Норман Джон. Рабыня Гора

   Зажатая между балками, она принялась отчаянно извиваться на девичьей дыбе.
   — Мужчина, — продолжал он, — должен быть хозяином в собственном доме. Даже если выбрал себе подругу. Для того и нужна подруга, чтобы поддерживать, помогать, а не козни строить.
   — Я была плохой подругой, — прошептала она. — Постараюсь, чтобы рабыня из меня получилась лучше.
   — Сочту я нужным — стану добиваться места окружного головы, — отрезал Турнус. — Нет — значит, нет.
   — Как угодно хозяину, — ответила Мелина, его рабыня.
   — Быть хорошей подругой ты так и не научилась.
   — Искусству быть рабыней стану учиться усерднее, — обещала Мелина.
   — И начнешь завтра же утром, — заявил он, — когда тебя публично высекут.
   — Да, хозяин, — прозвучало в ответ. Он положил ладонь на ее тело.
   — Было время, я тебе нравилась, — проговорила она.
   — Да, — согласился он, — это верно.
   — Мое тело кажется тебе привлекательным, хозяин?
   — Да, — ответил Турнус.
   — К тому же я сильная. Могу одна тащить плуг. Турнус улыбнулся.
   — Оставь меня здесь, хозяин, — взмолилась она снова.
   — Зачем?
   — Я люблю тебя.
   — Знаешь, какое наказание полагается за ложь?
   — Я не лгу, хозяин. Я действительно тебя люблю.
   В деревнях солгавшую рабыню могут, например, бросить на съедение голодному слину. И Турнус, уличи он рабыню во лжи, не сомневаюсь, сделал бы это с легким сердцем.
   — Как ты можешь любить меня? — спросил он.
   — Не знаю, — прошептала она. — Удивительное чувство. Противостоять ему я не в силах. Я долго лежала здесь в колодках. И о многом передумала.
   — Завтра, — бросил Турнус, — тебе придется гораздо меньше думать и больше работать.
   — Много лет назад я любила тебя, но как свободная женщина. Потом, довольно долго, не любила, презирала даже. И теперь, через столько лет, снова испытываю это чувство, только теперь это стыдная, беспомощная любовь невольницы к хозяину.
   — Утром тебя высекут, — отчеканил Турнус.
   — Да, хозяин. — Она подняла на него глаза. — Ты сильный. И властный. Стал ли ты окружным головой, нет ли — ты великий человек. Мне застила глаза моя свобода. Я перестала замечать твою мужественность, не понимала, чего ты стоишь. И интересовал меня не ты сам по себе, а то, чем ты мог бы стать, чтобы меня возвысить. Для меня ты был не человеком, а средством потешить свое тщеславие. Жаль, что я, твоя подруга, не умела радоваться тебе самому, не умела ценить в тебе человека. Жаль, что только и думала о том, кем ты мог бы стать. Никогда не знала тебя по-настоящему. Видела лишь образ, что сама выдумала. Ни разу не попыталась взглянуть на тебя открытыми глазами. А попыталась бы — может, увидела бы тебя в истинном свете..
   — Ты всегда отличалась недюжинным умом, — заметил Турнус.
   В ее глазах стояли слезы.
   — Я люблю тебя, — проговорила она.
   — Я отдаю тебя селу. Будешь общинной рабыней, — сообщил он.
   — Да, хозяин.
   — На ночь тебя будут запирать в клетку для едина. Есть будешь что подадут. Станешь прислуживать в хижинах, в каждой по очереди.
   — Да, хозяин.
   Он все смотрел на нее.
   — Можно говорить? — спросила она.
   — Да.
   — Нельзя ли, хотя бы иногда, мне служить и моему хозяину?
   — Может быть, — уже отворачиваясь, бросил Турнус.
   — Прошу тебя, хозяин!
   Он повернулся. Взглянул ей в глаза.
   — Прошу тебя, возьми свою рабыню.
   — Давненько ты не просила меня о близости, — не сводя с нее глаз, сказал Турнус.
   — Умоляю, хозяин, — прошептала она, всем телом приподнимаясь над балками. — Умоляю!
