Страница:
уже не раз тебе говорил, я не могу и не должен обнажать меч супротив тех,
кто не посвящен в рыцари. Это тебе, Санчо, если ты желаешь отомстить за
обиду, причиненную твоему серому, надлежит с ними схватиться, я же буду
издали помогать тебе словами ободрения и спасительными предостережениями.
- Мстить никому не следует, сеньор, - возразил Санчо, - доброму
христианину не подобает мстить за обиды, тем более что я уговорю моего осла
предать его обиду моей доброй воле, а моя добрая воля - мирно прожить дни,
положенные мне всевышним.
- Ну, Санчо добрый, Санчо благоразумный, Санчо-христианин, Санчо
простосердечный, - молвил Дон Кихот, - коли таково твое решение, то оставим
в покое эти пугала и поищем лучших и более достойных приключений, множество
каковых, и притом самых что ни на есть чудесных, судя по всему, именно
здесь-то нас и ожидает.
С этими словами он поворотил коня, Санчо взобрался на своего серого,
Смерть и весь ее летучий отряд снова разместились в повозке и поехали
дальше, и таким образом страшное это приключение с колесницею Смерти
окончилось благополучно только благодаря спасительному совету, преподанному
Санчо Пансою своему господину, которому на другой день предстояло новое
приключение с неким влюбленным странствующим рыцарем, не менее потрясающее,
нежели предыдущее.
1 Ладья Харона (миф.) - ладья, в которой Харон перевозил тени умерших
через реву Стикс, или Ахерон, в ад.
О необычайном приключении доблестного Дон Кихота с отважным Рыцарем
Зеркал
Ночь после встречи со Смертью Дон Кихот и его оруженосец провели под
высокими и тенистыми деревьями, где, сдавшись на уговоры Санчо, Дон Кихот
прежде всего вкусил той снеди, которою был нагружен осел; и за ужином Санчо
сказал своему господину:
- Сеньор! В каких бы я остался дураках, когда бы выбрал себе в награду
трофеи первого приключения вашей милости, а не жеребят от трех ваших кобыл!
Вот уж, что называется: "Лучше синица в руках, чем журавль в небе".
- Однако, Санчо, - возразил Дон Кихот, - если б ты дал мне сразиться,
как я хотел, то в виде трофея тебе достались бы, по малой мере, золотая
корона Императрицы и раскрашенные крылья Купидона. Я задал бы этой компании
порядочную трепку, и все их пожитки перешли бы к тебе.
- Скипетры и короны императоров лицедейных никогда не бывают из чистого
золота, а либо из мишуры, либо из жести, - заметил Санчо Панса.
- Справедливо, - отозвался Дон Кихот, - театральным украшениям не
подобает быть добротными, им надлежит быть воображаемыми и только
кажущимися, как сама комедия, и все же мне бы хотелось, чтобы ты, Санчо,
оценил и полюбил комедию, а следственно и тех, кто ее представляет, и тех,
кто ее сочиняет, ибо все они суть орудия, приносящие государству великую
пользу: они беспрестанно подставляют нам зеркало, в коем ярко отражаются
деяния человеческие, и никто так ясно не покажет нам различия между тем,
каковы мы суть, и тем, каковыми нам быть надлежит, как комедия и комедианты.
Нет, правда, скажи мне: разве ты не видел на сцене комедий, где выводятся
короли, императоры, папы, рыцари, дамы и другие действующие лица? Один
изображает негодяя, другой - плута, третий - купца, четвертый - солдата,
пятый - сметливого простака, шестой - простодушного влюбленного, но, едва
лишь комедия кончается и актеры снимают с себя костюмы, все они между собою
равны.
- Как же, видел, - отвечал Санчо.
- То же самое происходит и в комедии, которую представляет собою
круговорот нашей жизни, - продолжал Дон Кихот, - и здесь одни играют роль
императоров, другие - пап, словом, всех действующих лиц, какие только в
комедии выводятся, а когда наступает развязка, то есть когда жизнь
кончается, смерть у всех отбирает костюмы, коими они друг от друга
отличались, и в могиле все становятся между собою равны.
- Превосходное сравнение, - заметил Санчо, - только уже не новое, мне
не однажды и по разным поводам приходилось слышать его, как и сравнение
нашей жизни с игрою в шахматы: пока идет игра, каждая фигура имеет свое
особое назначение, а когда игра кончилась, все фигуры перемешиваются,
перетасовываются, ссыпаются в кучу и попадают в один мешок, подобно как все
живое сходит в могилу.
- С каждым днем, Санчо, ты становишься все менее простоватым и все
более разумным, - заметил Дон Кихот.
- Да ведь что-нибудь да должно же пристать ко мне от вашей премудрости,
- сказал Санчо, земля сама по себе может быть бесплодною и сухою, но если ее
удобрить и обработать, она начинает давать хороший урожай. Я хочу сказать,
что беседы вашей милости были тем удобрением, которое пало на бесплодную
почву сухого моего разума, а все то время, что я у вас служил и с вами
общался, было для него обработкой, благодаря чему я надеюсь обильный
принести урожай, и урожай этот не сойдет и не уклонится с тропинок благого
воспитания, которые милость ваша проложила на высохшей ниве моего понятия.
Посмеялся Дон Кихот велеречию Санчо, однако ж не мог не признать, что
тот в самом деле подает надежды, ибо своей манерой выражаться частенько
приводил его теперь в изумление; впрочем, всякий или почти всякий раз, как
Санчо начинал изъясняться на ученый или на столичный лад, речь его в конце
концов низвергалась с высот простодушия в пучину невежества; особливая же
изысканность его речи и изрядная память сказывались в том, как он, кстати и
некстати, применял пословицы, что на протяжении всей нашей истории читатель,
по всей вероятности, видел и замечал неоднократно.
В таких и тому подобных разговорах прошла у них большая половина ночи,
и наконец Санчо припала охота отправиться на боковую, как он выражался,
когда его клонило ко сну, и, расседлав серого, он дал ему полную волю
наслаждаться обильным травою пастбищем. С Росинанта же он не снял седла по
особому распоряжению Дон Кихота, не велевшего расседлывать коня, пока они
ведут походную жизнь и ночуют под открытым небом; старинный обычай,
установленный и неуклонно соблюдавшийся странствующими рыцарями, дозволял
снимать уздечку и привязывать ее к седельной луке, но снимать седло - ни в
коем случае! Санчо так и сделал и предоставил Росинанту свободно пастись
вместе с осликом, а между осликом и Росинантом существовала дружба тесная и
беспримерная, так что из поколения в поколение шла молва, будто автор
правдивой этой истории первоначально посвятил ей даже целые главы, но, дабы
не выходить из границ приличия и благопристойности, столь героической
истории подобающей, таковые главы в нее не вставил, хотя, впрочем, в иных
случаях он этого правила не придерживается и пишет, например, что едва лишь
оба четвероногих сходились вместе, то начинали друг друга почесывать, а
затем усталый и довольный Росинант клал свою шею на шею усталого и
довольного серого (при этом с другой стороны она выступала более чем на
пол-локтя), и оба, задумчиво глядя в землю, обыкновенно простаивали так дня
по три, во всяком случае, все то время, каким они для этой цели располагали,
а также когда голод не понуждал их искать пропитания. Говорят еще, будто в
одном сочинении помянутого автора дружба эта сравнивается с дружбою Ниса и
Эвриала {1}, Пилада и Ореста {2}, а когда так, то из этого, всем людям на
удивление, явствует, сколь прочною, верно, была дружеская привязанность двух
этих мирных животных, и не только на удивление, но и к стыду, ибо люди
совершенно не умеют хранить дружеские чувства. Недаром говорится:
Трости копьями стальными {3},
А друзья врагами стали.
