Страница:
— А что, если он опять подымет шум. Сейчас-то он тихенький, но вы можете раздразнить его.
— Жерво. — Мэдди подошла к двери и сквозь прутья протянула руку, несмотря на неистовые протесты Ларкина. — Если я останусь здесь, это разозлит тебя?
Он, обернувшись, посмотрел на нее.
— Последствия на вашей совести, мисс! — предупредил Ларкин. — На вашей совести! После того что он учудил вчера…
Жерво подарил этому человеку взгляд крайнего презрения. Задержав несколько секунд взгляд на Мэдди, он отвернулся к стене.
Это было сильнее, чем пощечина. Мэдди опустила руку.
— Пожалуйста, иди и позови моего кузена, — твердо сказала она Ларкину.
— А вы точно не будете ничего делать, пока я не приду?
Мэдди присела.
— Не буду.
— Не могу верить вам, — пробормотал санитар, тряхнул головой и исчез за углом. Воцарилась тишина. Жерво продолжал смотреть в окно.
— Хам, — неожиданно произнес он, и посмотрел через плечо на Мэдди, приподняв одну бровь как бы демонстрируя вызов.
— Да, — сказала она, энергично кивая. — Самый настоящий хам.
Он скрестил руки на груди и оперся плечом об оконную решетку. Бледный кавалер-заключенный, молчаливо стоящий в своей камере. Медленная улыбка искривила его рот.
Если он сумасшедший, нельзя доверять ему. Вчера он также прислонился головой к решетке и смотрел на нее, стоя в очень благородной позе, а через мгновение прижал бритву к ее горлу.
— Будь осторожнее, — нашептывал ей разум. — Он силен, он пугающе силен. Он психически нездоров.
Мэдди посмотрела на Жерво.
— Хам, — повторила она задумчиво.
— Хам, — сказал он с явным облегчением. Мэдди сложила руки.
— Получается, что у нас единое мнение по этому поводу?
Он ничего не сказал, но посмотрел на нее через железную решетку со светской иронической улыбкой.
— Полагаю, об этом даже речи быть не может, — возмутился кузен Эдвардс, обращаясь к Мэдди. — Ты же в этом совершенно не разбираешься, ничего не понимаешь. Ты не можешь быть личным санитаром при герцоге. Это полный абсурд. Подумай о той опасности, которой ты подвергаешься, кузина Мэдди! Нельзя забыть вчерашний инцидент.
— Я не забыла. И верю…
— Да, очень хорошо, я понимаю… Но здесь не собрание квакеров, моя дорогая. Это сумасшедший дом.
Она грустно взглянула на него.
— А разве Бога нет в этом доме?
Ларкин хмыкнул. Кузен Эдвардс слегка покраснел и строго взглянул на санитара.
— Разумеется, Бог здесь.
— Меня благословил Господь! — повторила Мэдди уверенным тоном.
Кузен Эдвардс поджал губы.
— Я не подумал, что у тебя такие намерения, но если ты действительно хочешь работать с пациентами, я могу назначить тебя в помощь акушерке в дневную смену.
— При других обстоятельствах я с радостью согласилась бы стать помощницей акушерки, — ответила Мэдди, — но я должна поддержать Жерво.
Доктор покраснел.
— Я поражен, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль, кузина Мэдди.
— Я исполняла обязанности сиделки большую часть своей жизни. У меня есть опыт обращения с больными. — Мэдди продолжала говорить тихим голосом. — Мое решение согласовано с герцогом.
— Ну… ну… — кузен Эдвардс покачал головой и улыбнулся. — Как вам могла прийти в голову такая фантазия?
— В затворничестве, — просто ответила она. — Там я узнала, что есть Свет и Правда.
— Я сам вам расскажу о свете и правде, мисс, — воскликнул Ларкин. — Когда он сломает вам шею, вы все поймете!
— Он не причинит мне вреда, — ответила Мэдди.
— Вы ничего не понимаете, мисс! Он регулярно впадает в буйство; как-то раз он чуть не оторвал мне руку, а ведь я — крупный парень, как видите. А вас он в секунду уничтожит.
— И все же, — возразила Мэдди, — когда герцог увидит, что я пришла поговорить с ним, он будет вести себя тихо. Ларкин нахмурился.
— Ничего подобного, вы не знаете его, мисс. Вы здесь всего лишь один день. К этому маньяку нельзя поворачиваться спиной!
— К сожалению, это правда, кузина Мэдди. Тебя, должно быть, ввели в заблуждение проблески рассудка у пациента. При его диагнозе это возможно. Мы стараемся поощрять разумное и цивилизованное поведение, но горькая правда заключается в том, что герцог не в том состоянии, когда ему можно доверять или рассматривать его как разумное человеческое существо.
Опыт собрания научил Мэдди разумно и тонко вести спор. В глаза ошибающегося нужно смотреть твердо и уверенно. Сейчас она смотрела на кузена Эдвардса, не мигая.
— Это значит… — Он откашлялся. — Нет, я неверно выразился. Конечно, он человек, создание Божье, как и все мы. Но я отвечаю за ваше благополучие.
— Вы также отвечаете и за его благополучие.
— Дорогая моя, вы не сможете ухаживать за ним. Абсурд. Я не могу дать разрешения.
Она не стала возражать. Никакие аргументы сейчас на него не подействовали бы. Она не готовилась заранее к такому разговору; если Бог пожелает, нужные слова придут сами.
Казалось, кузен Эдвардс стал испытывать неудобство под ее пристальным взглядом.
— Это невозможно. Боюсь, что вы просто не понимаете, что хотите сделать.
— Кузен Эдвардс, это вы не понимаете моих намерений.
Он хмуро посмотрел на нее.
— Вспомните, что дает нам Свет, — мягко произнесла Мэдди. — Неужели вы отказались от него?
Он продолжал недовольно смотреть на нее.
— Не знаю, как насчет «света», — с вызовом произнес Ларкин, — но ничего глупее я никогда не слышал, доктор. Прошу прощения, что отнимаю у вас время, но она ни о чем не хотела слушать, кроме как о благословении.
Доктор Эдвардс посмотрел на своего помощника. Когда он снова перевел взгляд на кузину, она продолжала стоять неподвижно. Ларкин что-то ворчал о свете, откровениях, невежественной чепухе, с каждым словом глубоко оскорбляя чувства и веру Мэдди.
Кузен Эдвардс молчал. Она уловила тот момент, когда он перестал быть упорствующим квакером, раздраженным вечным презрением к своему происхождению, и начал смотреть и слушать.
Наконец комментарии Ларкина превратились в усталое бурчание. Запертый в комнате Жерво казался тенью, следящей за ними сквозь прутья белой и неподвижной решетки. Огромная ожидающая тишина заполнила дом.
Кузен Эдвардс повернулся к Ларкину и попросил у него ключ.
