Страница:
благовоспитанным, учтивым, обходительным и услужливым, не высокомерным, не
заносчивым и не клеветником, главное же - ему надлежит быть сострадательным,
ибо, с веселым сердцем подав бедному два мараведи, он обнаружит щедрость не
меньшую, нежели тот, который о своем благодеянии раззванивает во все
колокола, и коли он будет всеми перечисленными добродетелями украшен, то,
кто бы с ним ни столкнулся, всякий, даже не имея о нем никаких сведений,
признает и почтет его за человека благородного происхождения, а коли не
признает, то это будет в высшей степени странно, ибо похвала служит
неизменною наградою добродетели, и люди добродетельные не могут не быть
хвалимы. На свете есть, дети мои, два пути, которые ведут к богатству и
почету: один из них - поприще ученое, другой - военное. Я человек скорее
военный, нежели ученый, и, судя по моей склонности к военному искусству,
должно полагать, родился под знаком Марса, так что я уже как бы по
необходимости следую этим путем и буду им идти, даже если бы весь свет на
меня ополчился, и убеждать меня, чтобы я не желал того, чего возжелало само
небо, что велит судьба, чего требует разум и, главное, к чему устремлена
собственная моя воля, это с вашей стороны напрасный труд, ибо хотя мне
доподлинно известны неисчислимые трудности, с подвигом странствующего
рыцарства сопряженные, однако ж мне известны и безмерные блага, которые
через него достаются; и еще я знаю, что стезя добродетели весьма узка, а
стезя порока широка и просторна, и знаю также, что цели их и пределы
различны, ибо путь порока, широко раскинувшийся и просторный, кончается
смертью, путь же добродетели, тесный и утомительный, кончается жизнью, но не
тою жизнью, которая сама рано или поздно кончается, а тою, которой не будет
конца; и еще я знаю, что, по выражению знаменитого нашего кастильского
стихотворца {4}:
По этим скалам можешь ты взойти
К обители бессмертия высокой,
Куда иного не сыскать пути.
- Что же я за несчастная! - воскликнула племянница. - Мой дядя к
довершению всего еще и поэт! Все-то вы знаете, все-то вы постигли, -
ручаюсь, что, пожелай вы только стать каменщиком, вам так же легко было бы
построить дом, как другому смастерить клетку.
- Уверяю тебя, племянница, - сказал Дон Кихот, - что когда бы помыслы о
рыцарстве не владели всеми моими чувствами, то не было бы ничего такого,
чего бы я не сумел сделать, и не было бы такой затейливой вещицы, к которой
я не приложил бы руку, как, например, клетки или зубочистки {5}.
В это время послышался стук в дверь, и на вопрос, кто там, Санчо Панса
ответил, что это он; и, узнав его по голосу, ключница в ту же минуту
бросилась вон из комнаты, только чтобы его не видеть, - так он был ей
несносен. Дверь Санчо Пансе отворила племянница, сеньор Дон Кихот принял его
с распростертыми объятиями, потом они заперлись, и тут у них началось
собеседование ничуть не хуже предыдущего.
1 ...как поделить между собой солнечный свет... - то есть указать
дуэлянтам такие места, чтобы солнечный свет не бил им в глаза.
2 Санбенито - наплечная повязка или накидка желтого цвета с алым
крестом, которую надевали на тех, кого инквизиция приговаривала к публичному
покаянию.
3 Дом Оттоманов. - Отман (или Осман I) - основатель Турецкой
(Оттоманской) империи и родоначальник династии Осмаили (1259-1326) прежде,
по преданию, был атаманом разбойничьей шайки.
4 Знаменитый кастильский стихотворец. - Имеется в виду крупный
испанский поэт Гарсиласо де ла Вега (1503-1536). Сервантес приводит строки
из его элегии на смерть одного вельможи.
5 ...клетки или зубочистки. - Лицам дворянского происхождения
возбранялось занятие ремеслами, за исключением нескольких, которые не
считались "позорными". К их числу относилось, в частности, производство
клеток и зубочисток.
