"Хроники Дерини"
Книга II
Издательство "Северо-Запад", 1993
Перевод В. Шубинский, М. Шубинская
ГЛАВА 1
"Трех вещей в сем мире не предсказать: женских прихотей, прикосновения
Дьяволовой десницы и погоды а Гвинедде в марте"[1].
Март -- всегда ненастный месяц во всех одиннадцати королевствах. С
великого северного моря приходит снег, ложится в последний раз на серебряные
горы, кружится вокруг высоких плато на востоке, и напоследок, достигнув
большой Гвинеддской равнины, оборачивается дождем.
В лучшем случае это переменчивый месяц. Зима дает последнее сражение
пробуждающейся весне, но все уже предвещает весеннее цветение и паводки, что
каждый год рано затопляют низкие земли в срединной части страны. Говорят,
когда-то давно погода в марте была мягче. В ожидании тепла люди, как всегда,
надеялись, что весна будет ранней в этом году; так оно и случилось.
Однако те, кто ведали судьбами страны, не возлагали больших надежд на
то, что весна будет ранней, зная по тяжкому опыту, как март капризен, часто
суров, и что доверяться ему не стоит.
Март первого года правления короля Келсона не составлял исключения.
В резиденции Келсона -- Ремуте сумерки наступили рано. В марте, когда
бури приходили с севера и востока в Пурпурную Марку, это бывало часто.
Небольшая гроза разразилась в полдень, разрушив градинами величиной с
голубиное яйцо нарядные купеческие шатры и лавки на рыночной площади и
заставив торговцев укрыться под навесом. В течение часа они еще надеялись,
что ярмарка возобновятся, но потом с неохотой начали упаковывать товар --
дождь усиливался, торговцы закрывали лавки и уходили.
И вскоре на затопленных дождем улицах можно было встретить лишь тех,
кого дела вынуждали выходить из дома и в такую грозу -- солдат и городских
надзирателей на своих постах, казенных посыльных и горожан, торопящихся
сквозь ветер и стужу к теплому домашнему очагу.
Когда стемнело и большие соборные колокола отзвонили вечерню, мокрый
снег с дождем обрушился на узкие улочки Ремута, стуча по черепичным крышам и
церковным куполам и переполняя водосточные желоба. За оконными стеклами
пламя свечей дрожало от ударов ветра, с шумом ломившегося сквозь двери и
ставни. В домах и тавернах, на постоялых дворах и в трактирах собирались у
очагов горожане, ужинали и обменивались слухами, ожидая, когда закончится
непогода.
Возле архиепископского дворца на севере города, как и всюду, бушевало
ненастье. В тени дворцовой стены темной громадой виднелся на фоне еще более
темного неба неф собора Святого Георга, звонили на приплюснутой колокольне;
бронзовые двери были наглухо закрыты.
У дворцовых ворот стояли охранники, одетые в кожаные плащи с наглухо
застегнутыми от холода манжетами и воротниками. Шипящие масляные факелы
мерцали под кронами вдоль крепостной стены. Буря все больше бесилась и выла,
пробирая охранников до костей.
А внутри, в тепле и уюте архиепископ Ремутский, его преподобие Патрик
Карриган, стоял перед очагом, держа свои короткие полные ручки над пламенем.
Сложив ладони и потирая их, чтобы согреть, он укутался поплотнее в сутану, и
бесшумными шагами направился к письменному столу в противоположной части
комнаты. Другой человек, тоже в лиловом епископском одеянии, склонился над
куском пергамента, щурясь от света двух стоявших перед ним свечей. Возле
него стоял молодой секретарь со свечой в руках, готовый подать, как только
скажет епископ, красный воск для печати.
Карриган подошел к читавшему справа, наблюдая, как тот кивает самому
себе и ставит под документом размашистую подпись. Секретарь приложил к
подписи кусок размягченного воска, и епископ прижал его аметистовой печатью
с обозначением сана. Затем он подышал на камень, протер его бархатным
рукавом и, повернувшись к Карригану, произнес:
-- Это доставит Моргану немало хлопот.
Эдмунд Лорис, архиепископ Валорета и примас Гвинедда, был человеком
запоминающейся внешности. Седые волосы нимбом светились вокруг шапочки
священника, прикрывающей тонзуру; под лиловой сутаной угадывалось стройное,
крепкое тело.
Яркие голубые глаза смотрели сурово и холодно, и совсем не благость
читалась на его лице -- он только что подписал приказ, которым немалая часть
Гвинеддского королевства могла быть отлучена от церкви. Так и будет, если
богатейшее герцогство Корвинское лишат ее благодати и покровительства.
Лорис и его собрат шли к этому отчаянному решению уже четыре месяца.
Ибо чем бы ни было вызвано оно, в глазах корвинского народа это все равно
будет выглядеть несправедливостью. Но с другой стороны, по закону эта мера
вполне оправдана, рано или поздно пришлось бы принять такое решение. В
землях, находящихся в юрисдикции архиепископов, происходят отвратительные
вещи, и этому пора положить конец.
Прелаты успокаивали свою совесть рассуждениями о том, что, в конце
концов, отлучение направлено не против народа Корвина, но лишь против одного
человека, с которым иначе не сладить. Этим человеком был герцог Аларик
Энтони Морган -- Дерини, и именно на него была направлена кара священников.
Ведь это он использовал свои богохульные и еретические силы Дерини для
вмешательства в человеческие дела, он совращал невинных с пути истинного,
бросая вызов церкви и державе. Морган вовлек юного короля Келсона в эти
проклятые занятия древней магией и подстроил это состязание в некромантии,
да еще где -- в самом соборе, во время коронации!
Именно происхождение Моргана обрекает его на вечные муки и проклятие в
будущей жизни, если он не отречется от своих дьявольских сил, не откажется
от этого своего наследства. И вообще, от судьбы Моргана зависит сейчас,
возможно, разрешение этого проклятого вопроса о Дерини.
Архиепископ Карриган нахмурил кустистые седые брови, поднял пергамент и
еще раз прочитал его вслух. Он поджал губы и, сложив пергамент, положил его
на стол, пока секретарь готовил воск для печати. Карриган приложил к нему
свой перстень. Тревожно поглаживая украшенный жемчугом нагрудный крест, он
опустился в кресло рядом с Лорисом.
-- Эдмунд, а вы уверены, что... -- Под строгим взглядом Лориса он
остановился, вспомнив, что секретарь все еще стоит в ожидании дальнейших
инструкций.
-- Одну минуту. Отец Хью, попросите-ка сюда монсеньора Горони.
Священник-секретарь кивнул и покинул комнату, и Карриган со вздохом
откинулся в кресле.
-- Вы знаете, что Морган никогда не позволит Толливеру отлучить себя,
-- с тревогой сказал он. -- Неужели вы думаете, что мы можем справиться с
ним?
