грустный голос, – сказала Эмма.
   – Есть от чего! Мадам в постели с жутким похмельем, и в доме нет ничего на рождественский ужин, – мрачно сооб­щил ее зять. – Она ничего не ест, потому что утверждает, что каждый раз, как открывает глаза, у нее кружится голова.
   – У нее не так бы голова закружилась, будь она ко мне поближе! – обиженно сказала Эмма. – Я бы придушила ее за то, что она увернулась от ужина здесь. Тут настоящий кош­мар. Индейка повесилась бы, если бы уже не была мертвой.
   – Веселенький денек, как обычно? – спросил Патрик.
   – Ты все правильно понял. И я беспокоюсь о маме. Вдруг ее снова понесет? Я боюсь, мне одной не справиться, вот по­чему я хотела, чтобы Кирстен была здесь.
   – Что значит «понесет»? – удивленно спросил Патрик.
   – Ну, знаешь, как тогда в магазине.
   – Ты не обижайся, Эмма, но я понятия не имею, о чем ты говоришь.
   – Ты хочешь сказать, Кирстен тебе не рассказала? – Эмма была вне себя от возмущения. Поверить невозможно, но Кирстен даже не упомянула о материнских проблемах. – Я не могу сейчас разговаривать, – прошептала она, – но попроси жену рассказать тебе, что случилось в начале месяца, когда мы с мамой ходили по магазинам. Я очень за нее бес­покоюсь…
   Ужин был сплошным кошмаром. Тетка объявила, что индейка жесткая, брюссельская капуста несъедобная, а под­ливка напоминает матрац. Джимми с ней согласился, по­скольку во всем была виновата Эмма. Анна-Мари без всяко­го интереса ковырялась в тарелке. Только дядя Юджин ел с аппетитом холостяка, который соскучился по домашней пище.
   После ужина Эмма отправила всех в гостиную и включила телевизор.
   – Я скоро приду, – весело сообщила она, не имея ни ма­лейшего желания к ним присоединяться.
   Она собиралась прибраться, вымыть кастрюли и сково­родки и пойти отдохнуть в оранжерею. Родственники обой­дутся без нее. Но ничего не вышло. Джимми разыскал ее там и погнал в гостиную, как отбившуюся от стада корову.
   Неожиданно пришло спасение – раздался звонок в дверь.
   – Я открою, – быстро сказала Эмма, вскочила и выбе­жала в холл. К ее удивлению, в дверях стояли Патрик и Кирс­тен с зеленым лицом.
   – Мы не могли позволить тебе мучиться здесь в одиночестве, – сказал Патрик.
   – Очень даже могли, – проворчала Кирстен, проходя мимо сестры и поспешно направляясь на кухню, чтобы попить воды.
   – Я заставил ее рассказать мне, что случилось с вашей мамой, – прошептал Патрик Эмме. – Все это ужасно.
   – Только ты и Пит относитесь к этому серьезно, – ска­зала Эмма, радуясь присутствию Патрика. Он был очень сильным человеком, Джимми никогда им не помыкал, хотя Кирстен себе в этом не отказывала.
   – А где Пит?
   Эмма подняла глаза к потолку.
   – На это Рождество мы должны были идти к его родите­лям, но папа настаивал, чтобы мы пришли сюда. Вот мы и решили разделиться. Я позже туда поеду.
   – Почему бы тебе не поехать сейчас? – сжалился над ней Патрик. – Мы останемся до вечера.
   – Ты не можешь уехать! – прошипела Кирстен, которая как раз вышла из кухни и услышала последнюю фразу. – Не собираюсь сидеть весь вечер с этой проклятой… О, привет, тетя! Как вы поживаете? Какое на вас красивое платье, – за­щебетала она, потому что в дверях гостиной появились тетка и отец.
   – Кирстен, радость моя! Счастливого Рождества! – вос­кликнул Джимми О'Брайен.
   Последовали поцелуи и объятия, даже Анна-Мари, каза­лось, вышла из транса и приветствовала вновь прибывших.
   – Твои подарки под елкой, – радостно сообщила она младшей дочери. – Я и о тебе не забыла, Патрик.
   Иногда Эмма, наблюдая за ней, начинала думать, что ма­теринская проблема существует только в ее воображении. Еще несколько минут назад Анна-Мари молча сидела, одно­сложно отвечая на вопросы мужа. Но сейчас она была душой компании, смеялась и шутила. Или она так любит Кирстен, что приходит в себя только в ее обществе?..