О чем говорили между собой Дон Кихот и его оруженосец, равно как и о
других достославных происшествиях
Ключница как увидела, что Дон Кихот заперся с Санчо Пансою, так в ту же
секунду смекнула, о чем они могут вести переговоры; и, сообразив, что на
этом совещании будет постановлено предпринять третий поход, она схватила
свою накидку и, полная печали и беспокойства, побежала к бакалавру Самсону
Карраско, ибо ей казалось, что тот, как человек красноречивый, с которым ее
господин к тому же только что подружился сможет уговорить его оставить столь
нелепую затею. Бакалавр в это время прохаживался у себя во дворе, и, увидев
его, ключница, потная и задыхающаяся от волнения, припала к его стопам.
Карраско же, видя, что она так удручена и встревожена, спросил:
- Что с вами, сеньора ключница? Что с вами делается? Можно подумать,
что у вас душа с телом расстается.
- Со мной-то ничего, голубчик мой, сеньор Самсон, а вот господин мой
утекать собирается, непременно утечет!
- Откуда же у него течет? - спросил Самсон. - Что, он разбился, что ли?
- Он сам утечет через ворота своего сумасшествия, - отвечала ключница.
- Я хочу сказать, милейший сеньор бакалавр, что он вознамерился еще раз, и
это будет уже в третий раз, постранствовать по белу свету и поискать этих
самых, как он их называет, облегчений, - не могу взять в толк, почему он их
так называет. В первый раз, когда нам его вернули, он был весь избит и лежал
поперек осла. Во второй раз его посадили и заточили к клетку и привезли
домой на волах, а он себе внушил, что его околдовали. И в таком он был
жалком виде, что его бы родная мать не узнала: бледный, худой, глаз совсем
не видать. Ведь чтобы маленько его подправить, я одних яиц шесть сотен с
лишком в него всадила, - беру во свидетели господа бога, весь наш околоток
да еще моих кур: мои куры могут это подтвердить.
- В этом я совершенно уверен, - заметил бакалавр, - они у вас такие
славные, такие жирные и такие воспитанные, что скорей лопнут, нежели скажут
неправду. Итак, сеньора ключница, все дело и вся беда в том, что замыслил
сеньор Дон Кихот, и этого именно вы и опасаетесь?
- Именно этого, сеньор, - подтвердила ключница.
- В таком случае не беспокойтесь, - объявил бакалавр, - ступайте с
богом домой и приготовьте мне чего-нибудь горяченького закусить, а дорогой
прочтите молитву святой Аполлинарии, если вы ее знаете, я же сейчас к вам
прибуду, и все чудо как хорошо уладится.
- Ах ты, какая досада! - вскричала ключница. - Вы говорите, ваша
милость, молитву святой Аполлинарии прочесть? Да ведь это если б у моего
господина зубы болели, а у него голова не работает.
- Я знаю, что говорю, сеньора ключница. Идите и не вступайте со мною в
споры, вы же знаете, какой я оратор, так что вам все равно меня не
переорать, - примолвил Карраско.
После этого ключница удалилась, а бакалавр тут же отправился к
священнику поговорить с ним насчет того, о чем в свое время будет сказано.
Между тем Дон Кихот и Санчо, оставшись вдвоем, обменивались мнениями,
которые с великою точностью и правдивостью в нашей истории приводятся. Санчо
сказал своему господину:
- Сеньор! Я уже засветил мою жену, так что она отпустит меня с вашей
милостью, куда вам будет угодно.
- Просветил должно говорить, Санчо, а не засветил, - заметил Дон Кихот.
- Раза два, если не ошибаюсь, - сказал Санчо, - я просил вашу милость,
чтобы вы меня не поправляли, если вам понятно, что я хочу сказать, а если не
понимаете, скажите только: "Санчо, или там черт, дьявол, я тебя не понимаю".
И вот если я не смогу объяснить, тогда и поправляйте: ведь я человек
поладистый...
- Я тебя не понимаю, Санчо, - прервал его тут Дон Кихот, - я не знаю,
что значит: я человек поладистый.
