Страница:
хранилища, но ни одно из них не стало тяжелее кончика человеческого волоса.
Вы видели этот чудесный, ровный, ласкающий свет. Верите вы теперь в мою
задачу?
-- Да, -- ответил я горячо, с глубоким убеждением. -- Верю и
преклоняюсь перед величием человеческого гения.
-- Но мы с вами пойдем дальше. Еще дальше! Мы доведем температуру
внутри цилиндра до минус двести семьдесят пять градусов, до абсолютного
нуля. Мы возвысим гидравлическое давление до тысячи, двадцати, тридцати
тысяч атмосфер. Мы заменим наши восьмидюймовые верхние лучесобиратели
могучими пятидесятидюймовыми. Мы расплавим по найденному мною способу фунты,
пуды алмазов, сплавим их в чечевицы нужной нам кривизны и вставим в наши
свето-проводные трубы!.. Может быть, я не доживу до того времени, когда люди
сожмут солнечные лучи до жидкого востояния, но я верю и чувствую, что сгущу
их до плотности газа. Мне бы только увидеть, что стрелка электрических часов
подвинулась хоть на один миллиметр влево, -- и я буду безмерно счастлив.
Однако время бежит. Пойдем завтракать, а перед обедом займемся
установкой новых алмазных чечевиц. С завтрашнего дня начнем втягиваться в
работу. Одну неделю вы будете при мне в качестве обыкновенного рабочего, в
качестве простого, послушного исполнителя.
600
Через неделю мы поменяемся ролями. На третью неделю я вам дам
помощника, которого вы при мне научите всем приемам с аппаратами. Потом я
представлю вам полную свободу. Я верю вам, -- сказал он живо, с
очаровательной, прелестной улыбкой и протянул мне руку.
. Мне очень памятен остался вечер этого дня и обед у лорда Чальсбери.
Леди была в красном шелковом платье, и ее красный рот на бледном, немного
усталом лице рдел, как пурпуровый цветок, как раскаленный уголь. Де ZvloH де
Рик, с которым я впервые за этот день увиделся за столом, был свеж, красив и
изящен, как никогда ни прежде, ни потом, между тем как я чувствовал себя
утомленным и переполненным сверху донизу наплывом нынешних впечатлений. Я
подумал было сначала, что ему выпала на сегодня привычная, нетрудная,
наблюдательная работа. Но, однако, не я, а леди Чальсбери первая обратила
внимание на то, что левая рука электротехника перевязана выше кисти марлевым
бинтом. Де Мои де Рик очень скромно рассказал о том, как сполз с вала
слишком слабо натянутый приводный ремень и как, падая, он оцарапал руку с
наружной стороны. Вообще он в этот вечер владел разговором, но владел очень
мило, с большой тактичностью. Он рассказывал о своих путешествиях в
Абиссинию, где разыскивал золото в горных долинах на границе Сахары, об
охоте на львов, о последних Ипсомских скачках, о лисьих охотах на севере
Англии, о вошедшем тогда в моду писателе Оскаре Уайльде, с которым он был
лично знаком. У него в разговоре была одна удивительная и, вероятно, слишком
редкая черта, какой я, кажется, не встречал никогда у других. Рассказывая,
он был чрезвычайно эпичен: он никогда не говорил ни о себе, ни от себя. Но
каким-то загадочным путем его личность, оставаясь на заднем плане, все время
освещалась то нежными, то героическими полутонами.
Теперь он глядел на леди Чальсбери гораздо реже, чем она на него. Он
лишь изредка скользил по ней
601
т
ласково-томными, из-под длинных спущенных ресниц, глазами. Но она почти
не отрывала от него своих темных серьезно-загадочных глаз. Ее взгляд следил
за движением его рук и головы, за его ртом и глазами. Странно! Она в этот
вечер напомнила мне детскую игру: в чаше с водой плавает жестяная рыбка или.
уточка с железом во рту и безвольно, покорно тянется за магнитной палочкой,
влекущей ее издали. Часто я с тревожным вниманием следил за выражением лица
хозяина. Но он был безмятежно весел и спокоен.
После обеда, когда де Мои де Рик отпросился курить, леди Чальсбери сама
первая предложила ему сыграть партию на бильярде. Они ушли, а мы с хозяином
перебрались в кабинет.
-- Давайте сыграем в шахматы, -- сказал он. -- Вы играете?
-- Неважно, но всегда с удовольствием.
-- И знаете что еще? Давайте выпьемте какого-нибудь веселого ароматного
вина. Он нажал кнопку звонка.
-- По какому-нибудь поводу? -- спросил я.
-- Вы угадали. Потому, что мне кажется, что я нашел в вашей особе моего
помощника, и если будет угодно судьбе, то и продолжателя моего дела!
-- О, сэр!
-- Погодите. Какой напиток вы больше всего предпочитаете?
-- Мне, право, стыдно сознаться, что я ни в одном из них ничего не
понимаю.
-- Хорошо, в таком случае я назову вам четыре напитка, которые я люблю,
и пятый, который я ненавижу. Бордосские вина, портвейн, шотландский эль и
вода. А не терплю я шампанского. Итак, выпьем шато-ля-роз. Почтенный Самбо,
-- приказал он безмолвно дожидавшемуся метрдотелю, -- итак, бутылку
шато-ля-роз.
Играл лорд Чальсбери, к моему удивлению, почти плохо. Я быстро сделал
шах и мат его королю. После первой партии мы бросили играть и опять говорили
о моих утренних впечатлениях.
602
-- Послушайте, " дорогой Диббль', -- сказал лорд Чальсбери, кладя на
кисть моей руки свою маленькую, горячую, энергичную руку. -- И я и вы,
конечно, много раз слыхали о том, что настоящее правильное мнение о человеке
создается в наших сердцах исключительно по первому взгляду. Это, по-моему,
глубочайшая неправда. Множество раз мне приходилось видеть людей с лицами
каторжников, шулеров или профессиональных лжесвидетелей, -- кстати, вы
увидите через несколько дней вашего помощника, -- и они потом оказывались
честными, верными в дружбе, внимательными и вежливыми джентльменами. С
другой же стороны, очень нередко, обаятельное, украшенное сединами и
цветущее старческим румянцем, благодушное лицо и благочестивая речь скрывали
за собой, как оказывалось впоследствии, такого негодяя, что перед ним любой
лондонский хулиган являлся скромной овечкой с розовым бантиком на шее. Вот
теперь я и прошу вас, если можете, помогите мне разобраться в моем
затруднении. Мистер де Мои де Рик до сих пор ни на йоту не посвящен в смысл
и значение моих научных изысканий. Он по своей матери приходится мне дальним
родственником. Мистер Найдстон, который знает его с детства, однажды сообщил
мне, что де Мои де Рик находится в чрезвычайно тяжелом (только не в
материальном смысле) положении. Я тотчас же предложил ему место у меня, и он
за него ухватился с такой радостью, которая ясно свидетельствовала об его
крайнем положении. Я кое-что слыхал о нем, но слухам и сплетням не верю. На
меня лично он произвел такое впечатление, как будто не произвел совсем
никакого впечатления. Может быть, я вижу первого такого человека, как он. Но
мне почему-то кажется, что я видал таких уже миллионы. Я сегодня следил за
ним на деле. По-моему, он ловок, знающ, находчив и работящ. Кроме того, он
хорошо воспитан, умеет держать себя в любом, как мне кажется, обществе,
притом энергичен и умен. Но в одном отношении какое-то странное колебание
овладевает мной. Скажите мне откровенно, милый мистер Диббль, ваше мнение о
нем.
