Страница:
Миссис Вудсток пребывала в смятении: ей, женщине, лучше всего чувствовавшей себя в брюках, обожавшей мирно выращивать собак и скакать на лошадях, вдруг демонстрируют эскизы платьев, которые отныне ей предстоит носить на торжественных приемах во дворце президента Франции.
— Но, Вэлентайн, это же, ну, я не знаю… — беспомощно бормотала она.
В Вашингтоне ей порекомендовали обзавестись по крайней мере шестью костюмами для дамских обедов, несколькими платьями для «небольших приемов» и не меньше чем дюжиной парадных вечерних нарядов и шубок для дипломатических раутов.
— Нет, миссис Вудсток, я знаю, что делаю! — отрезала Вэл, большую часть детства и отрочества проведшая в кулуарах дома моделей Пьера Бальмэна в Париже, уча в этом ателье уроки и одновременно наблюдая, как шьются бальные платья. Она была совершенно уверена в себе и намеревалась вселить уверенность в миссис Вудсток. — Вы не любите праздничные туалеты, миссис Вудсток?
— Бог мой, милочка, да я ненавижу их!
— Но, миссис Вудсток, у вас очень хорошая осанка.
— Неужели?
— И у вас самый лучший, действительно лучший тип фигуры для парадных нарядов. Я вам не льщу. Если бы у вас были недостатки, мы бы могли совместно поработать, чтобы скрыть их. Но вы очень высокая, очень стройная, у вас такая хорошая походка. Я могу точно сказать, какой фасон вечернего платья вы считаете «идеальным»: простое, без претензий, спокойное, такое, как у всех, ну, может быть, с небольшим драгоценным камнем у горловины — ведь я права? Что ж, они действительно идеально подходят для вашего шале в Сан-Вэлли, или на ранчо в Колорадо, или в поместье Санта-Барбары. Но в Елисейском дворце! В парижской Опере! На торжественных приемах в посольстве! Вы будете чувствовать себя нелепой, посторонней. Только в том случае, если ваше платье будет таким же, как на других гостьях, вы будете чувствовать себя удобно, не привлекая внимания, к чему, собственно, вы и привыкли. Забавно, не правда ли? Только став очень-очень шикарной, вы не будете выглядеть неуместной, не такой, как все, чужой.
— Полагаю, вы правы, — неохотно согласилась Маффи Вудсток, которую все же убедили последние, такие пугающие слова Вэлентайн.
— Прекрасно! Значит, решено. Я буду готова к первой примерке через две недели. И когда вы придете, не будете ли вы так добры извлечь из укромного места ваши драгоценности и принести их сюда? Мне нужно взглянуть, чем вы располагаете.
— Как вы узнали, что я держу их подальше от глаз?
— Вы не из тех женщин, что надевают их чаще чем два раза в год, и это просто позор, ибо я уверена, что они великолепны.
Маффи Вудсток заметно смутилась. Наверное, Вэлентайн — колдунья. К следующему визиту непременно нужно купить новые туфли — Вэлентайн обязательно заметит, что вечерние туфельки ее заказчицы знавали лучшие времена. Боже всемогущий, но почему ее мужу непременно понадобилось стать послом?
— Не унывайте, — ободрила ее Вэлентайн. — Подумайте хотя бы о чудесных прогулках верхом, которые вам предстоит совершать за городом.
Маффи Вудсток просветлела. Единственное, на что она любила тратить деньги, — это обувь для верховой езды. Но… сможет ли она ездить там верхом в джинсах и старом свитере?
— Вэлентайн, раз уж мы этим занимаемся, давайте сделаем еще и какую-нибудь одежду для верховой езды.
— О нет! — воскликнула возмущенная Вал. — За этим вам нужно сразу по прибытии в Париж зайти в «Гермес». Я могу сделать для вас все, что угодно, но только не костюм для прогулок верхом — это было бы просто неверно.
Провожая клиентку к дверям студии, Вэл радовалась вдвойне. Созданные ею модели получат теперь возможность конкурировать с лучшим, что может предложить европейская мода. И миссис Вудсток, которая понятия не имеет о своих достоинствах, скоро узнает о них, надев экзотические, броские, но одновременно элегантные наряды, разработанные Вэлентайн. «Не привлекающие внимания» — как же! С таким ростом и походкой миссис Вудсток не уступит любой герцогине. Париж еще заговорит о ней. Да они на стулья вскакивать будут, чтобы получше разглядеть ее. И ей самой это понравится! А. может быть, и нет… Это, к сожалению, не зависело от Вэл, какой бы чародейкой она ни была.
Сегодня Вэлентайн еще раз доказала себе, что обладает способностью вести деловые переговоры, что высоко ценится у истинных француженок. Изготовление и продажа одежды стали для нее важным и значительным делом, даже если этим теперь приходилось заниматься в таком абсурдно-экстравагантном, экзотичном, расточительном мире под названием «Магазин грез». Она еще раз доказала себе, что и в Беверли-Хиллз, втором после Палм-Спрингс островке средоточия безобразно одетых женщин в Соединенных Штатах, она способна создавать высокую моду для тех, кого по какой бы то ни было причине заботит данный предмет.
Не снимая рабочего хрустяще-белоснежного, лишавшего ее индивидуальности, халата, Вэлентайн выпорхнула из студии и направилась в свой кабинет, прихватив эскизы моделей для нового гардероба миссис Вудсток. В кабинете, закинув ноги на обитую потертой темно-красной кожей крышку их общего стола, сидел Эллиот.
— Ох, Эллиот, не ожидала увидеть тебя здесь! — воскликнула она, внезапно ощутив неловкость.
Прошло уже шесть недель после Рождества, после той их дурацкой стычки, закончившейся в мгновение ока, но до сих пор все еще напоминанием витавшей в воздухе. С той поры они оба избегали разговоров, которые обычно вели по утрам, до открытия магазина, сидя друг против друга за большим столом.
— Я только что зашел, чтобы сообщить тебе: я пообещал Мэгги, что ты сошьешь ей платье к церемонии вручения «Оскара», — сухо сказал он.
— Боже мой! — воскликнула она. — Я забыла об «Оскаре»! — Она рухнула в кресло. — Из-за миссис Вудсток это совсем вылетело у меня из головы. Может, я уже схожу с ума?
