Страница:
выпуская вас из этого дома и признавая вас за здорового, я ее так покараю,
что память о том пребудет во веки веков, аминь. Или ты не знаешь, жалкий
лиценциатишка, что это в моей власти, ибо, как я уже сказал, я -
Юпитер-громовержец, который держит в руках всеопаляющие молнии, коими я могу
и имею обыкновение грозить миру и разрушать его? Но сей невежественный град
я накажу иначе: клянусь три года подряд, считая с того дня и часа, когда я
произношу эту угрозу, не дождить не только самый город, но и округу его и
окрестность. Как, ты на свободе, ты в здравом уме, ты в твердой памяти, а я
сумасшедший, я невменяемый, я под замком?.. Да я скорей удавлюсь, нежели
пошлю дождь!"
Присутствовавшие все еще слушали выкрики и речи помешанного, как вдруг
лиценциат, обратившись к капеллану и схватив его за руки, молвил:
"Не огорчайтесь, государь мой, и не придавайте значения словам этого
сумасшедшего, ибо если он - Юпитер и он не станет кропить вас дождем, то я -
Нептун, отец и бог вод, и я буду кропить вас сколько потребуется и когда мне
вздумается".
Капеллан же ему на это сказал:
"Со всем тем, господин Нептун, не должно гневить господина Юпитера:
оставайтесь-ка вы здесь, а уж мы как-нибудь в другой раз, когда нам будет
сподручнее и посвободнее, придем за вашею милостью".
Смотритель и все присутствовавшие фыркнули, но капеллан на них
рассердился; лиценциата раздели, и остался он в доме умалишенных, и на этом
история оканчивается.
- Это и есть та самая история, сеньор цирюльник, которая так будто бы
подходила к случаю, что вы не могли ее не рассказать? - спросил Дон Кихот. -
Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, до чего же люди иной раз бывают
неловки! Неужели ваша милость не знает, что сравнение одного ума с другим,
одной доблести с другою, одной красоты с другою и одного знатного рода с
другим всегда неприятно и вызывает неудовольствие? Я, сеньор цирюльник, не
Нептун и не бог вод и, не будучи умен, за умника себя и не выдаю.
Единственно, чего я добиваюсь, это объяснить людям, в какую ошибку впадают
они, не возрождая блаженнейших тех времен, когда ратоборствовало
странствующее рыцарство. Однако же наш развращенный век недостоин
наслаждаться тем великим счастьем, каким наслаждались в те века, когда
странствующие рыцари вменяли себе в обязанность и брали на себя оборону
королевства, охрану девственниц, помощь сирым и малолетним, наказание
гордецов и награждение смиренных. Большинство же рыцарей, подвизающихся
ныне, предпочитают шуршать шелками, парчою и прочими дорогими тканями,
нежели звенеть кольчугою. Теперь уж нет таких рыцарей, которые согласились
бы в любую погоду, вооруженные с головы до ног, ночевать под открытым небом,
и никто уже по примеру странствующих рыцарей не клюет, как говорится, носом,
опершись на копье и не слезая с коня. Найдите мне хотя одного такого рыцаря,
который, выйдя из лесу, взобравшись потом на гору, а затем спустившись на
пустынный и нелюдимый берег моря, вечно бурного и неспокойного, и видя, что
к берегу прибило утлый челн без весел, ветрила, мачты и снастей, бесстрашно
ринулся бы туда и отдался на волю неумолимых зыбей бездонного моря, а волны
то вознесут его к небу, то низвергнут в пучину, рыцарь же грудь свою
подставляет неукротимой буре; и не успевает он оглянуться, как уже
оказывается более чем за три тысячи миль от того места, откуда отчалил, и
вот он ступает на неведомую и чужедальнюю землю, и тут с ним происходят
случаи, достойные быть начертанными не только на пергаменте, но и на меди.
Между тем в наше время леность торжествует над рвением, праздность над
трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью и мудрствования
над военным искусством, которое безраздельно царило и процветало в золотом
веке и в век странствующих рыцарей. Нет, правда, скажите: кто целомудреннее
и отважнее славного Амадиса Галльского? Кто благоразумнее Пальмерина
Английского? Кто сговорчивее и уживчивее Тиранта Белого? Кто обходительнее
Лизуарта Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис?
Кто неустрашимее Периона Галльского, кто выдержал больше испытаний, чем
Фелисмарт Гирканский, и кто прямодушнее Эспландиана? Кто удалее дона
Сиронхила Фракийского? Кто смелее Родомонта {7}? Кто предусмотрительнее царя
Собрина? Кто дерзновенней Ринальда? Кто непобедимей Роланда? И кто, наконец,
любезнее и учтивее Руджера, от коего, как указывает Турпин в своей
Космографии, ведут свой род герцоги Феррарские? Все эти рыцари, а также
многие другие, которых я мог бы назвать, были, сеньор священник, рыцарями
странствующими, красою и гордостью рыцарства. Вот таких-то и подобных им
рыцарей я и имел в виду: они не за страх, а за совесть послужили бы его
величеству, да еще избавили бы его от больших расходов, султану же пришлось
бы рвать на себе волосы. Ну, а мне, видно, придется остаться дома, коль
скоро капеллан меня с собой не берет. Если же Юпитер, как нам сказал
цирюльник, не пошлет дождя, так я сам буду его посылать, когда мне
заблагорассудится. Говорю я это, чтобы сеньор Таз-для-бритья знал, что я его
понял.
- Право, сеньор Дон Кихот, у меня было совсем другое на уме, - возразил
цирюльник, - намерения у меня были добрые, истинный бог, так что ваша
милость напрасно сердится.
- Напрасно или не напрасно - это уж дело мое, - отрезал Дон Кихот.
Но тут вмешался священник:
- До сих пор я не сказал и двух слов, но мне все же хотелось бы
разрешить одно сомнение, которое гложет и точит мне душу, а возникло оно в
связи с тем, что нам только что поведал сеньор Дон Кихот.
- За чем же дело стало? - молвил Дон Кихот. - Пожалуйста, сеньор
священник, поделитесь своим сомнением, - нехорошо, когда на душе что-то
есть.
- Так вот, с вашего дозволения, - начал священник, - сомнение мое
заключается в следующем: я никак не могу допустить, чтобы вся эта уйма
странствующих рыцарей, коих вы, сеньор Дон Кихот, перечислили, чтобы все они
воистину и вправду существовали на свете, как живые люди, - напротив того, я
полагаю, что все это выдумки, басни и небылицы, что все это сновидения, о
которых люди рассказывают, пробудившись или, вернее сказать, в полусне.
