Страница:
Я на неё так засмотрелся, что чуть не выпал из рюкзака! А когда я услышал, как с ней разговаривает пожилой толстяк в свитере, весь перепоясанный наплечной кобурой с огромным пистолетом, я вообще запаниковал. Уж слишком это было похоже на то, как когда-то милиционер Митя, ещё работая в ГАИ, разговаривал с Пилипенко – бывшим тогда ещё рядовым жуликом по отлову Собак и Кошек.
– Ты, мудила, мне глазки не строй, – говорил толстяк. – А то я упеку тебя на девяносто дней без всякого залога в такое место, что ты у меня там уже через две недели загнёшься! Ясно?
– Ясно, – спокойно отвечала эта красотка с золотыми каблуками. – Скажи мне, что я должна сделать, – и вся проблема.
– А ДОЛЖНА ты мне вот по этим фотографиям опознать Хозе-Луиса Мартинеса, блядюга.
– Если я это сделаю, я загнусь не через две недели, а гораздо раньше, – улыбнулась красотка и пустила новую серию колечек в потолок.
– Ну, держись, говно собачье! – посоветовал ей толстяк и стал куда-то названивать по телефону.
– Ты чего уставился? – нехорошим голосом спросил меня Тимур. – Это же мужик в бабьих шмотках! Сам не видишь, что ли?
Я, честно говоря, просто обалдел! Ну надо же… Никогда бы не подумал.
И тут мы подошли к столу Рут Истлейк, за которым её не было. Но то, что это был её стол, я мог дать хвост на отруб!
В столпотворении сотен самых разных запахов большого полицейского участка, зачастую резких, явственных, знакомых и неожиданных, сбивающих с толку и настораживающих, – нежный, «негромкий», тончайший, характерно женственный запах Рут Истлейк, в котором уже неразрывно присутствовали и запахи Тимура, я узнал сразу же!
– Куда тебя несёт? – спросил я Тимура. – Вот же мамино место, не видишь, что ли?..
– Но её же… Ой, а откуда ты знаешь, что это её стол?!
– Как-нибудь объясню, – пообещал я. – Там записка. Не для нас?
– Точно… – Тимур прочитал записку. – Она просит подождать. Скоро вернётся.
К нам подошёл низенький квадратный человек. Из-под короткой кожаной куртки у него на живот свисали наручники. А ещё от него разило пистолетом.
– Привет, Тим! Мама просила тебя подождать.
– Спасибо, Джек. Я уже прочёл записку… Вылезай, Мартын. Познакомься.
Я выпрыгнул из рюкзака прямо на стол Рут и уставился на этого Джека.
– Мартын, это детектив Джек Пински, бывший партнёр Фреда Истлейка. Наш друг. Джек, это – Мартын. Настоящий русский Кот. Представляешь, Джек, он один, сам приплыл в Нью-Йорк из России!
– Привет, Мартин, – сказал Джек не осилив букву «ы».
Я вежливо вильнул хвостом, но промолчал.
– Серьёзный Котяра, – с уважением заметил Джек и оценивающе оглядел меня со всех сторон. – По версии профи-бокса – верный полутяж. Даже ближе к тяжу…
Я сразу почувствовал симпатию к этому Джеку. Уж чего-чего, а профессионального бокса, и именно американского, я в Германии по телику насмотрелся до одури! И что такое «тяж» или «полутяж», для меня не составляло загадки.
– Только он не любит, когда его гладят, – неожиданно сказал Тимур Джеку.
– Я его понимаю. Я тоже этого не люблю, – ответил Джек. – Вас покормить, ребята?
– Спасибо, Джек. Мы подождём маму.
– Олл райт! Тогда – привет! – И Джек пошёл по своим делам.
– Откуда ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят? – спросил я Тимура.
– Я это в порту понял.
Нет, я определённо везучий Котяра: пацан мне попался, сказал бы Водила, – просто зашибись! Классный пацан. Теперь бы ещё разыскать Шуру…
Но тут прибежала запыхавшаяся Рут, притиснула к себе Тимура, поцеловала меня в нос, бросила какие-то бумаги в стол и побежала за стеклянную загородку к своему начальнику.
Там она ему что-то рассказала – весело, со смехом, а потом указала на нас. Начальник посмотрел в нашу сторону, помахал Тимуру, и Тимур сделал ему ручкой в ответ. После чего Рут выскочила в общий зал, перебросилась несколькими словами с Джеком Пински и побежала к нам.
Честно говоря, направляясь в полицейский участок, я рассчитывал увидеть там Рут Истлейк в полной полицейской форме – вот как та ужасно толстожопая негритянка, которая только что остановила Рут и стала её о чём-то просить.
Вот толстуха была в порядке! Форма, пистолет, дубинка, полицейский значок буквально лежал на её фантастической груди, какие-то знаки на рукавах, небольшая рация типа «уоки-токи», которыми пользовались наши «академико-абрамовцы…» во время стоянки в портах и при разгрузке контейнеров.
А кроме всего, толстуха была обвешана ещё кучей всяких полицейских предметов, которых я в жизни не видел!..
В отношении же Рут Истлейк мои ожидания были обмануты самым симпатичным образом: она была в элегантной спортивной меховой «парке» с капюшоном, ярком джемперочке и джинсах. Через плечо болталась большая сумка на длинном ремешке.
Однако когда она закидывала эту сумку на плечо, джемпер у неё слегка задрался, и я увидел, что на поясе джинсов у Рут был пристёгнут большой металлический полицейский знак на кожаной подкладке.
Но уже в следующее мгновение Рут одёрнула джемпер – и значка как не бывало!
С трудом отвязавшись от толстухи в форме, Рут подхватила меня под мышку, скомандовала Тимуру: «Вперёд!», и мы помчались на выход мимо всех столов, мимо тоже прозрачной загородки дежурного по участку со всякими пультами и мониторами, мимо бледного долговязого типа в наручниках, которого под руки вели два ну абсолютно хиповых паренька! У одного из них были даже разноцветные волосы…
Помню, такие хипари в Мюнхене обычно кучковались на Мюнхенерфрайхайт, у Хауптбанхофа и на бульваре Герцог-Вильгельмштрассе. Задвигались наркотой и пили дешёвое вино с пивом.
Оба американских хипаря почтительно поздоровались с Рут.
– Это тоже полицейские?! – удивился я.
– Одни из лучших, – ответила Рут. – Ребята, я отпросилась пораньше, и мне совсем не хотелось бы сейчас же мчаться домой и становиться к плите. Есть предложение. Тим! Катим в Манхэттен, показываем нашему дорогому гостю деловую и роскошную часть Нью-Йорка и там лопаем в какой-нибудь симпатичной и недорогой забегаловке… Я лично хотела бы японское «суши».
– А с Кысей пустят? – резонно спросил Тимур.
– Попробуем договориться.
