Писемский Алексей. Взбаламученное море

   - Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.
   - Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь.
   - Сделай милость!.. На вот тебе денег... купи там курицу, говядины, что ли.
   - Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.
   - Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?
   - Ну, матушка, народец ведь у вас... сами, я думаю, изволите знать!
   Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.
   Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.
   - Вот я вам этого старосту вызову, - сказал он и вышел на крыльцо.
   - Эй ты, любезный, - крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: - пошли ко мне старосту сейчас же!
   Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу.
   Бакланов продолжал стоять на крыльце.
   Парень вышел из избы.
   - Говорил-с... - объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.
   - Да ты не "говорил", а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю... - заревел Бакланов.
   Парень вернулся в избу.
   Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову.
   - Ты староста? - спросил тот.
   - Я, сударь, я, - отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза.
   - Пойдем к барыне, к госпоже твоей! - проговорил Бакланов.
   Староста пошел вслед за ним в горницы.
   - Вот он-с! - проговорил Бакланов, показывая на него Софи.
   Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.
   - Отчего вы не хотите ко мне явиться? - сказала она.
   - Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! - сказал староста, по-прежнему потупляя глаза.
   - Отчего нельзя?
   - Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь!
   - Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, говорила Софи.
   Староста при этом даже усмехнулся.
   - Нету, матушка, прав этаких ныне! - проговорил он.
   - Да ты известен или нет о духовном завещании? - воскликнул ему Бакланов.
   - Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! - отвечал староста, не ворочая к нему головы.
   - Что ж вы и работать на меня не будете? - спросила Софи.
   - Никак нет-с!
   - И оброков платить мне не будете?
   - Нет-с!
   - Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики! вскричала Софи, вся побледнев.
   Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была своими хорошенькими ручками вцепиться старосте в волосы.
   - Сейчас чтоб у меня прощения просили, сейчас! - продолжала она, стуча ножкой.
   - Мир-то меня, сударыня, может теперь поедом съесть, что я и в дом-то вас допустил! - возражал ей староста.
   - Меня в дом? - воскликнула Софи, ударяя себе в грудь.
   - Да как же, помилуйте, дом общественный!
   При этом Софи и Бакланов переглянулись между собой.
   - Calmez-vous! - сказал он, беря Софи за руку. - Кто здесь посредник? - обратился он к старосте.
   - Не могим знать-с, - отвечал тот.
   - Как не знаешь? - спросил Бакланов, задыхаясь от бешенства.
   - Делов тоже никаких не имели до них, почему нам знать! продолжал староста, водя глазами по полу.
   - А! не знаешь, не знаешь! - проговорил Бакланов и, схватив старика за ворот, притряхнул его.
   Старик позеленел.
   - Посредник, ваше благородие, Иван Егорыч Варегин, - сказал он.
   Бакланов сейчас же отпустил его.
   - Варегин! - произнес он радостно. - Пошел вон! - прибавил он старосте, и тот, как бы ничего особенного не случилось, посмотрел себе на ноги и вышел.
   - Ну, вот и прекрасно! Все теперь устроится! - сказал Бакланов, обращаясь к Софи, котрая смотрела на него вопросительно.
   - Параша, Параша, - крикнул он убиравшей в соседней комнате чашки Прасковье. - Нет ли кого послать за посредником-с?
   - Пошлите-с сельского старосту! Он у нас тут недалеко в Парфенове живет-с, - отвечала та шопотом.
   - Сбегай, ради Бога, - произнес Бакланов.
   - Я нищенку пошлю-с; самое-то, пожалуй, наши дьяволы увидят и изобьют еще! - отвечала Прасковья и ушла.
   Через несколько времени явился сельский староста, молодой, вежливый мужик.
   - Съезди, любезный за посредником, - сказал ему Бакланов.
   - Слушаю-с, - отвечал тот с видимою готовностью.
   - Что такое, скажи, пожалуйста, отчего это неповиновение ко мне? - спросила, выйдя к нему, Софи.
   Староста модно переложил из руки в руку шляпу.
