Страница:
Я вежливо уклонился от поглаживаний баварского министра, а на предложение главы русского фашизма выпить с ним на брудершафт так показал ему свои клыки и когти, что он тут же протрезвел и попросил стюардессу пересадить его от меня подальше.
И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях – что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это – первое. И второе – как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса… Помню только, что как-то Водила обронил, что живёт в районе Невского…
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолётном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня тёплым пледом…
– Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом – телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
Колючий, ледяной ветер кружил позёмку по лётному полю, а у самого трапа нашего самолёта стоял белый «Мерседес – 300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнажённой головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния её владельца, – в распахнутой дублёнке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» – ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко – автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвлённого на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалёку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды…
ИТАК – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть – круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то…
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
– Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю…
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
– Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулём Васька (тоже – хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
– Ну, Иван Афанасьевич, ты даёшь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты – хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
– Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
– Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
– Фрау Кох? Всё в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полёте всё, всё было в порядке. Передаю телефон…
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
– Герр фон Тифенбах – вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад…
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: – Ну как ты, Кыся?..
– Нормально, – по-шелдрейсовски ответил я. – Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я ещё буду звонить…
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся…
«Будет и на нашей улице праздник!.. – сказал тогда Пилипенко Ваське. – Сейчас время революционное – кто был ничем, тот станет всем!..»
А я ещё тогда подумал – всё может быть…
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дублёнка – которые ему раньше и во сне не снились… И Васька прикинут – будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».
Так это он – Пилипенко Иван Афанасьевич – хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счёт Фридрих фон Тифенбах перевёл все суммы на моё содержание!
– Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! – окликнул его Васька. – А не сдаётся тебе, что у этого мюнхенского Котяры – рожа вроде знакомая, а?
У меня сердце замерло… А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.
– Ну тебя, Васька, – неуверенно проговорил Пилипенко. – Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя – похож… Ты про какого вспомнил?
– А про того – с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже…
– Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном – я ни о чём вспоминать не хочу!
– А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. – ехидно спросил Васька.
– Слушай! – строго сказал ему Пилипенко. – Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне – абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или ещё как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твоё место любого генерала-отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!
И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
То, что гостиница была роскошной, я сразу просёк по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.
Мне ещё Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я всё никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.
Причём автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена – самого богатого города в Германии…
Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках – чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когда-то мне объясняла Дженни…
Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек – не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу – мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит…
Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шёлковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански… Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.
Отвели мне небольшую комнатку – голубую. В одной плошке – кристально чистая водичка, в другой – не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, – в другом месте. Ну и конечно, постель – потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.
Ничего нашего российского! Всё заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.
И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причёсанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.
Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской красно-золотой жилетке, – все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох – очень-очень русская немка!
Меня оформили, прочитали внимательно моё любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко – сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха» в Мюнхене – фрау Кох.
Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой – к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Щура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мёртвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги…
Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!
Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же – голос Тани:
– Доктор Кох.
– Это я, – сказал я ей мысленно, по-шелдрейсовски.
– Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся… Ну как ты там? Тебе не холодно?
– Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.
– Как?! Они тебя там даже не покормили? – возмутилась Таня.
– Нет-нет… С этим всё в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.
– Понятно. Передай трубку главному. Я всё скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом – два часа разницы.
– А что это такое?
– Ладно. Я тебе потом объясню. Давай ихнего шефа!
Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.
– Бусделано! Бусделано!.. Сей минут!.. – только и отвечал Пилипенко. – И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи… Не беспокойтесь, водитель у нас – человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать. Всё будет в ажуре… Передаю трубочку!
Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку и сладко вымолвил:
– Вас…
Я приложил своё рваное ухо к трубке.
– Кыся, – сказала мне Таня. – Телефон возьми с собой. Связь – через твоего водителя.
– Я слышал, – сказал я.
– Тебя тут все целуют!..
– Я всех тоже, – сказал я и сам отключил телефон.
На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:
– Водителя Чёрной «Волги» – ко мне, сей минут!
И точно – сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета, и в знакомом запахе пота, оружия и «послявчерашнего» перегара вошёл тот же самый милиционер из государственной автомобильной инспекции, который в прошлом году осенью остановил засранный пилипенковский фургончик, набитый нами – приговорёнными к смерти, – и слупил с Пилипенко десять долларов, да ещё и обозвал их с Васькой по-всякому!