   В полном смятении Эмма схватила пальто и сумку. – Поехала к Питу, – тихо сказала она Патрику. Он сочувственно кивнул, и она выскользнула из дома, прежде чем кто-либо успел заметить. Наверняка родители обидятся, что она не расцеловала всех на прощание, но она не могла больше разыгрывать из себя послушную дочь. Те­перь ей хотелось поскорее присоединиться к мужу.
   – Может, я все придумала? – спросила она его час спус­тя, после того как все встретили ее с распростертыми объ­ятиями, осыпали подарками и напоили чаем. – Может быть, мне только кажется, что мама больна? Она была совершенно нормальной после приезда Кирстен. Наверное, это у меня крыша поехала. Пит обнял ее.
   – Не придумывай, малыш. Ты самая разумная в этой семье. И ты ведь только что рассказала, как она пыталась от­крыть банку сбивалкой для яиц. Это ведь не слишком нормально? Просто твоя мать обожает Кирстен и все сделает, чтобы не огорчать ее. Она изо всех сил старается при ней ка­заться нормальной и только с тобой может позволить себе расслабиться и показать, как она себя в самом деле чувствует. Эмма с сомнением покачала головой.
   – Не может же человек по собственной воле выбирать время, когда тебе во всем путаться, а когда нет. – Она устало потерла глаза. – Жаль, что я так мало знаю про болезнь Альцгеймера. Может быть, книгу поискать? Или пойти к врачу и с ним поговорить?
   – О чем с врачом поговорить? – спросила миссис Шери­дан, которая пришла спросить, не хотят ли они поиграть в слова.
   – Так, ни о чем, – улыбнулась Эмма. Ей совсем не хоте­лось нарушать праздничное настроение еще и в этом доме.
   На следующий день Патрик и Кирстен появились в доме Эммы и Пита с бутылкой шампанского и огромной коробкой дорогих шоколадных конфет.
   – В честь примирения! – заявила Кирстен, проходя кухню. – Давайте прямо сразу и откроем.
   На этот раз она прекрасно выглядела – ничего зеленого, кроме сережек с изумрудами, которые Патрик подарил ей на Рождество.
   – Они подходят к моему кольцу, – сказала Кирстен, на­клоняя голову, чтобы Эмма могла оценить серьги.
   – Прелестные, – признала Эмма, вынимая бокалы для шампанского. – И пальто тоже новое?
   – Господи, нет, оно как раз древнее, – ответила Кирс­тен, небрежно проведя рукой по длинному кожаному пальто, которого Эмма раньше не видела. – Кстати, Патрик едва не убил меня, когда я ему рассказала о маме. Но, Эмма, мы ведь не знаем ничего наверняка, и я думаю, что ты чересчур бо­лезненно на все реагируешь…
   Эмма вырвала бутылку из рук сестры.
   – Вот этого не надо! Если хочешь выпить, неси бокалы в гостиную.
   Пит, Патрик и Эмма пришли к единому мнению, что с Анной-Мари что-то неладно.
   – Моя бабушка стала такой же перед смертью, – сказал Патрик. – Тогда это называли старческим маразмом. Теперь используют разные названия: слабоумие, болезнь Альцгеймера… Я тут передачу видел по телевизору, это какой-то кош­мар.
   Они немного помолчали – даже Кирстен, потягивающая шампанское с таким видом, будто у нее нет никаких забот.
   – Так что же нам делать? – спросила Эмма. – Ведь она может попасть в автокатастрофу, да мало ли что… Я никогда не прощу себе, если с мамой что-нибудь случится только по­тому, что у меня не хватило смелости сказать о своих подо­зрениях отцу.
   Все они сошлись в одном: поговорить с отцом лучше всего Кирстен.
   – Просто скажи, что ты беспокоишься о маме и хотела бы показать ее врачу. Кто знает, может, это лечится, и мы все ошибаемся, – добавила Эмма, хватаясь за соломинку.
   У этого плана был всего один недостаток: Кирстен реши­тельно отказалась.
   – Не выйдет! – заявила она. – Я считаю, вы все рехну­лись. С мамой все в порядке, так что я не собираюсь ничего говорить.
   – Кирстен! – сердито одернул ее Патрик.
   – Слушай, ты ведь вчера тоже ничего не заметил? – воз­разила Кирстен. – Сам же сказал: она кажется вполне нор­мальной.