Герцог Аларик Морган, собственно, не был в юрисдикции обоих
архиепископов, но они рассчитывали, что бумага, лежащая перед ними на столе,
позволит обойти это небольшое затруднение.
Лорис скрестил пальцы и спокойно посмотрел на Карригана.
-- С ним -- может, и нет, -- произнес он, -- но на его подданных это
подействует. Ходят слухи, что мятежные полки, собравшиеся на севере Корвина,
уже сейчас намерены низложить лорда Дерини.
-- Тьфу! -- раздраженно фыркнул Карриган. -- Да что может горстка
мятежников против магии Дерини? И потом, вы же знаете, как народ любит
Моргана.
-- Сейчас -- да, -- ответил Лорис, глядя, как Карриган начал осторожно
выводить свое имя на обороте письма, и невольно улыбнулся, заметив, что
кончик языка собрата повторяет каждый завиток его округлой подписи. -- Но
будут ли они любить его после отлучения?
Карриган внимательно посмотрел на законченную работу, потом энергично
посыпал песком из серебряной песочницы сырые чернила и подул на лист.
-- А потом -- что такое банды мятежников? -- настойчиво продолжал
Лорис, глядя сузившимися глазами на своего товарища. -- Говорят, что Варин,
вождь мятежников, считает себя новым мессией, который очистит землю от
скверны Дерини. Представляете, что будет, если мы обратим это усердие себе
на пользу?
Карриган, размышляя, оттопырил нижнюю губу и нахмурился.
-- Что же, мы позволим самозваному мессии разгуливать у границы без
подобающего присмотра? Это повстанческое движение попахивает ересью.
-- Я еще не дал официальной санкции, -- сказал Лорис. -- Имеет смысл
встретиться с этим парнем. Согласитесь, что это движение может оказаться
очень полезно, если придать ему соответствующее направление. Кроме того, --
Лорис улыбнулся, -- вдруг этот Варин действительно получил какое-то
божественное откровение.
-- Сомневаюсь, -- нахмурился Карриган. -- Как далеко вы думаете зайти?
Лорис отклонился назад и скрестил руки на груди.
-- Главная резиденция мятежников, говорят, на холмах возле Дхассы, где
собирается в конце этой недели Курия. Горони, которого мы отправим к
Корвинскому епископу, встретится с мятежниками и снова вернется в Дхассу,
выполнив свое официальное поручение. Потом я сам надеюсь встретиться с
Варином.
-- А до тех пор -- ничего делать не будем?
Лорис кивнул.
-- Не будем. Я не хочу, чтобы король знал, что мы замышляем.
Дверь хлопнула, и вошел секретарь Карригана и пожилой невзрачный
человек в дорожной рясе рядового священника. Отец Хью опустил глаза и чуть
заметно кивнул в сторону гостя.
-- Монсеньор Горони, ваше преосвященство.
Горони подошел к креслу Карригана и, преклонив одно колено, приложился
губами к перстню архиепископа, а затем по его знаку поднялся и встал в
ожидании дальнейших повелений.
-- Благодарю вас, отец Хью. Надеюсь, на сегодня это все, -- произнес
Карриган.
Лорис прочистил горло, и Карриган вопросительно взглянул в его сторону.
-- А то, о чем мы говорили сегодня, Патрик? Надеюсь, вы согласны, что
нужна дисциплина?
-- Да, конечно, -- пробормотал Карриган. Он порылся в бумагах, лежащих
на углу стола, извлек одну из них и протянул через стол секретарю.
-- Это черновик вызова на церковный суд, который нужно переписать как
можно быстрее, отец мой. Будьте любезны, перепишите и подайте его мне на
подпись.
-- Да, ваше преосвященство.
Когда Хью взял бумагу и направился к двери, Карриган обратился к
Горони:
-- Вот это письмо нужно передать епископу Толливеру. До Конкардинского
Вольного порта вы доедете на моей барке, а там сядете на какой-нибудь
купеческий корабль; до Корвина необходимо добраться за три дня.
Выйдя из кабинета архиепископа, отец Хью де Берри направился вниз по
длинному, холодному и сырому коридору, освещенному фонарями, к своей
канцелярии. Сложив руки на груди, он напряженно размышлял о том, что ему
теперь делать.
Будучи личным секретарем Патрика Карригана, Хью, несмотря на свою
молодость, имел доступ к сведениям, которые обычно не были доступны никому.
Молодой священник всегда был благоразумен и честен, он блестяще справлялся
со своими обязанностями, всецело посвятив себя служению церкви.
Сейчас его вера была поколеблена -- по крайней мере, вера в человека,
которому он преданно служил, и немало этому способствовало письмо, только
что переданное ему Карриганом. Вспомнив о письме, Хью задрожал, и отнюдь не
от холода.
С того дня, когда в Кандорском ущелье умер король Брион, весь Гвинедд
был охвачен страхом и тревогой, которые усилились несколькими неделями
позже, когда наследник Бриона -- принц Келсон вынужден был вступить в бой за
престол с ужасной Кариссой. И этот ужас станет еще невыносимее, если
Моргану, королевскому советнику из Дерини, придется применить свои пугающие
силы, чтобы защититься от грозящей ему смерти на костре. А это, вероятно,
произойдет.
Не секрет, например, что Венцит Торентский -- тиран, к сожалению, тоже
из Дерини, собирается начать войну самое позднее в середине лета. А молодой
король меньше всего заинтересован в том, чтобы в королевстве росла
враждебность к Дерини, возможно, именно с того момента, когда во время
коронации открылось, что и сам он. наполовину Дерини.
Однако отлучение грозит всему Корвину...
Хью дотронулся рукой до груди, там -- у самого тела -- лежал сейчас
черновик письма Карригана. Он знал: архиепископ и представить не может, что
он намерен сделать. И не приведи Господь узнать ему об этом! Но дело слишком
серьезно, чтобы оставить в неведении короля. Келсона обязательно нужно
предупредить.
Если Корвин будет отлучен, смятение охватит вассалов Моргана -- и это в
то время, когда вся его сила так нужна на королевской службе. Это будет
иметь непоправимые последствия как для исхода грядущей войны, так и для
короля. И хотя Хью, как священник, опасался таинственных сил Моргана, тем не
менее он понимал, что Гвинедд нуждается в них перед лицом внешнего врага.
Хью остановился у фонаря перед дверью канцелярии, достал и развернул
второе письмо, которое он собирался отдать переписывать одному из своих
подчиненных. Пробежав глазами титулы архиепископа, обычные для подобных
документов, он внезапно застыл, увидев имя адресата, и перечитал его еще раз
-- монсеньор Дункан Говард Мак-Лайн.
"Дункан, -- подумал Хью. -- Господи, что он сделал?" С Дунканом
Мак-Лайном, молодым епископом, исповедником короля, он дружил с детства: они
вместе росли, вместе ходили в школу. Что такого мог совершить Дункан, чтобы
его призвали к ответу?