- Поладистый - это значит: какой уж я есть, - пояснил Санчо.
- Сейчас я тебя еще меньше понимаю, - признался Дон Кихот.
- Коли вы меня не понимаете, то я уж и не знаю, как вам втолковать, не
знаю - и дело с концом, - отрезал Санчо.
- Стой, стой, я уже догадался, - молвил Дон Кихот, - ты хочешь сказать,
что ты такой покладистый, мягкий и уступчивый, что будешь во всем меня
слушаться и поступать, как я тебе скажу.
- Бьюсь об заклад, - сказал Санчо, - что вы еще попервоначалу поняли
меня и постигли, а только хотели сбить с толку, чтобы я еще невесть какой
чуши напорол.
- Возможно, - сказал Дон Кихот. - Ну, так что же все-таки говорит
Тереса?
- Тереса говорит, - отвечал Санчо, - чтобы я охулки на руку не клал,
уговор, мол, дороже денег, а после, мол, снявши голову, по волосам не
плачут, и лучше, дескать, синица в руках, чем журавль в небе. И хоть я и
знаю, что женщины болтают пустяки, а все-таки не слушают их одни дураки.
- И я то же говорю, - согласился Дон Кихот. - Ну, друг Санчо, дальше:
нынче у тебя что ни слово - то перл.
- Дело состоит вот в чем, - продолжал Санчо. - Ваша милость лучше меня
знает, что все люди смертны, сегодня мы живы, а завтра померли, и так же
недалек от смерти птенец желторотый, как и старец седобородый, и никто не
может поручиться, что проживет на этом свете хоть на час больше, чем ему
положено от бога, потому смерть глуха, и когда она стучится у ворот нашей
жизни, то вечно торопится, и не удержать ее ни мольбою, ни силою, ни
скипетром, ни митрою, - такая о ней, по крайности, молва и слава, и так нам
говорят с амвона.
- Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - только я не понимаю, к
чему ты клонишь.
- Клоню я к тому, - отвечал Санчо, - чтобы ваша милость мне точно
сказала, сколько вы могли бы положить мне в месяц жалованья, пока я у вас
служу, и не можете ли вы положенное жалованье выплачивать наличными, а то
служить за награды я не согласен, потому они или поздно приходят, или не в
пору, или вовсе не приходят, а со своими кровными я кум королю. Словом, мало
ли, много ли, а я хочу знать, сколько я зарабатываю: курочка по зернышку
клюет и тем сыта бывает, а потом: немножко да еще немножко, ан, глядь, и
множко, и ведь все это в дом, а не из дому. Конечно, если так случится (хоть
я уже не верю и не надеюсь), что ваша милость пожалует мне обещанный остров,
то не такой же я неблагодарный и не такие у меня загребущие руки, чтобы по
исчислении точной суммы дохода с этого острова я не согласился
соответствующую долю придержать.
- Разумеется, друг Санчо, придержать для себя всегда выгоднее, чем
удержать в пользу кого-нибудь другого, - заметил Дон Кихот.
- Ах да, - сказал Санчо, - конечно, мне надлежало сказать: удержать, а
не придержать, ну, ничего, ведь вы, ваша милость, и так меня поняли.
- Понял, понял, - сказал Дон Кихот, - все твои тайные мысли насквозь
вижу и знаю, в чей огород летят камешки бесчисленных твоих пословиц.