   Мы отвернулись. Турнус торопливо и грубо овладел распятой на дыбе рабыней.
   Кончил. Обессиленная, она едва переводила дух.
   — О, хозяин! — вскрикнула она и еще раз, чуть слышно: — Хозяин…
   — Молчи, рабыня, — приказал Турнус.
   — Да, хозяин. — И женщина в ошейнике смолкла.
   Никогда, наверно, Турнус не обнимал ее так властно, с такой безудержной силой. Конечно, много лет назад он любил ее, свободную женщину, бережно и нежно. Но той неукротимой, необузданной похоти, что рождает в мужчине беспомощно распростертое тело рабыни, ей, верно, доныне изведать не доводилось. Так ею не обладали никогда. Раздавленная, испуганная, ошеломленная, в благоговейном ужасе следила она глазами за Турнусом. Я видела: ей хочется окликнуть его, молить, чтобы вернулся. Но она не смела. Ее ждет кара. Завтра утром времени хватит — высекут ее основательно.
   Между тем Турнус одернул тунику. Повернулся ко мне. Под взглядом свободного мужчины я преклонила колени.
   — Я подарил тебя Тулу Поварешечнику.
   — Да, хозяин, — ответила я.
   — Ему посулили тебя в уплату за снадобье, которое он дал кое-кому из нашего села. Снадобьем воспользовались, хотя надежд, что возлагало на него купившее его лицо, оно и не оправдало. Стало быть, от имени этого человека, который, на свое несчастье, оказался ныне в рабстве и сделок заключать больше не может, я отдаю тебя в обмен на этот порошок.
   — Да, хозяин.
   Скованные железом руки сжались в кулаки. В обмен на щепотку грошового порошка! Как же так? Да за меня по меньшей мере пару медных тарсков дадут, уж это точно!
   — Но этот порошок ничего не стоит! — возмутилась я.
   — Но и ты, крошка Дина, не стоишь ничего! — откинув голову, Турнус расхохотался.
   — Да, хозяин, — кипя от злости, пробурчала я. Он повернулся к Ремешку:
   — Объявляю тебя любимой рабыней. Будешь спать в моей хижине и вести хозяйство.
   — Рабыня очень благодарна, хозяин, — выдохнула она.
   — И еще, — добавил он, — будешь старшей над рабынями. Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились к ней с объятиями и поцелуями.
   — Мы так рады за тебя! — щебетала Турнепс.
   — Я — старшая рабыня, — проговорила Ремешок.
   — Я так за тебя рада, — твердила Редис.
   — Принеси плетку! — велела Ремешок.
   — Ремешок? — Редис изумленно замерла.
   — Принеси плетку!
   — Да, госпожа. — И Редис бросилась исполнять приказ. Вскоре вернулась, вложила плетку в руку Ремешку.
   — На колени! — приказала всем троим Ремешок. Девушки пали на колени. — Выстроиться в ряд! На четыре хорта друг от друга! Лицом к хозяину! Прямее! — Она выровняла ряд. Пнула Редис по коленям. — Выпрямить спины, руки на бедра, животы втянуть, головы выше! — Рукояткой плетки она ткнула Верров Хвост в живот. Та подобралась. Турнепс дважды досталось по подбородку. Она вскинула голову. В глазах — смятение. Но стоят ровно, красиво. Ремешок спуску не даст!
   — Твои рабыни, хозяин, — обратилась она к Турнусу.
   — Превосходно! — похвалил Турнус, оглядев коленопреклоненных рабьшь. Девушки стояли, не смея пальцем шевельнуть. Ничуть не сомневаюсь: заметь Ремешок хоть тень неповиновения, хоть намек — от души высечет любую. Турнус ухмыльнулся. Ну, теперь, пожалуй, жди чудес! — Можешь, если хочешь, отправить их в клетку, — разрешил он.
   — Да, хозяин, — ответила Ремешок. Теперь, наверно, ради обожаемого хозяина все что можно выжмет из его рабынь. И уж конечно, когда Мелине, общинной рабыне, придет очередь служить в хижине Турнуса, она и с нее семь шкур спустит. Уж Ремешок проследит, чтобы Медина в лепешку расшиблась для хозяина — на то у нее и плетка.