- Вот еще одно заблуждение, в которое впадали многие, не верившие, что
на свете существовали подобные рыцари, - возразил Дон Кихот, - я же
многократно, в беседе с разными людьми и в различных обстоятельствах,
старался разъяснить эту почти всеобщую ошибку, причем иногда мне это не
удавалось, а иногда, навесивши ее на древко истины, я цели своей достигал.
Между тем истина сия непреложна, и я готов утверждать, что видел Амадиса
Галльского собственными глазами и что он был высок ростом, лицом бел, с
красивою, хотя и черною бородою, с полуласковым, полусуровым взглядом, скуп
на слова, гневался не вдруг и легко остывал. Итак же точно, как я обрисовал
Амадиса, я мог бы, думается мне, изобразить и описать всех выведенных в
романах странствующих рыцарей, какие когда-либо в подлунном мире
странствовали, ибо, приняв в соображение, что они были именно такими, как о
них пишут в романах, зная их нрав и подвиги, всегда можно с помощью
правильных умозаключений определить их черты, цвет лица и рост.
- Сеньор Дон Кихот! А как высок был, по-вашему, великан Моргант? -
спросил цирюльник.
- Касательно великанов существуют разные мнения, - отвечал Дон Кихот, -
кто говорит, что они были, кто говорит, что нет, однако ж в Священном
писании, где все до последнего слова совершенная правда, имеется указание на
то, что они были, ибо Священное писание рассказывает нам историю этого
здоровенного филистимлянина Голиафа, который был семи с половиной локтей
росту, то есть величины непомерной. Затем на острове Сицилии были найдены
берцовые и плечевые кости, и по размерам их видно, что они принадлежали
великанам ростом с высокую башню - геометрия доказывает это неопровержимо.
Однако ж со всем тем я не могу сказать с уверенностью, какой величины
достигал Моргант, хотя думаю, что вряд ли он был уж очень высок; пришел же я
к этому заключению, прочитав одну книгу, подвигам его посвященную, в коей
особо подчеркивается то обстоятельство, что он часто ночевал под кровлею, а
коли находились такие дома, где он мог поместиться, значит, величина его
была не непомерна.
- Вот оно что! - молвил священник.
Ему доставляла удовольствие великая эта нелепица, и для того он
спросил, как представляет себе Дон Кихот наружность Ринальда
Монтальванского, Роланда и прочих пэров Франции, ибо все они были
странствующими рыцарями.
- Осмеливаюсь утверждать, - отвечал Дон Кихот, - что Ринальд был
широколиц, румян, с бегающими глазами немного навыкате, самолюбив и
вспыльчив донельзя, водился с разбойниками и темными людьми. Что же касается
Роланда, или Ротоландо, или Орландо, - в романах его называют и так и этак,
- то я полагаю и утверждаю, что росту он был среднего, широк в плечах,
слегка кривоног, смугл лицом, рыжебород, телом волосат, со взглядом грозным,
скуп на слова, однако ж весьма учтив и благовоспитан.
- Если Роланд был столь неказист, как ваша милость его описывает, -
заметил священник, - то не удивительно, что Анджелика Прекрасная его
отвергла ради миловидности, изящества и прелести этого мавра с первым пухом
на подбородке, каковому мавру она и отдалась. И это было с ее стороны вполне
разумно - предпочесть неясность Медора колючести Роландовой.
- Эта Анджелика, сеньор священник, - возразил Дон Кихот, - была девица
ветреная, непоседливая и слегка взбалмошная, и молва о ее сумасбродствах
идет по свету не менее громкая, нежели слава о ее красоте. Она отвергла
многое множество вельмож, многое множество отважных и умных людей и
остановила свой выбор на смазливом молокососе-паже без роду без племени: у
него не было другого прозвища, кроме "Преданный", которое он получил в
награду за верность своему другу. Великий певец ее красоты, славный Ариосто,
не дерзнув или не пожелав воспеть то, что с этою госпожою случилось после ее
постыдного падения, - а случилось с нею, должно думать, нечно в высшей
степени неблагопристойное, - при расставании с нею сказал следующее:
И как достался ей катайский трон,
Пускай поет певец иных времен.
И разумеется, что это было как бы пророчеством: ведь недаром поэтов
называют также votes, что значит прорицатели. Сбылось же оно в полной мере,
о чем свидетельствует то обстоятельство, что впоследствии один славный
андалусский поэт {8} оплакал и воспел ее слезы, а другой славный и
несравненный кастильский поэт {9} воспел ее красоту.
- Скажите, сеньор Дон Кихот, - спросил тут цирюльник, - неужели среди
стольких поэтов, восхвалявших эту самую госпожу Анджелику, не нашлось
такого, кто бы написал на нее сатиру?
- Я совершенно уверен, - отвечал Дон Кихот, - что если бы Сакрипант
{10} или Роланд были поэтами, то они бы эту девицу по головке не погладили,
ибо поэтам, которыми пренебрегли и которых отвергли их дамы, как
воображаемые, так равно и не воображаемые, словом, те, кого они избрали
владычицами мечтаний своих, свойственно и присуще мстить за себя сатирами и
пасквилями, - месть, разумеется, недостойная сердец благородных, но пока что
до меня не дошло ни одного стихотворения, позорящего госпожу Анджелику, а
между тем она взбудоражила весь мир.
- Чудеса! - воскликнул священник.
Но тут во дворе раздались громкие крики ключницы и племянницы, которые
еще раньше вышли из комнаты, и все выбежали на шум.
1 Ликург - полулегендарный спартанский законодательный мудрец,
создатель спартанского государственного строя.
2 Солон - один из крупнейших политических деятелей Древней Греции
(638-559 до н.э.), имя которого стало нарицательным для обозначения
справедливого и неподкупного законодателя.
3 ...султан турецкий с огромным флотом вышел в море... - Побережье
Испании в то время находилось под угрозой нападения со стороны турецких
корсаров, в особенности испанские владения в Средиземноморском бассейне:
Неаполь, Сицилия и Мальта.
4 ...ни королю, ни ладье... - термины шахматной игры. Фраза из не
дошедшего до нас народного романса, означающая, что в разговоре не упоминают
личностей и избегают упоминать даже о таких значительных фигурах, какими
являются в шахматной игре король и ладья.
5 Осуна - в этом городе находился университет второстепенного значения,
а в Саламанке - самый крупный испанский университет.
6 ...распоряжение исходило от архиепископа... - В то время в Испании
больницы, сиротские дома, дома призрения и прочие находились в ведении
церкви.
7 Родомонт - один из персонажей поэмы Ариосто "Неистовый Роланд", лихой
вояка.
8 ...славный андалусский поэт... - Имеется в виду испанский поэт Луис
Бараона де Сото (1548-1595), написавший поэму "Слезы Анджелики" (1586) в
виде продолжения поэмы Ариосто "Неистовый Роланд".