   – Ну да, и еще я сказал, что не мне судить, и если Эмма считает, что с ней беда, значит, так оно и есть. Не надо меня передергивать.
   Он явно очень разозлился, и Эмма призадумалась: все ли в порядке между ним и Кирстен. Патрик, как правило, на жену не нападал, позволяя ей говорить все, что вздумается. Что-то определенно изменилось.
   – Мне плевать на то, что вы все думаете! – заявила Кирстен упрямо. – Я ничего не буду говорить папе. Мама вела себя абсолютно нормально, мне этого достаточно. Если ты считаешь, что она сходит с ума, ты и сообщи об этом отцу. Пошли, Патрик, нам надо еще успеть на вечеринку.
   Позднее, когда они с Питом сидели перед камином, Эмма снова заговорила на ту же тему:
   – Ты тоже считаешь, что я не должна ничего говорить папе?
   – Не знаю, малыш. Твой папаша из тех, кто может при­бить человека, принесшего дурные вести. Ты же знаешь, ви­новатой в том, что она больна, окажешься ты. Он тебя никог­да не простит.
   Эмма кивнула.
   – Ты прав. Жаль, что никто, кроме меня, не заметил ее странного поведения. Если бы Кирстен увидела…
   – Забудь про Кирстен! – перебил ее Пит. – Я знаю, она твоя сестра, но она настолько беспечна, что поверить невоз­можно. Кирстен хочет, чтобы вокруг нее были одни розы, и никакие проблемы ее не волнуют. Если бы не Патрик, один бог ведает, куда бы ее занесло.
   Эмма вспомнила, как злился Патрик и как, вероятно, он бушевал, когда будил ее и заставлял поехать к родителям, и снова подумала, что в отношениях сестры и ее мужа что-то изменилось.
   И если Патрик решит, что с него хватит истерик Кирс­тен, их семье придется нелегко.
   «Прекрати! – приказала себе Эмма. – Перестань беспо­коиться о Кирстен, она сама и десяти секунд не посвятит чужим проблемам. Жаль, что я так не умею».
   Эмме уже до смерти надоело беспокоиться о своей семье. Хотелось просто побыть с Питом. Она вытянула голые ноги к огню и прижалась к мужу.
   – Как насчет того, чтобы лечь пораньше?
   В ответ он легонько укусил ее за ухо и расстегнул верх­нюю пуговицу блузки.
   – А что, если не идти в постель, а побыть здесь, у огня?
   – Замечательная мысль!
   Эмме нравилось заниматься любовью перед камином. Это напоминало ей о том времени, когда они еще не были женаты и очень редко имели возможность остаться наедине. Они ждали, когда все семейство Шеридан разойдется по спальням, и устраивались у камина, заводясь все сильнее и сильнее, но в то же время опасаясь, что кто-нибудь спустится вниз попить воды и застанет их в самый разгар любовных игр. Они никогда не рисковали заниматься любовью в доме О'Брайенов. Эмма пребывала в постоянном страхе, что отец заявится в гостиную с ружьем в одной руке и Библией в дру­гой.
   Эмма вдруг почувствовала забытую свободу и легкость и решила выбросить из головы все мысли о ребенке. Если она будет думать об этом как одержимая, ничего не получится. Все, с сегодняшнего дня одержимость в прошлом. Они с Питом научатся получать удовольствие от того, что дает им брак. Если детей не будет – что же, так тому и быть.

19

   После Рождества прошло уже десять дней, и Лиони при­выкла к своей новой прическе. Разумеется, она понимала, что больше не сможет позволить себе воспользоваться услу­гами этого парикмахера. Заплатить пришлось целое состоя­ние. Но приятно иметь волосы медового цвета с более тем­ными прядями – они выглядели, как ни странно, очень есте­ственно.
   На девочек ее прическа произвела сильное впечатление.
   – Мам, красиво как! – почти с удивлением произнесла Мел.
   Под новую прическу пришлось купить новые наряды. Много полезных советов в этом смысле дала ей Ханна.
   – Не надевай свои лучшие вещи в самолет, – сказала она. – Ты же хочешь произвести впечатление на Флисс и Рея, а не на пассажиров самолета. Если хочешь, можешь переодеться в Денвере, но для перелета через Атлантику на­день что-нибудь просторное и удобное.
