Писемский Алексей. Взбаламученное море

   9.
   Капля яду, отравившая все.
   Перед домом Софи стояла карета. В окнах сквозь занавеси был виден свет.
   Бакланов, съездив после обеда домой и отдохнув немного поехал к ней.
   Ему, на звонок его, отворила Иродиада.
   - Софьи Петровны дома нет-с! - сказала она.
   - Отчего же огонь? - спросил Бакланов.
   - Это я сижу-с, - отвечала Иродиада и, захлопнув у него перед носом дверь, заперла ее.
   Бакланову ужасно было это досадно; но делать нечего, он поехал назад.
   Проезжая мимо кареты, он, больше из пустого любопытства, спросил кучера:
   - Чья это карета?
   - Коммерции советника Галкина. - отвечал тот, преважно лежа на козлах.
   "Он уж тут!.. у кого это он?.." - подумал Бакланов, и все это как-то смутно и странно сложилось у него в голове.
   Он велел везти себя в клуб и, только подъехав к подъезду, сообразил, что для входа надобно, чтобы кто-нибудь его записал. Он вспомнил о косом господине.
   - Скажите, пожалуйста, здесь такой косой, кривой господин? спросил он у входных лакеев.
   Один из них только выпучил на него глаза.
   - Это Никтополионов, надо быть! - отвечал другой, бывший, видно, несколько подогадливее.
   - Здесь, недавно только приехал, - добавил он.
   Бакланов попросил его вызвать, сказав, что его просит господин, с которым он сейчас обедал.
   Никтополионов показался на верху лестницы.
   - Входите, милости просим! - кричал он оттуда Бакланову.
   - Записать меня, я думаю надо! - говорил тот.
   - Запишите! - крикнул Никтополионов лакею, сидевшему за книгою.
   - Как прикажите-с? - спросил тот, обращая к нему не совсем смелый взгляд.
   - Ну, пиши хоть: Чорт Иваныч Мордохаев.
   Лакей, кажется, так и написал.
   - Простота, видно, у вас... - говорил Бакланов, входя на лестницу.
   - Э! всякая дрянь ведь тут шляется... стоит церемониться! говорил Никтополионов, идя бойко вперед. - Это все грекондосы, выжига все народ! - говорил он, показывая на целую кучку по большей части молодых людей, сидевших около столиков и прихлебыввших из рюмочек шербет. - А это вот чихирники! - прибавил он, махнув рукой на двух черноватых господ, игравших один против другого, в карты.
   - Какие это чихирники? - невольно спросил Бакланов.
   - Армяне! - отвечал преспокойно Никтополионов: - дуют себе в полтинник бочку чихиря, да и баста... на грош, каналья, ладит пьян и сыт быть... А это вот - все Эммануилы Захарычи! - заключил он, направляя взор Бакланова на целую комнату, в которой то тут, то там виднелись библейские физиономии. - А каков обедец-то был? а? каков? воскликнул он вдруг, останавливаясь перед Баклановым, в то время, когда тот садился в бильярдной на диване. - Каков... ась?.. Вот вам и будьте добродетельны, и будьте! - говорил Никтополионов с истинной досадой. - В 35 году он, ракалия, сидел за кормчего в остроге. Я сам ему, своими руками, дал полтинник, когда его вели из острога в уголовную палату, и он взял; а в то время у него, говорят, пятьдесят тысяч в портках было зашито. Вот вам и добродетель... Храните ее на земле!
   - За сегодняшний обед ему можно простить многое, - сказал Бакланов, чтобы хоть несколько смягчить подобные отзывы.
   - Все уж и прощено ему давно, - отвечал Никтополионов, махнув рукой. - Я ведь прямо всем здешним властям говорю: "Ежели бы, говорю, я знал, что такой-то ночью, по такой-то улице, пойдет господин, у которого миллион в кармане, я бы вышел и зарезал его, пятьсот бы тысяч взял себе, а пятьсот вам отдал, вышл бы у вас чище солнца!.." Молчать, посмеиваться только...
   - Вы сейчас можете это сделать, - начал Бакланов опять, чтоб обратить несколько в шутку этот разговор. - У Галкина сколько денег? Миллион есть?
   - Десять, говорят, - отвечал Никтополионов с неудержимою злобой.
   - В таком случае, я вот сейчас около одного дома видел его карету; вы ступайте, подождите: он выйдет, вы и зарежьте его.