Мало того, даже приволокли для меня специальный высокий детский стул, с откидывающимся небольшим столиком. И всё это сооружение поставили вплотную к нашему столу.
И подали потрясающую жратву! Причём для меня – бесплатно.
Хозяин ресторанчика у Таймс-сквер, на углу Сорок шестой улицы и скрещения Бродвея с Седьмой авеню, пожилой японец вспомнил, как когда-то Рут с Фредом несколько раз бывали у него, а потом, уже недавно, кажется, в прошлом году, миссис была здесь со своим мальчиком. И с тех пор мальчик очень-очень вырос и стал очень-очень похож на свою очень-очень красивую маму!..
Мы все трое переглянулись, Рут поблагодарила хозяина за комплимент, после чего нам и стали метать на стол всякие японские вкусности.
– Вот видишь? – сказал Тимур, словно продолжая давно начавшийся разговор. – Мне и в школе говорили, что я на тебя похож! А однажды в спортзале, когда мы только что вернулись с тобой из Флориды и я был такой загорелый, один говнюк даже сказал мне, что я… Ма, ты не огорчайся… Слышишь, мама? Он сказал мне, что я – «черномазый»…
У меня даже в животе похолодело! Я перестал есть и боялся поднять глаза на Рут.
– Ну а ты? – спокойно спросила Рут и улыбнулась странной улыбкой.
– Отгадай!
– Уже, – сказала Рут. – Это было в тот день, когда ты вернулся домой с рассечённой бровью и разбитым ртом. А потом не очень талантливо сочинил историю про падение с турника.
– Откуда ты знаешь, мам?!
– У меня такая профессия – быть твоей «мам». Ешь! В порту были?
– Да.
– Нашёл то, что искал?
– Не темни, мам. Я Мартыну уже всё рассказал. Нет, не нашёл. Но получил вот это… – И Тимур протянул Рут визитную карточку того портового начальника. – Обещал что-то придумать.
Рут внимательно изучила визитку и уверенно сказала:
– Видимо, сильный мужик. Обязательно созвонись с ним.
Я свою изумительную японскую сырую рыбу прикончил в один присест. Рут и Тимур ещё макали её в какие-то соусы, чем-то сдабривали, посыпали, и на это у них уходила масса лишнего времени. Мне же все эти приправы были «до лампочки» – рыба есть рыба, и жрать её надо, с точки зрения нормального Кота, без всяких примесей и гарниров.
Поэтому Рут и Тимур ещё были заняты едой, а я уже умывался, прилизывался, приводил себя в порядок и думал: «Интересно, а про Шуру она что-нибудь узнала?..»
– Да, КЫ-ся… По Квинсу твой Шура Плоткин не числится, – тут же сказала Рут. – Мы запросили Бронкс и Бруклин. Бронкс обещал дать сведения завтра. А Бруклин – не раньше чем дня через четыре. У них там куча проблем с вашими новыми русскими евреями – одно убийство за другим, каждый вечер стрельба, всё под контролем вашей мафии, и наши ребята вкалывают там день и ночь и то зашиваются. Просили чуточку подождать. Ладно?
– Конечно, – сказал я, а сам подумал: «Надо что-то предпринимать самому. Это им кажется, что они за четыре дня покончат с русскими. Я-то знаю, что наши – неистребимы!»
Просто ни одна полиция в мире ни хрена ещё сто лет не сможет поделать с нашими ребятами, пока у них перед глазами есть такой замечательный пример, как наши родные русские правители, которые ограбили свой народ и разворовали собственную страну.
Это мне ещё посредине Атлантического океана Мастер говорил. Это же в Санкт-Петербурге мне втолковывал Митя – младший лейтенант милиции Дмитрий Павлович Сорокин. А за месяц до моего знакомства с Митей, в Грюнвальде, самом дорогом районе баварского Мюнхена, теми же словами и совершенно то же самое объяснял мне мой старший друг Фридрих фон Тифенбах.
Только Митя в каждую фразу вставлял минимум три слова «бля», а заканчивал эту фразу одним словом «ёбть». Чего Фридрих фон Тифенбах, несмотря на своё блистательное образование, естественно, не делал по причине незнания нормального русского языка.
Надо, надо будет самому пошуровать! Или ехать в Вашингтон к тому конгрессмену – приятелю Фридриха. До Вашингтона на автобусе всего пять часов неторопливой езды. Это мне ещё Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер рассказывал.
А там уже всё просто – где тут у вас конгресс? Ах, вот он! Тогда, пожалуйста, позовите мне конгрессмена… Ох, ёлки точёные! Как же его зовут?! Он ещё учился вместе с герром Фридрихом фон Тифенбахом… Может, знаете? Как зовут?.. А чёрт его знает! Как же его звали, конгрессмена этого?.. Мамочки родные! Ведь Фридрих мне раз десять его имя повторял, а я… Склеротик чёртов!!!
Тимура бы к этой поездке подключить… Тем более у них какой-то автобусник есть знакомый.
– Тебе когда теперь в школу? – спросил я Тимура.
– Уже завтра. А что?
– Да так… – ответил я и подумал: «Ничего. Сам справлюсь».
Я, как обычно, сидел на спинке переднего пассажирского сиденья, положив лапу на плечо Тимуру.
В отличие от Мюнхена, да и от Санкт-Петербурга – всё было кошмарно большим и ярким! И длинным! Улицы, дома, автомобили. Даже у Рут и Тимура автомобиль был длиной чуть ли не с прицеп Водилиной «вольвы». И назывался автомобиль семьи Истлейк – «плимут».
Так вот, о Манхэттене… Дома там были невероятно длинными в высоту! Двигались мы там ужасающе медленно, но у нас, слава Богу, был полицейский пропуск, и мы могли останавливаться где угодно.
В желании показать мне Нью-Йорк как можно лучше Тимур и Рут постоянно сыпали всякими названиями: Пятая авеню, Рокфеллер-центр, музей Гугенхайма, Бродвей… Кстати, Бродвей – самая яркая и освещённая улица, которую я когда-либо видел в жизни. Германия удавилась бы от жадности, если бы ей предложили зажечь такое количество лампочек сразу!..
Так вот, все эти названия – от Централ-парка до Маленькой Италии и Китайского квартала, включая сюда и две чудовищные башни мирового Торгового центра, – абсолютно не задерживались у меня в голове и начисто пролетали мимо моего сознания. Все они постоянно вытеснялись из моей башки лишь одной и той же мыслью: «Вот где-то здесь, может быть, даже вон за тем поворотом, сейчас бредёт Шура Плоткин… А может быть, он сидит сейчас вот в этом доме, у приятелей… Или один-одинёшенек киряет сейчас вон в той невзрачной забегаловке…»
Из болтовни Тимура и Рут я понял лишь одно – они показывали мне СВОЙ город. Мало того, они уже в который раз САМИ СЕБЕ показывали этот город! Потому что они оба преданно и недоверчиво, с горделивой нежностью и разумной насторожённостью очень любили этот огромный город! И очень хотели, чтобы он понравился и мне, впервые попавшему в Америку…
А я чувствовал себя не Котом, а Свиньёй, потому что никак не мог толком врубиться в их рассказы, а постоянно думал только лишь о Шуре…
Наверное, Рут просекла состояние моей души, так как сказала:
– Всё! Поехали домой. Переизбыток информации вреден. Завтра всем рано вставать. Кроме Мар-ТЫна… Он может дрыхнуть сколько угодно. Да, КЫ-ся?