Ох, умная сволочь – этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются – настало время наконец и для Пилипенков! Ещё год-два, он и в президенты баллотироваться будет…
Милиционер вошёл в гражданском, но встал по стойке «смирно», приложил руку к форменной милицейской шапке-ушанке, только без кокарды, и знакомым хриплым голосом доложил:
– Слушаю, Иван Афанасьевич!
– Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный телефон. Гля сюда: эту кнопочку натиснешь – сразу с Мюнхеном соединяет, с ихней переводчицей. Она тебе будет говорить – куда ехать, чего клиент хочет. Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?
– Так точно!
– За кажный ихний волосок, – Пилипенко снова мизинчиком показал на меня, – головой отвечаешь. Надо будет применять оружие – применяй. Отмажу по всем статьям. Ты меня знаешь!..
– Так точно!
– Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента – туда же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие употреблять не вздумай! И только на вы!
– Так точно, Иван Афанасьевич!
– Выполняй.
Милиционер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.
– Во, бля, какая животная умная!.. – не удержался Митя.
– Я тебе что про разные слова говорил?! – заорал на него Пилипенко. – Извинись немедленно!
– Извиняюсь, – буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из кабинета Пилипенко.
Мы ехали по зимнему Ленингра… Тьфу, чёрт! Мы ехали по зимнему Санкт-Петербургу, и внутри меня от волнения всё дребезжало, и я был в таком нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех своих четырех лапах вперёд, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с Шурой дома!..
Наверное, моё состояние как-то передалось милиционеру Мите, потому что он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:
– Ну,… прямо не знаю, что… сегодня со мной?!… Может, вчера перебрал…? А может, наоборот…?
И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит… Значит, мы с ним случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что…
А-а-а… Чем чёрт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего не случилось во время движения, я пустил первый «пробный шар»: я вылез из сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я обычно сидел в нашей громадной «вольво» – у правого уха Водилы, и осторожно сказал Мите по-шелдрейсовски:
– Митя…
Митя удивлённо оглянулся назад, никого не увидел и стал осматривать все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал – кто это его позвал?..
– Митя, – повторил я. – Не пугайся. Это я с тобой разговариваю – Кот из Мюнхена.
– Да ты чё-о-о-о?! – в ужасе завопил Митя.
– Точно, – мягко произнёс я.
– Ох, бля-а-а… – Митя открыл рот и снял руки с рулевого колёса.
Над нами уже давно горел зелёный свет, всю Петроградскую сторону разрывал возмущённый хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя всё никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:
– Поезжай, Митя. Потом где-нибудь остановимся – я тебе всё объясню.
Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель, повернулся ко мне и спросил меня вслух:
– А это у меня не с пережору?
– Нет, – сказал я.
– А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось квасить… Вполне может крыша поехать!
– Нет-нет, – заверил я его. – Просто я умею мысленно разговаривать. Только Пилипенко об этом не говори.
– Да вы что?! Этому козлу?! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь…
– Можешь не извиняться. Говори как хочешь. И называй меня на ты. – Я подумал, что для Мити проще будет не «Мартын», а «Кыся», и добавил: – Меня, например, зовут Кыся…
– А я – Митя.
– Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь…
Сотни полторы самодельных лавок и магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними ещё стояли Люди и с рук продавали всякую всячину – от сигарет «Мальборо» и детских колготок до меховых шуб и автомобильных колёс, включая глыбы мороженой трески…
Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!
– Вот мой дом… – тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом этаже.
– Тебя проводить? – спросил меня Митя.
Он понял моё состояние и не задал ни одного бестактного вопроса. Он мне ещё тогда, в прошлом году, понравился…
– Нет, не нужно, – сказал я ему. – Ты только сними с меня эту жилетку. А то ещё Шура не узнает меня. Да и неловко как-то…
– Напрасно. Она очень тебе идёт. – Митя с сожалением помог мне снять жилетку и спросил ещё раз: – Сходить с тобой?
– Подожди меня лучше здесь. Мало ли что…
Дверь в дом была наглухо закрыта, и на ней красовалась новая кодовая установка с кнопками и номерами шифра на них.
В это время, слава Богу, я услышал, как кто-то открывает дверь изнутри. Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что произошло, – я получил оглушительный пинок в бок и, кувыркаясь, отлетел чуть ли не под колёса чёрной «Волги». Вслед мне послышалось злобное:
– Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!..
Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живёт теперь в нашем доме…
Но тут из «Волги» молнией вылетел Митя. Я не успел охнуть, как он ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.
– Ты что животную забижаешь, сука?! В рот тебе, в Господа, в душу, в Бога Мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козёл вонючий!..
Для верности Митя ещё раз шарахнул мужика головой об стенку:
– Говори шифр, падлючий твой рот!
– Пять… семь… один… – заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.
– То-то! – Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек подъезда. – Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..
Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве, сам открыл дверь и пошёл со мной к лифту.
– Хрен, чтобы я тебя теперь одного оставил, – сказал мне Митя, пропуская меня в кабину лифта. – Какой этаж?
– Восьмой… – с трудом сказал я.
Боль в боку была нестерпимой, но я ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного первого мгновения этой встречи!..
Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта, и я показал Мите нашу дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал своё милицейское удостоверение и сказал мне негромко:
– Наверное, ксиву придётся показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе просто так не откроет.
– Мой откроет, – сказал я. – Мой никогда никого не спрашивал «Кто там?»
– Ты, видать, давно дома не был, – сказал Митя. – Посмотрим.
И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас…
– Кто там? – спросил из-за двери женский голос.
– Милиция! – И Митя приставил свою книжечку к дверному глазку.
Книжечку долго разглядывали – может, у Шуры гостит кто-нибудь? А потом послышались звуки отпираемых замков – один, другой, третий… Батюшки! Да у нас и не было никогда столько замков…
Я было засомневался – может, этажом ошибся? Стал внимательно разглядывать дверь. Да нет, дверь наша. Шура сам её обивал…
Наконец дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с ребёнком на руках. Это ещё что такое?!
– Вам кого?
А я ещё в машине Мите назвал Шурину фамилию.
– Нам бы гражданина Плоткина, – сказал Митя.
– А он тут уже не живёт, – напряжённым голосом сказала женщина.
– Та-а-ак… – проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.
Как это «не живёт»?! Быть того не может! Вот же – наша вешалка, наше зеркало…
Я тут же прошмыгнул в квартиру. Заплакал ребёнок. Женщина стала его успокаивать, говорить: «А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?.. Ну не плачь, не плачь…»
Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были перемешаны с незнакомыми столами, диванами… Моё любимое кресло завалено стираными пелёнками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли совершенно без наших книг; На их пустых полках громоздились нераспакованные коробки, посуда, детские игрушки…
А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура сделал два года назад и очень гордился ею…
И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим ребёнком.
– А где же он сейчас живёт? – спросил Митя у женщины.
– Кто? – не поняла женщина.
– Гражданин Плоткин.
– А-а-а… А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.
Шли по лестнице вниз пешком – на лифте почему-то не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался последние несколько месяцев.
По лестнице брёл наугад – глаза полные слёз, всё двоится, в глотке комок застрял.
И только одно желание в голове – умереть. Взять и перестать жить…
А Митя идёт рядом, бубнит чего-то, успокаивает.
– Не убивайся, – говорит. – Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь на двух работах…
Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошёл со ступенек подъезда, лёг в грязный снег, закрыл голову лапами и думаю: Господи, как же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!..
Слышу, кто-то мне говорит по-Животному:
– Мартын, а Мартын!.. Ну-ка подними голову. Убери лапы с морды.
Я одну лапу убрал, открыл один глаз – мамочки родные!.. Сидит напротив меня мой ближайший кореш – бесхвостый Кот-Бродяга. Такой сытый, гладкий, весь лоснится и так приветливо на меня смотрит.
Тут, не буду скрывать, я просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали!..
Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:
– Кончай плакать. Идём ко мне. Безвыходных положений, Мартын, как ты помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?
И показывает на Митю.
– Да, – говорю. – Знакомый. Но хороший…
– Ты ему скажи – пусть с нами идёт. Жратвы на всех хватит.
Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождёт, радио послушает. У него, дескать, времени навалом, он специально в своей милиции двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо заплатить…
Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в подвал открыта. Я и говорю Бродяге:
– Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Варвара ухо завалила!
– Варвару ещё в ноябре прошлого года похоронили, – печально сказал Бродяга. – С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мне-то это на лапу. Не надо через разные дырки в подвал корячиться. А Варвару очень даже жалко. Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил…
– На какую ещё работу?! – поразился я.