И еще:
Куму кум подставить ножку {4}
Втихомолку норовит.
И пусть не думают, что автор несколько преувеличил, сравнив дружбу этих
животных с дружбою человеческою, ибо от животных люди получили много уроков
{5} и узнали много важных вещей: так, например, аисты научили нас
пользоваться клистиром, собаки - блеванию и благодарности, журавли -
бдительности, муравьи - предусмотрительности, слоны - стыдливости, а конь -
верности.
Наконец Санчо уснул у подножия пробкового дуба, Дон Кихот же задремал
под дубом обыкновенным, но могучим; однако малое время спустя его разбудил
шум, послышавшийся у него за спиной, и, тут же вскочив, он начал
вглядываться и вслушиваться, силясь определить, что это за шум, и увидел
двух всадников, один из которых спрыгнул наземь и сказал своему спутнику:
- Слезай, приятель, и разнуздай коней, мне сдается, что травы здесь для
них будет вдоволь, а для любовных моих дум - вдоволь тишины и уединения.
Произнеся эти слова, незнакомец в один миг растянулся на траве; когда
же он повалился на землю, послышался звон доспехов, и для Дон Кихота то был
явный знак, что пред ним странствующий рыцарь; по сему обстоятельству Дон
Кихот приблизился к спящему Санчо, потянул его за руку и, с немалым трудом
добудившись, сказал ему на ухо:
- Брат Санчо! Приключение!
- Дай бог, чтоб удачное, - отозвался Санчо. - А где же оно, государь
мой, это самое многоуважаемое приключение?
- Где приключение, Санчо? - переспросил Дон Кихот. - Поверни голову и
погляди: вон там лежит странствующий рыцарь, и, сколько я понимаю, он не
чрезмерно весел, - я видел, как он соскочил с коня и, словно в отчаянии,
повалился на землю, и в это время зазвенели его доспехи.
- Почему же ваша милость думает, что это приключение? - осведомился
Санчо.
- Я не хочу сказать, что это уже и есть приключение, это только его
начало, ибо приключения начинаются именно так, - отвечал Дон Кихот. - Но чу:
кажется, он настраивает не то лютню, не то гитару, откашливается, прочищает
горло - видно, собирается петь.
- Честное слово, так оно и есть, - сказал Санчо, - должно полагать, это
влюбленный рыцарь.
- Странствующий рыцарь не может не быть влюблен, - заметил Дон Кихот. -
Послушаем же его и по шерстинке песни узнаем овчинку его помыслов, ибо уста
глаголют от полноты сердца.
Санчо хотел было возразить своему господину, но ему помешал голос
Рыцаря Леса, голос не слишком дурной, но и не весьма приятный, и,
прислушавшись, Дон Кихот и Санчо уловили, что поет он вот этот самый сонет:
Сеньора! Я на все готов для вас.
Извольте лишь отдать распоряженье,
И ваш любой приказ без возраженья
Я в точности исполню сей же час.
Угодно вам, чтоб молча я угас, -
И с жизнью я прощусь в одно мгновенье;
Узнать хотите про мои мученья -
Самой любви велю сложить рассказ.
Противоречий странных сочетанье -
Как воск, мягка и, как алмаз, тверда, -
Моя душа по вас тоскует страстно.
Вдавите или врежьте по желанью
В нее ваш дивный образ навсегда.
Стереть его уже ничто не властно.
Тут Рыцарь Леса, вздохнув, казалось, из глубины души, кончил свою
песню, а немного погодя заговорил голосом жалобным и печальным:
- О прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина во всем подлунном мире!
Ужели, светлейшая Касильдея Вандальская {6}, ты допустишь, чтобы преданный
тебе рыцарь зачах и погиб в бесконечных странствиях и в суровых и жестоких
испытаниях? Ужели тебе не довольно того, что благодаря мне тебя признали
первою красавицею в мире все рыцари Наварры, Леона, Тартесии {7}, Кастилии
и, наконец, Ламанчи?
- Ну уж нет, - молвил тут Дон Кихот, - я сам рыцарь Ламанчский, но
никогда ничего подобного не признавал, да и не мог и не должен был
признавать ничего, столь принижающего красоту моей госпожи, - теперь ты
видишь, Санчо, что рыцарь этот бредит. Впрочем, послушаем еще: уж верно, он
выскажется полнее.
- Еще как выскажется, - подхватил Санчо, - он, по видимости,
приготовился целый месяц выть без передышки.
Случилось, однако ж, не так: услышав, что кто-то поблизости
разговаривает, Рыцарь Леса прекратил свои пени, стал на ноги и звонким и
приветливым голосом произнес:
- Кто там? Что за люди? Принадлежите ли вы к числу счастливых или же
скорбящих?
- Скорбящих, - отозвался Дон Кихот.
- В таком случае приблизьтесь ко мне, - молвил Рыцарь Леса, - и знайте,
что вы приближаетесь к воплощенной печали скорби.
Услышав столь трогательный и учтивый ответ, Дон Кихот приблизился к
рыцарю, а за Дон Кихотом проследовал и Санчо.
Сетовавший рыцарь схватил Дон Кихота за руку и сказал:
- Садитесь, сеньор рыцарь, - чтобы догадаться, что вы рыцарь и
принадлежите к ордену рыцарей странствующих, мне довольно было встретить вас
в этом месте, где с вами делят досуг лишь уединение да вечерняя роса -
обычный приют и естественное ложе странствующих рыцарей.
На это ему Дон Кихот ответил так:
- Я - рыцарь и как раз этого самого ордена, и хотя печали, бедствия и
злоключения свили в душе моей прочное гнездо, однако ж от нее не отлетело
сострадание к несчастьям чужим. Из песни вашей я сделал вывод, что ваши
несчастья - любовного характера, то есть что они вызваны вашею любовною
страстью к неблагодарной красавице, которой имя вы упоминали в жалобах
ваших.