   - Где это? На набережной вы видели?
   - Да.
   - А это он, значит, у любовницы своей, - произнес Никтополионов.
   - У любовницы? - переспросил Бакланов, соображая, где же эта любовница могла жить в том доме, где жила Софи; он всего был одноэтажный.
   - Да, - отвечал утвердительно Никтополионов. - Как ее фамилия-то, проклятой! - прибавил он, припоминая.
   Бакланову вдруг почему-то захотелось, чтоб он не договаривал этой фамилии.
   - Ленева, да! да! так! - махнул вдруг Никтополионов.
   - Ленева! - повторил Бакланов: - не может быть! - сказал он и захохотал.
   - Отчего же не может быть? Он еще покойного мужа ее опутал. Привез сюда его, взял в маленькую часть, выдавал ему денег больше, чем следовало, брал с него векселя, ну, а пожить-то тоже они любили широко... она вон этта при мне в магазине у Лямиля 500 целковых зараз так и бросила.
   - О, вздор какой!.. Ленева и Эммануил Захарыч!.. ха=ха-ха! хохотал Бакланов, между тем как волосы у него становились дыбом от ужаса.
   - Да вы разве знаете ее? - спросил Никтополионов.
   - Да! я ее знаю, - отвечал Бакланов с ударением.
   - Ну, так извините: это я говорил не про нее! - отвечал с нахальным спокойствием Никтополионов и отошел.
   Бакланов покачивался всем телом.
   - Никтополионов! - крикнул он.
   Тот подошел.
   - Послушайте! - начал Бакланов (голос его окончательно ему изменил): - для меня это важно, - так, может быть, важно, как вы и не предполагаете. Скажите, правду ли вы говорите, или это так - одна клевета, для красного словца?
   - Про Леневу-то?
   - Да.
   - Да спросите, весь город вам, всякий мальчишка скажет. Да вот, постойте!.. Эй ты, Михайла! - крикнул он маркеру: - любовница у Галкина есть?
   - Есть! - отвечал тот.
   - Кто?
   - Ленева, кажется, по фамилии-то.
   - Я его не учил! - сказал Никтополионов и опять отошел.
   Бакланов продолжал сидеть, качаясь всем телом. "Софи, верятно, теперь находится в объятиях Галкина". Далее этого представления он не мог выдержать и, взяв шляпу, проворно вышел из клуба.
   Никтополионов, начавший играть на бильярде, посмотрел ему вслед с насмешливою улыбкой. Он видел, что чем-то напакостил человеку, и был совершенно этим доволен.
   10.
   Дикий скиф просыпается в моем герое.
   На улицах была совершенная темнота. Тепловатый и удушливый ветер опахивает со всех сторон. Бакланов не шел, а бежал к дому Софи. У дверей он сначала позвонил, а потом стал стучать кулаком что есть силы. Иродиада, испуганная, в одном белье, с сальною свечкой в руках отворила ему дверь.
   - Пусти! - сказал он и, проворно отстранив ее рукой, пошел в залу, гостиную и спальню.
   - Барин, что вы делаете? - говорила она, идя за ним.
   В спальне, Софи уже улегшаяся, при слабом освещении ночной лампадки, едва успела накинуть на себя кофту и привстать с постели.
   Бакланов приостановился. Он видел только одно, что Софи была не с любовником.
   Та, надев наскоро блузу и туфли, вышла к нему.
   - Почему вы меня не приняли, когда я был у вас? - начал он резко.
   Софи сконфузилась.
   - Меня не было дома, - сказала она.
   - Но у вас однако у подъезда была карета?
   Голос и губы Бакланова при этом дрожали.
   - Это была карета их знакомой-с, дожидалась тоже их! вмешалась в разговор Иродиада.
   - Молчи! - рявкнул на нее Бакланов, и Иродиада скрылась.
   - Это была карета вашего любовника! - обратился он уже к Софи.
   - Александр!.. - проговорила было та.
   - Без восклицаний, - остановил он ее движением руки: - я для вас бросил все: службу... Петербург... Я вас за ангела невинного считал, а вы... ха-ха-ха! любовница жида!
   - Я не любовница!.. нет, Александр, нет!.. - говорила Софи, ломая с отчаяния руки.
   - Что ж он такое для вас? - спросил Бакланов.
