Норман Джон. Рабыня Гора

   — Да. — Подавшись вперед, Тандар из Ти нежно коснулся шеи девушки. Не поднимая головы, та вздрогнула, зарделась. — Встань на колени у стола, рабыня, — приказал он. Отставив кувшин с пагой, она встала в позу наслаждения — в коротеньком шелковом платьице, в увешанном колокольчиками ошейнике, благоухающая духами.
   Наезжая в Ар, Тандар из Ти — уже успели шепнуть мне девушки — частенько заглядывал в «Ошейник с бубенцом». Почти уверена: причиной тому — она, рабыня Бусинка.
   — Как ты думаешь, может, мне ее купить? — разглядывая прелестную фигурку, спросил Тандар из Ти Клитуса Вителлиуса. Бусинка задрожала так, что едва не нарушила позу.
   — Красивая, — похвалил Клитус Вителлиус. — Если она тебе нравится, предложи Бузебиусу цену.
   — Бузебиус! — позвал Тандар из Ти. Бусинка, казалось, вот-вот лишится чувств.
   — Мне нравится вот эта малышка, — указывая на нее, объявил мгновенно примчавшемуся на зов Бузебиусу Тандар из Ти. — Даю за нее тарск серебра.
   — Господин так щедр, — залебезил Бузебиус, — предлагая так много за столь ничтожную девку.
   — Так по рукам? — спросил Тандар из Ти.
   — Пять тарсков, — выпалил Бузебиус.
   — Вот подлец! Даю два.
   — По рукам! — хохотнул Бузебиус. Еще бы — он в прибыли: ведь на рынке, насколько я помню, он отдал за Бусинку меньше тарска. К тому же угодил Тандару из Ти, выгодному клиенту.
   Рабыня Бусинка без чувств скользнула на пол. Бузебиус снял с нее колокольчики и ошейник, стянул платье — лишь клеймо осталось — а она, нагая, все лежала без сознания у стола. Не пришла в себя и тогда, когда Тандар из Ти защелкнул наручники на ее тонких запястьях.
   Но вот она открыла глаза. Голая, в его наручниках!
   — Я твоя, хозяин? — протягивая схваченные железными кольцами руки, пролепетала она.
   — Да, рабыня.
   Обмирая от радости, она встала перед ним на колени, бросила на меня мимолетный взгляд: «Не выдавай!» Когда-то она, леди Сабина из Крепости Сафроникус, дочь Клеоменеса из Крепости Сафроникус, ради укрепления политических связей между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией, была обещана пятому сыну воина Эбуллиуса Гайиуса Кас-сиуса, Правителя города Ти, воину Тандару из Ти.
   Он поднялся на ноги. Она не сводила с него глаз. Перед ней, глядя на нее, стоял Тандар из Ти, ее хозяин! Некогда ее прочили ему в жены. Теперь она стала его рабыней.
   — Я люблю тебя, хозяин, — проговорила она.
   — Пойдем-ка мы на постоялый двор, — объявил один из мужчин. — По-моему, тут одной рабыне не терпится послужить хозяину.
   — Встань, рабыня, — приказал Тандар из Ти.
   Она встала перед ним, держа перед собой скованные наручниками руки.
   — Чудесно, — похвалил он.
   — Спасибо, хозяин. Он осмотрел ее бедро.
   — Хорошее клеймо.
   Откинул назад ее волосы, держа за подбородок, повернул из стороны в сторону голову.
   — Уши проколоты. Превосходно. Отступил, любуясь восхитительным телом.
   — Хорошая покупка, — одобрил один из его спутников.
   — Да, — согласился он. Взглянул ей в глаза: — Пожалуй, я назову тебя Сабиной.
   — Хозяин? — Она вздрогнула как от удара. Пронзила меня /лазами. Я ответила ей недоуменным взглядом. Я не выдавала ее тайны!
   — Разве не прелестное имя для рабыни? — спросил он.
   — Да, хозяин, — послушно подтвердила она, — прелестное имя для рабыни.
   — Ах ты плутовка, — схватив ее за руки, расхохотался он, — думала, я не знаю, кто ты?
   — Хозяин? — только и выдавила она.
   — Ты — дочь Клеоменеса, когда-то тебя звали Сабиной и прочили мне в жены.
   Она смотрела на него в смятении.
