Страница:
Захарий так и сделал и уснул спокойно. К утру видит сон: приходит к нему в комнату женщина в белой, как снег, мантии, сделала три низких поклона на иконы и, оборотясь к нему, сказала: «Что это ты, Захарий, жениться вздумал? Нет, не женись. Ты монахом будешь. Помнишь, мать благословила тебя, чтобы ты сходил к Троеручице в Белые Берега, вот и сходи. Отец не пускал, а теперь пустит». Захарий сразу узнал Пречистую Матерь Божию, и у него стало на душе легко, тихо и радостно, будто прошла какая-то внутренняя болезнь, и он выздоровел.
Тому же Захарию, на пути в Оптину Пустынь, было еще одно явление. Шел он лесом. Видит, стоит маленькая деревянная часовенка, а около нее величественная женщина с воздетыми вверх руками, как изображают Матерь Божию на Ее иконе «Знамение». Захарий спрятался за дерево, чтобы не помешать, и стал ждать. Она окончила молитву, увидела Захария и говорит:
– Ты у нас был в монастыре у Троеручицы? Тебя берут в обитель? После стольких прошений берут… А сейчас идешь за паспортом?… Сперва, однако, иди за мною.
Захарий сразу покорился слову неведомой женщины и пошел за ней. Во время пути она твердо и властно сказала:
– Ты сходи в Оптину, побывай у старца Амвросия, пусть он благословит тебя. Но раньше, чем к нему идти, зайди на могилку старца Макария и помолись за него. Положи за него двенадцать поклонов и говори: «Со святыми упокой, Господи, старца схиархимандрита Макария». Он святой был человек.
Так, разговаривая, они шли все дальше и дальше, совсем не в ту сторону, в которую шел Захарий.
– Был у меня единственный сыночек, – еще сказала женщина, – да злые люди отняли его у меня и убили его…
Так, незаметно, прошли они версты три. Женщина остановилась и говорит:
– Вот, я в эту деревню иду. Тебе благополучный путь. Так побудь же у старца Макария на могилке и побеседуй со старцем Амвросием, он благословит тебя поступить в монастырь.
Сказала она это и стала невидима. Пораженный ее исчезновением, Захарий смотрит направо, налево, вверх – нет нигде. Кто же это был? Стал думать, вспоминать разговор и понял, что это Матерь Божия.
В Оптиной Пустыни он еще раз удостоился видения Богоматери. Дни его пребывания в монастыре окончились, а отца Амвросия он так и не увидел. Горестно ему было, что, не повидав его, надо уходить – а ничего не поделаешь. Отстоял Захарий раннюю и позднюю литургию, молился горячо. Монахи позвали его в трапезную, накормили, напоили, но грусть его не проходила.
Возвратясь в гостиницу, взял он сумку, чтобы сложить вещи, но сперва вынул из сумки икону Божией Матери Казанскую – материнское благословение. Взглянул на нее и залился слезами: «Матерь Божия, не Ты ли меня провожала, не Ты ли мне сказала, что я буду у отца Амвросия, а вот ухожу и не видел его». Горячие слезы залили икону.
Вдруг Матерь Божия ожила и вышла из иконы наружу, словно девица неописуемой красоты. Взглянула на Захария и говорит:
– Иди за Мной!
И пошла быстро, так быстро, что Захарий едва поспевал за Ней. По дороге встретили о. Пимена. Это был старец очень строгой жизни – никому не позволял подходить к себе. Матерь Божия показала на Захария рукой и сказала: «Пимен, благослови его», – и он тотчас же благословил. Наконец вышли за ограду, подошли к Святым Воротам. Матерь Божия остановилась и произнесла:
– Сюда женам вход воспрещен, а ты иди теперь к отцу Амвросию, он примет тебя.
И стала невидима.
В городе Брянске, когда Захарий тяжело заболел и был помещен в городскую больницу, он взмолился Богоматери: «Матерь Небесная, Ты одна у меня заступница, помоги мне, исцели меня…» И видит он сон: пришла к нему Пречистая Приснодева, коснулась головы его рукой и сказала:
– Ты еще поживешь, монахом будешь… ты у меня поживешь…
Сказав это, Богородица стала уходить. Ограда перед Ней расступилась, Она прошла в дивный сад, и вновь ограда заперлась. Захарию захотелось идти вслед за Нею… Но как? Через стену не пройти. «Ох, хоть бы воробьишечкой быть и за Нею лететь…» – и вмиг превратился в пчелку и полетел… Дальше видит Захарий во сне, как он в виде воробьишки забрался на ограду, и видит в саду Матерь Божию и Самого Спасителя в отроческом возрасте, и сотни ангелов, крест-накрест опоясанных разноцветными лентами, рассаживают деревца. И слышит голос: «Сюда никто не войдет, если Владычица не возьмет». Вдруг послышался голос Царицы Небесной:
– Посадите и на его имя деревце.
Как только Владычица произнесла эти слова, ангелы между собой заговорили: «Наш, принят». Захарий несказанно обрадовался, прямо с ограды упал в сад, да там и остался.
Явление Пресвятой Богородицы игуменье Таисии, настоятельнице Леушинского монастыря, на месте постройки храма, 27 ноября 1886 года: «С вечера на двадцать седьмое, день Знамения Богоматери, я решилась непременно наутро идти к утрени. Озабоченная этой мыслью, я проснулась в начале четвертого часа, а так как утреня у нас бывает в 5 часов, то, одевшись и приготовившись совсем, легла еще полежать и заснула. В этот краткий промежуток до звонка к утрени мне и привиделось следующее чудное явление.
Все мы в нашей домовой церкви; пришли, чтобы отсюда крестным ходом идти встречать идущую к нам Царицу.
У всех в руках свечи зажженные, а у меня в руках, кроме моей зажженной свечи, еще толстая необожженная восковая свеча, которую мне и приказано, когда придет Царица, зажечь от своей горевшей свечи и подать Ей.
Все мы крестным ходом вышли на монастырскую площадь, где ныне храм, и остановились в ожидании прихода Царицы. Долго, долго Ее не было, так что у нас от свечей оставались в руках лишь маленькие огарки.