Сосредоточенно подняв брови, Хью читал письмо, и чем дальше, тем больше
возрастали его опасения:
"Посему отстраняем вас от служения и предписываем явиться перед нашим
собранием... дать ответ в деяниях, заслуживающих осуждения... ваше участие в
скандальной истории, приключившейся во время королевской коронации в
ноябре... сомнительная деятельность... союз с еретиками..."
"Боже мой, -- подумал Хью, не желая читать дальше. -- Неужели и он
связан с магией Моргана? Интересно, знает ли он об этом сам?"
Опустив письмо, Хью принял решение сообщить обо всем королю, как он и
хотел сделать с самого начала. Вопрос так важен, что должен быть разрешен
самим Келсоном.
Но потом необходимо разыскать Дункана и предупредить его, потому что,
явись Дункан к архиепископу сейчас, страшно и подумать, что произойдет. А
если дело дойдет до отлучения?
Хью задрожал и перекрестился. Отлучение от церкви страшно как для
страны, так и для отдельного человека, ибо он лишается священных таинств,
лишается общения с благочестивыми христианами. И это грозит Дункану?
Собравшись с силами, Хью распахнул дверь и тихо прошел к столу, где
сидел монах с гусиным пером.
-- Его светлости это нужно как можно быстрее, брат Джеймс, -- сказал
он, небрежно бросая документ на стол. -- Сделайте это, ладно? У меня еще
несколько дел.
-- Конечно, отец, -- ответил монах.
ГЛАВА II
"Есмь сын мудрецов, сын царей древних"[2].
-- Еще оленины, государь?
Кавалер в красной ливрее с дымящимся блюдом в руках склонился рядом с
королем, но Келсон покачал головой и отодвинул с улыбкой свою серебряную
тарелку. Голова его с орлиным профилем была непокрыта, малиновый плащ
расстегнут. Несколько часов назад он сменил промокшие сапоги на красные
домашние туфли. Вздохнув, он придвинул ноги ближе к огню, пока кавалер
убирал оленину и освобождал стол.
Молодой король обедал сегодня в узком кругу -- только его дядя, принц
Нигель и Дункан Мак-Лайн разделяли нынче королевскую трапезу. Сидевший по
другую сторону стола, Дункан осушил свой бокал и слегка отодвинул его. Огонь
свечи отражался в отшлифованном металле, отбрасывая блики на стол и черную с
фиолетовым подбоем сутану Дункана. Священник, улыбаясь, спокойно и
удовлетворенно посмотрел на своего молодого господина и перевел взгляд на
Нигеля, безуспешно пытающегося распечатать бутылку вина.
-- Помочь, Нигель?
-- Разве что тебе, как священнику, удастся снять с этой пробки
заклятие, -- буркнул Нигель.
-- Разумеется, Benedicte, -- сказал Дункан, подняв руку в
благословении.
В то же мгновение раздался щелчок, пробка вылетела и из бутылки
вырвалась струя красного вина. Нигель отвел руку, чтобы не залить вином
короля, а Келсон привстал со стула, опасаясь, что сейчас будет весь в винных
брызгах; но скатерть и ковер никакие усилия Нигеля не спасли.
-- Ради святого Михаила, ты уж слишком буквально понял меня, Дункан! --
воскликнул принц, добродушно усмехаясь и держа бутылку над столом, пока
слуга вытирал пол. -- Я всегда говорил -- нельзя полагаться на священников.
-- Могу сказать то же самое о принцах, -- ответил Дункан, мельком
бросив взгляд на с трудом сдерживающего улыбку Келсона. Ричард -- слуга
Келсона вытер кресло и бутылку, выжал над очагом тряпку, и пламя зашипело и
позеленело, когда в него упали капли вина. Слуга вернулся, чтобы снова
накрыть стол. Келсон встал и приподнял подсвечник и рюмки, пока тот вытирал
стол, а Нигель тем временем наполнил рюмки и поставил бутылку поближе к
огню.
Нигель Клум Гвидион Рис Халдейн был красив в свои тридцать четыре года,
и, глядя на него, можно было представить, как будет выглядеть через двадцать
лет его царственный племянник. Этот смуглый, сероглазый мужчина обладал
живым умом, как и все мужчины Халдейнского дома. Как и его покойный брат
Брион, Нигель был Халдейном по праву -- военная доблесть и ученость
прославили его во всех одиннадцати королевствах. Подняв рюмку, он поправил
правой рукой прядь еще черных волос, и Дункана при виде такого знакомого
жеста охватил приступ печали.
Так же всего несколько месяцев назад проводил рукой по волосам Брион,
Брион, которому Дункан так или иначе служил большую часть из прожитых им
двадцати девяти лет. Брион, жертва того жестокого спора, расколовшего
Гвинедд и сейчас угрожавшего одиннадцати королевствам войною.
Бриона больше нет, а его четырнадцатилетний сын с трудом справляется с
властью, унаследованной от прославленного отца. И времена все тревожнее.
Печальные мысли Дункана были прерваны звуком открывающейся двери во
внешний коридор. Подняв глаза, он увидел совсем юного пажа в малиновой
ливрее, который тащил серебряную чашу размерами почти с самого себя; через
локоть было перекинуто белоснежное полотенце. Ноздри Дункана уловили легкий
запах лимона, когда паж преклонил перед Келсоном колени и подал ему чашу.
Келсон благодарно кивнул, погрузил пальцы в теплую воду и вытер их
полотенцем. Мальчик поклонился и двинулся к Нигелю, не поднимая глаз перед
принцем в голубых одеждах. Потом он направился к Дункану, тоже не глядя на
священника.
Дункан, сдерживая улыбку, поправил полотенце на плече мальчика, а когда
тот вышел из комнаты, он с улыбкой посмотрел на Нигеля.
-- Это один из ваших учеников, Нигель? -- спросил он, зная, что это
так. Нигель занимался воспитанием всех пажей при королевском дворе, но
Дункан знал, что этот был особым.
Нигель с гордостью кивнул.
-- Пэйн, мой младший, -- сказал он. -- Ему еще много надо учиться,
впрочем, как и всем новым пажам. Он сегодня впервые официально прислуживает.
Келсон улыбнулся, сжимая пальцами ножку рюмки; ее граненые края
отражали свет, бросая отблески на плащ и стену.
-- Помню, как я был пажом, дядя. Кстати, не так давно. Когда вы впервые
позволили мне прислуживать отцу, я чуть не умер от страха. -- Он откинул
голову на спинку кресла и, вспоминая, с грустью продолжал: -- Конечно,
нечего было бояться. И я, и он оставались сами собой; то, что я надел
ливрею, ничего не меняло. Однако все же что-то было не так. Потому что я
чувствовал себя уже не просто мальчиком, помогающим отцу, но пажом, служащим
королю, а это существенная разница.
Кавалер Ричард, склонившийся над королевским ложем в другой стороне
комнаты, подошел к Келсону и отвесил короткий поклон.