Она была несомненно талантливым Человеком – эта Рут Истлейк.
Я потянулся к ней и благодарно потёрся носом о её правое ухо. Хотел мурлыкнуть, но ничего не вышло. Надо бы потренироваться, что ли…
Это я так Рут сказал. Сам-то я точно знал, что выйти мне будет просто необходимо. Уж больно мне приглянулась та беленькая Кошечка-грязнулька с высоким сексуальным образованием!
И потом я сгорал от любопытства узнать, кто такой… или что такое «Вагиф», о котором моя Первая Американочка бормотала даже во время ЭТОГО САМОГО…
Ох, чувствую я, что подустал бороться за чистоту названий частей тела или совершаемых ими действий! Эта повсеместная идиотски-ханжеская возня с «ненормативной лексикой» кого угодно в гроб загонит.
Я уже и сам начинаю сдаваться – вместо того что-бы назвать подлинным словом один из прекраснейших природных процессов всего Живого, от соприкосновения пестиков и тычинок до воспроизводства Слонов, я вынужден писать большими буквами – ЭТОГО САМОГО, чтобы можно было догадаться, что я имею в виду.
По-моему, это отвратительно! Скоро мои воспоминания можно будет рекомендовать для школьного чтения в самых младших классах.
Нет, нет, я не ПРОТИВ детей. Я ЗА взрослых.
Ночью я осторожненько выполз из комнаты Тимура и неслышно по стеночке, по стеночке пробрался в кухню. Вспрыгнул на подоконник, высунулся под приподнятую и закреплённую оконную раму в холодную черноту нью-йоркского Квинса и прислушался.
Ночь была полна звуков, большая часть которых Человечеству не доступна. В такие моменты я лишний раз тайно убеждаюсь – насколько мы совершеннее! Это отнюдь не умаляет целый ряд достоинств Людей, несвойственных нам – Котам. Ну и в какой-то степени – Кошкам…
Конечно, конечно, не спорю, есть и среди нас, Котов, полные дебилы и тупицы, которым даже Природа была не в силах помочь. А что, среди Людей нету таких? Да полно! Особенно сейчас. Но в общей своей массе…
Ладно. Не будем продолжать этот затянувшийся и по сути беспредметный спор. Пусть каждый останется при своём мнении. Но, как утверждал не самый последний Человек в мире – писатель и учёный Конрад Лоренц в своей книжке «Человек находит друга», – давайте и относиться друг к другу с уважением. Что я в большинстве случаев и делаю.
И недостатки давайте друг другу прощать! Вы, господа, не умеете видеть в темноте? Ничего страшного. Зато я не умею читать. Хотя читать я могу научиться, а Вы…
Хорошо, хорошо! Не будем. Подобных сравнительных примеров можно привести невероятное количество.
Но главное – нужно уметь Любить. И не считать любовь Человека к тебе явлением обязательным и само собой разумеющимся.
Живёшь с любящим тебя Человеком – изволь и ты чувствовать за него ответственность! Вот что такое Любовь с большой буквы. А не всякие там облизывания и мурлыканья.
Старею, что ли? Шесть лет… Это сколько же по-Человечьи будет? Мы с Шурой как-то высчитывали – получилось года тридцать три – тридцать четыре. То есть мы с ним почти ровесники.
Мои ленивые размышления были резко прерваны шипением сразу нескольких Кошачьих голосов и ответным достаточно дружелюбным лаем какого-то не очень большого, явно бродячего С’обака.
Я совсем вылез на внешний подоконник нашего дома, но оттуда тоже не было ни черта видно, и мне пришлось махнуть с подоконника на «наше» дерево. Там я покрутился и перепрыгнул на нижнюю толстую ветку. Сквозь её короткие безлистные отростки я увидел внизу следующую картинку: у старого, брошенного автомобиля, под которым я справлял свою нужду прошлой ночью, а потом «пользовал» (вот что такое – внутренний редактор!) Кошечку-грязнульку, ради которой, собственно говоря, я и торчу сейчас на дереве, нервно крутился небольшой кудлатый Пёсик, забежавший сюда, видимо, совершенно случайно.
Вокруг Пёсика по кругу, жутковатой поступью, с выгнутыми спинами и прижатыми к затылкам ушами медленно двигалась Котово-Кошачья банда. Я не умею считать, но их было очень много!
То, что банда была организована – было видно с первого взгляда. Я только не мог понять, кто из них – Главарь. Зато тут же узрел свою грязно-беленькую Кошечку, в ужасе прижавшуюся к заднему колесу автомобиля.
– Ну, чего вы, ребята?! – дрожащим голосом лаял этот С’обак по-нашему, по-Животному. – Чё я сделал то?.. Я просто так, поссать сюда забежал… Да если б я знал!.. Так разве я бы… Ну, чего вы, в натуре?..
– «Ну, чего вы, в натуре?» – повторил чей-то насмешливый Котовый голос с восточным акцентом, и круг щипящих Котов ещё теснее приблизился к несчастному Пёсику.
Вот тут я увидел, как из подвала неторопливо вышел гигантский Кот с мёртвой Крысой в зубах. Он был больше меня раза в полтора!
– Вагиф… – заплакал Пёсик. – Вагиф!.. Ну, пожалуйста!..
Так вот что это за «Вагиф»!.. А я ещё наивно пытался понять, кто Главарь этой банды… Ох и здоровый гад!.. То-то вчера эта беленькая тряслась и всё время твердила: «А что скажет Вагиф?..» Теперь-то я её понимаю.
Громила Вагиф сел в сторонке, положил перед собой дохлую Крысу и так ухмыльнулся Пёсику, что у меня мороз по коже пошёл.
– Вагиф!.. – уже просто зарыдал Пёсик. – Я больше никогда не буду сюда приходить!.. Я нечаянно…
– Конечно, нечаянно, дорогой, – почти ласково ответил ему Вагиф. – Конечно, ты больше никогда не будешь сюда приходить!
Это прозвучало как приговор. Я не успел и опомниться у себя на дереве, как вся банда с жуткими воплями бросилась на несчастного Пса. Не скрою, я даже зажмурился…
…Когда я открыл глаза, Коты уже расступались. Истерзанное, окровавленное тело Пёсика валялось посередине двора. Наверное, в каком-то уголке Пёсьего существа теплились остатки жизни – его задние лапы ещё конвульсивно дёргались, и мелко-мелко трясся измочаленный хвостик…
– Вы что-нибудь до конца доделать можете?! – с характерным восточным акцентом спросил Вагиф у своей банды.