   Ханна – девушка проницательная, что и говорить. Она сразу усекла, насколько важно для Лиони выглядеть прилич­но при встрече с Реем и его невестой. «Гордость – страшная вещь!» – подумала Лиони, пока стюардесса рассказывала о мерах безопасности.
   Близнецы сидели в нетерпеливом ожидании, взявшись за руки. Дэнни каким-то образом ухитрился устроиться на ряд впереди них рядом с симпатичной девушкой в светлых джин­сах. Чтобы он не слишком зазнавался, Мел и Эбби громко обменивались репликами по поводу его подружки, которая будет страшно по нему скучать и которой он якобы обещал сохранить верность. Дэнни оборачивался и бросал на весе­лую парочку угрожающие взгляды. Но те только хихикали и снова принимались восхвалять достоинства его воображае­мой подружки.
   Между тем Лиони тщетно пыталась расслабиться. Эмма дала ей с собой маленькую бутылочку успокоительной на­стойки, но она совсем не помогала. Полет до Атланты ока­зался полным кошмаром. Дэнни пытался объяснить, что тур­булентность не опасна, просто самолет пролетает через какие-то слои воздуха, но каждый раз, когда самолет трясло, Лиони казалось, что она сейчас завопит от страха. Как же она ненавидела летать! Почему она позволила уговорить себя? Удивительно, но близнецы и большинство пассажиров весь этот ужас проспали: после ужина и фильма с Брюсом Уиллисом они мирно задремали, наверстывая упущенное ночью. Лиони же сидела, выпрямившись в кресле, и не могла ни читать, ни спать, ни даже слушать юмористическую передачу по радио.
   За полчаса до прилета турбулентность исчезла, и люди начали просыпаться.
   – Мы уже близко? – спросила Мел, потягиваясь. .
   Им пришлось ждать полтора часа самолета в Денвер, и все это время Лиони гнала от себя мысль о том, чтобы на­нять машину до Колорадо:
   – Господи, мам, да расслабься, – раздраженно сказал Дэнни, которого удивило нервное состояние матери.
   Ко всему прочему, они чуть не опоздали на самолет из-за пристрастия Мел к новым тряпкам. Она исчезла за пять минут до посадки, и Лиони пришлось искать ее по всем ма­газинам. Она обнаружила ее в шикарном бутике, где Мел примеряла солнцезащитные очки, стоившие больше, чем все, что было надето на Лиони.
   – Мам, посмотри, какие дивные! И дешевле, чем дома. Дай мне в долг, пожалуйста! Папа тебе вернет…
   – Нет! – прошипела Лиони. – Все уже в самолете. Нас вызывают по радио, так что пошли скорее.
   В результате в Денвер прибыла усталая и сердитая жен­щина. Дети прыгали от восторга, а Лиони чувствовала себя так, будто ее протащили сквозь живую изгородь. Когда она взглянула на себя в огромном зеркале в туалете аэропорта, то обнаружила, что и выглядит соответствующе.
   Что там такое советовала Ханна? Яркая помада, и надень тот шелковистый красный свитер – он придаст тебе живос­ти, какой усталой ты бы ни была. Вздохнув, Лиони достала по­маду, покрасила губы и натянула красный свитер. Это мало что изменило, вынуждена была она признать.
   Дэнни поступил благородно и забрал весь их багаж.
   – Что там у тебя, Мел? Труп? – спросил он, с трудом во­дружая последний чемодан на переполненную тележку.
   – Я не собираюсь выглядеть бедной родственницей, как некоторые, – огрызнулась Мел. – Я взяла с собой все необ­ходимое.
   Вот так, препираясь, семейство прошло через таможню и появилось в ярко освещенном зале прибытий.
   – Папа! Я вижу папу! – взвизгнула Мел.
   Они с Эбби помчались сквозь толпу, Дэнни торопливо покатил за ними тележку, и Лиони неохотно последовала за сыном. Подойдя поближе, она остановилась. Надо дать им время поздороваться, да и самой взять себя в руки. Она не видела Рея два года и немного волновалась.
   Толпа слегка рассеялась, и Лиони увидела, что дети уже подбежали к отцу и его невесте. Они так обрадовались друг другу, что у Лиони перехватило дыхание. Таким счастливым она Рея никогда не видела. Он не был уже таким тощим, как раньше; темные волосы начали седеть, но загар придавал ему моложавый вид. Он выглядел превосходно, так же как и сто­ящая рядом стройная женщина. В жизни Флисс оказалась еще симпатичней, чем на фотографиях. На ней были голубые брюки и светло-желтый пиджак. Когда она улыбалась, на за­горелом лице сверкали превосходные зубы, короткая стриж­ка смотрелась просто шикарно.