-- Что-то еще нужно, государь? Могу ли я быть полезен чем-нибудь еще?
-- Не думаю. Дядя? Отец Дункан?
Оба покачали головами, и Келсон кивнул.
-- На сегодня все, Ричард. Предупредите охрану перед уходом. И пусть
экипаж постоит сегодня подольше, чтобы довезти отца Дункана до базилики.
-- Не беспокойтесь, -- запротестовал священник, -- я превосходно дойду
пешком.
-- И простудитесь до смерти? Я не могу этого допустить. Да и вообще --
ночь не время для прогулок. Ричард, пусть карета дождется отца Дункана.
Понятно?
-- Да, государь.
Нигель, осушив бокал, кивнул в сторону двери, закрывшейся за Ричардом.
-- Хороший парень, не так ли, Келсон? -- спросил он, наливая себе вина.
-- Его скоро можно посвящать в рыцари, это один из моих лучших учеников.
Аларик тоже так думает. Еще?
Он поднял бутылку, но Келсон покачал головой. Дункан заглянул в свой
бокал и, обнаружив, что он наполовину пуст, протянул его Нигелю. Тот налил
вина, поставил бутылку на место, а Дункан откинулся в кресле и задумчиво
произнес:
-- Ричард Фитцвильям. Сейчас ему семнадцать, да, мой принц?
-- Почти восемнадцать, -- поправил Келсон. -- Он единственный сын
барона Фулька Фитцвильяма, что в Келдиш Рейдинге. Я собираюсь посвятить в
рыцари его и еще несколько человек до того, как начнем летнюю кампанию в
Восточной Марке. Его отец будет благодарен.
Нигель кивнул.
-- Он один из лучших. Кстати, что нового о Венците Торентском? Из
Кардосы нет никаких вестей?
-- За последние три месяца ничего не изменилось, -- ответил Келсон. --
Там, вы знаете, сильный гарнизон, однако по меньшей мере еще несколько
недель они будут заперты а крепости снегопадом. Но как только прояснится,
Венцит, я полагаю, как раз и нагрянет. И пока не настанет оттепель, мы не
сможем им помочь, а потом будет поздно.
-- То есть мы теряем Кардосу, -- вздохнул Нигель, посмотрев в глубину
своего бокала.
-- И все договоры пойдут прахом, и начнется война, -- заметил Дункан.
Нигель пожал плечами и осушил бокал.
-- Разве это не было ясно с самого начала? Брион наверняка опасался
этого, когда посылал Аларика в Кардосу прошлым летом. Но Брион умер, и нам
пришлось вызвать Аларика обратно, не то бы мы и тебя, Келсон, потеряли. На
мой взгляд, все сделано правильно, иначе мы остались бы без короля. Хотя и
Кардосу все-таки отдавать нельзя.
-- Но придется, дядя, -- пробормотал Келсон, опуская глаза. -- А
скольких мы положим при обороне? -- Он сплел пальцы и смотрел на них
какое-то время, прежде чем продолжить. -- Я иногда думаю -- столько жизней
за мою одну, дядя, да стою ли я этого?
Дункан утешительно коснулся руки Келсона.
-- Все короли всегда думают об этом. Вот если ты перестанешь об этом
задумываться, перестанешь чувствовать ответственность за жизни, которыми
жертвуешь, -- в этот день я буду опечален.
Молодой король грустно усмехнулся:
-- У тебя, отец мой, всегда есть что сказать, да? Города и людей это,
правда, не спасет, но зато облегчит страдания короля, которому приходится
делать выбор, кем жертвовать. -- Он снова опустил глаза. -- Извините. Сюда
стучатся, кажется?
Дункан не успел ответить -- дверь отворилась, и в проеме вновь появился
Ричард Фитцвильям. Добродушное лицо Ричарда сейчас выглядело тревожным,
почти испуганным; он виновато посмотрел на Келсона.
-- Прошу прощения, государь, но тут какой-то священник хочет видеть
вас. Я сказал ему, что вы уже отошли ко сну, просил прийти завтра, но он так
настойчив...
Прежде чем Келсон успел возразить, клирик в черном, оттолкнув Ричарда,
бросился через всю комнату и опустился перед ним на колени. Келсон
непроизвольно сжал в руках стилет, а Нигель привстал в кресле, схватившись
за рукоятку меча. Но как только человек опустился на колено, Ричард,
подоспевший сзади, обхватил его одной рукой за шею и прижал спиной к своим
коленям, поднеся к горлу пришельца кинжал.
Человек скривился от боли, и свободной рукой попытался разжать ладонь
Ричарда, однако не смог этого сделать и перестал сопротивляться.
-- Пожалуйста, государь, я ничего дурного не хочу, -- простонал он,
косясь на лезвие кинжала. -- Я отец Хью де Берри, секретарь архиепископа
Карригана.
-- Хью! -- воскликнул Дункан, который, узнав наконец гостя, подался
вперед и дал Ричарду знак, чтобы тот отпустил священника. -- Какого черта?
Что ты здесь делаешь?
Хью открыл глаза, услышав голос Дункана, и с мольбой посмотрел на
собрата-священника, словно прося о защите, со страхом и в то же время с
решимостью в глазах. Ричард понял, что тот задыхается, и отступил назад по
знаку Дункана, но не отпустил пленника и не отвел лезвия от его горла.
Нигель медленно опустился в кресло, но Келсон продолжал сжимать стилет.
-- Вы знаете этого человека, отец мой? -- спросил он Дункана.
-- Он действительно тот, кем назвал себя, -- ответил Дункан. -- Хотя не
пойму, что заставило его ворваться сюда таким образом. Что случилось, Хью?
Хью с трудом заглотнул воздух, потом посмотрел на Келсона и опустил
голову.
-- Простите, государь, но я должен был вас видеть. У меня есть важные
сведения, которые вы больше ни от кого не узнали бы, и...
Он вновь посмотрел на Келсона, доставая пергамент из кармана тяжелого
черного плаща, промокшего под дождем; его подстриженные каштановые волосы
блестели в мерцающем свете свечи. Дрожащими пальцами он подал пергамент
Келсону и снова отвел глаза, пряча ладони в рукавах, чтобы скрыть их дрожь.
Келсон, убрав кинжал в ножны, взял пергамент, и Нигель пододвинул свечу
поближе. Когда Дункан, подошедший к королю и заглянувший ему через плечо,
пробежал глазами письмо, его лицо потемнело, ибо эта формулировка была ему
хорошо знакома; именно этого он давно уже боялся. Охваченный тревогой, он
выпрямился, мрачно и сурово посмотрев на Ричарда.
-- Ричард, не могли бы вы подождать снаружи, -- пробормотал он, бросая
взгляд на склоненную голову Хью. -- Я ручаюсь за этого человека.
-- Да, отец мой.