Глава 6
— Жерво. — Мэдди подошла к двери и сквозь прутья протянула руку, несмотря на неистовые протесты Ларкина. — Если я останусь здесь, это разозлит тебя?
Он, обернувшись, посмотрел на нее.
— Последствия на вашей совести, мисс! — предупредил Ларкин. — На вашей совести! После того что он учудил вчера…
Жерво подарил этому человеку взгляд крайнего презрения. Задержав несколько секунд взгляд на Мэдди, он отвернулся к стене.
Это было сильнее, чем пощечина. Мэдди опустила руку.
— Пожалуйста, иди и позови моего кузена, — твердо сказала она Ларкину.
— А вы точно не будете ничего делать, пока я не приду?
Мэдди присела.
— Не буду.
— Не могу верить вам, — пробормотал санитар, тряхнул головой и исчез за углом. Воцарилась тишина. Жерво продолжал смотреть в окно.
— Хам, — неожиданно произнес он, и посмотрел через плечо на Мэдди, приподняв одну бровь как бы демонстрируя вызов.
— Да, — сказала она, энергично кивая. — Самый настоящий хам.
Он скрестил руки на груди и оперся плечом об оконную решетку. Бледный кавалер-заключенный, молчаливо стоящий в своей камере. Медленная улыбка искривила его рот.
Если он сумасшедший, нельзя доверять ему. Вчера он также прислонился головой к решетке и смотрел на нее, стоя в очень благородной позе, а через мгновение прижал бритву к ее горлу.
— Будь осторожнее, — нашептывал ей разум. — Он силен, он пугающе силен. Он психически нездоров.
Мэдди посмотрела на Жерво.
— Хам, — повторила она задумчиво.
— Хам, — сказал он с явным облегчением. Мэдди сложила руки.
— Получается, что у нас единое мнение по этому поводу?
Он ничего не сказал, но посмотрел на нее через железную решетку со светской иронической улыбкой.
— Полагаю, об этом даже речи быть не может, — возмутился кузен Эдвардс, обращаясь к Мэдди. — Ты же в этом совершенно не разбираешься, ничего не понимаешь. Ты не можешь быть личным санитаром при герцоге. Это полный абсурд. Подумай о той опасности, которой ты подвергаешься, кузина Мэдди! Нельзя забыть вчерашний инцидент.
— Я не забыла. И верю…
— Да, очень хорошо, я понимаю… Но здесь не собрание квакеров, моя дорогая. Это сумасшедший дом.
Она грустно взглянула на него.
— А разве Бога нет в этом доме?
Ларкин хмыкнул. Кузен Эдвардс слегка покраснел и строго взглянул на санитара.
— Разумеется, Бог здесь.
— Меня благословил Господь! — повторила Мэдди уверенным тоном.
Кузен Эдвардс поджал губы.
— Я не подумал, что у тебя такие намерения, но если ты действительно хочешь работать с пациентами, я могу назначить тебя в помощь акушерке в дневную смену.
— При других обстоятельствах я с радостью согласилась бы стать помощницей акушерки, — ответила Мэдди, — но я должна поддержать Жерво.
Доктор покраснел.
— Я поражен, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль, кузина Мэдди.
— Я исполняла обязанности сиделки большую часть своей жизни. У меня есть опыт обращения с больными. — Мэдди продолжала говорить тихим голосом. — Мое решение согласовано с герцогом.
— Ну… ну… — кузен Эдвардс покачал головой и улыбнулся. — Как вам могла прийти в голову такая фантазия?
— В затворничестве, — просто ответила она. — Там я узнала, что есть Свет и Правда.
— Я сам вам расскажу о свете и правде, мисс, — воскликнул Ларкин. — Когда он сломает вам шею, вы все поймете!
— Он не причинит мне вреда, — ответила Мэдди.
— Вы ничего не понимаете, мисс! Он регулярно впадает в буйство; как-то раз он чуть не оторвал мне руку, а ведь я — крупный парень, как видите. А вас он в секунду уничтожит.
— И все же, — возразила Мэдди, — когда герцог увидит, что я пришла поговорить с ним, он будет вести себя тихо. Ларкин нахмурился.
— Ничего подобного, вы не знаете его, мисс. Вы здесь всего лишь один день. К этому маньяку нельзя поворачиваться спиной!
— К сожалению, это правда, кузина Мэдди. Тебя, должно быть, ввели в заблуждение проблески рассудка у пациента. При его диагнозе это возможно. Мы стараемся поощрять разумное и цивилизованное поведение, но горькая правда заключается в том, что герцог не в том состоянии, когда ему можно доверять или рассматривать его как разумное человеческое существо.
Опыт собрания научил Мэдди разумно и тонко вести спор. В глаза ошибающегося нужно смотреть твердо и уверенно. Сейчас она смотрела на кузена Эдвардса, не мигая.
— Это значит… — Он откашлялся. — Нет, я неверно выразился. Конечно, он человек, создание Божье, как и все мы. Но я отвечаю за ваше благополучие.
— Вы также отвечаете и за его благополучие.
— Дорогая моя, вы не сможете ухаживать за ним. Абсурд. Я не могу дать разрешения.
Она не стала возражать. Никакие аргументы сейчас на него не подействовали бы. Она не готовилась заранее к такому разговору; если Бог пожелает, нужные слова придут сами.
Казалось, кузен Эдвардс стал испытывать неудобство под ее пристальным взглядом.
— Это невозможно. Боюсь, что вы просто не понимаете, что хотите сделать.
— Кузен Эдвардс, это вы не понимаете моих намерений.
Он хмуро посмотрел на нее.
— Вспомните, что дает нам Свет, — мягко произнесла Мэдди. — Неужели вы отказались от него?
Он продолжал недовольно смотреть на нее.
— Не знаю, как насчет «света», — с вызовом произнес Ларкин, — но ничего глупее я никогда не слышал, доктор. Прошу прощения, что отнимаю у вас время, но она ни о чем не хотела слушать, кроме как о благословении.
Доктор Эдвардс посмотрел на своего помощника. Когда он снова перевел взгляд на кузину, она продолжала стоять неподвижно. Ларкин что-то ворчал о свете, откровениях, невежественной чепухе, с каждым словом глубоко оскорбляя чувства и веру Мэдди.
Кузен Эдвардс молчал. Она уловила тот момент, когда он перестал быть упорствующим квакером, раздраженным вечным презрением к своему происхождению, и начал смотреть и слушать.
Наконец комментарии Ларкина превратились в усталое бурчание. Запертый в комнате Жерво казался тенью, следящей за ними сквозь прутья белой и неподвижной решетки. Огромная ожидающая тишина заполнила дом.
Кузен Эдвардс повернулся к Ларкину и попросил у него ключ.