603
Этот неожиданный и неделикатный вопрос покоробил и смутил меня; по
правде сказать, я совсем не ожидал его.
-- Но, право, я не знаю, сэр. Я, вероятно, знаком с ним меньше, чем вы
и мистер Найдстон. Я увидал его впервые на борту парохода "Южный крест", а
во время пути мы чрезвычайно редко соприкасались и разговаривали. Да и надо
сказать, что меня мучила качка в продолжение всего перехода. Однако из
немногих встреч и разговоров я вынес о нем приблизительно такое же
впечатление, как и вы, сэр: знание, находчивость, энергия, красноречие,
большая начитанность и... несколько странная, но, может быть, чрезвычайно
редкая смесь сердечного хладнокровия с пылкостью головного воображения.
-- Так, мистер Диббль, так. Прекрасно. Почтенный мистер Самбо,
принесите еще бутылку вина, и затем вы свободны. Так. Иной характеристики я
от вас почти и не*ожидал. Но я еще раз возвращаюсь к моему затруднению:
открыть ли ему, или не открыть все то, чему вы сегодня были свидетелем и
слушателем? Представьте, что пройдет два года или год, а даже, может быть, и
меньше, и вот ему, денди, красавцу, любимцу женщин, вдруг надоест пребывание
на этом чертовском вулкане. По-моему, в этом случае он не прибегнет ко мне
за благословением и разрешением. Он просто-напросто в одно прекрасное утро
уложит свои вещи и-уедет. Что я останусь без помощника, и очень дорогого
помощника, -- это вопрос второстепенный, но я не ручаюсь, что он, приехав в
Старый Свет, не окажется болтуном, может быть, даже совершенно случайным
болтуном.
-- О, неужели вы этого боитесь, сэр?
-- Говорю вам искренно -- боюсь! Я боюсь шума, рекламы, нашествия
интервьюеров. Я боюсь того, что какой-нибудь влиятельный, но бездарный
ученый рецензент и обозреватель, основывающий свою известность на постоянном
хулении новых идей и смелых начинаний, повернет в глазах публики мою идею,
как праздный вымысел, как бред сумасшедшего. Наконец я еще больше боюсь
того, что какой-нибудь голодный
604
выскочка, жадный неудачник, бездарный недоучка схватит мою мысль нюхом
на лету, заявит, как это бывало уже тысячи раз, о случайном совпадении
открытий и унизит, опошлит и затопчет в грязь то, что я родил в муках и
восторге. Надеюсь, что вы понимаете меня, мистер Диббль?
-- Совершенно, сэр.
-- Если это будет так, то я и мое дело погибли. Впрочем, что значит
маленькое "я" в сравнении с идеей? Я твердо уверен в том, что в первый
вечер, когда в одной из громадных лондонских аудиторий я прикажу погасить
электричество и ослеплю десять тысяч избранной публики потоками солнечного
света, от которого раскроются цветы и защебечут птицы, -- в тот вечер я
приобрету миллиард для моего дела. Но пустяк, случайность, незначительная
ошибка, как я вам уже говорил, способны роковым образом умертвить самое
бескорыстное и самое великое дело. Итак, я спрашиваю ваше мнение, довериться
ли мистеру де Мои де Рику, или оставить его в фальшивом и уклончивом
неведении. Это дилемма, из которой я не могу сам выйти без посторонней
помощи. В первом случае возможность всемирного скандала и краха, а во втором
-- верный путь к возбуждению в человеке благодаря недоверию чувств
озлобления и мести. Итак, мистер Диббль?..
Мне напрашивался на язык простой ответ: "Отправьте завтра же этого
Нарцисса со всем почетом ко всем чертям, и вы сразу успокоитесь". Теперь я
глубоко жалею, что дурацкая деликатность помешала мне подать этот совет.
Вместо того чтобы так поступить, я напустил на себя холодную корректность и
ответил:
-- Надеюсь, сэр, что вы не рассердитесь на меня за то, что я не
возьмусь быть судьей в таком сложном деле?
Лорд Чальсбери пристально поглядел на меня, печально покачал головой и
сказал с невеселой усмешкой:
-- Давайте допьем вино и пройдемте в бильярд
ную. Я хочу выкурить сигару. . .
605
В бильярдной мы увидали следующую картину. 'Де Мои де Рик стоял,
опершись локтями на бильярд, и что-то оживленно рассказывал, а леди
Чальсбери, прислонившись к облицовке камина, громко смеялась. Это меня
гораздо более поразило, чем если бы я увидал ее плачущей. Лорд Чальсбери
заинтересовался причиной смеха, и когда де Мон де Рик повторил свой рассказ
об одном тщеславном снобе, который из желания прослыть оригиналом завел себе
ручного леопарда и потом три часа сидел на чердаке от страха перед животным,
мой патрон громко, совсем по-детски, рассмеялся...
Все в мире самым странным образом сцепляется.
В этом вечере также неисповедимыми путями сошлись вступление, завязка и
трагическая развязка наших существований.
Первые два дня моего пребывания в Каямбэ для меня памятны до мелочей,
но остальное чем ближе к концу, тем туманнее. С тем большим основанием я
теперь прибегаю к помощи моей записной книжки. В ней морская вода выела
первые и последние страницы, а частью и середину. Но кое-что я могу, хотя и
с большим трудом, восстановить. Итак:
11 декабря. Сегодня мы ездили с лордом Чальсбери в Квито верхом на
мулах за медными гальванизированными проводами. Случайно зашел разговор о
материальной обеспеченности нашего дела (причиной его вовсе не было мое
праздное любопытство). 'Лорд Чальсбери, который уже давно, как мне кажется,
дарит меня своим доверием, вдруг быстро повернулся на седле лицом ко мне и
спросил неожиданно:
-- Ведь вы знаете мистера Найдстона?
-- Конечно, сэр.
-- Не правда ли, прекрасный человек?
-- Превосходный.
-- И не правда ли, в деловом смысле сухой и немного формалист?
-- Да, сэр. Но также и со способностью к большому душевному подъему и
даже к пафосу.