Послушай, Санчо, я с удовольствием положил бы тебе жалованье, когда бы хоть
в каком-нибудь романе о странствующих рыцарях я сыскал пример, который, как
в щелочку, дал бы мне подглядеть и показал, сколько обыкновенно зарабатывали
оруженосцы в месяц или же в год. Однако я перечитал все или почти все романы
и не могу припомнить, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь назначал
своему оруженосцу определенное жалованье, - я точно знаю, что все оруженосцы
служили за награды, и в один прекрасный день их сеньоры в случае удачи
жаловали их островом, или же чем-либо равноценным, или, по малой мере,
титулом и званием. Если вы, Санчо, этими надеждами и расчетами
удовольствуетесь и захотите возвратиться ко мне на службу, то милости
просим, а чтобы я стал нарушать и ломать древний обычай странствующего
рыцарства, это вещь невозможная. Так что, любезный Санчо, ступайте домой и
объявите вашей Тересе о моем решении, и если и она и вы согласитесь служить
мне за награды, то bene quidem {1}, если же нет, то мы расстанемся друзьями:
было бы зерно на голубятне, а голуби-то найдутся. И еще примите в
рассуждение, сын мой, что добрая надежда лучше худого именья и хороший иск
лучше худого платежа. Выражаюсь я так для того, Санчо, чтобы показать вам,
что и я не хуже вашего могу сыпать пословицами. В заключение же я хочу вам
сказать и скажу вот что: если вам не угодно пойти ко мне на службу за
награды и разделить мою участь, так оставайтесь с богом, но уж потом пеняйте
на себя, я же сыщу себе оруженосца послушнее и усерднее вас и не такого
нескладного и не такого болтливого, как вы.
Твердое решение Дон Кихота так поразило Санчо, что у него потемнело в
глазах и крылья его храбрости опустились, ибо до этого он был уверен, что
его господин не выступит без него в поход ни за какие блага в мире; и он все
еще пребывал в состоянии растерянности и озабоченности, когда вошел Самсон
Карраско, а за ним ключница и племянница, коим любопытно было послушать, как
бакалавр станет уговаривать Дон Кихота не ездить на поиски приключений.
Известный шутник Самсон приблизился к Дон Кихоту, обнял его, как и в прошлый
раз, и заговорил громким голосом:
- О цвет странствующего рыцарства! О лучезарное светило воинства! О
честь и зерцало народа испанского! Молю всемогущего бога, как если б он
стоял предо мною, чтобы тот или те, кто тщится помешать и воспрепятствовать
третьему твоему выезду, заблудились в лабиринте собственных желаний и так и
не дождались исполнения того, что им более всего желается.
Затем он обратился к ключнице:
- Сеньора ключница смело может не молиться более святой Аполлинарии,
ибо мне ведомо, что таково бесповоротное решение небесных сфер, чтобы сеньор
Дон Кихот продолжал осуществлять высокие свои и бесподобные замыслы, и меня
бы замучила совесть, когда б я не побуждал и не уговаривал этого рыцаря
прервать наконец бездействие и скованность доблестной его длани и выказать
величие бодрейшего духа его, ибо промедление сие лишает его возможности
выпрямлять кривду, помогать сирым, охранять честь девиц, оказывать
покровительство вдовицам, служить опорою замужним и все прочее в этом роде,
что входит в круг обязанностей ордена странствующего рыцарства, что ему
положено, что ему приличествует и подобает. Итак, прекрасный и отважный
сеньор Дон Кихот, пусть милость ваша и ваше величие отправится в путь не
завтра, а сегодня же, и если вам чего-либо для этого недостает, то к вашим
услугам я сам и мое достояние, и если ваше великолепие нуждается в
оруженосце, то я, со своей стороны, почел бы за величайшее для себя счастье
послужить вам.
Тут Дон Кихот обратился к Санчо и сказал:
- Не говорил ли я тебе, Санчо, что в оруженосцах у меня недостатка не
будет? Смотри, кто предлагает мне свои услуги; не кто иной, как несравненный
бакалавр Самсон Карраско, первый забавник и шалун среди саламанкских
школяров, здоровый телом, быстрый в движениях, не болтливый, умеющий терпеть
зной и стужу, голод и жажду, обладающий всеми качествами, какие от
оруженосца странствующего рыцаря требуются. Однако ж небеса не допустят,
чтобы я ради собственного удовольствия подрыл этот столп учености, разбил
этот сосуд познаний и подсек высокую эту пальму изящных и вольных искусств.
Пусть же этот новый Самсон остается у себя на родине и, прославив ее,
прославит также седины престарелых родителей своих, я же любым
удовольствуюсь оруженосцем, коли Санчо не соблаговолит меня сопровождать.