   — Можешь встать, Дина, — сказал мне Туп Поварешечник. Я встала.
   — Можете проститься с рабыней, с которой жили в одной клетке, — снизошла Ремешок.
   Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились ко мне, обнимали, целовали, желали удачи. Пожелала им удачи и я.
   — Рабыни, в клетку! — распорядилась Ремешок.
   — Нам надо в клетку, — сказала мне Редис. — Удачи тебе!
   — И тебе удачи, — ответила я. — Удачи вам всем.
   И девушки поспешили к клетке. Ремешок с плеткой в руках подошла ко мне. Обняла, поцеловала.
   — Удачи тебе, Дина.
   — И тебе удачи, госпожа! — Что ж, она теперь старшая рабыня, значит, для меня — госпожа.
   Ремешок ушла — запереть на ночь рабынь в клетке. Подошел Турнус. Я смотрела на него со слезами на глазах.
   — Не место тебе в деревне, крошка Дина, — Он потрепал меня по голове. — Дни здесь слишком долго тянутся, и работа тяжеловата. Это тело создано, чтобы доставлять наслаждение. Твое место у ног мужчины.
   — Да, хозяин, — отвечала я.
   — Пойдем, рабыня. — Туп Поварешечник уже тянул меня за руку. Я остановилась, обернулась, выдираясь из его руки.
   — Я желаю тебе удачи, хозяин, — сказала я Турнусу.
   — Даже плуг не можешь тащить, — бросил он в ответ.
   — Никудышная я скотина, — согласилась я.
   — Ты не скотина. Ты — луг.
   Я потупилась, зардевшись. Да, не мне возделывать землю. — Возделывать должны меня.
   — Удачи тебе, крошка рабыня, — сказал на прощание Турнус.
   — Спасибо, хозяин.
   Ладонь Тупа Поварешечника крепче сжала мою руку.
   — Придется бить? — спросил он.
   — Нет, хозяин, — испуганно пролепетала я, спеша вслед.
   У ворот села стояла его тележка. Два огромных колеса, длинные ручки.
   Дозорный распахнул перед нами ворота.
   Туп, к моему удивлению, не привязал меня сзади к тележке. Нет, освободив меня от наручников и бросив их в ящик на борту тележки, он поставил меня впереди, между длинными ручками.
   — У меня не хватит сил тащить тележку, — растерялась я.
   Но, достав из другого ящика две пары наручников на цепях, он пристегнул мои руки к ручкам тележки, левую — к левой, правую — к правой. Между запястьем и ручкой — цепь около фута длиной.
   — Я не смогу тащить тележку, хозяин, — уверяла я.
   Спину обжег удар хлыста. Я вскрикнула. Схватилась за ручки, налегла что было сил, сгибаясь от тяжести, зарываясь ступнями в дорожную пыль.
   — Не могу, хозяин! Еще удар.
   Отчаянно вскрикнув, я вытащила тележку Тупа Поварешечника из ворот и поволокла дальше, на пыльную дорогу, прочь из Табучьего Брода.
   На спину упала капля дождя. Редкие капли забарабанили по земле. Я взглянула в небо. В вышине стремительно неслись громады облаков. За ними — три луны. Дождь припустил сильнее. Промокли волосы, по нагому телу стекали капли. А я все тащила тележку. И вот хлынуло как из ведра. Я поскользнулась. Толкая колеса, Поварешечник помогал мне тянуть тележку по раскисшей грязи. Наконец мы остановились переждать ливень. Туп отстегнул наручники, и вместе мы забрались под тележку.
   — Вот и кончилась засуха, — сказал Туп Поварешечник.
   — Да, хозяин, — поддакнула я. — Можно мне конфетку, хозяин? — спросила я немного погодя. Я не забыла этот волшебный вкус — тогда, под хижиной Турнуса. Всего лишь грошовый леденец — а как дорог! Не часто жизнь балует рабыню такими подарками.
   — Очень хочется? — спросил Туп.
   — Да, хозяин.
   Он опрокинул меня в грязь между колесами.
   — Заслужи!
   — Да, хозяин, — прижимаясь к нему, прошептала я.