   - Бог знает, сударыня, - отвечал он, как-то особенно ужимая губы. - Надо так полагать, что глупость одна их.
   - Так ты им растолкуй! - сказала Софи.
   - Нам они, сударыня, не верят, как не по их говоришь... Все одно, вы говорят, от начальства...
   - Пожалуйста, съезди! - повторила Софи.
   - Слушаю-с! - отвечал староста и уехал.
   - Чтобы не обманул он! - сказал Бакланов.
   - Нет, съездит-с! Он у Софьи Петровны лесу хочет торговать, так съездит-с! - объяснила Прасковья.
   Бакланов и Софи возвратились в гостиную.
   - Варегин мне приятель и отличнейший человек: он сейчас все устроит, - заговорил первый.
   - Но я боюсь, друг мой, он сейчас, пожалуй, придут, - сказала Софи.
   - Пускай идут; у меня револьверы готовы. Прежде чем они дотронутся до тебя, человек двадцать уложу!.. - произнес Бакланов и положил на стол действительно два револьвера.
   Софи между тем принялась плакать: она была очень рассержена.
   12.
   Посредник.
   Варегин приехал в тот же день.
   Молодые хозяева наши все еще продолжали сидеть в гостиной и не смели носу оттуда показать.
   Бакланов принял друга в распростертые объятия.
   Несколько времени они молчали, и у обоих невольно навернулись слезы на глазах.
   - Что это, у вас уж пистолеты приготовлены! - начал Варегин.
   - Да, - отвечал Бакланов и представил ему Софи.
   - Кузина моя, Ленева, ваша теперь подсудимая и подначальная.
   Варегин молча поклонился ей.
   - Что, разве уж к дому подваливали? - спросил он.
   - Нет; но на всякий случай. Я просил бы тебя сегодня же сделать какое-нибудь распоряжение, - отвечал Бакланов.
   - Я уж сделал, ехав мимо, - отвечал Варегин и, как человек утомленный, сел и закрыл глаза.
   Софи в это время разливала чай.
   - Pardon, monsieur Варегин, - сказала она: - у нас нет сливок; нам не дают здесь ничего, даже и за деньги.
   Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей:
   - Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей сливок: посредник приказал.
   Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками.
   - Но как же, скажи, друг сердечный, как ты сюда попал? начал Бакланов. - Естествоиспытатель, исследователь микроскопический мировым посредником!
   - Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, - отвечал Варегин ядовито.
   - Я слышал что-то такое в Петербурге, - подхватил Бакланов.
   - Да, как же-с! И не начальством, это было бы еще сносно, а общественным мнением.
   - Нынче общественное мнение, monsieur Варегин, кажется, такое благородное, - вмешалась было Софи.
   - Не знаю-с, - отвечал он ей: - знаю одно, - продолжал он, опять обращаясь к Бакланову: - что как только я на одном из ваших университетских советов сказал, что молодые люди поступают к нам ничего не смыслящие, в университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются кандидатами... Что же это такое? Кукольная комедия одна!
   - Да чего тут! - подхватил Бакланов. - Нам вот дорогой один господин рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: "Это, верно, говорит, господин студент писал", и в самом деле, оказывается, студент.
   Варегин грустно усмехнулся и покачал головой.
   - Сказал я, разумеется, - продолжал он: - и насчет преподавания, что у нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень, может быть, выгодные для популярности преподавателя, но далеко не полезные для слушателей...
   - Ну, и что ж потом? - спросил Бакланов.
   - Потом, через несколько дней, мне господа студенты стали на лекциях шикать и свистать... Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих словах?.. Они выслали ко мне депутатов, которые объявили мне, чтоб я переменил свое гржданское поведение. - "В чем же, говорю, оно так провинилось?" - "В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах". - "О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы, а передавшие вам люди так подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь"; затем поклонился и не возвращался более в свою аудиторию.
   Приговоря это, Варегин опять качнулся головой.
   - Вот вам и награда вся! - снова он начал: - за двадцать лет трудов, за потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли мои сведения... Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор, как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули.