606
-- Вы наблюдательны, мистер- Диббль', =*- ответил учитель. -- Да, так
знайте же, что этот чудак вот уже в продолжение пятнадцати лет упорно, как
магометанин в свою Каабу, верит в меня и мою идею. Подумайте только, он
лондонский стряпчий. Он не только ничего не берет с меня за мои поручения,
но недавно предложил мне распоряжаться его собственным капиталом, в случае
надобности, как я захочу. Д я глубоко уверен в том, что он не единственный
чудак в старой Англии. Поэтому будем бодры.
12 декабря. В первый раз лорд Чальсбери обратил мое внимание на силу,
которая приводит в движение часовой механизм, вращающий лабораторию по
солнцу. Это наивно, просто и остроумно. По склону кратера потухшего вулкана
скользит вдоль крутых, почти отвесных, рельс базальтовый окованный монолит в
две тысячи пудов весом, на стальном тросе в мужскую ляжку толщиной. Эта
тяжесть приводит в движение механизм. Ее работы хватает ровно на восемь
часов, а рано утром старый слепой мул поднимает эту часовук) гирю при помощи
другого троса и системы блоков опять наверх без всякого усилия для себя.
20 декабря. Сегодня мы долго сидели с лордом Чальсбери после обеда в
оранжерее среди одурманивающего запаха нарциссов, померанцев и тубероз. За
последнее время патрон очень осунулся, и глаза его-как будто начали терять
свой прекрасный юношеский блеск. Объясняю это переутомлением, потому что мы
в эти дни очень много работаем. Я уверен, что он ни о чем не догадывается.
Он вдруг, странно поворачивая, по своему обыкновению, разговор, заговорил:
-- Наша с вами работа самая бескорыстная и честная на свете. Ведь
думать о счастии своих детей или внуков так вполне естественно и так
эгоистично. Но мы с вами думаем о жизни и счастии человечества таких
отдаленных времен будущего, в которых не будут знать не только о нас, но и
наших поэтах, королях и завоевателях, о нашем языке и религии, об очертаниях
и даже названиях наших стран. "Не ближнему, а дальнему", не так ли сказал
ваш теперешний любимый философ? В этом бескорыстном, чистом служении
отдаленному
607
грядущему я почерпаю свою гордую уверенность и силы.
3 я н в а р я. Ездил сегодня в Квито принимать пришедшие из Лооздона
заказы. С мистером де Мои де Риком отношения становятся холодными, почти
враждебными.
Февраль. Мы сегодня закончили работу по заключению всех наших труб в
футляры с понижающими температуру растворами. Лед-соль дает-21 , твердая
углекислота плюс эфир -- минус 80 , кислород --118 , испарение
углекислоты-130 , атмосферическое давление мы способны, кажется, развить до
бесконечности.
Апрель. Мой помощник продолжает не на шутку интересовать меня. Он,
кажется, какой-то славянин. Не то русский, не то поляк и, кажется, анархист.
Он интеллигент, хорошо говорит по-английски, но, кажется, предпочитает не
говорить ни на каком языке, а молчать. Вот его наружность: он высок, худ,
сутуловат в плечах; волосы прямые и длинные и так падают на лицо, что лоб
имеет форму трапеции, суженной кверху; нос, вздернутый кверху, с огромными,
открытыми, волосатыми, но очень нервными ноздрями. А глаза у него ясные,
серые, до безумия дерзкие. Он слышит и понимает все, что мы говорим о
счастии будущих поколений, и часто усмехается добродушно-презрительной
улыбкой, которая напоминает мне выражение лица большого старого бульдога,
наблюдавшего развозившихся той-терьеров. Но к учителю он относится -- это я
не только знаю, но чувствую всей душой -- с безграничным обожанием. Совсем
наоборот поступает мой коллега де Мон де Рик. Он часто говорит учителю об
идее жидкого солнца с таким неестественным восторгом, что я вчуже краснею от
стыда и боюсь, не насмехается ли электротехник над патроном. Но он ничуть не
интересуется им, как человеком, и самым неприличным образом и именно в
присутствии его жены пренебрегает его положением мужа и хозяина дома, хотя
это у него выходит, вероятно, против расчета и здравого смысла, под влиянием
исказившейся воли, а может быть, и ревности.
608
М а и. Да здравствуют три талантливых поляка -- Врублевский, Ольшевский
и Витковский и завершивший их опыты Дэвар. Сегодня мы, обратив гелий в
жидкое состояние и мгновенно уменьшив давление, довели температуру в главном
цилиндре до --272 , и стрелка электрических весов впервые подвинулась не на
один, а на целых пять миллиметров. Безмолвно, в одиночестве, я становлюсь
пред вами на колени, дорогой мой наставник и учитель.
26 июня. По-видимому, де Мон де Рик поверил в жидкое солнце, и теперь
-- уже без слащавого заигрывания и наигранного восхищения. По крайней мере
сегодня за обедом он отличился удивительной .фразой. Он сказал, что, по его
мнению, жидкому солнцу предстоит громадная будущность в качестве взрывчатого
вещества или приспособления для мин и огнестрельных ружей.
Я возразил, правда, довольно грубо, на немецком языке:
-- Так говорит прусский лейтенант. Но лорд Чальсбери возразил кратко и
примирительно:
-- Мы мечтаем не о разрушении, а о созидании.
27 и ю н я. Пишу впопыхах, и руки у меня дрожат. Вчера ночью я
задержался в лаборатории до двух часов. Была спешная работа по установке
охладителей. Я возвращался к себе. Очень ярко светил месяц. На мне были
теплые сапоги из тюленьей кожи, и шаги мои по обледенелой дорожке не
издавали никакого звука. Дорога у меня шла все время в тени. Почти у самых
моих дверей я остановился, потому что услышал голоса.
-- Зайдите же, дорогая Мери, ради бога, зайдите ко мне хоть на минуту.
Почему вы каждый раз боитесь этого? И каждый раз убеждаетесь, что вашп
страхи напрасны?
Я тотчас же увидал их обоих при ярком, южном свете луны. Он обнимал ее
за талию, а ее голова покорно лежала на его плече. О, как они оба были
прекрасны в это мгновение!
609
-- Но ваш товарищ... -- робко произнесла леди Чальебери.
-- Какой же он мне товарищ? -- беспечно рассме* ялся де Мон де Рик. --
Это только скучный и сентиментальный сурок, который каждый день аккуратно
ложится спать в десять часов, чтобы проснуться в шесть. Мисс Мери, идемте,
умоляю вас.
И оба они, не размыкая объятий, взошли на крыльцо, освещенное голубым
сиянием луны, и скрылись за дверью.
28 июня, вечером. Сегодня утром я пришел к мистеру де- Мон де Рику, не
принял его протянутой руки, не сел на указанный им стул и сказал ему
спокойно:
-- Сэр, я должен высказать вам свое мнение о вас. Я полагаю, сэр, что в
том месте, где мы должны бы были с вами работать радостно и самоотверженно
на пользу человечества, вы ведете себя самым недостойным и бесстыдным
образом. Вчера в два часа ночи я видел, как вы вошли к себе домой.
