Писемский Алексей. Взбаламученное море

   - Ведь камень, и тот не живет, как мы живем, - говорил он совершенно громко и обращаясь к Казимире, которая осталась, потому что Валерка доедал еще пирожное: - и тот хоть что-нибудь, хоть пыль, да дает в воздух, и сам наконец притягивает песчинки, и мы - ничего.
   Положение Казимиры было очень щекотливое.
   - Что если бы состояния у нас не было? - продолжал громко Бакланов: - куда бы и на что мы годились!.. есть, спать, родить детей, кормить их на убой!
   При этих словах Евпраксия, все это слышавшая, подняла наконец глаза на образ.
   - Он и их ненавидит, Боже, Боже мой! - проговорила она и склонила голову.
   Бакланов между тем продолжал рассуждать.
   - По-моему, человек без темперамента, без этого прометеевского огонька, который один только и заставляет нас беспокоиться и волноваться, хуже тряпки, хуже всякого животного!
   И затем, видя, что в зале никого нет, ни Казимиры ни даже лакеев, он встал и ушел в кабинет.
   Одною из главных причин недовольства его браком было то, что холодная Евпраксия не представляла уж никакой для него прелести, и его мучило нестерпимое желание завести интрижку.
   Но с кем?
   Чаще всего, в этом случае, он думал о Софи.
   Лично он с ней, в продолжении последних пяти лет, не встречался и только одной стороной слыхал, как она на каком-нибудь пикнике каталась, окруженная толпою молодежи, видал ее иногда издали в театре, блистающую красотой и нарядами.
   Бог с ней, с кем бы эта прелестная женщина ни интриговала; но она могла бы доставить ему море блаженства, а всего этого он лишал себя тем, что был женат.
   5.
   Акции.
   Евпраксия настояла на своем и не поехала на бал. Бакланов приехал один.
   В первой же комнате он встретил косого Никтополионова.
   - Что вы там, батюшка, сидите, а? - спросил он обыкновенным своим тоном, чтобы сразу напугать человека.
   - Что такое? - спросил Бакланов в свою очередь.
   - Есть у вас акции общества "Таврида и Сирена"?
   - Нет.
   - Так что же это вы?.. что это такое? - кричал Никтополионов: сидите с деньгами, с домами, и не берете!
   - Я, право, еще даже не думал об этом, - отвечал Бакланов.
   - Он и не думал, а!.. скажите, пожалуйста! Ассюрировано 4 процента от правительства, помильная плата и перевоз от казны провианта. Он не думал об этом! В банке-то что? По две уж копейки на рубль дают... Пора подумать-то об этом!
   Бакланов в самом деле подумал. У него у самого были небольшие деньги, а у жены так и довольно серьезные.
   - Тут ведь можно проиграть и выиграть, - возразил он, смутно припоминая себе и соображая, что такое значит акция.
   - Каким же образом проиграть? Так уж все сумасшедшие. Теперь на каждую акцию по пятидесяти рублей премии.
   - Значит, надо приплатить? - спросил Бакланов.
   - Так что ж из того!.. Вон я вчера дал лишних по тридцати рублей, а сегодня сам получил по пятидесяти. Всего только одну ночь пролежали в кармане: невелик, кажется, труд-то.
   - Это недурно! - сказал Бакланов.
   - Еще бы! - подхватил Никтополионов: - дело в отличнейшем порядке... Я сделан распорядителем на здешней дистанции.
   "Вот это-то уж дурно!" - подумал Бакланов.
   - Учредитель этого общества гениальный человек!.. Первая, может быть, голова в России! - продолжал Никтополионов, имевший привычку так же сильно хвалить, как и порицать. - Ну, так как же? Ах вы, тюлени русские! - прибавил он, глядя уже с ужасом на Бакланова.
   - Я подумаю! - отвечал тот.
   - Подумаю! Подумаю!.. И ничего не подумает! - передразнил его Никтополионов.
   Но Бакланов подумал и довольно серьезно.