   — А теперь, разумеется, ты просто рабыня.
   — Да, хозяин.
   — Когда Совет Конфедерации рассматривал вопрос о нашем браке, — рассказал он, — я проник на тарне в Крепость Сафроникус. Выслеживал тебя, хотел узнать, понравишься ли.
   — Понравилась? — вскричала она. Нравиться мужчинам — недостойно свободной женщины. Нравятся только рабыни.
   — Да, — кивнул он.
   — Увидев меня в уличном платье, нелегко было понять, понравлюсь ли я тебе.
   — Помнишь твои покои, — спросил он, — окно высоко в стене?
   — Да…
   — Ничего не стоило добраться до него с крыши, по веревке. У нее перехватило дух.
   — В ванне ты была очень хороша.
   Она смущенно потупилась, залившись краской.
   — Рабыня застенчива? — удивился он.
   — Нет, хозяин, — ответила она, а потом робко добавила: — Я действительно тебе понравилась?
   — Да, вполне, — отвечал он. — И эта девушка, Марла, и остальные тоже.
   — Да, у меня были красивые служанки. — Она подняла на него глаза. — Красивее меня?
   — На мой взгляд — нет.
   — Я рада.
   — Понимаешь, какая возникла передо мной дилемма, — рассказывал он. — Я смотрел на тебя, и меня охватывало вожделение. Ты так женственна, так привлекательна. Ты из тех женщин, которыми хочется безраздельно обладать. Я желал тебя. Мечтал видеть тебя нагой у своих ног, жаждал надеть на тебя ошейник. А ты была предназначена мне в жены. Ну скажи, возможно ли относиться к такой пленительной женщине иначе как к рабыне?
   — Не знаю, — откликнулась она.
   — К тому же, — продолжал он, — ты из торговцев. Брать в жены дочь торговца воину не пристало. Подобных политических уловок я не признаю. Меня никто и не спросил.
   — И меня тоже, — добавила она.
   — Но ты женщина.
   — Верно.
   — Дочери торговцев, — заявил он, — годятся воинам только в рабыни.
   — Неужто, хозяин? — лукаво переспросила она.
   — Да, — бестрепетно ответил он.
   — Да, хозяин, — потупилась она.
   — Кроме того, свободная ты была уж слишком надменна. Тебя надо было поработить, надеть ошейник и высечь.
   — Да, хозяин. — В голосе ее зазвенел страх.
   — Я решил расторгнуть помолвку. И покинуть город. — Тандар из Ти ухмыльнулся. — Но случилось так, что необходимость в этом отпала.
   — Как же хозяин нашел меня?
   — Благодаря братству Воинов, — ответил он. Клитус Вителлиус улыбнулся.
   — Спасибо, хозяин, — сказала Клитусу Вителлиусу рабыня Бусинка, ныне Сабина.
   Он кивнул, принимая благодарность. Сабина, рабыня, повернулась к Тандару из Ти.
   — Ты нашел меня, — сказала она. — Ты владеешь мною. — В глазах ее стояли слезы. — Я надеялась сохранить в тайне свое происхождение.
   — Почему? — не понял он.
   Она смутилась. Тряхнула головой.
   — Почему?
   — Я должна говорить? — спросила она.
   — Ты рабыня. Говори.
   — Потому, — смело взглянув ему в глаза, заговорила она, — что хотела быть твоей рабыней! — Снова смущенно потупилась. — Я чувствовала, что ты — мой истинный хозяин, а я — твоя истинная рабыня.
   Мужчины переглянулись. О, они по достоинству оценили признание крошки рабыни!
   — А еще, — добавила она, — я не хотела обесчестить тебя.
   — Клеймо на теле дочери торговца не может меня обесчестить, — возразил Тандар из Ти.
   — Понимаю, что не может. — В голосе ее сквозила ярость. Но это и в самом деле так. Что с того, что на Горе поймали и заклеймили девчонку? — Но теперь, зная, кто я, и сохранив в неприкосновенности свою честь, ты должен освободить меня.
   — О? — Он не поверил своим ушам.
   — Да. Теперь ты освободишь меня, и все снова пойдет так, как договорено между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией. Когда я стану свободной, помолвка наша восстановится, и все, хотим мы того или нет, снова встанет на свои места.
