Норман Джон. Рабыня Гора

   — Встать! — приказал надсмотрщик.
   Группа, в которую входила и я, встала.
   — Передвинуться влево!
   Не мешкая, мы сдвинулись в сторону помоста.
   Теперь шеренга разделена на десятки. В начале торгов, пока продавали первую двадцатку, цепь соединяла нас всех. Постепенно мы продвигались по коридору. И каждый раз, сдвигаясь на скамейке на одно-два места, мы знали: еще одна или две наши сестры проданы. Так методично, шаг за шагом вселяют в души девушек — даже тех, кому ступать на помост не впервой, — тревогу и нетерпение. К тому, что тебя выставляют напоказ и продают, не привыкнуть никогда. Но вот, когда продана первая двадцатка, когда нервы наши уже на пределе, нас делят на группы по десять. Казалось бы, можно перевести дух. Но стоило нам вздохнуть посвободнее, как прозвучал приказ: встать на ноги, на десять шагов к концу коридора. Едва позволили расслабиться, и сразу — на десять шагов вперед, к помосту! Снова смятение, снова страх. Крошечная — пусть мнимая — оттяжка, и снова вперед, еще быстрее, навстречу неизвестности. Что за опасности подстерегают впереди? В чьи руки попадешь? Что вздумается сделать с тобой новому хозяину?
   Теперь голос аукциониста слышался отчетливо. Доносились и выкрики из толпы. По рядам, торгуя шербетом, бродил разносчик.
   Я уже почти у самого выхода, в головах своей колонны. Торги идут бойко.
   Девушка в домашней тунике, слева от меня, застыла в напряжении. Пальцы впились в доски скамьи. Вот проверяют, подправляют ее макияж. Вот отстегнули цепь, сняли ошейник. Стоящий у выхода на помост человек с дощечкой и грифелем в руках сделал ей знак подойти, проверил написанный губной помадой под левым ухом номер — девяносто. В Курулене девушек выводят на помост без ошейников.
   Взревела толпа. Значит, стоящая на помосте девушка продана. У подножия уже ждала следующая, номер восемьдесят девять. Ткнув рукояткой плетки, мужчина велел ей подниматься. Осторожно, еле передвигая ноги, ощупывая каждую ступеньку, она начала взбираться по лестнице. Глаза ее были завязаны шарфом. Больше — никакой одежды. Человек с дощечкой в руках торопливо подтолкнул к подножию лесенки девушку в домашней тунике.
   — Смотри на меня!
   Не вставая со скамейки, я замерла, подняв к нему лицо. Он проверил макияж, искусно подправил, похвалил:
   — Красивая!
   — Спасибо, хозяин, — прошептала я.
   Подошел еще один, снял с меня ошейник. Упала на скамью цепь, что связывала меня с соседкой справа — девственницей с пушком на теле. Человек с дощечкой сделал мне знак встать рядом с ним. Я подошла. Отсюда просматривался потолок, были видны сидящие на верхних ярусах покупатели.
   Их возбуждение испугало меня. Слишком уж успешно продвигаются торги.
   Толпа ревела. На помосте — обнаженная девушка с завязанными глазами.
   Но вот шарф сорван, она лицом к лицу с огромным залом. У бедняжки вырвался горестный крик.
   Ее продали быстро.
   А на помост уже спешила девушка в домашней тунике.
   — Ну-ка, что тут у нас? — вскричал аукционист. — Да нет, это какая-то ошибка! Всего лишь крошка служанка!
   Толпа зашлась от смеха.
   Человек с дощечкой напряженно вслушивался. Мне не было приказано немедленно встать у ведущей на помост лестницы.
   Он оглянулся на сидящую на скамье испуганную хрупкую девушку в цепях и ошейнике. Она и головы не повернула, глядела прямо перед собой.
   Были бы у меня волосы подлиннее!
   Как там моя предшественница? О, тунику с нее вот-вот снимут.
   — Номер? — обратился ко мне человек с дощечкой.
   Я повернулась, наклонила в сторону голову, чтобы он мог прочесть нарисованный помадой под левым ухом крошечный номер.
   — Девяносто один. — Он сделал пометку в списках.
   С девушки на помосте сорвали тунику. Толпа бушевала.
   Нагая рабыня стояла перед публикой.