Глава 6
Что говорить, все аргументы разбежались в разные стороны при виде краснокожей Обезьяны и невозмутимой Мэдди. Кристиан не мог за ними угнаться. Он удивился, когда человек, управлявший всем, — низенький, толстый, с бесцветным маникюром — раскрыл дверь. Он изумился, когда она одна вошла к нему. Она казалась немного испуганной. Возможно, у нее были на то причины, но ему это не понравилось. Не вреди, никогда не причиняй вреда женщине, черт побери!
После минутного колебания она пересекла комнату. Ее рука удивила его: она словно взялась из ниоткуда. Взрыв. Звук. Неожиданный шум. Не знал. Спрятать вещи. Раз — и нет. ПОЧЕМУ! Он разозлился. Он испугался. Он хотел, чтобы все вещи оставались на своих местах.
Он посмотрел на нее. Рукопожатие, мужское, правой рукой. Но он не шелохнулся. Он стоял беспомощный, чувствуя растерянность и обиду, сжимая и разжимая пальцы правой руки. Он заглядывал ей в глаза. Ненормальная неподвижность. Будучи не в состоянии объяснить, он тяжело дышал, с усилием напрягаясь, чтобы заставить свое тело подчиниться его намерениям.
Потом она крепко сжала его руку, подняла ее вверх. Потом опустила.
Он ощутил ее пальцы, мягкие и прохладные, как туман, поднимающийся из-за горизонта. Он знал, что хотел сделать нечто более галантное: он поднес ее руку к своим губам и запечатлел легкий поцелуй, слегка пожимая ее пальцы.
Скромная девушка покраснела. Какие красивые глаза…
Он улыбнулся ей. Она облизнула губы. Обезьяна что-то предостерегающе зашипела. Кристиан посмотрел через ее плечо, сквозь решетки и понял, что вывел своего тюремщика из равновесия. Настанет время, когда он поплатится за это.
Другой, кровавый медик… Кровь. — Другой, он только стоял рядом с выражением заинтересованности и отеческой заботы. Кристиан догадался, что его проверяют. Он снова переключил внимание на Мэдди, напряженно изучая ее, не желая упустить свой шанс. Обезьяна был снаружи. Она — внутри. Он не мог позволить себе упустить такую возможность.
Когда она сделала ему знак садиться, он сел. Когда предложила воду, он выпил. Когда она заговорила, он уставился на ее губы и попытался вникнуть в смысл слетающих с них слов.
Его разозлило, что он ничего не мог сделать. Все злило, злило с тех пор, когда он вынырнул из темноты и бессилия. Без слов. Без самого себя. Он с трудом сдерживался. Хотелось схватить что-нибудь и бросить. Но бросать было нечего. Они вынесли отсюда все, что можно сдвинуть с места.
Мэдди — девочка — мягко, с ожиданием посмотрела на него. Он вовремя спохватился, что теперь не должен давать волю своим желаниям.
Когда появился поднос с невыносимым бараньим рисовым супом, хлебным пудингом и простой водой, он сел и долго смотрел на еду, в душе яростно протестуя. Она стояла рядом, потом взяла в руки ложку.
Нет. Нет, этого он не вынесет. Он чуть не швырнул поднос с супом и всем остальным через всю камеру. Что-то сдерживало. Вместо этого он протянул руку, схватил ее за кисть и стал неподвижно держать ее. Просто держать, а потом как мог спокойнее начал опускать ее вниз, пока ложка не очутилась на подносе.
Она разжала руку и выпустила ложку. Он поднял ее и съел их плебейский харч. Как разглядываемое животное в зоопарке! Его душа до самого донышка так наполнилась злобой и отвращением, что каждый глоток давался ему в борьбе с самим собой. Но он сделал это. Сделал, чтобы удержать ее и досадить Обезьяне единственным возможным ему способом.
Это тоже было испытанием. Он прошел его. Впервые с тех пор, как он очнулся от наркотического оцепенения, в котором они доставили его сюда, он добровольно сел и поел как человек.
Он подумал о своем поваре у себя дома, о блюдах, названия которых проносились у него в голове. О любимом шоколаде.
Он вспомнил жирный бараний суп и чуть не поперхнулся ненавистью.
Но Мэдди улыбнулась, это заставляло его чувствовать себя сердитым и довольным одновременно. Он мог простить ее. Бедняжка! Она лучше ржаного пудинга с пивом.
Квакер. Да, квакер, но он не мог сказать этого вслух, да и не собирался этого делать.
Он выдержал их проклятое испытание, и очи позволили ей остаться с ним, сидя за пределами его камеры. Дрожащие от слабости мускулы… его одолела усталость. Он навалился на решетку, не желая терять ее из виду. Говори… Не могу… Скажи, Мэдди-девочка… Останься. Останься.
Хотя бы до ночи, когда вернется Обезьяна. Кристиан побаивался, он не хотел давать повода для применения силы. Он лежал на своей узкой койке, словно послушная собака.
Ожидая подходящего момента… Он и Обезьяна знали это.
Утром она снова пришла вместе с «кровавым». Говорят какую-то тарабарщину… Писать книгу? Что в этой книге? Ложь. Ложь. Справочник. Течет кровь? Ванна? Боже, спаси меня…
Пришли еще двое тюремщиков, и он понял, что ему предстоит принять ванну. Он бросил взгляд на Мэдди, всего один взгляд, вкладывая в него страстную мольбу.
Она ободряюще улыбнулась.
Она не знала. Ему оставалось поверить, что она не имела ни малейшего понятия о том, что будет происходить, когда он подумал об этом, ему не хотелось, чтобы она все видела.
Обычно с ним находились трое тюремщиков, но сейчас он контролировал себя. Он позволил связать ему руки кожаными ремнями. Обыкновенно использовали смирительную рубашку, но если он будет спокоен, у них не возникнет повода для подобных действий на глазах этого наманикюренного докторишки. Кристиан знал. Он стал знатоком ожидания. От плохого к худшему. Кожаные ремни. Наручники. Кресло. Смирительная рубашка. Койка.
Он не стал смотреть на Мэдди. Мысленно он перенесся отсюда. В этом была единственная надежда продержаться здесь. Вместе с тюремщиками он спустился по ступеням в подвал, позволил им надеть на лицо кожаную маску, раздеть его, вслепую провести и оставить в бесконечном ожидании, когда его толкнут прямо в ванну.
Лед! Леденящий душу, обжигающий холод! Они окунули его несколько раз, металлический прут, придерживал голову под водой. В третий раз прут удерживал его под водой до тех пор, пока у него не стеснило грудь, а руки не стали судорожно цепляться за края. Он по-настоящему испугался. Долго. Когда он вынырнул, Обезьяна заглянул в прорези для глаз.
Кристиан встретился с ним взглядом. Маска плотно облегала его рот и нос. Он задыхался от холода. Тело сводило судорогой. Его вытащили из воды. Дрожа он стоял, прислушиваясь к разговору. Безмолвный, не видя ничего, кроме полоски света перед собой.