9 ...несравненный кастильский поэт... - Подразумевается Лопе де Вега,
написавший поэму "Красота Анджелики" (1602), в которой он развил сюжет поэмы
Ариосто.
10 Сакрипант - персонаж рыцарских поэм, один из отвергнутых поклонников
Анджелики.
повествующая о достопримечательном пререкании Санчо Пансы с племянницею
и ключницею Дон-Кихотовыми, равно как и о других забавных вещах
В истории сказано, что Дон Кихот, священник и цирюльник услыхали голоса
ключницы и племянницы, кричавших на Санчо Пансу; Санчо добивался, чтобы его
пустили к Дон Кихоту, а они ему преграждали вход.
- Что этому бродяге здесь нужно? Проваливай-ка, братец,
подобру-поздорову: ведь это ты, а не кто другой, совращаешь и сманиваешь
моего господина и таскаешь его по всяким дебрям.
Санчо же на это ответил так:
- Чертова ключница! Сманивали, совращали и таскали по всяким дебрям
меня, а не вашего господина: это он потащил меня мыкаться по белу свету, -
так что вы обе попали пальцем в небо, - это он хитростью выманил меня из
дому, пообещав остров, которого я до сих пор дожидаюсь.
- Чтоб тебе провалиться с мерзостным твоим островом, проклятый Санчо! -
вмешалась племянница - и что это еще за острова? Что, ты их есть будешь,
лакомка, обжора ты этакий?
- Да не есть, а ведать ими и править, - возразил Санчо, - и еще
получше, нежели десять городских советов и десять столичных алькальдов {1}.
- А все-таки ты, вместилище пороков и гнездилище лукавства, сюда не
войдешь, - объявила ключница. - Иди управляй своим домом, паши свой клочок
земли и забудь про все острова и чертострова на свете.
Священника и цирюльника немало потешило это словопрение, однако ж Дон
Кихот, боясь, как бы Санчо не наболтал и не намолол всякой зловредной ерунды
и не коснулся чего-нибудь такого, что могло бы бросить тень на его, Дон
Кихота, доброе имя, позвал его и велел женщинам замолчать и впустить
посетителя. Санчо вошел, а священник и цирюльник попрощались с Дон Кихотом,
на выздоровление коего они теперь утратили всякую надежду: так упорствовал
он в странных своих суждениях о злосчастном этом странствующем рыцарстве и
так простодушно был погружен в свои о нем размышления, а потому священник
сказал цирюльнику:
- Вот увидите, любезный друг, в один прекрасный день приятель наш снова
даст тягу.
- Не сомневаюсь, - отозвался цирюльник, - однако ж меня не столько
удивляет помешательство рыцаря, сколько простодушие оруженосца: он так
уверовал в свой остров, что никакие разочарования, думается мне, не выбьют у
него этого из головы.
- Да поможет им бог, - сказал священник, - а мы будем на страже:
посмотрим, к чему приведет вся эта цепь сумасбродств как рыцаря, так и
оруженосца, - право, их обоих словно отлили в одной и той же форме, и
безумства господина без глупостей слуги не стоили бы ломаного гроша.
- Ваша правда, - заметил цирюльник, - любопытно было бы знать, о чем
они сейчас толкуют.
- Я уверен, - сказал священник, - что племянница или же ключница нам
потом расскажут: ведь у них такой обычай - все подслушивать.
Между тем Дон Кихот заперся с Санчо у себя в комнате и, оставшись с ним
вдвоем, заговорил:
- Меня весьма огорчает, Санчо, что ты утверждал и утверждаешь, будто я
заставил тебя покинуть насиженное местечко, но ведь ты же знаешь, что и я не
оставался на месте: отправились мы вдвоем, вдвоем поехали, вдвоем и
странствовали, и та же участь и та же судьба постигли нас обоих: если тебя
один раз подбрасывали на одеяле, то меня сто раз колотили, вот и все мое
перед тобой преимущество.
- Да ведь это в порядке вещей, - возразил Санчо, - сами же вы, ваша
милость, говорите, что злоключения - это скорей по части странствующих
рыцарей, нежели оруженосцев.
- Ты ошибаешься, - заметил Дон Кихот, - не зря говорится, что когда
caput dolet... и так далее.
- Я разумею только мой родной язык, - объявил Санчо.
- Я хочу сказать, - пояснил Дон Кихот, - что когда болит голова, то
болит и все тело, а как я есмь твой господин и сеньор, то я - голова, ты же
- часть моего тела, коль скоро ты мой слуга, потому-то, если беда стряслась
со мною, то она отзывается на тебе, а на мне твоя.
- Так-то оно так, - сказал Санчо, - однако ж когда меня, часть вашего
тела, подбрасывали на одеяле, то голова моя пребывала за забором, смотрела,
как я взлетаю на воздух, и не чувствовала при этом ни малейшей боли, а если
тело обязано болеть вместе с головою, то и голова обязана болеть вместе с
телом.
- Ты хочешь сказать, Санчо, что мне не было больно, когда тебя
подбрасывали на одеяле? - спросил Дон Кихот. - Так вот, если ты это хочешь
сказать, то не говори так и не думай, ибо душа моя болела тогда сильнее,
нежели твое тело. Однако ж оставим до времени этот разговор, потом мы все
это еще обсудим и взвесим. А теперь скажи, друг Санчо, что говорят обо мне в
нашем селе? Какого мнения обо мне простонародье, идальго и кавальеро? Что
говорят о моей храбрости, о моих подвигах и о моей учтивости? Какие ходят
слухи о моем начинании - возродить и вновь учредить во всем мире давно
забытый рыцарский орден? Словом, я желаю, чтобы ты поведал мне, Санчо, все,
что на сей предмет дошло до твоего слуха. И ты должен мне это поведать без
утайки и без прикрас, ибо верным вассалам надлежит говорить сеньорам своим
всю, как есть, правду, не приукрашивая ее ласкательством и не смягчая ее из
ложной почтительности. И тебе надобно знать, Санчо, что когда бы до слуха
государей доходила голая правда, не облаченная в одежды лести, то настали бы
другие времена, и протекшие века по сравнению с нашим стали бы казаться
железными, тогда как наш, должно думать, показался бы золотым. Пусть же эти
мои слова будут тебе назиданием, Санчо, дабы ты добросовестно и толково
доложил мне всю правду о том, что меня, как тебе известно, занимает.
- Я это сделаю весьма охотно, государь мой, - сказал Санчо, - с
условием, однако ж, что ваша милость на мои слова не разгневается, коли
желает, чтобы я выставил всю правду нагишом, не облекая ее ни во что, кроме
того одеяния, в коем она дошла до меня.
- И не подумаю даже гневаться, - сказал Дон Кихот. - Можешь, Санчо,
говорить свободно и без околичностей.