Так, в мире и согласии, вели они между собой беседу, сидя на голой
земле, и кто бы мог подумать, что не успеет заняться день, как они уже
займутся друг дружкой на поле сражения!
- Уж не влюблены ли, часом, и вы, сеньор рыцарь? - спросил Дон Кихота
Рыцарь Леса.
- К несчастью, да, - отвечал Дон Кихот, - впрочем, если выбор мы
сделали достойный, то страдания, им причиняемые, нам надлежит почитать за
особую милость, а никак не за напасть.
- Ваша правда, - заметил Рыцарь Леса, - но только презрение наших
повелительниц, от которого Мы теряем рассудок и здравый смысл, так велико,
что скорее напоминает месть.
- Моя госпожа никогда меня не презирала, - возразил Дон Кихот.
- Разумеется, что нет, - подхватил находившийся поблизости Санчо, - моя
госпожа кроткая, как овечка и мягкая, как масло.
- Это ваш оруженосец! - спросил Рыцарь Леса.
- Да, оруженосец, - отвечал Дон Кихот.
- В первый раз вижу, чтобы оруженосец смел перебивать своего господина,
- заметил Рыцарь Леса, - по крайней мере, мой оруженосец, - вон он стоит, -
хоть и будет ростом со своего собственного отца, однако ж, когда говорю я,
он как воды в рот наберет.
- Ну, а я, коли на то пошло, - вмешался Санчо, - говорю и имею полное
право говорить при таком... ладно уж, не стану трогать лихо.
Тут оруженосец Рыцаря Леса взял Санчо за руку и сказал:
- Отойдем-ка в сторонку и поговорим по душам, как оруженосец с
оруженосцем, а наши господа пусть себе препираются и рассказывают друг другу
о сердечных своих обстоятельствах, - ручаюсь головой, что они еще и дня
прихватят, да и то, пожалуй, не кончат.
- Пусть себе на здоровье, - согласился Санчо, - а я расскажу вашей
милости, кто я таков, и вы увидите, что меня нельзя ставить на одну доску с
другими болтливыми оруженосцами.
Оба оруженосца удалились, и между ними началось собеседование столь же
забавное, сколь важным было собеседование их сеньоров.
1 Hис и Эвриал - герои "Энеиды" Вергилия: спутники Энея, связанные
между собой теснейшей дружбой.
2 Пилад и Орест (миф.) - Орест - сын греческого царя Агамемнона и
Клитемнестры. После того как отец Ореста был убит и ему самому угрожала
такая же участь, он бежал с помощью своей сестры Электры в Колхиду, где у
него завязалась такая тесная и крепкая дружба с сыном колхидского царя
Пиладом, что каждый из них готов был пожертвовать жизнью ради другого.
Дружба Пилада и Ореста вошла в поговорку.
3 Трости копьями стальными... - стихи из романа испанского писателя
Переса де Ита (1544?-1619?) "Гражданские войны в Гранаде". Трости, о которых
здесь идет речь, в XVI в. применялись в потешных военных играх, состоявших в
том, что всадники, вооруженные тростями, метали их друг в друга, защищаясь
щитами.
4 Куму кум подставить ножку... - рефрен народного романса.
5 ...от животных люди получили много уроков... - Все приведенные
примеры заимствованы Сервантесом из "Естественной истории" Плиния Старшего
(23-79 н.э.).
6 Касильдея Вандальская - то есть Андалусская, по имени германского
племени вандалов, владевших южной частью Испании. Это имя придумано
Сервантесом по аналогии с Дульсинеей Тобосской.
7 Тартесия - от Тартеса, древнего финикийского торгового города в
Юго-Западной Испании, в устье р. Гуадалкивир. Тартесия то же, что Андалусия.
в коей продолжается приключение с Рыцарем Леса и приводится разумное,
мирное и из ряду вон выходящее собеседование двух оруженосцев
Как скоро оруженосцы отделились от рыцарей, то первые стали
рассказывать друг другу о своей жизни, а вторые - о сердечных своих делах,
однако ж в истории сначала приводится беседа слуг, а затем уже беседа
господ; итак, в истории сказано, что, отойдя немного в сторону, слуга Рыцаря
Леса обратился к Санчо с такими словами:
- Тяжело и несладко живется нам, то есть оруженосцам странствующих
рыцарей, государь мой; вот уж истинно в поте лица нашего едим мы хлеб, а
ведь это одно из проклятий, коим господь бог предал наших прародителей.
- С таким же успехом можно сказать, - подхватил Санчо, - что мы едим
его в хладе нашего тела, ибо кто больше злосчастных оруженосцев
странствующего рыцарства страдает от зноя и стужи? И не так было бы обидно,
ежели б мы этот хлеб ели, потому с хлебом и горе не беда, а то ведь иной раз
дня по два пробавляемся одним только перелетным ветром.
- Все это еще можно снести и перенести в ожидании наград, - заметил
другой слуга, - ведь если только странствующий рыцарь, у которого служит
оруженосец, не из самых незадачливых, то немного спустя он ему уж непременно
пожалует губернаторство на каком-нибудь разлюбезном острове или же
какое-нибудь хорошенькое графство.
- Я уже говорил моему господину, что с меня и губернаторства на острове
довольно, - объявил Санчо, - и он был так благороден и так щедр, что
неоднократно и по разным поводам давал обещание пожаловать меня островом.
- А я был бы доволен, если б за непорочную мою службу меня сделали
каноником, - сказал другой слуга, - и мой господин мне уже обещал приход, да
еще какой!
- Ваш господин, как видно, рыцарь по церковной части и имеет право
оказывать подобного рода милости верным своим оруженосцам, - заметил Санчо,
- ну, а мой - самый обыкновенный светский, хотя, впрочем, я припоминаю, что
одни умные люди, коих я, правда, почитал за вероломцев, пытались уговорить
его стать архиепископом, однако ж он, кроме императора, ни о чем слышать не
хотел, а я тогда боялся: ну как ему припадет охота пойти по духовной части,
ведь я управлять Церковным приходом не гожусь, - надобно вам знать, ваша
милость, что хотя я и похож на человека, но только церкви что от меня, что
от скота - один прок.
- Право, ваша милость, вы ошибаетесь, ведь не все острова ладно
скроены, - возразил другой слуга. - Попадаются среди них и кривые, и бедные,
и унылые, и даже с самым из них ровным и стройным тот несчастный, которому
он достанется, забот и неприятностей не оберется. На что бы лучше нам
бросить эту проклятую службу и разойтись по домам, а уж дома мы бы занялись
более приятными делами, скажем, охотой или рыбной ловлей, потому у какого
самого что ни на есть бедного оруженосца нет своей лошаденки, пары борзых и
удочки, чтоб было чем занять себя в деревне?