   - Ужасно! - подхватил Бакланов. - Но здесь, по крайней мере, как ты устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек?
   - Четверо детей.
   - А душ сколько?
   - Душ нет!.. Сто десятин земли всего!
   - Но чем же ты жил до сих пор?
   - Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал.
   В это время вошла с довольным лицом Прасковья.
   - Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? спросила она.
   - Да разве есть что-нибудь у нас? - спросила ее Софи.
   - Есть: теленка закололи и карасей в пруду наловили. Выбил сельский староста всего-с... И повар тоже пришел-с.
   Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись.
   - И ключи вот от посуды-с наш староста-то, чорт, дал-с, прибавила Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в зале с ободранными обоями.
   Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех свеч в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах.
   - Скажите, пожалуйста, как народ принял эти мирские учреждения? - спросил Бакланов.
   - Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это ведь подкуп, - прибавил Варегин, показывая на блюда: - вам бы без меня не дали этого: это меня хотят ублажить.
   Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще две бутылки наливки и поставила их перед господами.
   Приятели, прекратив печальные разговоры, выпили по нескольку рюмок наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в сопровождении одной только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби.
   Бакланов и Варегин легли в гостиной на толстейших и мягчайших пуховиках, которые тот же селький староста "выбил" им от прежнего господского старосты.
   13.
   Бунт.
   На другой день Софи, как только проснулась, подошла к окну своей комнаты и ахнула от ужаса.
   Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста, с мрачными все лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и о чем-то с некоторыми из них переговаривал.
   Софи сейчас же бросилась к Бакланову, который еще спал.
   - Александр, посмотри, что такое у нас на дворе: народ собрался! - сказала она.
   - Что такое? - произнес тот, надел халат и, положи в карман револьвер, вышел.
   - Зачем это они? - спросил он Варегина.
   Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца.
   - Дурят! - произнес он после нескольких секунд молчания.
   Бакланов смотрел на него с испуганным лицом.
   - Что же, совсем не хотят повиноваться?
   - Торговаться хотят до конца, - произнес Варегин.
   К нему робко подошел довольно доброй наружности мужик.
   - Можно, Иван Егорыч, уйти-то? - спросил он.
   - Нет, нельзя... сами заварили кашу, так не пеняйте, дьяволы экие, право!
   - Да ведь, Иван Егорыч, мир-с, а не я, батюшка.
   - Мир?.. Из собак, что ли, мир-то состоит? Из вас же, чертей!
   Мужик конфузливо перебирал шапку в руках.
   - Как гнилая горячка-то была, - продолжал Варегин: - так умирал с дьяволами, хоть бы тому поверили.
   - Это точно что-с, - произнес мужик.
   - Так что ж "точно что-с"!.. Стану я вас обманывать!
   - Да мы, батюшка, и сумненья в том не имеем.
   - Ну коли не имеешь, так пошел и уговаривай!
   Мужик пошел, сказал что-то такое двум-трем мужикам, да так тут на месте и остался и не возвращался более.
   - Может быть он уговорит, - произнес Бакланов.
   - Нет, - отвечал с прежнею мрачностью Варегин: - я уж к исправнику и за военною командой послал, - прибавил он.
   - Господи! - воскликнул Бакланов: - да нельзя ли как-нибудь уговорить так?
   Варегин усмехнулся.
   - Попробуйте, подите, поговорите... Вы спали, а я целую ночь их в сборной избе уговаривал, так будет: наговорился.
   Бакланов пошел к Софи, чтобы предупредить ее.
   - За командой уж послали, - сказал он больше шутя.
   - Как! - воскликнула та, побледнев. - Нет, мой друг, не надо, не надо! Я от всего лучше отступлюсь.
   - Да Варегин не отступися; ему это надо для общего порядка.
   - Нет, нет, не надо мне ничего! - кричала между тем Софи, становясь перед Баклановым на колени.
   - Ты вот кричишь, они услышат это и еще больше будут упираться, - уговаривал ее Бакланов.
   - Жаль мне их, не могу я этого... - говорила Софи, упадая на руки Бакланову.
