Норман Джон. Рабыня Гора

   — А может, она свободная? — спросил кто-то.
   — Может быть, — опуская руку, ответил главный.
   — Больно хорошенькая для свободной, — заметил один из мужчин. Кое-кто согласно закивал.
   — Будем надеяться, ради вашего же блага, — проговорил главный, — что вы свободная.
   Я опустила голову.
   — Считайте себя моей пленницей, леди, — объявил он. Схватил меня за руку, накинул на правое запястье кожаную петлю и крепко затянул. Другой конец кожаного ремня — около фута длиной — зажал в кулаке один из воинов. Главный повернулся и пошел к лагерю. Остальные — за ним. Я плелась следом, привязанная за руку.
   Пленница.
   Прошло несколько минут. Мы приближались к лагерю. Меня перенесли через ручей. Теперь я во вражеском стане. Горит множество факелов, в лагере — полная неразбериха. Воин, что нес меня через ручей, поставил меня на ноги. Я в плену. Запястье стянуто кожаным ремнем, который он не выпускает из рук.
   Нам навстречу бежал человек с факелом.
   — Леди Сабина! — кричал он. — Ее украли!
   Главный с бешеным криком бросился к шатрам. Его люди мчались за ним. Меня волокли на ремне, я бежала вслед, задыхаясь и спотыкаясь.
   Главный кинулся прямо к шатру леди Сабины.
   Меня, привязанную ремнем, тоже втащили внутрь. Метавшийся по шатру мужчина повернул к главному смертельно бледное лицо.
   — Ворвались, — проговорил он, — и увели ее!
   На полу лежали двое раненых воинов. Служанки леди Сабины испуганно стояли у стены. Одна из них держалась за плечо — на нем виднелась огромная ссадина.
   — Они тут были! — указывая на дрожащих рабынь, сказал кто-то из мужчин.
   — Что случилось? — спросил главный.
   Девушка с пораненным плечом заговорила. Оказывается, пришельцы разрезали заднюю стену шатра.
   — Ворвались, — объясняла она, — их было много. Мы — пытались защитить госпожу. Но нас оттолкнули, и все. Это были мужчины, воины. Мы ничего не могли сделать! Вот здесь они вошли, — указала она на заднюю стену, — и ушли туда же, и госпожу забрали!
   Учет численности и сил противника — один из элементов тактического искусства. Конечно, общим числом неприятель превышал отряд моего хозяина, но в момент атаки нападающие оказались сильнее. Двадцать человек могут прорвать оборону, которую держит целая сотня, если ударят в точку, где стоят всего двое. В воцарившейся в лагере неразберихе, когда внимание воинов было отвлечено, отряд моего хозяина, пусть и немногочисленный, нанес точный, практически неотразимый удар. В тех условиях это было не так уж сложно.
   Я сглотнула. Так, значит, я — всего лишь пешка, мое появление — отвлекающий маневр. Как горько, как страшно!
   — Из какого они города? — допрашивал одного из раненых главный.
   — Не знаю, — отвечал тот.
   Ну конечно, я видела: перед нападением воины моего хозяина сняли с одежды опознавательные знаки.
   — Мы знаем, куда они побежали, — сказал один из мужчин. — Если поторопимся, может, и догоним.
   — Быстрее давайте, — поторопил другой, — еще сумеем перехватить.
   Главный в сердцах стукнул кулаком по поддерживающему полог шатра стрлбу. Глубоко врытый в землю столб, закачавшись, едва не рухнул.
   — Вооружить людей, — скомандовал он. — Взять луки, паек. Всем собраться через десять инов.
   — Слушаюсь, предводитель, — отчеканил один из воинов. Мужчины вышли из шатра. Раненых унесли.
   Главный повернулся ко мне. Я отпрянула. Кроме него в шатре оставалось еще человека четыре — включая того, что держал меня на привязи.