Для любого в Беверли-Хиллз, кто мало-мальски серьезно занимался розничной торговлей, «Оскары» были манной небесной, праздником, не уступавшим Новому году: неважно, кто получит приз, важно, кто во что одет.
— Возможно, — безучастно проговорил Эллиот, но она не отреагировала, обеспокоенная мыслью о своей забывчивости.
— За целых три часа я ни разу не вспомнила о существовании этого «Оскара», — удивляясь самой себе, продолжала Вэ-лентайн. — А завтра мы наконец узнаем, кто стал претендентом, и набежит так много покупателей! Уж им-то будет известно, идти ли на вручение наград в качестве зрителей или сидеть дома у телевизоров. Только подумай, на ближайшие полтора месяца мы окажемся в жуткой запарке, а затем для горстки людей грянет час счастливого облегчения. Разве это не магия — держать в напряжении всю гигантскую кинопромышленность, заставлять всю страну спорить и даже как-то переживать о судьбах кучки актеров и нескольких картин?
— Как ты, однако, всех их презираешь!
— Вовсе нет. Я восхищена, Эллиот. Только подумай, какие суммы рекой разольются вокруг этого циркового представления! Студии тратят состояния на организацию общественного мнения и рекламу, одна продажа кинобилетов приносит много миллионов… Впрочем, мне-то что до этого? В конце концов, наше дело — шить платья для торжественных раутов.
— Думаю, что так, — ответил Эллиот по-прежнему ровным тоном.
Внезапно его невозмутимость взбесила ее.
— Тем не менее эта суета вокруг «Оскаров» очень тебе на руку. Ты управляешь всем магазином, признаю это, Эллиот, но в том, что касается одежды, тебя, должно быть, заботит только готовое платье, только одна проблема: какую из тряпок фирмы «Хлое» или «Холли Харп» купят твои милашки. Однако настоящие проблемы лежат за пределами твоих забот. Тебе не приходится беспокоиться, не прибавит ли Ла Дивайна Стрейсэнд еще килограммов шесть к своей и без того немаленькой заднице, которую мое платье непременно должно скрадывать, но быть при этом облегающим. — Вэл вскочила с кресла и подступила к нему, воинственно вперив взгляд своих зеленых глаз в его голубые, пристально смотревшие глаза. — Тебе, Эллиот, не случается поволноваться из-за того, что Рэкуэл Уэлч вздумалось вдруг в этом году выглядеть монашкой, но монашкой, выставляющей свои сиськи, или если Шер вдруг решит, что ее не заметят в толпе, если она не вырядится, как зулусская принцесса, собравшаяся под венец. А я еще должна подумать не только о тех, кто будет представлять фильмы, но и о самих претендентах! А жены продюсеров и любовницы актеров?
И к тому же, подумала она, рассердившись, но не высказав этого, ему не приходится быть все время настороже, чтобы отбиваться от расспросов о его сексуальной жизни. По тону и подтексту задаваемых ей вопросов она всегда безошибочно угадывала, занимается ли Паук любовью с какой-нибудь любопытной покупательницей или их роман уже достиг апогея, а то и сошел на нет. Она научилась вести себя так, словно ничего не знает и ее это меньше всего волнует — это и было так, — но она была сыта по горло изощренными дознаниями жертв Спайдера и чрезмерно любознательных подруг его пассий.
— Слушай, Вэл, — сказал Эллиот со спокойным безразличием, чем еще сильнее разозлил ее, — тебе ведь известно, что не платья для «Оскара» гарантируют прибыль магазину. Мы обслуживаем всех богатых женщин к западу от Гудзона. И если от этой излишне чувствительной балаганной публики у тебя так трещит голова, почему бы тебе не отослать их всех к Бобу Мэк-ки, Рэю Агаяну или Хэлстону, а то и к другим ребятам, которые ими занимались до того, как появилась ты и перехватила клиентуру?
— Или ты совсем с ума сошел… — выпалила она и внезапно уловила усмешку в его глазах.
В иной момент его высказывание могло бы сойти за простительную шутку, но сегодня это прозвучало обидно. Ведь он не хуже ее знает, насколько ей важно заполучить в заказчики такое количество голливудских звезд. Несмотря на галльскую брюзгливость, она не уступит и сантиметра завоеванной территории, тем более что упрочилась на ней так недавно. Вэлентайн хорошо понимала, что, при всей магической популярности ее имени в Беверли-Хиллз и Бель-Эйр, пройдет еще немало времени, прежде чем она надежно обоснуется в мире большой моды. И Эллиот тоже знает об этом. Что, черт возьми, с ним случилось? Он наверняка, как и она, помнит горький вкус неудачи, которую они потерпели два года назад в Нью-Йорке, и не забыл мрачный цвет поражения. Даже сегодня они всего лишь наемные служащие, может, и незаменимые, но «Магазин грез» целиком принадлежит Билли Айкхорн Орсини, начиная с участка земли стоимостью во много миллионов долларов и кончая последней партией платьев с Седьмой авеню, ожидающей отправки в аэропорту.
В этот момент в кабинет вошла Билли и застала их яростно взиравшими друг на друга. Она окинула их злым взглядом и заговорила тихо, но так резко, что на мгновение заставила обоих забыть их собственный гнев:
— У миссис Ивэнс создалось превратное впечатление, что вы оба работаете и вас нельзя тревожить. Имеет ли кто-нибудь из вас понятие, сколько времени я вас дожидаюсь?
Эллиот поднялся с кресла, обратив к ней широкую улыбку, полную тщательно выверенной чувственности, лишенную малейших следов ехидства или сарказма, улыбку, свидетельствующую об искреннем удовольствии лицезреть хозяйку. Обычно это срабатывало.
— Не пытайтесь изображать эту вашу проклятую смазливую ухмылку, Эллиот, — рассвирепела Билли.
— Билли, я закончил с Мэгги всего пять минут назад. Она еще в примерочной, приводит себя в порядок. Вас здесь сегодня никто не ждал.
— А я только что проводила миссис Вудсток, — с достоинством заявила Вэлентайн, — и хотела бы, чтобы вы убедились, с какой пользой я провела сегодняшний день. — Она протянула Билли эскизы. Та словно не заметила их.
