Страница:
Она посмотрела на меня так подозрительно и спрашивает:
– Ты – Кыся, что ли?
– Кыся… – говорю.
А сам думаю: «Ни хрена себе, как я популярен?! Ну, в Мюнхене – оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах… А здесь-то, в Питере, с каких дел?!»
– Иди за мной, – говорит эта грязнуха.
Привела она меня в какой-то тёплый подвал – там поверху толщенные трубы шли. От них всё тепло и было. И повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку.
Чувствую – Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И ещё чем-то…
Пригляделся, в тусклом свете крохотного окошка действительно Кот сидит. Худющий – прямо скелет один с хвостом и усами! От недоедания – шерсть без блеска, но лапы жилистые, мускулистые.
А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за облезлый хвост его таскают.
Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот что странно!
– Достала что-нибудь? – спрашивает Кот Кошку.
– Нет, – говорит Кошка. – Любка-буфетчица на склад поехала товар получать, буфет закрыла. Потом, попозже, сбегаю ещё разок….
– Ох-хо-хо… – горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает Котят.
А вокруг – нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша Кота-Бродяги по сравнению с этим подвалом – просто Дворец роскоши и изобилия!
Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха Кошка говорит:
– Рудольф! А к тебе твой друг явился, не запылился. Кыся твой разлюбезный…
Гляжу – батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь – Рудольф!..
– Рудик… – говорю я растерянно. – Это я – Кыся.
Заперли бар изнутри и взломали всё, что можно было взломать. Искали деньги и какие-то бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги – только двухсуточную выручку бара. И всё.
Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь его три миллиона долларов где-то без малейшего движения и пользы…
– Жадность фраера сгубила! – желчно вставила Кошка.
Наутро, уже в петербургском порту, был страшный шухер! Народу понаехало – из бывшего КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают…
Перепуг на судне – ужаснейший! Все же контрабанду везут – и командный состав, и рядовые матросики… А ну как найдут и с корабля спишут?! Как жить тогда?..
Рудольф не стал дожидаться, пока и его за жопу возьмут, и смылился с судна. Но так как города не знал (практически уже сколько лет на берег не сходил!..), то так и остался жить в порту.
Хорошо вот Кошка Маня взяла его к себе… Теперь вот Котята у них. Живут, перебиваются. Маня жратву достаёт, Рудик Котят воспитывает…
– Погоди, Рудик! – сказал я ему. – Я сейчас вернусь…
Пулей промчался по подвалу на выход, рванул за рекордное время к нашей чёрной «Волге», говорю Мите:
– У тебя деньги есть?
– Есть, – говорит Митя. – Сколько тебе?
– Мне-то они на кой?! – говорю. – Ты смотайся в лавочку, купи сосисок, рыбки какой-нибудь и молока побольше. А потом скажешь Пилипенко, что на меня истратил. Он тебе эти деньги отдаст. Так в контракте оговорено…
– В гробу я видал этого Пилипенко! Жди! – Митя сел за руль, завёл машину и рванул с места.
Вернулся минут через десять с огромным пластиковым пакетом. Выскочил из «Волги», спрашивает:
– Куда нести?
– За мной, – говорю. – Сейчас я тебя с одним Котом познакомлю. Я с ним вместе из России в Германию плыл…
Маня увидела, что принёс Митя, и даже заплакала! Давай кормить Котят сосисками и молоком, сама стала приводить себя в порядок, умываться взялась, прилизываться.
Митя ей помогает с Котятами управиться, мы с Рудиком беседуем. Рассказал я ему вкратце свою историю и говорю:
– Теперь мне в Америку надо, Рудик. В город Нью-Йорк.
– Задачка, – говорит Рудик. – От нас из пассажирского порта в Америку никто не ходит. Только из торгового – за зерном. Но условия там, конечно, не такие. Попроще.
– Чёрт с ними, с условиями, – говорю. – Как туда попасть?
– Я ж и говорю – задачка. Торговый порт – это у чёрта на куличках! Через весь город…
– Ничего, – говорю. – У нас с Митей машина есть.
Раньше бы точно не удержался, сказал бы – чёрная «Волга»! А теперь, наездившись на «вольво», «опеле», на «роллс-ройсе», «мерседесе» и «чероки», даже и не заикнулся. Сказал просто – «машина», и всё.
– Тогда-то – запросто! – говорит Рудик. – То есть, конечно, не запросто, там ещё нужно одного типа отловить и уговорить. От него в том торговом порту очень многое зависит. Он и судно может хорошее подобрать, и капитана приличного, и команду – не хамскую.
И рассказал мне Рудольф, что в торговом порту есть один Кот – без имени, который всё и всех знает, крутит свои дела, как хочет, но в лапу берёт со страшной силой, а без этого даже усом не шевельнёт.
А так как он, страшное дело, как упакован и избалован, то с чем к нему соваться – Рудольф понятия не имеет. На что он клюнет – неизвестно…
Тут Кошка Маня возьми да и подскажи:
– Я помню, ему кто-то тёплую попонку на зиму из Норвегии привёз, так он из этой попонки до августа месяца не вылезал. Уже вся пропотевшая была, вонючая, а он всё в ней выпендривался. Пижон, каких свет не видывал!.. И взяточник.
Как только Маня это сказала, так я сразу понял – я уже одной лапой в Америке!
– Поехали! – говорю. – Все поехали! Котят берите тоже. Мы вас обратно привезём в лучшем виде, а Котятам проехаться в автомобиле – одно удовольствие. Не возражаешь, Митя?
– Ноу проблем, ребята! – отвечает Митя. – Вперёд!!!
Он от неё глаз не мог отвести! Он за неё готов был весь торговый порт отдать, только бы заиметь её в собственное пользование!
Он даже хотел её сразу же на себя напялить, но тут Рудольф с Маней очень решительно ему воспрепятствовали:
– Кыся – на борту судна, идущего в Нью-Йорк, ты – получаешь жилетку. А сейчас лапы прочь!
И пока Митя в машине играл с Котятами, мы обо всём договорились с этим жучилой.
Выяснилось, что времени у нас не так уж много.
Ровно через два часа один наш грузовой пароход под свеженьким названием – «Академик Абрам Ф. Иоффе» (раньше он назывался «Заветы Ильича»…), уже загруженный карельским лесом, отчаливает в Америку, именно в Нью-Йорк, в чём этот Котяра-жулябия клялся чем угодно.
И капитан там – изумительный, и команда – двадцать семь Божьих ангелов, а кок – Человек с большой буквы!..