   С дивного темного неба низвергались потоки дождя. Ни деревьев, ни дороги…

Глава 10. МЕНЯ ВЕДУТ ПРОДАВАТЬ

   Я вынырнула из озерца и заплескалась в воде. С шеи к берегу тянулась веревка.
   — Мойся как следует, Дина! — прокричал Туп Поварешечник. — Чтоб сверкала вся!
   — Да, хозяин, — отозвалась я.
   На берегу, стоя на коленях, я вымыла голову. Потом мне было позволено искупаться в озере, вымыться. Шрамы от побоев, что нанесли Брен Лурт и его бандиты, зажили. Осталось только четыре метки от кнута, которым Туп Поварешечник подхлестывал меня, чтобы поживее тащила тележку. Да и они уже почти сгладились. В основном подгонял он меня просто шлепком ладони. В общем, обращался со мной неплохо.
   То и дело заходя в попадающиеся по пути деревеньки, мы двигались к Ару. Тулу нужно было пополнить припасы. Хорошо, что он не продал меня крестьянам. Видно, уготовил мне иную судьбу.
   Как обрадовалась я, когда мы добрались до тракта! Ровный, широкий, точно утопленная в землю стена. По такой дороге и тележку тащить куда проще. Я вздохнула с облегчением. Все чаще тут и там виднелись деревушки, вдоль дороги то и дело попадались таверны и постоялые дворы. Радовали проходящие мимо обозы, селяне, погоняющие запряженных в повозки бос-ков. Тащившие фургоны огромные тарларионы в увешанной колокольчиками сбруе пугали меня. Однажды мимо прошел большой — повозок четыреста — караван, везущий скованных цепями рабынь богатого торговца Минтара. Встретился и караван поменьше — мимо протащились несколько поврежденных, изуродованных огнем повозок с товаром и ранеными. Между повозками пешим ходом шли вереницей сорок рабынь. Шеи скованы цепью, руки связаны за спинами. Бредут понурив головы. Есть красивые.
   — Что стряслось? — спросил Туп Поварешечник.
   — Налетчики из Тревы, — ответил сидящий в повозке мужчина с перевязанным плечом.
   Поначалу мы держались ведущего к Ару тракта, через каждый пасанг размеченного каменными столбиками. За двести пасангов до Ара свернули и пару дней шли по проселку. Как оказалось, здешние места тоже заселены довольно густо.
   Теперь тележка Тупа Поварешечника стояла у хижины знакомого крестьянина.
   Я плескалась в озерце.
   Поодаль неясно вырисовывались белые стены — Турмусовы Камни, торговая застава Турий. Здесь по соглашению между городами хранятся запасы товаров для Ара и его земель. Такие заставы — торговые, не военные — на Горе не редкость. Возводят их, чтобы оградить заезжих купцов и их товар от неожиданных опасностей в чужом краю. Сама Турия, один из крупнейших торговых центров Гора, лежит далеко на юге, в средних широтах южного полушария.
   — Смотри, Дина! — Туп Поварешечник указал куда-то вверх.
   Высоко над нами пролетали четыре тарна с седоками. Сбоку от каждого развевалось желтое полотнище — знак перемирия.
   — Бьюсь об заклад, в Порт-Кар летят, — сказал Туп, — там сядут на корабль — и в Кос.
   Между Аром и Косом — я слышала — идет война из-за того, что Кос якобы поддерживает орудующих на Воске пиратов. Воск — полноводная река, течет на запад, впадает в море Тасса, образуя обширную разветвленную дельту. Вражда эта, судя по всему, главным образом экономического свойства: города-соперники оспаривают право вести на берегах Воска монопольную торговлю. Ар претендует на южный берег. Кос же и другой крупный приморский убарат, Тирос, издавна торгуют с купцами спорных земель, сообщаясь с ними посуху. Летящие по небу тарны исчезли вдали. Я смотрела им вслед. Летающих на тарнах людей я видела не впервые. Туп Поварешечник дважды показывал мне это диво, когда мы шли по тракту к Ару. Гонцы, наверно. Обычный способ связи для Марленуса Арс-кого и других убаров.