Коты молчали, тупо глядя на умирающего Собака.
– Учишь вас, учишь!.. – прошипел Вагиф и встал. Подошёл к гибнущему Пёсику, наклонился над ним и мгновенно прокусил ему шею. Из прокуса брызнула вверх толстая струя крови, но Вагиф не дал ей разбрызгаться по пыльной, утоптанной земле двора. Наполняясь дикой яростью и захлёбываясь от жадности, Вагиф стал пить эту кровь, пока задние собачьи лапы не замерли, а хвостик не перестал трястись.
Я видел, что даже многие Коты и Кошки из банды Вагифа под тем или иным предлогом отворачивались, стараясь не смотреть на эту омерзительную сцену.
Меня трясло как в лихорадке! Теперь я уже не зажмуривался, а наоборот, не мог оторвать глаз от окровавленной морды Вагифа. Я чувствовал, что меня покидают рассудок, знание Лоренца и Шелдрейса, опыт интеллигентного общения с Людьми и Животными, и во мне, внутри меня поднимается дикая, могучая и мутная волна Звериных инстинктов, напрочь стирая в моём мозгу все ограничения – всё, чем я жил последние несколько лет…
А Вагиф – сволочь, подонок, убийца – развалился посередине двора и, облизываясь, подозвал к себе двух молодых Котов из своей шайки.
Те беспрекословно подошли. Вагиф перевернулся на спину, раздвинул свои задние лапы, и дальше стало происходить уже что-то совсем невероятное и невозможное!!!
Один молодой Кот стал вылизывать Вагифу задницу под хвостом, а второй Кот, стараясь не мешать первому, лизал у Вагифа яйца.
Меня чуть не вытошнило.
Я многое видел в своей жизни и многое перепробовал сам. Но с таким гнусным зрелищем, с такой мерзостью я никогда не сталкивался. Добро бы эту огромную тварь, этого вонючего Вагифа ублажали бы пара нормальных Кошек – это я ещё мог бы понять. Но то, что ЭТО делают молодые, здоровые Коты – я просто не мог поверить своим глазам!..
Вагиф стонал от удовольствия, перекатывался с боку на бок, закатывал глаза, сладострастно таращился в чёрное американское небо и…
…в какую-то секунду вдруг неожиданно увидел на дереве меня!
Он злобно хлестнул хвостом по земле, отбросил молодых Котов одним движением задней лапы и, глядя на меня снизу вверх, крикнул:
– Эй, ты! На дереве!.. Марш сюда! А то у меня давно свежачка не было… Давай, давай, слезай. Хорошо вылижешь меня – оставлю жить, плохо – пеняй на себя!..
Вот тут я вдруг понял, что этот огромный, наверное, невероятной силы самец при всех своих внушительных статях – примитивный и злобный ИМПОТЕНТ!
Импотент, которому ничего не остаётся, как люто ненавидеть Кошек и унижать Котов, способных нормально трахаться…
Мало того, даже гомосексуализм, который он так назойливо выставлял напоказ, был сотворён из злобы и зависти. Его гомосексуализм был насквозь лжив. Это была не врождённая аномалия, когда одна особа не в состоянии победить в себе влечение к субъекту своего же пола. Недуг – вечно охаиваемый, всегда преследовавшийся и только в последние годы завоевавший своё место в мире под половым Солнцем. Недаром же мэр Нью-Йорка благосклонно участвовал в ИХ демонстрации!..
В Германии, в Грюнвальде, я знал трех Фоксиков-педерастов. Милые, доброжелательные и очень сердечные ребята. Как только я однажды отказался участвовать в их секс-играх, сказав, что я совсем-совсем из другой команды, тактичные Фоксики тут же предложили мне бескорыстную дружбу, которую я с благодарностью принял.
В конце концов, кого ты хочешь трахать – это твоё личное дело. Хоть замочную скважину. Бог в помощь…
Но лживый, искусственный гомосексуализм Вагифа был соткан из элементарного полового бессилия, мстительности и неукротимой, чисто восточной жажды власти.
– А ты не боишься, что я увлекусь этим занятием и нечаянно оторву тебе твои дряблые, пустые яйца? – спросил я, осторожно слезая с дерева.
Боже, что тут было!!! Коты и Кошки банды Вагифа шарахнулись в разные стороны от ужаса. Наверное, никто никогда не позволял себе так разговаривать с «самим Вагифом»!..
Краем глаза я видел, как моя беленькая Кошечка-грязнулька в панике юркнула под автомобиль, уткнулась носом в землю и обхватила голову передними лапами, закрыв глаза и уши.
Сам Вагиф тоже был потрясён! Он перевернулся на живот, огляделся в недоумении и встал на все четыре лапы.
– Что ты сказал?.. – просипел он, не веря своим ушам.
С последней, самой нижней ветки дерева я спрыгнул на землю.
– Я сказал, что отгрызу сейчас твои вонючие, грязные яйца! – повторил я.
Голос мой вибрировал от чудовищной злобы. Чувствовал я себя сейчас так, как тогда в Германии – на автобане Гамбург – Мюнхен, когда Алик начал стрелять в Водилу! Выбора не было. Или я, или он…
Этот подонок был, и тяжелее меня, и клыки у него были побольше моих, да и физически он был мощнее меня. Бодибилдингом занимался, что ли, сволочь?!
Банда очухалась и стала сжимать круг. Я понимал, что если сейчас я не совершу что-нибудь из ряда вон выходящее – буду разорван на куски.
И тогда, не отдавая себе отчёта в своих действиях, я просто сел на землю. Это было неожиданно не только для меня, но и для Вагифа, и для всех окружавших меня Котов и Кошек.
Теперь, когда я находился в непосредственной близости от Вагифа, я смог разглядеть его подробнее. Он был огромен, грязен, перемазан кровью несчастного Пёсика и очень вонял!
Вагиф ещё больше выгнул спину, прижал уши к затылку и пошёл мне навстречу, в остервенении хлеща себя хвостом по могучим клочкастым бокам.
А круг становился всё теснее и теснее – кольцо Котов, жаждущих моей крови, всё плотнее сжималось вокруг меня. Даже если Вагифу не удастся покончить со мной одним разом, в следующее мгновение я буду растерзан дружным коллективом этих провонявших помойками, злобных, тупых, хвостатых тварей.
«…Будто кто-то мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож…» – вспомнил я вдруг нашу петербургскую кухню и пьяненького Шуру с гитарой…
И в ту же секунду, когда уже совсем рядом, у самого своего носа я ощутил хриплое и нечистое дыхание этого негодля Вагифа, я из положения сидя со всех своих четырех лап взвился над ним метра на два с лишним и сверху рухнул на спину этого могучего и грязного идиота!..