— Послушайте! Черт меня побери, я купила изрядный кусок самой дорогой земли в стране, отстроила на ней самый роскошный в мире магазин и наняла вас двоих — заметьте, вызволив вас из бездны безработицы, — чтобы вы управляли им и сколачивали на нем ваши чертовы состояния, и все, чего я ожидаю взамен, — это чтобы мне не приходилось околачиваться тут, убивая время, когда вы мне нужны, будто я какая-нибудь идиотка-покупательница.
— Никто из нас не умеет читать мысли, Билли, — спокойно сказала Вэлентайн, стараясь сдерживаться, ибо Билли говорила очень странно: никогда еще Вэл не видела свою начальницу в такой бессмысленной ярости.
— Нет необходимости уметь читать мои мысли, чтобы догадаться, что сегодня вы мне понадобитесь!
— Я думал, вы останетесь дома с Вито, — начал Эллиот.
— Дома!.. — Билли усмехнулась: — Каждый, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, сообразил бы, что сегодня я приду сюда, чтобы заказать платье для церемонии вручения наград. Завтра сюда заявятся все. Вы что же, думаете, я хочу, чтобы эта толпа путалась у меня под ногами?
— Но, Билли, пока завтра… — попробовала возразить Вэлентайн, но тряхнула головой, и ее кудряшки шевельнулись словно пенная шапка.
— Билли, — мягко сказал Эллиот, — что за спешка? У вас в шкафу висит не меньше сотни вечерних платьев. До оглашения списка претендентов вы не сможете узнать… — Он умолк, так как она угрожающе шагнула к нему:
— Не смогу узнать что?
— Ну, то есть, собственно…
— Собственно — что?
Разозлившись, он четко и внятно договорил:
— Попадут ли «Зеркала» в число претендентов. А если этого не произойдет, то вам не понадобится никакое платье.
Все надолго замолчали.
Неожиданно Билли расхохоталась, а затем укоризненно покачала головой, словно перед ней стояли глупые дети, которых нельзя не простить.
— Так вот оно что! Хорошо, что не вы занимаетесь кинобизнесом, Эллиот, ибо это вам не по зубам. И вам тоже, Вэлентайн. Какого черта, вы думаете, мы с Вито убирались целый год? Думаете, мы готовились с достоинством принять поражение? Хватит злить меня. Итак, в чем я предстану на этом проклятом «Оскаре»?
2
— Но, Вэлентайн, это же, ну, я не знаю… — беспомощно бормотала она.
В Вашингтоне ей порекомендовали обзавестись по крайней мере шестью костюмами для дамских обедов, несколькими платьями для «небольших приемов» и не меньше чем дюжиной парадных вечерних нарядов и шубок для дипломатических раутов.
— Нет, миссис Вудсток, я знаю, что делаю! — отрезала Вэл, большую часть детства и отрочества проведшая в кулуарах дома моделей Пьера Бальмэна в Париже, уча в этом ателье уроки и одновременно наблюдая, как шьются бальные платья. Она была совершенно уверена в себе и намеревалась вселить уверенность в миссис Вудсток. — Вы не любите праздничные туалеты, миссис Вудсток?
— Бог мой, милочка, да я ненавижу их!
— Но, миссис Вудсток, у вас очень хорошая осанка.
— Неужели?
— И у вас самый лучший, действительно лучший тип фигуры для парадных нарядов. Я вам не льщу. Если бы у вас были недостатки, мы бы могли совместно поработать, чтобы скрыть их. Но вы очень высокая, очень стройная, у вас такая хорошая походка. Я могу точно сказать, какой фасон вечернего платья вы считаете «идеальным»: простое, без претензий, спокойное, такое, как у всех, ну, может быть, с небольшим драгоценным камнем у горловины — ведь я права? Что ж, они действительно идеально подходят для вашего шале в Сан-Вэлли, или на ранчо в Колорадо, или в поместье Санта-Барбары. Но в Елисейском дворце! В парижской Опере! На торжественных приемах в посольстве! Вы будете чувствовать себя нелепой, посторонней. Только в том случае, если ваше платье будет таким же, как на других гостьях, вы будете чувствовать себя удобно, не привлекая внимания, к чему, собственно, вы и привыкли. Забавно, не правда ли? Только став очень-очень шикарной, вы не будете выглядеть неуместной, не такой, как все, чужой.
— Полагаю, вы правы, — неохотно согласилась Маффи Вудсток, которую все же убедили последние, такие пугающие слова Вэлентайн.
— Прекрасно! Значит, решено. Я буду готова к первой примерке через две недели. И когда вы придете, не будете ли вы так добры извлечь из укромного места ваши драгоценности и принести их сюда? Мне нужно взглянуть, чем вы располагаете.
— Как вы узнали, что я держу их подальше от глаз?
— Вы не из тех женщин, что надевают их чаще чем два раза в год, и это просто позор, ибо я уверена, что они великолепны.
Маффи Вудсток заметно смутилась. Наверное, Вэлентайн — колдунья. К следующему визиту непременно нужно купить новые туфли — Вэлентайн обязательно заметит, что вечерние туфельки ее заказчицы знавали лучшие времена. Боже всемогущий, но почему ее мужу непременно понадобилось стать послом?
— Не унывайте, — ободрила ее Вэлентайн. — Подумайте хотя бы о чудесных прогулках верхом, которые вам предстоит совершать за городом.
Маффи Вудсток просветлела. Единственное, на что она любила тратить деньги, — это обувь для верховой езды. Но… сможет ли она ездить там верхом в джинсах и старом свитере?
— Вэлентайн, раз уж мы этим занимаемся, давайте сделаем еще и какую-нибудь одежду для верховой езды.
— О нет! — воскликнула возмущенная Вал. — За этим вам нужно сразу по прибытии в Париж зайти в «Гермес». Я могу сделать для вас все, что угодно, но только не костюм для прогулок верхом — это было бы просто неверно.
Провожая клиентку к дверям студии, Вэл радовалась вдвойне. Созданные ею модели получат теперь возможность конкурировать с лучшим, что может предложить европейская мода. И миссис Вудсток, которая понятия не имеет о своих достоинствах, скоро узнает о них, надев экзотические, броские, но одновременно элегантные наряды, разработанные Вэлентайн. «Не привлекающие внимания» — как же! С таким ростом и походкой миссис Вудсток не уступит любой герцогине. Париж еще заговорит о ней. Да они на стулья вскакивать будут, чтобы получше разглядеть ее. И ей самой это понравится! А. может быть, и нет… Это, к сожалению, не зависело от Вэл, какой бы чародейкой она ни была.