Когда дверь за Ричардом закрылась, Дункан вернулся на свое место и
Книга II
Издательство "Северо-Запад", 1993
Перевод В. Шубинский, М. Шубинская
ГЛАВА 1
"Трех вещей в сем мире не предсказать: женских прихотей, прикосновения
Дьяволовой десницы и погоды а Гвинедде в марте"[1].
Март -- всегда ненастный месяц во всех одиннадцати королевствах. С
великого северного моря приходит снег, ложится в последний раз на серебряные
горы, кружится вокруг высоких плато на востоке, и напоследок, достигнув
большой Гвинеддской равнины, оборачивается дождем.
В лучшем случае это переменчивый месяц. Зима дает последнее сражение
пробуждающейся весне, но все уже предвещает весеннее цветение и паводки, что
каждый год рано затопляют низкие земли в срединной части страны. Говорят,
когда-то давно погода в марте была мягче. В ожидании тепла люди, как всегда,
надеялись, что весна будет ранней в этом году; так оно и случилось.
Однако те, кто ведали судьбами страны, не возлагали больших надежд на
то, что весна будет ранней, зная по тяжкому опыту, как март капризен, часто
суров, и что доверяться ему не стоит.
Март первого года правления короля Келсона не составлял исключения.
В резиденции Келсона -- Ремуте сумерки наступили рано. В марте, когда
бури приходили с севера и востока в Пурпурную Марку, это бывало часто.
Небольшая гроза разразилась в полдень, разрушив градинами величиной с
голубиное яйцо нарядные купеческие шатры и лавки на рыночной площади и
заставив торговцев укрыться под навесом. В течение часа они еще надеялись,
что ярмарка возобновятся, но потом с неохотой начали упаковывать товар --
дождь усиливался, торговцы закрывали лавки и уходили.
И вскоре на затопленных дождем улицах можно было встретить лишь тех,
кого дела вынуждали выходить из дома и в такую грозу -- солдат и городских
надзирателей на своих постах, казенных посыльных и горожан, торопящихся
сквозь ветер и стужу к теплому домашнему очагу.
Когда стемнело и большие соборные колокола отзвонили вечерню, мокрый
снег с дождем обрушился на узкие улочки Ремута, стуча по черепичным крышам и
церковным куполам и переполняя водосточные желоба. За оконными стеклами
пламя свечей дрожало от ударов ветра, с шумом ломившегося сквозь двери и
ставни. В домах и тавернах, на постоялых дворах и в трактирах собирались у
очагов горожане, ужинали и обменивались слухами, ожидая, когда закончится
непогода.
Возле архиепископского дворца на севере города, как и всюду, бушевало
ненастье. В тени дворцовой стены темной громадой виднелся на фоне еще более
темного неба неф собора Святого Георга, звонили на приплюснутой колокольне;
бронзовые двери были наглухо закрыты.
У дворцовых ворот стояли охранники, одетые в кожаные плащи с наглухо
застегнутыми от холода манжетами и воротниками. Шипящие масляные факелы
мерцали под кронами вдоль крепостной стены. Буря все больше бесилась и выла,
пробирая охранников до костей.
А внутри, в тепле и уюте архиепископ Ремутский, его преподобие Патрик
Карриган, стоял перед очагом, держа свои короткие полные ручки над пламенем.
Сложив ладони и потирая их, чтобы согреть, он укутался поплотнее в сутану, и
бесшумными шагами направился к письменному столу в противоположной части
комнаты. Другой человек, тоже в лиловом епископском одеянии, склонился над
куском пергамента, щурясь от света двух стоявших перед ним свечей. Возле
него стоял молодой секретарь со свечой в руках, готовый подать, как только
скажет епископ, красный воск для печати.
Карриган подошел к читавшему справа, наблюдая, как тот кивает самому
себе и ставит под документом размашистую подпись. Секретарь приложил к
подписи кусок размягченного воска, и епископ прижал его аметистовой печатью
с обозначением сана. Затем он подышал на камень, протер его бархатным
рукавом и, повернувшись к Карригану, произнес:
-- Это доставит Моргану немало хлопот.
Эдмунд Лорис, архиепископ Валорета и примас Гвинедда, был человеком
запоминающейся внешности. Седые волосы нимбом светились вокруг шапочки
священника, прикрывающей тонзуру; под лиловой сутаной угадывалось стройное,
крепкое тело.
Яркие голубые глаза смотрели сурово и холодно, и совсем не благость
читалась на его лице -- он только что подписал приказ, которым немалая часть
Гвинеддского королевства могла быть отлучена от церкви. Так и будет, если
богатейшее герцогство Корвинское лишат ее благодати и покровительства.
Лорис и его собрат шли к этому отчаянному решению уже четыре месяца.
Ибо чем бы ни было вызвано оно, в глазах корвинского народа это все равно
будет выглядеть несправедливостью. Но с другой стороны, по закону эта мера
вполне оправдана, рано или поздно пришлось бы принять такое решение. В
землях, находящихся в юрисдикции архиепископов, происходят отвратительные
вещи, и этому пора положить конец.
Прелаты успокаивали свою совесть рассуждениями о том, что, в конце
концов, отлучение направлено не против народа Корвина, но лишь против одного
человека, с которым иначе не сладить. Этим человеком был герцог Аларик
Энтони Морган -- Дерини, и именно на него была направлена кара священников.
Ведь это он использовал свои богохульные и еретические силы Дерини для
вмешательства в человеческие дела, он совращал невинных с пути истинного,
бросая вызов церкви и державе. Морган вовлек юного короля Келсона в эти
проклятые занятия древней магией и подстроил это состязание в некромантии,
да еще где -- в самом соборе, во время коронации!
Именно происхождение Моргана обрекает его на вечные муки и проклятие в
будущей жизни, если он не отречется от своих дьявольских сил, не откажется
от этого своего наследства. И вообще, от судьбы Моргана зависит сейчас,
возможно, разрешение этого проклятого вопроса о Дерини.
Архиепископ Карриган нахмурил кустистые седые брови, поднял пергамент и
еще раз прочитал его вслух. Он поджал губы и, сложив пергамент, положил его
на стол, пока секретарь готовил воск для печати. Карриган приложил к нему
свой перстень. Тревожно поглаживая украшенный жемчугом нагрудный крест, он
опустился в кресло рядом с Лорисом.
-- Эдмунд, а вы уверены, что... -- Под строгим взглядом Лориса он
остановился, вспомнив, что секретарь все еще стоит в ожидании дальнейших
инструкций.
-- Одну минуту. Отец Хью, попросите-ка сюда монсеньора Горони.
Священник-секретарь кивнул и покинул комнату, и Карриган со вздохом
откинулся в кресле.
-- Вы знаете, что Морган никогда не позволит Толливеру отлучить себя,
-- с тревогой сказал он. -- Неужели вы думаете, что мы можем справиться с
ним?