-- Вы подглядывали, негодяй?--закричал деМон де Рик, и глаза его
заблестели фиолетовым огнем, как у кошки ночью.
-- Нет, я сам очутился в наиболее неприятном положении, какое только
может придумать воображение. Я не выдал своего присутствия единственно из-за
того>, чтобы не причинить страданий не вам, а другому человеку. И это тем
более дает мне право сказать вам теперь один на один, что вы, сэр, настоящий
подлец и гадина.
-- Вы заплатите мне за это кровью, с оружием в руках, -- крикнул де Мон
де Рик, вскакивая и разрывая ворот своей сорочки.
-- Нет, -- твердо ответил я. -- Во-первых, у нас к этому нет повода,
кроме того, что я назвал вас подлецом, но без свидетелей, а второе, вот что:
я нахожусь при деле огромной, мировой важности и не считаю возможным уйти от
него из-за вашей дурацкой пули, пока дело не дойдет до конца. В-третьих, не
проще ли вам сейчас же, захватив лишь необходимый багаж, сесть на первого
попавшегося мула, спуститься вниз, в
610
Квито, а затем прежней дорогой вернуться в гостепри-' имную Англию? Или
и там вы украли чью-нибудь честь или чьи-нибудь деньги, господин подлец?
Он прыгнул к столу и судорожно схватил с него хлыст из гиппопотамовой
кожи.
-- Я изобью вас, как собаку! -- заревел он.
Тогда во мне проснулась старая боксерская школа. Не давая ему
опомниться, я обманул его левой рукой,! а кулаком правой нанес быстрый удар
в нижнюю че-| люсть между ухом и подбородком. Он завыл, завер-: телся, как
волчок, и из носу у него хлынула черная кровь.
Я вышел.
29 и ю н я. -- Отчего я сегодня не видел целый день мистера де Мон де
Рика? -- вдруг спросил лорд Чальсбери.
-- Кажется, ему нездоровится, -- ответил я, внимательно глядя в землю.
Мы сидели с ним на северном склоне вулкана. Было девять часов вечера,
луна еще не исходила. Около нас стояли два негра носильщика и мой
таинственный помощник Петр. На спокойной темной синеве неба едва рисовались
тонкие линии электрических проводов, установленных нами за сегодняшний день.
А на большом возвышении, сооруженном из камня, покоился приемник No 6,
прочно укрепленный среди базальтовых глыб и готовый каждую секунду привести
в движение затворы.
-- Приготовьте шнур, -- приказал лорд Чальсбери, -- прокатите катушку
вниз, я слишком устал и взволнован, поддержите меня, помогите мне
спуститься. Вот здесь как будто хорошо. И мы не рискуем ослепнуть.
Подумайте, дорогой Диббль, подумайте, милый мой мальчик, сейчас мы с вами,
во имя славы и радости будущего человечества, озарим весь мир солнечным
светом, сгущенным в газ. АПо! Зажгите стопин.
Быстро побежала вверх огненная змея пороховой нитки и скрылась вверху
над нами, за краем глубокого уступа, под которым мы сидели. Мой напряженный
слух уловил мгновенное щелканье соединившихся контактов и пронзительный визг
моторов. По нашим расчетам, солнечный газ должен был выходить из кювета,
611
рядом последовательных взрывов, приблизительно около шести тысяч в
секунду. И в тот же момент над нами взошло ослепительное солнце, навстречу
которому зашелестели внизу деревья, зарозовели облака, засверкали дальние
крыши и окна домов города Квито и громким криком разразились наши домашние
петухи в поселке.
А когда свет так же мгновенно погас, как и загорелся, учитель щелкнул
секундомером, посветил на него карманным электрическим фонариком и сказал:
-- Время горения одна минута одиннадцать секунд. Это настоящая победа,
мистер Диббль. Ручаюсь вам, что через год мы наполним громадные резервуары
жидким и густым, как ртуть, золотым солнцем и заставим его светить нам,
греть нас и еще приводить в движение все наши машины.
А когда мы вернулись около полуночи домой, то мы узнали, что за наше
отсутствие леди Чальсбери и мистер де 'Мон де Рик еще засветло, тотчас же
после нашего ухода, пошли как будто для прогулки, а потом на заранее
оседланных мулах спустились вниз, в Квито.
Лорд Чальсбери и тут остался верен себе. Он ска
зал без. горечи, но с печалью и страданием: ^
-- Ах, зачем они не сказали мне об этом? Зачем ложь? Разве я не видел,
что они любят друг друга? Я не стал бы им мешать.
Тут кончаются мои записки, впрочем, так попорченные водою, что-я
восстановил их лишь с большим трудом и не совсем ручаюсь за их точность. Да
и в дальнейшем я не ручаюсь за свою память. Ведь это и всегда так бывает:
чем ближе к развязке, тем путаннее воспоминания.
Около двадцати пяти дней мы напряженно работали в лаборатории, наполняя
все новые и новые кюветы золотым солнечным газом. За это время мы успели
придумать остроумные регуляторы к нашим солнцепри-емникам. Мы снабдили
каждый из них часовым механизмом и таким же простым указателем времени, как
612
у будильника. Перемещая известным образом указатели трех циферблатов,
мы достигли возможности получить свет через любой промежуток времени,
растянуть время его горения и его интенсивность от слабого получасового
мерцания до мгновенного взрыва -- все зависело от часового завода. Мы
работали без увлечения, точно нехотя, но надо сказать, что этот период был
самым плодотворным за все время моего пребывания на Каямбэ. Но все это
окончилось внезапно, фантастично и страшно.
Однажды, в начале августа, ко мне в лабораторию зашел лорд Чальсбери,
еще более усталый и постаревший, чем в предыдущие дни; он сказал мне с
брезгливым спокойствием:
-- Милый друг, я чувствую, что близится моя смерть, и во мне проснулись
старые предрассудки. Хочу умереть и быть похороненным в Англии. Оставляю вам
немного денег, все дома, машины, землю и мастерские. Денег вам хватит,
соразмерно с теми расходами, которые я имел, года на два-три. Вы моложе и
энергичнее меня, и, может быть, у вас что-нибудь выйдет. Милый наш друг
мистер Найдстон поддержит вас с радостью в любую минуту. Подумайте же
хорошенько.
Этот человек давно стал мне дороже отца, матери, брата, жены или
сестры. И поэтому я ответил ему с глубоким убеждением:,
-- Дорогой сэр, я не оставлю вас ни на одну секунду.
Он обнял меня и поцеловал в лоб.
На другой день он созвал всех служащих и, заплатив каждому из них
двухгодовое жалованье, сказал, что дело его на Каямбэ пришло к концу и что
всем им он приказывает сегодня же спуститься с Каямбэ вниз, в долины.