Обезьяна что-то произнес за спиной Кристиан и накинул полотенце ему на плечи. Кристиан тяжело шагнул назад, развернулся вполоборота и толкнул Обезьяну плечом.
Его тюремщик попытался сохранить равновесие, но его пальцы скользнули по мокрой коже Кристиана, и он с криком упал в воду. Ледяные брызги полетели в разные стороны. Ванна оказала на Обезьяну такое же действие, как на Кристиана. Двое других тюремщиков сочли происшествие забавным, по подвалу прокатилось эхо хохота. Кристиан стоял неподвижно, не улыбаясь даже под маской. Он остался на месте, чувствуя Обезьяну за своей спиной. Вода капала на каменный пол. Металлический прут ударил его поперек спины, вызвав взрыв боли, перебив дыхание, заставив его потерять равновесие… — Тюремщики остановили Обезьяну, чем предотвратили настоящее избиение.
Они следили друг за другом. Они знали, что Кристиана сегодня продержали под водой слишком долго. И в конце концов, пациент тоже может пошутить. Кристиану, вернувшемуся в свою камеру, пришлось воспользоваться услугами Мэдди в качестве камердинера.
Кристиан посмотрел на одежды, приготовленные для него. Он не крестьянин.
— Нет, — сказал он и скрестил руки, пытаясь не стучать зубами от холода, сдержать дрожь тела и стерпеть боль, отзывающуюся по всей спине.
Обезьяна позвал бы подмогу, связал бы его и напялил смирительную рубашку. Кристиан решил посмотреть, что сделает Мэдди. Он пытался скрыть дрожь, возникающую при каждом вздохе. Волосы были мокрыми, он продрог до костей. Ему совсем не хотелось сражаться и добиться появления Обезьяны. Ему была отчаянно необходима Мэдди-девочка. Ее спокойная, выпрямленная фигура, сидящая в кресле по ту сторону камеры. Белая фигура… Шапочка… Покой.
— Не то? — спросила она. Он нахмурился. Не то? Что она хочет сказать?
Подходящую одежду! Хотелось ему произнести. Это грубое, плохо сшитое тряпье!
Он схватил белье, пытаясь показать неуклюжие швы, неровные петли… Но не смог сделать этого. Он просто держал в руках белье. Растерянность. Разрыв между намерением и результатом.
Зарычав, он швырнул одежду. Его тело снова содрогнулось в сильных конвульсиях.
— Что с вами? — спросила Мэдди.
Она коснулась его руки. Он не мог стоять неподвижно, не мог унять дрожь и отвлечься от невыносимой боли. Он отдернул руку и подошел к окну, прижавшись к решетке, казавшейся обжигающе горячей под его замерзшими пальцами.
Долгое время она молча стояла у него за спиной. Он знал, что она заметила дрожь. Какая разница? Он попытался расслабиться.
Латунная рукоятка, соединенная со звонком, заскрипела. Кристиану захотелось повеситься, но они все предусмотрели. Они занимались этим годами. Тупоголовый тюремщик, вроде Обезьяны, обладал сверхъестественной способностью ожидать сопротивления и противостоять ему. Кристиан был выше, быстрее, моложе. Одному Богу было известно, но он надеялся, что у него сохранилось больше мозгов. Зато Обезьяне все было известно. Бритва и инцидент в ванной стали первой реальной победой Кристиана. Его спина пульсировала болью там, где ее коснулся железный прут, вызывая резкие содрогания, когда он шевелился. Он услышал в коридоре голос Обезьяны и напрягся. Его мускулы вновь стали конвульсивно сокращаться. Но звука открываемой двери не последовало.
Мэдди заговорила, Обезьяна стал возражать, но потом неохотно согласился. Шаги стали удаляться.
Кристиан обернулся. Мэдди-девочка смотрела на него, немного морщась и покусывая нижнюю губку. Встретившись с ним глазами, она быстро улыбнулась.
— Я послала за углями, — сказала она.
Послала за углями?
Она указала на пустой камин, обняла себя руками и задрожала.
Угли. Угли. Огонь, да. Да, они не делали этого прежде.
Ему захотелось поблагодарить ее, но он не смог. Только кивнул.
Она подняла брошенную одежду и предложила ему одеться. Кристиан попробовал что-то сказать, шевеля пальцами.
— Не понимаю, — она беспомощно смотрела на него.
Он заскрипел зубами и вздрогнул. Ладно. Попытайся снова. Он дотронулся до ее рукава, проведя пальцами по шву. Потом он провел рукой по шву на рубашке.
Она посмотрела на свою руку, потом на него.
— Простите, — она покачала головой. — Не понимаю.
Он сдался. Показал жестом, чтобы она ушла. Мэдди продолжала стоять. Он взял ее за плечо, развернул и подтолкнул к двери.
Она упрямо продолжала стоять. Пришел Обезьяна, принес совок углей. Кристиан немного подался назад. Загорелся огонь, они о чем-то невнятно заговорили. Обезьяна пожимал плечами, кивал, соглашаясь с ней, бросая на Кристиана нейтральные взгляды и, уходя, прикрыл дверь.
Кристиан уставился на нее. Не думать… Ради Бога… Одеваться перед ней!
Но она осталась. Она подошла к нему, коснулась пуговиц на его халате и принялась расстегивать их, словно занималась этим всю жизнь.
Кристиан перехватил ее руку и оттолкнул ее, издав звук негодования. Он указал на дверь и снова слегка подтолкнул ее.
— Позвать Ларкина? — спросила она.
Он глубоко вздохнул, пытаясь подобрать слова.
— Не… е…
Она, казалось, не понимала всей глубины его привязанности к ней. Он опять попытался заговорить с ней.
— Ларкина? — снова спросила она, протянув руку к звонку.
Вдруг он понял, что она собирается вызвать Обезьяну.
— Нет! — он покачал головой. — Нет!
— Я сиделка, — она ткнула себя в грудь. Он задрожал. Он старался держаться от нее на почтительном расстоянии.
— Сестра, — сказала она. — Сиделка. Сестра.
Ах, сестра? Нянька, сиделка. Значит, он должен позволить ей раздеть его, как инвалида?
Мэдди втайне испытала облегчение, когда в уголках его рта заиграла знакомая ироническая улыбка. Ясно было, что герцог испытывает ее. Если Ларкин и кузен Эдвардс вернутся и увидят его неодетым, станет ясно, что она не может справиться с подопечным.
Пока кузен Эдвардс не принял окончательного решения по поводу Жерво, ей предстояло во что бы то ни стало показать, что герцог под ее вниманием не становится менее управляемым.
Это оказалось сложнее, чем она ожидала. Очень трудно было помнить о том, что его поведение выпадает за рамки обыкновенной логики. В чем состоял интерес к его платью и его вещам в то время, когда ему было холодно? Ей захотелось одеть его потеплее и высушить волосы, а потом, позже вечером, когда ее место займет Ларкин, она собиралась изучить особенности терапевтических ванн.