Когтями всех четырех лап я пронзил мощное и жилистое тело своего смертельного Врага, а клыками…
– Ты, мудила, мне глазки не строй, – говорил толстяк. – А то я упеку тебя на девяносто дней без всякого залога в такое место, что ты у меня там уже через две недели загнёшься! Ясно?
– Ясно, – спокойно отвечала эта красотка с золотыми каблуками. – Скажи мне, что я должна сделать, – и вся проблема.
– А ДОЛЖНА ты мне вот по этим фотографиям опознать Хозе-Луиса Мартинеса, блядюга.
– Если я это сделаю, я загнусь не через две недели, а гораздо раньше, – улыбнулась красотка и пустила новую серию колечек в потолок.
– Ну, держись, говно собачье! – посоветовал ей толстяк и стал куда-то названивать по телефону.
– Ты чего уставился? – нехорошим голосом спросил меня Тимур. – Это же мужик в бабьих шмотках! Сам не видишь, что ли?
Я, честно говоря, просто обалдел! Ну надо же… Никогда бы не подумал.
И тут мы подошли к столу Рут Истлейк, за которым её не было. Но то, что это был её стол, я мог дать хвост на отруб!
В столпотворении сотен самых разных запахов большого полицейского участка, зачастую резких, явственных, знакомых и неожиданных, сбивающих с толку и настораживающих, – нежный, «негромкий», тончайший, характерно женственный запах Рут Истлейк, в котором уже неразрывно присутствовали и запахи Тимура, я узнал сразу же!
– Куда тебя несёт? – спросил я Тимура. – Вот же мамино место, не видишь, что ли?..
– Но её же… Ой, а откуда ты знаешь, что это её стол?!
– Как-нибудь объясню, – пообещал я. – Там записка. Не для нас?
– Точно… – Тимур прочитал записку. – Она просит подождать. Скоро вернётся.
К нам подошёл низенький квадратный человек. Из-под короткой кожаной куртки у него на живот свисали наручники. А ещё от него разило пистолетом.
– Привет, Тим! Мама просила тебя подождать.
– Спасибо, Джек. Я уже прочёл записку… Вылезай, Мартын. Познакомься.
Я выпрыгнул из рюкзака прямо на стол Рут и уставился на этого Джека.
– Мартын, это детектив Джек Пински, бывший партнёр Фреда Истлейка. Наш друг. Джек, это – Мартын. Настоящий русский Кот. Представляешь, Джек, он один, сам приплыл в Нью-Йорк из России!
– Привет, Мартин, – сказал Джек не осилив букву «ы».
Я вежливо вильнул хвостом, но промолчал.
– Серьёзный Котяра, – с уважением заметил Джек и оценивающе оглядел меня со всех сторон. – По версии профи-бокса – верный полутяж. Даже ближе к тяжу…
Я сразу почувствовал симпатию к этому Джеку. Уж чего-чего, а профессионального бокса, и именно американского, я в Германии по телику насмотрелся до одури! И что такое «тяж» или «полутяж», для меня не составляло загадки.
– Только он не любит, когда его гладят, – неожиданно сказал Тимур Джеку.
– Я его понимаю. Я тоже этого не люблю, – ответил Джек. – Вас покормить, ребята?
– Спасибо, Джек. Мы подождём маму.
– Олл райт! Тогда – привет! – И Джек пошёл по своим делам.
– Откуда ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят? – спросил я Тимура.
– Я это в порту понял.
Нет, я определённо везучий Котяра: пацан мне попался, сказал бы Водила, – просто зашибись! Классный пацан. Теперь бы ещё разыскать Шуру…
Но тут прибежала запыхавшаяся Рут, притиснула к себе Тимура, поцеловала меня в нос, бросила какие-то бумаги в стол и побежала за стеклянную загородку к своему начальнику.
Там она ему что-то рассказала – весело, со смехом, а потом указала на нас. Начальник посмотрел в нашу сторону, помахал Тимуру, и Тимур сделал ему ручкой в ответ. После чего Рут выскочила в общий зал, перебросилась несколькими словами с Джеком Пински и побежала к нам.
Честно говоря, направляясь в полицейский участок, я рассчитывал увидеть там Рут Истлейк в полной полицейской форме – вот как та ужасно толстожопая негритянка, которая только что остановила Рут и стала её о чём-то просить.
Вот толстуха была в порядке! Форма, пистолет, дубинка, полицейский значок буквально лежал на её фантастической груди, какие-то знаки на рукавах, небольшая рация типа «уоки-токи», которыми пользовались наши «академико-абрамовцы…» во время стоянки в портах и при разгрузке контейнеров.
А кроме всего, толстуха была обвешана ещё кучей всяких полицейских предметов, которых я в жизни не видел!..
В отношении же Рут Истлейк мои ожидания были обмануты самым симпатичным образом: она была в элегантной спортивной меховой «парке» с капюшоном, ярком джемперочке и джинсах. Через плечо болталась большая сумка на длинном ремешке.
Однако когда она закидывала эту сумку на плечо, джемпер у неё слегка задрался, и я увидел, что на поясе джинсов у Рут был пристёгнут большой металлический полицейский знак на кожаной подкладке.
Но уже в следующее мгновение Рут одёрнула джемпер – и значка как не бывало!
С трудом отвязавшись от толстухи в форме, Рут подхватила меня под мышку, скомандовала Тимуру: «Вперёд!», и мы помчались на выход мимо всех столов, мимо тоже прозрачной загородки дежурного по участку со всякими пультами и мониторами, мимо бледного долговязого типа в наручниках, которого под руки вели два ну абсолютно хиповых паренька! У одного из них были даже разноцветные волосы…
Помню, такие хипари в Мюнхене обычно кучковались на Мюнхенерфрайхайт, у Хауптбанхофа и на бульваре Герцог-Вильгельмштрассе. Задвигались наркотой и пили дешёвое вино с пивом.
Оба американских хипаря почтительно поздоровались с Рут.
– Это тоже полицейские?! – удивился я.
– Одни из лучших, – ответила Рут. – Ребята, я отпросилась пораньше, и мне совсем не хотелось бы сейчас же мчаться домой и становиться к плите. Есть предложение. Тим! Катим в Манхэттен, показываем нашему дорогому гостю деловую и роскошную часть Нью-Йорка и там лопаем в какой-нибудь симпатичной и недорогой забегаловке… Я лично хотела бы японское «суши».
– А с Кысей пустят? – резонно спросил Тимур.
– Попробуем договориться.
* * *
Договорились. Пустили с Кысей.Мало того, даже приволокли для меня специальный высокий детский стул, с откидывающимся небольшим столиком. И всё это сооружение поставили вплотную к нашему столу.
И подали потрясающую жратву! Причём для меня – бесплатно.