Вдруг вдали, по направлению к святым воротам, на горизонте показалось как бы восходящее солнце, между тем как был яркий полдень, и солнце светило над головами. Мы стали вглядываться и увидели, что оно не подымается, как обычно солнцу, а, идя по земле, подвигается по направлению к нам. Когда этот солнечный шар подошел ближе, то ясно можно было разглядеть, что он овальный, то есть продолговатый, и ядро света заключается в самой середине, в центре его. Когда оно подошло еще ближе к святым вратам, то уже ясно все увидели, что это Царица Небесная (во весь рост) шла к нам, Она-то и была ядро света солнечного, а круг, образовавшийся около Нее, были лучи. Как только Она взошла в святые врата обители, над Ней в небе запели невидимые Силы “Достойно есть”. Эту же песнь запели и сестры, ожидавшие Ее, зазвонили все колокола, и произошло нечто необычное. Между тем я раздумывала: “Так вот какая Царица пришла, не земная, как я ожидала, а Небесная Царица; так подавать ли мне Ей свечу, приготовленную для Нее, или нет?”
На эту мысль ответила следующая мысль: “Да ведь тот, кто дал такое распоряжение (а кто это был, я не знаю), может быть, и знал, какая Царица придет; да при том же “истинное послушание не рассуждает”; мне велено подать, я и должна”. Решив таким образом, я зажгла приготовленную большую свечу от своего горевшего огарка и, подошед к Царице, низко поклонилась Ей, но не в ноги, потому что обе руки были заняты, и молча со страхом и благоговением подала Ей свечу зажженную. Но, к удивлению моему, Она, милостиво смотря на меня, подняла ручку и протянула ее не к подаваемой Ей большой свече, а к моему огарку, который я держала в левой руке, и при этом сказала мне: “Мне угодна свеча, горевшая в твоих трудах для Меня, а эту свечку (указав на большую) возьми себе и снова трудись с ней, пока Я опять приду на то место”. Я, объятая благоговением, не могла ни слова вымолвить и молча поклонилась Ей, взявшей из моей руки мой огарок. Тут я снова услышала пение (которое или за разговором с Царицей уже не слыхала, или же действительно оно прекращалось, не знаю) и проснулась, объятая трепетом благоговейным; из этого я поняла, что Царица Небесная как бы благословила Своим посещением место, назначенное для Ее храма (храм в честь Похвалы Богородицы), ибо Она на этом именно месте стояла; благословила и труды мои, приняв прежние и указав новые, большие и труднейшие, которые предстояли мне в деле созидания храма Ее».
Запись из дневника св. о. Иоанна Кронштадтского:
«На 15-е августа, в день Успения Богоматери, 1898 года, я имел счастье в первый раз видеть во сне явственно лицом к лицу Царицу Небесную и слышать Ее сладчайший, блаженный, ободрительный глас: “Милейшие вы чада Отца Небесного”, тогда как я сознавал свое окаянство, взирал на пречистый лик Ее с трепетом и с мыслию: не отринет ли меня от Себя с гневом Царица Небесная! О, лик пресвятый и преблагий, о, очи голубые и голубиные, добрые, смиренные, спокойные, величественные, небесные, божественные! Не забуду я вас, дивные очи! Минуту продолжалось это явление, потом Она ушла от меня неторопливо, перешагнула за небольшой овраг и – скрылась! Я видел сзади шествие Небесной Посетительницы. Сначала я видел Ее, как бы на иконе, ясно, – а потом Она отделилась от нее, сошла и подвиглась в путь».
Из рассказов митрополита Вениамина (Федченкова) [182]
…Одно время у меня встал вопрос: удалить ли от себя некоего сотрудника или же потерпеть? Ум говорил одно, а христианская любовь другое. И в этом недоумении я написал письмо Святейшему Патриарху. Он ответил мне в том смысле, что и правда должна быть с любовью, и любовь с правдой. Написал я второе письмо с более подробным разъяснением. Он мне ответил. Теперь уж я позабыл что. И я продолжал колебаться.
Однажды я лег спать в 3 часа утра, дел было много. И только я лег в постель и потушил электричество, как в это мгновение (я нисколько еще не засыпал, это я точно знаю) около стола спальни, перед окном комнаты, с левой стороны от входа, в полутемноте (светилась малюсенькая электрическая лампочка) увидел полутемную фигуру Божией Матери (без Младенца Иисуса Христа), сидящей на стуле в смиренной позе с нагнутой направо головой.
И ТАКАЯ ОНА БЫЛА СМИРЕННАЯ!
И этим она указывала путь смирения мне.
Это длилось минуты три. Я был спокоен. Написал Патриарху, он ответил мне: самому решать вопрос. А через месяц или два тот человек сам подал просьбу об отставке.
…Этот случай произошел в Ялте. Мне рассказывал его архиепископ Ф. [183], лично слышавший все от матери же.
У одной вдовы заболел единственный ребенок. Врачи не помогали. Дело быстро шло к «роковому», как неразумно привыкли говорить, концу. Страдалица-мать обратилась с горячей молитвой к Божией Матери, прося оставить в живых дитя, единственную утеху… Утомленная, она села в кресло и быстро задремала… Было ли дальнейшее в тонком сне или в явном видении, она не может сказать. Только ей явилась Божия Матерь и, точно отвечая на ее просьбу, сказала:
– А ты можешь поручиться, что воспитаешь его как должно и он останется таким же чистым, какой он сейчас?
Ребенку тогда было, кажется, около восьми лет всего.
– Ручаюсь! Ручаюсь! – с горячностью ответила мать. – Только оставь в живых!
Видение кончилось. Она проснулась. Ребенок, к удивлению врачей, выздоровел. Мать ликовала…
Скоро нужно было отдавать его в школу. Мальчик оказался очень способным. Но вместе с тем и очень восприимчивым к разным дурным наклонностям… Началась борьба матери за душу ребенка… Но ни уговоры, ни угрозы, ни наказания не помогали. Мальчик портился все больше. Мать оказалась бессильной. И, вспоминая данное ей обещание Божией Матери воспитать дитя, а особенно ужасаясь вечных мук, ожидающих грешников (она была глубокой христианкой), – однажды обратилась вслух с молитвою к Божией Матери:
– Матерь Божия! Если уж он не исправится, лучше возьми его из этой жизни: лишь бы он не погиб для будущей. Воля Твоя!
…Скоро же после этого произошло следующее. Мальчик отправился на одну из обычных верховых прогулок по горам. Будучи бойким, он на сильном беге очень круто повернул коня на повороте дороги и, вылетев из седла, разбился насмерть.
Мать теперь знала, что так ему лучше… Слез она не могла сдержать на похоронах, – но они были тихие, облегчающие.