И если уважаемый господин Кыся согласен отдать свою красно-золотую жилетку, то он господину Кысе устроит отплытие в Америку в ближайшие тридцать минут…
Все переговоры с Котом торгового порта происходили у нас в машине, что, не скрою, тоже сыграло свою положительную роль и произвело должное впечатление на этого жулика. Всем своим видом он показывал, как приятно иметь дело с серьёзными и солидными Котами, даже если их просто зовут «Кыся». Ах, если бы он знал, что я теперь ещё некоторым образом и «…фон Тифенбах»!..
Так как времени до отплытия оставалось совсем мало, а судно стояло где-то на дальнем причале, я попросил Митю немедленно соединить меня с Мюнхеном.
Рудик и Маня с трудом утихомирили всех своих Котят, чтобы они не мешали «телефонному разговору дяди Кыси с заграницей», и Митя нажал мюнхенскую кнопку.
При всей своей решительности и здоровом цинизме, взращённом в Мите службой в Государственной автомобильной инспекции, при телефонном соединении с другим государством Митя вдруг начинал чувствовать повышенную ответственность за свою страну, и это придавало его голосу оттенки благородного волнения. Вот и сейчас…
– Доктор Кох? Здравия желаю! Младший лейтенант Сорокин Дмитрий Павлович! С вами тут господин Кыся поговорить хотят…
– Здравствуйте, Димочка! – услышал я Танин голос в трубке. – А мы уж тут ждём-ждём вашего звонка. Дайте ему трубочку, пожалуйста!
– Говори! – сказал Митя и подсунул трубку мне под ухо.
– Танечка!.. Это я. Можешь подключить к разговору Фридриха?
– Я уже подключён, – услышал я Фридриха фон Тифенбаха.
– У меня новости… – сказал я упавшим голосом, совершенно не представляя себе, как я им сообщу о своём отъезде в Америку.
– У нас тоже, – сказал Фридрих. – Выслушай их, пожалуйста. Как я полагаю, тебе потом будет легче сообщить нам свои новости. Мы разыскали твоего Александра Плоткина в Нью-Йорке через конгресс Соединённых Штатов. Помог мой вашингтонский приятель.
– Ой… – сказал я, уж и не помню по-какому.
– Мы также выяснили, что из Петербурга пассажирские суда в Америку не ходят. А на самолёты, вылетающие за пределы России, Котов без сопровождающих их Людей почему-то не сажают. Может быть, ваши власти боятся, что Кот может угнать самолёт в другую сторону? Так он и так вроде бы летит «ИЗ», а не «В»… Не знаю. Мы поняли только одно – тебе, наверное, придётся плыть грузовым Пароходом. Завтра у меня назначены телефонные переговоры с каким-то очень важным господином из Балтийского морского пароходства, и я надеюсь…
– Не нужно, Фридрих! – прервал я его. – Через полтора часа я уже уплываю именно на таком пароходе.
– Ах, Кыся! Я знал, что ты – гениальный Кот! Но то, что ты ещё и такой администратор…
– Это не я, – честно признался я Фридриху. – Тут очень помогли мои друзья и один новый знакомый Кот из Торгового порта.
– Как называется судно? – тут же деловито спросила Таня.
– Как называется судно? – переспросил я у Кота Торгового порта по-Животному, от волнения напрочь забыв название своего парохода.
– «Академик Абрам Ф. Иоффе»… – почтительным шёпотом подсказал мне этот жулик.
– Судно называется «Академик Абрам Ф. Иоффе»! – повторил я уже в трубку по-шелдрейсовски.
– Записываю… – сказал Фридрих. – Странное, правда, название для российского флота, но… Времена меняются, и мы надеемся, что к лучшему. Итак, Кыся, слушай меня внимательно! Мы сейчас же снова свяжемся с твоим Плоткиным, и он будет встречать тебя в нью-йоркском грузовом порту. В регистровом отделе компании Ллойда я постараюсь точно выяснить сроки вашего прибытия в Штаты, чтобы твой Шура не бегал в порт каждый день. Так что плыви спокойно. И я позволю себе дать один небольшой совет – помоги своему Шуре, поддержи его. Первый год-полтора эмиграция – очень трудная штука. Важно, чтобы кто-то был всё время рядом. Ты меня понял?
– Я тебя очень люблю, Фридрих, – сказал я. – Я вас всех очень, очень люблю!
Когда же после долгого пути к нужному причалу, потом проскока на судно по трапу при помощи разных отвлекающих манёвров мимо вахтенного и пограничника, после поиска наиболее укромного и тёплого местечка в машинном отделении, куда, как сказал Кот торгового порта, «даже таможня не заглядывает!», я был спрятан глубоко за пазухой этого «Академика…», и Кот торгового порта получил мою рождественскую красно-золотую жилетку из моих собственных лап, он мне выдал последние инструкции:
– Полсуток – не высовываться! Почувствовал под собой открытое море, сразу же вылезай и иди представляться капитану. И постарайся ему понравиться. Как – это уже твоё дело. Ну а дальше, как говорится, счастливого плавания… Чао!
– Погоди, – спросил я его на прощание, – а почему ты сам сидишь на берегу, а не плаваешь на этих судах по всему свету? При твоих знакомствах, связях, возможностях…
– А на хрена мне это?! – усмехнулся этот Кот, пытаясь напялить на себя мою жилетку. – Во-первых, я с детства боюсь воды, а во-вторых, зачем мне плавать, когда ко мне всё само плывёт? Как видишь, за такой жилеткой мне совсем не обязательно было плыть в Германию…
А ещё через полчаса я из своего тёплого закутка услышал отрывистые команды, весёлый мат, смех, разные технические крики и резко усилившийся грохот корабельных двигателей.
Затем, сквозь все эти звуки – еле слышный плеск воды за бортом, кто-то, кажется, что-то запел, и я понял, что мы отошли от причала.
Я лихорадочно стал вспоминать – всё ли я сделал в Петербурге, обо всём ли сказал Мите – младшему лейтенанту милиции Дмитрию Павловичу Сорокину, по совместительству – водителю чёрной «Волги» и телохранителю высокопоставленных Котов дальнего зарубежья?..
То, что Митя выполнит все мои просьбы в лучшем виде, сомнений не было. Важно – не забыл ли я сам поручить ему что-то важное, вот в чём дело! Потому что прощание происходило в какой-то торопливой сумятице дел и чувств, при постороннем Коте торгового порта, и я вполне мог что-либо упустить из виду!..