Они ушли веселые, неблагодарные, предвкушавшие сладкую близость
Вы видели этот чудесный, ровный, ласкающий свет. Верите вы теперь в мою
задачу?
-- Да, -- ответил я горячо, с глубоким убеждением. -- Верю и
преклоняюсь перед величием человеческого гения.
-- Но мы с вами пойдем дальше. Еще дальше! Мы доведем температуру
внутри цилиндра до минус двести семьдесят пять градусов, до абсолютного
нуля. Мы возвысим гидравлическое давление до тысячи, двадцати, тридцати
тысяч атмосфер. Мы заменим наши восьмидюймовые верхние лучесобиратели
могучими пятидесятидюймовыми. Мы расплавим по найденному мною способу фунты,
пуды алмазов, сплавим их в чечевицы нужной нам кривизны и вставим в наши
свето-проводные трубы!.. Может быть, я не доживу до того времени, когда люди
сожмут солнечные лучи до жидкого востояния, но я верю и чувствую, что сгущу
их до плотности газа. Мне бы только увидеть, что стрелка электрических часов
подвинулась хоть на один миллиметр влево, -- и я буду безмерно счастлив.
Однако время бежит. Пойдем завтракать, а перед обедом займемся
установкой новых алмазных чечевиц. С завтрашнего дня начнем втягиваться в
работу. Одну неделю вы будете при мне в качестве обыкновенного рабочего, в
качестве простого, послушного исполнителя.
600
Через неделю мы поменяемся ролями. На третью неделю я вам дам
помощника, которого вы при мне научите всем приемам с аппаратами. Потом я
представлю вам полную свободу. Я верю вам, -- сказал он живо, с
очаровательной, прелестной улыбкой и протянул мне руку.
. Мне очень памятен остался вечер этого дня и обед у лорда Чальсбери.
Леди была в красном шелковом платье, и ее красный рот на бледном, немного
усталом лице рдел, как пурпуровый цветок, как раскаленный уголь. Де ZvloH де
Рик, с которым я впервые за этот день увиделся за столом, был свеж, красив и
изящен, как никогда ни прежде, ни потом, между тем как я чувствовал себя
утомленным и переполненным сверху донизу наплывом нынешних впечатлений. Я
подумал было сначала, что ему выпала на сегодня привычная, нетрудная,
наблюдательная работа. Но, однако, не я, а леди Чальсбери первая обратила
внимание на то, что левая рука электротехника перевязана выше кисти марлевым
бинтом. Де Мои де Рик очень скромно рассказал о том, как сполз с вала
слишком слабо натянутый приводный ремень и как, падая, он оцарапал руку с
наружной стороны. Вообще он в этот вечер владел разговором, но владел очень
мило, с большой тактичностью. Он рассказывал о своих путешествиях в
Абиссинию, где разыскивал золото в горных долинах на границе Сахары, об
охоте на львов, о последних Ипсомских скачках, о лисьих охотах на севере
Англии, о вошедшем тогда в моду писателе Оскаре Уайльде, с которым он был
лично знаком. У него в разговоре была одна удивительная и, вероятно, слишком
редкая черта, какой я, кажется, не встречал никогда у других. Рассказывая,
он был чрезвычайно эпичен: он никогда не говорил ни о себе, ни от себя. Но
каким-то загадочным путем его личность, оставаясь на заднем плане, все время
освещалась то нежными, то героическими полутонами.
Теперь он глядел на леди Чальсбери гораздо реже, чем она на него. Он
лишь изредка скользил по ней
601
т
ласково-томными, из-под длинных спущенных ресниц, глазами. Но она почти
не отрывала от него своих темных серьезно-загадочных глаз. Ее взгляд следил
за движением его рук и головы, за его ртом и глазами. Странно! Она в этот
вечер напомнила мне детскую игру: в чаше с водой плавает жестяная рыбка или.
уточка с железом во рту и безвольно, покорно тянется за магнитной палочкой,
влекущей ее издали. Часто я с тревожным вниманием следил за выражением лица
хозяина. Но он был безмятежно весел и спокоен.
После обеда, когда де Мои де Рик отпросился курить, леди Чальсбери сама
первая предложила ему сыграть партию на бильярде. Они ушли, а мы с хозяином
перебрались в кабинет.
-- Давайте сыграем в шахматы, -- сказал он. -- Вы играете?
-- Неважно, но всегда с удовольствием.
-- И знаете что еще? Давайте выпьемте какого-нибудь веселого ароматного
вина. Он нажал кнопку звонка.
-- По какому-нибудь поводу? -- спросил я.
-- Вы угадали. Потому, что мне кажется, что я нашел в вашей особе моего
помощника, и если будет угодно судьбе, то и продолжателя моего дела!
-- О, сэр!
-- Погодите. Какой напиток вы больше всего предпочитаете?
-- Мне, право, стыдно сознаться, что я ни в одном из них ничего не
понимаю.
-- Хорошо, в таком случае я назову вам четыре напитка, которые я люблю,
и пятый, который я ненавижу. Бордосские вина, портвейн, шотландский эль и
вода. А не терплю я шампанского. Итак, выпьем шато-ля-роз. Почтенный Самбо,
-- приказал он безмолвно дожидавшемуся метрдотелю, -- итак, бутылку
шато-ля-роз.
Играл лорд Чальсбери, к моему удивлению, почти плохо. Я быстро сделал
шах и мат его королю. После первой партии мы бросили играть и опять говорили
о моих утренних впечатлениях.
602
-- Послушайте, " дорогой Диббль', -- сказал лорд Чальсбери, кладя на
кисть моей руки свою маленькую, горячую, энергичную руку. -- И я и вы,
конечно, много раз слыхали о том, что настоящее правильное мнение о человеке
создается в наших сердцах исключительно по первому взгляду. Это, по-моему,
глубочайшая неправда. Множество раз мне приходилось видеть людей с лицами
каторжников, шулеров или профессиональных лжесвидетелей, -- кстати, вы
увидите через несколько дней вашего помощника, -- и они потом оказывались
честными, верными в дружбе, внимательными и вежливыми джентльменами. С
другой же стороны, очень нередко, обаятельное, украшенное сединами и
цветущее старческим румянцем, благодушное лицо и благочестивая речь скрывали
за собой, как оказывалось впоследствии, такого негодяя, что перед ним любой
лондонский хулиган являлся скромной овечкой с розовым бантиком на шее. Вот
теперь я и прошу вас, если можете, помогите мне разобраться в моем
затруднении. Мистер де Мои де Рик до сих пор ни на йоту не посвящен в смысл
и значение моих научных изысканий. Он по своей матери приходится мне дальним
родственником. Мистер Найдстон, который знает его с детства, однажды сообщил
мне, что де Мои де Рик находится в чрезвычайно тяжелом (только не в
материальном смысле) положении. Я тотчас же предложил ему место у меня, и он
за него ухватился с такой радостью, которая ясно свидетельствовала об его
крайнем положении. Я кое-что слыхал о нем, но слухам и сплетням не верю. На
меня лично он произвел такое впечатление, как будто не произвел совсем
никакого впечатления. Может быть, я вижу первого такого человека, как он. Но
мне почему-то кажется, что я видал таких уже миллионы. Я сегодня следил за
ним на деле. По-моему, он ловок, знающ, находчив и работящ. Кроме того, он
хорошо воспитан, умеет держать себя в любом, как мне кажется, обществе,
притом энергичен и умен. Но в одном отношении какое-то странное колебание
овладевает мной. Скажите мне откровенно, милый мистер Диббль, ваше мнение о
нем.