- Нет, соблаговолю, - растроганный, весь в слезах, объявил Санчо, а
засим продолжал: - Обо мне никто не скажет, государь мой: "Поел-попил - и
дружба врозь", в моем роду неблагодарных не было, все на свете, особливо в
нашем селе, знают, кто такие были Панса, от коих я происхожу, да и потом, по
многим вашим добрым делам и еще более добрым словам я постиг и сообразил,
что ваша милость намерена меня наградить. Если же я пустился в вычисления
касательно жалованья, то только в угоду жене, потому когда ей что
втемяшится, то уж она гвоздит, как все равно молоток по обручам бочки, чтоб
было по ее. Однако ж мужчине полагается быть мужчиной, а женщине - женщиной,
и коли по таким признакам, которых я не могу отрицать, я мужчина, то я желаю
быть мужчиной и у себя дома, как она там себе хочет, а потому вашей милости
требуется только составить завещание с опиской, так чтобы его нельзя было
оспорить, - и скорее в путь, чтобы отпустить душу сеньора Самсона на
покаяние: ведь он говорит, что совесть его загрызет, если он не двинет вашу
милость, - или как это говорится: подвигнет, что ли? - в третий раз
постранствовать по белу свету. Я же снова даю вашей милости обещание служить
вам верой и правдой ничуть не хуже, а пожалуй, даже и лучше всех оруженосцев
странствующих рыцарей, сколько их ни было прежде и сколько их ни есть
теперь.
Подивился бакалавр выражениям и оборотам речи Санчо Пансы, ибо хотя он
и прочел первую историю его господина, однако ж никак не мог предполагать,
что Санчо подлинно такой забавный, каким его там изображают; когда же Санчо
вместо: завещание с припиской сказал: завещание с опиской, то бакалавр
поверил всему, что о нем читал, и, укрепившись во мнении, что перед ним один
из самых круглых дураков нашего столетия, подумал, что таких двух
сумасшедших, каковы эти господин и слуга, еще не видывал свет. В конце
концов Дон Кихот и Санчо обнялись и снова стали друзьями, и по совету и с
благословения высокоумного Карраско, на которого они смотрели теперь, как на
оракула, было решено, что отъезд состоится через три дня, в течение каковых
можно успеть запастись всем необходимым в дорогу и подыскать шлем с
забралом, без коего Дон Кихот, по его словам, никак не мог обойтись. Самсон
взялся раздобыть его - он знал, что таковой имеется у его приятеля и что тот
ему не откажет в просьбе, потому что сталь этого шлема не только не сверкала
и не была начищена до блеска, но, напротив, потемнела от ржавчины и плесени.
Проклятиям, коими ключница и племянница осыпали бакалавра, не было конца;
обе женщины рвали на себе волосы, царапали лица и, как заправские
плакальщицы, оплакивали отъезд Дон Кихота, словно то был не отъезд, но
кончина. О цели же, которую преследовал Самсон, уговаривая Дон Кихота еще
раз выступить в поход, будет сказано дальше, - так его подучили священник и
цирюльник, с коими он держал совет до этого.
Коротко говоря, в течение трех дней Дон Кихот и Санчо запаслись всем,
что почитали для себя необходимым; и после того как Санчо успокоил свою
супругу, а Дон Кихот - племянницу и ключницу, однажды под вечер, тайком от
всех, за исключением бакалавра, который вызвался проводить их с полмили,
двинулись они по дороге к Тобосо: Дон Кихот - на добром своем Росинанте, а
Санчо - все на том же осле, причем дорожная сума у Санчо была набита снедью,
а кошелек деньгами, которые Дон Кихот вручил ему на всякий случай. Самсон
обнял Дон Кихота и попросил уведомлять о всех его удачах и неудачах, дабы
он, Самсон, возрадовался неудачам, удачам же, как того, мол, требуют законы
истинной дружбы, опечалился. Дон Кихот обещал; Самсон направил стопы свои в
село, а двое всадников продолжали свой путь по направлению к великому городу
Тобосо.
1 Превосходно (лат.).