   Главный схватился за мое последнее, пятое сверкающее покрывало. Сквозь тончайшую ткань мое испуганное лицо было хорошо видно. Оно прикрывало меня лишь символически, но когда его сдернут, на моем лице не останется и символического покрова. Я предстану перед мужчинами с открытым лицом. Удивительно, как меняется восприятие! Безусловно, оно зависит от обстановки и традиций. На Земле лишь очень немногие женщины прикрывают лицо, зато большинство прикрывают тело. Так велят тамошние традиции. На Горе почти повсеместно женщины традиционно прикрывают и лицо, и тело. Строго говоря, за тем, чтобы было прикрыто лицо, следят, пожалуй, даже более ревностно. Ведь тела человеческие, пусть и совсем разные, все равно больше схожи между собой, чем лица. Поэтому та, кто не желает предавать гласности свои чувства, свою частную жизнь, стремится прикрыть именно лицо. Лицо гораздо ярче, чем тело, отражает переживания человека, его характер. Так что же надо скрывать в первую очередь тому, кто не хочет выставлять душу напоказ? Разве зеркалом души называют тело? Так зачем же свободному человеку скрывать его? И разве человек не имеет права таить от окружающих свои мысли и чувства, все то, что так явно отражается на лице? Однако все должно быть к месту. Покрывало уместно, когда женщина одета. И наше восприятие во многом зависит от того, как воспринимают открытое или завешенное покрывалом женское лицо мужчины, от того, как жаждут они рассмотреть наши черты. Открыть лицо перед этими мужчинами я боялась. Во многих горианских городах лицо перед посторонними открывают только рабыни.
   Рука, сжимающая покрывало, отбросила его прочь. Мое лицо открыто. От стыда я зажмурилась. Краска бросилась в лицо. Словно сорвали последний клочок вуали, выставив меня на всеобщее осмеяние. Вот о'ни, как на ладони — все чувства, все мои переживания. Стоя с открытым лицом перед мужчинами, даже в платье почувствовала я себя обнаженной рабыней.
   — Да свободная ли ты, красавица моя? — спросил главный.
   Покрывало сорвано, вот они — мои губы. Открыты перед ним, перед его губами, его языком. В его глазах свободная женщина без покрывала — все равно что рабыня. Я взглянула на него.
   — Отпусти петлю, — велел он державшему ремень воину.
   Тот повиновался. Ремень свободно повис на моем запястье.
   — Свободной женщине не пристало ходить на привязи, — объяснил он мне.
   Обошел вокруг меня, разглядывая пристально, словно раздевая.
   — Ты свободная, красавица моя? — Вынул из ножен меч. Я вздрогнула. — Свободная? — Меч коснулся моей левой лодыжки, медленно, словно любопытствуя, пополз вверх, поднимая подол платья. — Надеюсь, — проговорил он, — ради твоего же блага, что ты свободная. Иначе добра не жди.
   Меч скользил вверх по ноге. Платье поднималось все выше.
   — Сними туфли, — приказал он.
   Я, дрожа, повиновалась.
   Еще выше, еще, вот лезвие меча уже у колена.
   Три рабыни не спускали с меня встревоженных глаз.
   Вот платье уже на дюйм выше колена.
   — Для свободной, — пробормотал он, — ты довольно хорошенькая.
   — Предводитель! — позвали снаружи. — Люди готовы.
   — Сейчас приду, — бросил он и снова внимательно посмотрел на меня. Кажется, разозлился.
   — Ты нас одурачила, — вкрадчиво начал он. В голосе зазвучала неприкрытая угроза, — так что надеюсь, что ты свободная.
   Лезвие поползло еще выше. Меня трясло.
   — Однако, — заметил он, — ножки ничего. Вполне подходящие для рабыни. А может, это и есть ножки рабыни?
   Все. Подол поднят до бедер. Кожу холодит сталь. Негодующе вскрикнули мужчины. Отпрянули, задыхаясь от ужаса, рабыни.
   — Так я и думал, — объявил главный. Отступил назад, но меч в ножны не убрал. — Даю тебе двадцать инов, чтобы снять одежду свободной женщины и обнаженной лечь у моих ног.