На этот раз, когда Мэдди взяла в руки рубашку и шагнула вперед, Жерво стоял, не шевелясь, позволив ей приблизиться. Мэдди одевала отца тысячу раз, она привыкла и выработала целую систему. Жерво не возражал, когда она повернулась к кровати, хотя при этом слегка поморщился.
Мэдди снова принялась расстегивать халат. Когда она справилась с первой пуговицей, то заметила, что он внимательно за ней наблюдает. Его лицо находилось совсем рядом. Дойдя до третьей пуговицы, Мэдди сообразила, что этот человек — не ее отец… К шестой пуговице его дыхание, тихое и равномерное, стало казаться более интимным, чем соответствовало ситуации.
Она подняла глаза. Он протянул руку и провел указательным пальцем по ее подбородку, слегка приподняв его. Их глаза были на одном уровне, на расстоянии всего нескольких дюймов.
Его — темно-синие.
Мэдди отклонилась и выпрямилась. Ее туфли громко стукнули по деревянному полу. Жерво объявил себя хозяином положения. Он встал, не сказав ни слова, слегка приподнял брови, словно спрашивая, желает ли она продолжения. Мэдди взглянула на распахнувшийся халат и отвела глаза. Он повел плечами. Халат соскользнул и упал к его ногам. Он протянул руку за рубашкой.
Мэдди действительно имела огромный опыт сиделки. Она купала и переодевала немало пациентов, причем не только женщин. Ее часто приглашали, когда кому-то из членов Собрания требовалась помощь. И, естественно, она всегда заботилась об отце.
Он не был ее отцом. Он не был ни ребенком, ни больным, ни старым. В такой ситуации Мэдди оказалась впервые. Рядом был мужчина — рослый, крепкий, сильный, стоявший совершенно обнаженным, с рукой, протянутой к рубашке.
Каждая клеточка в ней хотела швырнуть ему одежду и выбежать из комнаты.
Но Мэдди видела усмешку, издевательскую и злую. Его фигура казалась внушительной в маленькой комнате. Широкоплечий, могучий, он производил впечатление на нее.
И знал это.
Жерво добился своего. По крайней мере, чувство, которое она испытала, немного напоминало страх. Она увидела силу, но также увидела и симметричность, и великолепные мускулы. В ее смятении была доля простого восхищения тем, каким высоким, стройным и надменным создал его Господь.
А Бог действительно славно потрудился. Казалось, любоваться им было не более грешно, чем восхищаться полетом ястреба над полями. Ястреб для нее, городской жительницы, был чудом, а обнаженная фигура мужчины — не менее романтична.
Мэдди подала ему рубашку. Он натянул ее, издав легкое шипение. Белый хлопок свободно ниспадал до бедер. Он прошел мимо, словно она не существовала, и взял чулки и бриджи.
Мэдди отвернулась к окну, ясно поняв адресованное ей послание. Она сложила руки, переплетя пальцы, испытывая желание извиниться, но слишком раздосадованная, чтобы сказать первое слово.
Мирское высокомерие и жестокость не были теми качествами, которые ее учили уважать. Но, с другой стороны, было прекрасно, что, несмотря на пребывание в подобном месте, на болезнь, Жерво с презрением относился к тому, что его раздражало. Он был не просто человеческим существом, он был герцогом и не позволял никому оспаривать это. И уж тем более какой-то обыкновенной квакерской сиделке.
Мэдди ждала, пока все звуки за ее спиной стихнут. Когда она собралась повернуться, он положил руку ей на плечо.
Жерво более или менее оделся. Жилет, бриджи и незастегнутый камзол. Манжеты, казалось, затерялись где-то в рукавах камзола. Он стоял, хмуро глядя на нее. Затем отступил назад и протянул вперед руки.
Это был до странного ранимый, неуклюжий и вынужденный жест. Он смотрел не на нее, а на свои запястья, оскорбленный и рассерженный одновременно. Мэдди скользнула пальцами в рукава, вытащила одну за другой непокорные манжеты и застегнула их. Потом посмотрела на герцога.
«Нет», — как будто сказал он, порывисто кивнув. Она приняла его жест за согласие, решив, что поступила верно.
Бриджи застегивались по бокам. Мэдди подождала, пока Жерво на этот раз попросит ее. Она усвоила урок. Герцог попробовал застегнуть пуговицу с левой стороны, но издал хриплое восклицание и схватил Мэдди за руку. Она шагнула ближе, быстро застегнула пуговицы с обеих сторон, заправила в бриджи рубашку и отступила назад.
За свою работу она заслужила еще один кивок. Его высокомерие развеяло всякий намек на личные отношения. Он взял со стола галстук и подал ей.
Мэдди завязала его, встав на цыпочки, а он стоял, наклонив голову. Когда она закончила, Жерво потрогал узел — простой, как она завязывала своему отцу, — и нетерпеливо покачал головой.
— Я не умею по-другому, — Мэдди развела руками.
На мгновение она испугалась, что он рассердится. Лицо герцога исказила зловещая гримаса, но затем рот расслабился. Жерво поднял раздраженный взгляд к потолку и, показав на распахнутую жилетку, потребовал, чтобы ее также застегнули.
Мэдди сделала это. Одежда плохо сидела на нем, была ужасно сшита и даже не подходила по размеру. Мэдди сразу подумала, что герцога, видимо, это должно сильно раздражать.
Жерво, казалось, уже ни на что не обращал внимания, а отвернулся от Мэдди, взял полотенце, чтобы высушить волосы, и щетку, лежавшую рядом с металлической раковиной.
Причесав левую половину головы левой рукой, он остановился, положив расческу на стол, и замер на мгновение, рассматривая ее. Потом посмотрел на Мэдди, сгибая и разгибая пальцы. Затем закрыл глаза, нащупал расческу, поднял ее правой рукой и причесал правую половину головы.
Единственным разумным объяснением столь странного ритуала было его смущение. Он снова посмотрел на нее, с вызовом подняв подбородок, и бросил расческу, со стуком упавшую на стол.
Мэдди сделала вид, что не видела ничего странного в его действиях. Она указала на огонь, наконец-то разгоревшийся и начавший согревать помещение.
— Присядь и согрейся, Друг мой…
Немного поколебавшись, что, казалось, было присуще всем его реакциям на ее действия, он придвинул к камину стул и сел на него верхом, подпер рукой подбородок, словно скучающий носильщик, ожидающий дальнейших приказаний.
Мэдди открыла деревянную дверь и прошла в длинную комнату, расположенную рядом с камерой Жерво. Чистое постельное белье стопкой лежало прямо за дверью. Мэдди заправила кровать, удивляясь, зачем тут были ремни и наручники, которые приходилось все время отодвигать в сторону, пока она меняла белье. Она знала, что он наблюдает за ней. Вместо того чтобы положить «путы» поверх застеленной кровати, как это обычно делалось, Мэдди подняла матрас и запихнула их под него, не без некоторого отвращения.