- У меня все это есть, - объявил Санчо, - лошадки, правда, нет, но зато
есть осел - вдвое лучше, чем конь моего господина. Не встретить мне в
радости Пасху, ближайшую, какая должна быть, если я когда-нибудь обменяю
моего осла на этого коня, хотя бы в придачу мне дали не одну фанегу овса. Вы
не поверите, ваша милость, какой у меня замечательный серый, - он у меня
серый, осел-то. Ну, а за собаками дело не станет: собак у нас в деревне
сколько хочешь, а ведь лучше всего охотиться на чужой счет.
- Признаться сказать, сеньор оруженосец, - молвил другой слуга, - я
вознамерился и решился бросить всю эту рыцарскую чушь, возвратиться к себе в
деревню и растить детишек: у меня их трое и все - будто перлы Востока.
- А у меня двое, - сказал Санчо, - да такие, что подноси их на блюде
хоть самому римскому папе, особливо девчонка, я ее с божьей помощью прочу в
графини, хотя и наперекор матери.
- А сколько же лет этой сеньоре, которая должна стать графиней? -
полюбопытствовал другой слуга.
- Около пятнадцати, - отвечал Санчо, - но ростом она с копье, свежа,
как апрельское утро, а сильна, как все равно поденщик.
- С такими качествами ей впору быть не то что графиней, а и нимфой
зеленой рощи, - заметил другой слуга. - Ах ты, распотаскушка и
распотаскушкина дочка, уж и здорова же, верно, чертовка!
На это Санчо с некоторою досадою ответил так:
- Ни она, ни ее мать никогда потаскушками не были и, бог даст, покуда я
жив, никогда и не будут. А вашу милость я попрошу: нельзя ли повежливее, вы
все время вращались среди странствующих рыцарей, а ведь они - сама
учтивость, между тем слова, которые вы употребляете, что-то с этим не
вяжутся.
- Плохо же вы, ваша милость, сеньор оруженосец, соображаете насчет
похвал! - воскликнул другой слуга. - Разве вы не знаете, что когда
какой-нибудь кавальеро копьем пронзает быка на арене или же когда кто-нибудь
ловко делает свое дело, то народ обыкновенно кричит: "Ах ты, потаскун и
потаскушкин сын, как здорово это у него вышло!"? Так вот то, что в этом
выражении кажется ругательным, есть на самом деле особая похвала, а от
сыновей или же дочерей, которые не совершили ничего такого, за что родителям
их надлежит воздавать подобную честь, я бы на вашем месте, сеньор, отрекся.
- Я и отрекаюсь, - подхватил Санчо, - так что по сему обстоятельству
вы, ваша милость, вольны потаскушить и меня, и моих детей, и мою жену, ибо
все их поступки и слова в высшей степени достойны подобных похвал, и я молю
бога, чтоб он привел меня свидеться с ними и избавил от смертного греха, то
есть от опасной службы оруженосца, связался же я с нею вторично, оттого что
меня соблазнил и попутал кошелек с сотней дукатов, который я однажды нашел в
самом сердце Сьерры Морены, а теперь черт то и дело машет у меня перед
глазами мешком с дублонами, - то здесь, то там, ан, глядь, не там, а вон
где, - и мне все чудится: вот я его хватаю руками, прижимаю к груди, несу
домой, приобретаю землю, сдаю ее в аренду и живу себе, что твой принц, и
стоит мне об этом подумать, как мне уже кажутся легкими и выносимыми те
муки, что мне приходится терпеть из-за моего слабоумного господина, которого
я почитаю не столько за рыцаря, сколько за сумасброда.
- Вот потому-то и говорят, что от зависти глаза разбегаются, - заметил
другой слуга. - Но коли уж речь зашла о сумасбродах, то большего сумасброда,
чем мой господин, еще не видывал свет, - это про таких, как он, говорится:
"Чужие заботы и осла погубят". Ведь для того, чтобы другой рыцарь
образумился, он сам стал сумасшедшим и теперь разъезжает в поисках того, что
при встрече может ему еще выйти боком.
- А он, часом, не влюблен?
- Влюблен, - отвечал другой слуга, - в какую-то Касильдею Вандальскую,
такую крутую и непромешанную особу, каких свет не производил, но только
крутым нравом его не проймешь, в животе у него бурчат еще почище каверзы, и
в недалеком будущем это обнаружится.
- На самой ровной дороге попадаются бугорки да рытвины, - заметил
Санчо, - у людей еще только варят бобы, а у меня их полны котлы, у
сумасшествия, знать, больше спутников да прислужников, нежели у мудрости.
Однако ж если недаром говорится, что легче на свете жить, когда у тебя есть
товарищ по несчастью, значит, и мне ваша милость будет утешением: ведь ваш
господин такой же глупец, как и мой.
- Глупец, да зато удалец, - возразил другой слуга, - и не так он глуп и
удал, как хитер.
- А мой не таков, - объявил Санчо, - я хочу сказать, что у моего
хитрости вот на столько нет, душа у него нараспашку, он никому не способен
причинить зло, он делает только добро, коварства этого самого в нем ни на
волос нет, всякий ребенок уверит его, что сейчас ночь, хотя бы это было в
полдень, и вот за это простодушие я и люблю его больше жизни и, несмотря ни
на какие его дурачества, при всем желании не могу от него уйти.
- Как бы то ни было, друг и государь мой, - сказал слуга Рыцаря Леса, -
если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму. Лучше было бы нам - бодрым
шагом в родные края, а то ведь приключения не всегда бывают приятные.
Санчо ежеминутно сплевывал слюну, на вид липкую и довольно густую, и,
заметив это, сострадательный лесной оруженосец молвил:
- По-моему, мы так много говорили, что у нас в горле пересохло, ну да у
меня привязано к луке седла такое хорошее промачивающее средство - просто
прелесть!
Сказавши это, он встал и не в долгом времени возвратился с большим
бурдюком вина и пирогом длиною в пол-локтя, и это не преувеличение, ибо то
был пирог с кроликом такой величины, что Санчо, дотронувшись до него и
решив, что это даже и не козленок, а целый козел, обратился к другому
оруженосцу с вопросом:
- И вы эдакое возите с собой, сеньор?
- А вы что же думали? - отозвался тот. - Или, по-вашему, я уж такой
захудалый оруженосишка? На крупе моего коня больше запасов довольствия,
нежели у генерала, когда он отправляется в поход.
Не заставив себя долго упрашивать, Санчо принялся за еду и, второпях
глотая куски величиною с мельничный жернов, сказал:
- Ваша милость - вот уж истинно верный и преданный оруженосец,
всамделишный и взаправдашный, роскошный и богатый, как показывает этот пир,
который вы задали чисто по волшебству, - не то что я, оруженосец жалкий и
незадачливый, у которого в переметных сумках только и есть, что немного
сыру, такого твердого, что им ничего не стоит размозжить голову великану, да
сверх того полсотни сладких стручков, да столько же лесных и грецких орехов,
кто не посвящен в рыцари. Это тебе, Санчо, если ты желаешь отомстить за
обиду, причиненную твоему серому, надлежит с ними схватиться, я же буду
издали помогать тебе словами ободрения и спасительными предостережениями.