603
Этот неожиданный и неделикатный вопрос покоробил и смутил меня; по
правде сказать, я совсем не ожидал его.
-- Но, право, я не знаю, сэр. Я, вероятно, знаком с ним меньше, чем вы
и мистер Найдстон. Я увидал его впервые на борту парохода "Южный крест", а
во время пути мы чрезвычайно редко соприкасались и разговаривали. Да и надо
сказать, что меня мучила качка в продолжение всего перехода. Однако из
немногих встреч и разговоров я вынес о нем приблизительно такое же
впечатление, как и вы, сэр: знание, находчивость, энергия, красноречие,
большая начитанность и... несколько странная, но, может быть, чрезвычайно
редкая смесь сердечного хладнокровия с пылкостью головного воображения.
-- Так, мистер Диббль, так. Прекрасно. Почтенный мистер Самбо,
принесите еще бутылку вина, и затем вы свободны. Так. Иной характеристики я
от вас почти и не*ожидал. Но я еще раз возвращаюсь к моему затруднению:
открыть ли ему, или не открыть все то, чему вы сегодня были свидетелем и
слушателем? Представьте, что пройдет два года или год, а даже, может быть, и
меньше, и вот ему, денди, красавцу, любимцу женщин, вдруг надоест пребывание
на этом чертовском вулкане. По-моему, в этом случае он не прибегнет ко мне
за благословением и разрешением. Он просто-напросто в одно прекрасное утро
уложит свои вещи и-уедет. Что я останусь без помощника, и очень дорогого
помощника, -- это вопрос второстепенный, но я не ручаюсь, что он, приехав в
Старый Свет, не окажется болтуном, может быть, даже совершенно случайным
болтуном.
-- О, неужели вы этого боитесь, сэр?
-- Говорю вам искренно -- боюсь! Я боюсь шума, рекламы, нашествия
интервьюеров. Я боюсь того, что какой-нибудь влиятельный, но бездарный
ученый рецензент и обозреватель, основывающий свою известность на постоянном
хулении новых идей и смелых начинаний, повернет в глазах публики мою идею,
как праздный вымысел, как бред сумасшедшего. Наконец я еще больше боюсь
того, что какой-нибудь голодный
604
выскочка, жадный неудачник, бездарный недоучка схватит мою мысль нюхом
на лету, заявит, как это бывало уже тысячи раз, о случайном совпадении
открытий и унизит, опошлит и затопчет в грязь то, что я родил в муках и
восторге. Надеюсь, что вы понимаете меня, мистер Диббль?
-- Совершенно, сэр.
-- Если это будет так, то я и мое дело погибли. Впрочем, что значит
маленькое "я" в сравнении с идеей? Я твердо уверен в том, что в первый
вечер, когда в одной из громадных лондонских аудиторий я прикажу погасить
электричество и ослеплю десять тысяч избранной публики потоками солнечного
света, от которого раскроются цветы и защебечут птицы, -- в тот вечер я
приобрету миллиард для моего дела. Но пустяк, случайность, незначительная
ошибка, как я вам уже говорил, способны роковым образом умертвить самое
бескорыстное и самое великое дело. Итак, я спрашиваю ваше мнение, довериться
ли мистеру де Мои де Рику, или оставить его в фальшивом и уклончивом
неведении. Это дилемма, из которой я не могу сам выйти без посторонней
помощи. В первом случае возможность всемирного скандала и краха, а во втором
-- верный путь к возбуждению в человеке благодаря недоверию чувств
озлобления и мести. Итак, мистер Диббль?..
Мне напрашивался на язык простой ответ: "Отправьте завтра же этого
Нарцисса со всем почетом ко всем чертям, и вы сразу успокоитесь". Теперь я
глубоко жалею, что дурацкая деликатность помешала мне подать этот совет.
Вместо того чтобы так поступить, я напустил на себя холодную корректность и
ответил:
-- Надеюсь, сэр, что вы не рассердитесь на меня за то, что я не
возьмусь быть судьей в таком сложном деле?
Лорд Чальсбери пристально поглядел на меня, печально покачал головой и
сказал с невеселой усмешкой:
-- Давайте допьем вино и пройдемте в бильярд
ную. Я хочу выкурить сигару. . .
605
В бильярдной мы увидали следующую картину. 'Де Мои де Рик стоял,
опершись локтями на бильярд, и что-то оживленно рассказывал, а леди
Чальсбери, прислонившись к облицовке камина, громко смеялась. Это меня
гораздо более поразило, чем если бы я увидал ее плачущей. Лорд Чальсбери
заинтересовался причиной смеха, и когда де Мон де Рик повторил свой рассказ
об одном тщеславном снобе, который из желания прослыть оригиналом завел себе
ручного леопарда и потом три часа сидел на чердаке от страха перед животным,
мой патрон громко, совсем по-детски, рассмеялся...
Все в мире самым странным образом сцепляется.
В этом вечере также неисповедимыми путями сошлись вступление, завязка и
трагическая развязка наших существований.
Первые два дня моего пребывания в Каямбэ для меня памятны до мелочей,
но остальное чем ближе к концу, тем туманнее. С тем большим основанием я
теперь прибегаю к помощи моей записной книжки. В ней морская вода выела
первые и последние страницы, а частью и середину. Но кое-что я могу, хотя и
с большим трудом, восстановить. Итак:
11 декабря. Сегодня мы ездили с лордом Чальсбери в Квито верхом на
мулах за медными гальванизированными проводами. Случайно зашел разговор о
материальной обеспеченности нашего дела (причиной его вовсе не было мое
праздное любопытство). 'Лорд Чальсбери, который уже давно, как мне кажется,
дарит меня своим доверием, вдруг быстро повернулся на седле лицом ко мне и
спросил неожиданно:
-- Ведь вы знаете мистера Найдстона?
-- Конечно, сэр.
-- Не правда ли, прекрасный человек?
-- Превосходный.
-- И не правда ли, в деловом смысле сухой и немного формалист?
-- Да, сэр. Но также и со способностью к большому душевному подъему и
даже к пафосу.