…Этот рассказ был сообщен мне лицом, которое принимало потом непосредственное участие во всем деле. [184]
В одном селе, недалеко от города Уфы, в 1910 году жила бедная семья, состоявшая из вдовы псаломщика, трех ее детей и бабушки.
Детей звали: Христина, Степан (попросту Степка) и Мария (попросту Манька). Старшей было около десяти лет, Степке – около семи и Маньке – года четыре. Мать их страдала пристрастием к вину и иным немощам, но бабушка была благочестивая и кроткая, терпеливица и богомольница. Она почти постоянно читала молитву: «Богородице Дево, радуйся»…
Не имея чем содержать детей, мать стала посылать их по миру, милосердный народ давал, что мог. Особенно щедро оделяли крохотную нищенку, четырехлетнюю Маньку, когда она с протянутой ручонкою, картавя, жалобно выводила под окнами: «Подай-те бедным Хлиста лади» (Христа ради). А вечерами иззябшие, продрогшие дети возвращались домой, неся милостыню. Поевши, забирались на печь, изба-то была холодная. Да и печка уже по местам провалилась, но еще действовала.
И тут начиналось ученье. Бабушка, как могла, научила внучат самым главным молитвам, но особенно она убеждала их читать «Богородицу».
– Когда вам плохо будет, читайте, милые мои, горемычные, «Богородицу», и Она, Заступница, не покинет вас.
Так шли месяцы. Но вот померла и бабушка. За детьми мать не смотрела. И решила она освободиться от обузы. Собрала их как-то раз, одела в последние нищенские лохмотья и отправилась в губернию, чтобы рассовать полюдно по приютам или в чужие люди.
Дело было незадолго перед Рождеством. Зимы в Уфе сухие, суровые. До города не один десяток верст. Кое-где подвезут попутчики, кое-где пешком; добрались до города к вечеру. Остановились на постоялом дворе. На другой день мать начала обивать пороги по всем начальствам, начиная с губернаторши, которая заведовала детским приютом для мальчиков. Но все мольбы были напрасны, везде было полно, а лишних не хотели брать.
Тогда мать решилась на крайнее средство. Оставив ребятишек на каком-то углу, она сказала им, чтобы ее здесь подождали, «скоро приду». А сама, бросивши их, скрылась и ушла обратно в свое село. Постояли, постояли дети и, не дождавшись мамы, стали бродить по городу, ища ее. Иные встречные спрашивали: «Кто вы? Что делаете?»
– Маму ищем…
Прохожие понимали, что дети брошены, и торопились проходить далее, какая кому охота возиться с чужим горем? У всякого и своих забот довольно. Кто-то жалостливый купил им по калачу, и они погрызли их. Наступал уже вечер. Холод пронизывал через детское тряпье до костей. А у маленькой Маньки обувенка была совсем сношенная, и пальчики, нежные, еще младенческие, стали замерзать. И она заплакала. За нею другие… Тогда Манька вспомнила завет бабушки: читайте «Богородицу». И предложила всем читать ее. И бедные малые дети стали повторять с Манькой Архангелово приветствие Деве: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою!»
Сколько они времени повторяли эту радостную молитву, Бог весть. Но она была услышана. В своих бесцельных блужданиях и поисках мамы они дошли до церкви Успения Божией Матери.
«А церковь эта, – говорила мне очевидица, – как раз почти против нашего дома, который мы снимали в аренду. Я же в это время была больна и, лежа в постели, читала книгу о молитве Иисусовой, о кавказских пустынниках и так перенеслась туда мыслью, что даже мне казалось, будто я ощущаю запах фиалок. А муж и сын уехали на охоту в лес на несколько дней. Вдруг я слышу какой-то шум в доме, громкие голоса прислуги и, ничего не понимая, звоню в стоявший возле постели звонок, но меня никто не слышит. Звоню сильнее, наконец входит горничная. Я спрашиваю, в чем дело. И мне она объясняет, что пришли с улицы какие-то нищие дети и не знает, куда их деть. А Абдул (так звали кучера-татарина) говорит: “В полицию их, оборванцев!” Но И. О. (повариха) стала защищать от Абдула: “Нужно, – говорит, – доложить барыне”.
Я “с гор Кавказа” сразу слетела в зимнюю стужу Уфы и приказала привести детей к себе. Входят они, бедные, испуганные, оборванные, замерзшие, маленькие. Вижу, что не до рассказов им. И лишь спросила:
– Откуда вы?
Они назвали свое село.
– А кто вас к нам привел?
– Тетенька в черном.
– Какая тетенька? – спрашиваю.
– Не знаем.
Горничная и повариха, стоявшие тут же, рассказали мне, что дети в кухне уже говорили им, будто какая-то высокая тетенька в черном платье, без шубы, а в одной лишь черной шали, которою она накрывала лицо, вышла из Успенской церкви, взяла детей за руки, перевела через улицу, отворила калитку и с черного хода втолкнула в кухню, а сама исчезла.
– Мы же никого не видели, кроме них, – сказала горничная.
А когда спросили их и узнали о тетеньке, то Абдул выбежал на улицу, но никого не видно было. Абдул уже сбегал и в сторожку, но сторож говорит, что церковь закрыта и заперта.
Тогда мне сразу мелькнула мысль: “Тетенька, вышедшая из запертого храма, была Сама Богородица”.
Но я отложила расспросы на будущее, а велела тотчас же уложить детей спать, так как они перемучились и иззябли, а потом – приготовить им ванну, белье, оставшееся от наших детей, и пищу. А по телефону позвонила епископу Н. [185], прося его приехать, слишком уже необычное выходило дело.
Абдул принес прямо в кухню солому, и дети повалились спать. На другой день прибыл и владыка. Детей уже помыли, накормили и приодели. Владыка сам стал их расспрашивать обо всем. Подтвердил, что действительно псаломщик такого-то села скончался, оставив сиротскую семью. Когда же речь дошла до их похождений по Уфе, то дети рассказали, что они, замерзая, стали читать с Манькой “Богородицу” и подошли к церкви. Из нее в это время вышла “тетенька в черном”, взяла их за руки и привела сюда. Владыка тотчас же послал за сторожем, и тот снова подтвердил, что храм был заперт, службы никакой не было и никакой “монахини в черном” быть не могло. Но дети настаивали, что “тетенька вышла из церкви”. Владыка перекрестился и отослал сторожа.