   - Что ж делать-то? - отвечал он, сажая ее на диван.
   Послышался колокольчик. Софи задрожала.
   - Ничего, ничего! - успокаивал ее Бакланов: - я буду целый день сидеть около тебя и не отойду.
   При звуке колокольчика толпа мужиков тоже зашевелилась несколько; один из них отделился и побежал ворота отпирать.
   Въезжал исправник, довольно полный и расторопный, должно быть, мужчина, ч птичьим, совиным лицом. Он сейчас же выскочил из тарантаса и прямо подошел к толпе мужиков.
   - Что, любезные, выстроились уж, - а? Здравия желаем!
   - Здравствуйте, батюшка! - проговорили ему несколько голосов.
   Исправник повернулся и увидел Варегина.
   - А, ваше высокородие, честь имею кланяться! - продолжал он, весело пркладывая руку к фуражке. - Прикажете внушать-с? - прибавил он с улыбкой.
   - Внушайте! - отвечал Варегин.
   Исправник обратился к мужикам.
   - Что ж, вы решительно не повинуетесь?.. Сейчас команда придет.
   Мужики не отвечали ему ни того ни сего.
   - Я вас спрашиваю, повинуетесь вы, или нет? - крикнул уже исправник.
   - Да говори, старый! - толкнули несколько мужиков старика-старосту.
   - Нет, батюшка, нельзя нам того, - прговорил тот наконец.
   - Отчего же бы это нельзя, позвольте вас спросить?
   - Государь император, батюшка, Александр Николаевич не приказывает того.
   - А я не знаю, что государь приказывает, или нет?
   - Не знаю, батюшка, знаешь ты, аль нет!
   - Нет, ты знаешь: врешь, бестия ты этакая! Я вот тебя первого взъерепеню, первого!
   Староста мрачно нахмурился.
   В это время на двор въехала еще пара в тележке, и из нее соскочил нарядный мужик, с русою окладистою бородой.
   - Старшина! - прошел легонький говор между мужиками.
   Старшина сейчас же подошел к посреднику.
   - Команда идет в версте, ваше высокородие, - донес он.
   - Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! - сказал Варегин.
   Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о.
   - Государь император делает вам теперь эткие милости, - начал он: - и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!
   - Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, отвечал ему старик-староста.
   - Погоди, друг любезный, погоди! - возразил ему на это старшина: - ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор?
   - Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, опять ему возразил старикашка-староста. - Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются... Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?
   - Ишь как рассудил, складно! - перебил его насмешливо старшина: - а словно бы не так в царских-то указах сказано.
   - Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано,знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.
   - Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! - воскликнул старшина. - С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство... - заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома.
   Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. ё Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.
   - Солдатушки уж идут! - как-то робко они оповестили.
   Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.
   Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.
   Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.
   Варегин пошел рядом с солдатами.
   - Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, - сказал он.
   - Нахмуримся, ваше благородие, - отвечали ему несколько солдат в один голос.
   - Ну, и сначала оцепите только некоторых, - обратился он уже к офицеру.
   - Знаю-с, - отвечал тот самодовольно.
   - Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! обратился опять Варегин к солдатам.
   - Известно, ваше благородие, - подтвердил ему фельдфебель: оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.
   - Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, - подхватил молодой и с умным лицом солдат: - я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. "Господин служивый!" - закричал и на колени, а за ним и прочие другие.
   Все почти солдаты захохотали.
   - Бунтовщики тоже, робята, важные, - произнесло опять несколько голосов.
   - Смирно! Ружья на плечо! - скомандовал офицер.
   В это время входили уже в самую усадьбу.
   Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.
   Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.
   Лицо его было бледно, волосы растрепаны.
   - Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! - вскричал он.
   Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.
   Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.
   - Братцы, образумьтесь! - произнес еще раз Варегин.
   Молчание.
   Он махнул белым платком офицеру.
   - С левой по одному марш! - скомандовал офицер.
   Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают.
   - Сомкнись! - скомандовал офицер.
   Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.
   Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо.
   Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын.