   Обезумев от отчаяния, я, рыдая, сорвала с себя платье и бросилась к его ногам. Он горианин, мужчина, хозяин. Я — рабыня.
   — Поза связывания! — прорычал он.
   Я лежала, распростершись у его ног. Для лежащей девушки поза связывания означает скрещенные за спиной руки и сдвинутые лодыжки. Я мгновенно приняла требуемую позу.
   Никаких чувств не отразилось на его лице. Да и для всех присутствующих ровно ничего особенного в этом не было. Кто я? Всего лишь лежащая у ног мужчины рабыня, которой велено принять позу связывания. Никто, включая и меня самое, ничего другого и не ожидал. Неповиновение? Немыслимо! Рабыни на Горе повинуются всегда.
   Повернувшись к двум мужчинам, главный что-то отрывисто проговорил. Потом обратился к рабыне. Та, встав перед ним на колени, выслушала приказание и вышла из шатра.
   Снаружи слышались мужские голоса, звенело оружие.
   В шатер привели девушку, которую недавно на наших глазах высекли и привязали к колесу повозки. Взглянув на меня, бедняжка отошла в сторонку и пристроилась в уголке. Вернулась другая рабыня.
   Меня так и не связали, но я по-прежнему неподвижно лежала все в той же позе. Стоит шевельнуться — могут убить.
   Собираясь выйти из шатра, чтобы возглавить своих людей, предводитель остановил взгляд на мне.
   — Свяжи ее, — словно запоздалая мысль только что пришла ему в голову, бросил он одному из мужчин.
   Мне связали за спиной запястья — тем же самым ремнем, на котором приволокли сюда.
   Главному подали шлем. Пинком он перевернул меня на спину и присел рядом на одно колено. Мне в живот уткнулось острие меча.
   — Мы с тобой еще увидимся, — пообещал он, — малышка кайира.
   Он надавил на рукоять, лезвие вот-вот вонзится в кожу. Я поморщилась от боли.
   — Говори! — велел он.
   — Да, хозяин, — глотая слезы, ответила я.
   — Из варваров, — предположил кто-то из мужчин.
   — Да, — вставая, согласился главный.
   — Но хорошенькая, — добавил мужчина.
   — Да, — признал главный, глядя на меня, связанную, лежащую у его ног. Надел шлем, повернулся и вышел.
   В шатре остались одни рабыни. Избитая, не обращая на меня внимания, скрючившись лежала в углу, другие злобно глазели на меня. Одна из них, прошипев «кейджера», потерла ссадину на плече. Я с плачем отвернулась. Рабыня. Пленница во вражеском шатре.
   Вот тебе и романтика рабства! У меня вырвался горестный стон. Использовали как приманку, как пешку в какой-то игре. Пожертвовали, точно простой рабыней. Разве мой хозяин не любит меня? Неужели ему до меня нет никакого дела? Неужели чувства мои безответны? Брошенная, никому не нужная рабыня! Я давилась рыданиями.
   Судя по звукам, мужчины уходили из лагеря. Теперь бивак пуст — не считая раненых и рабынь, одна из которых — я.
   «Дина!» — бросила мне девушка с ушибленным плечом. Ну да, увидела клеймо, дину, цветок рабынь. Девушек с таким клеймом часто называют Динами. В ее устах это имя звучало как оскорбление. «Дина» — самое распространенное на Горе клеймо. Таким клеймят самых обычных рабынь, ничем не примечательных.
   В лагере тихо.
   Девушка подошла ближе.
   — Дина, — повторила она, пнула меня ногой и, вернувшись к подругам, запричитала: — Бедная госпожа! Как ее жалко!
   Я прислушалась к ночным звукам. Гудят насекомые, слышатся крики флиров.
   А вдруг снова начнут бить, пинать? Я осторожно попробовала пошевелить запястьями и лодыжками. Бесполезно. Меня связали не веревкой — ремнем. Узлы простые, но крепкие — воины умеют затягивать такие. Минимум средств — максимум эффекта. Горианский воин связал меня — крепче некуда.
   Снова в ночи прокричал флир.
   Я рывком привстала.