Хозяин ресторанчика у Таймс-сквер, на углу Сорок шестой улицы и скрещения Бродвея с Седьмой авеню, пожилой японец вспомнил, как когда-то Рут с Фредом несколько раз бывали у него, а потом, уже недавно, кажется, в прошлом году, миссис была здесь со своим мальчиком. И с тех пор мальчик очень-очень вырос и стал очень-очень похож на свою очень-очень красивую маму!..
Мы все трое переглянулись, Рут поблагодарила хозяина за комплимент, после чего нам и стали метать на стол всякие японские вкусности.
– Вот видишь? – сказал Тимур, словно продолжая давно начавшийся разговор. – Мне и в школе говорили, что я на тебя похож! А однажды в спортзале, когда мы только что вернулись с тобой из Флориды и я был такой загорелый, один говнюк даже сказал мне, что я… Ма, ты не огорчайся… Слышишь, мама? Он сказал мне, что я – «черномазый»…
У меня даже в животе похолодело! Я перестал есть и боялся поднять глаза на Рут.
– Ну а ты? – спокойно спросила Рут и улыбнулась странной улыбкой.
– Отгадай!
– Уже, – сказала Рут. – Это было в тот день, когда ты вернулся домой с рассечённой бровью и разбитым ртом. А потом не очень талантливо сочинил историю про падение с турника.
– Откуда ты знаешь, мам?!
– У меня такая профессия – быть твоей «мам». Ешь! В порту были?
– Да.
– Нашёл то, что искал?
– Не темни, мам. Я Мартыну уже всё рассказал. Нет, не нашёл. Но получил вот это… – И Тимур протянул Рут визитную карточку того портового начальника. – Обещал что-то придумать.
Рут внимательно изучила визитку и уверенно сказала:
– Видимо, сильный мужик. Обязательно созвонись с ним.
Я свою изумительную японскую сырую рыбу прикончил в один присест. Рут и Тимур ещё макали её в какие-то соусы, чем-то сдабривали, посыпали, и на это у них уходила масса лишнего времени. Мне же все эти приправы были «до лампочки» – рыба есть рыба, и жрать её надо, с точки зрения нормального Кота, без всяких примесей и гарниров.
Поэтому Рут и Тимур ещё были заняты едой, а я уже умывался, прилизывался, приводил себя в порядок и думал: «Интересно, а про Шуру она что-нибудь узнала?..»
– Да, КЫ-ся… По Квинсу твой Шура Плоткин не числится, – тут же сказала Рут. – Мы запросили Бронкс и Бруклин. Бронкс обещал дать сведения завтра. А Бруклин – не раньше чем дня через четыре. У них там куча проблем с вашими новыми русскими евреями – одно убийство за другим, каждый вечер стрельба, всё под контролем вашей мафии, и наши ребята вкалывают там день и ночь и то зашиваются. Просили чуточку подождать. Ладно?
– Конечно, – сказал я, а сам подумал: «Надо что-то предпринимать самому. Это им кажется, что они за четыре дня покончат с русскими. Я-то знаю, что наши – неистребимы!»
Просто ни одна полиция в мире ни хрена ещё сто лет не сможет поделать с нашими ребятами, пока у них перед глазами есть такой замечательный пример, как наши родные русские правители, которые ограбили свой народ и разворовали собственную страну.
Это мне ещё посредине Атлантического океана Мастер говорил. Это же в Санкт-Петербурге мне втолковывал Митя – младший лейтенант милиции Дмитрий Павлович Сорокин. А за месяц до моего знакомства с Митей, в Грюнвальде, самом дорогом районе баварского Мюнхена, теми же словами и совершенно то же самое объяснял мне мой старший друг Фридрих фон Тифенбах.
Только Митя в каждую фразу вставлял минимум три слова «бля», а заканчивал эту фразу одним словом «ёбть». Чего Фридрих фон Тифенбах, несмотря на своё блистательное образование, естественно, не делал по причине незнания нормального русского языка.
Надо, надо будет самому пошуровать! Или ехать в Вашингтон к тому конгрессмену – приятелю Фридриха. До Вашингтона на автобусе всего пять часов неторопливой езды. Это мне ещё Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер рассказывал.
А там уже всё просто – где тут у вас конгресс? Ах, вот он! Тогда, пожалуйста, позовите мне конгрессмена… Ох, ёлки точёные! Как же его зовут?! Он ещё учился вместе с герром Фридрихом фон Тифенбахом… Может, знаете? Как зовут?.. А чёрт его знает! Как же его звали, конгрессмена этого?.. Мамочки родные! Ведь Фридрих мне раз десять его имя повторял, а я… Склеротик чёртов!!!
Тимура бы к этой поездке подключить… Тем более у них какой-то автобусник есть знакомый.
– Тебе когда теперь в школу? – спросил я Тимура.
– Уже завтра. А что?
– Да так… – ответил я и подумал: «Ничего. Сам справлюсь».
* * *
…Потом Рут и Тимур показывали мне вечерний Манхэттен.Я, как обычно, сидел на спинке переднего пассажирского сиденья, положив лапу на плечо Тимуру.
В отличие от Мюнхена, да и от Санкт-Петербурга – всё было кошмарно большим и ярким! И длинным! Улицы, дома, автомобили. Даже у Рут и Тимура автомобиль был длиной чуть ли не с прицеп Водилиной «вольвы». И назывался автомобиль семьи Истлейк – «плимут».
Так вот, о Манхэттене… Дома там были невероятно длинными в высоту! Двигались мы там ужасающе медленно, но у нас, слава Богу, был полицейский пропуск, и мы могли останавливаться где угодно.
В желании показать мне Нью-Йорк как можно лучше Тимур и Рут постоянно сыпали всякими названиями: Пятая авеню, Рокфеллер-центр, музей Гугенхайма, Бродвей… Кстати, Бродвей – самая яркая и освещённая улица, которую я когда-либо видел в жизни. Германия удавилась бы от жадности, если бы ей предложили зажечь такое количество лампочек сразу!..
Так вот, все эти названия – от Централ-парка до Маленькой Италии и Китайского квартала, включая сюда и две чудовищные башни мирового Торгового центра, – абсолютно не задерживались у меня в голове и начисто пролетали мимо моего сознания. Все они постоянно вытеснялись из моей башки лишь одной и той же мыслью: «Вот где-то здесь, может быть, даже вон за тем поворотом, сейчас бредёт Шура Плоткин… А может быть, он сидит сейчас вот в этом доме, у приятелей… Или один-одинёшенек киряет сейчас вон в той невзрачной забегаловке…»
Из болтовни Тимура и Рут я понял лишь одно – они показывали мне СВОЙ город. Мало того, они уже в который раз САМИ СЕБЕ показывали этот город! Потому что они оба преданно и недоверчиво, с горделивой нежностью и разумной насторожённостью очень любили этот огромный город! И очень хотели, чтобы он понравился и мне, впервые попавшему в Америку…
А я чувствовал себя не Котом, а Свиньёй, потому что никак не мог толком врубиться в их рассказы, а постоянно думал только лишь о Шуре…
Наверное, Рут просекла состояние моей души, так как сказала:
– Всё! Поехали домой. Переизбыток информации вреден. Завтра всем рано вставать. Кроме Мар-ТЫна… Он может дрыхнуть сколько угодно. Да, КЫ-ся?