   Тандар из Ти захохотал. Клитус Вителлиус улыбнулся.
   — Хозяин? — Она стояла перед ним обнаженная, в наручниках. Восхитительно хороша!
   — Отличное клеймо, — поглядывая на ее бедро, повторил Тандар из Ти.
   — Теперь, когда ты знаешь, кто я, ты освободишь меня? Он повернул из стороны в сторону ее голову.
   — И уши проколоты.
   — Ты непременно освободишь меня!
   — Ты — дочь торговца, — ответил он. — А дочери торговцев годятся воинам только в рабыни.
   — Ты освободишь меня! — вскричала она.
   — На колени! — приказал он. — Я надену на тебя ошейник.
   — Хозяин!
   — Принеси плеть, — бросил он кому-то из своих спутников. Она мгновенно встала на колени. Плетка не потребовалась.
   Рабыня Сабина смотрела на Тандара из Ти полными восхищения, изумления и любви глазами. Вот что за человек ее властелин!
   — Принеси ошейник, — приказал кому-то Тандар из Ти. В его вещах отыскали ошейник.
   — Я нашел рабыню, которая мне нравится, — объявил он. — И надеваю на нее ошейник.
   Ни политические интриги, ни гнев государственных мужей — все ему нипочем. Он — воин.
   Отступив на шаг, он, как принято в Ти и в некоторых других городах, собираясь надеть на девушку ошейник, пригнул пониже ее голову.
   — Повинуешься?
   — Повинуюсь безраздельно, хозяин!
   Резким движением захлопнул замок, заключив ее прелестную шею в жесткое стальное рабское кольцо, и ударом нога швырнул рабыню на пол.
   — Брось меня туда, где ты держишь своих женщин, хозяин!
   — Непременно, — пообещал он и, отвернувшись, зашагал из таверны.
   Но, не сомневаюсь, прекрасная Сабина будет его любимой рабыней.
   Один из спутников Тандара из Ти отыскал Бузебиуса и расплатился по счету.
   — Оставил меня рабыней! — похвасталась мне Сабина. — Какой сильный, какой дивный! Одного боюсь — не сумею любить его как должно.
   Я поцеловала ее. Женщина не может не преклоняться перед мужчиной, поступающим согласно собственной воле, даже по отношению к ней самой. Женщину восхищает сила, особенно если направлена она на установление власти над нею. Так уж заведено: мужчина приказывает — женщина подчиняется; мужчина властвует — женщина покоряется; мужчина побеждает — женщина сдается. Закон природы. Основа его — любовь. Доказательство этому — радость. Утрать мы этот закон — утратим часть самих себя.
   — Удачи тебе! — крикнула мне на прощание Сабина. — Удачи вам всем!
   — Удачи! — пожелала ей я.
   — Удачи! — откликнулись девушки из таверны. Спутники Тандара из Ти уже стояли у выхода.
   — Придется пороть тебя, рабыня? — спросил один из них.
   — Нет, хозяин! — И Сабина бросилась за ними. Мы смотрели им вслед.
   — Пора, — объявил Клитус Вителлиус, — и нам двигаться в Курулен.
   Я робко коснулась его колена.
   — Прошу тебя, хозяин!
   Он взглянул почти нежно. По-моему, ему было грустно.
   — Ну, хорошо. — Знаком он указал, в какой альков мне идти. В алькове я сбросила с себя уличную тунику. Он задернул
   занавеску.
   — Сколько раз, — беспечно прощебетала я, — в этом самом алькове служила я клиентам Бузебиуса.
   Он обнял меня — так нежно, что прикосновение его меня испугало.
   — Мне будет не хватать тебя, Дина.
   — На свете много девушек.
   — Да, — проговорил он. — Девушек много.
   — Ты скоро забудешь меня. Он взъерошил мне волосы:
   — До самой весны все еще будут коротковаты.
   — И это снизит мою цену, — ввернула я. Он поцеловал меня.
   — Придешь посмотреть на меня в клетке?
   Девушек часто выставляют перед торгами в клетках на всеобщее обозрение, в Курулене — почти всегда.
   — Нет, — ответил он и снова — мягко, нежно — поцеловал меня.
   — Оставь меня себе! — взмолилась я вдруг.
   — Нет.
   Я силилась не заплакать.