   - Он... (Софи очень сконфузилась). Он приятель моего мужа... имел с ним дела... давал нам деньги взаймы... и больше ничего!
   - Деньги взаймы! Шейлок будет давать деньги взаймы! Да знаешь ли ты, коварное существо, что ведь они мясом, кровью человеческою требуют уплаты себе...
   Софи отвернулась: она, видимо, не находила возможности оправдаться.
   - Вчера вы, - продолжал Бакланов, заскрежетав зубами: - хотели чистою сохраниться для меня!.. Полно, так ли?.. Не для любовника ли вашего, скорей, вы сберегали себя, чтобы нежнее усладить его в объятиях ваших?
   - Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.
   И Софи в самом деле только рыдала.
   - А! - воскликнул Бакланов: - у меня в этих руках только мало силы, чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали и выписывали сюда!.. Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!
   - Я люблю тебя! - произнесла Софи, складывая перед ним руки.
   - Нет! вы любите другого! - отвечал Бакланов с пеной у рта. Оставьте хоть этим маленькое уважение к себе; иначе что же вас привело к тому? Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.
   И он закрыл лицо рукою и заплакал.
   - Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр! - повторяла только Софи.
   - Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый - и я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.
   - Но его ж не было у меня! - вздумала было еще раз утверждать Софи.
   - А это что? это что? - говорил Бакланов, показывая на окурок сигары, валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.
   Софи тоже побледнела.
   - Я за несколько часов перед тем, у него... в доме... курил такую же сигару... в такой же соломке... он мне сам, из своего кармана подал ее... презренная тварь! - заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.
   Та вскочила.
   - Боже мой! Он бьет меня наконец! - воскликнула она и ушла к себе в комнату.
   Иродиада поспешила за нею затворить дверь.
   Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил этот стул об пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и тоже врезал его в пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель и грохнулась на окно, которое разбилось и зазвенело, и затем, распахнув настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.
   Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как осиновые листья.
   Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в свой номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в трактир, просить ножа для этого?
   Он в изнеможении упал на постель и так пролежал до самого утра, не смыкая глаз.
   К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее; но зато оно стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так еще недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!
   - А что, правда ли, что Ленева любовница откупщика? - спрашивал он грубо и цинически трактирных слуг.
   - Да, говорят, что так-с!.. - отвечали ему те.
   11.
   С расчетом составленная комиссия.
   Город, выбранный нами в настоящем случае, совершенно идеальный и несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно вымышленные, и мы только в них, по мере нашего понимания, старались выразить те явления, которые не совсем же неприсущи нашей жизни, а теперь, сообразно нашему плану, нам придется выдумать и целое уголовное дело. Положим, например, хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом часу и увидел, что у жильца его, в нижнем этаже, ставни были еще не отворены. Это его удивило, тем более, что жилец этот был жандармский офицер, всегда рано встававший и последнее время ужасно хлопотавший по одному откупному делу. Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там никого, кроме самого жандармского офицера, не было, но и он лежал на постели, с перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского офицера, которые будто бы убили его за жестокое с ними обращение, а потому их, как бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.
   В комиссии этой предписали заседать и Бакланову.
   Задушив в сердце своем чувство любви, он рад был кинуться в омут служебной деятельности.
   Нервное и раздраженное состояние в нем еще оставалось.
   Презусом комиссии назначен был командир гарнизонного батальона, полковник богомольный и задумчивый, особенно в последнее время, так как у него ужасная происходила тяжба с полицеймейстером, также опытным военным человеком, за воздух, которым должны дышать гарнизонные солдаты. Полковник говорил, что будто, по казарменному положению, им надо было, положим, 60 000 кубических сажен, а злодей полицеймейстер уверял, что на практике солдаты всего живут в 30 000 кубических саженях, и, соразмерно с этою суммой, требовал сносу квартирных денег. Начальник края мог решить этот вопрос так и иначе.
   В военные ассесоры себе полковник выбрал поручика Козлова, из сдаточных.
   - Он нам своми простыми чувствами всегда скажет верно! говорил он и обращался потом к самому поручику:
   - Ну, как вы, Козлов, об этом думаете?
   Поручик краснел и вставал.
   - Я, ваше высокородие, точно что... разумеется... Коли не он или не она, так кто же другие?
   - Понимаю, понимаю, - перебивал его полковник. - Ну вот вам! обращался он затем к аудитору.