- Мстить никому не следует, сеньор, - возразил Санчо, - доброму
христианину не подобает мстить за обиды, тем более что я уговорю моего осла
предать его обиду моей доброй воле, а моя добрая воля - мирно прожить дни,
положенные мне всевышним.
- Ну, Санчо добрый, Санчо благоразумный, Санчо-христианин, Санчо
простосердечный, - молвил Дон Кихот, - коли таково твое решение, то оставим
в покое эти пугала и поищем лучших и более достойных приключений, множество
каковых, и притом самых что ни на есть чудесных, судя по всему, именно
здесь-то нас и ожидает.
С этими словами он поворотил коня, Санчо взобрался на своего серого,
Смерть и весь ее летучий отряд снова разместились в повозке и поехали
дальше, и таким образом страшное это приключение с колесницею Смерти
окончилось благополучно только благодаря спасительному совету, преподанному
Санчо Пансою своему господину, которому на другой день предстояло новое
приключение с неким влюбленным странствующим рыцарем, не менее потрясающее,
нежели предыдущее.
1 Ладья Харона (миф.) - ладья, в которой Харон перевозил тени умерших
через реву Стикс, или Ахерон, в ад.
О необычайном приключении доблестного Дон Кихота с отважным Рыцарем
Зеркал
Ночь после встречи со Смертью Дон Кихот и его оруженосец провели под
высокими и тенистыми деревьями, где, сдавшись на уговоры Санчо, Дон Кихот
прежде всего вкусил той снеди, которою был нагружен осел; и за ужином Санчо
сказал своему господину:
- Сеньор! В каких бы я остался дураках, когда бы выбрал себе в награду
трофеи первого приключения вашей милости, а не жеребят от трех ваших кобыл!
Вот уж, что называется: "Лучше синица в руках, чем журавль в небе".
- Однако, Санчо, - возразил Дон Кихот, - если б ты дал мне сразиться,
как я хотел, то в виде трофея тебе достались бы, по малой мере, золотая
корона Императрицы и раскрашенные крылья Купидона. Я задал бы этой компании
порядочную трепку, и все их пожитки перешли бы к тебе.
- Скипетры и короны императоров лицедейных никогда не бывают из чистого
золота, а либо из мишуры, либо из жести, - заметил Санчо Панса.
- Справедливо, - отозвался Дон Кихот, - театральным украшениям не
подобает быть добротными, им надлежит быть воображаемыми и только
кажущимися, как сама комедия, и все же мне бы хотелось, чтобы ты, Санчо,
оценил и полюбил комедию, а следственно и тех, кто ее представляет, и тех,
кто ее сочиняет, ибо все они суть орудия, приносящие государству великую
пользу: они беспрестанно подставляют нам зеркало, в коем ярко отражаются
деяния человеческие, и никто так ясно не покажет нам различия между тем,
каковы мы суть, и тем, каковыми нам быть надлежит, как комедия и комедианты.
Нет, правда, скажи мне: разве ты не видел на сцене комедий, где выводятся
короли, императоры, папы, рыцари, дамы и другие действующие лица? Один
изображает негодяя, другой - плута, третий - купца, четвертый - солдата,
пятый - сметливого простака, шестой - простодушного влюбленного, но, едва
лишь комедия кончается и актеры снимают с себя костюмы, все они между собою
равны.
- Как же, видел, - отвечал Санчо.
- То же самое происходит и в комедии, которую представляет собою
круговорот нашей жизни, - продолжал Дон Кихот, - и здесь одни играют роль
императоров, другие - пап, словом, всех действующих лиц, какие только в
комедии выводятся, а когда наступает развязка, то есть когда жизнь
кончается, смерть у всех отбирает костюмы, коими они друг от друга
отличались, и в могиле все становятся между собою равны.
- Превосходное сравнение, - заметил Санчо, - только уже не новое, мне
не однажды и по разным поводам приходилось слышать его, как и сравнение
нашей жизни с игрою в шахматы: пока идет игра, каждая фигура имеет свое
особое назначение, а когда игра кончилась, все фигуры перемешиваются,
перетасовываются, ссыпаются в кучу и попадают в один мешок, подобно как все
живое сходит в могилу.
- С каждым днем, Санчо, ты становишься все менее простоватым и все
более разумным, - заметил Дон Кихот.
- Да ведь что-нибудь да должно же пристать ко мне от вашей премудрости,
- сказал Санчо, земля сама по себе может быть бесплодною и сухою, но если ее
удобрить и обработать, она начинает давать хороший урожай. Я хочу сказать,
что беседы вашей милости были тем удобрением, которое пало на бесплодную
почву сухого моего разума, а все то время, что я у вас служил и с вами
общался, было для него обработкой, благодаря чему я надеюсь обильный
принести урожай, и урожай этот не сойдет и не уклонится с тропинок благого
воспитания, которые милость ваша проложила на высохшей ниве моего понятия.
Посмеялся Дон Кихот велеречию Санчо, однако ж не мог не признать, что
тот в самом деле подает надежды, ибо своей манерой выражаться частенько
приводил его теперь в изумление; впрочем, всякий или почти всякий раз, как
Санчо начинал изъясняться на ученый или на столичный лад, речь его в конце
концов низвергалась с высот простодушия в пучину невежества; особливая же
изысканность его речи и изрядная память сказывались в том, как он, кстати и
некстати, применял пословицы, что на протяжении всей нашей истории читатель,
по всей вероятности, видел и замечал неоднократно.
В таких и тому подобных разговорах прошла у них большая половина ночи,
и наконец Санчо припала охота отправиться на боковую, как он выражался,
когда его клонило ко сну, и, расседлав серого, он дал ему полную волю
наслаждаться обильным травою пастбищем. С Росинанта же он не снял седла по
особому распоряжению Дон Кихота, не велевшего расседлывать коня, пока они
ведут походную жизнь и ночуют под открытым небом; старинный обычай,
установленный и неуклонно соблюдавшийся странствующими рыцарями, дозволял
снимать уздечку и привязывать ее к седельной луке, но снимать седло - ни в
коем случае! Санчо так и сделал и предоставил Росинанту свободно пастись
вместе с осликом, а между осликом и Росинантом существовала дружба тесная и
беспримерная, так что из поколения в поколение шла молва, будто автор
правдивой этой истории первоначально посвятил ей даже целые главы, но, дабы
не выходить из границ приличия и благопристойности, столь героической
истории подобающей, таковые главы в нее не вставил, хотя, впрочем, в иных
случаях он этого правила не придерживается и пишет, например, что едва лишь
оба четвероногих сходились вместе, то начинали друг друга почесывать, а
затем усталый и довольный Росинант клал свою шею на шею усталого и
довольного серого (при этом с другой стороны она выступала более чем на
пол-локтя), и оба, задумчиво глядя в землю, обыкновенно простаивали так дня
по три, во всяком случае, все то время, каким они для этой цели располагали,
а также когда голод не понуждал их искать пропитания. Говорят еще, будто в
одном сочинении помянутого автора дружба эта сравнивается с дружбою Ниса и
Эвриала {1}, Пилада и Ореста {2}, а когда так, то из этого, всем людям на
удивление, явствует, сколь прочною, верно, была дружеская привязанность двух
этих мирных животных, и не только на удивление, но и к стыду, ибо люди
совершенно не умеют хранить дружеские чувства. Недаром говорится:
Трости копьями стальными {3},
А друзья врагами стали.