Герцог Аларик Морган, собственно, не был в юрисдикции обоих
архиепископов, но они рассчитывали, что бумага, лежащая перед ними на столе,
позволит обойти это небольшое затруднение.
Лорис скрестил пальцы и спокойно посмотрел на Карригана.
-- С ним -- может, и нет, -- произнес он, -- но на его подданных это
подействует. Ходят слухи, что мятежные полки, собравшиеся на севере Корвина,
уже сейчас намерены низложить лорда Дерини.
-- Тьфу! -- раздраженно фыркнул Карриган. -- Да что может горстка
мятежников против магии Дерини? И потом, вы же знаете, как народ любит
Моргана.
-- Сейчас -- да, -- ответил Лорис, глядя, как Карриган начал осторожно
выводить свое имя на обороте письма, и невольно улыбнулся, заметив, что
кончик языка собрата повторяет каждый завиток его округлой подписи. -- Но
будут ли они любить его после отлучения?
Карриган внимательно посмотрел на законченную работу, потом энергично
посыпал песком из серебряной песочницы сырые чернила и подул на лист.
-- А потом -- что такое банды мятежников? -- настойчиво продолжал
Лорис, глядя сузившимися глазами на своего товарища. -- Говорят, что Варин,
вождь мятежников, считает себя новым мессией, который очистит землю от
скверны Дерини. Представляете, что будет, если мы обратим это усердие себе
на пользу?
Карриган, размышляя, оттопырил нижнюю губу и нахмурился.
-- Что же, мы позволим самозваному мессии разгуливать у границы без
подобающего присмотра? Это повстанческое движение попахивает ересью.
-- Я еще не дал официальной санкции, -- сказал Лорис. -- Имеет смысл
встретиться с этим парнем. Согласитесь, что это движение может оказаться
очень полезно, если придать ему соответствующее направление. Кроме того, --
Лорис улыбнулся, -- вдруг этот Варин действительно получил какое-то
божественное откровение.
-- Сомневаюсь, -- нахмурился Карриган. -- Как далеко вы думаете зайти?
Лорис отклонился назад и скрестил руки на груди.
-- Главная резиденция мятежников, говорят, на холмах возле Дхассы, где
собирается в конце этой недели Курия. Горони, которого мы отправим к
Корвинскому епископу, встретится с мятежниками и снова вернется в Дхассу,
выполнив свое официальное поручение. Потом я сам надеюсь встретиться с
Варином.
-- А до тех пор -- ничего делать не будем?
Лорис кивнул.
-- Не будем. Я не хочу, чтобы король знал, что мы замышляем.
Дверь хлопнула, и вошел секретарь Карригана и пожилой невзрачный
человек в дорожной рясе рядового священника. Отец Хью опустил глаза и чуть
заметно кивнул в сторону гостя.
-- Монсеньор Горони, ваше преосвященство.
Горони подошел к креслу Карригана и, преклонив одно колено, приложился
губами к перстню архиепископа, а затем по его знаку поднялся и встал в
ожидании дальнейших повелений.
-- Благодарю вас, отец Хью. Надеюсь, на сегодня это все, -- произнес
Карриган.
Лорис прочистил горло, и Карриган вопросительно взглянул в его сторону.
-- А то, о чем мы говорили сегодня, Патрик? Надеюсь, вы согласны, что
нужна дисциплина?
-- Да, конечно, -- пробормотал Карриган. Он порылся в бумагах, лежащих
на углу стола, извлек одну из них и протянул через стол секретарю.
-- Это черновик вызова на церковный суд, который нужно переписать как
можно быстрее, отец мой. Будьте любезны, перепишите и подайте его мне на
подпись.
-- Да, ваше преосвященство.
Когда Хью взял бумагу и направился к двери, Карриган обратился к
Горони:
-- Вот это письмо нужно передать епископу Толливеру. До Конкардинского
Вольного порта вы доедете на моей барке, а там сядете на какой-нибудь
купеческий корабль; до Корвина необходимо добраться за три дня.
Выйдя из кабинета архиепископа, отец Хью де Берри направился вниз по
длинному, холодному и сырому коридору, освещенному фонарями, к своей
канцелярии. Сложив руки на груди, он напряженно размышлял о том, что ему
теперь делать.
Будучи личным секретарем Патрика Карригана, Хью, несмотря на свою
молодость, имел доступ к сведениям, которые обычно не были доступны никому.
Молодой священник всегда был благоразумен и честен, он блестяще справлялся
со своими обязанностями, всецело посвятив себя служению церкви.
Сейчас его вера была поколеблена -- по крайней мере, вера в человека,
которому он преданно служил, и немало этому способствовало письмо, только
что переданное ему Карриганом. Вспомнив о письме, Хью задрожал, и отнюдь не
от холода.
С того дня, когда в Кандорском ущелье умер король Брион, весь Гвинедд
был охвачен страхом и тревогой, которые усилились несколькими неделями
позже, когда наследник Бриона -- принц Келсон вынужден был вступить в бой за
престол с ужасной Кариссой. И этот ужас станет еще невыносимее, если
Моргану, королевскому советнику из Дерини, придется применить свои пугающие
силы, чтобы защититься от грозящей ему смерти на костре. А это, вероятно,
произойдет.
Не секрет, например, что Венцит Торентский -- тиран, к сожалению, тоже
из Дерини, собирается начать войну самое позднее в середине лета. А молодой
король меньше всего заинтересован в том, чтобы в королевстве росла
враждебность к Дерини, возможно, именно с того момента, когда во время
коронации открылось, что и сам он. наполовину Дерини.
Однако отлучение грозит всему Корвину...
Хью дотронулся рукой до груди, там -- у самого тела -- лежал сейчас
черновик письма Карригана. Он знал: архиепископ и представить не может, что
он намерен сделать. И не приведи Господь узнать ему об этом! Но дело слишком
серьезно, чтобы оставить в неведении короля. Келсона обязательно нужно
предупредить.
Если Корвин будет отлучен, смятение охватит вассалов Моргана -- и это в
то время, когда вся его сила так нужна на королевской службе. Это будет
иметь непоправимые последствия как для исхода грядущей войны, так и для
короля. И хотя Хью, как священник, опасался таинственных сил Моргана, тем не
менее он понимал, что Гвинедд нуждается в них перед лицом внешнего врага.
Хью остановился у фонаря перед дверью канцелярии, достал и развернул
второе письмо, которое он собирался отдать переписывать одному из своих
подчиненных. Пробежав глазами титулы архиепископа, обычные для подобных
документов, он внезапно застыл, увидев имя адресата, и перечитал его еще раз
-- монсеньор Дункан Говард Мак-Лайн.
"Дункан, -- подумал Хью. -- Господи, что он сделал?" С Дунканом
Мак-Лайном, молодым епископом, исповедником короля, он дружил с детства: они
вместе росли, вместе ходили в школу. Что такого мог совершить Дункан, чтобы
его призвали к ответу?