   Человек с дощечкой подтолкнул меня к помосту. Я встала у подножия лестницы. Присесть я не решалась — уж очень хитроумно обвито тело шелковыми полотнами, как бы не повредить. Тот, с табличкой, явно старался, чтобы торги шли без сучка без задоринки. Похоже, толк в своем деле знает. Девушка в домашней тунике, откровенно неискушенная, не изведавшая оков рабыни-наложницы, должна, казалось бы, возбудить интерес покупателей, приобретающих рабынь для совершенно невинных целей. Но, судя по репликам аукциониста и ответным выкрикам толпы относительно ее сдержанности, скромности и нежелания попасть в мужские руки публика иллюзий уже не питает. Яснее ясного: она жаждет мужского владычества, ей не терпится оказаться прикованной к железному кольцу в изножье хозяйского ложа.
   Продана.
   Я поднялась на помост. Какой огромный! А толпа-то! Не думала, что их тут так много! Зрители безмолвствовали. Было в этой тишине что-то пугающее.
   Озадачила она, казалось, и аукциониста, но лишь на мгновение.
   — Кажется, кто-то, — начал он, — прислал нам подарок. — Он указал на меня рукояткой плетки. — Судя по очертаниям — прелестный, — он обвел глазами толпу. — Посмотрим?
   Но вместо того, чтобы торопить его, зал молчал. Рука аукциониста дрогнула. Я сжалась от страха. Что это такое со зрителями?
   — Ну-ка, поглядим, — с напускной веселостью продолжал он, снимая скрывающее мою голову полотнище шелка.
   По толпе прошелестел восхищенный гул. Конечно же мне это польстило — тщеславия мне не занимать.
   — Прелестное лицо, — расхваливал аукционист. — Мягкое, женственное, выразительное. Сразу видно — такая податливая, повелевать ею легко. Волосы, конечно, — он пожал плечами, — коротковаты. Но здешние чиновники уверяют, что отрастут.
   В толпе — ни смешка.
   У аукциониста задрожали руки. Нервничает! Я выбросила вперед правую ногу, приподняла, вытянула носок, пальцами коснулась пола. Левое бедро развернуто. Протянула левую руку, согнув запястье, чуть вывернула влево ладонь.
   Он ловкими движениями размотал обвивающий руку шелк.
   — Красивая рука.
   Зрители не спускали с помоста напряженных глаз — и молчали. Аукционисту было уже явно не по себе.
   — Посмотрим, нет ли тут чего поинтереснее! Зал затаил дыхание, но цену никто не предлагал.
   Мы не стали доводить до конца тщательно отрепетированную сцену. Тут многое зависит от настроений, царящих в зале. Какие-то непостижимые токи идут от сидящих в зале зрителей к участникам разворачивающегося на помосте действа. В конце концов сбитый с толку аукционист просто сбросил окутывающий мое тело шелк, не разматывая, не перекатывая меня у своих ног.
   — Да тут женщина! — объявил он. — Кто предложит цену?
   Ни звука!
   — Смотрите! — раздался вдруг голос. Зрители обернулись. Взглянули в зал и мы. Над центральным проходом в проеме парадной двери, не произнося ни слова, стоял воин в полном боевом облачении: щит, копье, с левого плеча свешиваются ножны с коротким мечом, на голове — шлем.
   — Господин? — Голос аукциониста дрогнул. Воин не отвечал.
   Пытаясь отвлечь внимание от невесть откуда взявшегося пришельца, аукционист снова ткнул пальцем в мою сторону.
   — Тут женщина, — срывающимся голосом повторил он. — Кто предложит цену?
   И тут воин в шлеме начал спускаться по проходу. Ближе, ближе. И вот, обратив взор в толпу, он уже стоит рядом с нами на помосте.
   — Кейджера канджелн! — вскричал он, стукнув по мощным доскам пола рукоятью копья. — Вызываю на бой за рабыню!
   Он обернулся ко мне. Не в силах выдавить ни слова, боясь потерять сознание, я упала на колени. Он снова повернулся к толпе.
   — Я возьму эту женщину, — объявил он. — И встану за нее против всего Ара, против всего мира!
   — Я люблю тебя, Клитус Вителлиус! — захлебываясь слезами, закричала я.
   — Тебе не давали разрешения говорить! — шикнул аукционист, поднимая плетку.
   Но тут же у его горла замерло острие копья Клитуса Вителлиуса.
   — Не бей ее!