   Лиони, наблюдавшая за ними со стороны, чувствовала себя чужой на этом пиру жизни. Ей вдруг пришло в голову, что Рей и Флисс вполне могли быть родителями этих детей. Мел даже была похожа на Флисс – такие же длинные ноги, такая же беззаботная красота. Флисс обнимала Эбби за талию, и Лиони с ужасом увидела, как сияет лицо ее дочери. Ревность сжала ей сердце, как удав сжимает беззащитную жертву. Ее дети улыбались этой женщине с любовью и восхи­щением, Лиони видела это по их глазам…
   – Лиони! Вот и ты! – Рей подошел к ней и обнял. – Ты выглядишь замечательно. Я так рад тебя видеть. Пойдем, я познакомлю тебя с Флисс.
   «Не иначе, ему надо сходить к офтальмологу, – подумала Лиони, мрачно следуя за ним. – „Ты выглядишь замечатель­но!“ Как же!»
   Флисс не кинулась ее обнимать, но искренне улыбнулась и протянула руку.
   – Очень рада с вами познакомиться, Лиони. Чудесно, что вы сумели выбраться.
   Лиони улыбнулась и согласилась, что да, приятно позна­комиться, и как здесь красиво, и видит бог, она готова кого-нибудь убить за чашку чая и за возможность сесть и протя­нуть ноги, так она устала.
   Слушая себя, она с отвращение поняла, что выглядит и говорит точь-в-точь как типичная ирландка из старой пьесы с ее стандартной фразой: «Бог ты мой, Америка очень слав­ное местечко, но нельзя ли поставить чайник?» Что с ней такое? Почему она на автопилоте изображает из себя паро­дию на ирландскую женщину?
   – Простите, вы наверняка очень устали, Лиони, – сразу же сказала Флисс. – Пошли, ребята, вашей маме надо отдохнуть. Дэнни, там дальше есть автомат, принеси маме горя­чего чаю. – Она дала ему мелочь, и он послушно пошел искать автомат.
   Лиони молча смотрела ему вслед. Заставить Дэнни что-то сделать без десяти минут предварительной ругани было немыслимо. Как удается Флисс то, чего не может она, его мать?..
   Рей подогнал к выходу огромный джип, они сложили багаж и сели в машину.
   – Вам сзади удобно, Лиони? – беспокоилась Флисс, си­дящая впереди, рядом с Реем.
   – Да, замечательно, – сказала Лиони. – Просто чудес­но, но холодновато. Обычно я в отпуск езжу куда-нибудь, где потеплее. – Черт, звучит так, будто она из тех, кто любит позагорать на песчаных пляжах, и другого отдыха не призна­ет. – Но здесь, в Колорадо, очень мило.
   Рей тут же начал возиться с печкой.
   – Мы очень рады, что ты смогла приехать, – сказал он. – Подожди, вот увидишь Вайл! Там просто дух захватывает. И на лыжах там кататься замечательно.
   Разговор перешел на лыжи, а поскольку Лиони не соби­ралась даже близко к ним подходить, она стала смотреть в окно на проплывающие мимо огни Денвера. В книге, взятой в библиотеке, она прочитала, что в Денвере есть прекрасный природоведческий музей с планетарием и множество истори­ческих памятников. Если свадебная лихорадка достанет ее, она сможет на автобусе добраться до города и погулять в оди­ночестве. Ехать всего сто миль, и автобусы ходят регулярно.
   – Мам, мы приехали! – сказала Мел, и Лиони поняла, что нечаянно задремала.
   Она вылезла из машины и увидела перед собой ряд дере­вянных домиков и небольшую гостиницу. Окна были закры­ты резными ставнями с круглыми прорезями, а в ящиках под окнами росли небольшие елочки, придавая всему пейзажу тирольский вид. Не то чтобы Лиони бывала в Тироле, но она видела достаточно проспектов, чтобы понять, что этот ку­рорт построен по австрийскому образцу. Как на открытке, один в один, вплоть до мельчайших деталей, вроде качаю­щихся деревянных табличек с названиями домиков. Только вереница дорогих машин, небрежно поставленных вдоль дороги, говорила, что это роскошный Вайл, а не Тироль XIX века.