   Мелькнула мысль о Клитусе Вителлиусе. Отшвырнул как тряпку! Ненавижу!
   Веревка на шее задергалась.
   — Иду, хозяин! — отозвалась я.
   Вылезла на берег. Поварешечник привязал мою веревку к дереву, подал мне полотенце. Я принялась вытираться.
   — Чтоб вся сверкала, Дина, — напомнил он.
   — Да, хозяин.
   Вдали высились стены заставы. Турмусовы Камни. Интересно, сколько он за меня выручит? Никогда еще меня не продавали.
   — К хозяину будь повнимательнее, — поучал Туп.
   — Да, хозяин.
   Он протянул мне гребень с редкими зубьями. Не отводя глаз от стен заставы, я длинными взмахами расчесывала спутанные волосы. Высокая стена, величественная. Там, за этими стенами, мой будущий владелец.
   В здешней деревушке у Поварешечника приятель. У него мы ночевали. Там оставили тележку. Этим утром тащить ее мне не пришлось. Надо было выглядеть свежей, отдохнувшей.
   — Причешись получше. — Туп вынул щетку.
   — Да, хозяин.
   Но вот волосы мои приведены в порядок, Туп убрал щетку и гребень в сумку.
   Внимательно оглядел меня. Я смущенно зарделась под оценивающим взглядом горианина. Веревка на шее — вот и все мое одеяние.
   — Встань, как подобает рабыне!
   Я выпрямилась, подняла голову, втянула живот, развернула бедра. Ни одна женщина не умеет стоять так красиво, как германская рабыня.
   — Превосходно! — причмокнул Поварешечник.
   — Хозяин доволен?
   — Да.
   — Значит, и рабыня довольна.
   — Взгляни-ка. — Из кожаной сумы он вытащил небольшой сложенный мешок, в каких таскают овощи. Я озадаченно разглядывала его. Туп отвязал с моей шеи веревку. Я тряхнула волосами.
   Жестом он указал на мешок. Да, в нем носили овощи. Вот какая-то печать.
   — Надень, — велел Туп.
   Я развернула мешок. Прорезь для головы, по бокам — прорези для рук. Я натянула его через голову. Получился обтягивающий балахон. Туп подпоясал его обрывком ткани. Отступил на шаг.
   — Неплохо!
   Короткий, высоко открывает ноги. Мешковатый, конечно. На плечах кое-как болтается. Но, подпоясанный дважды обернутой вокруг талии и завязанной слева лентой, подчеркивает бедра и очертания груди. Нарочито небрежно прикрывает тело, исподволь соблазняя и маня. Расчет точен: в таком одеянии девушка кажется дешевой, но такой сладостной.
   Я залилась краской.
   — Ну-ка, — проговорил Поварешечник. В его руках я увидела нитку рабских бус. Потянулась за ними.
   — Не спеши, — остановил он меня. Я опустила руки. — Повернись.
   Я повернулась. Мужчины Гера любят собственноручно надевать на женщину украшения. Если у рабыни проколоты уши, даже серьги могут сами вдеть. Наверно, сам наденет на меня бусы, застегнет сзади. Бусы деревянные, дешевенькие, симпатичные. Приятно носить украшения. Однажды мне чуть горло не перерезали из-за «бины», рабских бус. Так до сих пор и не понимаю почему. А как-то мне привиделся странный сон про бусы — меня просили их нанизать. Что он значил, осталось для меня загадкой. Туп потянул мои руки за спину, защелкнул наручники и лишь тогда надел мне на шею рабские бусы.
   — Ты красивая, Дина, — сказал он, встав передо мной.
   — Спасибо, хозяин.
   — Ну, пошли. — И он зашагал вперед.
   Босая, со скованными за спиной руками, я, спотыкаясь, побрела вслед.
   Вскоре мы вышли на дорогу, ведущую к Турмусовым Камням. Ан спустя подошли к огромным воротам. Надо мной — высокие белые стены. Пожалуй, выше восьмидесяти футов. Какой маленькой показалась я себе! В стену встроены шесть башен: две — у ворот, еще четыре — по углам. «А может, повернуться и броситься бежать?» — мелькнуло вдруг. Нет. Руки скованы. Такой, как я, на Горе бежать некуда. Я — рабыня.