   "В самом деле, глупо же держать деньги в банке, когда вся Европа, все образованные люди играют на бирже!" - рассуждал он.
   6.
   Опьянение одного и отрезвление другой.
   Бал, дававшийся для сближения с обществом, должно быть, в самом деле заключал в себе все общество. В следующих комнатах была толпа мужчин, - все, по большей части, черноволосых, и нельзя сказать, чтобы с особенно благородными физиономиями. Бакланов заметил только одного благообразного старика, с вьющимися седыми волосами и с широкою бородой, - но и потом оказалось, что это был проезжий музыкант-немец.
   Дамы, напротив, блистали прекрасными нарядами, и было много хорошеньких.
   Вежливый хозяин принимал всех в дверях.
   - Старый друг лучше новых двух! - сказал он, когда мимо него проходил Бакланов.
   - Ждет Федот у своих ворот! - объяснил он и проходившему потом чиновнику.
   Между всеми дамами Бакланов сейчас же заметил Софи Леневу в чудесном бархатном платье, стройную, высокую и с какою-то короной на голове. Тут он невольно вспомнил свою супругу, всегда одетую просто и гораздо больше занятую детьми, чем нарядами. ъ Софи, по ее щекотливому положению, была в первый еще раз на великосветском балу. Начальник края в этом случае хотел показать совершенно равное внимание ко всему обществу: но дамы его круга (обыкновенно подличавшие перед madame Базелейн) несколько обиделись этим приглашением и даже старались ходить подальше от Софи, но зато она была окружена всеми лучшими молодыми людьми.
   Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.
   Случай ему поблагоприятствовал.
   Софи прошла мимо него.
   - Bonjour, Бакланов! - сказала он ему сама и сама же протянула к нему руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.
   Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что рука Софи немножко дрожала.
   - Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? - сказал он, догоняя ее.
   - Очень рада! - отвечала Софи, обертывая к нему голову и кланяясь ему немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.
   Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не прежняя даже юная и пылкая, но еще робкая вдова, а интриганка, которая умела смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.
   Но все это еще больше подняло ее в его глазах.
   Они стали в кадриль и, надобно сказать, представляли собой, по изяществу своих манер, лучшую пару.
   Это заметил даже начальник края и, по обыкновению своему, объяснил поговоркой, чорт знает что уж и значившею:
   - Пара не пара, а так надо!
   Бакланов посадил Софи на стул и сам стал около нее.
   Довольно открытая в бальном платье и приподнятая на корсете грудь Софи страстно и порывисто дышала.
   Бакланов не мог видеть этого без трепета и решительно не находился, о чем бы заговорить.
   Софи, хоть и с поддельным спокойствием, но молчала.
   Бакланов думал:
   "Вот женщина, на которую я когда-то имел права, но которая теперь совершенно далека от меня. Думает ли она в эти минуты о том же?"
   - Я к вам давно хотел взять смелость заехать, - начал он глупо и ненаходчиво.
   - Очень рада! - отвечала Софи, поправляя платье.
   Бакланову показалось, что она при этом ласково взглянула на него.
   - Софи, вы на меня сердитесь еще? - осмелился он наконец заговорить искреннее.
   - Нет! - отвечала она.
   Бакланов явственно слышал, что голос ее был грустен и полон значения.
   - Значит, я в самом деле могу к вам приехать? - продолжал он.
   - Пожалуйста. У меня вечера по средам, - сказала Софи.
   Самый ответ и голос ее при этом ничего уже не выражали.
   Бакланов видел одно, что Софи была ни весела ни счастлива.
   Это же самое заметил и подошедший к ней инженерный офицер, премолоденький и преглупый, должно быть.
   - Вы с каждым днем, как заря вечерняя, все становились грустней и грустней, - сказал он.
   - Стареюсь! - отвечала ему Софи с улыбкой.
   - О, нет, вы прелестны еще, как гурия, - объяснил прапорщик, пожимая плечами.
   - Что за пошлости вы говорите! - сказала ему без церемонии Софи и встала.