Первое! Спутниковый телефон я оставил Мите. Вдруг нужны будут какие-нибудь лекарства для Водилы? Митя позвонит в Мюнхен, и Таня все лекарства пришлёт с «Люфтганзой»…
Второе. О Рудольфе и его семействе Митя сам обещал позаботиться. Я втихаря предложил было Рудику: давай, мол, вместе в Америку! А он показал глазами на Котят, на Маню и только лапами развёл…
Третье. Моему бесхвостому корешу Коту-Бродяге передать привет! Ему помогать не надо. Очень самостоятельный Кот, тонко чувствующий и момент, и ситуацию…
Четвёртое. Спустя месяц позвонить в Мюнхен, узнать у Тани наш нью-йоркский адрес и прислать все сведения, чтобы мы с Шурой могли бы выслать Мите приглашение в Америку. Хоть он и шутил, но, по-моему, шутил совершенно серьёзно.
Кажется, всё… Вроде бы ничего не забыл.
А вот уже и двигатели работают не так громко, и вода за бортом слышнее, и в моём закутке под ремонтным верстаком на дне инструментального ящика тепло и уютно, и спать хочется – сил нет! Видать, умудохался я за эти два петербургских дня, передергался.
Я улёгся на бок, прижал лапой своё рваное ухо и на секунду прикрыл глаза…
…И сразу же увидел своего любимого Шуру Плоткина! Шура стоял на сверкающем жёлтом берегу и смотрел в синюю океанскую даль, из которой я должен был приплыть к нему…
А вокруг него сидели штук пятнадцать потрясающих, соблазнительных и невероятно сексапильных АМЕРИКАНСКИХ КОШЕК!..
И все они, вместе с Шурой, ждали меня!
Я тщательно всё закопал передними лапами поглубже, притоптал задними и отметил про себя, что ничего лучшего, чем наш обычный русский противопожарный песочек, для Кошачьих дел Человечество не придумало.
На иностранных судах я не плавал и поэтому не имею понятия, чем они там тушат свои пожары. Но, повторяю, когда за бортом плещет вода и этим своим звуком дико провоцирует и усиливает твоё желание немедленно опорожнить себя, – дороже ящика с песком ничего и вообразить нельзя!
Поэтому, что бы там ни говорили, будто во времена Советской власти всё было плохо и неправильно, я, Кот Мартын, в просторечии – Кыся, от имени всего нашего Вида совершенно искренне восклицаю:
– Да здравствуют наши советские пожарники – самые мудрые пожарники во всём мире!!!
Потом я привёл себя в максимальный порядок – умылся, прилизался, пригладился и придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентное выражение. Насчёт своей внешности у меня никогда никаких заблуждений не было. Чего Бог не дал – того не дал. Зато Он вознаградил меня целым рядом других замечательных качеств. Ими я и беру.
И вот с этим слегка фальшивым выражением на собственной харе я и отправился представляться Капитану.
Вычислить Капитана было плёвое дело.
Дело в том, что ночью мой сладкий сон в ящике был прерван тем, что КТО-ТО спустился в машинное отделение и, перекрывая шум двигателей, начальственно гаркнул:
– Привет, маслопупы!
Как я потом выяснил, «маслопупы» или «мотыли» были узаконенными кличками для машинных команд на всех судах российского флота. Ну, вроде как я – «Кыся»…
– Привет, маслопупы! – прокричал этот неведомый мне тип, и я сразу же почуял, как в густой и тёплый воздух машинного отделения, наполненного запахами перегоревших масел, раскалённого металла, пропотевших человеческих тел и старых кроссовок, незримыми нитями стали неожиданно вплетаться запахи «Данхилла» – сигарет, которые курил мой дорогой мюнхенский друг Фридрих фон Тифенбах; запах хорошего одеколона, напоминающий одеколон профессора фон Дейна; и чем-то неуловимо женским… Так всегда пахло от Шуры Плоткина, когда он возвращался домой от какой-нибудь барышни. Или когда какая-нибудь барышня уходила от нас, оставляя мне измочаленного Шуру, пропахшего её запахом.
– Алексею Ивановичу – пламенный с кисточкой!
– Привет, Кэп!..
– Салют, Мастер! – услышал я из своего ящика под верстаком.
– Как дела, дед? – спросил Алексей Иванович-Кэп-Мастер.
– Нормально, капитан, – ответил чей-то дед, и я понял, что Алексей-Иванович-Кэп-Мастер и есть тот самый Капитан, которому я обязан представиться и постараться понравиться с первой же секунды нашего знакомства.
А то, что Дед – это просто кличка старшего механика тридцати лет от роду, это я понял только на следующий день.
Но сейчас выскакивать из своего инструментального ящика и начинать раскланиваться перед Капитаном, и выдрючиваться, стараясь изо всех сил понравиться ему, на глазах у всей машинной команды, было бы по меньшей мере идиотизмом. А ну, как ему захочется при подчинённых проявить свою безраздельную власть в открытом море, и он прикажет вышвырнуть меня с судна к едрене-фене?! Или я ему со своим рылом вообще не покажусь?.. Я ведь, как говорится, НА ЛЮБИТЕЛЯ. Что тогда?..
Ну уж херушки, как сказал бы мой замечательный кореш Водила. Знакомиться будем с глазу на глаз. Это всегда слегка уравнивает шансы. Выгоднее и безопаснее. Я рисковать не имею права. Мне в Нью-Йорк нужно попасть – кровь из носу. Тут я не только о себе должен думать – там Шура меня ждёт. А это вам не хвост собачий…
Я постарался запомнить все запахи Капитана, свернулся калачиком и снова задремал.
А уже утром я сделал всё то, с чего начал свой рассказ.
Когда я говорил, что отыскать Капитана Алексея-Ивановича-Кэп-Мастера было для меня плёвым делом, я ничуть не преувеличивал. В моём активе были все его характерные запахи, профессиональное использование которых было дано мне от рождения. Как абсолютное зрение в кромешной темноте. И как уйма других потрясающих Котово-Кошачьих качеств, так выгодно отличающих нас от всех остальных живых существ.
Основная трудность была для меня – преодоление многочисленных корабельных дверей: высоченные металлические пороги, автоматически защёлкивающиеся замки и невероятной тяжести железные двери, которые так просто лапой не откроешь.
Поэтому у каждой двери приходилось подолгу ждать, пока кому-нибудь из команды не понадобится пройти именно в эту дверь, и нужно было успеть незаметно юркнуть вслед этому типу.
И чёртова уйма лестниц! Так как я начал своё путешествие по судну снизу – из машинного отделения, то пока я по следу капитанских запахов добрался до верхнего коридора, все эти двери и лестницы меня просто вымотали. Не физически. Нервно.