- Ну так, во-первых, я вам скажу, - начал Санчо, - что народ почитает
вашу милость за самого настоящего сумасшедшего, а я, мол, тоже с придурью.
Идальго говорят, что звания идальго вашей милости показалось мало и вы
приставили к своему имени дон и, хотя у вас всего две-три виноградные лозы,
землицы - волу развернуться негде, а прикрыт только зад да перед, произвели
себя в кавальеро. Кавальеро говорят, что они не любят, когда с ними тягаются
идальго, особливо такие, которым пристало разве что в конюхах ходить и
которые обувь чистят сажей, а черные чулки штопают зеленым шелком.
- Это ко мне не относится, - сказал Дон Кихот, - одет я всегда
прилично, чиненого не ношу. Рваное - это другое дело, да и то это больше от
доспехов, нежели от времени.
- Касательно же храбрости, учтивости, подвигов и начинания вашей
милости, - продолжал Санчо, - то на сей предмет существуют разные мнения.
Одни говорят: "Сумасшедший, но забавный", другие: "Смельчак, но неудачник",
третьи: "Учтивый, но блажной", и уж как примутся пересуживать, так и вашей
милости и мне все косточки перемоют.
- Прими вот что в соображение, Санчо, - заговорил Дон Кихот, - стоит
только добродетели достигнуть степеней высоких, как ее уже начинают
преследовать. Никто или почти никто из славных мужей прошлого не избежал
низкой клеветы. Юлия Цезаря, неустрашимейшего, предусмотрительнейшего и
отважнейшего полководца, упрекали в тщеславии и в некоторой
нечистоплотности, - как в смысле одежды, так и в смысле нравов. Об
Александре {2}, подвигами своими стяжавшем себе название "великого",
говорят, будто бы он запивал. Про Геркулеса, несшего столь великие труды,
рассказывают, будто бы он был неженкою и распутником. Про дона Галаора,
брата Амадиса Галльского, ходят слухи, будто бы он чересчур был сварлив, а
что его брат - будто бы плакса. А потому, Санчо, среди стольких сплетен о
людях выдающихся сплетни обо мне пройдут незаметно, если только ты
чего-нибудь не утаил.
- В том-то вся и загвоздка, не видать отцу моему царствия небесного! -
воскликнул Санчо.
- Значит, это еще не все? - спросил Дон Кихот.
- Ягодки еще впереди, - отвечал Санчо, - а пока что это были всего
только цветочки. Коли милости вашей угодно знать клеветы, про вас
распространяемые, то я мигом приведу одного человека, и он вам их выложит
все до единой, вот чего не упустит: ведь вчера вечером приехал сын Бартоломе
Карраско, тот что учился в Саламанке и стал бакалавром, и я пошел поздравить
его с приездом, а он мне сказал, будто вышла в свет история вашей милости
под названием Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, и еще он сказал,
будто меня там вывели под моим собственным именем - Санчо Пансы, и сеньору
Дульсинею Тобосскую тоже, и будто там есть все, что происходило между нами
двумя, так что я от ужаса начал креститься - откуда, думаю, все это
сделалось известно сочинителю?
- Уверяю тебя, Санчо, - сказал Дон Кихот, - что наш летописец - это, уж
верно, какой-нибудь мудрый кудесник: от таких, о чем бы они ни пожелали
писать, ничто не укроется.
- Какой там мудрый, да еще и кудесник, - воскликнул Санчо, - когда, по
словам бакалавра Самсона Карраско (так зовут того, о ком я говорю), автор
этой книги прозывается Сид Ахмет Бен-нахали!
- Это мавританское имя, - сказал Дон Кихот.
- Вернее всего, - подхватил Санчо, - мне от многих приходилось слышать,
что мавры преизрядные нахалы.
- По-видимому, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты перепутал прозвание
этого Сида, что, кстати сказать, по-арабски означает "господин".
- Очень может быть, - сказал Санчо. - Так вот, коли вашей милости
желательно, чтобы я привел сюда бакалавра, то я за ним живо слетаю.
- Я буду тебе очень признателен, друг мой, - сказал Дон Кихот. - Ты мне
загадал загадку, - я не стану ни пить, ни есть, покуда всего не разведаю.
- Ну так я за ним схожу, - повторил Санчо. И, оставив своего господина,
он пошел к бакалавру и малое время спустя вместе с ним возвратился, и тут
между ними тремя презабавное началось собеседование.
1 Столичные алькальды. - Столичными алькальдами в эпоху Сервантеса
назывались представители центральной власти в городах, назначавшиеся
центральным правительством.
2 Александр. - Имеется в виду Александр Македонский.
Об уморительном разговоре, происходившем между Дон Кихотом,
Санчо Пансою и бакалавром Самсоном Карраско
Дон Кихот в ожидании бакалавра Карраско, от которого он надеялся
услышать, что именно о нем говорится в книге, о коей ему толковал Санчо,
погрузился в глубокую задумчивость; он никак не мог поверить, что такая
книга существует в действительности: ведь на острие его меча еще не успела
высохнуть кровь убитых им врагов, а тут говорят, будто история высоких его
рыцарских подвигов уже вышла в свет. Со всем тем он решил, что какой-нибудь
мудрец, не то друг, не то недруг, силою своего волшебства ее напечатал, -
коли друг, то дабы возвеличить и вознести его подвиги над самыми славными
деяниями странствующих рыцарей, а коли недруг, то дабы умалить их и
поставить ниже самых гнусных поступков гнуснейшего из оруженосцев, какой
когда-либо был описан в книге; впрочем, возражал он себе, дела оруженосцев
никто никогда не описывал, если же такая книга подлинно существует, то, коль
скоро это книга о странствующем рыцаре, она по необходимости долженствует
быть красноречивою, возвышенною, изрядною, великолепною и правдивою.
Соображения эти несколько его успокоили, однако он снова забеспокоился,
когда вспомнил, что автор книги - мавр, о чем свидетельствовало слово Сид,
от мавров же ожидать правды не следует, ибо все они обманщики, врали и
выдумщики. Он со страхом думал: а вдруг мавр описывает сердечные его
обстоятельства без надлежащей благопристойности и тем самым порочит и
пятнает честь сеньоры Дульсинеи Тобосской? Ему же хотелось, чтобы в книге
было засвидетельствовано, как он был верен ей и как высоко всегда ее ставил,
как отвергал королев, императриц и всякого звания дев и умерял естественные
движения сердца; и он все еще думал, гадал, судил и рядил, когда вошли Санчо
и Карраско, и Дон Кихот встретил бакалавра с отменною учтивостью.