   — Да, господин. — Белый как полотно аукционист испуганно попятился.
   Клитус Вителлиус повернулся к толпе сограждан.
   — Кейджера канджелн! — вновь провозгласил он. — Вызываю на бой за рабыню!
   Никто в толпе не отозвался. Тишина. А потом один из мужчин поднялся и хлопнул себя по левому плечу. Вслед за ним — другой, и еще один, и еще. Вскоре уже весь зал стоя, хлопая себя по плечам, приветствовал его восхищенными криками. А Клитус Вителлиус, вскинув голову, оглядывая зрителей ясными пронзительными глазами воина, возвышался над толпой, держа в левой руке щит, в правой — увенчанное бронзовым наконечником могучее семифутовое копье.
   — Она твоя, господин, — склонился аукционист.
   Не помня себя от радости, я преклонила колена у его ног. Теперь он освободит меня, сделает своей подругой! Отбросив щит и копье, Клитус Вителлиус, как равную, поднял меня на ноги.
   — Плетку! — Он протянул руку аукционисту.
   — Ты же не хотел, чтобы ее били, — пискнул тот.
   — Бить ее — лишь мое право, — отвечал Клитус Вителлиус. Аукционист вложил в раскрытую ладонь плетку.
   — Хозяин? — пролепетала я. — Да?
   — Разве ты не освободишь меня?
   — Только дураки, — отчеканил он, — освобождают рабынь.
   — Хозяин!
   — На колени! Под плетку! — приказал он.
   Я повиновалась. Опустила голову, скрестила запястья, будто , они уже связаны. Согнув спину, приготовилась принять любое наказание, какое вздумается ему мне назначить. От охватившего сердце ужаса меня била дрожь. Неужели я останусь рабыней? Неужели он не шутит? Неужели и вправду не собирается меня освобождать?
   Не может быть. Не может быть!
   — Я не хочу, чтобы вы несли убытки из-за какой-то несчастной рабыни, — обратился он к аукционисту — Может быть, это возместит ее стоимость.
   На отполированные сотнями ног доски помоста тяжело шлепнулся набитый монетами мешочек.
   — Торговый дом благодарит тебя, господин! — вскричал аукционист. Развязав тесемки, он, не в силах сдержать радостных возгласов, высыпал на помост кучку золотых монет. Ловко, со знанием дела подсчитал.
   — Да здесь сто тарсков золота! Толпа одобрительно взревела.
   Слезы из моих глаз капали на доски, смешиваясь с опилками. Да это в десять — нет, больше! — раз перекрывает мою цену! Так вот как много значу я для Клитуса Вителлиуса! Я не могла сдержать счастливых слез.
   Вот не знала, что мужчина может так желать женщину. И все же оставляет меня своей рабыней!
   Быть может, такими желанными бывают только рабыни — рабыни, которых можно купить и продать.
   О, — это невероятное, неописуемое ощущение: тобой обладает, в прямом смысле этого слова обладает мужчина!
   Я стояла на коленях — готовая принять наказание рабыня.
   — Господин слишком щедр, — пропел аукционист, — здесь куда больше стоимости рабыни.
   — Ты прав, — согласился Клитус Вителлиус.
   Меня передернуло от бешенства, но я не сдвинулась с места.
   — Дайте мне еще одну, следующую на цепи.
   — Нет! — вырвалось у меня.
   Он повернулся ко мне, я снова склонила голову. Неужели действительно сумеет оставить меня рабыней? Неужто он так силен? Не верится.
   — С радостью, — согласился аукционист. — Девяносто вторая! По лестнице испуганно карабкалась следующая за мной
   хрупкая девственница с прелестными плечами и стройными ногами. Белый пух облепил тело, почти ничего не скрывая. Ноги открыты взыскательным взорам; соблазнительный, пикантно колышущийся пушок едва скрывает очертания прелестной груди.
   Толпа встретила ее восторженным гулом. Девушка испуганно попятилась. И что они в ней нашли? Подумаешь, пушинка. Пустой звук. Только и годится на то, чтоб насиловали.
   — Пойди сюда, — подозвал ее Клитус Вителлиус.
   Она бросилась вперед, встала перед ним.
   — В позу! — приказал он.
   Она упала на колени, встала в позу наслаждения.
   — Спину прямее!
   Она выпрямила спину.