– В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живёт? Или тот, КОГО ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!
И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в шашлычной по охране её от крыс. Их там сейчас развелось – чёртова уйма! Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет. Естественно, и самому Бродяге остаётся немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот курочка – прямо с гриля! Только остыла… Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока – хоть залейся!.. С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем сегодня позвать парочку – прибегут как миленькие. И устроим такой междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю твоего, Мартыш, возвращения!.. А?
– Нет, – говорю. – Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи…
А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не нашёл своего Мартына, чуть с ума не сошёл! Весь город объездил, всех знакомых обегал, даже к бывшей жене заглядывал.
И это было даже очень хорошо. Потому что в тот момент мне было не до фашистов, не до министров, голова моя работала только в двух направлениях – что с Шурой, где он, почему не отвечает на телефонные звонки? Это – первое. И второе – как мне найти Водилу? Не зная ни имени, ни фамилии, ни точного адреса… Помню только, что как-то Водила обронил, что живёт в районе Невского…
А потом я даже не заметил, как задрых в удобном и мягком самолётном кресле, и помню только сквозь сон, что стюардессочка заботливо накрыла меня тёплым пледом…
* * *
…Проснулся я оттого, что кто-то осторожно тормошил меня и приговаривал по-немецки:– Герр фон Тифенбах… Герр фон Тифенбах! Проснитесь. Мы на земле. В Санкт-Петербурге. Вас уже встречают, герр фон Тифенбах!..
Когда меня вынесли на трап в сумке со всем моим багажом – телефоном и кипой разных финансовых бумаг, я высунул голову наружу и увидел следующее.
Колючий, ледяной ветер кружил позёмку по лётному полю, а у самого трапа нашего самолёта стоял белый «Мерседес – 300» с распахнутыми дверцами.
Около него, несмотря на пронизывающий холод, с обнажённой головой, держа бежевую пыжиковую шапку в руках, первый и крошечный признак нашего российского благосостояния её владельца, – в распахнутой дублёнке мышиного цвета, элегантно облокачивался о капот белого «мерседеса» – ни больше ни меньше, как раздобревший и разгладившийся сукин сын Иван Афанасьевич Пилипенко!!!
Этот ужасный и отвратительный Кошколов и Собакодав, ловец и убивец невинных Собак и Котов, торговец «живым Кошачьим товаром», изготовитель уродливых шапок из шкурок убиенных им несчастных и очень домашних Животных. Пилипенко – автор сотен трагедий семей, когда-то вырастивших это Животное, сделавших его членом своей семьи, и так подло украденного и умерщвлённого на мраморных столах Института физиологии или в дачном сарайчике самого Пилипенко, где-то неподалёку от города. Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды…
ИТАК – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО.
То есть – круг замкнулся.
Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, начинается, с того же ненавистного мне Пилиленко! Просто мистика какая-то…
Что же дальше-то будет?..
Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
– Хай ду ю ду! Вилкоменн ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю…
Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
– Васька! Как там дальше?..
Сидевший за рулём Васька (тоже – хорошая сволочь!..) удивился и сказал:
– Ну, Иван Афанасьевич, ты даёшь, бля!. Откуда я-то знаю? Ты – хозяин, ты и знать должон.
Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
– Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
– Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
– Фрау Кох? Всё в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полёте всё, всё было в порядке. Передаю телефон…
Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
– Герр фон Тифенбах – вас.
Я в своей рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад…
Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани: – Ну как ты, Кыся?..
– Нормально, – по-шелдрейсовски ответил я. – Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я ещё буду звонить…
И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся…
* * *
Ах, как мне отчётливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда провонявший оружием, потом и похмелюгой милиционер остановил тогда раздолбанный «москвичонок», на котором они везли нас на заклание в Институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да ещё и обматерил с ног до головы!«Будет и на нашей улице праздник!.. – сказал тогда Пилипенко Ваське. – Сейчас время революционное – кто был ничем, тот станет всем!..»
А я ещё тогда подумал – всё может быть…
И вот вам, пожалуйста! Белый «мерседес», пыжиковая шапка, дублёнка – которые ему раньше и во сне не снились… И Васька прикинут – будьте-нате. Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно «Данхилл».
Так это он – Пилипенко Иван Афанасьевич – хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга?! Это на ЕГО банковский счёт Фридрих фон Тифенбах перевёл все суммы на моё содержание!
– Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! – окликнул его Васька. – А не сдаётся тебе, что у этого мюнхенского Котяры – рожа вроде знакомая, а?
У меня сердце замерло… А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в Институт физиологии!.. Благо тут это рядышком.
– Ну тебя, Васька, – неуверенно проговорил Пилипенко. – Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя – похож… Ты про какого вспомнил?
– А про того – с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже…
– Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра действительно того самого еврейчика и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном – я ни о чём вспоминать не хочу!
– А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз?.. – ехидно спросил Васька.
– Слушай! – строго сказал ему Пилипенко. – Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И ни за какие прынцыпы не держусь. Мне – абы гроши и харчи хороши, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь или ещё как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твоё место любого генерала-отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!
И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
То, что гостиница была роскошной, я сразу просёк по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контактов.
Мне ещё Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я всё никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.
Причём автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена – самого богатого города в Германии…
* * *
Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нёс сам. И принёс меня – чёрт знает куда!..Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках – чтобы, не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночков, как когда-то мне объясняла Дженни…
Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек – не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазать, а внизу – мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит…
Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида люди; в шёлковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански… Чтобы каждый Клиент в пансионе имел тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.
Отвели мне небольшую комнатку – голубую. В одной плошке – кристально чистая водичка, в другой – не киснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, – в другом месте. Ну и конечно, постель – потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.
Ничего нашего российского! Всё заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.
И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причёсанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.
Однако, скажу без ложной скромности, когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки и я появился в своей рождественской красно-золотой жилетке, – все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох – очень-очень русская немка!
Меня оформили, прочитали внимательно моё любимое меню, тут же изготовили мне «татарский бифштекс» из свежайшей телятины, и, пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными людьми (не дурак был Пилипенко – сумел подобрать кадры!..), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком «герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха» в Мюнхене – фрау Кох.
Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой – к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Щура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мёртвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги…
Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал мюнхенскую кнопку. Все ахнули!
Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же – голос Тани:
– Доктор Кох.
– Это я, – сказал я ей мысленно, по-шелдрейсовски.
– Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся… Ну как ты там? Тебе не холодно?
– Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.
– Как?! Они тебя там даже не покормили? – возмутилась Таня.
– Нет-нет… С этим всё в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.
– Понятно. Передай трубку главному. Я всё скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом – два часа разницы.
– А что это такое?
– Ладно. Я тебе потом объясню. Давай ихнего шефа!
Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.
– Бусделано! Бусделано!.. Сей минут!.. – только и отвечал Пилипенко. – И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи… Не беспокойтесь, водитель у нас – человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать. Всё будет в ажуре… Передаю трубочку!
Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку и сладко вымолвил:
– Вас…
Я приложил своё рваное ухо к трубке.
– Кыся, – сказала мне Таня. – Телефон возьми с собой. Связь – через твоего водителя.
– Я слышал, – сказал я.
– Тебя тут все целуют!..
– Я всех тоже, – сказал я и сам отключил телефон.
На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:
– Водителя Чёрной «Волги» – ко мне, сей минут!
И точно – сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета, и в знакомом запахе пота, оружия и «послявчерашнего» перегара вошёл тот же самый милиционер из государственной автомобильной инспекции, который в прошлом году осенью остановил засранный пилипенковский фургончик, набитый нами – приговорёнными к смерти, – и слупил с Пилипенко десять долларов, да ещё и обозвал их с Васькой по-всякому!
Ох, умная сволочь – этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются – настало время наконец и для Пилипенков! Ещё год-два, он и в президенты баллотироваться будет…
Милиционер вошёл в гражданском, но встал по стойке «смирно», приложил руку к форменной милицейской шапке-ушанке, только без кокарды, и знакомым хриплым голосом доложил:
– Слушаю, Иван Афанасьевич!
– Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный телефон. Гля сюда: эту кнопочку натиснешь – сразу с Мюнхеном соединяет, с ихней переводчицей. Она тебе будет говорить – куда ехать, чего клиент хочет. Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?
– Так точно!
– За кажный ихний волосок, – Пилипенко снова мизинчиком показал на меня, – головой отвечаешь. Надо будет применять оружие – применяй. Отмажу по всем статьям. Ты меня знаешь!..
– Так точно!
– Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента – туда же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие употреблять не вздумай! И только на вы!
– Так точно, Иван Афанасьевич!
– Выполняй.
Милиционер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.
– Во, бля, какая животная умная!.. – не удержался Митя.
– Я тебе что про разные слова говорил?! – заорал на него Пилипенко. – Извинись немедленно!
– Извиняюсь, – буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из кабинета Пилипенко.
* * *
Чёрная «Волга» блистала чистотой и благоухала Митиными запахами.Мы ехали по зимнему Ленингра… Тьфу, чёрт! Мы ехали по зимнему Санкт-Петербургу, и внутри меня от волнения всё дребезжало, и я был в таком нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех своих четырех лапах вперёд, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с Шурой дома!..
Наверное, моё состояние как-то передалось милиционеру Мите, потому что он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:
– Ну,… прямо не знаю, что… сегодня со мной?!… Может, вчера перебрал…? А может, наоборот…?
И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит… Значит, мы с ним случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что…
А-а-а… Чем чёрт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего не случилось во время движения, я пустил первый «пробный шар»: я вылез из сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я обычно сидел в нашей громадной «вольво» – у правого уха Водилы, и осторожно сказал Мите по-шелдрейсовски:
– Митя…
Митя удивлённо оглянулся назад, никого не увидел и стал осматривать все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал – кто это его позвал?..
– Митя, – повторил я. – Не пугайся. Это я с тобой разговариваю – Кот из Мюнхена.
– Да ты чё-о-о-о?! – в ужасе завопил Митя.
– Точно, – мягко произнёс я.
– Ох, бля-а-а… – Митя открыл рот и снял руки с рулевого колёса.
Над нами уже давно горел зелёный свет, всю Петроградскую сторону разрывал возмущённый хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя всё никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:
– Поезжай, Митя. Потом где-нибудь остановимся – я тебе всё объясню.
Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель, повернулся ко мне и спросил меня вслух:
– А это у меня не с пережору?
– Нет, – сказал я.
– А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось квасить… Вполне может крыша поехать!
– Нет-нет, – заверил я его. – Просто я умею мысленно разговаривать. Только Пилипенко об этом не говори.
– Да вы что?! Этому козлу?! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь…
– Можешь не извиняться. Говори как хочешь. И называй меня на ты. – Я подумал, что для Мити проще будет не «Мартын», а «Кыся», и добавил: – Меня, например, зовут Кыся…
– А я – Митя.
– Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь…
* * *
Не было никакого пустыря перед нашим домом!Сотни полторы самодельных лавок и магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними ещё стояли Люди и с рук продавали всякую всячину – от сигарет «Мальборо» и детских колготок до меховых шуб и автомобильных колёс, включая глыбы мороженой трески…
Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!
– Вот мой дом… – тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом этаже.
– Тебя проводить? – спросил меня Митя.
Он понял моё состояние и не задал ни одного бестактного вопроса. Он мне ещё тогда, в прошлом году, понравился…
– Нет, не нужно, – сказал я ему. – Ты только сними с меня эту жилетку. А то ещё Шура не узнает меня. Да и неловко как-то…
– Напрасно. Она очень тебе идёт. – Митя с сожалением помог мне снять жилетку и спросил ещё раз: – Сходить с тобой?
– Подожди меня лучше здесь. Мало ли что…
Дверь в дом была наглухо закрыта, и на ней красовалась новая кодовая установка с кнопками и номерами шифра на них.
В это время, слава Богу, я услышал, как кто-то открывает дверь изнутри. Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что произошло, – я получил оглушительный пинок в бок и, кувыркаясь, отлетел чуть ли не под колёса чёрной «Волги». Вслед мне послышалось злобное:
– Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!..
Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живёт теперь в нашем доме…
Но тут из «Волги» молнией вылетел Митя. Я не успел охнуть, как он ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.
– Ты что животную забижаешь, сука?! В рот тебе, в Господа, в душу, в Бога Мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козёл вонючий!..
Для верности Митя ещё раз шарахнул мужика головой об стенку:
– Говори шифр, падлючий твой рот!
– Пять… семь… один… – заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.
– То-то! – Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек подъезда. – Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..
Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве, сам открыл дверь и пошёл со мной к лифту.
– Хрен, чтобы я тебя теперь одного оставил, – сказал мне Митя, пропуская меня в кабину лифта. – Какой этаж?