   — Странно, — вздохнул он. — Я выходил один на один с диким слином, встречался лицом к лицу с вооруженными до зубов врагами. Я — воин и среди воинов один из первых. И все-же ты, просто девушка, обезоруживаешь меня слезами и улыбкой.
   — Нет, хозяин.
   — Да все ли ты понимаешь!
   — Рабыне не нужны объяснения. Ее дело — повиноваться.
   — Вот видишь, — начиная злиться, произнес он. — Ты делаешь меня слабым!
   — Так покори меня, — предложила я.
   — Ты не такая, как другие!
   — Я всего лишь рабыня. Вот и обращайся со мной как с рабыней.
   — Привязать бы тебя да выпороть!
   — Привяжи меня, — согласилась я. — Выпори!
   — Воин, — отчеканил он, — должен быть свирепым и несгибаемым.
   — Будь со мной свирепым и несгибаемым.
   — Хочется, чтобы тебя покоряли и порабощали, да, шлюха?
   — Да, — признала я. — Я женщина. Он сел рядом.
   — Как, должно быть, презираешь ты меня за слабость!
   — Да, — в запальчивости бросила я. — Презираю! Он глядел с нескрываемой яростью.
   — Я люблю тебя, — сказала я.
   От его удара голова откинулась в сторону, изо рта показалась кровь.
   — Лгунья! — И, схватив меня, он дал выход своему бешенству. Досталось мне здорово.
   — Вставай, — сказал он потом. — Пора идти в Курулен.
   Я натянула тунику, подпоясалась, одну за другой застегнула пять пуговиц. Сорвал бы он с меня одежды, повел бы обнаженной по улице — пусть все видят, какому сильному мужчине я принадлежу!
   Выйдя из таверны, мы отправились в Курулен.
   И вот мы уже у черного хода. Перед нами — мощная железная дверь. Там, внутри, меня продадут.
   — Войдем, — сказал он.
   — Делай со мной что хочешь.
   — Я и делаю.
   — Делаешь? — переспросила я.
   — Да.
   Я подняла на него глаза.
   — Я — воин, — в который раз повторил он. — Я не должен быть слабым.
   — Но сейчас ты слаб.
   — Нет.
   — Презираю твою слабость! — процедила я.
   — В чем же я слаб?
   — Ты не хочешь продавать меня. И все же продаешь.
   — Нет. Я хочу тебя продать.
   — Посмотри на меня, — попросила я. — Что ты видишь?
   — Рабыню.
   — И что же на самом деле тебе хочется сделать со мною?
   — Продать.
   — Нет, — отрезала я. — Тебе хочется отвести меня в свой дом. Бросить к своим ногам. Надеть на меня ошейник. Не продать меня тебе хочется, но владеть мною, повелевать.
   — Я многого хочу от тебя.
   — Так прикажи! Возьми что хочешь! — с вызовом выпалила я. — Ты выслеживал меня в Аре, мчался за мной в Кос лишь для того, чтобы продать?
   Глаза его метали молнии.
   — Нет! Тебе хотелось, чтоб я была твоей рабыней! Хотелось видеть меня на цепи, обнаженной!
   — Да! — взорвался он. — Я хотел, чтоб ты сидела голая на цепи, моя!
   — Так раздень меня! Посади на цепь!
   — Нет.
   И вдруг я успокоилась.
   — Ну так продай меня, — вымолвила я устало. — Тебе решать. Я рабыня.
   Он постучал в железную дверь.
   — Я считала Клитуса Вителлиуса сильным, — нарушила я молчание. — Думала, он воин. У него хватит сил делать с женщиной все, что ему хочется. А теперь вижу — он слишком слаб.
   Он снова застучал в дверь.
   — Он слаб, — твердила я. — Рабыня презирает его.
   — Не зли меня, — огрызнулся он.
   Я отвела глаза. Нечего мне бояться. За дверью послышались шаги. На уровне глаз открылось окошечко.
   — Что у тебя за дело? — спросил голос.
   — Продаю девушку, — ответил Клитус Вителлиус. Окошечко захлопнулось. Дверь отворилась.
   — Входи, господин, — пригласил мужчина.
   Мы оказались в просторной комнате. На цементном полу широкой — дюймов шесть — полосой очерчен желтый круг диаметром футов десять. У стены — столик. За ним — человек.