Бакалавр хотя и звался Самсоном {1}, однако ж росту был небольшого,
зато был пребольшущий хитрец; цвет лица у него был безжизненный, зато умом
он отличался весьма живым; сей двадцатичетырехлетний молодой человек был
что память о том пребудет во веки веков, аминь. Или ты не знаешь, жалкий
лиценциатишка, что это в моей власти, ибо, как я уже сказал, я -
Юпитер-громовержец, который держит в руках всеопаляющие молнии, коими я могу
и имею обыкновение грозить миру и разрушать его? Но сей невежественный град
я накажу иначе: клянусь три года подряд, считая с того дня и часа, когда я
произношу эту угрозу, не дождить не только самый город, но и округу его и
окрестность. Как, ты на свободе, ты в здравом уме, ты в твердой памяти, а я
сумасшедший, я невменяемый, я под замком?.. Да я скорей удавлюсь, нежели
пошлю дождь!"
Присутствовавшие все еще слушали выкрики и речи помешанного, как вдруг
лиценциат, обратившись к капеллану и схватив его за руки, молвил:
"Не огорчайтесь, государь мой, и не придавайте значения словам этого
сумасшедшего, ибо если он - Юпитер и он не станет кропить вас дождем, то я -
Нептун, отец и бог вод, и я буду кропить вас сколько потребуется и когда мне
вздумается".
Капеллан же ему на это сказал:
"Со всем тем, господин Нептун, не должно гневить господина Юпитера:
оставайтесь-ка вы здесь, а уж мы как-нибудь в другой раз, когда нам будет
сподручнее и посвободнее, придем за вашею милостью".
Смотритель и все присутствовавшие фыркнули, но капеллан на них
рассердился; лиценциата раздели, и остался он в доме умалишенных, и на этом
история оканчивается.
- Это и есть та самая история, сеньор цирюльник, которая так будто бы
подходила к случаю, что вы не могли ее не рассказать? - спросил Дон Кихот. -
Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, до чего же люди иной раз бывают
неловки! Неужели ваша милость не знает, что сравнение одного ума с другим,
одной доблести с другою, одной красоты с другою и одного знатного рода с
другим всегда неприятно и вызывает неудовольствие? Я, сеньор цирюльник, не
Нептун и не бог вод и, не будучи умен, за умника себя и не выдаю.
Единственно, чего я добиваюсь, это объяснить людям, в какую ошибку впадают
они, не возрождая блаженнейших тех времен, когда ратоборствовало
странствующее рыцарство. Однако же наш развращенный век недостоин
наслаждаться тем великим счастьем, каким наслаждались в те века, когда
странствующие рыцари вменяли себе в обязанность и брали на себя оборону
королевства, охрану девственниц, помощь сирым и малолетним, наказание
гордецов и награждение смиренных. Большинство же рыцарей, подвизающихся
ныне, предпочитают шуршать шелками, парчою и прочими дорогими тканями,
нежели звенеть кольчугою. Теперь уж нет таких рыцарей, которые согласились
бы в любую погоду, вооруженные с головы до ног, ночевать под открытым небом,
и никто уже по примеру странствующих рыцарей не клюет, как говорится, носом,
опершись на копье и не слезая с коня. Найдите мне хотя одного такого рыцаря,
который, выйдя из лесу, взобравшись потом на гору, а затем спустившись на
пустынный и нелюдимый берег моря, вечно бурного и неспокойного, и видя, что
к берегу прибило утлый челн без весел, ветрила, мачты и снастей, бесстрашно
ринулся бы туда и отдался на волю неумолимых зыбей бездонного моря, а волны
то вознесут его к небу, то низвергнут в пучину, рыцарь же грудь свою
подставляет неукротимой буре; и не успевает он оглянуться, как уже
оказывается более чем за три тысячи миль от того места, откуда отчалил, и
вот он ступает на неведомую и чужедальнюю землю, и тут с ним происходят
случаи, достойные быть начертанными не только на пергаменте, но и на меди.
Между тем в наше время леность торжествует над рвением, праздность над
трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью и мудрствования
над военным искусством, которое безраздельно царило и процветало в золотом
веке и в век странствующих рыцарей. Нет, правда, скажите: кто целомудреннее
и отважнее славного Амадиса Галльского? Кто благоразумнее Пальмерина
Английского? Кто сговорчивее и уживчивее Тиранта Белого? Кто обходительнее
Лизуарта Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис?
Кто неустрашимее Периона Галльского, кто выдержал больше испытаний, чем
Фелисмарт Гирканский, и кто прямодушнее Эспландиана? Кто удалее дона
Сиронхила Фракийского? Кто смелее Родомонта {7}? Кто предусмотрительнее царя
Собрина? Кто дерзновенней Ринальда? Кто непобедимей Роланда? И кто, наконец,
любезнее и учтивее Руджера, от коего, как указывает Турпин в своей
Космографии, ведут свой род герцоги Феррарские? Все эти рыцари, а также
многие другие, которых я мог бы назвать, были, сеньор священник, рыцарями
странствующими, красою и гордостью рыцарства. Вот таких-то и подобных им
рыцарей я и имел в виду: они не за страх, а за совесть послужили бы его
величеству, да еще избавили бы его от больших расходов, султану же пришлось
бы рвать на себе волосы. Ну, а мне, видно, придется остаться дома, коль
скоро капеллан меня с собой не берет. Если же Юпитер, как нам сказал
цирюльник, не пошлет дождя, так я сам буду его посылать, когда мне
заблагорассудится. Говорю я это, чтобы сеньор Таз-для-бритья знал, что я его
понял.
- Право, сеньор Дон Кихот, у меня было совсем другое на уме, - возразил
цирюльник, - намерения у меня были добрые, истинный бог, так что ваша
милость напрасно сердится.
- Напрасно или не напрасно - это уж дело мое, - отрезал Дон Кихот.
Но тут вмешался священник:
- До сих пор я не сказал и двух слов, но мне все же хотелось бы
разрешить одно сомнение, которое гложет и точит мне душу, а возникло оно в
связи с тем, что нам только что поведал сеньор Дон Кихот.
- За чем же дело стало? - молвил Дон Кихот. - Пожалуйста, сеньор
священник, поделитесь своим сомнением, - нехорошо, когда на душе что-то
есть.
- Так вот, с вашего дозволения, - начал священник, - сомнение мое
заключается в следующем: я никак не могу допустить, чтобы вся эта уйма
странствующих рыцарей, коих вы, сеньор Дон Кихот, перечислили, чтобы все они
воистину и вправду существовали на свете, как живые люди, - напротив того, я
полагаю, что все это выдумки, басни и небылицы, что все это сновидения, о
которых люди рассказывают, пробудившись или, вернее сказать, в полусне.
- Вот еще одно заблуждение, в которое впадали многие, не верившие, что
на свете существовали подобные рыцари, - возразил Дон Кихот, - я же
многократно, в беседе с разными людьми и в различных обстоятельствах,
старался разъяснить эту почти всеобщую ошибку, причем иногда мне это не
удавалось, а иногда, навесивши ее на древко истины, я цели своей достигал.