И еще:
Куму кум подставить ножку {4}
Втихомолку норовит.
И пусть не думают, что автор несколько преувеличил, сравнив дружбу этих
животных с дружбою человеческою, ибо от животных люди получили много уроков
{5} и узнали много важных вещей: так, например, аисты научили нас
пользоваться клистиром, собаки - блеванию и благодарности, журавли -
бдительности, муравьи - предусмотрительности, слоны - стыдливости, а конь -
верности.
Наконец Санчо уснул у подножия пробкового дуба, Дон Кихот же задремал
под дубом обыкновенным, но могучим; однако малое время спустя его разбудил
шум, послышавшийся у него за спиной, и, тут же вскочив, он начал
вглядываться и вслушиваться, силясь определить, что это за шум, и увидел
двух всадников, один из которых спрыгнул наземь и сказал своему спутнику:
- Слезай, приятель, и разнуздай коней, мне сдается, что травы здесь для
них будет вдоволь, а для любовных моих дум - вдоволь тишины и уединения.
Произнеся эти слова, незнакомец в один миг растянулся на траве; когда
же он повалился на землю, послышался звон доспехов, и для Дон Кихота то был
явный знак, что пред ним странствующий рыцарь; по сему обстоятельству Дон
Кихот приблизился к спящему Санчо, потянул его за руку и, с немалым трудом
добудившись, сказал ему на ухо:
- Брат Санчо! Приключение!
- Дай бог, чтоб удачное, - отозвался Санчо. - А где же оно, государь
мой, это самое многоуважаемое приключение?
- Где приключение, Санчо? - переспросил Дон Кихот. - Поверни голову и
погляди: вон там лежит странствующий рыцарь, и, сколько я понимаю, он не
чрезмерно весел, - я видел, как он соскочил с коня и, словно в отчаянии,
повалился на землю, и в это время зазвенели его доспехи.
- Почему же ваша милость думает, что это приключение? - осведомился
Санчо.
- Я не хочу сказать, что это уже и есть приключение, это только его
начало, ибо приключения начинаются именно так, - отвечал Дон Кихот. - Но чу:
кажется, он настраивает не то лютню, не то гитару, откашливается, прочищает
горло - видно, собирается петь.
- Честное слово, так оно и есть, - сказал Санчо, - должно полагать, это
влюбленный рыцарь.
- Странствующий рыцарь не может не быть влюблен, - заметил Дон Кихот. -
Послушаем же его и по шерстинке песни узнаем овчинку его помыслов, ибо уста
глаголют от полноты сердца.
Санчо хотел было возразить своему господину, но ему помешал голос
Рыцаря Леса, голос не слишком дурной, но и не весьма приятный, и,
прислушавшись, Дон Кихот и Санчо уловили, что поет он вот этот самый сонет:
Сеньора! Я на все готов для вас.
Извольте лишь отдать распоряженье,
И ваш любой приказ без возраженья
Я в точности исполню сей же час.
Угодно вам, чтоб молча я угас, -
И с жизнью я прощусь в одно мгновенье;
Узнать хотите про мои мученья -
Самой любви велю сложить рассказ.
Противоречий странных сочетанье -
Как воск, мягка и, как алмаз, тверда, -
Моя душа по вас тоскует страстно.
Вдавите или врежьте по желанью
В нее ваш дивный образ навсегда.
Стереть его уже ничто не властно.
Тут Рыцарь Леса, вздохнув, казалось, из глубины души, кончил свою
песню, а немного погодя заговорил голосом жалобным и печальным:
- О прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина во всем подлунном мире!
Ужели, светлейшая Касильдея Вандальская {6}, ты допустишь, чтобы преданный
тебе рыцарь зачах и погиб в бесконечных странствиях и в суровых и жестоких
испытаниях? Ужели тебе не довольно того, что благодаря мне тебя признали
первою красавицею в мире все рыцари Наварры, Леона, Тартесии {7}, Кастилии
и, наконец, Ламанчи?
- Ну уж нет, - молвил тут Дон Кихот, - я сам рыцарь Ламанчский, но
никогда ничего подобного не признавал, да и не мог и не должен был
признавать ничего, столь принижающего красоту моей госпожи, - теперь ты
видишь, Санчо, что рыцарь этот бредит. Впрочем, послушаем еще: уж верно, он
выскажется полнее.
- Еще как выскажется, - подхватил Санчо, - он, по видимости,
приготовился целый месяц выть без передышки.
Случилось, однако ж, не так: услышав, что кто-то поблизости
разговаривает, Рыцарь Леса прекратил свои пени, стал на ноги и звонким и
приветливым голосом произнес:
- Кто там? Что за люди? Принадлежите ли вы к числу счастливых или же
скорбящих?
- Скорбящих, - отозвался Дон Кихот.
- В таком случае приблизьтесь ко мне, - молвил Рыцарь Леса, - и знайте,
что вы приближаетесь к воплощенной печали скорби.
Услышав столь трогательный и учтивый ответ, Дон Кихот приблизился к
рыцарю, а за Дон Кихотом проследовал и Санчо.
Сетовавший рыцарь схватил Дон Кихота за руку и сказал:
- Садитесь, сеньор рыцарь, - чтобы догадаться, что вы рыцарь и
принадлежите к ордену рыцарей странствующих, мне довольно было встретить вас
в этом месте, где с вами делят досуг лишь уединение да вечерняя роса -
обычный приют и естественное ложе странствующих рыцарей.
На это ему Дон Кихот ответил так:
- Я - рыцарь и как раз этого самого ордена, и хотя печали, бедствия и
злоключения свили в душе моей прочное гнездо, однако ж от нее не отлетело
сострадание к несчастьям чужим. Из песни вашей я сделал вывод, что ваши
несчастья - любовного характера, то есть что они вызваны вашею любовною
страстью к неблагодарной красавице, которой имя вы упоминали в жалобах
ваших.