После минутного колебания она пересекла комнату. Ее рука удивила его: она словно взялась из ниоткуда. Взрыв. Звук. Неожиданный шум. Не знал. Спрятать вещи. Раз — и нет. ПОЧЕМУ! Он разозлился. Он испугался. Он хотел, чтобы все вещи оставались на своих местах.
Он посмотрел на нее. Рукопожатие, мужское, правой рукой. Но он не шелохнулся. Он стоял беспомощный, чувствуя растерянность и обиду, сжимая и разжимая пальцы правой руки. Он заглядывал ей в глаза. Ненормальная неподвижность. Будучи не в состоянии объяснить, он тяжело дышал, с усилием напрягаясь, чтобы заставить свое тело подчиниться его намерениям.
Потом она крепко сжала его руку, подняла ее вверх. Потом опустила.
Он ощутил ее пальцы, мягкие и прохладные, как туман, поднимающийся из-за горизонта. Он знал, что хотел сделать нечто более галантное: он поднес ее руку к своим губам и запечатлел легкий поцелуй, слегка пожимая ее пальцы.
Скромная девушка покраснела. Какие красивые глаза…
Он улыбнулся ей. Она облизнула губы. Обезьяна что-то предостерегающе зашипела. Кристиан посмотрел через ее плечо, сквозь решетки и понял, что вывел своего тюремщика из равновесия. Настанет время, когда он поплатится за это.
Другой, кровавый медик… Кровь. — Другой, он только стоял рядом с выражением заинтересованности и отеческой заботы. Кристиан догадался, что его проверяют. Он снова переключил внимание на Мэдди, напряженно изучая ее, не желая упустить свой шанс. Обезьяна был снаружи. Она — внутри. Он не мог позволить себе упустить такую возможность.
Когда она сделала ему знак садиться, он сел. Когда предложила воду, он выпил. Когда она заговорила, он уставился на ее губы и попытался вникнуть в смысл слетающих с них слов.
Его разозлило, что он ничего не мог сделать. Все злило, злило с тех пор, когда он вынырнул из темноты и бессилия. Без слов. Без самого себя. Он с трудом сдерживался. Хотелось схватить что-нибудь и бросить. Но бросать было нечего. Они вынесли отсюда все, что можно сдвинуть с места.
Мэдди — девочка — мягко, с ожиданием посмотрела на него. Он вовремя спохватился, что теперь не должен давать волю своим желаниям.
Когда появился поднос с невыносимым бараньим рисовым супом, хлебным пудингом и простой водой, он сел и долго смотрел на еду, в душе яростно протестуя. Она стояла рядом, потом взяла в руки ложку.
Нет. Нет, этого он не вынесет. Он чуть не швырнул поднос с супом и всем остальным через всю камеру. Что-то сдерживало. Вместо этого он протянул руку, схватил ее за кисть и стал неподвижно держать ее. Просто держать, а потом как мог спокойнее начал опускать ее вниз, пока ложка не очутилась на подносе.
Она разжала руку и выпустила ложку. Он поднял ее и съел их плебейский харч. Как разглядываемое животное в зоопарке! Его душа до самого донышка так наполнилась злобой и отвращением, что каждый глоток давался ему в борьбе с самим собой. Но он сделал это. Сделал, чтобы удержать ее и досадить Обезьяне единственным возможным ему способом.
Это тоже было испытанием. Он прошел его. Впервые с тех пор, как он очнулся от наркотического оцепенения, в котором они доставили его сюда, он добровольно сел и поел как человек.
Он подумал о своем поваре у себя дома, о блюдах, названия которых проносились у него в голове. О любимом шоколаде.
Он вспомнил жирный бараний суп и чуть не поперхнулся ненавистью.
Но Мэдди улыбнулась, это заставляло его чувствовать себя сердитым и довольным одновременно. Он мог простить ее. Бедняжка! Она лучше ржаного пудинга с пивом.
Квакер. Да, квакер, но он не мог сказать этого вслух, да и не собирался этого делать.
Он выдержал их проклятое испытание, и очи позволили ей остаться с ним, сидя за пределами его камеры. Дрожащие от слабости мускулы… его одолела усталость. Он навалился на решетку, не желая терять ее из виду. Говори… Не могу… Скажи, Мэдди-девочка… Останься. Останься.
Хотя бы до ночи, когда вернется Обезьяна. Кристиан побаивался, он не хотел давать повода для применения силы. Он лежал на своей узкой койке, словно послушная собака.
Ожидая подходящего момента… Он и Обезьяна знали это.
Утром она снова пришла вместе с «кровавым». Говорят какую-то тарабарщину… Писать книгу? Что в этой книге? Ложь. Ложь. Справочник. Течет кровь? Ванна? Боже, спаси меня…
Пришли еще двое тюремщиков, и он понял, что ему предстоит принять ванну. Он бросил взгляд на Мэдди, всего один взгляд, вкладывая в него страстную мольбу.
Она ободряюще улыбнулась.
Она не знала. Ему оставалось поверить, что она не имела ни малейшего понятия о том, что будет происходить, когда он подумал об этом, ему не хотелось, чтобы она все видела.
Обычно с ним находились трое тюремщиков, но сейчас он контролировал себя. Он позволил связать ему руки кожаными ремнями. Обыкновенно использовали смирительную рубашку, но если он будет спокоен, у них не возникнет повода для подобных действий на глазах этого наманикюренного докторишки. Кристиан знал. Он стал знатоком ожидания. От плохого к худшему. Кожаные ремни. Наручники. Кресло. Смирительная рубашка. Койка.
Он не стал смотреть на Мэдди. Мысленно он перенесся отсюда. В этом была единственная надежда продержаться здесь. Вместе с тюремщиками он спустился по ступеням в подвал, позволил им надеть на лицо кожаную маску, раздеть его, вслепую провести и оставить в бесконечном ожидании, когда его толкнут прямо в ванну.
Лед! Леденящий душу, обжигающий холод! Они окунули его несколько раз, металлический прут, придерживал голову под водой. В третий раз прут удерживал его под водой до тех пор, пока у него не стеснило грудь, а руки не стали судорожно цепляться за края. Он по-настоящему испугался. Долго. Когда он вынырнул, Обезьяна заглянул в прорези для глаз.
Кристиан встретился с ним взглядом. Маска плотно облегала его рот и нос. Он задыхался от холода. Тело сводило судорогой. Его вытащили из воды. Дрожа он стоял, прислушиваясь к разговору. Безмолвный, не видя ничего, кроме полоски света перед собой.
Обезьяна что-то произнес за спиной Кристиан и накинул полотенце ему на плечи. Кристиан тяжело шагнул назад, развернулся вполоборота и толкнул Обезьяну плечом.