   — Сними с нее тунику и ошейник, — сказал он.
   Не говоря ни слова, Клитус Вителлиус раздел меня.
   — На колени, рабыня, в круг! — приказал мне человек за столом. Тот, что впустил нас, стоял у стены. На поясе у него болталась смотанная веревка из сыромятной кожи. Я вошла в круг, встала на колени на цемент в самом центре. Подошел мужчина, что стоял у стены, снял с пояса веревку, завязал у меня на шее, затянул узел под левым ухом. Попятился, отпуская веревку футов на пять. Остаток ее петлями свисал в его руке. Надо будет — меня ею высекут.
   Придется выполнять все, что положено рабыне.
   — Дай за нее столько, сколько, по-твоему, она стоит, — сказал Клитус Вителлиус. — Деньги отошлешь Клитусу Вителлиусу, в Башни Воинов.
   — Да, господин, — кивнул человек за столом. Клитус Вителлиус повернулся и вышел.
   А я осталась. Одна, на коленях в желтом круге на цементном полу.
   Веревка на шее натянулась. Совсем рядом закачались кожаные петли.
   Встав из-за стола, мужчина вошел в круг. Смерил меня взглядом.
   — Ну что ж, малышка, посмотрим, что ты умеешь.
   — Да, хозяин, — ответила я.

Глава 28. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В КУРУЛЕНЕ

   Труднее всего, когда тебя продают впервые. И все же, пожалуй, это нелегко всегда. И может быть, страшнее всего — неизвестность. Где оно, то самое лицо среди множества лиц? Кто купит тебя? Ты — на виду, в свете факелов. Что только тебя не заставят выделывать! Рядом — аукционист с плеткой. Ты выполняешь приказы, и выполняешь как можно лучше. Не вздумай филонить! Под ногами — посыпанный опилками деревянный помост. Гладкий-гладкий! Сколько девушек продали с него! И ты такая же, ничего особенного, рабыня как рабыня, чуть лучше, чуть хуже прочих. Опилки покалывают ноги. Так уж принято: на Горе животных продают с помостов, посыпанных опилками. А рабыня — животное. Под сполохами факелов поднимаешь голову. Слышишь первую цену. Попробуй тут не вздрогни! Идет торг. За тебя. Пытаешься по голосу угадать: что за человек? Кто-то набавляет. Улыбнись, повернись, пройдись. То поднимешь руки, то встанешь на колени. Ложишься на спину у ног аукциониста, закидываешь руки за голову, словно в наручниках. Перекатываешься на живот, поглядываешь на него через плечо. Повинуешься мгновенно, на глазах у покупателей принимаешь соблазнительные позы, следишь за осанкой — в общем, показываешь себя во всей красе, как и положено рабыне. Ты вся в поту. Опилки впиваются в тело. Застревают в волосах. Попробуй споткнись, хоть чуть оплошай — плетка аукциониста наготове. В конце концов, тяжело дыша, ты вытягиваешься в полный рост, голая, а может, уже и побитая.
   Последняя цена названа и принята. Аукционист сжимает кулаки. Продана.
 
   Многие девушки мечтают, чтобы их продали в Курулене. Его просторный помост — самый знаменитый в Аре. И самый большой. Полукруглый, шириной около сорока футов, он украшен затейливым резным орнаментом, выкрашен в желтый и голубой — цвета работорговцев. Высота его футов пятнадцать. На обращенной к толпе высокой ровной закругленной его части через равные промежутки изображены вырезанные из крашенной белым древесины девять фигур рабынь. Полагают, что тысячи лет назад эти девять девушек были первыми рабынями, добытыми мужчинами крошечного городка под названием Ар. Шеи вырезанных из дерева невольниц охвачены чем-то вроде веревочных ошейников, сплетенных, похоже, из каких-то растительных волокон. Стало быть, в те времена железа в Аре не знали. Рассказывают, что девушкам этим пришлось родить своим хозяевам множество сыновей.
   — Ты, рабыня! — ткнул в меня пальцем мужчина.
   — Да, хозяин! — откликнулась я. От охватывающего горло ошейника вправо и влево свисали цепи — ими я прикреплена к стоящим по обе стороны от меня девушкам.
   Мы — в ведущем к помосту коридоре. От выхода с помоста проходит еще один коридор.