   Закричавшие было рабыни мгновенно смолкли. Каждой к горлу приставлен меч.
   Сквозь прорезанную в шелковистой стене прореху в шатер, сопровождаемый своими воинами, вошел мой хозяин.
   В руках у одного из мужчин — длинная цепь с множеством колец для запястий.
   — Хозяин! — пытаясь сесть, в восторге закричала я. Присев рядом, он разрезал мои путы. Я бросилась к его ногам, прижалась губами к его сандалиям. «Хозяин!» — от радости я не могла сдержать слез. Вернулся! Не бросил меня! Но он, оттолкнув меня, стал отдавать приказы своим людям. Четверо испуганных рабынь — и та, которую высекли, тоже — съежились под лезвиями мечей в центре шатра. Кто-то из мужчин вышел наружу.
   — На колени, на цепь! — приказал один из мужчин.
   Девушки, выстроившись гуськом, встали на колени. На цепи, что он принес, болталось шесть колец для запястий. Первой он поставил ту, которую высекла леди Сабина.
   — Левое запястье! — прозвучала команда,
   Испуганные рабыни подняли левые руки. Мужчина принялся защелкивать на них железные кольца, но на первую надел второе кольцо. Так что, когда все четверо были прикованы к цепи, первое и последнее кольца на ней остались свободны.
   — Встать, рабыни! — велел мужчина. — Опустить цепь! Девушки встали друг другу в затылок, опустив руки.
   Я услышала, как в повозку впрягают боска. Еще одного, похоже, освободив от пут, отвели в лес.
   Интересно, они подожгут лагерь? Скорее всего, нет. Шелка и холсты вспыхнут ярко — неприятель слишком скоро поймет, что случилось. Чтобы отвлечь врага, воины моего хозяина оставили в лесу заметные следы, а потом, сделав круг, вернулись в лагерь. Пройдет немного времени, и след обнаружить станет все труднее, потом он вообще исчезнет, а охотничьих слинов в лагере нет. Пока преследователи обнаружат обман, отряд во главе с хозяином уже вернется в свой лагерь, а оттуда, переждав немного, уйдет в другом направлении. Хозяин собрался выйти наружу. Я хотела бежать за ним, но он оттолкнул меня. Я должна остаться здесь. Он ушел.
   Мужчина, приковавший девушек к цепи, отступив назад, осмотрел своих подопечных.
   — Можно говорить? — взмолилась первая, та, которую высекли.
   — Говори, — снизошел он.
   — Я ненавижу свою хозяйку, — заговорила она, — я хочу любить тебя, хозяин!
   — Тебе не нравится быть рабыней у женщины? — спросил он.
   — Я хочу любить мужчину! — плача, отвечала рабыня.
   — Бесстыдница! — выкрикнула девушка, стоявшая последней, та, что сокрушалась о хозяйке, та, что пнула меня и назвала Диной.
   — Я женщина, я рабыня! — стенала первая. — Мне нужен мужчина! Хочу мужчину!
   — Не бойся, рабыня, — ухмыльнулся конвоир, — когда понадобится девка, мимо тебя не пройдут.
   — Спасибо, хозяин, — гордо выпрямив спину, ответила она.
   — Нахалка! — все ворчала другая.
   — Можешь причесывать всякое купеческое отродье, если тебе нравится, — отрезала первая, — а я буду голой танцевать перед мужчинами.
   — Рабыня! — Возмущению девицы не было предела.
   — Да, рабыня! — гневно и гордо провозгласила первая.
   Послышался скрип повозки — ее вывозили из лагеря. Наверно, доверху нагружена богатым приданым леди Сабины из Крепости Сафроникус. Где сама благородная дама, я понятия не имела, но скорее всего — в надежном месте, может быть, с кляпом во рту и с завязанными глазами стоит где-нибудь, привязанная к дереву. Интересно, ей позволили остаться одетой?
   — Ноги у тебя красивые? — спросил конвоир вторую девушку в цепочке.
   — Да, хозяин, — с улыбкой ответила она.