Она была несомненно талантливым Человеком – эта Рут Истлейк.
Я потянулся к ней и благодарно потёрся носом о её правое ухо. Хотел мурлыкнуть, но ничего не вышло. Надо бы потренироваться, что ли…
* * *
Дома, после ужина, перед тем как всем следовало уже разойтись по постелям, я попросил Рут оставить окно в кухне чуть приоткрытым – вдруг мне ночью понадобится выйти по малой нужде?..Это я так Рут сказал. Сам-то я точно знал, что выйти мне будет просто необходимо. Уж больно мне приглянулась та беленькая Кошечка-грязнулька с высоким сексуальным образованием!
И потом я сгорал от любопытства узнать, кто такой… или что такое «Вагиф», о котором моя Первая Американочка бормотала даже во время ЭТОГО САМОГО…
Ох, чувствую я, что подустал бороться за чистоту названий частей тела или совершаемых ими действий! Эта повсеместная идиотски-ханжеская возня с «ненормативной лексикой» кого угодно в гроб загонит.
Я уже и сам начинаю сдаваться – вместо того что-бы назвать подлинным словом один из прекраснейших природных процессов всего Живого, от соприкосновения пестиков и тычинок до воспроизводства Слонов, я вынужден писать большими буквами – ЭТОГО САМОГО, чтобы можно было догадаться, что я имею в виду.
По-моему, это отвратительно! Скоро мои воспоминания можно будет рекомендовать для школьного чтения в самых младших классах.
Нет, нет, я не ПРОТИВ детей. Я ЗА взрослых.
Ночью я осторожненько выполз из комнаты Тимура и неслышно по стеночке, по стеночке пробрался в кухню. Вспрыгнул на подоконник, высунулся под приподнятую и закреплённую оконную раму в холодную черноту нью-йоркского Квинса и прислушался.
Ночь была полна звуков, большая часть которых Человечеству не доступна. В такие моменты я лишний раз тайно убеждаюсь – насколько мы совершеннее! Это отнюдь не умаляет целый ряд достоинств Людей, несвойственных нам – Котам. Ну и в какой-то степени – Кошкам…
Конечно, конечно, не спорю, есть и среди нас, Котов, полные дебилы и тупицы, которым даже Природа была не в силах помочь. А что, среди Людей нету таких? Да полно! Особенно сейчас. Но в общей своей массе…
Ладно. Не будем продолжать этот затянувшийся и по сути беспредметный спор. Пусть каждый останется при своём мнении. Но, как утверждал не самый последний Человек в мире – писатель и учёный Конрад Лоренц в своей книжке «Человек находит друга», – давайте и относиться друг к другу с уважением. Что я в большинстве случаев и делаю.
И недостатки давайте друг другу прощать! Вы, господа, не умеете видеть в темноте? Ничего страшного. Зато я не умею читать. Хотя читать я могу научиться, а Вы…
Хорошо, хорошо! Не будем. Подобных сравнительных примеров можно привести невероятное количество.
Но главное – нужно уметь Любить. И не считать любовь Человека к тебе явлением обязательным и само собой разумеющимся.
Живёшь с любящим тебя Человеком – изволь и ты чувствовать за него ответственность! Вот что такое Любовь с большой буквы. А не всякие там облизывания и мурлыканья.
Старею, что ли? Шесть лет… Это сколько же по-Человечьи будет? Мы с Шурой как-то высчитывали – получилось года тридцать три – тридцать четыре. То есть мы с ним почти ровесники.
Мои ленивые размышления были резко прерваны шипением сразу нескольких Кошачьих голосов и ответным достаточно дружелюбным лаем какого-то не очень большого, явно бродячего С’обака.
Я совсем вылез на внешний подоконник нашего дома, но оттуда тоже не было ни черта видно, и мне пришлось махнуть с подоконника на «наше» дерево. Там я покрутился и перепрыгнул на нижнюю толстую ветку. Сквозь её короткие безлистные отростки я увидел внизу следующую картинку: у старого, брошенного автомобиля, под которым я справлял свою нужду прошлой ночью, а потом «пользовал» (вот что такое – внутренний редактор!) Кошечку-грязнульку, ради которой, собственно говоря, я и торчу сейчас на дереве, нервно крутился небольшой кудлатый Пёсик, забежавший сюда, видимо, совершенно случайно.
Вокруг Пёсика по кругу, жутковатой поступью, с выгнутыми спинами и прижатыми к затылкам ушами медленно двигалась Котово-Кошачья банда. Я не умею считать, но их было очень много!
То, что банда была организована – было видно с первого взгляда. Я только не мог понять, кто из них – Главарь. Зато тут же узрел свою грязно-беленькую Кошечку, в ужасе прижавшуюся к заднему колесу автомобиля.
– Ну, чего вы, ребята?! – дрожащим голосом лаял этот С’обак по-нашему, по-Животному. – Чё я сделал то?.. Я просто так, поссать сюда забежал… Да если б я знал!.. Так разве я бы… Ну, чего вы, в натуре?..
– «Ну, чего вы, в натуре?» – повторил чей-то насмешливый Котовый голос с восточным акцентом, и круг щипящих Котов ещё теснее приблизился к несчастному Пёсику.
Вот тут я увидел, как из подвала неторопливо вышел гигантский Кот с мёртвой Крысой в зубах. Он был больше меня раза в полтора!
– Вагиф… – заплакал Пёсик. – Вагиф!.. Ну, пожалуйста!..
Так вот что это за «Вагиф»!.. А я ещё наивно пытался понять, кто Главарь этой банды… Ох и здоровый гад!.. То-то вчера эта беленькая тряслась и всё время твердила: «А что скажет Вагиф?..» Теперь-то я её понимаю.
Громила Вагиф сел в сторонке, положил перед собой дохлую Крысу и так ухмыльнулся Пёсику, что у меня мороз по коже пошёл.
– Вагиф!.. – уже просто зарыдал Пёсик. – Я больше никогда не буду сюда приходить!.. Я нечаянно…
– Конечно, нечаянно, дорогой, – почти ласково ответил ему Вагиф. – Конечно, ты больше никогда не будешь сюда приходить!
Это прозвучало как приговор. Я не успел и опомниться у себя на дереве, как вся банда с жуткими воплями бросилась на несчастного Пса. Не скрою, я даже зажмурился…
…Когда я открыл глаза, Коты уже расступались. Истерзанное, окровавленное тело Пёсика валялось посередине двора. Наверное, в каком-то уголке Пёсьего существа теплились остатки жизни – его задние лапы ещё конвульсивно дёргались, и мелко-мелко трясся измочаленный хвостик…
– Вы что-нибудь до конца доделать можете?! – с характерным восточным акцентом спросил Вагиф у своей банды.