Тут ещё на мою беду, когда мне казалось, что я уже почти достиг цели, Капитанско-Мастерские запахи стали неожиданно раздваиваться! Часть из них влекла меня к центральной двери этого коридора, откуда раздавались голоса и команды, а вторая часть уводила вниз к другой, коротенькой, лесенке, вправо от этих центральных дверей.
Должен признаться, что на мгновение я растерялся. Однако, на моё счастье, снизу вдруг примчался какой-то мужик в сапогах, комбинезоне и вязаной шапочке и постучал в эту дверь.
Дверь отворилась, и оттуда высунулся молоденький паренёк в свитере и огромной фуражке.
– Чиф, Мастер на мостике? – спросила вязаная шапочка у огромной фуражки.
– Чего ему тут делать? – ответила фуражка шапочке. – Он на мостике всю ночь проторчал. Имеет право человек отдохнуть после вахты?!
И я понял, что Капитана за этими дверями нет.
Тип в сапогах, комбинезоне и шапочке ссыпался вниз по большой лестнице, а я прямиком направился к маленькой, короткой.
Спустившись на несколько ступенек вниз, я увидел Дверь с красивой золотой табличкой, на которой что-то было написано. Концентрация капитанских запахов в этом тупичке была максимально сильной.
Но самое замечательное, что еле уловимый элемент женских запахов, который я с трудом различил ночью, лёжа в инструментальном ящике под ремонтным верстаком машинного отделения, здесь ощущался столь явственно, что я даже слегка обалдел!…
Кроме того, из-за двери я услышал хриплое мужское дыхание и очень ритмичные слабенькие женские повизгивания, не оставляющие никаких сомнений в действиях, совершаемых за этой дверью.
Ручаюсь, что никто из Людей даже шороха не услышал бы из-за такой двери. А я услышал!
И вдруг сам так завёлся, что в башку мне полезли десятки Кошек, которых я когда-либо трахал!.. Не говоря уже о моей верной немецкой подружке – карликовой пинчерихе Дженни, которую вопреки всей зоологической науке о несмешении Видов я хотел в любое время дня и ночи!
Я даже вспомнил оттобрунновскую Лисичку, которую я «оприходовал» со смертельным риском для собственной жизни.
Ах, Кошечку бы мне какую-нибудь сейчас сюда! Любую! Даже самую завалященькую!.. Я бы ей показал «небо в алмазах», как говорил Шура Плоткин, совершенно не имея в виду ни небо, ни алмазы.
Но как изредка замечал умнейший и интеллигентнейший Фридрих фон Тифенбах, «всё в жизни имеет своё логическое завершение».
Кончил хрипло дышать и Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер. Всхрапнул коротко, будто жеребец, и кончил. В последний раз тихонько взвизгнула обладательница женских запахов.
А потом я услышал негромкий разговор в Капитанской каюте.
Это мог услышать только Я! Никто из Людей, даже вплотную приложивший ухо к этой двери, никогда не услышал бы ни единого слова.
Мне же казалось, что я даже вижу, как Женщина моется в душе, а Капитан Алекеей-Иванович-Кэп-Мастер закуривает свой «Данхилл» и натягивает на себя голубой адидасовский тренировочный костюм. Я только лиц не мог разглядеть…
– А в городе ни разу не позвонил… – огорчённо проговорила Женщина.
– В городе у меня семья, – спокойно сказал ей Капитан. – Дочь-невеста, сын-придурок и жена.
– А я как же?..
– Ты кто по судовой роли?
– Буфетчица.
– Так какие проблемы?
– Бедная я, бедная… – горько сказала Женщина.
– Ты бедная?! – презрительно переспросил Капитан. – Я в Питере с женой всего десять дней, а с тобой в море – четыре месяца. Потом неделю дома, и на полгода с тобой в рейс. И так уже третий год. Так кто из вас беднее – ты или моя жена?
Женщина промолчала.
– И кстати! Ещё одного таракана увижу в кают-компании – спишу с судна к чёртовой матери. Ясно?
– Да… Мне идти?
– Иди.
Дважды повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и из Капитанской каюты вышла молодая Женщина с припухшими глазами. Стараясь не задеть хвостом её ноги, я незаметно проскочил в каюту.
Тут же на всякий случай я спрятался за выступом какого-то шкафчика, и получилось, что я совершенно инстинктивно прошмыгнул именно туда, где меня не было видно; но сам я обрёл превосходную позицию для обзора и наблюдения.
Оказалось, что Капитанская каюта состоит из двух просторных комнат. Первая, куда я влетел без спросу, была кабинетом – с письменным столом и компьютером, кожаным диваном и двумя креслами. Над диваном висела в раме под стеклом большая красочная фотография низкого, длинного парохода, уставленного железнодорожными контейнерами. Как потом выяснилось, этот пароход и был тем самым «Академиком Абрамом Ф. Иоффе», на котором я сейчас имел честь присутствовать…
Напротив же дивана, в углу под невысоким потолком, в какой-то хитрой металлической раме висел большой телевизор.
Из кабинета была видна вторая комната – спальня. Широкая Капитанская кровать несла на себе все следы только что завершившегося, как говорил мой любезный друг Водила, «сладкого греха». Кстати, почему ЭТО у Людей называется «грехом», понятия не имею. «Сладкий» – ещё куда ни шло, а вот грех-то тут при чём?..
Я прекрасно слышал, как в спальне Капитан наливал себе виски «Джек Дэниельс». Именно это виски чуть ли не каждый вечер понемногу допивал в Мюнхене Фридрих фон Тифенбах, и запах «Джека Дэниельса» врезался мне в память, полагаю, до смерти.
Но вот когда Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер, которого я за истёкшие сутки только слышал, но так ни разу и не увидел, вышел наконец из спальни, я чуть умом не тронулся!..
СО СТАКАНОМ ВИСКИ В РУКЕ ИЗ СПАЛЬНИ В КАБИНЕТ ВОШЁЛ Я!
– Ты – Кыся, что ли?
– Кыся… – говорю.
А сам думаю: «Ни хрена себе, как я популярен?! Ну, в Мюнхене – оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах… А здесь-то, в Питере, с каких дел?!»
– Иди за мной, – говорит эта грязнуха.
Привела она меня в какой-то тёплый подвал – там поверху толщенные трубы шли. От них всё тепло и было. И повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку.
Чувствую – Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И ещё чем-то…
Пригляделся, в тусклом свете крохотного окошка действительно Кот сидит. Худющий – прямо скелет один с хвостом и усами! От недоедания – шерсть без блеска, но лапы жилистые, мускулистые.