Сосредоточенно подняв брови, Хью читал письмо, и чем дальше, тем больше
возрастали его опасения:
"Посему отстраняем вас от служения и предписываем явиться перед нашим
собранием... дать ответ в деяниях, заслуживающих осуждения... ваше участие в
скандальной истории, приключившейся во время королевской коронации в
ноябре... сомнительная деятельность... союз с еретиками..."
"Боже мой, -- подумал Хью, не желая читать дальше. -- Неужели и он
связан с магией Моргана? Интересно, знает ли он об этом сам?"
Опустив письмо, Хью принял решение сообщить обо всем королю, как он и
хотел сделать с самого начала. Вопрос так важен, что должен быть разрешен
самим Келсоном.
Но потом необходимо разыскать Дункана и предупредить его, потому что,
явись Дункан к архиепископу сейчас, страшно и подумать, что произойдет. А
если дело дойдет до отлучения?
Хью задрожал и перекрестился. Отлучение от церкви страшно как для
страны, так и для отдельного человека, ибо он лишается священных таинств,
лишается общения с благочестивыми христианами. И это грозит Дункану?
Собравшись с силами, Хью распахнул дверь и тихо прошел к столу, где
сидел монах с гусиным пером.
-- Его светлости это нужно как можно быстрее, брат Джеймс, -- сказал
он, небрежно бросая документ на стол. -- Сделайте это, ладно? У меня еще
несколько дел.
-- Конечно, отец, -- ответил монах.
ГЛАВА II
"Есмь сын мудрецов, сын царей древних"[2].
-- Еще оленины, государь?
Кавалер в красной ливрее с дымящимся блюдом в руках склонился рядом с
королем, но Келсон покачал головой и отодвинул с улыбкой свою серебряную
тарелку. Голова его с орлиным профилем была непокрыта, малиновый плащ
расстегнут. Несколько часов назад он сменил промокшие сапоги на красные
домашние туфли. Вздохнув, он придвинул ноги ближе к огню, пока кавалер
убирал оленину и освобождал стол.
Молодой король обедал сегодня в узком кругу -- только его дядя, принц
Нигель и Дункан Мак-Лайн разделяли нынче королевскую трапезу. Сидевший по
другую сторону стола, Дункан осушил свой бокал и слегка отодвинул его. Огонь
свечи отражался в отшлифованном металле, отбрасывая блики на стол и черную с
фиолетовым подбоем сутану Дункана. Священник, улыбаясь, спокойно и
удовлетворенно посмотрел на своего молодого господина и перевел взгляд на
Нигеля, безуспешно пытающегося распечатать бутылку вина.
-- Помочь, Нигель?
-- Разве что тебе, как священнику, удастся снять с этой пробки
заклятие, -- буркнул Нигель.
-- Разумеется, Benedicte, -- сказал Дункан, подняв руку в
благословении.
В то же мгновение раздался щелчок, пробка вылетела и из бутылки
вырвалась струя красного вина. Нигель отвел руку, чтобы не залить вином
короля, а Келсон привстал со стула, опасаясь, что сейчас будет весь в винных
брызгах; но скатерть и ковер никакие усилия Нигеля не спасли.
-- Ради святого Михаила, ты уж слишком буквально понял меня, Дункан! --
воскликнул принц, добродушно усмехаясь и держа бутылку над столом, пока
слуга вытирал пол. -- Я всегда говорил -- нельзя полагаться на священников.
-- Могу сказать то же самое о принцах, -- ответил Дункан, мельком
бросив взгляд на с трудом сдерживающего улыбку Келсона. Ричард -- слуга
Келсона вытер кресло и бутылку, выжал над очагом тряпку, и пламя зашипело и
позеленело, когда в него упали капли вина. Слуга вернулся, чтобы снова
накрыть стол. Келсон встал и приподнял подсвечник и рюмки, пока тот вытирал
стол, а Нигель тем временем наполнил рюмки и поставил бутылку поближе к
огню.
Нигель Клум Гвидион Рис Халдейн был красив в свои тридцать четыре года,
и, глядя на него, можно было представить, как будет выглядеть через двадцать
лет его царственный племянник. Этот смуглый, сероглазый мужчина обладал
живым умом, как и все мужчины Халдейнского дома. Как и его покойный брат
Брион, Нигель был Халдейном по праву -- военная доблесть и ученость
прославили его во всех одиннадцати королевствах. Подняв рюмку, он поправил
правой рукой прядь еще черных волос, и Дункана при виде такого знакомого
жеста охватил приступ печали.
Так же всего несколько месяцев назад проводил рукой по волосам Брион,
Брион, которому Дункан так или иначе служил большую часть из прожитых им
двадцати девяти лет. Брион, жертва того жестокого спора, расколовшего
Гвинедд и сейчас угрожавшего одиннадцати королевствам войною.
Бриона больше нет, а его четырнадцатилетний сын с трудом справляется с
властью, унаследованной от прославленного отца. И времена все тревожнее.
Печальные мысли Дункана были прерваны звуком открывающейся двери во
внешний коридор. Подняв глаза, он увидел совсем юного пажа в малиновой
ливрее, который тащил серебряную чашу размерами почти с самого себя; через
локоть было перекинуто белоснежное полотенце. Ноздри Дункана уловили легкий
запах лимона, когда паж преклонил перед Келсоном колени и подал ему чашу.
Келсон благодарно кивнул, погрузил пальцы в теплую воду и вытер их
полотенцем. Мальчик поклонился и двинулся к Нигелю, не поднимая глаз перед
принцем в голубых одеждах. Потом он направился к Дункану, тоже не глядя на
священника.
Дункан, сдерживая улыбку, поправил полотенце на плече мальчика, а когда
тот вышел из комнаты, он с улыбкой посмотрел на Нигеля.
-- Это один из ваших учеников, Нигель? -- спросил он, зная, что это
так. Нигель занимался воспитанием всех пажей при королевском дворе, но
Дункан знал, что этот был особым.
Нигель с гордостью кивнул.
-- Пэйн, мой младший, -- сказал он. -- Ему еще много надо учиться,
впрочем, как и всем новым пажам. Он сегодня впервые официально прислуживает.
Келсон улыбнулся, сжимая пальцами ножку рюмки; ее граненые края
отражали свет, бросая отблески на плащ и стену.
-- Помню, как я был пажом, дядя. Кстати, не так давно. Когда вы впервые
позволили мне прислуживать отцу, я чуть не умер от страха. -- Он откинул
голову на спинку кресла и, вспоминая, с грустью продолжал: -- Конечно,
нечего было бояться. И я, и он оставались сами собой; то, что я надел
ливрею, ничего не меняло. Однако все же что-то было не так. Потому что я
чувствовал себя уже не просто мальчиком, помогающим отцу, но пажом, служащим
королю, а это существенная разница.
Кавалер Ричард, склонившийся над королевским ложем в другой стороне
комнаты, подошел к Келсону и отвесил короткий поклон.