   В это время кадриль кончилась.
   - Я буду у вас, - повторил еще раз Бакланов.
   - Пожалуйста! - повторила Софи и опять совершенно равнодушным голосом.
   Бакланов ушел в другие комнаты и сел играть в карты.
   Молодые люди не давали Софи вздохнуть. Ее беспрестанно приглашали на вальс, на польки, на кадриль, наконец к ней разлетелся и сам Эммануил Захарович, в белом жилете, в белом галстуке, отчего рожа его сделалась еще чернее. Софи взмахнула на него неприветливо глазами: отказать ему не было никакой возможности. Он пригласил ее при всех и вслух.
   Они стали.
   По лицам большей части гостей пробежала улыбка, но музыка в это время заиграла, и пары задвигались.
   - Что это вы, с ума сошли! - сказала шопотом и бешеным голосом Софи своему кавалеру, хотя по наружности и улыбалась.
   - Сто зе? - спросил ее робко почтенный еврей.
   За деньги, он полагал, что вежде и все может делать.
   - Я не позволю вам нигде бывать, где я бываю, - шептала Софи.
   - Сто зе я сделал? - спрашивал тот в недоумении.
   - Вы осел, дурак, потому и не понимаете, - продолжала Софи, делая с ним шен.
   Эммануил Захарович краснел в лице.
   - Извольте сейчас же итти и просить других дам, чтобы танцовала с вами не я одна!
   Эммануил Захарович, кончив кадриль, пошел ко всем дамам; но с ним согласилась протанцовать одна только жена Иосифа Яковлевича, очень молоденькая дама, на которой тот только что женился.
   - Эммануилка-то все со своими возится! - заметил вслух и на всю почти залу Никтополионов.
   Софи после кадрили немедля уехала.
   Она была взбешена, как только возможно, и проплакала всю ночь.
   Бедная женщина! Она тоже, хоть читать ничего не читала, но зато от ездивших к ней молодых людей беспрестанно слышала: "подлость!..", "гадость!", "подкуп!..". И с каждым их словом она все более и более начинала сознавать весь ужас своего положения.
   То, что Бакланова сбивало с панталыку, ее наводило на путь истинный: при нахлынувшем со всех сторон более свободном воздухе, в ком какие были инстинкты, те и начинали заявлять себя.
   7.
   Сокровища приобретены.
   Не более как через неделю Никтополионов снова поймал Бакланова в клубе и стал стыдить его при всех.
   - Вот вам, рекомендую, господа, - говорил он, показывая на него евреям, грекам, армянам и русским: - вот господин, у которого сто тысяч в кармане, и он их держит за две копейки в банке.
   Греки, армяне и русские при этом усмехнулись, а евреи даже воскликнули:
   - Зацем зе это он так делает со своими деньгами?
   - Но где же сто тысяч! - возражал стыдливо Бакланов и, возвратясь домой, решился сделать то, что ему все советовали.
   Но прежде, впрочем, ему надобно было переговорить с женой.
   - Что за вздор такой, пускаться в эту игру? - возразила ему Епвраксия с первых же слов.
   Согласись она с ним и не оспаривай, Бакланов, может быть, еще подумал бы и вообще сделал бы это дело несколько омотрительней; но тут он рассердился на жену и потерял всякий здравый смысл.
   - Ведь это не осторожность, а одна тюленья неповоротливость только! - развивал он мысль Никтополионова.
   Евпраксия на это, по обыкновению, молчала.
   Бакланова это еще более выводило из терпения...
   - Дайте мне мои деньги. Я не намерен их бесполезно держать, как поленья, в своем шкапу, - говорил он.
   Евпраксия пошла и принесла ему.
   - Ваших вы мне, конечно, не доверите, потому что я ведь дурак... ничего не смыслящий... способный только разорить семью... беру эти деньги на карточную игру, на любовниц!
   - Нате вам и мои деньги, если вы полагаете, что это меня останавливает! - сказала Евпраксия и подала ему и свои приданые пятьдесят тысяч. - А остальные двадцать пять тысяч не мои, а детские; я не могу им располагать! - сказала она.