А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за облезлый хвост его таскают.
Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот что странно!
– Достала что-нибудь? – спрашивает Кот Кошку.
– Нет, – говорит Кошка. – Любка-буфетчица на склад поехала товар получать, буфет закрыла. Потом, попозже, сбегаю ещё разок….
– Ох-хо-хо… – горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает Котят.
А вокруг – нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша Кота-Бродяги по сравнению с этим подвалом – просто Дворец роскоши и изобилия!
Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха Кошка говорит:
– Рудольф! А к тебе твой друг явился, не запылился. Кыся твой разлюбезный…
Гляжу – батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь – Рудольф!..
– Рудик… – говорю я растерянно. – Это я – Кыся.
* * *
…На третий день после того, как мы с Водилой съехали с корабля в Киле, и после того, что с нами случилось по дороге в Мюнхен, когда пароходу оставалось всего несколько часов ходу до Санкт-Петербурга, ночью в закрывшийся уже бар вошли двое бычков – один русский и один немец и сказали Бармену, что «товар» погиб под Мюнхеном. Поэтому Бармену тоже нечего делать на этом свете, и на глазах ошалевшего от ужаса Рудольфа в упор расстреляли Бармена из своих длинных и тихих пистолетов.Заперли бар изнутри и взломали всё, что можно было взломать. Искали деньги и какие-то бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги – только двухсуточную выручку бара. И всё.
Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь его три миллиона долларов где-то без малейшего движения и пользы…
– Жадность фраера сгубила! – желчно вставила Кошка.
Наутро, уже в петербургском порту, был страшный шухер! Народу понаехало – из бывшего КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают…
Перепуг на судне – ужаснейший! Все же контрабанду везут – и командный состав, и рядовые матросики… А ну как найдут и с корабля спишут?! Как жить тогда?..
Рудольф не стал дожидаться, пока и его за жопу возьмут, и смылился с судна. Но так как города не знал (практически уже сколько лет на берег не сходил!..), то так и остался жить в порту.
Хорошо вот Кошка Маня взяла его к себе… Теперь вот Котята у них. Живут, перебиваются. Маня жратву достаёт, Рудик Котят воспитывает…
– Погоди, Рудик! – сказал я ему. – Я сейчас вернусь…
Пулей промчался по подвалу на выход, рванул за рекордное время к нашей чёрной «Волге», говорю Мите:
– У тебя деньги есть?
– Есть, – говорит Митя. – Сколько тебе?
– Мне-то они на кой?! – говорю. – Ты смотайся в лавочку, купи сосисок, рыбки какой-нибудь и молока побольше. А потом скажешь Пилипенко, что на меня истратил. Он тебе эти деньги отдаст. Так в контракте оговорено…
– В гробу я видал этого Пилипенко! Жди! – Митя сел за руль, завёл машину и рванул с места.
Вернулся минут через десять с огромным пластиковым пакетом. Выскочил из «Волги», спрашивает:
– Куда нести?
– За мной, – говорю. – Сейчас я тебя с одним Котом познакомлю. Я с ним вместе из России в Германию плыл…
Маня увидела, что принёс Митя, и даже заплакала! Давай кормить Котят сосисками и молоком, сама стала приводить себя в порядок, умываться взялась, прилизываться.
Митя ей помогает с Котятами управиться, мы с Рудиком беседуем. Рассказал я ему вкратце свою историю и говорю:
– Теперь мне в Америку надо, Рудик. В город Нью-Йорк.
– Задачка, – говорит Рудик. – От нас из пассажирского порта в Америку никто не ходит. Только из торгового – за зерном. Но условия там, конечно, не такие. Попроще.
– Чёрт с ними, с условиями, – говорю. – Как туда попасть?
– Я ж и говорю – задачка. Торговый порт – это у чёрта на куличках! Через весь город…
– Ничего, – говорю. – У нас с Митей машина есть.
Раньше бы точно не удержался, сказал бы – чёрная «Волга»! А теперь, наездившись на «вольво», «опеле», на «роллс-ройсе», «мерседесе» и «чероки», даже и не заикнулся. Сказал просто – «машина», и всё.
– Тогда-то – запросто! – говорит Рудик. – То есть, конечно, не запросто, там ещё нужно одного типа отловить и уговорить. От него в том торговом порту очень многое зависит. Он и судно может хорошее подобрать, и капитана приличного, и команду – не хамскую.
И рассказал мне Рудольф, что в торговом порту есть один Кот – без имени, который всё и всех знает, крутит свои дела, как хочет, но в лапу берёт со страшной силой, а без этого даже усом не шевельнёт.
А так как он, страшное дело, как упакован и избалован, то с чем к нему соваться – Рудольф понятия не имеет. На что он клюнет – неизвестно…
Тут Кошка Маня возьми да и подскажи:
– Я помню, ему кто-то тёплую попонку на зиму из Норвегии привёз, так он из этой попонки до августа месяца не вылезал. Уже вся пропотевшая была, вонючая, а он всё в ней выпендривался. Пижон, каких свет не видывал!.. И взяточник.
Как только Маня это сказала, так я сразу понял – я уже одной лапой в Америке!
– Поехали! – говорю. – Все поехали! Котят берите тоже. Мы вас обратно привезём в лучшем виде, а Котятам проехаться в автомобиле – одно удовольствие. Не возражаешь, Митя?
– Ноу проблем, ребята! – отвечает Митя. – Вперёд!!!
* * *
Этот жлобяра, этот взяточник из торгового порта, Котяра без имени – с меня ростом, за счёт ожирения, раза в полтора тяжелее, – как только увидел своим воровским глазом мою рождественскую красно-золотую жилеточку, так и выпал в осадок!Он от неё глаз не мог отвести! Он за неё готов был весь торговый порт отдать, только бы заиметь её в собственное пользование!
Он даже хотел её сразу же на себя напялить, но тут Рудольф с Маней очень решительно ему воспрепятствовали:
– Кыся – на борту судна, идущего в Нью-Йорк, ты – получаешь жилетку. А сейчас лапы прочь!
И пока Митя в машине играл с Котятами, мы обо всём договорились с этим жучилой.
Выяснилось, что времени у нас не так уж много.
Ровно через два часа один наш грузовой пароход под свеженьким названием – «Академик Абрам Ф. Иоффе» (раньше он назывался «Заветы Ильича»…), уже загруженный карельским лесом, отчаливает в Америку, именно в Нью-Йорк, в чём этот Котяра-жулябия клялся чем угодно.