Сегодня Вэлентайн еще раз доказала себе, что обладает способностью вести деловые переговоры, что высоко ценится у истинных француженок. Изготовление и продажа одежды стали для нее важным и значительным делом, даже если этим теперь приходилось заниматься в таком абсурдно-экстравагантном, экзотичном, расточительном мире под названием «Магазин грез». Она еще раз доказала себе, что и в Беверли-Хиллз, втором после Палм-Спрингс островке средоточия безобразно одетых женщин в Соединенных Штатах, она способна создавать высокую моду для тех, кого по какой бы то ни было причине заботит данный предмет.
Не снимая рабочего хрустяще-белоснежного, лишавшего ее индивидуальности, халата, Вэлентайн выпорхнула из студии и направилась в свой кабинет, прихватив эскизы моделей для нового гардероба миссис Вудсток. В кабинете, закинув ноги на обитую потертой темно-красной кожей крышку их общего стола, сидел Эллиот.
— Ох, Эллиот, не ожидала увидеть тебя здесь! — воскликнула она, внезапно ощутив неловкость.
Прошло уже шесть недель после Рождества, после той их дурацкой стычки, закончившейся в мгновение ока, но до сих пор все еще напоминанием витавшей в воздухе. С той поры они оба избегали разговоров, которые обычно вели по утрам, до открытия магазина, сидя друг против друга за большим столом.
— Я только что зашел, чтобы сообщить тебе: я пообещал Мэгги, что ты сошьешь ей платье к церемонии вручения «Оскара», — сухо сказал он.
— Боже мой! — воскликнула она. — Я забыла об «Оскаре»! — Она рухнула в кресло. — Из-за миссис Вудсток это совсем вылетело у меня из головы. Может, я уже схожу с ума?
Для любого в Беверли-Хиллз, кто мало-мальски серьезно занимался розничной торговлей, «Оскары» были манной небесной, праздником, не уступавшим Новому году: неважно, кто получит приз, важно, кто во что одет.
— Возможно, — безучастно проговорил Эллиот, но она не отреагировала, обеспокоенная мыслью о своей забывчивости.
— За целых три часа я ни разу не вспомнила о существовании этого «Оскара», — удивляясь самой себе, продолжала Вэ-лентайн. — А завтра мы наконец узнаем, кто стал претендентом, и набежит так много покупателей! Уж им-то будет известно, идти ли на вручение наград в качестве зрителей или сидеть дома у телевизоров. Только подумай, на ближайшие полтора месяца мы окажемся в жуткой запарке, а затем для горстки людей грянет час счастливого облегчения. Разве это не магия — держать в напряжении всю гигантскую кинопромышленность, заставлять всю страну спорить и даже как-то переживать о судьбах кучки актеров и нескольких картин?
— Как ты, однако, всех их презираешь!
— Вовсе нет. Я восхищена, Эллиот. Только подумай, какие суммы рекой разольются вокруг этого циркового представления! Студии тратят состояния на организацию общественного мнения и рекламу, одна продажа кинобилетов приносит много миллионов… Впрочем, мне-то что до этого? В конце концов, наше дело — шить платья для торжественных раутов.
— Думаю, что так, — ответил Эллиот по-прежнему ровным тоном.
Внезапно его невозмутимость взбесила ее.
— Тем не менее эта суета вокруг «Оскаров» очень тебе на руку. Ты управляешь всем магазином, признаю это, Эллиот, но в том, что касается одежды, тебя, должно быть, заботит только готовое платье, только одна проблема: какую из тряпок фирмы «Хлое» или «Холли Харп» купят твои милашки. Однако настоящие проблемы лежат за пределами твоих забот. Тебе не приходится беспокоиться, не прибавит ли Ла Дивайна Стрейсэнд еще килограммов шесть к своей и без того немаленькой заднице, которую мое платье непременно должно скрадывать, но быть при этом облегающим. — Вэл вскочила с кресла и подступила к нему, воинственно вперив взгляд своих зеленых глаз в его голубые, пристально смотревшие глаза. — Тебе, Эллиот, не случается поволноваться из-за того, что Рэкуэл Уэлч вздумалось вдруг в этом году выглядеть монашкой, но монашкой, выставляющей свои сиськи, или если Шер вдруг решит, что ее не заметят в толпе, если она не вырядится, как зулусская принцесса, собравшаяся под венец. А я еще должна подумать не только о тех, кто будет представлять фильмы, но и о самих претендентах! А жены продюсеров и любовницы актеров?
И к тому же, подумала она, рассердившись, но не высказав этого, ему не приходится быть все время настороже, чтобы отбиваться от расспросов о его сексуальной жизни. По тону и подтексту задаваемых ей вопросов она всегда безошибочно угадывала, занимается ли Паук любовью с какой-нибудь любопытной покупательницей или их роман уже достиг апогея, а то и сошел на нет. Она научилась вести себя так, словно ничего не знает и ее это меньше всего волнует — это и было так, — но она была сыта по горло изощренными дознаниями жертв Спайдера и чрезмерно любознательных подруг его пассий.
— Слушай, Вэл, — сказал Эллиот со спокойным безразличием, чем еще сильнее разозлил ее, — тебе ведь известно, что не платья для «Оскара» гарантируют прибыль магазину. Мы обслуживаем всех богатых женщин к западу от Гудзона. И если от этой излишне чувствительной балаганной публики у тебя так трещит голова, почему бы тебе не отослать их всех к Бобу Мэк-ки, Рэю Агаяну или Хэлстону, а то и к другим ребятам, которые ими занимались до того, как появилась ты и перехватила клиентуру?
— Или ты совсем с ума сошел… — выпалила она и внезапно уловила усмешку в его глазах.
В иной момент его высказывание могло бы сойти за простительную шутку, но сегодня это прозвучало обидно. Ведь он не хуже ее знает, насколько ей важно заполучить в заказчики такое количество голливудских звезд. Несмотря на галльскую брюзгливость, она не уступит и сантиметра завоеванной территории, тем более что упрочилась на ней так недавно. Вэлентайн хорошо понимала, что, при всей магической популярности ее имени в Беверли-Хиллз и Бель-Эйр, пройдет еще немало времени, прежде чем она надежно обоснуется в мире большой моды. И Эллиот тоже знает об этом. Что, черт возьми, с ним случилось? Он наверняка, как и она, помнит горький вкус неудачи, которую они потерпели два года назад в Нью-Йорке, и не забыл мрачный цвет поражения. Даже сегодня они всего лишь наемные служащие, может, и незаменимые, но «Магазин грез» целиком принадлежит Билли Айкхорн Орсини, начиная с участка земли стоимостью во много миллионов долларов и кончая последней партией платьев с Седьмой авеню, ожидающей отправки в аэропорту.