606
-- Вы наблюдательны, мистер- Диббль', =*- ответил учитель. -- Да, так
знайте же, что этот чудак вот уже в продолжение пятнадцати лет упорно, как
магометанин в свою Каабу, верит в меня и мою идею. Подумайте только, он
лондонский стряпчий. Он не только ничего не берет с меня за мои поручения,
но недавно предложил мне распоряжаться его собственным капиталом, в случае
надобности, как я захочу. Д я глубоко уверен в том, что он не единственный
чудак в старой Англии. Поэтому будем бодры.
12 декабря. В первый раз лорд Чальсбери обратил мое внимание на силу,
которая приводит в движение часовой механизм, вращающий лабораторию по
солнцу. Это наивно, просто и остроумно. По склону кратера потухшего вулкана
скользит вдоль крутых, почти отвесных, рельс базальтовый окованный монолит в
две тысячи пудов весом, на стальном тросе в мужскую ляжку толщиной. Эта
тяжесть приводит в движение механизм. Ее работы хватает ровно на восемь
часов, а рано утром старый слепой мул поднимает эту часовук) гирю при помощи
другого троса и системы блоков опять наверх без всякого усилия для себя.
20 декабря. Сегодня мы долго сидели с лордом Чальсбери после обеда в
оранжерее среди одурманивающего запаха нарциссов, померанцев и тубероз. За
последнее время патрон очень осунулся, и глаза его-как будто начали терять
свой прекрасный юношеский блеск. Объясняю это переутомлением, потому что мы
в эти дни очень много работаем. Я уверен, что он ни о чем не догадывается.
Он вдруг, странно поворачивая, по своему обыкновению, разговор, заговорил:
-- Наша с вами работа самая бескорыстная и честная на свете. Ведь
думать о счастии своих детей или внуков так вполне естественно и так
эгоистично. Но мы с вами думаем о жизни и счастии человечества таких
отдаленных времен будущего, в которых не будут знать не только о нас, но и
наших поэтах, королях и завоевателях, о нашем языке и религии, об очертаниях
и даже названиях наших стран. "Не ближнему, а дальнему", не так ли сказал
ваш теперешний любимый философ? В этом бескорыстном, чистом служении
отдаленному
607
грядущему я почерпаю свою гордую уверенность и силы.
3 я н в а р я. Ездил сегодня в Квито принимать пришедшие из Лооздона
заказы. С мистером де Мои де Риком отношения становятся холодными, почти
враждебными.
Февраль. Мы сегодня закончили работу по заключению всех наших труб в
футляры с понижающими температуру растворами. Лед-соль дает-21 , твердая
углекислота плюс эфир -- минус 80 , кислород --118 , испарение
углекислоты-130 , атмосферическое давление мы способны, кажется, развить до
бесконечности.
Апрель. Мой помощник продолжает не на шутку интересовать меня. Он,
кажется, какой-то славянин. Не то русский, не то поляк и, кажется, анархист.
Он интеллигент, хорошо говорит по-английски, но, кажется, предпочитает не
говорить ни на каком языке, а молчать. Вот его наружность: он высок, худ,
сутуловат в плечах; волосы прямые и длинные и так падают на лицо, что лоб
имеет форму трапеции, суженной кверху; нос, вздернутый кверху, с огромными,
открытыми, волосатыми, но очень нервными ноздрями. А глаза у него ясные,
серые, до безумия дерзкие. Он слышит и понимает все, что мы говорим о
счастии будущих поколений, и часто усмехается добродушно-презрительной
улыбкой, которая напоминает мне выражение лица большого старого бульдога,
наблюдавшего развозившихся той-терьеров. Но к учителю он относится -- это я
не только знаю, но чувствую всей душой -- с безграничным обожанием. Совсем
наоборот поступает мой коллега де Мон де Рик. Он часто говорит учителю об
идее жидкого солнца с таким неестественным восторгом, что я вчуже краснею от
стыда и боюсь, не насмехается ли электротехник над патроном. Но он ничуть не
интересуется им, как человеком, и самым неприличным образом и именно в
присутствии его жены пренебрегает его положением мужа и хозяина дома, хотя
это у него выходит, вероятно, против расчета и здравого смысла, под влиянием
исказившейся воли, а может быть, и ревности.
608
М а и. Да здравствуют три талантливых поляка -- Врублевский, Ольшевский
и Витковский и завершивший их опыты Дэвар. Сегодня мы, обратив гелий в
жидкое состояние и мгновенно уменьшив давление, довели температуру в главном
цилиндре до --272 , и стрелка электрических весов впервые подвинулась не на
один, а на целых пять миллиметров. Безмолвно, в одиночестве, я становлюсь
пред вами на колени, дорогой мой наставник и учитель.
26 июня. По-видимому, де Мон де Рик поверил в жидкое солнце, и теперь
-- уже без слащавого заигрывания и наигранного восхищения. По крайней мере
сегодня за обедом он отличился удивительной .фразой. Он сказал, что, по его
мнению, жидкому солнцу предстоит громадная будущность в качестве взрывчатого
вещества или приспособления для мин и огнестрельных ружей.
Я возразил, правда, довольно грубо, на немецком языке:
-- Так говорит прусский лейтенант. Но лорд Чальсбери возразил кратко и
примирительно:
-- Мы мечтаем не о разрушении, а о созидании.
27 и ю н я. Пишу впопыхах, и руки у меня дрожат. Вчера ночью я
задержался в лаборатории до двух часов. Была спешная работа по установке
охладителей. Я возвращался к себе. Очень ярко светил месяц. На мне были
теплые сапоги из тюленьей кожи, и шаги мои по обледенелой дорожке не
издавали никакого звука. Дорога у меня шла все время в тени. Почти у самых
моих дверей я остановился, потому что услышал голоса.
-- Зайдите же, дорогая Мери, ради бога, зайдите ко мне хоть на минуту.
Почему вы каждый раз боитесь этого? И каждый раз убеждаетесь, что вашп
страхи напрасны?
Я тотчас же увидал их обоих при ярком, южном свете луны. Он обнимал ее
за талию, а ее голова покорно лежала на его плече. О, как они оба были
прекрасны в это мгновение!
609
-- Но ваш товарищ... -- робко произнесла леди Чальебери.
-- Какой же он мне товарищ? -- беспечно рассме* ялся де Мон де Рик. --
Это только скучный и сентиментальный сурок, который каждый день аккуратно
ложится спать в десять часов, чтобы проснуться в шесть. Мисс Мери, идемте,
умоляю вас.
И оба они, не размыкая объятий, взошли на крыльцо, освещенное голубым
сиянием луны, и скрылись за дверью.
28 июня, вечером. Сегодня утром я пришел к мистеру де- Мон де Рику, не
принял его протянутой руки, не сел на указанный им стул и сказал ему
спокойно:
-- Сэр, я должен высказать вам свое мнение о вас. Я полагаю, сэр, что в
том месте, где мы должны бы были с вами работать радостно и самоотверженно
на пользу человечества, вы ведете себя самым недостойным и бесстыдным
образом. Вчера в два часа ночи я видел, как вы вошли к себе домой.