Его тюремщик попытался сохранить равновесие, но его пальцы скользнули по мокрой коже Кристиана, и он с криком упал в воду. Ледяные брызги полетели в разные стороны. Ванна оказала на Обезьяну такое же действие, как на Кристиана. Двое других тюремщиков сочли происшествие забавным, по подвалу прокатилось эхо хохота. Кристиан стоял неподвижно, не улыбаясь даже под маской. Он остался на месте, чувствуя Обезьяну за своей спиной. Вода капала на каменный пол. Металлический прут ударил его поперек спины, вызвав взрыв боли, перебив дыхание, заставив его потерять равновесие… — Тюремщики остановили Обезьяну, чем предотвратили настоящее избиение.
Они следили друг за другом. Они знали, что Кристиана сегодня продержали под водой слишком долго. И в конце концов, пациент тоже может пошутить. Кристиану, вернувшемуся в свою камеру, пришлось воспользоваться услугами Мэдди в качестве камердинера.
Кристиан посмотрел на одежды, приготовленные для него. Он не крестьянин.
— Нет, — сказал он и скрестил руки, пытаясь не стучать зубами от холода, сдержать дрожь тела и стерпеть боль, отзывающуюся по всей спине.
Обезьяна позвал бы подмогу, связал бы его и напялил смирительную рубашку. Кристиан решил посмотреть, что сделает Мэдди. Он пытался скрыть дрожь, возникающую при каждом вздохе. Волосы были мокрыми, он продрог до костей. Ему совсем не хотелось сражаться и добиться появления Обезьяны. Ему была отчаянно необходима Мэдди-девочка. Ее спокойная, выпрямленная фигура, сидящая в кресле по ту сторону камеры. Белая фигура… Шапочка… Покой.
— Не то? — спросила она. Он нахмурился. Не то? Что она хочет сказать?
Подходящую одежду! Хотелось ему произнести. Это грубое, плохо сшитое тряпье!
Он схватил белье, пытаясь показать неуклюжие швы, неровные петли… Но не смог сделать этого. Он просто держал в руках белье. Растерянность. Разрыв между намерением и результатом.
Зарычав, он швырнул одежду. Его тело снова содрогнулось в сильных конвульсиях.
— Что с вами? — спросила Мэдди.
Она коснулась его руки. Он не мог стоять неподвижно, не мог унять дрожь и отвлечься от невыносимой боли. Он отдернул руку и подошел к окну, прижавшись к решетке, казавшейся обжигающе горячей под его замерзшими пальцами.
Долгое время она молча стояла у него за спиной. Он знал, что она заметила дрожь. Какая разница? Он попытался расслабиться.
Латунная рукоятка, соединенная со звонком, заскрипела. Кристиану захотелось повеситься, но они все предусмотрели. Они занимались этим годами. Тупоголовый тюремщик, вроде Обезьяны, обладал сверхъестественной способностью ожидать сопротивления и противостоять ему. Кристиан был выше, быстрее, моложе. Одному Богу было известно, но он надеялся, что у него сохранилось больше мозгов. Зато Обезьяне все было известно. Бритва и инцидент в ванной стали первой реальной победой Кристиана. Его спина пульсировала болью там, где ее коснулся железный прут, вызывая резкие содрогания, когда он шевелился. Он услышал в коридоре голос Обезьяны и напрягся. Его мускулы вновь стали конвульсивно сокращаться. Но звука открываемой двери не последовало.
Мэдди заговорила, Обезьяна стал возражать, но потом неохотно согласился. Шаги стали удаляться.
Кристиан обернулся. Мэдди-девочка смотрела на него, немного морщась и покусывая нижнюю губку. Встретившись с ним глазами, она быстро улыбнулась.
— Я послала за углями, — сказала она.
Послала за углями?
Она указала на пустой камин, обняла себя руками и задрожала.
Угли. Угли. Огонь, да. Да, они не делали этого прежде.
Ему захотелось поблагодарить ее, но он не смог. Только кивнул.
Она подняла брошенную одежду и предложила ему одеться. Кристиан попробовал что-то сказать, шевеля пальцами.
— Не понимаю, — она беспомощно смотрела на него.
Он заскрипел зубами и вздрогнул. Ладно. Попытайся снова. Он дотронулся до ее рукава, проведя пальцами по шву. Потом он провел рукой по шву на рубашке.
Она посмотрела на свою руку, потом на него.
— Простите, — она покачала головой. — Не понимаю.
Он сдался. Показал жестом, чтобы она ушла. Мэдди продолжала стоять. Он взял ее за плечо, развернул и подтолкнул к двери.
Она упрямо продолжала стоять. Пришел Обезьяна, принес совок углей. Кристиан немного подался назад. Загорелся огонь, они о чем-то невнятно заговорили. Обезьяна пожимал плечами, кивал, соглашаясь с ней, бросая на Кристиана нейтральные взгляды и, уходя, прикрыл дверь.
Кристиан уставился на нее. Не думать… Ради Бога… Одеваться перед ней!
Но она осталась. Она подошла к нему, коснулась пуговиц на его халате и принялась расстегивать их, словно занималась этим всю жизнь.
Кристиан перехватил ее руку и оттолкнул ее, издав звук негодования. Он указал на дверь и снова слегка подтолкнул ее.
— Позвать Ларкина? — спросила она.
Он глубоко вздохнул, пытаясь подобрать слова.
— Не… е…
Она, казалось, не понимала всей глубины его привязанности к ней. Он опять попытался заговорить с ней.
— Ларкина? — снова спросила она, протянув руку к звонку.
Вдруг он понял, что она собирается вызвать Обезьяну.
— Нет! — он покачал головой. — Нет!
— Я сиделка, — она ткнула себя в грудь. Он задрожал. Он старался держаться от нее на почтительном расстоянии.
— Сестра, — сказала она. — Сиделка. Сестра.
Ах, сестра? Нянька, сиделка. Значит, он должен позволить ей раздеть его, как инвалида?
Мэдди втайне испытала облегчение, когда в уголках его рта заиграла знакомая ироническая улыбка. Ясно было, что герцог испытывает ее. Если Ларкин и кузен Эдвардс вернутся и увидят его неодетым, станет ясно, что она не может справиться с подопечным.
Пока кузен Эдвардс не принял окончательного решения по поводу Жерво, ей предстояло во что бы то ни стало показать, что герцог под ее вниманием не становится менее управляемым.
Это оказалось сложнее, чем она ожидала. Очень трудно было помнить о том, что его поведение выпадает за рамки обыкновенной логики. В чем состоял интерес к его платью и его вещам в то время, когда ему было холодно? Ей захотелось одеть его потеплее и высушить волосы, а потом, позже вечером, когда ее место займет Ларкин, она собиралась изучить особенности терапевтических ванн.