В этот момент в кабинет вошла Билли и застала их яростно взиравшими друг на друга. Она окинула их злым взглядом и заговорила тихо, но так резко, что на мгновение заставила обоих забыть их собственный гнев:
— У миссис Ивэнс создалось превратное впечатление, что вы оба работаете и вас нельзя тревожить. Имеет ли кто-нибудь из вас понятие, сколько времени я вас дожидаюсь?
Эллиот поднялся с кресла, обратив к ней широкую улыбку, полную тщательно выверенной чувственности, лишенную малейших следов ехидства или сарказма, улыбку, свидетельствующую об искреннем удовольствии лицезреть хозяйку. Обычно это срабатывало.
— Не пытайтесь изображать эту вашу проклятую смазливую ухмылку, Эллиот, — рассвирепела Билли.
— Билли, я закончил с Мэгги всего пять минут назад. Она еще в примерочной, приводит себя в порядок. Вас здесь сегодня никто не ждал.
— А я только что проводила миссис Вудсток, — с достоинством заявила Вэлентайн, — и хотела бы, чтобы вы убедились, с какой пользой я провела сегодняшний день. — Она протянула Билли эскизы. Та словно не заметила их.
— Послушайте! Черт меня побери, я купила изрядный кусок самой дорогой земли в стране, отстроила на ней самый роскошный в мире магазин и наняла вас двоих — заметьте, вызволив вас из бездны безработицы, — чтобы вы управляли им и сколачивали на нем ваши чертовы состояния, и все, чего я ожидаю взамен, — это чтобы мне не приходилось околачиваться тут, убивая время, когда вы мне нужны, будто я какая-нибудь идиотка-покупательница.
— Никто из нас не умеет читать мысли, Билли, — спокойно сказала Вэлентайн, стараясь сдерживаться, ибо Билли говорила очень странно: никогда еще Вэл не видела свою начальницу в такой бессмысленной ярости.
— Нет необходимости уметь читать мои мысли, чтобы догадаться, что сегодня вы мне понадобитесь!
— Я думал, вы останетесь дома с Вито, — начал Эллиот.
— Дома!.. — Билли усмехнулась: — Каждый, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, сообразил бы, что сегодня я приду сюда, чтобы заказать платье для церемонии вручения наград. Завтра сюда заявятся все. Вы что же, думаете, я хочу, чтобы эта толпа путалась у меня под ногами?
— Но, Билли, пока завтра… — попробовала возразить Вэлентайн, но тряхнула головой, и ее кудряшки шевельнулись словно пенная шапка.
— Билли, — мягко сказал Эллиот, — что за спешка? У вас в шкафу висит не меньше сотни вечерних платьев. До оглашения списка претендентов вы не сможете узнать… — Он умолк, так как она угрожающе шагнула к нему:
— Не смогу узнать что?
— Ну, то есть, собственно…
— Собственно — что?
Разозлившись, он четко и внятно договорил:
— Попадут ли «Зеркала» в число претендентов. А если этого не произойдет, то вам не понадобится никакое платье.
Все надолго замолчали.
Неожиданно Билли расхохоталась, а затем укоризненно покачала головой, словно перед ней стояли глупые дети, которых нельзя не простить.
— Так вот оно что! Хорошо, что не вы занимаетесь кинобизнесом, Эллиот, ибо это вам не по зубам. И вам тоже, Вэлентайн. Какого черта, вы думаете, мы с Вито убирались целый год? Думаете, мы готовились с достоинством принять поражение? Хватит злить меня. Итак, в чем я предстану на этом проклятом «Оскаре»?
2
До того как, достигнув семидесяти одного года, умер Эллис Айкхорн, Билли Айкхорн не сознавала огромной разницы между положением молодой супруги чрезвычайно богатого человека и положением чрезвычайно богатой молодой женщины без мужа. Последние пять лет их совместной двенадцатилетней жизни Эллис, парализованный, был прикован к инвалидной коляске, к тому же после удара он лишился речи. Выйдя за него замуж, Билли связала свою жизнь с богатыми и сильными мира сего, однако так и не сумела найти своего места в этой цитадели, обрести точку опоры, чтобы должным образом обставить свое вдовство. Все те годы, что муж болел, она жила в замке Бель-Эйр, как затворница, ведя, насколько знали окружающие, полную ограничений жизнь супруги тяжелобольного инвалида.
И вот внезапно в тридцать два года она оказалась свободной от семейных обязательств обладательницей практически безграничного дохода. Билли с изумлением обнаружила, что до дрожи в коленках боится этой необъятной массы денег. Разве не об этом она, бедная родственница, мечтала все долгие годы своего отрочества? Однако нынешнее богатство оказалось настолько велико, что лишило ее покоя. Возможности, таившиеся в огромных суммах, приводили в замешательство, открывали перспективы настолько туманные, что очертания их терялись в грядущей неизвестности.