-- Что-то еще нужно, государь? Могу ли я быть полезен чем-нибудь еще?
-- Не думаю. Дядя? Отец Дункан?
Оба покачали головами, и Келсон кивнул.
-- На сегодня все, Ричард. Предупредите охрану перед уходом. И пусть
экипаж постоит сегодня подольше, чтобы довезти отца Дункана до базилики.
-- Не беспокойтесь, -- запротестовал священник, -- я превосходно дойду
пешком.
-- И простудитесь до смерти? Я не могу этого допустить. Да и вообще --
ночь не время для прогулок. Ричард, пусть карета дождется отца Дункана.
Понятно?
-- Да, государь.
Нигель, осушив бокал, кивнул в сторону двери, закрывшейся за Ричардом.
-- Хороший парень, не так ли, Келсон? -- спросил он, наливая себе вина.
-- Его скоро можно посвящать в рыцари, это один из моих лучших учеников.
Аларик тоже так думает. Еще?
Он поднял бутылку, но Келсон покачал головой. Дункан заглянул в свой
бокал и, обнаружив, что он наполовину пуст, протянул его Нигелю. Тот налил
вина, поставил бутылку на место, а Дункан откинулся в кресле и задумчиво
произнес:
-- Ричард Фитцвильям. Сейчас ему семнадцать, да, мой принц?
-- Почти восемнадцать, -- поправил Келсон. -- Он единственный сын
барона Фулька Фитцвильяма, что в Келдиш Рейдинге. Я собираюсь посвятить в
рыцари его и еще несколько человек до того, как начнем летнюю кампанию в
Восточной Марке. Его отец будет благодарен.
Нигель кивнул.
-- Он один из лучших. Кстати, что нового о Венците Торентском? Из
Кардосы нет никаких вестей?
-- За последние три месяца ничего не изменилось, -- ответил Келсон. --
Там, вы знаете, сильный гарнизон, однако по меньшей мере еще несколько
недель они будут заперты а крепости снегопадом. Но как только прояснится,
Венцит, я полагаю, как раз и нагрянет. И пока не настанет оттепель, мы не
сможем им помочь, а потом будет поздно.
-- То есть мы теряем Кардосу, -- вздохнул Нигель, посмотрев в глубину
своего бокала.
-- И все договоры пойдут прахом, и начнется война, -- заметил Дункан.
Нигель пожал плечами и осушил бокал.
-- Разве это не было ясно с самого начала? Брион наверняка опасался
этого, когда посылал Аларика в Кардосу прошлым летом. Но Брион умер, и нам
пришлось вызвать Аларика обратно, не то бы мы и тебя, Келсон, потеряли. На
мой взгляд, все сделано правильно, иначе мы остались бы без короля. Хотя и
Кардосу все-таки отдавать нельзя.
-- Но придется, дядя, -- пробормотал Келсон, опуская глаза. -- А
скольких мы положим при обороне? -- Он сплел пальцы и смотрел на них
какое-то время, прежде чем продолжить. -- Я иногда думаю -- столько жизней
за мою одну, дядя, да стою ли я этого?
Дункан утешительно коснулся руки Келсона.
-- Все короли всегда думают об этом. Вот если ты перестанешь об этом
задумываться, перестанешь чувствовать ответственность за жизни, которыми
жертвуешь, -- в этот день я буду опечален.
Молодой король грустно усмехнулся:
-- У тебя, отец мой, всегда есть что сказать, да? Города и людей это,
правда, не спасет, но зато облегчит страдания короля, которому приходится
делать выбор, кем жертвовать. -- Он снова опустил глаза. -- Извините. Сюда
стучатся, кажется?
Дункан не успел ответить -- дверь отворилась, и в проеме вновь появился
Ричард Фитцвильям. Добродушное лицо Ричарда сейчас выглядело тревожным,
почти испуганным; он виновато посмотрел на Келсона.
-- Прошу прощения, государь, но тут какой-то священник хочет видеть
вас. Я сказал ему, что вы уже отошли ко сну, просил прийти завтра, но он так
настойчив...
Прежде чем Келсон успел возразить, клирик в черном, оттолкнув Ричарда,
бросился через всю комнату и опустился перед ним на колени. Келсон
непроизвольно сжал в руках стилет, а Нигель привстал в кресле, схватившись
за рукоятку меча. Но как только человек опустился на колено, Ричард,
подоспевший сзади, обхватил его одной рукой за шею и прижал спиной к своим
коленям, поднеся к горлу пришельца кинжал.
Человек скривился от боли, и свободной рукой попытался разжать ладонь
Ричарда, однако не смог этого сделать и перестал сопротивляться.
-- Пожалуйста, государь, я ничего дурного не хочу, -- простонал он,
косясь на лезвие кинжала. -- Я отец Хью де Берри, секретарь архиепископа
Карригана.
-- Хью! -- воскликнул Дункан, который, узнав наконец гостя, подался
вперед и дал Ричарду знак, чтобы тот отпустил священника. -- Какого черта?
Что ты здесь делаешь?
Хью открыл глаза, услышав голос Дункана, и с мольбой посмотрел на
собрата-священника, словно прося о защите, со страхом и в то же время с
решимостью в глазах. Ричард понял, что тот задыхается, и отступил назад по
знаку Дункана, но не отпустил пленника и не отвел лезвия от его горла.
Нигель медленно опустился в кресло, но Келсон продолжал сжимать стилет.
-- Вы знаете этого человека, отец мой? -- спросил он Дункана.
-- Он действительно тот, кем назвал себя, -- ответил Дункан. -- Хотя не
пойму, что заставило его ворваться сюда таким образом. Что случилось, Хью?
Хью с трудом заглотнул воздух, потом посмотрел на Келсона и опустил
голову.
-- Простите, государь, но я должен был вас видеть. У меня есть важные
сведения, которые вы больше ни от кого не узнали бы, и...
Он вновь посмотрел на Келсона, доставая пергамент из кармана тяжелого
черного плаща, промокшего под дождем; его подстриженные каштановые волосы
блестели в мерцающем свете свечи. Дрожащими пальцами он подал пергамент
Келсону и снова отвел глаза, пряча ладони в рукавах, чтобы скрыть их дрожь.
Келсон, убрав кинжал в ножны, взял пергамент, и Нигель пододвинул свечу
поближе. Когда Дункан, подошедший к королю и заглянувший ему через плечо,
пробежал глазами письмо, его лицо потемнело, ибо эта формулировка была ему
хорошо знакома; именно этого он давно уже боялся. Охваченный тревогой, он
выпрямился, мрачно и сурово посмотрев на Ричарда.
-- Ричард, не могли бы вы подождать снаружи, -- пробормотал он, бросая
взгляд на склоненную голову Хью. -- Я ручаюсь за этого человека.
-- Да, отец мой.
Когда дверь за Ричардом закрылась, Дункан вернулся на свое место и