   - Стало быть, я мужем еще сносным могу быть, а отцом нет, благодарю хоть и за то! - сказал он, кладя деньги в карман.
   Евпраксия наконец рассердилась.
   - Что это за страсть, Александр, у вас перетолковывать каждый мой шаг, каждое слово? Если что вы находите дурным во мне, скажите прямо... К чему же все эти колкости-то?
   - Ну, поехала! только этого недоставало!.. - отвечал Бакланов и, хлопнув дверьми, ушел из комнаты.
   Евпраксия поспешила отереть слезы и села на све место.
   На другой день Бакланов, заплатив огромную премию, накупил акций - все больше общества "Таврида и Сирена".
   - Вот извольте-с, не промотал ни копейки! Все обращено только в более производительную форму, - говорил он, раскладывая акции и любуясь их купонами, нарисованными на них пароходами и так внушительно выставленными цифрами их стоимости.
   Евпраксия однако совершенно равнодушно и холодно приняла все эти бумаги и положила их в комод.
   Бакланова опять рассердило это равнодушие.
   "У этой женщины решительно кровь по три раза в сутки обращается... Кругом ее кипят и просыпаются все народные силы, а она точно не видит и не чувствует этого!.."
   Впрочем, он ничего ей не сказал, а ушел к себе в кабинет и, улегшись там на диван, стал вычислять в уме, сколько он будет получать процентов.
   - Ваш герой как ребенок поступает! - заметят мне, может быть, некоторые.
   А сами вы лучше, благоразумнее, накупили акций, признайтесь-ка?
   8.
   Общество Софи.
   Среда наступила наконец. У Софи уже был кой-кт: благообразный старик-музыкант, обещавший у нее играть на вечере; французская актриса m-me Круаль, очень милая и изящная женщина; русская дама в черном платье и четках, ехавшая в Иерусалим на богомолье и отрекомендованная Софи Евсевием Осиповичем Ливановым, который в последнее время с нашей юной героиней почему-то вступил в переписку; двое-трое молодых людей из обожателей Софи, и наконец молодая девица: какая-то m-lle Похорская, или Покровская, метавшая составить себе такую же карьеру, как и Ленева.
   Виктор Басардин, в статском платье, с бородой, довольно красивый собою, но с изборожденным от несовсем, должно-быть, скромной жизни лицом, тоже был у сестры и, ходя по ее роскошному будуару, о чем-то серьезно с ней разговаривал, или, лучше сказать, просил ее.
   - Ты ему скажи, что же это такое! Нынче не прежнее время... Он там, чорт знает, в палатах каких возится, а мне дров не на что купить.
   - Возьми у меня денег, если нуждаешься, - говорила Софи.
   - Да что мне твои деньги? Пусть он устроит меня посолиднее.. Впрочем, дай, если у тебя есть лишние! - прибавил он.
   Софи подала все, сколько было у нее в кошельке.
   - Ты ему скажи: он у меня теперь в руках; я все напишу.
   - Мне и говорить с ним не хочется, - возразила Софи.
   - Да это не для себя, а для меня сделай. Будет уж, пограбили; пускай и поделятся.
   Софи было очень скучно слушать ворчанье брата.
   - Пожалуйста, - повторил он, надевая перчатки и беря шляпу.
   - Куда же ты уходишь! У меня музыка сегодня будет! - сказала она.
   - О, чорт! терпеть не могу этого. Мне бы денег надо, вот что! говорил он и пошел через заднее крыльцо.
   Его провожать пошла Иродиада, все время подслушивавшая разговор его с сестрой.
   - Барыня-то не знает, какие штуки он и против их-то делает, говорила она, подавая Виктору пальто.
   - Да, - подтверждал тот.
   - Этта мясника к ним послали разделать, так ругал-ругал госпожу-то при простом мужике.
   - Скотина этакая! - сказал Виктор, завязывая кашне.