   Присев рядом, он срезал ножом держащие пуховую накидку тесемки. Накидка скользнула на пол, колыхаясь от малейшего движения воздуха.
   Осмотрев девушку, он взглянул на меня.
   — Беру обеих.
   — Хозяин! — протестующе выкрикнула я.
   Он уже стоял надо мной с плеткой.
   Я встретилась с ним глазами. Его взгляд испугал. Глаза горианина! Как бы много ни значила я для него, как бы он меня ни желал, для него я останусь лишь рабыней. Какие бы ни питал он ко мне чувства — мое место у его ног. Он будет владеть мною безраздельно, возьмет от меня все, до конца, без остатка. Всегда он будет хозяином, я — рабыней. Никогда больше не посмею я просить свободы. Никогда не посмею и помыслить о ней. Он горианин.
   Стоя перед ним на коленях, я склонилась, покорно ожидая удара плетки, шепча: «Прости, хозяин».
   — Один раз за сегодняшний вечер, — сказал мне он, — ты, рабыня, назвала меня не «хозяином», а по имени.
   — Прости, хозяин.
   Какая же я дура! Надо же было крикнуть: «Я люблю тебя, Клитус Вителлиус!» Такие промахи не прощают.
   — К тому же, — продолжал он, — не однажды сегодня ты заговаривала без разрешения.
   — Да, хозяин.
   — Мало того. Ты посмела возражать против того, чтобы я купил рабыню.
   И в самом деле!
   — Ты противопоставляешь свою волю моей? Или сомневаешься в моей твердости?
   — Нет, хозяин.
   — Думаешь, я буду к тебе снисходителен?
   — Нет, хозяин.
   — Готова ли ты просить о наказании?
   — Да, хозяин, — ответила я. — Молю наказать меня.
   Обеими руками он ухватился за рукоять плетки. Зажмурившись, я еще ниже опустила голову, съежилась, сжала кулаки, держа перекрещенные руки перед собой, будто связанные.
   Не сдвинусь с места!
   Плетка засвистела в воздухе. Таких стремительных ударов видеть мне не доводилось. После четвертого оставаться в прежней позе уже не было сил.
   — Привяжи меня к кольцу! — взмолилась я. — Поставь меня у столба, хозяин!
   Прикрыв руками голову, я упала ничком. Лицо, губы облепили опилки. Еще один удар — и кричать я уже не могла. Но он ударил всего десять раз. Распростершись на помосте, плача, я почувствовала, как на горле застегнулся стальной ошейник.
   Надел на меня ошейник! Значит, не сердится! Просто наказал! Я заслужила плетку. Вот он меня и высек.
   К плетке привыкнуть трудно. Можно пробыть в рабстве много лет и все же по-прежнему бояться ее. Если хозяин недоволен — без колебаний пустит ее в ход. И мы знаем — так и будет. И стараемся угождать.
   Клитус Вителлиус повернулся к другой девушке.
   — Ну, а ты будешь мне голову морочить? — подняв плетку, со смехом спросил он.
   — Нет, хозяин! — закричала она.
   Как только что на меня, он надел на нее ошейник. Поставил нас рядом на колени.
   — Всецело покоряюсь, хозяин, — проговорила я.
   — Всецело покоряюсь, хозяин, — поспешно повторила за мной девушка.
   Плетка отлетела в сторону.
   — Что ж, мы слишком затянули торги в Курулене, — обратился Клитус Вителлиус к аукционисту. Тот поклонился, не выпуская из рук мешочка с золотом.
   — Пошли, рабыни, — бросил нам Клитус Вителлиус и, подобрав щит и копье, стал спускаться с помоста. Мы, обнаженные, в ошейниках, — следом за ним. Вот он уже шагает к выходу через зал. Проходит мимо рядов — и мужчины приветствуют его, выкрикивая его имя и хлопая себя по левому плечу. Ступает как воин. За ним семеним мы, его рабыни.
   — Он поведет нас по улицам голыми? — ужаснулась девственница.
   — Он сделает с нами все, что захочет, — объяснила я. — Он — воин.

Глава 29. МЕСТЬ ВОИНА. МЕХА ЛЮБВИ

   До Башен Воинов оставалось пройти четыре моста, когда Клитус Вителлиус, внезапно обернувшись, взглянул на меня. Я, обнаженная, шла за ним след в след и остановилась как вкопанная. Остановилась и вторая девушка. Но на нее он не смотрел. Держа в левой руке щит, в правой — копье, подошел ко мне. Я, задрожав, упала на колени и склонила голову.