Между тем истина сия непреложна, и я готов утверждать, что видел Амадиса
Галльского собственными глазами и что он был высок ростом, лицом бел, с
красивою, хотя и черною бородою, с полуласковым, полусуровым взглядом, скуп
на слова, гневался не вдруг и легко остывал. Итак же точно, как я обрисовал
Амадиса, я мог бы, думается мне, изобразить и описать всех выведенных в
романах странствующих рыцарей, какие когда-либо в подлунном мире
странствовали, ибо, приняв в соображение, что они были именно такими, как о
них пишут в романах, зная их нрав и подвиги, всегда можно с помощью
правильных умозаключений определить их черты, цвет лица и рост.
- Сеньор Дон Кихот! А как высок был, по-вашему, великан Моргант? -
спросил цирюльник.
- Касательно великанов существуют разные мнения, - отвечал Дон Кихот, -
кто говорит, что они были, кто говорит, что нет, однако ж в Священном
писании, где все до последнего слова совершенная правда, имеется указание на
то, что они были, ибо Священное писание рассказывает нам историю этого
здоровенного филистимлянина Голиафа, который был семи с половиной локтей
росту, то есть величины непомерной. Затем на острове Сицилии были найдены
берцовые и плечевые кости, и по размерам их видно, что они принадлежали
великанам ростом с высокую башню - геометрия доказывает это неопровержимо.
Однако ж со всем тем я не могу сказать с уверенностью, какой величины
достигал Моргант, хотя думаю, что вряд ли он был уж очень высок; пришел же я
к этому заключению, прочитав одну книгу, подвигам его посвященную, в коей
особо подчеркивается то обстоятельство, что он часто ночевал под кровлею, а
коли находились такие дома, где он мог поместиться, значит, величина его
была не непомерна.
- Вот оно что! - молвил священник.
Ему доставляла удовольствие великая эта нелепица, и для того он
спросил, как представляет себе Дон Кихот наружность Ринальда
Монтальванского, Роланда и прочих пэров Франции, ибо все они были
странствующими рыцарями.
- Осмеливаюсь утверждать, - отвечал Дон Кихот, - что Ринальд был
широколиц, румян, с бегающими глазами немного навыкате, самолюбив и
вспыльчив донельзя, водился с разбойниками и темными людьми. Что же касается
Роланда, или Ротоландо, или Орландо, - в романах его называют и так и этак,
- то я полагаю и утверждаю, что росту он был среднего, широк в плечах,
слегка кривоног, смугл лицом, рыжебород, телом волосат, со взглядом грозным,
скуп на слова, однако ж весьма учтив и благовоспитан.
- Если Роланд был столь неказист, как ваша милость его описывает, -
заметил священник, - то не удивительно, что Анджелика Прекрасная его
отвергла ради миловидности, изящества и прелести этого мавра с первым пухом
на подбородке, каковому мавру она и отдалась. И это было с ее стороны вполне
разумно - предпочесть неясность Медора колючести Роландовой.
- Эта Анджелика, сеньор священник, - возразил Дон Кихот, - была девица
ветреная, непоседливая и слегка взбалмошная, и молва о ее сумасбродствах
идет по свету не менее громкая, нежели слава о ее красоте. Она отвергла
многое множество вельмож, многое множество отважных и умных людей и
остановила свой выбор на смазливом молокососе-паже без роду без племени: у
него не было другого прозвища, кроме "Преданный", которое он получил в
награду за верность своему другу. Великий певец ее красоты, славный Ариосто,
не дерзнув или не пожелав воспеть то, что с этою госпожою случилось после ее
постыдного падения, - а случилось с нею, должно думать, нечно в высшей
степени неблагопристойное, - при расставании с нею сказал следующее:
И как достался ей катайский трон,
Пускай поет певец иных времен.
И разумеется, что это было как бы пророчеством: ведь недаром поэтов
называют также votes, что значит прорицатели. Сбылось же оно в полной мере,
о чем свидетельствует то обстоятельство, что впоследствии один славный
андалусский поэт {8} оплакал и воспел ее слезы, а другой славный и
несравненный кастильский поэт {9} воспел ее красоту.
- Скажите, сеньор Дон Кихот, - спросил тут цирюльник, - неужели среди
стольких поэтов, восхвалявших эту самую госпожу Анджелику, не нашлось
такого, кто бы написал на нее сатиру?
- Я совершенно уверен, - отвечал Дон Кихот, - что если бы Сакрипант
{10} или Роланд были поэтами, то они бы эту девицу по головке не погладили,
ибо поэтам, которыми пренебрегли и которых отвергли их дамы, как
воображаемые, так равно и не воображаемые, словом, те, кого они избрали
владычицами мечтаний своих, свойственно и присуще мстить за себя сатирами и
пасквилями, - месть, разумеется, недостойная сердец благородных, но пока что
до меня не дошло ни одного стихотворения, позорящего госпожу Анджелику, а
между тем она взбудоражила весь мир.
- Чудеса! - воскликнул священник.
Но тут во дворе раздались громкие крики ключницы и племянницы, которые
еще раньше вышли из комнаты, и все выбежали на шум.
1 Ликург - полулегендарный спартанский законодательный мудрец,
создатель спартанского государственного строя.
2 Солон - один из крупнейших политических деятелей Древней Греции
(638-559 до н.э.), имя которого стало нарицательным для обозначения
справедливого и неподкупного законодателя.
3 ...султан турецкий с огромным флотом вышел в море... - Побережье
Испании в то время находилось под угрозой нападения со стороны турецких
корсаров, в особенности испанские владения в Средиземноморском бассейне:
Неаполь, Сицилия и Мальта.
4 ...ни королю, ни ладье... - термины шахматной игры. Фраза из не
дошедшего до нас народного романса, означающая, что в разговоре не упоминают
личностей и избегают упоминать даже о таких значительных фигурах, какими
являются в шахматной игре король и ладья.
5 Осуна - в этом городе находился университет второстепенного значения,
а в Саламанке - самый крупный испанский университет.
6 ...распоряжение исходило от архиепископа... - В то время в Испании
больницы, сиротские дома, дома призрения и прочие находились в ведении
церкви.
7 Родомонт - один из персонажей поэмы Ариосто "Неистовый Роланд", лихой
вояка.
8 ...славный андалусский поэт... - Имеется в виду испанский поэт Луис
Бараона де Сото (1548-1595), написавший поэму "Слезы Анджелики" (1586) в
виде продолжения поэмы Ариосто "Неистовый Роланд".