   — Знаешь, что полагается, если врешь свободному мужчине?
   — Сам посмотри, хозяин, — смело предложила та, по-прежнему улыбаясь. — Вот увидишь, бить меня не придется.
   Стоявшая последней негодующе вскрикнула.
   Вынув нож, мужчина отхватил подол ее струящегося белоснежного платья, и теперь оно, соблазнительно короткое, словно дразня, едва прикрывало ноги.
   — Бить тебя не придется, — признал он.
   — Спасибо, хозяин, — отвечала девушка.
   Последняя в цепочке, возмущенно фыркнув, вскинула голову.
   — А у тебя красивые ноги? — обратился мужчина ко второй девушке.
   — Не знаю, хозяин, — прошептала та, — я всего лишь служанка женщины.
   — Посмотрим, — объявил мужчина, и ее строгое одеяние в мгновение ока превратилось, как и у первой, в коротенький балахончик рабыни.
   — Можно говорить? — подала она голос.
   — Говори, — разрешил мужчина.
   — А у меня… красивые ноги? — выдавила она.
   — Да, — ответил он.
   — Девушка довольна, — проговорила она, выпрямившись, как и остальные.
   — Бесстыжие вы все! — напустилась на них та, что стояла последней.
   — А ты? — полюбопытствовал мужчина.
   — Я — рабыня женщины, — гордо объявила она. — Я выше этого. — На конвоира она и не глядела. — У меня есть чувство собственного достоинства!
   — Рабыне чувство собственного достоинства не полагается, — отчеканил он. — Ну-ка, посмотрим на твои ножки. — Взмах ножа — и от ее платья остались лишь коротенькие пикантные лохмотья. Теперь, хоть она и служанка благородной дамы, ее ноги открыты на всеобщее обозрение.
   — Замечательные ножки, — причмокнул он.
   Она вздрогнула, но мне показалось, что такая оценка не так уж для нее неприятна. Каждой женщине хочется нравиться мужчинам.
   — Я… хочу быть рабыней женщины. — В ее голосе, показалось мне, зазвучали нерешительные нотки.
   — Ты так боишься мужчин? — спросил он.
   Она не ответила.
   — То, чего хочешь ты, не имеет значения. — Он в упор взглянул на нее. — Так?
   — Так, хозяин.
   Он провел ладонью по ее шее, по подбородку.
   — Тебе никогда не хотелось, чтобы к тебе прикоснулся мужчина?
   — Иди ко мне! — звала первая. — Я буду тебя любить, как никто никогда в жизни не любил!
   — Он ко мне притронулся! — завопила последняя.
   — Вот распутница! — расхохоталась первая.
   Мужчина подошел к первой девушке и стиснул ее в объятиях. Вскрикнув от наслаждения, она прижалась к нему всем телом, тая от желания, готовая отдаться. Он жадно поцеловал ее — вот-вот, позабыв обо всем, они рухнут на пол и предадутся неистовым ласкам.
   — Я тоже могу целовать! — закричала последняя. — Хозяин! Прошу тебя, хозяин!
   — Нет! — стонала первая. — Она — ничто. Не уходи. Я такая горячая! Вот увидишь — до сих пор ты и не знал настоящих ласк рабыни!
   Из лагеря — судя по звукам — вывозили вторую повозку. Наверно, с провиантом — подумала я тогда. Но, как потом оказалось, драгоценное приданое разложили по двум повозкам, выбросив из одной провизию — чтобы была полегче и двигалась быстрее.
   В шатер вошел мой хозяин.
   — Потом с ней побалуешься, — бросил он воину, держащему в объятиях закованную в цепи рабыню. Тот неохотно оттолкнул стонущую девушку.
   — Слушаюсь, предводитель, — с ухмылкой гаркнул он.
   — Когда нас начнут насиловать, когда придет время ублажать мужчин, — молила первая, та, которую он только что обнимал, — возьми меня первой, позволь служить тебе.
   — Уж не забуду, шлюшка моя, — обещал мужчина.
   — Спасибо, хозяин, — прошептала девушка.