   — Ой! — вскрикнула наша спутница. Отложив в сторону щит и копье, он связал ей руки за спиной и прикрутил к кольцу, ввинченному на высоте ярда в столб у основания моста Четырех Фонарей. В городах Гора в людных местах такие кольца — дело обычное, к ним хозяева привязывают рабынь. И вот девушка уже привязана к столбу — нагая, со стянутыми за спиной руками. На нее льется свет фонаря. Какая красивая!
   — Хозяин? — окликнула рабыня Клитуса Вителлиуса.
   Он достал из сумки тупой грифель, нацарапал на ее плече несколько слов. Потом — и к моему, и к ее удивлению — снял с нее ошейник.
   — Хозяин? — всхлипнула она.
   Он убрал ошейник и грифель в сумку.
   — Читать умеешь?
   — Да, — ответила она.
   — Прочти, что я написал на твоем теле.
   — Не вижу, хозяин, — проговорила она. — Но могу догадаться по ощущению.
   — Так прочти вслух, рабыня.
   — Ты написал: «Надень на меня ошейник. Возьми меня себе».
   — Верно.
   — Ты оставляешь меня первому встречному, хозяин?
   — Ты возражаешь, рабыня?
   — Нет, хозяин! — Она отпрянула от уткнувшегося в горло наконечника копья — Клитус Вителлиус уже успел поднять его.
   Копье уперлось в мою спину.
   — Вставай, рабыня! Я вскочила на ноги.
   Обогнав меня, он зашагал через мост Четырех Фонарей. Я покорно поспешила вслед. Поднявшись на мост, обернулась. У моста — никого. Уже поздно. В круге света маячит одинокая фигурка — привязанная к столбу обнаженная девушка дожидается первого попавшегося прохожего. Вот удача кому-то подвалит!
   Великий Ар уже светился огоньками.
   Я повернулась и пошла прочь, стараясь не отстать от Кли-туса Вителлиуса. Как он смотрел на меня тогда, остановившись у моста! В жизни не видела в мужских глазах Такой страсти, вожделения, жажды обладания. Накатила слабость. Сколько же женщин придется мне заменить ему! С высокомерием воина отшвырнул прочь девственницу, оставил первому встречному, кому вздумается завладеть ею. И за себя, и за нее, и за многих других придется мне служить ему. Сумею ли?
   До Башен Воинов оставалось совсем немного — два моста. Клитус Вителлиус снова обернулся ко мне.
   — Я не могу ждать.
   — Да, хозяин.
   Мы стояли на высоком мосту — одном из самых высоких в Аре. Под нами мерцал огнями город. Над головами дрожали звезды Гора.
   Он положил на мост щит выпуклой поверхностью вверх, знаком указал мне лечь на него. Я легла — и оказалась вниз головой. Прикрепленными к краям щита ремнями он привязал мои руки, раскинув их в стороны. Теперь я распята на щите.
   — Вот я и обладаю тобой, где хочу, Дина, женщина Земли, — объявил он.
   — Да, хозяин, — ответила я. Он сжал меня в объятиях.
   — Я люблю тебя, хозяин, — отдаваясь своему властелину, прошептала я.
   Схватив за плечи, он подтянул меня повыше, к своим губам. Казалось, привязанные к щиту руки сейчас оторвутся! Швырнул обратно на высокий, как арка, щит. Животом, бедрами почувствовала я его губы — и уже не могла противиться охватившей меня бешеной страсти. А потом, себя забыв от рабской любви к нему, хозяину, зашлась в крике.
   Он отвязал мои руки. Сбросил меня со щита. Перекатившись на бок, я недвижно лежала на мосту — рабыня в его ошейнике.
   — Скоро ночь, — сказал он. — Надо отвести тебя к мехам любви.
   — Да, хозяин.
   — Вставай. — Он поддел меня ногой.
   Я попыталась подняться, но, не устояв на ногах, упала на четвереньки.
   Он рассмеялся.
   Я осела на бок. Протянула к нему руку.
   — Вставай, землянка! — приказал он.
   — Постараюсь, хозяин.
   Но снова я упала на колени.
   — Не бей меня, хозяин, — взмолилась я. — Ты совсем лишил меня сил!