– Восьмой… – с трудом сказал я.
Боль в боку была нестерпимой, но я ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного первого мгновения этой встречи!..
Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта, и я показал Мите нашу дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал своё милицейское удостоверение и сказал мне негромко:
– Наверное, ксиву придётся показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе просто так не откроет.
– Мой откроет, – сказал я. – Мой никогда никого не спрашивал «Кто там?»
– Ты, видать, давно дома не был, – сказал Митя. – Посмотрим.
И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас…
– Кто там? – спросил из-за двери женский голос.
– Милиция! – И Митя приставил свою книжечку к дверному глазку.
Книжечку долго разглядывали – может, у Шуры гостит кто-нибудь? А потом послышались звуки отпираемых замков – один, другой, третий… Батюшки! Да у нас и не было никогда столько замков…
Я было засомневался – может, этажом ошибся? Стал внимательно разглядывать дверь. Да нет, дверь наша. Шура сам её обивал…
Наконец дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с ребёнком на руках. Это ещё что такое?!
– Вам кого?
А я ещё в машине Мите назвал Шурину фамилию.
– Нам бы гражданина Плоткина, – сказал Митя.
– А он тут уже не живёт, – напряжённым голосом сказала женщина.
– Та-а-ак… – проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.
Как это «не живёт»?! Быть того не может! Вот же – наша вешалка, наше зеркало…
Я тут же прошмыгнул в квартиру. Заплакал ребёнок. Женщина стала его успокаивать, говорить: «А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?.. Ну не плачь, не плачь…»
Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были перемешаны с незнакомыми столами, диванами… Моё любимое кресло завалено стираными пелёнками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли совершенно без наших книг; На их пустых полках громоздились нераспакованные коробки, посуда, детские игрушки…
А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура сделал два года назад и очень гордился ею…
И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим ребёнком.
– А где же он сейчас живёт? – спросил Митя у женщины.
– Кто? – не поняла женщина.
– Гражданин Плоткин.
– А-а-а… А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.
* * *
Как мы спустились к машине – не помню…Шли по лестнице вниз пешком – на лифте почему-то не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался последние несколько месяцев.
По лестнице брёл наугад – глаза полные слёз, всё двоится, в глотке комок застрял.
И только одно желание в голове – умереть. Взять и перестать жить…
А Митя идёт рядом, бубнит чего-то, успокаивает.
– Не убивайся, – говорит. – Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь на двух работах…
Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошёл со ступенек подъезда, лёг в грязный снег, закрыл голову лапами и думаю: Господи, как же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!..
Слышу, кто-то мне говорит по-Животному:
– Мартын, а Мартын!.. Ну-ка подними голову. Убери лапы с морды.
Я одну лапу убрал, открыл один глаз – мамочки родные!.. Сидит напротив меня мой ближайший кореш – бесхвостый Кот-Бродяга. Такой сытый, гладкий, весь лоснится и так приветливо на меня смотрит.
Тут, не буду скрывать, я просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали!..
Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:
– Кончай плакать. Идём ко мне. Безвыходных положений, Мартын, как ты помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?
И показывает на Митю.
– Да, – говорю. – Знакомый. Но хороший…
– Ты ему скажи – пусть с нами идёт. Жратвы на всех хватит.
Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождёт, радио послушает. У него, дескать, времени навалом, он специально в своей милиции двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо заплатить…
Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в подвал открыта. Я и говорю Бродяге:
– Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Варвара ухо завалила!
– Варвару ещё в ноябре прошлого года похоронили, – печально сказал Бродяга. – С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мне-то это на лапу. Не надо через разные дырки в подвал корячиться. А Варвару очень даже жалко. Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил…
– На какую ещё работу?! – поразился я.
– В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живёт? Или тот, КОГО ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!
И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в шашлычной по охране её от крыс. Их там сейчас развелось – чёртова уйма! Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет. Естественно, и самому Бродяге остаётся немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот курочка – прямо с гриля! Только остыла… Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока – хоть залейся!.. С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем сегодня позвать парочку – прибегут как миленькие. И устроим такой междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю твоего, Мартыш, возвращения!.. А?
– Нет, – говорю. – Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи…
А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не нашёл своего Мартына, чуть с ума не сошёл! Весь город объездил, всех знакомых обегал, даже к бывшей жене заглядывал.