-- Вы подглядывали, негодяй?--закричал деМон де Рик, и глаза его
заблестели фиолетовым огнем, как у кошки ночью.
-- Нет, я сам очутился в наиболее неприятном положении, какое только
может придумать воображение. Я не выдал своего присутствия единственно из-за
того>, чтобы не причинить страданий не вам, а другому человеку. И это тем
более дает мне право сказать вам теперь один на один, что вы, сэр, настоящий
подлец и гадина.
-- Вы заплатите мне за это кровью, с оружием в руках, -- крикнул де Мон
де Рик, вскакивая и разрывая ворот своей сорочки.
-- Нет, -- твердо ответил я. -- Во-первых, у нас к этому нет повода,
кроме того, что я назвал вас подлецом, но без свидетелей, а второе, вот что:
я нахожусь при деле огромной, мировой важности и не считаю возможным уйти от
него из-за вашей дурацкой пули, пока дело не дойдет до конца. В-третьих, не
проще ли вам сейчас же, захватив лишь необходимый багаж, сесть на первого
попавшегося мула, спуститься вниз, в
610
Квито, а затем прежней дорогой вернуться в гостепри-' имную Англию? Или
и там вы украли чью-нибудь честь или чьи-нибудь деньги, господин подлец?
Он прыгнул к столу и судорожно схватил с него хлыст из гиппопотамовой
кожи.
-- Я изобью вас, как собаку! -- заревел он.
Тогда во мне проснулась старая боксерская школа. Не давая ему
опомниться, я обманул его левой рукой,! а кулаком правой нанес быстрый удар
в нижнюю че-| люсть между ухом и подбородком. Он завыл, завер-: телся, как
волчок, и из носу у него хлынула черная кровь.
Я вышел.
29 и ю н я. -- Отчего я сегодня не видел целый день мистера де Мон де
Рика? -- вдруг спросил лорд Чальсбери.
-- Кажется, ему нездоровится, -- ответил я, внимательно глядя в землю.
Мы сидели с ним на северном склоне вулкана. Было девять часов вечера,
луна еще не исходила. Около нас стояли два негра носильщика и мой
таинственный помощник Петр. На спокойной темной синеве неба едва рисовались
тонкие линии электрических проводов, установленных нами за сегодняшний день.
А на большом возвышении, сооруженном из камня, покоился приемник No 6,
прочно укрепленный среди базальтовых глыб и готовый каждую секунду привести
в движение затворы.
-- Приготовьте шнур, -- приказал лорд Чальсбери, -- прокатите катушку
вниз, я слишком устал и взволнован, поддержите меня, помогите мне
спуститься. Вот здесь как будто хорошо. И мы не рискуем ослепнуть.
Подумайте, дорогой Диббль, подумайте, милый мой мальчик, сейчас мы с вами,
во имя славы и радости будущего человечества, озарим весь мир солнечным
светом, сгущенным в газ. АПо! Зажгите стопин.
Быстро побежала вверх огненная змея пороховой нитки и скрылась вверху
над нами, за краем глубокого уступа, под которым мы сидели. Мой напряженный
слух уловил мгновенное щелканье соединившихся контактов и пронзительный визг
моторов. По нашим расчетам, солнечный газ должен был выходить из кювета,
611
рядом последовательных взрывов, приблизительно около шести тысяч в
секунду. И в тот же момент над нами взошло ослепительное солнце, навстречу
которому зашелестели внизу деревья, зарозовели облака, засверкали дальние
крыши и окна домов города Квито и громким криком разразились наши домашние
петухи в поселке.
А когда свет так же мгновенно погас, как и загорелся, учитель щелкнул
секундомером, посветил на него карманным электрическим фонариком и сказал:
-- Время горения одна минута одиннадцать секунд. Это настоящая победа,
мистер Диббль. Ручаюсь вам, что через год мы наполним громадные резервуары
жидким и густым, как ртуть, золотым солнцем и заставим его светить нам,
греть нас и еще приводить в движение все наши машины.
А когда мы вернулись около полуночи домой, то мы узнали, что за наше
отсутствие леди Чальсбери и мистер де 'Мон де Рик еще засветло, тотчас же
после нашего ухода, пошли как будто для прогулки, а потом на заранее
оседланных мулах спустились вниз, в Квито.
Лорд Чальсбери и тут остался верен себе. Он ска
зал без. горечи, но с печалью и страданием: ^
-- Ах, зачем они не сказали мне об этом? Зачем ложь? Разве я не видел,
что они любят друг друга? Я не стал бы им мешать.
Тут кончаются мои записки, впрочем, так попорченные водою, что-я
восстановил их лишь с большим трудом и не совсем ручаюсь за их точность. Да
и в дальнейшем я не ручаюсь за свою память. Ведь это и всегда так бывает:
чем ближе к развязке, тем путаннее воспоминания.
Около двадцати пяти дней мы напряженно работали в лаборатории, наполняя
все новые и новые кюветы золотым солнечным газом. За это время мы успели
придумать остроумные регуляторы к нашим солнцепри-емникам. Мы снабдили
каждый из них часовым механизмом и таким же простым указателем времени, как
612
у будильника. Перемещая известным образом указатели трех циферблатов,
мы достигли возможности получить свет через любой промежуток времени,
растянуть время его горения и его интенсивность от слабого получасового
мерцания до мгновенного взрыва -- все зависело от часового завода. Мы
работали без увлечения, точно нехотя, но надо сказать, что этот период был
самым плодотворным за все время моего пребывания на Каямбэ. Но все это
окончилось внезапно, фантастично и страшно.
Однажды, в начале августа, ко мне в лабораторию зашел лорд Чальсбери,
еще более усталый и постаревший, чем в предыдущие дни; он сказал мне с
брезгливым спокойствием:
-- Милый друг, я чувствую, что близится моя смерть, и во мне проснулись
старые предрассудки. Хочу умереть и быть похороненным в Англии. Оставляю вам
немного денег, все дома, машины, землю и мастерские. Денег вам хватит,
соразмерно с теми расходами, которые я имел, года на два-три. Вы моложе и
энергичнее меня, и, может быть, у вас что-нибудь выйдет. Милый наш друг
мистер Найдстон поддержит вас с радостью в любую минуту. Подумайте же
хорошенько.
Этот человек давно стал мне дороже отца, матери, брата, жены или
сестры. И поэтому я ответил ему с глубоким убеждением:,
-- Дорогой сэр, я не оставлю вас ни на одну секунду.
Он обнял меня и поцеловал в лоб.
На другой день он созвал всех служащих и, заплатив каждому из них
двухгодовое жалованье, сказал, что дело его на Каямбэ пришло к концу и что
всем им он приказывает сегодня же спуститься с Каямбэ вниз, в долины.
Они ушли веселые, неблагодарные, предвкушавшие сладкую близость