в коей рассказывается о том, что произошло с Дон Кихотом по дороге к
сеньоре Дульсинее Тобосской
"Благословен всемогущий аллах!" - восклицает Ахмет Бен-инхали в начале
этой восьмой главы. "Благословен аллах!" - троекратно повторяет он;
произносит же он эти благословения, мол, потому, что Дон Кихот и Санчо давно
уже выехали за деревню и что читатели приятной этой истории могут считать,
что с этого самого мгновения начинаются деяния Дон Кихота и прибаутки его
оруженосца; он советует читателям забыть прежние рыцарские подвиги
хитроумного идальго и приковать внимание к будущим, каковые ныне, по дороге
в Тобосо, начинаются, подобно как прежние начались в полях Монтьеля, и не
так, мол, уж велика просьба автора по сравнению с тем, что он сулит; итак,
он продолжает.
Дон Кихот и Санчо остались вдвоем, и не успел Самсон скрыться из виду,
как Росинант начал ржать, а осел реветь, что было принято обоими, и рыцарем
и оруженосцем, за добрый знак и счастливейшее предзнаменование, хотя, по
правде сказать, стенания и крики осла взяли верх над ржанием клячи, из чего
Санчо вывел заключение, что его счастливая доля превзойдет и оставит далеко
позади счастливую долю его господина; должно думать, что Санчо в сем случае
основывался на своих познаниях в области астрологии, хотя, впрочем, история
об этом умалчивает; известно только, что когда он спотыкался или падал, то
неукоснительно говорил себе, что лучше было бы сидеть дома, ибо от
спотыкания и падения ничего иного, кроме порчи обуви и перелома ребер,
произойти не может; и хотя оруженосец наш умом не отличался, однако ж в сем
случае был довольно близок к истине; Дон Кихот же ему сказал:
- Друг Санчо! Ночь застигла нас в пути, и стало так темно, что мы,
пожалуй, не успеем на рассвете попасть в город Тобосо, который я положил
посетить до того, как отправлюсь на поиски других приключений, и где я
получу благословение и милостивое соизволение несравненной Дульсинеи, а я
полагаю и совершенно уверен, что с таковым соизволением я доведу до
победного конца любое опасное приключение, ибо ничто в этой жизни не придает
странствующим рыцарям такой отваги, как благоволение их дам.
- Я тоже так думаю, - отозвался Санчо, - только сомнительно, чтобы ваша
милость могла с ней побеседовать или же свидеться в таком, к примеру
сказать, месте, где бы вы могли получить от нее благословение, разве через
изгородь скотного двора, через которую я с нею в прошлый раз и виделся,
когда отвозил письмо с вестями о том, как ваша милость дурачится и
безумствует в самом сердце Сьерры Морены.
- Так тебе, Санчо, на том месте, где, или, вернее, через которое ты
виделся с этою прелестью и красотою, что выше всяких похвал, привиделась
изгородь скотного двора? - молвил Дон Кихот. - Нет, то была, верно, галерея,
балкон или, как это называется, портик роскошного королевского дворца.
- Все может быть, - согласился Санчо, - однако ж мне это показалось
изгородью, если только мне не изменяет память.
- Как бы то ни было, едем туда, Санчо, - сказал Дон Кихот, - мне
совершенно все равно, как мне доведется увидеться с нею: через изгородь ли
скотного двора, через окно ли, через щель или же через садовую ограду, ибо
всякий луч солнца ее красоты, достигнувший моих очей, озарит мой разум и
укрепит мой дух, и тогда в целом свете не найдется равных мне по уму и
отваге.
- Сказать по совести, сеньор, - возразил Санчо, - когда я видел это
самое солнце, то бить сеньору Дульсинею Тобосскую, оно было не такое уж
яркое и никаких лучей не посылало, верно, потому, что ее милость, как я вам
уже докладывал, просеивала тогда зерно и густая пыль облаком стояла вокруг
нее и застилала ее лицо.