Коты молчали, тупо глядя на умирающего Собака.
– Учишь вас, учишь!.. – прошипел Вагиф и встал. Подошёл к гибнущему Пёсику, наклонился над ним и мгновенно прокусил ему шею. Из прокуса брызнула вверх толстая струя крови, но Вагиф не дал ей разбрызгаться по пыльной, утоптанной земле двора. Наполняясь дикой яростью и захлёбываясь от жадности, Вагиф стал пить эту кровь, пока задние собачьи лапы не замерли, а хвостик не перестал трястись.
Я видел, что даже многие Коты и Кошки из банды Вагифа под тем или иным предлогом отворачивались, стараясь не смотреть на эту омерзительную сцену.
Меня трясло как в лихорадке! Теперь я уже не зажмуривался, а наоборот, не мог оторвать глаз от окровавленной морды Вагифа. Я чувствовал, что меня покидают рассудок, знание Лоренца и Шелдрейса, опыт интеллигентного общения с Людьми и Животными, и во мне, внутри меня поднимается дикая, могучая и мутная волна Звериных инстинктов, напрочь стирая в моём мозгу все ограничения – всё, чем я жил последние несколько лет…
А Вагиф – сволочь, подонок, убийца – развалился посередине двора и, облизываясь, подозвал к себе двух молодых Котов из своей шайки.
Те беспрекословно подошли. Вагиф перевернулся на спину, раздвинул свои задние лапы, и дальше стало происходить уже что-то совсем невероятное и невозможное!!!
Один молодой Кот стал вылизывать Вагифу задницу под хвостом, а второй Кот, стараясь не мешать первому, лизал у Вагифа яйца.
Меня чуть не вытошнило.
Я многое видел в своей жизни и многое перепробовал сам. Но с таким гнусным зрелищем, с такой мерзостью я никогда не сталкивался. Добро бы эту огромную тварь, этого вонючего Вагифа ублажали бы пара нормальных Кошек – это я ещё мог бы понять. Но то, что ЭТО делают молодые, здоровые Коты – я просто не мог поверить своим глазам!..
Вагиф стонал от удовольствия, перекатывался с боку на бок, закатывал глаза, сладострастно таращился в чёрное американское небо и…
…в какую-то секунду вдруг неожиданно увидел на дереве меня!
Он злобно хлестнул хвостом по земле, отбросил молодых Котов одним движением задней лапы и, глядя на меня снизу вверх, крикнул:
– Эй, ты! На дереве!.. Марш сюда! А то у меня давно свежачка не было… Давай, давай, слезай. Хорошо вылижешь меня – оставлю жить, плохо – пеняй на себя!..
Вот тут я вдруг понял, что этот огромный, наверное, невероятной силы самец при всех своих внушительных статях – примитивный и злобный ИМПОТЕНТ!
Импотент, которому ничего не остаётся, как люто ненавидеть Кошек и унижать Котов, способных нормально трахаться…
Мало того, даже гомосексуализм, который он так назойливо выставлял напоказ, был сотворён из злобы и зависти. Его гомосексуализм был насквозь лжив. Это была не врождённая аномалия, когда одна особа не в состоянии победить в себе влечение к субъекту своего же пола. Недуг – вечно охаиваемый, всегда преследовавшийся и только в последние годы завоевавший своё место в мире под половым Солнцем. Недаром же мэр Нью-Йорка благосклонно участвовал в ИХ демонстрации!..
В Германии, в Грюнвальде, я знал трех Фоксиков-педерастов. Милые, доброжелательные и очень сердечные ребята. Как только я однажды отказался участвовать в их секс-играх, сказав, что я совсем-совсем из другой команды, тактичные Фоксики тут же предложили мне бескорыстную дружбу, которую я с благодарностью принял.
В конце концов, кого ты хочешь трахать – это твоё личное дело. Хоть замочную скважину. Бог в помощь…
Но лживый, искусственный гомосексуализм Вагифа был соткан из элементарного полового бессилия, мстительности и неукротимой, чисто восточной жажды власти.
– А ты не боишься, что я увлекусь этим занятием и нечаянно оторву тебе твои дряблые, пустые яйца? – спросил я, осторожно слезая с дерева.
Боже, что тут было!!! Коты и Кошки банды Вагифа шарахнулись в разные стороны от ужаса. Наверное, никто никогда не позволял себе так разговаривать с «самим Вагифом»!..
Краем глаза я видел, как моя беленькая Кошечка-грязнулька в панике юркнула под автомобиль, уткнулась носом в землю и обхватила голову передними лапами, закрыв глаза и уши.
Сам Вагиф тоже был потрясён! Он перевернулся на живот, огляделся в недоумении и встал на все четыре лапы.
– Что ты сказал?.. – просипел он, не веря своим ушам.
С последней, самой нижней ветки дерева я спрыгнул на землю.
– Я сказал, что отгрызу сейчас твои вонючие, грязные яйца! – повторил я.
Голос мой вибрировал от чудовищной злобы. Чувствовал я себя сейчас так, как тогда в Германии – на автобане Гамбург – Мюнхен, когда Алик начал стрелять в Водилу! Выбора не было. Или я, или он…
Этот подонок был, и тяжелее меня, и клыки у него были побольше моих, да и физически он был мощнее меня. Бодибилдингом занимался, что ли, сволочь?!
Банда очухалась и стала сжимать круг. Я понимал, что если сейчас я не совершу что-нибудь из ряда вон выходящее – буду разорван на куски.
И тогда, не отдавая себе отчёта в своих действиях, я просто сел на землю. Это было неожиданно не только для меня, но и для Вагифа, и для всех окружавших меня Котов и Кошек.
Теперь, когда я находился в непосредственной близости от Вагифа, я смог разглядеть его подробнее. Он был огромен, грязен, перемазан кровью несчастного Пёсика и очень вонял!
Вагиф ещё больше выгнул спину, прижал уши к затылку и пошёл мне навстречу, в остервенении хлеща себя хвостом по могучим клочкастым бокам.
А круг становился всё теснее и теснее – кольцо Котов, жаждущих моей крови, всё плотнее сжималось вокруг меня. Даже если Вагифу не удастся покончить со мной одним разом, в следующее мгновение я буду растерзан дружным коллективом этих провонявших помойками, злобных, тупых, хвостатых тварей.
«…Будто кто-то мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож…» – вспомнил я вдруг нашу петербургскую кухню и пьяненького Шуру с гитарой…
И в ту же секунду, когда уже совсем рядом, у самого своего носа я ощутил хриплое и нечистое дыхание этого негодля Вагифа, я из положения сидя со всех своих четырех лап взвился над ним метра на два с лишним и сверху рухнул на спину этого могучего и грязного идиота!..
Когтями всех четырех лап я пронзил мощное и жилистое тело своего смертельного Врага, а клыками…