   — И Донну не забудь, — заговорила вторая.
   — И Чанду, — добавила третья.
   — И Марлу, — послышался голос четвертой.
   — Но сначала — Лена, — отчеканила первая.
   Мужчина взглянул на четвертую в ряду девушку. Под его взглядом она выпрямилась. Левое запястье плотно охвачено железным кольцом, она на цепи, прикована вместе с остальными.
   — И Марлу? — спросил он.
   — И Марлу, — ответила она.
   — Разве ты не рабыня женщины?
   — Оставь мне местечко у твоих, ног, хозяин. Я рабыня мужчины.
   Мой хозяин обошел скованных цепью девушек.
   — Четверо красоток, — проговорил он, — неплохой улов. Позабавимся вволю, а потом продадим за хорошую цену.
   Как естественно прозвучали для меня эти слова! И как ужаснули во мне земную женщину! Почему здешние мужчины и не думают хоть как-то завуалировать свое превосходство? Почему не притворяются, что его и в помине нет? Почему не прячут его? Почему не желают отречься от права первенства, с рождения дарованного им природой? Почему не стараются превратиться в слабые, жалкие создания, не терзают, не обделяют самих себя, как мужчины Земли, что кичатся своими подавленными, угнетенными инстинктами? Недостает смелости быть ведомыми? Не хватает силы быть слабыми?
   — На цепь ее, — взглянув на меня, приказал мой хозяин.
   Я окаменела. Эта цепь — не для меня! Я — его девушка! Не какая-то новая рабыня. Я хорошо служила ему.
   Мужчина свистнул, словно подзывая ручного слина, взялся за железное кольцо — последнее в ряду. Я, разозленная, поспешила к нему.
   — Надо торопиться, — сказал хозяин.
   На моем левом запястье защелкнулось металлическое кольцо. Я на цепи.
   Подумать только! Посадили на цепь вместе с новенькими! Цепь, провисая, болталась между моим наручником и кольцом на запястье стоящей передо мной девушки. Меня трясло от злости. Прикована накрепко, не убежать.
   Хозяин взглянул на меня.
   Я опустила глаза. На мне — его цепь.
   Он отвернулся, шагнул к прорези в задней стене шелкового шатра, не оглядываясь, откинул полог и исчез в темноте.
   — Марла не пожалела бедную рабыню, когда та была беззащитна, — пробормотала девушка впереди меня. — Марла виновата. Прости Марлу.
   — Что? — изумилась я.
   — Марла виновата, госпожа, — повторила она. — Пожалуйста, прости Марлу.
   Да она не на шутку испугана!
   Вот странно: называет меня госпожой, трясется от страха. Да нет, все правильно. Ей есть чего бояться. Это она назвала меня Диной, пнула меня, связанную. А теперь она — собственность моего хозяина, по сравнению со мной — новая рабыня. Куда помимо собственной воли она угодила, что ее здесь ждет — она пока не знает. Может, тут на каждом шагу — опасность, столь же реальная, как кандалы на ее руке? Может, я старшая рабыня? Может, выше ее? Может, наделена правом наказать ее плетьми за непослушание, как Этта может наказать меня? Буду ли я с ней жестока? Заставлю ли ее страдать? А может, ей удастся так угодить хозяевам, что они приблизят ее к себе и защитят от моей мести? К тому же она стоит прямо передо мной, и это тоже дает мне над ней власть. Захочу — превращу весь поход в пытку, могу неожиданно пнуть, ударить. Так что страхи ее вполне понятны.
   — Я тебя прощаю, — сказала я.