   - Это что-с! И сомнения в том никакого нет! - отвечал тот.
   Членом гражданским был провиантский чиновник, который, может быть, в разных сортах хлеба и знал толк, но к судебной части был совершенно равнодушен и получил настоящее назначение, вероятно, потому, что всегда и во всем сходился во мнениях своих с начальством.
   Другим членом был командирован тот чиновник, который производил самое следствие, и конечно, все, что им было сделано, находил превосходным и совершенно достаточным.
   Бакланова избрали более по его молодости и неопытности.
   12.
   Молодость не всегда бывает удобна!
   Собираясь в комиссию, герой мой несколько раз примерялся перед зеркалом, какое ему сделать серьезное лицо. Он снял с руки золотое кольцо и оставил одно только чугунное, подаренное ему еще в пансионе Сонею; жилет надел черный, наглухо застегнутый. Все это он делал с тем, чтобы больше придать себе монашеский вид. Несмотря на эти несколько внешние приемы, Бакланов шел на поприще судьи с сердцем чистым и с самым твердым намерением действовать по самой крайней справедливости.
   Дело, чтобы не было по нем большой огласки, производилось на дому у презуса.
   Когда Бакланов вошел, члены комиссии, сидевшие за столом, на котором стояло зерцало, пили чай и курили. При этом, или даже вообще, когда кто-нибудь из членов начинал курить, презус обыкновенно незаметно мигал поручику Козлову, который сейчас же вставал, вынимал из зерцала орла и клал его на шкап, а потом, когда курение прекращалось, то снова вкладывал его в прежнее место, вероятно, затем, чтобы сия эмблема благосостояния и могущества Российской империи не видела их маленькой человеческой слабости.
   Аудитор, при входе Бакланова, допрашивал уже главную преступницу, девку дет двадцати семи, с неумным, истощенным и распутным лицом, в платчишке на голове и в оборванном капотишке, с кандалами на руках и ногах. На все вопросы, прежде чем отвечать, она моргала носом и обтирала его потом, звеня цепями. У печки, в комнате тоже стоял арестант, с более умным и зверским лицом, и тоже в наручнях.
   Все это неприятно и тяжело поразило Бакланова. Он сел. Ему подали чай; он отказался.
   - Ну, так как же? Накануне Вздвиженья?.. - говорил хладнокровно аудитор, смотря одним глазом в такан чаю, из которого по временам прихлебывал, а другим - в лежавшие перед ним допросы.
   - Да-с! - отвечала девка, моргнув носом.
   - Ты сама-то что же делала?
   - Я, батюшка, на ножках только у него посидела.
   - Кто же за голову-то его держал? - продолжал аудитор.
   - Николай-с! - отвечала девка, показав головой на мужчину-арестанта.
   Тот при этом сделал что-то вроде гримасы, и трудно было сказать, что она означала, - усмешку ли, или так его только подернуло.
   - Он за волоски, чу! говорит, его держал, - прибавила девка.
   - Что ж ты слышала при этом: оборонялся ли тот, бранился ли? Может быть, не давался?
   - Нет-с, всхлипнул только раза два этак горлышком, - отвечала девка.
   У Бакланова начинали волосы становиться дыбом.
   - Что это такое она рассказывает? - спросил он презуса, который с грустным видом прислушивался к ответам арестантки и на вопрос Бакланова даже не ответил.
   - Чем же, каким орудием была нанесена ему смерть? - продолжал между тем спрашивать аудитор.
   - Да я и не знаю, - отвечала девка, в самом деле, кажется, не знавшая.
   - Чем? - обратился аудитор к мужчине.
   - Бритвой-с, - отвечал тот и опустил глаза в землю.
   - Но что же за причина, заставившая их убить? - вмешался опять Бакланов и потом, не дав ответить себе чиновнику, производившему следствие, он вдруг обратился к подсудимой: - Но что за причина, любезная, побудила тебя это сделать?
   - Господин, судырь, один научил нас и две тысячи рублев денег дал нам за то.
   - Где же и какой это господин? - заговорил торопливо Бакланов. - Он содержится, вероятно, в остроге тоже?
   - Врет все! отводы одни! - произнес с печальной усмешкой презус.
   - Я не видывала их-с, не знаю, кто такие, - отвечала девка.