И капитан там – изумительный, и команда – двадцать семь Божьих ангелов, а кок – Человек с большой буквы!..
И если уважаемый господин Кыся согласен отдать свою красно-золотую жилетку, то он господину Кысе устроит отплытие в Америку в ближайшие тридцать минут…
Все переговоры с Котом торгового порта происходили у нас в машине, что, не скрою, тоже сыграло свою положительную роль и произвело должное впечатление на этого жулика. Всем своим видом он показывал, как приятно иметь дело с серьёзными и солидными Котами, даже если их просто зовут «Кыся». Ах, если бы он знал, что я теперь ещё некоторым образом и «…фон Тифенбах»!..
Так как времени до отплытия оставалось совсем мало, а судно стояло где-то на дальнем причале, я попросил Митю немедленно соединить меня с Мюнхеном.
Рудик и Маня с трудом утихомирили всех своих Котят, чтобы они не мешали «телефонному разговору дяди Кыси с заграницей», и Митя нажал мюнхенскую кнопку.
При всей своей решительности и здоровом цинизме, взращённом в Мите службой в Государственной автомобильной инспекции, при телефонном соединении с другим государством Митя вдруг начинал чувствовать повышенную ответственность за свою страну, и это придавало его голосу оттенки благородного волнения. Вот и сейчас…
– Доктор Кох? Здравия желаю! Младший лейтенант Сорокин Дмитрий Павлович! С вами тут господин Кыся поговорить хотят…
– Здравствуйте, Димочка! – услышал я Танин голос в трубке. – А мы уж тут ждём-ждём вашего звонка. Дайте ему трубочку, пожалуйста!
– Говори! – сказал Митя и подсунул трубку мне под ухо.
– Танечка!.. Это я. Можешь подключить к разговору Фридриха?
– Я уже подключён, – услышал я Фридриха фон Тифенбаха.
– У меня новости… – сказал я упавшим голосом, совершенно не представляя себе, как я им сообщу о своём отъезде в Америку.
– У нас тоже, – сказал Фридрих. – Выслушай их, пожалуйста. Как я полагаю, тебе потом будет легче сообщить нам свои новости. Мы разыскали твоего Александра Плоткина в Нью-Йорке через конгресс Соединённых Штатов. Помог мой вашингтонский приятель.
– Ой… – сказал я, уж и не помню по-какому.
– Мы также выяснили, что из Петербурга пассажирские суда в Америку не ходят. А на самолёты, вылетающие за пределы России, Котов без сопровождающих их Людей почему-то не сажают. Может быть, ваши власти боятся, что Кот может угнать самолёт в другую сторону? Так он и так вроде бы летит «ИЗ», а не «В»… Не знаю. Мы поняли только одно – тебе, наверное, придётся плыть грузовым Пароходом. Завтра у меня назначены телефонные переговоры с каким-то очень важным господином из Балтийского морского пароходства, и я надеюсь…
– Не нужно, Фридрих! – прервал я его. – Через полтора часа я уже уплываю именно на таком пароходе.
– Ах, Кыся! Я знал, что ты – гениальный Кот! Но то, что ты ещё и такой администратор…
– Это не я, – честно признался я Фридриху. – Тут очень помогли мои друзья и один новый знакомый Кот из Торгового порта.
– Как называется судно? – тут же деловито спросила Таня.
– Как называется судно? – переспросил я у Кота Торгового порта по-Животному, от волнения напрочь забыв название своего парохода.
– «Академик Абрам Ф. Иоффе»… – почтительным шёпотом подсказал мне этот жулик.
– Судно называется «Академик Абрам Ф. Иоффе»! – повторил я уже в трубку по-шелдрейсовски.
– Записываю… – сказал Фридрих. – Странное, правда, название для российского флота, но… Времена меняются, и мы надеемся, что к лучшему. Итак, Кыся, слушай меня внимательно! Мы сейчас же снова свяжемся с твоим Плоткиным, и он будет встречать тебя в нью-йоркском грузовом порту. В регистровом отделе компании Ллойда я постараюсь точно выяснить сроки вашего прибытия в Штаты, чтобы твой Шура не бегал в порт каждый день. Так что плыви спокойно. И я позволю себе дать один небольшой совет – помоги своему Шуре, поддержи его. Первый год-полтора эмиграция – очень трудная штука. Важно, чтобы кто-то был всё время рядом. Ты меня понял?
– Я тебя очень люблю, Фридрих, – сказал я. – Я вас всех очень, очень люблю!
* * *
Мой телефонный разговор с Мюнхеном прямо из машины окончательно добил Кота торгового порта…Когда же после долгого пути к нужному причалу, потом проскока на судно по трапу при помощи разных отвлекающих манёвров мимо вахтенного и пограничника, после поиска наиболее укромного и тёплого местечка в машинном отделении, куда, как сказал Кот торгового порта, «даже таможня не заглядывает!», я был спрятан глубоко за пазухой этого «Академика…», и Кот торгового порта получил мою рождественскую красно-золотую жилетку из моих собственных лап, он мне выдал последние инструкции:
– Полсуток – не высовываться! Почувствовал под собой открытое море, сразу же вылезай и иди представляться капитану. И постарайся ему понравиться. Как – это уже твоё дело. Ну а дальше, как говорится, счастливого плавания… Чао!
– Погоди, – спросил я его на прощание, – а почему ты сам сидишь на берегу, а не плаваешь на этих судах по всему свету? При твоих знакомствах, связях, возможностях…
– А на хрена мне это?! – усмехнулся этот Кот, пытаясь напялить на себя мою жилетку. – Во-первых, я с детства боюсь воды, а во-вторых, зачем мне плавать, когда ко мне всё само плывёт? Как видишь, за такой жилеткой мне совсем не обязательно было плыть в Германию…
А ещё через полчаса я из своего тёплого закутка услышал отрывистые команды, весёлый мат, смех, разные технические крики и резко усилившийся грохот корабельных двигателей.
Затем, сквозь все эти звуки – еле слышный плеск воды за бортом, кто-то, кажется, что-то запел, и я понял, что мы отошли от причала.
Я лихорадочно стал вспоминать – всё ли я сделал в Петербурге, обо всём ли сказал Мите – младшему лейтенанту милиции Дмитрию Павловичу Сорокину, по совместительству – водителю чёрной «Волги» и телохранителю высокопоставленных Котов дальнего зарубежья?..
То, что Митя выполнит все мои просьбы в лучшем виде, сомнений не было. Важно – не забыл ли я сам поручить ему что-то важное, вот в чём дело! Потому что прощание происходило в какой-то торопливой сумятице дел и чувств, при постороннем Коте торгового порта, и я вполне мог что-либо упустить из виду!..