А я стала просить владыку устроить двух девочек в женский Уфимский монастырь, Степку же я обещалась упросить губернаторшу поместить в приют. Так и случилось.
Владыка тотчас же поехал к игуменье, та согласилась и просила привести детей показать. А в это время случилось, что у казначеи монастыря заболел опасно брат, купец, и она за молитвой дала обещание: чтобы он выздоровел, она возьмет на воспитание сиротку.
– Вот и кстати! – сказал владыка. – Сама Божия Матерь и здесь устраивает одну, а другую уж вы, матушка, благоволите взять в ваш монастырский приют.
Игуменья согласилась. И на другой день я повезла обеих девочек в монастырь. Христину устроили в ремесленную школу, Степку – в приют».
…Двадцатый век также не оскудел на чудеса. Наоборот: благодаря средствам массовой информации о них теперь становится известно куда больше. Чудесам Богородицы в современной России будет посвящена отдельная, двенадцатая глава.
А теперь поговорим о другом: о небесном покровительстве Божией Матери всему нашему народу…
Глава 9. Заступница Русской земли
От автора
Взаимоотношение народа и его религии – вопрос сложный. Христианство было проповедовано многим народам. Где-то оно приживалось, где-то – нет, а там, где приживалось, принимало какие-то национальные формы. Порой оно переживало тяжелые кризисы. Почему вдруг, в середине второго тысячелетия, огромная часть европейцев отказалась от традиционного для них католичества? Внешние причины понятны, но ведь и у других народов были те же причины, а перемены религии не было. Почему немцы ушли в протестантизм, французы – ушли частично, а испанцы и итальянцы об этом и не думали? Почему завоеванная испанцами Латинская Америка стала христианской, а завоеванная англичанами Индия – не стала? Ну и так далее…
…Так сложилось исторически, что сейчас Православие, в первую очередь и в основном – это вера русского народа. Русские как приняли его тысячу лет назад без особого сопротивления, так и стояли в нем твердо и неуклонно, почти что без шатаний и ересей, вплоть до самого 1917 года. А значит, вера народа совпала с его характером очень хорошо. Может быть, сейчас Православие кажется нелепым, архаичным. Может быть, слишком сладким – золотым, медовым, парчовым, приторным. Наших предков оно, однако, устраивало именно таким – иначе было бы оно сейчас иным, или мы были бы какими-нибудь баптистами или лютеранами.
О вере, которую принял и пронес через тысячелетие своего христианства русский народ, здесь уже говорилось, и много. Сложнее другой вопрос: что представляет собой народ, с характером которого она так хорошо совпала? Вопрос не праздный: вот уже двести лет одно из любимых занятий нашего образованного общества – размышления о русском народе и судьбах России, и свидетелями этих своих размышлений оно с упорством маньяка делает всех, до кого может дотянуться. И за эти двести лет голову нам озабоченные «национальной идеей» литераторы, историки и философы задурили так, что уже вообще ничего непонятно: откуда есть пошла Русская земля, кто на ней живет, как и зачем…
Откуда взялась господствующая у нас концепция русской истории и русского духа, почему возобладала над прочими – разговор долгий и к теме не относящийся. Но так сложилось, что в последние три века русская, как теперь принято говорить, «элита общества» страну свою не любит и, более того, старается привить эту нелюбовь и всем прочим гражданам России. А поскольку все эти три века в ее руках находятся образование и средства массовой информации, ей это неплохо удается.
То, что русского интеллигента-разночинца Ленина от слова «русский» трясло – факт общеизвестный. Он не один был такой, для «элиты» того времени это явление обычное. Вот вам типичный пример размышления русского интеллигента подобного толка о русском народе. Максим Горький в очерке о Льве Толстом говорит:
«Он был национальным писателем в самом лучшем и полном смысле этого слова. В своей великой душе носил он все недостатки своего народа, всю искалеченность, которая досталась нам от нашего прошлого. Его туманные проповеди “ничегонеделания”, “непротивления злу”, его “учение пассивности” – все это нездоровые бродильные элементы старой русской крови, отравленной монгольским фатализмом. Это все чуждо и враждебно Западу в его активном и неистребимом сопротивлении злу жизни…
То, что называется толстовским анархизмом, есть по существу наше славянское бродяжничество, истинно национальная черта характера, издревле живущий в нашей крови позыв к кочевому распылению. И до сих пор мы страстно поддаемся этому позыву… Мы знаем, что это гибельно, и все-таки расползаемся все дальше и дальше один от другого – и эти унылые тараканьи странствования мы называем “русской историей”, – историей государства, которое почти случайно, механически создано силой норманнов, татар, балтийцев, немцев и комиссаров, к изумлению большинства его же честно настроенных граждан… Но и среди нас появлялись люди, которым было ясно, что свет для нас пришел с Запада, а не с Востока, с Запада с его активностью, которая требует высочайшего напряжения всех духовных сил…»
Горький – откровенный западник, уж коли для него даже солнце правды, и то восходит на Западе, то с ним все ясно. Но и оппоненты его не лучше. Взять того же Толстого, создавшего в «Войне и мире» великолепную галерею героев-дворян. А что у него с мужиками? Платон Каратаев, конечно, мужчина колоритный. Один такой персонаж на крупное село, человек в тысячу, этакий «городской сумасшедший» – будет самое то. Но ведь это единственный более-менее заметный персонаж из народа на весь огромный роман, один за весь народ!
Многие так называемые «русофилы» поступают еще проще. Они попросту мажут медом все, сплошняком, и русский народ у них предстает собранием всех добродетелей – аж зубы болят от сладкого. Оно, конечно, так – русский человек любит Великим постом покаяться и повздыхать о грехах, и в это время он весьма добродетелен. Но при этом не надо забывать, например, о такой праздничной забаве,как кулачный бой стенка на стенку. Это всего лишь забава – не драка за межи и уж тем более не война.