   - Стало быть, они не за жестокое обращение, как сказано в предписании, убили господина, а их кто-то подучил к тому? - не отставал Бакланов.
   - Так и есть, как сказано в предписании-с!.. Видят, что пишут... из всего дела соображают, - объяснил было ему провиантский чиновник.
   - Но как же? Нет, позвольте, господа! - восклицал Бакланов, начиная уж горячиться. - Вы за жестокое обращение убили барина, или вас научили? - обратился он к арестанту-мужчине.
   - Было того и другого, - отвечал тот, переступив с ноги на ногу. - Известно, если бы господин был подходящий, не сделали бы того.
   Аудитор однако снова приступил к допросам.
   - Совершив преступление, что вы сделали?
   - На пароход пошли, - отвечала девка.
   - Тут, значит, вас и взяли?
   - Да-с. Билеты нам тот же господин еще накануне принес. Мы пошли, да хожалый нас и встретил... Он, как приходит в квартал, там и говорят: "Коклевского убили". А он говорит: "Я лакея, говорит, его видел, на пароход идет!"
   - Знаем это, знаем!.. - перебил ее аудитор.
   - Но где же этот господин, который их научил? Вот кого надо отыскать! - повторил Бакланов, продолжая двигаться на стуле. - Ты тоже не знаешь? - обратился он к мужчине-арестанту.
   - Не знаю, ваше благородие, как есть пред Богом, - отвечал тот, пожав плечами.
   - Каким же образом тебя уговорили?
   - Недели две, ваше благородие, он к нам ходил, все уговаривал. Здесь тоже народу много-с, город проезжий... Кто его знает, кто такой?.. - "Вот, говорит, вам две тысячи целковых, поедете на Кавказ, паспортов там не спрашивают".
   - Все вздор... Из злости на барина только и сделали, из дела-то это видно! - подтвердил опять провиантский чиновник.
   - Это что ж? Не запираемся в том, ваше благородие, - отвечал арестант: - господин был, не тем будь помянут, воды другой раз подашь, не утрафишь: холодна, либо тепла; дуют-дуют, ажно кости все трещат, помилуйте-с! - прибавил арестант, обращаясь более к Бакланову и даже с небольшим признаком слез на глазах.
   Но тому больше было жаль девку; видимо, что она была только дура набитая.
   - Как же она-то, зачем участвовала? - спросил он опять арестанта, указывая на девку.
   - Из-по любви ко мне, - отвечал тот.
   - А у тебя связь с ней, а?
   - Да-с.
   - Была? - спросил он самое девку.
   - Гуляла с ним.
   Бакланов с большим еще участием взглянул на них.
   "О, любовь! кого ты ни связуешь?" - подумал он глядя на эти два некрасивые существа.
   Презус между тем посмотрел на часы и объявил, что заседание кончилось.
   Бакланов уехал домой, возмущенный до глубины души: "вероятно, что этот господин, их научивший, и их барин были оба мерзавцы, - а наказание терпят только эти два полуидиота; непременно надобно бы их участь облегчить, а того злодея поймать".
   Герой мой был очень еще неопытен в судебной практике.
   13.
   Завеса несколько приподнимается.
   Чем далее происходил суд, тем более Бакланов начинал видеть, что тут что-то такое да не так, и что заседавшие с ним судьи судили не совсем беспристрастно.
   По совершенной еще невыработке житейского характера, он беспрестанно обдумывал, как ему себя вести и с кем бы наконец посоветоваться. Виденный им у откупщика пьющий вице-губернатор показался ему, в этом случае, всех удобнее: по крайней мере, когда за обедом все пели, он один не пел и даже как будто бы стыдился этого!
   Бакланов поехал к нему.
   В темной и грязной передней он увидал, что на прилавке дремал лакей. Он должен был разбудить его.
   - Барин не так здоровы, - проговорил было тот сначала; но потом, порассудив, прибавил: - да вы из больших чиновников, аль из маленьких?
   - Нет, не из больших, - отвечал Бакланов.
   - Ну, так пожалуйте-с, - сказал лакей.
   Бакланов вошел.
   Вице-губернатор, в халате, грудь нараспашку, сидел перед закуской и имел как-то странные сжатые губы.
   - А, прошу покорнейше! - произнес он, узнав, видно, Бакланова и не привставая, впрочем, сам с места. Рукой он указал ему на стул.