   В огромных воротах — небольшая дверца. В ней открылось окошечко.
   — Это Туп Поварешечник! — прокричал Туп.
   — Здорово, Поварешечник, — как знакомому, ответил голос.
   — Девушку привел на продажу, — указывая на меня, объяснил Туп.
   — Добро пожаловать, Туп Поварешечник!
   Дверца в огромных воротах открылась. Мы вошли. Дверца захлопнулась.

Глава 11. ДУХИ И ШЕЛКА

   — Четыре медных тарска дам, — сказал предводитель.
   — Десять, — торговался Поварешечник.
   — Шесть.
   — По рукам.
   Все тело ноет. Руки схвачены свисающими с потолка на цепи железными кольцами. Я почти подвешена, едва касаюсь каменного пола пальцами ног.
   Я голая. Тело мое по-гориански тщательно обследовали. Я продана. Несчастная.
   Взвивалась от каждого прикосновения. Билась, корчилась на цепи, молила пощадить.
   — Приручить немного надо, — буркнул предводитель, — но это мы умеем.
   Я висела на цепи, в запястья впивалась сталь. Глаза закрыты. Тело ноет.
   Я слышала, как, достав деньги из небольшого железного ящичка, предводитель отсчитал Тулу Поварешечнику плату. Тот ушел.
   — Посмотри на меня, рабыня, — обратился ко мне предводитель.
   Я открыла глаза.
   — Теперь ты турианская рабыня.
   — Да, хозяин.
   Я продана за шесть медных тарсков. Вот моя цена на Горе.
   — Ты ручная? — спросил он.
   — Да, хозяин.
   Он подошел к столу, достал из ящика расстегнутый рабский ошейник. Необычный какой-то. Такие в ходу в Турий. В основном горианские ошейники — украшенные или нет — представляют собой защелкивающееся плоское металлическое кольцо, плотно охватывающее шею рабыни. Турианские же ошейники гораздо свободнее, болтаются на шее, как обруч. За него можно схватиться и подтащить девушку к себе. Но обруч, конечно, не настолько свободный, чтобы можно было стащить его через голову. Не для того гориане надевают на девушек ошейники, чтобы их можно было снять.
   Он бросил ошейник на стол. Я смотрела во все глаза. Настоящего ошейника я еще не носила. Вдруг стало страшно. Защелкнут. Не снять.
   — Нет, хозяин, — забормотала я, — не надевай на меня ошейник, прошу!
   Он подошел, ключом отомкнул сжимающие запястья железные кольца. Я упала на каменный пол к его ногам.
   — Не хочешь носить ошейник? — спросил он.
   — Нет, хозяин, — прошептала я.
   Отвернулся. Я сгорбилась, опустив голову, опершись ладонями о пол. Его я не видела. Туп Поварешечник ушел. И мешок, в который я была одета, и бусы, и наручники — все забрал с собой. Оставил лишь девушку, что звалась когда-то Джуди Торнтон, — рабыню, цена которой — шесть медных тарсков.
   — Так я заставлю тебя просить, чтобы на тебя надели ошейник, — заявил мой новый хозяин.
   Я обернулась и замерла в страхе. Он стоял надо мной с плеткой в руках.
   — Нет, хозяин! — закричала я.
   Жестоко же была я наказана за свою дерзость! Некуда бежать, некуда ползти. Он высек меня, как горианский хозяин. Наконец я с рыданиями легла у его ног.
   — Думаю, теперь ты приручена, — сказал он.
   — Да, хозяин, — сквозь слезы уверяла я, — да!
   — Приручена?
   — Приручена, хозяин! — рыдала я. — Приручена!
   — Теперь будешь просить, чтобы на тебя надели ошейник?
   — Да, хозяин!
   — Проси!
   — Я прошу надеть на меня ошейник!
   Он застегнул ошейник на моем горле. Звонко лязгнул запор. Я упала без чувств.
   Он повернулся и вышел, повесив на место плетку — тут, на стене, она всегда под рукой. Позвонил в колокольчик. Дверь отворилась, появился стражник.