Первое! Спутниковый телефон я оставил Мите. Вдруг нужны будут какие-нибудь лекарства для Водилы? Митя позвонит в Мюнхен, и Таня все лекарства пришлёт с «Люфтганзой»…
Второе. О Рудольфе и его семействе Митя сам обещал позаботиться. Я втихаря предложил было Рудику: давай, мол, вместе в Америку! А он показал глазами на Котят, на Маню и только лапами развёл…
Третье. Моему бесхвостому корешу Коту-Бродяге передать привет! Ему помогать не надо. Очень самостоятельный Кот, тонко чувствующий и момент, и ситуацию…
Четвёртое. Спустя месяц позвонить в Мюнхен, узнать у Тани наш нью-йоркский адрес и прислать все сведения, чтобы мы с Шурой могли бы выслать Мите приглашение в Америку. Хоть он и шутил, но, по-моему, шутил совершенно серьёзно.
Кажется, всё… Вроде бы ничего не забыл.
А вот уже и двигатели работают не так громко, и вода за бортом слышнее, и в моём закутке под ремонтным верстаком на дне инструментального ящика тепло и уютно, и спать хочется – сил нет! Видать, умудохался я за эти два петербургских дня, передергался.
Я улёгся на бок, прижал лапой своё рваное ухо и на секунду прикрыл глаза…
…И сразу же увидел своего любимого Шуру Плоткина! Шура стоял на сверкающем жёлтом берегу и смотрел в синюю океанскую даль, из которой я должен был приплыть к нему…
А вокруг него сидели штук пятнадцать потрясающих, соблазнительных и невероятно сексапильных АМЕРИКАНСКИХ КОШЕК!..
И все они, вместе с Шурой, ждали меня!
* * *
На следующее утро я, никем не замеченный, аккуратненько покинул свой инструментальный ящик, проскочил через всё машинное отделение, быстренько отыскал противопожарный ящик с песком и сделал все свои, сами понимаете какие, дела. Они из меня буквально рвались наружу!Я тщательно всё закопал передними лапами поглубже, притоптал задними и отметил про себя, что ничего лучшего, чем наш обычный русский противопожарный песочек, для Кошачьих дел Человечество не придумало.
На иностранных судах я не плавал и поэтому не имею понятия, чем они там тушат свои пожары. Но, повторяю, когда за бортом плещет вода и этим своим звуком дико провоцирует и усиливает твоё желание немедленно опорожнить себя, – дороже ящика с песком ничего и вообразить нельзя!
Поэтому, что бы там ни говорили, будто во времена Советской власти всё было плохо и неправильно, я, Кот Мартын, в просторечии – Кыся, от имени всего нашего Вида совершенно искренне восклицаю:
– Да здравствуют наши советские пожарники – самые мудрые пожарники во всём мире!!!
Потом я привёл себя в максимальный порядок – умылся, прилизался, пригладился и придал своей исполосованной хамской роже относительно интеллигентное выражение. Насчёт своей внешности у меня никогда никаких заблуждений не было. Чего Бог не дал – того не дал. Зато Он вознаградил меня целым рядом других замечательных качеств. Ими я и беру.
И вот с этим слегка фальшивым выражением на собственной харе я и отправился представляться Капитану.
Вычислить Капитана было плёвое дело.
Дело в том, что ночью мой сладкий сон в ящике был прерван тем, что КТО-ТО спустился в машинное отделение и, перекрывая шум двигателей, начальственно гаркнул:
– Привет, маслопупы!
Как я потом выяснил, «маслопупы» или «мотыли» были узаконенными кличками для машинных команд на всех судах российского флота. Ну, вроде как я – «Кыся»…
– Привет, маслопупы! – прокричал этот неведомый мне тип, и я сразу же почуял, как в густой и тёплый воздух машинного отделения, наполненного запахами перегоревших масел, раскалённого металла, пропотевших человеческих тел и старых кроссовок, незримыми нитями стали неожиданно вплетаться запахи «Данхилла» – сигарет, которые курил мой дорогой мюнхенский друг Фридрих фон Тифенбах; запах хорошего одеколона, напоминающий одеколон профессора фон Дейна; и чем-то неуловимо женским… Так всегда пахло от Шуры Плоткина, когда он возвращался домой от какой-нибудь барышни. Или когда какая-нибудь барышня уходила от нас, оставляя мне измочаленного Шуру, пропахшего её запахом.
– Алексею Ивановичу – пламенный с кисточкой!
– Привет, Кэп!..
– Салют, Мастер! – услышал я из своего ящика под верстаком.
– Как дела, дед? – спросил Алексей Иванович-Кэп-Мастер.
– Нормально, капитан, – ответил чей-то дед, и я понял, что Алексей-Иванович-Кэп-Мастер и есть тот самый Капитан, которому я обязан представиться и постараться понравиться с первой же секунды нашего знакомства.
А то, что Дед – это просто кличка старшего механика тридцати лет от роду, это я понял только на следующий день.
Но сейчас выскакивать из своего инструментального ящика и начинать раскланиваться перед Капитаном, и выдрючиваться, стараясь изо всех сил понравиться ему, на глазах у всей машинной команды, было бы по меньшей мере идиотизмом. А ну, как ему захочется при подчинённых проявить свою безраздельную власть в открытом море, и он прикажет вышвырнуть меня с судна к едрене-фене?! Или я ему со своим рылом вообще не покажусь?.. Я ведь, как говорится, НА ЛЮБИТЕЛЯ. Что тогда?..
Ну уж херушки, как сказал бы мой замечательный кореш Водила. Знакомиться будем с глазу на глаз. Это всегда слегка уравнивает шансы. Выгоднее и безопаснее. Я рисковать не имею права. Мне в Нью-Йорк нужно попасть – кровь из носу. Тут я не только о себе должен думать – там Шура меня ждёт. А это вам не хвост собачий…
Я постарался запомнить все запахи Капитана, свернулся калачиком и снова задремал.
А уже утром я сделал всё то, с чего начал свой рассказ.
Когда я говорил, что отыскать Капитана Алексея-Ивановича-Кэп-Мастера было для меня плёвым делом, я ничуть не преувеличивал. В моём активе были все его характерные запахи, профессиональное использование которых было дано мне от рождения. Как абсолютное зрение в кромешной темноте. И как уйма других потрясающих Котово-Кошачьих качеств, так выгодно отличающих нас от всех остальных живых существ.