   — В каких позах показать себя на помосте, знаешь?
   — Да, хозяин.
   Вымуштровали меня на славу. На помосте Курулена почти ничто не происходит случайно.
   Подошел к следующей, справа от меня, ближе к рабскому бараку. Задал тот же вопрос. Как и на мне, на ней — ошейник с двумя цепями, левая идет ко мне, правая — к другой ее соседке.
   — Да, хозяин! — уверила его она.
   Следующая. Каждый ошейник расстегивается, цепь можно присоединить или отцепить — управляться с невольницами вполне удобно. Всего в шеренге сто двадцать девушек. Если торги пойдут быстро, всех нас продадут анов за пять-шесть, если что-то не заладится — аукцион может занять целых восемь анов, затянется до самого утра. Кто-то пойдет с молотка быстро, кто-то — не сразу. Если на продажу девушки уходит много времени, значит, либо она не слишком заинтересовала покупателей, либо красота ее слишком необычна, и демонстрируют ее как-то особенно изощренно, с тем чтобы разогреть публику, взвинтить цену до предела.
   — Да, хозяин! — ответила на вопрос работорговца стоящая еще дальше от меня девушка. Все мы должны быть готовы. Все должны из кожи вон лезть, иначе не миновать жестокого наказания.
   Я рассматривала моих соседок. Какие красивые! Все мы умело подкрашены. Ну, берегитесь, мужчины! Нас уже выставляли напоказ голыми в клетках, только без косметики — чтобы будущие покупатели могли оценить товар без прикрас, чтобы потом, когда начнутся торги, быть во всеоружии.
   Цепь едва дрогнула. Я подалась вперед, высматривая: что там? По нашему ряду прошелестел шепот: «Торги начались!»
   — Я боюсь, — захныкала какая-то рабыня.
   — В Курулене делает покупки весь Ар, — проговорила другая.
   Ничего не слышно. Но я знаю: первая из нас уже поднялась на помост.
   Я села на стоящую у стенки, длинную — почти на весь коридор — деревянную скамью. Подтянула потуже завязки зеленого шелкового платья. Хотя это хитроумное одеяние даже платьем не назовешь. Его можно разматывать и снимать постепенно, лоскут за лоскутом, начиная с головы или ног, пядь за пядью обнажая тело. В конце концов я окажусь почти голой — лишь грудь и бедра прикрыты лоскутками — и, услышав приказ, лягу на спину у ног аукциониста. Он встанет надо мной и начнет, набавляя цену, стягивать с меня лоскуты, точно ленты. А когда толпа взревет от нетерпения, он, пожав плечами, рванет шелк, и я, дважды перекатившись по помосту, улягусь обнаженная, подняв колено, беспомощно закинув за голову руки открытыми ладонями вверх — распростертая у всех на виду рабыня в ожидании властной мужской руки. Вот тогда-то, по всем расчетам, цены и поползут вверх. После этого мне останется выполнять приказы аукциониста. Он прикажет встать и, чувствуя настроение толпы, умело накаляя страсти, будет подавать команды, а я — принимать самые разные позы.
   — На одну вперед! — прокричал надсмотрщик. Мы продвинулись к помосту.
   Слева от меня — девушка в скромной коротенькой домашней тунике, из тех, что носят служанки. Толпе представят ее как рабыню, с детства принадлежавшую почтенной респектабельной семье, которая теперь, оказавшись в стесненных обстоятельствах, вынуждена продать ее. Расскажут, что мужская похоть ей неведома, утолять ее она не умеет. Хозяин, однако, сможет всему ее научить. История эта — не совсем вымышленная. Девушка, похоже, особой радости по поводу предстоящих торгов не питает, оказаться в мужских объятиях вовсе не жаждет, надеется, что ее купит человек небогатый. Ей хочется оказаться единственной невольницей в его доме. По-моему, из нее получится превосходная рабыня. Мою соседку справа, ту, что взойдет на помост после меня, представят совсем по-другому. Тело ее от плеч до бедер скрывает одеяние из девственно-белого пуха. Поразительный контраст: темные волосы и обнаженные руки, ноги, легкий белоснежный пух. Прелестная девушка! Хрупкие плечи, безупречно стройные ноги. За нее дадут хорошую цену. Это она несколько минут назад сказала: «Я боюсь». Что ж, ничего постыдного я тут не вижу. Во-первых, она девственница. А во-вторых, едва ли не для любой хорошенькой девушки предстать перед германскими мужчинами в таком виде — ужасно.