Примерно такова у нас почти вся дворянская и интеллигентская литература и философия, творцы которой и людей, наполняющих ее, творят согласно своим выдумкам. Да и как иначе? На реального мужика они смотрят в лучшем случае из окна барской усадьбы. (Кстати, разговаривая с барином, русский простолюдин нередко (часто? всегда?) начинал придуриваться,и делал это с большущим удовольствием.) На самом-то деле народа не любят ни те, ни другие. Но «западники» его просто не любят, а «русофилы» и их последователи – современные «патриоты» вроде бы понимают, что любить свой народ надо, но вот принять его таким, какой он есть, не получается. Вот и придумывают…
И чего только не напридумывали господа и баре, чтобы оправдать лезущую изо всех щелей высокомерную нелюбовь к собственной стране. Какая-то «загадочная русская душа», «умом Россию не понять», «да, скифы – мы, да – азиаты мы»…
Тому же Захарию, на пути в Оптину Пустынь, было еще одно явление. Шел он лесом. Видит, стоит маленькая деревянная часовенка, а около нее величественная женщина с воздетыми вверх руками, как изображают Матерь Божию на Ее иконе «Знамение». Захарий спрятался за дерево, чтобы не помешать, и стал ждать. Она окончила молитву, увидела Захария и говорит:
– Ты у нас был в монастыре у Троеручицы? Тебя берут в обитель? После стольких прошений берут… А сейчас идешь за паспортом?… Сперва, однако, иди за мною.
Захарий сразу покорился слову неведомой женщины и пошел за ней. Во время пути она твердо и властно сказала:
– Ты сходи в Оптину, побывай у старца Амвросия, пусть он благословит тебя. Но раньше, чем к нему идти, зайди на могилку старца Макария и помолись за него. Положи за него двенадцать поклонов и говори: «Со святыми упокой, Господи, старца схиархимандрита Макария». Он святой был человек.
Так, разговаривая, они шли все дальше и дальше, совсем не в ту сторону, в которую шел Захарий.
– Был у меня единственный сыночек, – еще сказала женщина, – да злые люди отняли его у меня и убили его…
Так, незаметно, прошли они версты три. Женщина остановилась и говорит:
– Вот, я в эту деревню иду. Тебе благополучный путь. Так побудь же у старца Макария на могилке и побеседуй со старцем Амвросием, он благословит тебя поступить в монастырь.
Сказала она это и стала невидима. Пораженный ее исчезновением, Захарий смотрит направо, налево, вверх – нет нигде. Кто же это был? Стал думать, вспоминать разговор и понял, что это Матерь Божия.
В Оптиной Пустыни он еще раз удостоился видения Богоматери. Дни его пребывания в монастыре окончились, а отца Амвросия он так и не увидел. Горестно ему было, что, не повидав его, надо уходить – а ничего не поделаешь. Отстоял Захарий раннюю и позднюю литургию, молился горячо. Монахи позвали его в трапезную, накормили, напоили, но грусть его не проходила.
Возвратясь в гостиницу, взял он сумку, чтобы сложить вещи, но сперва вынул из сумки икону Божией Матери Казанскую – материнское благословение. Взглянул на нее и залился слезами: «Матерь Божия, не Ты ли меня провожала, не Ты ли мне сказала, что я буду у отца Амвросия, а вот ухожу и не видел его». Горячие слезы залили икону.
Вдруг Матерь Божия ожила и вышла из иконы наружу, словно девица неописуемой красоты. Взглянула на Захария и говорит:
– Иди за Мной!
И пошла быстро, так быстро, что Захарий едва поспевал за Ней. По дороге встретили о. Пимена. Это был старец очень строгой жизни – никому не позволял подходить к себе. Матерь Божия показала на Захария рукой и сказала: «Пимен, благослови его», – и он тотчас же благословил. Наконец вышли за ограду, подошли к Святым Воротам. Матерь Божия остановилась и произнесла:
– Сюда женам вход воспрещен, а ты иди теперь к отцу Амвросию, он примет тебя.
И стала невидима.
В городе Брянске, когда Захарий тяжело заболел и был помещен в городскую больницу, он взмолился Богоматери: «Матерь Небесная, Ты одна у меня заступница, помоги мне, исцели меня…» И видит он сон: пришла к нему Пречистая Приснодева, коснулась головы его рукой и сказала:
– Ты еще поживешь, монахом будешь… ты у меня поживешь…
Сказав это, Богородица стала уходить. Ограда перед Ней расступилась, Она прошла в дивный сад, и вновь ограда заперлась. Захарию захотелось идти вслед за Нею… Но как? Через стену не пройти. «Ох, хоть бы воробьишечкой быть и за Нею лететь…» – и вмиг превратился в пчелку и полетел… Дальше видит Захарий во сне, как он в виде воробьишки забрался на ограду, и видит в саду Матерь Божию и Самого Спасителя в отроческом возрасте, и сотни ангелов, крест-накрест опоясанных разноцветными лентами, рассаживают деревца. И слышит голос: «Сюда никто не войдет, если Владычица не возьмет». Вдруг послышался голос Царицы Небесной:
– Посадите и на его имя деревце.
Как только Владычица произнесла эти слова, ангелы между собой заговорили: «Наш, принят». Захарий несказанно обрадовался, прямо с ограды упал в сад, да там и остался.
Явление Пресвятой Богородицы игуменье Таисии, настоятельнице Леушинского монастыря, на месте постройки храма, 27 ноября 1886 года: «С вечера на двадцать седьмое, день Знамения Богоматери, я решилась непременно наутро идти к утрени. Озабоченная этой мыслью, я проснулась в начале четвертого часа, а так как утреня у нас бывает в 5 часов, то, одевшись и приготовившись совсем, легла еще полежать и заснула. В этот краткий промежуток до звонка к утрени мне и привиделось следующее чудное явление.
Все мы в нашей домовой церкви; пришли, чтобы отсюда крестным ходом идти встречать идущую к нам Царицу.
У всех в руках свечи зажженные, а у меня в руках, кроме моей зажженной свечи, еще толстая необожженная восковая свеча, которую мне и приказано, когда придет Царица, зажечь от своей горевшей свечи и подать Ей.
Все мы крестным ходом вышли на монастырскую площадь, где ныне храм, и остановились в ожидании прихода Царицы. Долго, долго Ее не было, так что у нас от свечей оставались в руках лишь маленькие огарки.
Вдруг вдали, по направлению к святым воротам, на горизонте показалось как бы восходящее солнце, между тем как был яркий полдень, и солнце светило над головами. Мы стали вглядываться и увидели, что оно не подымается, как обычно солнцу, а, идя по земле, подвигается по направлению к нам. Когда этот солнечный шар подошел ближе, то ясно можно было разглядеть, что он овальный, то есть продолговатый, и ядро света заключается в самой середине, в центре его. Когда оно подошло еще ближе к святым вратам, то уже ясно все увидели, что это Царица Небесная (во весь рост) шла к нам, Она-то и была ядро света солнечного, а круг, образовавшийся около Нее, были лучи. Как только Она взошла в святые врата обители, над Ней в небе запели невидимые Силы “Достойно есть”. Эту же песнь запели и сестры, ожидавшие Ее, зазвонили все колокола, и произошло нечто необычное. Между тем я раздумывала: “Так вот какая Царица пришла, не земная, как я ожидала, а Небесная Царица; так подавать ли мне Ей свечу, приготовленную для Нее, или нет?”