Основная трудность была для меня – преодоление многочисленных корабельных дверей: высоченные металлические пороги, автоматически защёлкивающиеся замки и невероятной тяжести железные двери, которые так просто лапой не откроешь.
Поэтому у каждой двери приходилось подолгу ждать, пока кому-нибудь из команды не понадобится пройти именно в эту дверь, и нужно было успеть незаметно юркнуть вслед этому типу.
И чёртова уйма лестниц! Так как я начал своё путешествие по судну снизу – из машинного отделения, то пока я по следу капитанских запахов добрался до верхнего коридора, все эти двери и лестницы меня просто вымотали. Не физически. Нервно.
Тут ещё на мою беду, когда мне казалось, что я уже почти достиг цели, Капитанско-Мастерские запахи стали неожиданно раздваиваться! Часть из них влекла меня к центральной двери этого коридора, откуда раздавались голоса и команды, а вторая часть уводила вниз к другой, коротенькой, лесенке, вправо от этих центральных дверей.
Должен признаться, что на мгновение я растерялся. Однако, на моё счастье, снизу вдруг примчался какой-то мужик в сапогах, комбинезоне и вязаной шапочке и постучал в эту дверь.
Дверь отворилась, и оттуда высунулся молоденький паренёк в свитере и огромной фуражке.
– Чиф, Мастер на мостике? – спросила вязаная шапочка у огромной фуражки.
– Чего ему тут делать? – ответила фуражка шапочке. – Он на мостике всю ночь проторчал. Имеет право человек отдохнуть после вахты?!
И я понял, что Капитана за этими дверями нет.
Тип в сапогах, комбинезоне и шапочке ссыпался вниз по большой лестнице, а я прямиком направился к маленькой, короткой.
Спустившись на несколько ступенек вниз, я увидел Дверь с красивой золотой табличкой, на которой что-то было написано. Концентрация капитанских запахов в этом тупичке была максимально сильной.
Но самое замечательное, что еле уловимый элемент женских запахов, который я с трудом различил ночью, лёжа в инструментальном ящике под ремонтным верстаком машинного отделения, здесь ощущался столь явственно, что я даже слегка обалдел!…
Кроме того, из-за двери я услышал хриплое мужское дыхание и очень ритмичные слабенькие женские повизгивания, не оставляющие никаких сомнений в действиях, совершаемых за этой дверью.
Ручаюсь, что никто из Людей даже шороха не услышал бы из-за такой двери. А я услышал!
И вдруг сам так завёлся, что в башку мне полезли десятки Кошек, которых я когда-либо трахал!.. Не говоря уже о моей верной немецкой подружке – карликовой пинчерихе Дженни, которую вопреки всей зоологической науке о несмешении Видов я хотел в любое время дня и ночи!
Я даже вспомнил оттобрунновскую Лисичку, которую я «оприходовал» со смертельным риском для собственной жизни.
Ах, Кошечку бы мне какую-нибудь сейчас сюда! Любую! Даже самую завалященькую!.. Я бы ей показал «небо в алмазах», как говорил Шура Плоткин, совершенно не имея в виду ни небо, ни алмазы.
Но как изредка замечал умнейший и интеллигентнейший Фридрих фон Тифенбах, «всё в жизни имеет своё логическое завершение».
Кончил хрипло дышать и Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер. Всхрапнул коротко, будто жеребец, и кончил. В последний раз тихонько взвизгнула обладательница женских запахов.
А потом я услышал негромкий разговор в Капитанской каюте.
Это мог услышать только Я! Никто из Людей, даже вплотную приложивший ухо к этой двери, никогда не услышал бы ни единого слова.
Мне же казалось, что я даже вижу, как Женщина моется в душе, а Капитан Алекеей-Иванович-Кэп-Мастер закуривает свой «Данхилл» и натягивает на себя голубой адидасовский тренировочный костюм. Я только лиц не мог разглядеть…
– А в городе ни разу не позвонил… – огорчённо проговорила Женщина.
– В городе у меня семья, – спокойно сказал ей Капитан. – Дочь-невеста, сын-придурок и жена.
– А я как же?..
– Ты кто по судовой роли?
– Буфетчица.
– Так какие проблемы?
– Бедная я, бедная… – горько сказала Женщина.
– Ты бедная?! – презрительно переспросил Капитан. – Я в Питере с женой всего десять дней, а с тобой в море – четыре месяца. Потом неделю дома, и на полгода с тобой в рейс. И так уже третий год. Так кто из вас беднее – ты или моя жена?
Женщина промолчала.
– И кстати! Ещё одного таракана увижу в кают-компании – спишу с судна к чёртовой матери. Ясно?
– Да… Мне идти?
– Иди.
Дважды повернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, и из Капитанской каюты вышла молодая Женщина с припухшими глазами. Стараясь не задеть хвостом её ноги, я незаметно проскочил в каюту.
Тут же на всякий случай я спрятался за выступом какого-то шкафчика, и получилось, что я совершенно инстинктивно прошмыгнул именно туда, где меня не было видно; но сам я обрёл превосходную позицию для обзора и наблюдения.
Оказалось, что Капитанская каюта состоит из двух просторных комнат. Первая, куда я влетел без спросу, была кабинетом – с письменным столом и компьютером, кожаным диваном и двумя креслами. Над диваном висела в раме под стеклом большая красочная фотография низкого, длинного парохода, уставленного железнодорожными контейнерами. Как потом выяснилось, этот пароход и был тем самым «Академиком Абрамом Ф. Иоффе», на котором я сейчас имел честь присутствовать…
Напротив же дивана, в углу под невысоким потолком, в какой-то хитрой металлической раме висел большой телевизор.
Из кабинета была видна вторая комната – спальня. Широкая Капитанская кровать несла на себе все следы только что завершившегося, как говорил мой любезный друг Водила, «сладкого греха». Кстати, почему ЭТО у Людей называется «грехом», понятия не имею. «Сладкий» – ещё куда ни шло, а вот грех-то тут при чём?..
Я прекрасно слышал, как в спальне Капитан наливал себе виски «Джек Дэниельс». Именно это виски чуть ли не каждый вечер понемногу допивал в Мюнхене Фридрих фон Тифенбах, и запах «Джека Дэниельса» врезался мне в память, полагаю, до смерти.
Но вот когда Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер, которого я за истёкшие сутки только слышал, но так ни разу и не увидел, вышел наконец из спальни, я чуть умом не тронулся!..
СО СТАКАНОМ ВИСКИ В РУКЕ ИЗ СПАЛЬНИ В КАБИНЕТ ВОШЁЛ Я!