Так, в мире и согласии, вели они между собой беседу, сидя на голой
земле, и кто бы мог подумать, что не успеет заняться день, как они уже
займутся друг дружкой на поле сражения!
- Уж не влюблены ли, часом, и вы, сеньор рыцарь? - спросил Дон Кихота
Рыцарь Леса.
- К несчастью, да, - отвечал Дон Кихот, - впрочем, если выбор мы
сделали достойный, то страдания, им причиняемые, нам надлежит почитать за
особую милость, а никак не за напасть.
- Ваша правда, - заметил Рыцарь Леса, - но только презрение наших
повелительниц, от которого Мы теряем рассудок и здравый смысл, так велико,
что скорее напоминает месть.
- Моя госпожа никогда меня не презирала, - возразил Дон Кихот.
- Разумеется, что нет, - подхватил находившийся поблизости Санчо, - моя
госпожа кроткая, как овечка и мягкая, как масло.
- Это ваш оруженосец! - спросил Рыцарь Леса.
- Да, оруженосец, - отвечал Дон Кихот.
- В первый раз вижу, чтобы оруженосец смел перебивать своего господина,
- заметил Рыцарь Леса, - по крайней мере, мой оруженосец, - вон он стоит, -
хоть и будет ростом со своего собственного отца, однако ж, когда говорю я,
он как воды в рот наберет.
- Ну, а я, коли на то пошло, - вмешался Санчо, - говорю и имею полное
право говорить при таком... ладно уж, не стану трогать лихо.
Тут оруженосец Рыцаря Леса взял Санчо за руку и сказал:
- Отойдем-ка в сторонку и поговорим по душам, как оруженосец с
оруженосцем, а наши господа пусть себе препираются и рассказывают друг другу
о сердечных своих обстоятельствах, - ручаюсь головой, что они еще и дня
прихватят, да и то, пожалуй, не кончат.
- Пусть себе на здоровье, - согласился Санчо, - а я расскажу вашей
милости, кто я таков, и вы увидите, что меня нельзя ставить на одну доску с
другими болтливыми оруженосцами.
Оба оруженосца удалились, и между ними началось собеседование столь же
забавное, сколь важным было собеседование их сеньоров.
1 Hис и Эвриал - герои "Энеиды" Вергилия: спутники Энея, связанные
между собой теснейшей дружбой.
2 Пилад и Орест (миф.) - Орест - сын греческого царя Агамемнона и
Клитемнестры. После того как отец Ореста был убит и ему самому угрожала
такая же участь, он бежал с помощью своей сестры Электры в Колхиду, где у
него завязалась такая тесная и крепкая дружба с сыном колхидского царя
Пиладом, что каждый из них готов был пожертвовать жизнью ради другого.
Дружба Пилада и Ореста вошла в поговорку.
3 Трости копьями стальными... - стихи из романа испанского писателя
Переса де Ита (1544?-1619?) "Гражданские войны в Гранаде". Трости, о которых
здесь идет речь, в XVI в. применялись в потешных военных играх, состоявших в
том, что всадники, вооруженные тростями, метали их друг в друга, защищаясь
щитами.
4 Куму кум подставить ножку... - рефрен народного романса.
5 ...от животных люди получили много уроков... - Все приведенные
примеры заимствованы Сервантесом из "Естественной истории" Плиния Старшего
(23-79 н.э.).
6 Касильдея Вандальская - то есть Андалусская, по имени германского
племени вандалов, владевших южной частью Испании. Это имя придумано
Сервантесом по аналогии с Дульсинеей Тобосской.
7 Тартесия - от Тартеса, древнего финикийского торгового города в
Юго-Западной Испании, в устье р. Гуадалкивир. Тартесия то же, что Андалусия.
в коей продолжается приключение с Рыцарем Леса и приводится разумное,
мирное и из ряду вон выходящее собеседование двух оруженосцев
Как скоро оруженосцы отделились от рыцарей, то первые стали
рассказывать друг другу о своей жизни, а вторые - о сердечных своих делах,
однако ж в истории сначала приводится беседа слуг, а затем уже беседа
господ; итак, в истории сказано, что, отойдя немного в сторону, слуга Рыцаря
Леса обратился к Санчо с такими словами:
- Тяжело и несладко живется нам, то есть оруженосцам странствующих
рыцарей, государь мой; вот уж истинно в поте лица нашего едим мы хлеб, а
ведь это одно из проклятий, коим господь бог предал наших прародителей.
- С таким же успехом можно сказать, - подхватил Санчо, - что мы едим
его в хладе нашего тела, ибо кто больше злосчастных оруженосцев
странствующего рыцарства страдает от зноя и стужи? И не так было бы обидно,
ежели б мы этот хлеб ели, потому с хлебом и горе не беда, а то ведь иной раз
дня по два пробавляемся одним только перелетным ветром.
- Все это еще можно снести и перенести в ожидании наград, - заметил
другой слуга, - ведь если только странствующий рыцарь, у которого служит
оруженосец, не из самых незадачливых, то немного спустя он ему уж непременно
пожалует губернаторство на каком-нибудь разлюбезном острове или же
какое-нибудь хорошенькое графство.
- Я уже говорил моему господину, что с меня и губернаторства на острове
довольно, - объявил Санчо, - и он был так благороден и так щедр, что
неоднократно и по разным поводам давал обещание пожаловать меня островом.
- А я был бы доволен, если б за непорочную мою службу меня сделали
каноником, - сказал другой слуга, - и мой господин мне уже обещал приход, да
еще какой!
- Ваш господин, как видно, рыцарь по церковной части и имеет право
оказывать подобного рода милости верным своим оруженосцам, - заметил Санчо,
- ну, а мой - самый обыкновенный светский, хотя, впрочем, я припоминаю, что
одни умные люди, коих я, правда, почитал за вероломцев, пытались уговорить
его стать архиепископом, однако ж он, кроме императора, ни о чем слышать не
хотел, а я тогда боялся: ну как ему припадет охота пойти по духовной части,
ведь я управлять Церковным приходом не гожусь, - надобно вам знать, ваша
милость, что хотя я и похож на человека, но только церкви что от меня, что
от скота - один прок.
- Право, ваша милость, вы ошибаетесь, ведь не все острова ладно
скроены, - возразил другой слуга. - Попадаются среди них и кривые, и бедные,
и унылые, и даже с самым из них ровным и стройным тот несчастный, которому
он достанется, забот и неприятностей не оберется. На что бы лучше нам
бросить эту проклятую службу и разойтись по домам, а уж дома мы бы занялись
более приятными делами, скажем, охотой или рыбной ловлей, потому у какого
самого что ни на есть бедного оруженосца нет своей лошаденки, пары борзых и
удочки, чтоб было чем занять себя в деревне?