На эту мысль ответила следующая мысль: “Да ведь тот, кто дал такое распоряжение (а кто это был, я не знаю), может быть, и знал, какая Царица придет; да при том же “истинное послушание не рассуждает”; мне велено подать, я и должна”. Решив таким образом, я зажгла приготовленную большую свечу от своего горевшего огарка и, подошед к Царице, низко поклонилась Ей, но не в ноги, потому что обе руки были заняты, и молча со страхом и благоговением подала Ей свечу зажженную. Но, к удивлению моему, Она, милостиво смотря на меня, подняла ручку и протянула ее не к подаваемой Ей большой свече, а к моему огарку, который я держала в левой руке, и при этом сказала мне: “Мне угодна свеча, горевшая в твоих трудах для Меня, а эту свечку (указав на большую) возьми себе и снова трудись с ней, пока Я опять приду на то место”. Я, объятая благоговением, не могла ни слова вымолвить и молча поклонилась Ей, взявшей из моей руки мой огарок. Тут я снова услышала пение (которое или за разговором с Царицей уже не слыхала, или же действительно оно прекращалось, не знаю) и проснулась, объятая трепетом благоговейным; из этого я поняла, что Царица Небесная как бы благословила Своим посещением место, назначенное для Ее храма (храм в честь Похвалы Богородицы), ибо Она на этом именно месте стояла; благословила и труды мои, приняв прежние и указав новые, большие и труднейшие, которые предстояли мне в деле созидания храма Ее».
Запись из дневника св. о. Иоанна Кронштадтского:
«На 15-е августа, в день Успения Богоматери, 1898 года, я имел счастье в первый раз видеть во сне явственно лицом к лицу Царицу Небесную и слышать Ее сладчайший, блаженный, ободрительный глас: “Милейшие вы чада Отца Небесного”, тогда как я сознавал свое окаянство, взирал на пречистый лик Ее с трепетом и с мыслию: не отринет ли меня от Себя с гневом Царица Небесная! О, лик пресвятый и преблагий, о, очи голубые и голубиные, добрые, смиренные, спокойные, величественные, небесные, божественные! Не забуду я вас, дивные очи! Минуту продолжалось это явление, потом Она ушла от меня неторопливо, перешагнула за небольшой овраг и – скрылась! Я видел сзади шествие Небесной Посетительницы. Сначала я видел Ее, как бы на иконе, ясно, – а потом Она отделилась от нее, сошла и подвиглась в путь».
Из рассказов митрополита Вениамина (Федченкова) [182]
…Одно время у меня встал вопрос: удалить ли от себя некоего сотрудника или же потерпеть? Ум говорил одно, а христианская любовь другое. И в этом недоумении я написал письмо Святейшему Патриарху. Он ответил мне в том смысле, что и правда должна быть с любовью, и любовь с правдой. Написал я второе письмо с более подробным разъяснением. Он мне ответил. Теперь уж я позабыл что. И я продолжал колебаться.
Однажды я лег спать в 3 часа утра, дел было много. И только я лег в постель и потушил электричество, как в это мгновение (я нисколько еще не засыпал, это я точно знаю) около стола спальни, перед окном комнаты, с левой стороны от входа, в полутемноте (светилась малюсенькая электрическая лампочка) увидел полутемную фигуру Божией Матери (без Младенца Иисуса Христа), сидящей на стуле в смиренной позе с нагнутой направо головой.
И ТАКАЯ ОНА БЫЛА СМИРЕННАЯ!
И этим она указывала путь смирения мне.
Это длилось минуты три. Я был спокоен. Написал Патриарху, он ответил мне: самому решать вопрос. А через месяц или два тот человек сам подал просьбу об отставке.
…Этот случай произошел в Ялте. Мне рассказывал его архиепископ Ф. [183], лично слышавший все от матери же.
У одной вдовы заболел единственный ребенок. Врачи не помогали. Дело быстро шло к «роковому», как неразумно привыкли говорить, концу. Страдалица-мать обратилась с горячей молитвой к Божией Матери, прося оставить в живых дитя, единственную утеху… Утомленная, она села в кресло и быстро задремала… Было ли дальнейшее в тонком сне или в явном видении, она не может сказать. Только ей явилась Божия Матерь и, точно отвечая на ее просьбу, сказала:
– А ты можешь поручиться, что воспитаешь его как должно и он останется таким же чистым, какой он сейчас?
Ребенку тогда было, кажется, около восьми лет всего.
– Ручаюсь! Ручаюсь! – с горячностью ответила мать. – Только оставь в живых!
Видение кончилось. Она проснулась. Ребенок, к удивлению врачей, выздоровел. Мать ликовала…
Скоро нужно было отдавать его в школу. Мальчик оказался очень способным. Но вместе с тем и очень восприимчивым к разным дурным наклонностям… Началась борьба матери за душу ребенка… Но ни уговоры, ни угрозы, ни наказания не помогали. Мальчик портился все больше. Мать оказалась бессильной. И, вспоминая данное ей обещание Божией Матери воспитать дитя, а особенно ужасаясь вечных мук, ожидающих грешников (она была глубокой христианкой), – однажды обратилась вслух с молитвою к Божией Матери:
– Матерь Божия! Если уж он не исправится, лучше возьми его из этой жизни: лишь бы он не погиб для будущей. Воля Твоя!
…Скоро же после этого произошло следующее. Мальчик отправился на одну из обычных верховых прогулок по горам. Будучи бойким, он на сильном беге очень круто повернул коня на повороте дороги и, вылетев из седла, разбился насмерть.
Мать теперь знала, что так ему лучше… Слез она не могла сдержать на похоронах, – но они были тихие, облегчающие.
…Этот рассказ был сообщен мне лицом, которое принимало потом непосредственное участие во всем деле. [184]
В одном селе, недалеко от города Уфы, в 1910 году жила бедная семья, состоявшая из вдовы псаломщика, трех ее детей и бабушки.