   — Я чувствую, — кивнул он.
   — Да, хозяин.
   С такой силой любовь захлестнула все мое существо, что не осталось сил стоять. Такой слабости до сих пор я не знала Казалось, лишь на одно есть силы: лежать бессильно распростертой перед ним, обнимать, целовать его, ловить каждое прикосновение. Верно, к таким уловкам прибегает мать-природа, чтобы помешать самке сопротивляться, не дать убежать, отдать ее на милость более сильного существа.
   — Я не могу идти, хозяин, — пожаловалась я. — Позволь мне ползти за тобой к мехам.
   Он закинул щит за спину, привязал к нему копье. Его руки мягко подхватили меня, я склонила голову ему на плечо, и oн понес меня через мост, к следующему мосту, к Башням Воинов.
 
   Я подала ему вино.
   Кроме меня, девушек в его доме не оказалось. О, я хорошо понимала, что это значит! Единственный мужчина — полный хозяин, и единственная женщина — абсолютная рабыня. Безупречное рабство, в котором двое идеально подходят друг другу, в котором друг для друга они — все на свете.
   Одним мужчинам это дано, другим — нет. Многое завися? от того, встретит ли мужчина свою, ту самую рабыню, а женщина — своего, того самого хозяина.
   Именно это — хоть говорить об этом с Клитусом Вителлиусом я и не смела — и произошло с нами. Думаю, сознавал это и он.
   Я подала ему вино. Он дал и мне выпить из чаши. Высокая честь! Знак его отношения ко мне. Пить с того же края, которого касались его губы, я, разумеется, не осмелилась.
   Я отставила чашу. По его знаку расстелила меха любви — не на ложе, в ногах. Я — рабыня. Покои освещала лишь неяркая лампа.
   Клитус Вителлиус махнул рукой — и я откинулась на меха в ногах ложа. Скинув тунику, он опустился рядом. Замети0 было, что едва сдерживается, чтобы не наброситься на меня.
   — Я твоя! — Я протянула к нему руки. — Возьми меня хозяин.
   — Я неравнодушен к тебе, — признался он.
   — Будь сильным со мной, хозяин, — пристально глядя на него, прошептала я. — Я не хочу бросать тебе вызов. Не хочу сражаться с тобой. Хочу служить тебе, любить тебя. Хочу отдать тебе все, до конца, без остатка.
   Он не сводил с меня глаз.
   — Ты не понимаешь, хозяин? Будь у меня выбор, я выбрала бы не свободу, а твои оковы.
   Женщине — это я хорошо усвоила — приходится выбирать между любовью и свободой. И то и другое по-своему ценно. Каждая выбирает по себе.
   — Но я не оставил тебе выбора, — проговорил он.
   — Конечно нет, хозяин. Ты — горианин.
   — Может, я тебя продам ..
   — Можешь делать со мной что хочешь, хозяин.
   Я в полной его власти — я только рабыня в оковах. Он, казалось, разозлился.
   — Принеси мне вина, хозяин, — обронила я. Он изумленно воззрился на меня.
   — Девушка всего лишь проверяет хозяина. — Я улыбнулась. И тут он с размаху ударил меня по лицу. Больно! Я почувствовала вкус крови.
   — Думаешь, — спросил он, — если я к тебе неравнодушен, значит, буду с тобой слаб?
   — Нет, хозяин, — выдавила я.
   На меня падала тень от рабского кольца. Рядом на полу лежала прикрепленная к кольцу цепь и ошейник.
   Он приладил тяжелый ошейник мне на шею поверх легкой стальной ленты — приковал меня к кольцу в ногах ложа. Рука его коснулась моего тела.
   — Я вижу — ты будешь сильным со мной, хозяин.
   — Ну и дурак же я, — процедил он, — вбил себе в голову земную девку.
   — Я одного хочу — любить тебя, служить тебе, хозяин.
   — И все же ты хороша.
   — Девушка благодарна хозяину, если он считает ее привлекательной.
   — Так ты выбрала бы рабскую долю? — вспомнил он.
   — Да, хозяин.
   — Шлюха.
   — Да, хозяин.
   — Решать все равно буду я.
   — Да, хозяин.
   — И я решил…
   — Да, хозяин, — произнесла я с мольбой.
   — …что ты — моя рабыня.