   - А ведь и про них тоже знаем мы немало... - продолжала Иродиада: - говорить-то только не хочется...
   - Ты приди как-нибудь на квартиру ко мне, - говорил Виктор, сходя с лестницы.
   - Слушаю-с, - отвечала Иродиада.
   - Какая хорошенькая она!.. О, так бы взял и поцеловал, говорил Виктор и в самом деле, взяв ее за подбородок, поцеловал.
   Иродиада на этот раз нисколько ему в том не воспрепятствовала.
   Последнее время она очень похудела, и лицо ее сделалось совсем сердитое: коварный обожатель ее, Мозер, оставил ее и, как мы видели, женился на другой. Иродида не любила его; но, по самолюбивому характеру, ей было досадно: наболевшее сердце ее совсем окаменело, и она поклялась ко всему их, по ее понятию, поганому роду ненавистью.
   Софи, когда брат ушел, вышла в гостиную. Там все соблюдали величайшую тишину. Старик-музыкант играл на фортепиано пьесу собственного сочинения.
   Приехал Бакланов.
   Софи подала ему руку и тихим наклонением головы указала ему на место подле себя.
   Бакланов сел.
   То, что он встретил тут, его сильно поразило: самая последняя мода, самая изящная роскошь глядели на него отовсюду.
   Дама, путешествующая по святым местам, должно быть, была очень веселого и живого характера. Она совершенно бесцеремонно стояла около старика-музыканта и с большим чувством глядела ему в затылок и чем-то тут любовалась: волосами ли его вьющимися, или довольно еще мускулистою шеей, - решить невозможно, равно как и того, чем ее религиозное сердце в настоящую минуту было преисполнено.
   Прелестная m-me Круаль, как истая француженка, любившая показать свои ножки, так свободно расположила свой кринолин, что Бакланов, сидевший несколько нагнув голову, видел почти весь чулок ее.
   M-lle Прохорская сидела, явно прислоняясь к своему кавалеру, молодому человеку, который, тоже явно держа руку за спинкой стула, обнимал ее.
   Бакланову, привыкшему, в продолжении пяти лет, к своему благочестивому семейству и выезжавшему только в дома солидные, все это было очень приятно и чрезвычайно раздражало его. Он с каким-то упоением смотрел на складки платья Софи, на ее немного выставившуюся ботинку.
   - Что, ваша жена здорова? - почти разбудила его Софи своим вопросом.
   - Здорова, - отвечал Бакланов, подняв голову. - Почему вы меня прежде всего об этом спросили? - прибавил он.
   - Да потому что... - отвечала Софи и далее не находилась, как объяснить. - Она, говорят, такая добрая; просто, говорят, ангел по характеру, - прибавила она наконец.
   - Все это прекрасно-с! - подхватил Бакланов: - но знаете ли что: такой милой и прелестной женщине, как вы...
   Софи смотрела на него.
   - Молодого человека, каков я все еще пока и который был в вас влюблен...
   Софи не спускал с него глаз.
   - И который наконец, вы очень хорошо знаете, и теперь от вас без памяти.
   - Нет, я этого не знаю, - возразила Софи спокойно.
   - Нет, вы это знаете! - подтвердил Бакланов: - говорить ему и спрашивать его о жене - значит обидеть его и, наверное уж, огорчить.
   - Зафантазировались, мой милый кузен, зафантазировались! сказала Софи, вставая и отходя от него.
   В это время приехало еще новое лицо, граф З***, женатый человек, с которым Бакланов встречался иногда в обществе, но теперь он явился со своею содержанкою Марией-Терезой-Каролиной Лопандулло. Девушка эта начала свою карьеру тем, что играла по трактирам на арфе, а теперь ездила в карете и ходила постоянно в шелковых платьях, у которых только лиф на груди, по ее собственному вкусу, был очень уж низко вырезан.
   - Ручку вашу! - сказал бесцеремонно граф, обращаясь к Софи.
   Она хлопнула свою ручку в его огромную ладонь.