Детей звали: Христина, Степан (попросту Степка) и Мария (попросту Манька). Старшей было около десяти лет, Степке – около семи и Маньке – года четыре. Мать их страдала пристрастием к вину и иным немощам, но бабушка была благочестивая и кроткая, терпеливица и богомольница. Она почти постоянно читала молитву: «Богородице Дево, радуйся»…
Не имея чем содержать детей, мать стала посылать их по миру, милосердный народ давал, что мог. Особенно щедро оделяли крохотную нищенку, четырехлетнюю Маньку, когда она с протянутой ручонкою, картавя, жалобно выводила под окнами: «Подай-те бедным Хлиста лади» (Христа ради). А вечерами иззябшие, продрогшие дети возвращались домой, неся милостыню. Поевши, забирались на печь, изба-то была холодная. Да и печка уже по местам провалилась, но еще действовала.
И тут начиналось ученье. Бабушка, как могла, научила внучат самым главным молитвам, но особенно она убеждала их читать «Богородицу».
– Когда вам плохо будет, читайте, милые мои, горемычные, «Богородицу», и Она, Заступница, не покинет вас.
Так шли месяцы. Но вот померла и бабушка. За детьми мать не смотрела. И решила она освободиться от обузы. Собрала их как-то раз, одела в последние нищенские лохмотья и отправилась в губернию, чтобы рассовать полюдно по приютам или в чужие люди.
Дело было незадолго перед Рождеством. Зимы в Уфе сухие, суровые. До города не один десяток верст. Кое-где подвезут попутчики, кое-где пешком; добрались до города к вечеру. Остановились на постоялом дворе. На другой день мать начала обивать пороги по всем начальствам, начиная с губернаторши, которая заведовала детским приютом для мальчиков. Но все мольбы были напрасны, везде было полно, а лишних не хотели брать.
Тогда мать решилась на крайнее средство. Оставив ребятишек на каком-то углу, она сказала им, чтобы ее здесь подождали, «скоро приду». А сама, бросивши их, скрылась и ушла обратно в свое село. Постояли, постояли дети и, не дождавшись мамы, стали бродить по городу, ища ее. Иные встречные спрашивали: «Кто вы? Что делаете?»
– Маму ищем…
Прохожие понимали, что дети брошены, и торопились проходить далее, какая кому охота возиться с чужим горем? У всякого и своих забот довольно. Кто-то жалостливый купил им по калачу, и они погрызли их. Наступал уже вечер. Холод пронизывал через детское тряпье до костей. А у маленькой Маньки обувенка была совсем сношенная, и пальчики, нежные, еще младенческие, стали замерзать. И она заплакала. За нею другие… Тогда Манька вспомнила завет бабушки: читайте «Богородицу». И предложила всем читать ее. И бедные малые дети стали повторять с Манькой Архангелово приветствие Деве: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою!»
Сколько они времени повторяли эту радостную молитву, Бог весть. Но она была услышана. В своих бесцельных блужданиях и поисках мамы они дошли до церкви Успения Божией Матери.
«А церковь эта, – говорила мне очевидица, – как раз почти против нашего дома, который мы снимали в аренду. Я же в это время была больна и, лежа в постели, читала книгу о молитве Иисусовой, о кавказских пустынниках и так перенеслась туда мыслью, что даже мне казалось, будто я ощущаю запах фиалок. А муж и сын уехали на охоту в лес на несколько дней. Вдруг я слышу какой-то шум в доме, громкие голоса прислуги и, ничего не понимая, звоню в стоявший возле постели звонок, но меня никто не слышит. Звоню сильнее, наконец входит горничная. Я спрашиваю, в чем дело. И мне она объясняет, что пришли с улицы какие-то нищие дети и не знает, куда их деть. А Абдул (так звали кучера-татарина) говорит: “В полицию их, оборванцев!” Но И. О. (повариха) стала защищать от Абдула: “Нужно, – говорит, – доложить барыне”.
Я “с гор Кавказа” сразу слетела в зимнюю стужу Уфы и приказала привести детей к себе. Входят они, бедные, испуганные, оборванные, замерзшие, маленькие. Вижу, что не до рассказов им. И лишь спросила:
– Откуда вы?
Они назвали свое село.
– А кто вас к нам привел?
– Тетенька в черном.
– Какая тетенька? – спрашиваю.
– Не знаем.
Горничная и повариха, стоявшие тут же, рассказали мне, что дети в кухне уже говорили им, будто какая-то высокая тетенька в черном платье, без шубы, а в одной лишь черной шали, которою она накрывала лицо, вышла из Успенской церкви, взяла детей за руки, перевела через улицу, отворила калитку и с черного хода втолкнула в кухню, а сама исчезла.
– Мы же никого не видели, кроме них, – сказала горничная.
А когда спросили их и узнали о тетеньке, то Абдул выбежал на улицу, но никого не видно было. Абдул уже сбегал и в сторожку, но сторож говорит, что церковь закрыта и заперта.
Тогда мне сразу мелькнула мысль: “Тетенька, вышедшая из запертого храма, была Сама Богородица”.
Но я отложила расспросы на будущее, а велела тотчас же уложить детей спать, так как они перемучились и иззябли, а потом – приготовить им ванну, белье, оставшееся от наших детей, и пищу. А по телефону позвонила епископу Н. [185], прося его приехать, слишком уже необычное выходило дело.
Абдул принес прямо в кухню солому, и дети повалились спать. На другой день прибыл и владыка. Детей уже помыли, накормили и приодели. Владыка сам стал их расспрашивать обо всем. Подтвердил, что действительно псаломщик такого-то села скончался, оставив сиротскую семью. Когда же речь дошла до их похождений по Уфе, то дети рассказали, что они, замерзая, стали читать с Манькой “Богородицу” и подошли к церкви. Из нее в это время вышла “тетенька в черном”, взяла их за руки и привела сюда. Владыка тотчас же послал за сторожем, и тот снова подтвердил, что храм был заперт, службы никакой не было и никакой “монахини в черном” быть не могло. Но дети настаивали, что “тетенька вышла из церкви”. Владыка перекрестился и отослал сторожа.
А я стала просить владыку устроить двух девочек в женский Уфимский монастырь, Степку же я обещалась упросить губернаторшу поместить в приют. Так и случилось.
Владыка тотчас же поехал к игуменье, та согласилась и просила привести детей показать. А в это время случилось, что у казначеи монастыря заболел опасно брат, купец, и она за молитвой дала обещание: чтобы он выздоровел, она возьмет на воспитание сиротку.