В то последнее утро, когда один из трех ухаживавших за Эллисом санитаров сообщил Билли, что с ее мужем во сне случился смертельный удар, к чувству облегчения молодой вдовы подкралась и печаль: кончилась прежняя, такая хорошая, часть ее жизни. Однако Билли горевала по прошлому вот уже пять лет. Она слишком долго готовилась к смерти мужа, чтобы ощутить по-настоящему боль утраты. И тем не менее Эллис, даже полуживой, служил ей опорой и защитой. Пока он был жив, ей не приходилось заботиться о деньгах. Этим занимался штат юристов и бухгалтеров. Конечно, она не забыла, что после свадьбы он подарил ей безналоговые муниципальные облигации стоимостью десять миллионов долларов, да еще уплатил налог на дарение, а затем проделывал то же самое семь лет подряд, приурочивая это ко дню ее рождения, пока в 1970-м его не хватил удар. Еще не став его единственной наследницей, владелицей всех его акций в «Айкхорн Энтерпрайзиз», она уже обладала собственным состоянием в восемьдесят миллионов, которое ежегодно приносило по четыре миллиона не облагаемых налогом долларов. Сейчас над налоговой декларацией Айкхорнов трудился целый взвод аудиторов из налоговой службы, но, как бы они ни хитрили, у Билли все равно останется еще около ста двадцати миллионов долларов. Обретенное богатство смущало и пугало. Теоретически она понимала, что может поехать куда угодно и делать все, что пожелает. И лишь мысль о том, что она все же не сможет оплатить полет на Луну, помогла Билли вернуть утерянное ощущение реальности. Ее успокоило лишь увеличительное зеркало, в которое она смотрелась, накладывая тушь на ресницы, — черты лица остались узнаваемы, отметила она. Приняв ванну, причесавшись, взвесившись — она взвешивалась по утрам и вечерам ежедневно с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать, — и наконец одевшись, она восстановила привычное течение жизни. Буду действовать последовательно, пообещала она отражению в зеркале, не выказавшему ни малейшей паники, не в пример смятенной душе. Если бы в этот момент ее впервые увидел кто-то посторонний, то, отдав должное ее росту, гордой походке, сильной шее, царственной посадке головы, он подумал бы, что перед ним предстала юная царица амазонок во всей своей властной силе и мощи.
Прежде всего нужно было позаботиться о похоронах. Билли почти радовалась этому, ибо данная область сулила ограниченный выбор решений.
Эллис Айкхорн никогда не был ни религиозен, ни сентиментален, если только дело не касалось Билли. В его завещании не оказалось каких-то распоряжений насчет похорон, и он никогда при жизни не высказывал никаких пожеланий относительно способа своего захоронения. Подобные преждевременные указания относительно собственной смерти казались ему столь же мало привлекательными, сколь и любому другому смертному, будь он богат или беден.
Конечно, кремация, решила Билли. Да, кремация, а затем заупокойная служба в епископстве в Беверли-Хиллз. Какой бы ни была его религия, — а он всегда отказывался обсуждать эти вопросы, — сама Билли была воспитана в духе Бостонской епископальной церкви, и теперь она поступит соответственно. Слава богу, в этих местах живет достаточно служащих его корпорации, а также тех, с кем у него были деловые контакты. Таковых с лихвой хватит, чтобы заполнить церковь. Если бы для обеспечения достойной толпы Билли пришлось полагаться лишь на круг собственных друзей, то службу, пожалуй, можно было бы провести в костюмерной театра «Ла Скала» и при этом еще хватило бы места для церковного хора и инструментального трио.
Она позвонила своему юристу Джошу Хиллмэну и попросила сделать все необходимые приготовления, а потом переключила свое внимание на следующую проблему — выбор соответствующего платья для похорон. Траур! Однако она слишком долго прожила в Калифорнии, даже для женщины, много лет входившей в список прекрасно одетых дам. В ее огромном гардеробе не было ничего похожего на короткое узкое черное платье, приемлемое для траурной церемонии в сентябрьский день 1975 года, когда температура переваливает за тридцать, а с Санта-Ана дует сухой горячий ветер. Если бы «Магазин грез» был уже готов к тому моменту, можно было бы пойти туда, с тоской подумала она, но магазин еще только строился.
Выбрав в «Амелии Грей» несколько черных шелковых нарядов, она снова взглянула в зеркало. Такая бездна не находящей применения привлекательности терзала ее. Билли не страдала излишней скромностью насчет своей внешности. До восемнадцати лет она была отчаянно некрасивой, и теперь, став красивой, упивалась этим. Она никогда не носила бюстгальтера. Грудь ее, высокая и пышная, в любом бюстгальтере становилась еще выше и казалась слишком большой, что убивало элегантность. Она благодарила небеса, что ее зад остается плоским на добрую пядь вниз от талии и бедра не расширяются, там, где не надо, нарушая линию платья. И все же, обнаженная, она поражала неожиданным богатством плоти. Эта плоть, подумала Билли с сухой горечью разочарования, уже много месяцев не ощущала прикосновения мужской руки. После Рождества, когда состояние Эллиса начало с каждым днем ухудшаться, она, то ли из жалости к нему, то ли ощущая, что это непозволительно, намеренно отказалась от тайной сексуальной жизни, которую вела до того уже почти четыре года.
Снова надев свое платье и ожидая, пока упакуют новые вещи, она перестала размышлять о себе и задумалась над следующей проблемой: что делать с прахом? Она знала, что что-то надо делать. Эллис, каким она впервые узнала его, скорее всего, пожелал бы, чтобы его прахом посыпали микрофоны телефонных трубок, — чем больше, тем лучше, — подумала она, слегка улыбнувшись воспоминаниям. Тогда ему еще не было шестидесяти, могучему властителю всемирной империи богачей, добрых тридцать лет назад сделавшему свой первый миллион на финансовых операциях. А может быть, он предпочел бы, чтобы его прах щепотку за щепоткой втерли в подкладку портфелей батальона его администраторов. Он развлекался тем, что выводил их из равновесия.
Продавщица с удивлением посмотрела на нее, и до Билли дошло, что она тихонько хихикает. Нельзя с этого начинать. Не пройдет и дня, как весь город узнает, что в то утро, когда умер муж, Билли Айкхорн смеялась. Хотя до того, как Эллис заболел, существовало ли что-нибудь такое, за исключением их совместной жизни, в отношении чего он разводил бы сантименты? Он частенько говаривал, что стакан хорошего вина и свежие номера журналов «Форчун» и «Форбс» — это лучший способ провести мирный вечерок, но, разумеется, вино должно быть с его виноградников в Силверадо. Наверное, она все же волнуется больше, чем следует, сообразила Билли: в нормальном состоянии она тотчас вспомнила бы о его спокойной разумности.
Но сейчас, четыре дня спустя после кремации, когда они в арендованном самолете «Бичкрафт Бонанза» вылетели из аэропорта Ван-Ниса и миссис Айкхорн сидела так близко от него, он чувствовал себя весьма неуютно. Неловкость была продиктована отнюдь не его поверхностным знакомством с самолетами этого типа. Хэнк Сэндерс и сам владел подержанным «Бич Сьерра», используя его для воскресных вылетов в Тахо и Рено. Но тут вдруг оказалось, что сегодняшний полет не имеет ничего общего с прогулкой, на которую отправляешься с девочкой куда-нибудь подальше на уик-энд, чтобы как следует поразвлечься. Нет, сидеть рядом с миссис Айкхорн, такой серьезной, такой озабоченной, такой непостижимо сексуальной, находиться слишком близко от нее для сегодняшних обстоятельств — это совсем другое дело. Он старался не смотреть на Билли. Если бы с ней были хоть какие-то родственники, сестра или еще кто-нибудь!..