На этот раз, когда Мэдди взяла в руки рубашку и шагнула вперед, Жерво стоял, не шевелясь, позволив ей приблизиться. Мэдди одевала отца тысячу раз, она привыкла и выработала целую систему. Жерво не возражал, когда она повернулась к кровати, хотя при этом слегка поморщился.
Мэдди снова принялась расстегивать халат. Когда она справилась с первой пуговицей, то заметила, что он внимательно за ней наблюдает. Его лицо находилось совсем рядом. Дойдя до третьей пуговицы, Мэдди сообразила, что этот человек — не ее отец… К шестой пуговице его дыхание, тихое и равномерное, стало казаться более интимным, чем соответствовало ситуации.
Она подняла глаза. Он протянул руку и провел указательным пальцем по ее подбородку, слегка приподняв его. Их глаза были на одном уровне, на расстоянии всего нескольких дюймов.
Его — темно-синие.
Мэдди отклонилась и выпрямилась. Ее туфли громко стукнули по деревянному полу. Жерво объявил себя хозяином положения. Он встал, не сказав ни слова, слегка приподнял брови, словно спрашивая, желает ли она продолжения. Мэдди взглянула на распахнувшийся халат и отвела глаза. Он повел плечами. Халат соскользнул и упал к его ногам. Он протянул руку за рубашкой.
Мэдди действительно имела огромный опыт сиделки. Она купала и переодевала немало пациентов, причем не только женщин. Ее часто приглашали, когда кому-то из членов Собрания требовалась помощь. И, естественно, она всегда заботилась об отце.
Он не был ее отцом. Он не был ни ребенком, ни больным, ни старым. В такой ситуации Мэдди оказалась впервые. Рядом был мужчина — рослый, крепкий, сильный, стоявший совершенно обнаженным, с рукой, протянутой к рубашке.
Каждая клеточка в ней хотела швырнуть ему одежду и выбежать из комнаты.
Но Мэдди видела усмешку, издевательскую и злую. Его фигура казалась внушительной в маленькой комнате. Широкоплечий, могучий, он производил впечатление на нее.
И знал это.
Жерво добился своего. По крайней мере, чувство, которое она испытала, немного напоминало страх. Она увидела силу, но также увидела и симметричность, и великолепные мускулы. В ее смятении была доля простого восхищения тем, каким высоким, стройным и надменным создал его Господь.
А Бог действительно славно потрудился. Казалось, любоваться им было не более грешно, чем восхищаться полетом ястреба над полями. Ястреб для нее, городской жительницы, был чудом, а обнаженная фигура мужчины — не менее романтична.
Мэдди подала ему рубашку. Он натянул ее, издав легкое шипение. Белый хлопок свободно ниспадал до бедер. Он прошел мимо, словно она не существовала, и взял чулки и бриджи.
Мэдди отвернулась к окну, ясно поняв адресованное ей послание. Она сложила руки, переплетя пальцы, испытывая желание извиниться, но слишком раздосадованная, чтобы сказать первое слово.
Мирское высокомерие и жестокость не были теми качествами, которые ее учили уважать. Но, с другой стороны, было прекрасно, что, несмотря на пребывание в подобном месте, на болезнь, Жерво с презрением относился к тому, что его раздражало. Он был не просто человеческим существом, он был герцогом и не позволял никому оспаривать это. И уж тем более какой-то обыкновенной квакерской сиделке.
Мэдди ждала, пока все звуки за ее спиной стихнут. Когда она собралась повернуться, он положил руку ей на плечо.
Жерво более или менее оделся. Жилет, бриджи и незастегнутый камзол. Манжеты, казалось, затерялись где-то в рукавах камзола. Он стоял, хмуро глядя на нее. Затем отступил назад и протянул вперед руки.
Это был до странного ранимый, неуклюжий и вынужденный жест. Он смотрел не на нее, а на свои запястья, оскорбленный и рассерженный одновременно. Мэдди скользнула пальцами в рукава, вытащила одну за другой непокорные манжеты и застегнула их. Потом посмотрела на герцога.
«Нет», — как будто сказал он, порывисто кивнув. Она приняла его жест за согласие, решив, что поступила верно.
Бриджи застегивались по бокам. Мэдди подождала, пока Жерво на этот раз попросит ее. Она усвоила урок. Герцог попробовал застегнуть пуговицу с левой стороны, но издал хриплое восклицание и схватил Мэдди за руку. Она шагнула ближе, быстро застегнула пуговицы с обеих сторон, заправила в бриджи рубашку и отступила назад.
За свою работу она заслужила еще один кивок. Его высокомерие развеяло всякий намек на личные отношения. Он взял со стола галстук и подал ей.
Мэдди завязала его, встав на цыпочки, а он стоял, наклонив голову. Когда она закончила, Жерво потрогал узел — простой, как она завязывала своему отцу, — и нетерпеливо покачал головой.
— Я не умею по-другому, — Мэдди развела руками.
На мгновение она испугалась, что он рассердится. Лицо герцога исказила зловещая гримаса, но затем рот расслабился. Жерво поднял раздраженный взгляд к потолку и, показав на распахнутую жилетку, потребовал, чтобы ее также застегнули.
Мэдди сделала это. Одежда плохо сидела на нем, была ужасно сшита и даже не подходила по размеру. Мэдди сразу подумала, что герцога, видимо, это должно сильно раздражать.
Жерво, казалось, уже ни на что не обращал внимания, а отвернулся от Мэдди, взял полотенце, чтобы высушить волосы, и щетку, лежавшую рядом с металлической раковиной.
Причесав левую половину головы левой рукой, он остановился, положив расческу на стол, и замер на мгновение, рассматривая ее. Потом посмотрел на Мэдди, сгибая и разгибая пальцы. Затем закрыл глаза, нащупал расческу, поднял ее правой рукой и причесал правую половину головы.
Единственным разумным объяснением столь странного ритуала было его смущение. Он снова посмотрел на нее, с вызовом подняв подбородок, и бросил расческу, со стуком упавшую на стол.
Мэдди сделала вид, что не видела ничего странного в его действиях. Она указала на огонь, наконец-то разгоревшийся и начавший согревать помещение.
— Присядь и согрейся, Друг мой…
Немного поколебавшись, что, казалось, было присуще всем его реакциям на ее действия, он придвинул к камину стул и сел на него верхом, подпер рукой подбородок, словно скучающий носильщик, ожидающий дальнейших приказаний.
Мэдди открыла деревянную дверь и прошла в длинную комнату, расположенную рядом с камерой Жерво. Чистое постельное белье стопкой лежало прямо за дверью. Мэдди заправила кровать, удивляясь, зачем тут были ремни и наручники, которые приходилось все время отодвигать в сторону, пока она меняла белье. Она знала, что он наблюдает за ней. Вместо того чтобы положить «путы» поверх застеленной кровати, как это обычно делалось, Мэдди подняла матрас и запихнула их под него, не без некоторого отвращения.