   — Пришли Сашу, — распорядился предводитель, — у нас новая девушка.
   Я лежала на камне. Он сидел за столом, погруженный в работу — наверно, вносил в книгу расходов дату моего приобретения и заплаченную за меня цену. Потихоньку, пока он не видел, я ощупывала ошейник. Круглый, стальной, блестящий. Замкнут у меня на горле. Вот я и в ошейнике. Никогда прежде так остро не чувствовала я свое рабство — разве только в день, когда на моем теле появилось клеймо. Я заплакала. Теперь на мне клеймо и ошейник.
   И тут я услышала звон. Рабские колокольчики.
   Рядом со мной стояли босые женские ноги.
   Вокруг левой лодыжки вчетверо обмотана гирлянда колокольчиков. В спину мне ткнулась рукоять плетки. Я вздрогнула.
   — Вставай, рабыня, — послышался женский голос. Я подняла глаза. Одета в желтый шелк. Темные волосы стянуты желтой шелковой лентой.
   Я встала.
   — Встань, как подобает рабыне, — велела она. Я повиновалась.
   — Дина, — отметила женщина.
   На ней самой клеймо было обычное — словно выписанная от руки первая буква горианского слова «кейджера», примерно полдюйма на полтора. Так чаще всего называют на Горе рабынь. На ее бедре клеймо было ясно видно. Клочок шелка, что служил ей одеждой, будто даже и не пытался прикрыть клеймо.
   — Я Саша, — сказала мне женщина.
   — Да, госпожа.
   — Почему тебя высекли?
   — Я просила не надевать на меня ошейник, — прошептала я.
   — Сними его, — велела Саша.
   Я озадаченно уставилась на нее.
   — Сними, — повторила она.
   Я попыталась стащить ошейник. Дергала до боли. Изо всех сил старалась разорвать. Повернула, попробовала разнять запор. Ни с места.
   С мукой в глазах взглянула я на женщину:
   — Не могу!
   — Правильно, — сказала она. — И не забывай об этом.
   — Да, госпожа.
   — Как тебя звали?
   — Диной.
   Саша взглянула на предводителя.
   — Годится, — сказал он.
   — Пока хозяин не пожелает назвать тебя по-другому, — объявила Саша, — будешь зваться Диной.
   — Да, госпожа.
   — Пойдем, Дина.
   Я пошла за ней. На ней тоже турианский ошейник. Такие же, насколько я знаю, носят рабыни кочевников.
   Пройдя длинный коридор, мы свернули, потом еще и еще. Миновали множество запертых на щеколды кладовых. Вошли в тяжелую железную дверь, у которой стоял стражник.
   — Иди впереди меня, Дина, — сказала Саша.
   — Да, госпожа.
   Я пошла впереди. Снова длинный коридор. Снова череда запертых дверей в кладовые.
   — Ты очень красивая, госпожа, — бросила я через плечо.
   — Хочешь отведать плетки? — ответила она.
   — Нет, госпожа. — Я смолкла.
   Ясно, почему она велела идти впереди. Значит, приближаемся к жилищу рабынь. Так принято на Горе. Если мне вздумается бежать, она без труда меня остановит, огрев плеткой. Иногда новые девушки боятся входить в жилище рабынь. Страшно, что запрут.
   — Ты прирученная? — спросила я ее. Молчание. Потом она ответила: — Да.
   Мы шли дальше.
   — Все мы прирученные, — добавила она. — Ошейник многому учит.
   — Мужчины умеют нас укрощать! — всхлипнула я.
   — Мужчины укрощают девушек или нет — как им нравится, — объяснила Саша. — Их воля — закон. Некоторые обламывают не сразу. Подразнят, поиграют. Но девушка, если она не дура, всегда понимает, кому принадлежит. Плетка-то в руках мужчины. И девушки это знают. В конце концов, когда хозяину захочется, она поползет к нему, кроткая и послушная. Мы женщины. Мы — рабыни.
   — Ненавижу мужчин! — вскричала я.
   — Потише, а то высекут!
   — А ты, ты тоже ненавидишь мужчин? — спросила я.
   — Я их люблю, — ответила Саша.