Он заполнил план-карту полета до Санта-Хелены и обратно — около тысячи сорока километров по воздуху, — «Бонанза» совершит такой полет часа за четыре с половиной, а может, и меньше, в зависимости от ветра. Когда они подлетали к Напа, Билли наконец нарушила молчание.
— Хэнк, мы не будем здесь приземляться. Я хочу, чтобы вы летели прямо вдоль шоссе номер двадцать девять, постепенно снижаясь, пока не достигнете Санта-Хелены. Затем возьмете правее. У границы наших владений в Силверадо снизьте скорость. И летите настолько низко, насколько это возможно, — сто пятьдесят метров ведь разрешено, правда? — и облетите виноградники.
Долина Напа невелика, но полна очарования, особенно залитая сентябрьским солнцем, — многие километры буйно зеленеющей низины, а вокруг с четырех сторон покрытые лесами холмы с крутыми склонами.
Здесь, на девяти тысячах трехстах тридцати восьми гектарах сплошных виноградников, где винокурни теснились, словно на склонах холмов в Бордо, а каждая из них во много раз крупнее французской, и производилось лучшее вино в Соединенных Штатах, способное, по мнению экспертов, конкурировать с лучшими сортами Франции или даже превосходящее их.
И вот внезапно в тридцать два года она оказалась свободной от семейных обязательств обладательницей практически безграничного дохода. Билли с изумлением обнаружила, что до дрожи в коленках боится этой необъятной массы денег. Разве не об этом она, бедная родственница, мечтала все долгие годы своего отрочества? Однако нынешнее богатство оказалось настолько велико, что лишило ее покоя. Возможности, таившиеся в огромных суммах, приводили в замешательство, открывали перспективы настолько туманные, что очертания их терялись в грядущей неизвестности.
В то последнее утро, когда один из трех ухаживавших за Эллисом санитаров сообщил Билли, что с ее мужем во сне случился смертельный удар, к чувству облегчения молодой вдовы подкралась и печаль: кончилась прежняя, такая хорошая, часть ее жизни. Однако Билли горевала по прошлому вот уже пять лет. Она слишком долго готовилась к смерти мужа, чтобы ощутить по-настоящему боль утраты. И тем не менее Эллис, даже полуживой, служил ей опорой и защитой. Пока он был жив, ей не приходилось заботиться о деньгах. Этим занимался штат юристов и бухгалтеров. Конечно, она не забыла, что после свадьбы он подарил ей безналоговые муниципальные облигации стоимостью десять миллионов долларов, да еще уплатил налог на дарение, а затем проделывал то же самое семь лет подряд, приурочивая это ко дню ее рождения, пока в 1970-м его не хватил удар. Еще не став его единственной наследницей, владелицей всех его акций в «Айкхорн Энтерпрайзиз», она уже обладала собственным состоянием в восемьдесят миллионов, которое ежегодно приносило по четыре миллиона не облагаемых налогом долларов. Сейчас над налоговой декларацией Айкхорнов трудился целый взвод аудиторов из налоговой службы, но, как бы они ни хитрили, у Билли все равно останется еще около ста двадцати миллионов долларов. Обретенное богатство смущало и пугало. Теоретически она понимала, что может поехать куда угодно и делать все, что пожелает. И лишь мысль о том, что она все же не сможет оплатить полет на Луну, помогла Билли вернуть утерянное ощущение реальности. Ее успокоило лишь увеличительное зеркало, в которое она смотрелась, накладывая тушь на ресницы, — черты лица остались узнаваемы, отметила она. Приняв ванну, причесавшись, взвесившись — она взвешивалась по утрам и вечерам ежедневно с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать, — и наконец одевшись, она восстановила привычное течение жизни. Буду действовать последовательно, пообещала она отражению в зеркале, не выказавшему ни малейшей паники, не в пример смятенной душе. Если бы в этот момент ее впервые увидел кто-то посторонний, то, отдав должное ее росту, гордой походке, сильной шее, царственной посадке головы, он подумал бы, что перед ним предстала юная царица амазонок во всей своей властной силе и мощи.
Прежде всего нужно было позаботиться о похоронах. Билли почти радовалась этому, ибо данная область сулила ограниченный выбор решений.
Эллис Айкхорн никогда не был ни религиозен, ни сентиментален, если только дело не касалось Билли. В его завещании не оказалось каких-то распоряжений насчет похорон, и он никогда при жизни не высказывал никаких пожеланий относительно способа своего захоронения. Подобные преждевременные указания относительно собственной смерти казались ему столь же мало привлекательными, сколь и любому другому смертному, будь он богат или беден.
Конечно, кремация, решила Билли. Да, кремация, а затем заупокойная служба в епископстве в Беверли-Хиллз. Какой бы ни была его религия, — а он всегда отказывался обсуждать эти вопросы, — сама Билли была воспитана в духе Бостонской епископальной церкви, и теперь она поступит соответственно. Слава богу, в этих местах живет достаточно служащих его корпорации, а также тех, с кем у него были деловые контакты. Таковых с лихвой хватит, чтобы заполнить церковь. Если бы для обеспечения достойной толпы Билли пришлось полагаться лишь на круг собственных друзей, то службу, пожалуй, можно было бы провести в костюмерной театра «Ла Скала» и при этом еще хватило бы места для церковного хора и инструментального трио.
Она позвонила своему юристу Джошу Хиллмэну и попросила сделать все необходимые приготовления, а потом переключила свое внимание на следующую проблему — выбор соответствующего платья для похорон. Траур! Однако она слишком долго прожила в Калифорнии, даже для женщины, много лет входившей в список прекрасно одетых дам. В ее огромном гардеробе не было ничего похожего на короткое узкое черное платье, приемлемое для траурной церемонии в сентябрьский день 1975 года, когда температура переваливает за тридцать, а с Санта-Ана дует сухой горячий ветер. Если бы «Магазин грез» был уже готов к тому моменту, можно было бы пойти туда, с тоской подумала она, но магазин еще только строился.