- У меня все это есть, - объявил Санчо, - лошадки, правда, нет, но зато
есть осел - вдвое лучше, чем конь моего господина. Не встретить мне в
радости Пасху, ближайшую, какая должна быть, если я когда-нибудь обменяю
моего осла на этого коня, хотя бы в придачу мне дали не одну фанегу овса. Вы
не поверите, ваша милость, какой у меня замечательный серый, - он у меня
серый, осел-то. Ну, а за собаками дело не станет: собак у нас в деревне
сколько хочешь, а ведь лучше всего охотиться на чужой счет.
- Признаться сказать, сеньор оруженосец, - молвил другой слуга, - я
вознамерился и решился бросить всю эту рыцарскую чушь, возвратиться к себе в
деревню и растить детишек: у меня их трое и все - будто перлы Востока.
- А у меня двое, - сказал Санчо, - да такие, что подноси их на блюде
хоть самому римскому папе, особливо девчонка, я ее с божьей помощью прочу в
графини, хотя и наперекор матери.
- А сколько же лет этой сеньоре, которая должна стать графиней? -
полюбопытствовал другой слуга.
- Около пятнадцати, - отвечал Санчо, - но ростом она с копье, свежа,
как апрельское утро, а сильна, как все равно поденщик.
- С такими качествами ей впору быть не то что графиней, а и нимфой
зеленой рощи, - заметил другой слуга. - Ах ты, распотаскушка и
распотаскушкина дочка, уж и здорова же, верно, чертовка!
На это Санчо с некоторою досадою ответил так:
- Ни она, ни ее мать никогда потаскушками не были и, бог даст, покуда я
жив, никогда и не будут. А вашу милость я попрошу: нельзя ли повежливее, вы
все время вращались среди странствующих рыцарей, а ведь они - сама
учтивость, между тем слова, которые вы употребляете, что-то с этим не
вяжутся.
- Плохо же вы, ваша милость, сеньор оруженосец, соображаете насчет
похвал! - воскликнул другой слуга. - Разве вы не знаете, что когда
какой-нибудь кавальеро копьем пронзает быка на арене или же когда кто-нибудь
ловко делает свое дело, то народ обыкновенно кричит: "Ах ты, потаскун и
потаскушкин сын, как здорово это у него вышло!"? Так вот то, что в этом
выражении кажется ругательным, есть на самом деле особая похвала, а от
сыновей или же дочерей, которые не совершили ничего такого, за что родителям
их надлежит воздавать подобную честь, я бы на вашем месте, сеньор, отрекся.
- Я и отрекаюсь, - подхватил Санчо, - так что по сему обстоятельству
вы, ваша милость, вольны потаскушить и меня, и моих детей, и мою жену, ибо
все их поступки и слова в высшей степени достойны подобных похвал, и я молю
бога, чтоб он привел меня свидеться с ними и избавил от смертного греха, то
есть от опасной службы оруженосца, связался же я с нею вторично, оттого что
меня соблазнил и попутал кошелек с сотней дукатов, который я однажды нашел в
самом сердце Сьерры Морены, а теперь черт то и дело машет у меня перед
глазами мешком с дублонами, - то здесь, то там, ан, глядь, не там, а вон
где, - и мне все чудится: вот я его хватаю руками, прижимаю к груди, несу
домой, приобретаю землю, сдаю ее в аренду и живу себе, что твой принц, и
стоит мне об этом подумать, как мне уже кажутся легкими и выносимыми те
муки, что мне приходится терпеть из-за моего слабоумного господина, которого
я почитаю не столько за рыцаря, сколько за сумасброда.
- Вот потому-то и говорят, что от зависти глаза разбегаются, - заметил
другой слуга. - Но коли уж речь зашла о сумасбродах, то большего сумасброда,
чем мой господин, еще не видывал свет, - это про таких, как он, говорится:
"Чужие заботы и осла погубят". Ведь для того, чтобы другой рыцарь
образумился, он сам стал сумасшедшим и теперь разъезжает в поисках того, что
при встрече может ему еще выйти боком.
- А он, часом, не влюблен?
- Влюблен, - отвечал другой слуга, - в какую-то Касильдею Вандальскую,
такую крутую и непромешанную особу, каких свет не производил, но только
крутым нравом его не проймешь, в животе у него бурчат еще почище каверзы, и
в недалеком будущем это обнаружится.
- На самой ровной дороге попадаются бугорки да рытвины, - заметил
Санчо, - у людей еще только варят бобы, а у меня их полны котлы, у
сумасшествия, знать, больше спутников да прислужников, нежели у мудрости.
Однако ж если недаром говорится, что легче на свете жить, когда у тебя есть
товарищ по несчастью, значит, и мне ваша милость будет утешением: ведь ваш
господин такой же глупец, как и мой.
- Глупец, да зато удалец, - возразил другой слуга, - и не так он глуп и
удал, как хитер.
- А мой не таков, - объявил Санчо, - я хочу сказать, что у моего
хитрости вот на столько нет, душа у него нараспашку, он никому не способен
причинить зло, он делает только добро, коварства этого самого в нем ни на
волос нет, всякий ребенок уверит его, что сейчас ночь, хотя бы это было в
полдень, и вот за это простодушие я и люблю его больше жизни и, несмотря ни
на какие его дурачества, при всем желании не могу от него уйти.
- Как бы то ни было, друг и государь мой, - сказал слуга Рыцаря Леса, -
если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму. Лучше было бы нам - бодрым
шагом в родные края, а то ведь приключения не всегда бывают приятные.
Санчо ежеминутно сплевывал слюну, на вид липкую и довольно густую, и,
заметив это, сострадательный лесной оруженосец молвил:
- По-моему, мы так много говорили, что у нас в горле пересохло, ну да у
меня привязано к луке седла такое хорошее промачивающее средство - просто
прелесть!
Сказавши это, он встал и не в долгом времени возвратился с большим
бурдюком вина и пирогом длиною в пол-локтя, и это не преувеличение, ибо то
был пирог с кроликом такой величины, что Санчо, дотронувшись до него и
решив, что это даже и не козленок, а целый козел, обратился к другому
оруженосцу с вопросом:
- И вы эдакое возите с собой, сеньор?
- А вы что же думали? - отозвался тот. - Или, по-вашему, я уж такой
захудалый оруженосишка? На крупе моего коня больше запасов довольствия,
нежели у генерала, когда он отправляется в поход.
Не заставив себя долго упрашивать, Санчо принялся за еду и, второпях
глотая куски величиною с мельничный жернов, сказал:
- Ваша милость - вот уж истинно верный и преданный оруженосец,
всамделишный и взаправдашный, роскошный и богатый, как показывает этот пир,
который вы задали чисто по волшебству, - не то что я, оруженосец жалкий и
незадачливый, у которого в переметных сумках только и есть, что немного
сыру, такого твердого, что им ничего не стоит размозжить голову великану, да
сверх того полсотни сладких стручков, да столько же лесных и грецких орехов,