– Вот и кстати! – сказал владыка. – Сама Божия Матерь и здесь устраивает одну, а другую уж вы, матушка, благоволите взять в ваш монастырский приют.
Игуменья согласилась. И на другой день я повезла обеих девочек в монастырь. Христину устроили в ремесленную школу, Степку – в приют».
…Двадцатый век также не оскудел на чудеса. Наоборот: благодаря средствам массовой информации о них теперь становится известно куда больше. Чудесам Богородицы в современной России будет посвящена отдельная, двенадцатая глава.
А теперь поговорим о другом: о небесном покровительстве Божией Матери всему нашему народу…
Глава 9. Заступница Русской земли
От автора
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал…
В. Высоцкий
Взаимоотношение народа и его религии – вопрос сложный. Христианство было проповедовано многим народам. Где-то оно приживалось, где-то – нет, а там, где приживалось, принимало какие-то национальные формы. Порой оно переживало тяжелые кризисы. Почему вдруг, в середине второго тысячелетия, огромная часть европейцев отказалась от традиционного для них католичества? Внешние причины понятны, но ведь и у других народов были те же причины, а перемены религии не было. Почему немцы ушли в протестантизм, французы – ушли частично, а испанцы и итальянцы об этом и не думали? Почему завоеванная испанцами Латинская Америка стала христианской, а завоеванная англичанами Индия – не стала? Ну и так далее…
…Так сложилось исторически, что сейчас Православие, в первую очередь и в основном – это вера русского народа. Русские как приняли его тысячу лет назад без особого сопротивления, так и стояли в нем твердо и неуклонно, почти что без шатаний и ересей, вплоть до самого 1917 года. А значит, вера народа совпала с его характером очень хорошо. Может быть, сейчас Православие кажется нелепым, архаичным. Может быть, слишком сладким – золотым, медовым, парчовым, приторным. Наших предков оно, однако, устраивало именно таким – иначе было бы оно сейчас иным, или мы были бы какими-нибудь баптистами или лютеранами.
О вере, которую принял и пронес через тысячелетие своего христианства русский народ, здесь уже говорилось, и много. Сложнее другой вопрос: что представляет собой народ, с характером которого она так хорошо совпала? Вопрос не праздный: вот уже двести лет одно из любимых занятий нашего образованного общества – размышления о русском народе и судьбах России, и свидетелями этих своих размышлений оно с упорством маньяка делает всех, до кого может дотянуться. И за эти двести лет голову нам озабоченные «национальной идеей» литераторы, историки и философы задурили так, что уже вообще ничего непонятно: откуда есть пошла Русская земля, кто на ней живет, как и зачем…
Откуда взялась господствующая у нас концепция русской истории и русского духа, почему возобладала над прочими – разговор долгий и к теме не относящийся. Но так сложилось, что в последние три века русская, как теперь принято говорить, «элита общества» страну свою не любит и, более того, старается привить эту нелюбовь и всем прочим гражданам России. А поскольку все эти три века в ее руках находятся образование и средства массовой информации, ей это неплохо удается.
То, что русского интеллигента-разночинца Ленина от слова «русский» трясло – факт общеизвестный. Он не один был такой, для «элиты» того времени это явление обычное. Вот вам типичный пример размышления русского интеллигента подобного толка о русском народе. Максим Горький в очерке о Льве Толстом говорит:
«Он был национальным писателем в самом лучшем и полном смысле этого слова. В своей великой душе носил он все недостатки своего народа, всю искалеченность, которая досталась нам от нашего прошлого. Его туманные проповеди “ничегонеделания”, “непротивления злу”, его “учение пассивности” – все это нездоровые бродильные элементы старой русской крови, отравленной монгольским фатализмом. Это все чуждо и враждебно Западу в его активном и неистребимом сопротивлении злу жизни…
То, что называется толстовским анархизмом, есть по существу наше славянское бродяжничество, истинно национальная черта характера, издревле живущий в нашей крови позыв к кочевому распылению. И до сих пор мы страстно поддаемся этому позыву… Мы знаем, что это гибельно, и все-таки расползаемся все дальше и дальше один от другого – и эти унылые тараканьи странствования мы называем “русской историей”, – историей государства, которое почти случайно, механически создано силой норманнов, татар, балтийцев, немцев и комиссаров, к изумлению большинства его же честно настроенных граждан… Но и среди нас появлялись люди, которым было ясно, что свет для нас пришел с Запада, а не с Востока, с Запада с его активностью, которая требует высочайшего напряжения всех духовных сил…»
Горький – откровенный западник, уж коли для него даже солнце правды, и то восходит на Западе, то с ним все ясно. Но и оппоненты его не лучше. Взять того же Толстого, создавшего в «Войне и мире» великолепную галерею героев-дворян. А что у него с мужиками? Платон Каратаев, конечно, мужчина колоритный. Один такой персонаж на крупное село, человек в тысячу, этакий «городской сумасшедший» – будет самое то. Но ведь это единственный более-менее заметный персонаж из народа на весь огромный роман, один за весь народ!
Многие так называемые «русофилы» поступают еще проще. Они попросту мажут медом все, сплошняком, и русский народ у них предстает собранием всех добродетелей – аж зубы болят от сладкого. Оно, конечно, так – русский человек любит Великим постом покаяться и повздыхать о грехах, и в это время он весьма добродетелен. Но при этом не надо забывать, например, о такой праздничной забаве,как кулачный бой стенка на стенку. Это всего лишь забава – не драка за межи и уж тем более не война.
Примерно такова у нас почти вся дворянская и интеллигентская литература и философия, творцы которой и людей, наполняющих ее, творят согласно своим выдумкам. Да и как иначе? На реального мужика они смотрят в лучшем случае из окна барской усадьбы. (Кстати, разговаривая с барином, русский простолюдин нередко (часто? всегда?) начинал придуриваться,и делал это с большущим удовольствием.) На самом-то деле народа не любят ни те, ни другие. Но «западники» его просто не любят, а «русофилы» и их последователи – современные «патриоты» вроде бы понимают, что любить свой народ надо, но вот принять его таким, какой он есть, не получается. Вот и придумывают…
И чего только не напридумывали господа и баре, чтобы оправдать лезущую изо всех щелей высокомерную нелюбовь к собственной стране. Какая-то «загадочная русская душа», «умом Россию не понять», «да, скифы – мы, да – азиаты мы»…