Выбрав в «Амелии Грей» несколько черных шелковых нарядов, она снова взглянула в зеркало. Такая бездна не находящей применения привлекательности терзала ее. Билли не страдала излишней скромностью насчет своей внешности. До восемнадцати лет она была отчаянно некрасивой, и теперь, став красивой, упивалась этим. Она никогда не носила бюстгальтера. Грудь ее, высокая и пышная, в любом бюстгальтере становилась еще выше и казалась слишком большой, что убивало элегантность. Она благодарила небеса, что ее зад остается плоским на добрую пядь вниз от талии и бедра не расширяются, там, где не надо, нарушая линию платья. И все же, обнаженная, она поражала неожиданным богатством плоти. Эта плоть, подумала Билли с сухой горечью разочарования, уже много месяцев не ощущала прикосновения мужской руки. После Рождества, когда состояние Эллиса начало с каждым днем ухудшаться, она, то ли из жалости к нему, то ли ощущая, что это непозволительно, намеренно отказалась от тайной сексуальной жизни, которую вела до того уже почти четыре года.
Снова надев свое платье и ожидая, пока упакуют новые вещи, она перестала размышлять о себе и задумалась над следующей проблемой: что делать с прахом? Она знала, что что-то надо делать. Эллис, каким она впервые узнала его, скорее всего, пожелал бы, чтобы его прахом посыпали микрофоны телефонных трубок, — чем больше, тем лучше, — подумала она, слегка улыбнувшись воспоминаниям. Тогда ему еще не было шестидесяти, могучему властителю всемирной империи богачей, добрых тридцать лет назад сделавшему свой первый миллион на финансовых операциях. А может быть, он предпочел бы, чтобы его прах щепотку за щепоткой втерли в подкладку портфелей батальона его администраторов. Он развлекался тем, что выводил их из равновесия.
Продавщица с удивлением посмотрела на нее, и до Билли дошло, что она тихонько хихикает. Нельзя с этого начинать. Не пройдет и дня, как весь город узнает, что в то утро, когда умер муж, Билли Айкхорн смеялась. Хотя до того, как Эллис заболел, существовало ли что-нибудь такое, за исключением их совместной жизни, в отношении чего он разводил бы сантименты? Он частенько говаривал, что стакан хорошего вина и свежие номера журналов «Форчун» и «Форбс» — это лучший способ провести мирный вечерок, но, разумеется, вино должно быть с его виноградников в Силверадо. Наверное, она все же волнуется больше, чем следует, сообразила Билли: в нормальном состоянии она тотчас вспомнила бы о его спокойной разумности.
* * *
Воспользоваться самолетом «Лир» нельзя. Так ей объяснил Хэнк Сэндерс, первый пилот. Для задачи, которую она перед ним поставила, нужна машина, способная лететь медленно, с открытым иллюминатором. Молодой пилот работал у Айкхорнов чуть больше пяти лет. Это он доставил их на самолете из Нью-Йорка в Калифорнию, и он же, после того как с Эллисом случился первый удар, во время каждого полета всегда подсаживался к ним в салоне слева, когда больной старик и столь непохожая на него молодая жена совершали поездки на свои виноградники в Санта-Хелена, Палм-Спрингс или Сан-Диего. Хэнк передавал управление второму пилоту и выходил на несколько минут к хозяевам, чтобы сообщить мистеру Айкхорну, сидевшему в инвалидной коляске у окна, о погодных условиях. То была простая формальность, так как он не обращал внимания на настроение хозяев, да ведь и они не держали его в голове. Но миссис Айкхорн неизменно вежливо благодарила его, оторвавшись от чтения книги или журнала, чтобы задать несколько вопросов о том, нравится ли ему его новая жизнь в Калифорнии, или сообщить, сколько дней они пробудут в долине Напа, а то и предложить зайти на глоток вина лучшего урожая, пока они будут наслаждаться жизнью среди виноградников. Хэнк безмерно восхищался ее чувством собственного достоинства и трепетал, когда она во время их мимолетных бесед смотрела ему в глаза. К тому же он считал ее фантастически знойной женщиной, правда, стараясь не задерживаться на этой мысли.Но сейчас, четыре дня спустя после кремации, когда они в арендованном самолете «Бичкрафт Бонанза» вылетели из аэропорта Ван-Ниса и миссис Айкхорн сидела так близко от него, он чувствовал себя весьма неуютно. Неловкость была продиктована отнюдь не его поверхностным знакомством с самолетами этого типа. Хэнк Сэндерс и сам владел подержанным «Бич Сьерра», используя его для воскресных вылетов в Тахо и Рено. Но тут вдруг оказалось, что сегодняшний полет не имеет ничего общего с прогулкой, на которую отправляешься с девочкой куда-нибудь подальше на уик-энд, чтобы как следует поразвлечься. Нет, сидеть рядом с миссис Айкхорн, такой серьезной, такой озабоченной, такой непостижимо сексуальной, находиться слишком близко от нее для сегодняшних обстоятельств — это совсем другое дело. Он старался не смотреть на Билли. Если бы с ней были хоть какие-то родственники, сестра или еще кто-нибудь!..
Он заполнил план-карту полета до Санта-Хелены и обратно — около тысячи сорока километров по воздуху, — «Бонанза» совершит такой полет часа за четыре с половиной, а может, и меньше, в зависимости от ветра. Когда они подлетали к Напа, Билли наконец нарушила молчание.
— Хэнк, мы не будем здесь приземляться. Я хочу, чтобы вы летели прямо вдоль шоссе номер двадцать девять, постепенно снижаясь, пока не достигнете Санта-Хелены. Затем возьмете правее. У границы наших владений в Силверадо снизьте скорость. И летите настолько низко, насколько это возможно, — сто пятьдесят метров ведь разрешено, правда? — и облетите виноградники.
Долина Напа невелика, но полна очарования, особенно залитая сентябрьским солнцем, — многие километры буйно зеленеющей низины, а вокруг с четырех сторон покрытые лесами холмы с крутыми склонами.
Здесь, на девяти тысячах трехстах тридцати восьми гектарах сплошных виноградников, где винокурни теснились, словно на склонах холмов в Бордо, а каждая из них во много раз крупнее французской, и производилось лучшее вино в Соединенных Штатах, способное, по мнению экспертов, конкурировать с лучшими сортами Франции или даже превосходящее их.