   В то же мгновение она надменно выпрямилась и, казалось, перестала обращать на меня внимание. Решила, наверно, что бояться нечего, что мною можно пренебречь. Я разозлилась. Наверняка считает, что она красивее — возможно, вполне справедливо — и скоро станет выше меня по положению. Раз ей нечего меня бояться — значит, сможет, ничего не опасаясь, всевозможными уловками расположить к себе мужчин. Между рабынями всегда идет борьба за мужское внимание. Каждая норовит угодить, обойти остальных. Чтобы жилось получше — старайся ублажить хозяина. Станешь ли ты нежно лелеемой игрушкой для любовных утех или кухонной девкой — зависит от тебя самой. Горианские мужчины в отличие от земных собратьев не утруждают себя заботой о женщинах, которые им не нравятся. Хотя они и небесполезны, и тоже служат хозяевам: до седьмого пота трудятся на кухне, гнут спину за ткацким станком, закованные в цепи, надрываются в поле, выращивая сул. Мало кто из девушек, отведав каторжного труда в поле или в ткацкой мастерской, не станет умолять хозяина продать ее — может, на этот раз повезет, может, следующему хозяину она приглянется.
   Но какова эта нахалка впереди! Расправила плечи — гордо, кичливо, все ей нипочем! А почему, собственно, я ее простила? Как-то само собой получилось, вроде бы вполне естественный поступок. Конечно, и это может быть не во вред. Допустим, она красива и мое верховенство лишь временно — тогда мы поменяемся ролями. Вдруг, проведя с ней ночь, хозяин вручит ей плетку? Или в следующий раз меня поставят в цепочке впереди нее?
   И все же я злилась. Не обращает на меня внимания! Дешево же досталась ей победа!
   Я яростно пнула ее и замерла, будто ничего не случилось. Она испуганно вскрикнула. Охранявший нас воин собирал из стоящих тут и там ларцов драгоценности и сделал вид, что ничего не заметил. Хозяевам не пристало вмешиваться в склоки рабынь. Пусть себе устанавливают внутреннюю субординацию — лишь бы не поранили друг друга, не оставили шрамов — такую рабыню дорого не продашь. Это уже проступок серьезный, на него закрывать глаза не станут.
   Моя соперница съежилась, сникла. Куда делись гордость и надменная осанка? Просто испуганная рабыня в цепях. Стоит передо мной, что хочу — то и сделаю.
   — А я ведь могу и не простить, — процедила я.
   — Марла умоляет: прости, госпожа, — зашептала она.
   — Могу простить, а могу и нет.
   — Да, госпожа. — Она снова затряслась от страха. Даже цепь у руки подрагивала. Вот и хорошо. Будет меня бояться — не посмеет подлизываться к хозяину. Марла красивая. Как сладостны, должно быть, для мужчин ее объятия! Наверно, я ревновала.
   Наш охранник, собрав драгоценности из ларцов, завязал их в шарф и перебросил его через плечо. Ухмыльнулся, встретившись со мной взглядом. Я с улыбкой опустила глаза.
   — Надо торопиться, рабыни, — объявил он. Мы приготовились пуститься в путь. Я посмотрела на него — он в мою сторону не глядел.
   Горианин. Мужчина. Не то чтобы он осмеливался быть мужчиной. Нет, он им просто был — и все.
   — Внимание! — скомандовал воин. — Выступаем!
   Подняв руку, точно собираясь подать сигнал, он держал ее над своим бедром.
   Мы напряженно ждали.
   Как ни странно, хоть я и землянка, но этот мир, мир мужчин, сильных, как ларлы, чувства противления во мне не порождал. Вот такими они мне и нравились — величавыми, гордящимися своей властью. Казалось, я — неотъемлемая часть их мира. Лишь в мире настоящих мужчин могут существовать настоящие женщины.
   Запястье стянуто кольцом, с него свисает цепь.
   Конвоир резко хлопнул ладонью по своему правому бедру. Мы, рабыни, тронулись в путь, с левой ноги, чтобы шагать в такт.
   Мы — собственность.
   Мужчина пропустил нас вперед — он пойдет замыкающим, будет охранять. Проходя мимо него, я вдруг почувствовала дрожь в коленях. Попыталась коснуться его плечом, но он грубо отшвырнул меня в сторону. Не хочет, чтобы я к нему прикасалась. И я, и остальные должны подождать — может, потом он позволит нам ласкать его.
   У меня из глаз брызнули слезы. Я хотела коснуться его, а он не позволил! Такова его воля, воля мужчины. Он решает.