   - Тятенька! - закричал он ему оттуда.
   - Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! - вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков.
   - Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! - завопили они.
   Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу.
   - Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.
   И вслед затем все остальные коленопреклонились.
   Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел.
   - Надо зачинщиков отобрать! - сказал исправник Варегину.
   Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца.
   - Кто зачинщики? - продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте.
   - Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, - отвечал старик, молебно простирая к нему руки.
   - Какой?
   - Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: "не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!"
   - С каким дворянином?
   - Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то... регистратором каким-то себя называл.
   Варегин при этом вслушался немного.
   - Кто же здесь-то собственно был зачинщик? - продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен.
   - Здесь я, батюшка, я самый главный! - отвечал тот.
   - Ступай в сторону.
   Старик встал и отошел в сторону.
   - А кто еще? Кто еще был зачинщиком? - обратился исправник опять к толпе.
   - Я-с! - отозвался сам один из мужиков.
   - В сторону!
   Мужик отошел и встал.
   - Кто еще? - продолжал опять исправник.
   Варегин рвал у себя из бороды волосы.
   Толпа перешептывалась между собой.
   - Да кто еще? - послышался шопот.
   - У Матрены они приставали! - ответил чей-то один голос.
   - Давайте Матрену сюда! - крикнул исправник, подслушав эти слова.
   Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу.
   - Батюшки, виновата!.. виновата! - кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее.
   - Давай ее сюда! - проговорил исправник.
   Матрену подтащили к нему.
   - Приставал у тебя, как вот его, - Михайла, что ли?
   - Приставал, батюшка!.. приставал!.. - отвечала она поспешно.
   - Михайла и барин?
   - Оба, батюшка, оба!
   - Что ж они говорили?
   - По всей, говорят, России ходим, - сомущаем народ.
   - Где ж они теперь?
   - Не знаю, батюшка.
   - Врешь, бестия! - закричал исправник.
   - Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. - заревела почти в отчаянии Матрена: - все расскажу тебе!
   - Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?
   - С месяц, батюшка.
   - Что ж они делали?
   - Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.
   - Ну?
   - Молоденький-то, тот все шутил со мной!
   - С экой-то стервой?
   - Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!
   Варегин в это время встал и ушел в горницы.
   - Поедемте лучше ко мне, - сказал он Софи и Бакланову. - тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок.
   - Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, - говорила Софи, чуть не целуя его.
   Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.
   Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны - Матрену, которая только и вопила: - "Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!"
   - Пошел скорей! - крикнул Варегин кучеру. - А ведь есть господа, - продолжал он, обращаясь к Бакланову: - которые радуются этой бестолочи... Готовы даже подстрекать ее на народ... Движение здорового общественного организма в этом видят... Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!..
   - Ужасно! - подтвердил в свою очередь и Бакланов.
   14.
   Изобличение.
   Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу.
   Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета - почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.
   Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, - фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их.
   Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.
   - Вот и мое пепелище! - сказал он.
   Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле.
   Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой - дети.
   В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол , ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.
   - Милости просим! - сказал Варегин, вводя своих гостей.
   Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане.
   Варегин велел ей подавать обед.
   Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:
   - Не угодно ли вам занять место хозяйки?
   Софи села.
   - А вот эту команду позвольте ко мне, - продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: - всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют.
   И вслед затем он начал им резать.
   Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.
   Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.
   - Вы давно лишились вашей супруги? - спросила Софи хозяина.
   - Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.
   - Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, - сказал ему Бакланов.
   - Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором - петербургский климат, - отвечал Варегин.
   После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе...
   - Вы не думаете жениться, Варегин? - сказал Бакланов.
   - При детях-то? - спросил тот.
   - Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.
   - Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.
   - Но мачеха будет любить их из любви к вам.
   - Н-ну! - произнес Варегин: - я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.
   Друзья на несколько времени после того замолкли.
   - А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? - спросил Бакланов.
   Варегин улыбнулся.
   - Вы все по себе судите? - сказал он. - А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?
   Бакланов очень сконфузился.
   - Я ей родня... - пробормотал он.