   — Да, хозяин! — вскричала я и забилась в его руках в самом неистовом, чудовищном экстазе, какой только доводилось испытать когда-либо женщине, в рабском оргазме, доступном лишь той, кем поистине обладают.
   — Как могу я так любить тебя, — спросил он, — если даже не владею тобой по-настоящему, если ты не до конца моя?
   — Не знаю, хозяин.
   Клитус Вителлиус признается в любви к рабыне! Надеюсь, он не станет меня бить.
   Схватив меня за волосы, он оттянул к мехам мою голову.
   — Мужчина может любить только ту женщину, которая принадлежит ему, принадлежит по-настоящему. Иначе он лишь одна из сторон в контракте!
   — А женщина, — добавила я, — может любить лишь того, кому по-настоящему принадлежит.
   — Кому ты принадлежишь, рабыня? — спросил он.
   — Тебе, хозяин, — ответила я.
   — Твои слова приятны мне, рабыня.
   — Освободи меня! — поддразнила я его.
   — Хочешь плетки?
   — Нет, хозяин, — вдруг испугавшись, поспешно заверила я. Он — хозяин. Может делать со мной что хочет.
   — Проси о свободе, — разрешил он.
   — Пожалуйста, освободи меня, хозяин!
   — Нет, — он рассмеялся. — Не освобожу. Ты останешься моей рабыней.
   Я закрыла глаза. Когда-то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я — в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по-настоящему — пожалуй, впервые — природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое.
   Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител-лиуса.
   Я открыла глаза.
   — Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение?
   — Может быть, время от времени, — ответил Клитус Вителлиус, — на коленях у моих ног.
   — Ты чудовище, хозяин!
   И снова — его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги.
   — Ты груб, хозяин! — не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: — Прости, хозяин!
   Он не ударил.
   Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской.
   О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться.
   За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро.
   — Ты такой ненасытный, хозяин, — сжимая его в объятиях, простонала я.
   — Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, — ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне-землянке. — А между прочим, ты и сама — весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого?
   — Больше не стыжусь, хозяин.
   — Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, — сказал он. — Это — признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности.
   Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике — и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания.
   — Может, эмоционально я и свободна, — рассмеялась я, — а вот физически — вряд ли.
   — Верно, — согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа.
   — Ты оставишь меня своей рабыней? — в который раз спросила я.
   — Конечно, — отвечал он.
   — Даже не представляла себе, что встречу мужчину, который так желал бы меня, горел бы таким вожделением и все же держал бы меня в рабстве.
   — А еще ты не представляла, что встретишь мужчину, который сумел бы удовлетворить самые потаенные твои желания, — продолжал он мне в тон, — глубоко запрятанные, почти неосознанные, скрытые желания, в которых ты и сама себе признаться едва ли решилась бы.
   — Ты, хозяин, — смутная мечта, чудо, о котором я не осмеливалась и грезить и которое вдруг стало явью.
   — А для меня — ты, рабыня, — признался он.
   — Ты и в самом деле будешь суров со мной, хозяин? — Да.
   — И в самом деле, хоть ты ко мне и неравнодушен, оставишь меня полностью порабощенной?
   — Да, рабыня.
   — Даже будешь наказывать, если провинюсь?
   — Даже буду наказывать, если пожелаю, независимо от того, провинишься ты или нет.
   — Значит, абсолютное рабство?
   — Конечно, рабыня.
   Я робко потянулась к нему, коснулась его плеча, нежно поцеловала.
   — Я люблю тебя, хозяин.
   — Молчи, рабыня, — раздраженно бросил он.
   — Да, хозяин.
   И он начал ласкать меня — нежно, ласково, и я припала к нему всем телом, замирая от наслаждения, но не произнося ни звука: я — рабыня, говорить мне запрещено. Снова он любил меня, мягко и бережно, и я знала — в любой момент нежность эта может обернуться свирепой жестокостью — если ему так захочется. Обладать рабыней можно тысячами способов, и, я уверена, Клитус Вителлиус мастерски владеет ими всеми. Сердце переполняла радость. Он повелевает мною. Я повинуюсь. Полностью, безоговорочно принадлежу ему. Разве выразишь словами это ощущение? Может, потому-то он и велел мне молчать — чтобы просто наслаждалась, не пытаясь высказать то, чему ни на одном языке нет названия. Я и не пыталась, а, все забыв, отдалась на волю всепобеждающей любви.