9 ...несравненный кастильский поэт... - Подразумевается Лопе де Вега,
написавший поэму "Красота Анджелики" (1602), в которой он развил сюжет поэмы
Ариосто.
10 Сакрипант - персонаж рыцарских поэм, один из отвергнутых поклонников
Анджелики.
повествующая о достопримечательном пререкании Санчо Пансы с племянницею
и ключницею Дон-Кихотовыми, равно как и о других забавных вещах
В истории сказано, что Дон Кихот, священник и цирюльник услыхали голоса
ключницы и племянницы, кричавших на Санчо Пансу; Санчо добивался, чтобы его
пустили к Дон Кихоту, а они ему преграждали вход.
- Что этому бродяге здесь нужно? Проваливай-ка, братец,
подобру-поздорову: ведь это ты, а не кто другой, совращаешь и сманиваешь
моего господина и таскаешь его по всяким дебрям.
Санчо же на это ответил так:
- Чертова ключница! Сманивали, совращали и таскали по всяким дебрям
меня, а не вашего господина: это он потащил меня мыкаться по белу свету, -
так что вы обе попали пальцем в небо, - это он хитростью выманил меня из
дому, пообещав остров, которого я до сих пор дожидаюсь.
- Чтоб тебе провалиться с мерзостным твоим островом, проклятый Санчо! -
вмешалась племянница - и что это еще за острова? Что, ты их есть будешь,
лакомка, обжора ты этакий?
- Да не есть, а ведать ими и править, - возразил Санчо, - и еще
получше, нежели десять городских советов и десять столичных алькальдов {1}.
- А все-таки ты, вместилище пороков и гнездилище лукавства, сюда не
войдешь, - объявила ключница. - Иди управляй своим домом, паши свой клочок
земли и забудь про все острова и чертострова на свете.
Священника и цирюльника немало потешило это словопрение, однако ж Дон
Кихот, боясь, как бы Санчо не наболтал и не намолол всякой зловредной ерунды
и не коснулся чего-нибудь такого, что могло бы бросить тень на его, Дон
Кихота, доброе имя, позвал его и велел женщинам замолчать и впустить
посетителя. Санчо вошел, а священник и цирюльник попрощались с Дон Кихотом,
на выздоровление коего они теперь утратили всякую надежду: так упорствовал
он в странных своих суждениях о злосчастном этом странствующем рыцарстве и
так простодушно был погружен в свои о нем размышления, а потому священник
сказал цирюльнику:
- Вот увидите, любезный друг, в один прекрасный день приятель наш снова
даст тягу.
- Не сомневаюсь, - отозвался цирюльник, - однако ж меня не столько
удивляет помешательство рыцаря, сколько простодушие оруженосца: он так
уверовал в свой остров, что никакие разочарования, думается мне, не выбьют у
него этого из головы.
- Да поможет им бог, - сказал священник, - а мы будем на страже:
посмотрим, к чему приведет вся эта цепь сумасбродств как рыцаря, так и
оруженосца, - право, их обоих словно отлили в одной и той же форме, и
безумства господина без глупостей слуги не стоили бы ломаного гроша.
- Ваша правда, - заметил цирюльник, - любопытно было бы знать, о чем
они сейчас толкуют.
- Я уверен, - сказал священник, - что племянница или же ключница нам
потом расскажут: ведь у них такой обычай - все подслушивать.
Между тем Дон Кихот заперся с Санчо у себя в комнате и, оставшись с ним
вдвоем, заговорил:
- Меня весьма огорчает, Санчо, что ты утверждал и утверждаешь, будто я
заставил тебя покинуть насиженное местечко, но ведь ты же знаешь, что и я не
оставался на месте: отправились мы вдвоем, вдвоем поехали, вдвоем и
странствовали, и та же участь и та же судьба постигли нас обоих: если тебя
один раз подбрасывали на одеяле, то меня сто раз колотили, вот и все мое
перед тобой преимущество.
- Да ведь это в порядке вещей, - возразил Санчо, - сами же вы, ваша
милость, говорите, что злоключения - это скорей по части странствующих
рыцарей, нежели оруженосцев.
- Ты ошибаешься, - заметил Дон Кихот, - не зря говорится, что когда
caput dolet... и так далее.
- Я разумею только мой родной язык, - объявил Санчо.
- Я хочу сказать, - пояснил Дон Кихот, - что когда болит голова, то
болит и все тело, а как я есмь твой господин и сеньор, то я - голова, ты же
- часть моего тела, коль скоро ты мой слуга, потому-то, если беда стряслась
со мною, то она отзывается на тебе, а на мне твоя.
- Так-то оно так, - сказал Санчо, - однако ж когда меня, часть вашего
тела, подбрасывали на одеяле, то голова моя пребывала за забором, смотрела,
как я взлетаю на воздух, и не чувствовала при этом ни малейшей боли, а если
тело обязано болеть вместе с головою, то и голова обязана болеть вместе с
телом.
- Ты хочешь сказать, Санчо, что мне не было больно, когда тебя
подбрасывали на одеяле? - спросил Дон Кихот. - Так вот, если ты это хочешь
сказать, то не говори так и не думай, ибо душа моя болела тогда сильнее,
нежели твое тело. Однако ж оставим до времени этот разговор, потом мы все
это еще обсудим и взвесим. А теперь скажи, друг Санчо, что говорят обо мне в
нашем селе? Какого мнения обо мне простонародье, идальго и кавальеро? Что
говорят о моей храбрости, о моих подвигах и о моей учтивости? Какие ходят
слухи о моем начинании - возродить и вновь учредить во всем мире давно
забытый рыцарский орден? Словом, я желаю, чтобы ты поведал мне, Санчо, все,
что на сей предмет дошло до твоего слуха. И ты должен мне это поведать без
утайки и без прикрас, ибо верным вассалам надлежит говорить сеньорам своим
всю, как есть, правду, не приукрашивая ее ласкательством и не смягчая ее из
ложной почтительности. И тебе надобно знать, Санчо, что когда бы до слуха
государей доходила голая правда, не облаченная в одежды лести, то настали бы
другие времена, и протекшие века по сравнению с нашим стали бы казаться
железными, тогда как наш, должно думать, показался бы золотым. Пусть же эти
мои слова будут тебе назиданием, Санчо, дабы ты добросовестно и толково
доложил мне всю правду о том, что меня, как тебе известно, занимает.
- Я это сделаю весьма охотно, государь мой, - сказал Санчо, - с
условием, однако ж, что ваша милость на мои слова не разгневается, коли
желает, чтобы я выставил всю правду нагишом, не облекая ее ни во что, кроме
того одеяния, в коем она дошла до меня.
- И не подумаю даже гневаться, - сказал Дон Кихот. - Можешь, Санчо,
говорить свободно и без околичностей.