   Мы снова продвинулись по скамейке.
   — Торги идут быстро, — заметил кто-то справа. Это хорошо. Значит, аукционист пребывает в благостном настроении и не будет слишком жесток к нам на помосте. Аукциониста мы боялись. На помосте он наш хозяин. Даже если торги прошли хорошо, а девушка не продана, ее могут высечь.
   — Двигайтесь! — приказал надсмотрщик.
   Мы продвинулись дальше.
   В основном девушек продают поодиночке, но иногда и группами: парами или больше, подбирая, скажем, по цвету волос или по диалекту. Могут подбирать в группы по кастовому признаку или собрать вместе девушек с разными, наиболее часто употребляющимися клеймами. Становясь рабыней, девушка, разумеется, теряет кастовую принадлежность, как и гражданские и личные права; она становится животным, послушным кнуту и воле хозяина. В основном группами рабынь подбирают для работы в поле или на кухне, но таких в Курулене не продают. В этот вечер должны были продать две пары: певицу и ее аккомпаниаторшу и близнецов с острова Тамбурин, названного так за сходство с небольшим германским барабаном.
   Голос аукциониста мне пока не слышен, но время от времени до коридора доносится рев толпы.
   Моя соседка справа — хрупкая девственница в покрываль-це из пуха — заплакала. Тут же над ней взвилась плеть надсмотрщика. Бедняжка отпрянула, прижалась спиной к цементной стене. Нельзя плакать! Размажет макияж, лицо пойдет пятнами.
   — Слезы оставь для помоста! — Надсмотрщик раздраженно промокал ей щеки тряпкой.
   — Да, хозяин.
   Я в шеренге девяносто первая. Хороший номер. Торги начинаются ранним вечером и обычно, если сразу не выставят на продажу ничего из ряда вон выходящего, поначалу идут медленно. Зрители пока только собираются. Часто скамьи в зале заполняются только ко второму ану. А тут сразу набрали темп! Странно. Насколько мне известно, в этот вечер ничего особенного к продаже не предлагалось, обычные торги, как всегда. Как правило, оказаться в первой двадцатке никому не хочется. Первых иногда продают при полупустом зале. Пока публики маловато, работорговцы стараются выставить товар попроще; да и многие покупатели, зная, что первыми пойдут не самые интересные девушки, приходят в зал попозже. Часто это создает проблемы для торговцев, но только не в Курулене. Здесь торг всегда идет бойко, репутация торгового дома такова, что с самого начала покупателей хватает, есть кому набавлять цену. Бывает, чтобы раззадорить публику, заманить покупателей, на продажу сразу выставляют какую-то необыкновенную девушку, а то и нескольких. Но хоть такими уловками и можно пораньше привлечь в зал толпу, работорговцы знают: в начале торгов за лучший товар не получишь столько, сколько дадут, когда торги в самом разгаре, когда толпа разогрета, когда предложения так и сыплются одно за другим. Так или иначе, хорошие, с точки зрения рабынь, номера — где-то между сороковым и сотым. Лучше всего, конечно, оказаться на помосте в самый пик торгов. Если, как сегодня, на продажу выставляется сто двадцать девушек, самая оживленная торговля развернется между восьмидесятым и девяносто пятым номерами. Позже покупатели начнут уставать и разбредаться из зала. Все сказанное справедливо для обычных, «долгих» торгов, которые в крупных торговых домах проводятся раза четыре в неделю. К специальным, частным, внутренним распродажам это не относится. На специальные распродажи выставляют всего пятнадцать — двадцать девушек, представляющих особый интерес, о таких распродажах широко оповещают публику. Говорят, по таким случаям на торги стремится попасть весь Ар. Специальные торги назначают, скажем, для продажи захваченной в плен дочери убара покоренного города, если только убару-победителю не придет фантазия шутки ради продать ее на обычных торгах на каком-нибудь заштатном помосте. Но чаще всего конечно же такую царскую добычу убар-победитель оставляет себе, дабы поверженная в прах пленница в ошейнике услаждала его душу, как воспоминание о победе, и тело — как женщина.