   Граф поцеловал ее несколько раз.
   - А я приревную! - сказала девица Мария-Каролина-Терезия ломаным русским языком.
   - Можете! - отвечала Софи кокетливо.
   Бакланов, чтобы не представить из себя глупо-влюбленного, подошел к madame Круальи стал с ней любезничать. Дело шло о большом кольце на руке ее: Бакланов просил открыть это кольцо, а француженка говорила, что нельзя.
   - Ваше кольцо, значит, никогда еще не открывалось? - спрашивал Бакланов.
   - Нет, раз было открыто.
   - Только всего раз? - спросил Бакланов печальным голосом.
   - Раз всего! - отвечала ему француженка тоже печально.
   К ним подошла Софи.
   - Этот господин страстно влюблен в жену свою и запирается еще в том! - сказала она, показывая француженке на Бакланова.
   - О, так вы вот какой! Так подите же прочь от меня! - весело подхватила она.
   - Послушайте, Софья Петровна, - воскликнул Бакланов: - вы мало что женой преграждаете мне совершенно к себе дорогу, но вредите мне этим и у других дам!
   - Зачем женились! - сказала Софи, пожимая плечами.
   - Я женатых терпеть не могу, фи! - подтвердила француженка.
   - Это ужасно! - говорил Бакланов.
   По наружности он шутил только; но в душе ему, в самом деле, было досадно.
   - Monsieur Готфрид! Сыграйте нам что-нибудь веселенькое! сказала Софи, прохаживаясь небрежною походкой по зале.
   - Fort bien, madame! - сказал немец и сел.
   Дама, путешествующая на восток, опять поместилась около него.
   "Ну, старику от этой госпожи не спастись!" - подумал Бакланов.
   Готфрид начал воодушевленнейший вальс.
   Софи сама подала руку графу и пошла с ним вальсировать.
   Молодой человек взял m-lle Прохорскую, или Покровскую.
   Бакланов заметил, что кавалеры очень бесцеремонно повертывали дам и нарочно, кажется, старались, чтобы платья у них выше поднимались. Дамы тоже как-то очень близко держались к кавалерам, кроме, впрочем, Софи, которая своим приличным и несколько даже аристократическим тоном отличалась от всех.
   Бакланов пригласил ее на вальс.
   Он чувствовал, что Софи невольно и вряд ли сама догадываясь пожимала ему руку.
   - Могу ли я к вам приезжать? - спросил он ее пламенным голосом.
   Софи, вертясь с ним в вальсе, молча смотрела на него своими прекрасными глазами.
   - Могу ли? - повторил Бакланов, когда они кончили тур.
   - Пожалуйста! - отвечала Софи и голос ее опять ничего не выражал.
   Часов в двенадцать Бакланов, видя, что другие молодые люди прощаются и уезжают, тоже взял шляпу и подошел к Софи. Она в это время о чем-то дружески шепталась с девицей Марией-Терезией-Каролиной.
   - Adieu! - проговорила она, довольно небрежно подавая ему руку.
   Бакланов вышел.
   Он был очень взволнован.
   9.
   Он пошутил!
   Мужчина с табаком и вином делется похож на чорта! - говорит немецкая поговорка.
   Бакланов, возвратясь домой, спросил себе бутылку вина, закурил сигару, человека отпустил спать, а сам начал пить и курить.
   Более ясно проходившие в голове мысли были следующие:
   "Славная вещь - эти немножко шаловливые женщины".
   Сильная затяжка сигарой и рюмка портвейну.
   "Как бы отлично теперь, вместо того, чтобы ехать домой, заехать к какой-нибудь госпоже и учинить с нею оргию".
   Еще рюмка и затяжка сигарой.
   "Что я Казимиру пропускаю... Она, должно быть, страстная женщина!"
   Новая рюмка и новая затяжка.
   "Сходить разве к ней?"
   У Бакланова при этом в голове даже помутилось.
   "Чорт, пожалуй, рассердится!" - продолжал он. Однако встал. Шаги его уже были неровны.