   Бакланов сел.
   - Я к вам, Николай Григорьич, с просьбой, - начал он сейчас же.
   - А! - произнес вице-губернатор и вслед затем длинною струей выпустил из рта воздух, как человек, которому дышать трудно.
   - Я командирован в военно-судную комиссию над дворовыми людьми по убийству Коклевского.
   - А! - повторил еще раз вице-губернатор и затем, как бы исполнившись какого-то грустного воспоминания, порастянул глаза, выпил молча рюмку водки и стал лениво закусывать колбасой: более нормальным образом желудок его не принимал уже пищи.
   - Тут чорт знает что такое, - продолжал Бакланов. - Они показывают, что их научил какой-то господин, но кто он - не сказывают, тогда как он-то и есть главный преступник.
   - Раз, вечером, - заговорил вдруг вице-губернатор: - приводят ко мне человека... мертво-пьяного.
   "Хорош и ты-то теперь", - подумал Бакланов.
   - Человек этот был бухгалтер откупа. Он-с, - продолжал вице-губернатор, снова потупляя голову: - с слободскими девками прогулял пять тысяч целковых... ну и кончено? так ли?
   Бакланов не знал, что отвечать ему на это.
   - Не, не кончено!.. - отвечал сам себе вице-губернатор: человек этот умирает одночасно в остроге и документы свои передает жандармскому офицеру... ну, и прах их возьми, так ли? Нет, 14-го сентября г. офицер убит своими дворовыми людьми.
   У Бакланова начинал делаться в голове совершенно какой-то туман.
   - Какие же это документы? - спросил он.
   Вице-губернатор развел руками.
   - Есть книга живота-с, - почти запел он: - еже пишется в ней вся: куму - рубль, куме - два; а мы имя свое бережем! - заключил он и затем обратил почти величественное свое лицо к Бакланову: - и то бы ничего-с! - заговорил он несколько даже трагическим голосом: - но красными чернилами тут написан итог наших канальских барышей.
   - Барышей?
   - Д-д-а-с! А мы имя свое бережем!.. Они - деньги, а мы имя! повторил он.
   - Но, ради Бога, скажите мне откровеннее, - умолял его Бакланов.
   - Ничего больше не знаю-с, ничего! - отвечал вице-губернатор: молодой вы человек! - прибавил он и потом с чувством: - не видьте лучше и не знайте: мрак спокойнее света!
   И как бы в доказательство того он закрыл глаза.
   Бакланов пробовал было еще рз его расспрашивать, но вице-губернатор только как-то бессмысленно смотрел на него и отвечал ему одним молчаливым киванием головы: в утро это он пил уже сороковую рюмку, а потому невольно лишался на некоторое время молви.
   Видя, что от него ничего более не добьешся, Бакланов встал.
   - До приятного свидания, друг мой... - едва выговорил вице-губернатор.
   Бакланов вышел.
   - Что такое у вас с барином? - спросил он человека.
   - В загуле, ваше благородие, сильном.
   - Что ж, в это время он не то уж и говорит?
   - Да врет иной раз такую околесную, что даже слушать страшно! объяснил лакей.
   14.
   Муравейник сильно тронут.
   Наполеон III тем и велик, что очень мало говорит, но потом вдруг и сделает. Герой мой, напротив, тем и мал, что пока в жизни только и делал, что говорил.
   Выехав от вице-губернатора, он посувствовал неудержимую потребность излить перед кем-нибудь волновавшие его чувствования.
   В кармане он имел рекомендательное письмо от дяди своего к одной даме, madame Базелейн, имевшей, говорят, огромное влияние на начальника края.
   Евсевий Осипович с этой именно целью и дал племяннику письмо к ней. Про самое же даму он выражался так, что она по уму вся - мечта, вся фантазия; по телу - эфир, а тепла и жизненна только сердцем.
   Как только подано было письмо, Бакланова сейчас же приняли.
   Madame Базелейн имела привычку всех, даже молодых людей, принимать у себя в спальне. На это раз она была почти полуодета. Маленькая ножка ее, без чулка, обутая в туфлю, была точно перламутровая. Фильдекосовое платье, совершенно без юбки, лежало бесконечными складками на ее тоненьких ножках. Одни только большие глаза, которые она беспрестанно вскидывала и опускала, говорили, что в самом деле, может быть, у нее сердце и горячее.