- Ну так, во-первых, я вам скажу, - начал Санчо, - что народ почитает
вашу милость за самого настоящего сумасшедшего, а я, мол, тоже с придурью.
Идальго говорят, что звания идальго вашей милости показалось мало и вы
приставили к своему имени дон и, хотя у вас всего две-три виноградные лозы,
землицы - волу развернуться негде, а прикрыт только зад да перед, произвели
себя в кавальеро. Кавальеро говорят, что они не любят, когда с ними тягаются
идальго, особливо такие, которым пристало разве что в конюхах ходить и
которые обувь чистят сажей, а черные чулки штопают зеленым шелком.
- Это ко мне не относится, - сказал Дон Кихот, - одет я всегда
прилично, чиненого не ношу. Рваное - это другое дело, да и то это больше от
доспехов, нежели от времени.
- Касательно же храбрости, учтивости, подвигов и начинания вашей
милости, - продолжал Санчо, - то на сей предмет существуют разные мнения.
Одни говорят: "Сумасшедший, но забавный", другие: "Смельчак, но неудачник",
третьи: "Учтивый, но блажной", и уж как примутся пересуживать, так и вашей
милости и мне все косточки перемоют.
- Прими вот что в соображение, Санчо, - заговорил Дон Кихот, - стоит
только добродетели достигнуть степеней высоких, как ее уже начинают
преследовать. Никто или почти никто из славных мужей прошлого не избежал
низкой клеветы. Юлия Цезаря, неустрашимейшего, предусмотрительнейшего и
отважнейшего полководца, упрекали в тщеславии и в некоторой
нечистоплотности, - как в смысле одежды, так и в смысле нравов. Об
Александре {2}, подвигами своими стяжавшем себе название "великого",
говорят, будто бы он запивал. Про Геркулеса, несшего столь великие труды,
рассказывают, будто бы он был неженкою и распутником. Про дона Галаора,
брата Амадиса Галльского, ходят слухи, будто бы он чересчур был сварлив, а
что его брат - будто бы плакса. А потому, Санчо, среди стольких сплетен о
людях выдающихся сплетни обо мне пройдут незаметно, если только ты
чего-нибудь не утаил.
- В том-то вся и загвоздка, не видать отцу моему царствия небесного! -
воскликнул Санчо.
- Значит, это еще не все? - спросил Дон Кихот.
- Ягодки еще впереди, - отвечал Санчо, - а пока что это были всего
только цветочки. Коли милости вашей угодно знать клеветы, про вас
распространяемые, то я мигом приведу одного человека, и он вам их выложит
все до единой, вот чего не упустит: ведь вчера вечером приехал сын Бартоломе
Карраско, тот что учился в Саламанке и стал бакалавром, и я пошел поздравить
его с приездом, а он мне сказал, будто вышла в свет история вашей милости
под названием Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, и еще он сказал,
будто меня там вывели под моим собственным именем - Санчо Пансы, и сеньору
Дульсинею Тобосскую тоже, и будто там есть все, что происходило между нами
двумя, так что я от ужаса начал креститься - откуда, думаю, все это
сделалось известно сочинителю?
- Уверяю тебя, Санчо, - сказал Дон Кихот, - что наш летописец - это, уж
верно, какой-нибудь мудрый кудесник: от таких, о чем бы они ни пожелали
писать, ничто не укроется.
- Какой там мудрый, да еще и кудесник, - воскликнул Санчо, - когда, по
словам бакалавра Самсона Карраско (так зовут того, о ком я говорю), автор
этой книги прозывается Сид Ахмет Бен-нахали!
- Это мавританское имя, - сказал Дон Кихот.
- Вернее всего, - подхватил Санчо, - мне от многих приходилось слышать,
что мавры преизрядные нахалы.
- По-видимому, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты перепутал прозвание
этого Сида, что, кстати сказать, по-арабски означает "господин".
- Очень может быть, - сказал Санчо. - Так вот, коли вашей милости
желательно, чтобы я привел сюда бакалавра, то я за ним живо слетаю.
- Я буду тебе очень признателен, друг мой, - сказал Дон Кихот. - Ты мне
загадал загадку, - я не стану ни пить, ни есть, покуда всего не разведаю.
- Ну так я за ним схожу, - повторил Санчо. И, оставив своего господина,
он пошел к бакалавру и малое время спустя вместе с ним возвратился, и тут
между ними тремя презабавное началось собеседование.
1 Столичные алькальды. - Столичными алькальдами в эпоху Сервантеса
назывались представители центральной власти в городах, назначавшиеся
центральным правительством.
2 Александр. - Имеется в виду Александр Македонский.
Об уморительном разговоре, происходившем между Дон Кихотом,
Санчо Пансою и бакалавром Самсоном Карраско
Дон Кихот в ожидании бакалавра Карраско, от которого он надеялся
услышать, что именно о нем говорится в книге, о коей ему толковал Санчо,
погрузился в глубокую задумчивость; он никак не мог поверить, что такая
книга существует в действительности: ведь на острие его меча еще не успела
высохнуть кровь убитых им врагов, а тут говорят, будто история высоких его
рыцарских подвигов уже вышла в свет. Со всем тем он решил, что какой-нибудь
мудрец, не то друг, не то недруг, силою своего волшебства ее напечатал, -
коли друг, то дабы возвеличить и вознести его подвиги над самыми славными
деяниями странствующих рыцарей, а коли недруг, то дабы умалить их и
поставить ниже самых гнусных поступков гнуснейшего из оруженосцев, какой
когда-либо был описан в книге; впрочем, возражал он себе, дела оруженосцев
никто никогда не описывал, если же такая книга подлинно существует, то, коль
скоро это книга о странствующем рыцаре, она по необходимости долженствует
быть красноречивою, возвышенною, изрядною, великолепною и правдивою.
Соображения эти несколько его успокоили, однако он снова забеспокоился,
когда вспомнил, что автор книги - мавр, о чем свидетельствовало слово Сид,
от мавров же ожидать правды не следует, ибо все они обманщики, врали и
выдумщики. Он со страхом думал: а вдруг мавр описывает сердечные его
обстоятельства без надлежащей благопристойности и тем самым порочит и
пятнает честь сеньоры Дульсинеи Тобосской? Ему же хотелось, чтобы в книге
было засвидетельствовано, как он был верен ей и как высоко всегда ее ставил,
как отвергал королев, императриц и всякого звания дев и умерял естественные
движения сердца; и он все еще думал, гадал, судил и рядил, когда вошли Санчо
и Карраско, и Дон Кихот встретил бакалавра с отменною учтивостью.
Бакалавр хотя и звался Самсоном {1}, однако ж росту был небольшого,
зато был пребольшущий хитрец; цвет лица у него был безжизненный, зато умом
он отличался весьма живым; сей двадцатичетырехлетний молодой человек был