   "Скажу, что заболел, люди все спят, и пришел к ней".
   И, недолго думая, он запахнул халат, прошел на цыпочках залу, коридор и отворил дверь в комнату, где спала Казимира. Та сейчас же услыхала.
   - Кто это? - спросила она немножко испуганным голосом.
   - Это я, Казимира, не тревожьтесь! - говорил Бакланов, подходя к ней и дотрагиваясь до нее рукою.
   - Ах, Александр Николаич, не случилось ли чего-нибудь? воскликнула Казимира, привставая.
   - Нет, ничего; я так пришел, побыть с вами, - отвечал он; голос его был нетверд.
   - Чтой-то, как же возможно в такое время! Придут, пожалуй, кто-нибудь.
   - Никто не придет, никто! - говорил Бакланов, беря и целуя ее руку.
   - Да как никто? Так вот дети, Валеренька спят! - говорила Казимира.
   - Ну, пойдемте ко мне в кабинет.
   - Зачем я пойду к вам? Что мне там делать!
   - Мы будем сидеть, разговаривать.
   - Нет, Александр, ступайте, ступайте! - говорила Казимира, дрожа всем телом.
   - Если вы не пойдете, я на вас ужасно рассержусь.
   - Как это возможно! Душечка Александр, это невозможно.
   - Отчего же невозможно?
   - Оттого, что у вас жена есть! Что вы!
   - Убирайтесь вы с женой! Не люблю я ее. Пойдемте, ангел мой!
   - Александр! Умоляю, оставьте меня! Оставь! - говорила Казимира.
   - Не оставлю, - говорил он, обнимая ее и насильно подводя к двери.
   - Александр! - вздумала было еще раз воспротивиться Казимира.
   - Если ты для меня этого не сделаешь, я возненавижу тебя! проговорил Бакланов; голос его при этом звучал почти с бешенством.
   - Ах, Господи! - воскликнула бедная женщина, вся пылая в его объятиях. - Дайте мне, по крайней мере, надеть на себя что-нибудь.
   - Ну, наденьте.
   Она торопливо накинула на себя капот и надела туфли.
   Бакланов обнял ее и увел.
   10.
   Бедная жертва.
   В семействе Баклановых все шло как бы по-прежнему; но в самом деле это было не так: безумная Казимира начала чувствовать страх непреодолимый к Евпраксии и почти что избегал ее видеть, стремясь всей душой быть с Александром, единственным ее спасителем и покровителем; о он, напротив, удовлетворив минутному увлечению, почувствовал к Казимире более чем равнодушно, почти что отвращение; сначала он превозмогал себя, а потом и скрывать этого не мог, и не только самым тщательным образом старался не оставаться с Казимирой с глазу на глаз, но даже уходил из комнаты, в которую она входила. Казимира наконец заметила это и поняла: что бы там ни чувствовало сердце, но в ней заговорила гордость, она сама не стала обращать внимания на Бакланова, а между тем, когда ее начинали невыносимо душить слезы, она пила холодную воду, глотала лед, ходила почти босыми ногами по замерзшей семье. Все сие наконец восприяло свои действия!
   В одно утро Евпраксия ранее обыкновенного подошла к спальне мужа и отворила дверь.
   - Что ты спишь? Вставай! - сказала она.
   Бакланов взмахнул глазами.
   - Казимира больна, - продолжала Евпраксия.
   - Больна, чем? - спросил сначала очень равнодушно Александр.
   - Не знаю, вся в жару, бредит, почти уже без памяти.
   - Что же такое она бредит? - спросил Бакланов, приподнимаясь уже с постели.
   - Да так, разную бессмыслицу говорит, - я уж за доктором послала.
   - Да, да, за доктором, - говорил Бакланов и вслед за женой несмело вошел в комнату Казимиры.
   Она лежала на постели и, при входе Баклановых, взмахнула было глазами, потом что-то вроде грустной улыбки на мгновение появилось на ее лице, затем она снова закрыла глаза и обернулась к стене.