- Так ты, Санчо, все еще продолжаешь утверждать, думать, верить и
стоять на том, что сеньора Дульсинея просеивала зерно, - спросил Дон Кихот,
- хотя эта работа и занятие нимало не соответствуют тому, что обыкновенно
делают и долженствуют делать особы знатные, созданные и предназначенные для
иных занятий и развлечений, по которым их знатность угадывается на
расстоянии арбалетного выстрела?.. Плохо же ты помнишь, Санчо, те стихи
нашего поэта {1}, в коих он описывает, чем занимались там, в хрустальных
своих чертогах, четыре нимфы: как они вышли из вод любимого Тахо и, усевшись
на зеленой лужайке, принялись расшивать драгоценные ткани, которые, по
словам хитроумного поэта, были сработаны и сотканы из золота, жемчуга и
шелка. И тем же, должно думать, была занята и моя госпожа, когда ты ее
увидел, если только какой-нибудь злой волшебник, завидующий моим подвигам,
не подменил ее,и не преобразил, как и все, что мне доставляет отраду, в
нечто совершенно иное, - я даже боюсь, как в истории моих деяний, будто бы
вышедшей из печати, автор ее, в случае если это враждебный мне кудесник, не
подтасовал событий, не примешал к правде уйму небылиц и не увлекся рассказом
о других происшествиях, к продолжению этой правдивой истории не относящихся.
О зависть, корень неисчислимых зол, червь, подтачивающий добродетель! Всякий
порок, Санчо, таит в себе особое наслаждение, но зависть ничего не таит в
себе, кроме огорчений, ненависти и злобы.
- Я тоже это всегда говорю, - подхватил Санчо, - и сдается мне, что в
этой самой книжке или истории, которая, если верить бакалавру Карраско,
будто бы про нас написана, чести моей, уж верно, достается, словно иному
упрямому борову, который не хочет идти, а ему и справа и слева, как
говорится, наподдают ногами, так что пыль столбом. А между тем, верное
слово, я ни про одного волшебника ничего худого не говорил, да и добра у
меня не так много, чтоб мне можно было завидовать. Правда, я немножко себе
на уме и не прочь иной раз сплутовать, но хоть я и плутоват, да зато
простоват, и простота моя - от природы, а вовсе не напоказ, и когда б у меня
не было ничего за душой, кроме веры, а я всю свою жизнь искренне и твердо
верю в бога и во все, чему учит и во что верует святая римско-католическая
церковь, и являюсь заклятым врагом евреев, то из-за одного этого сочинителям
следовало бы отнестись ко мне снисходительно и в своих писаниях выставить
меня в выгодном свете. А впрочем, пусть себе говорят, что хотят, голышом я
родился, голышом весь свой век прожить ухитрился, и что про меня пишут в
книгах и теперь будут по всему свету трепать мое имя - на это мне наплевать:
пусть говорят все, что им заблагорассудится.
- Это мне приводит на память, Санчо, случай с одним знаменитым поэтом
нашего времени, - сказал Дон Кихот, - он сочинил колкую сатиру на всех
куртизанок, но одну из них не упомянул и не назвал, так что закрадывалось
сомнение, куртизанка она или нет; она же, обнаружив, что не попала в список,
заносчивым и не клеветником, главное же - ему надлежит быть сострадательным,
ибо, с веселым сердцем подав бедному два мараведи, он обнаружит щедрость не
меньшую, нежели тот, который о своем благодеянии раззванивает во все
колокола, и коли он будет всеми перечисленными добродетелями украшен, то,
кто бы с ним ни столкнулся, всякий, даже не имея о нем никаких сведений,
признает и почтет его за человека благородного происхождения, а коли не
признает, то это будет в высшей степени странно, ибо похвала служит
неизменною наградою добродетели, и люди добродетельные не могут не быть
хвалимы. На свете есть, дети мои, два пути, которые ведут к богатству и
почету: один из них - поприще ученое, другой - военное. Я человек скорее
военный, нежели ученый, и, судя по моей склонности к военному искусству,
должно полагать, родился под знаком Марса, так что я уже как бы по
необходимости следую этим путем и буду им идти, даже если бы весь свет на
меня ополчился, и убеждать меня, чтобы я не желал того, чего возжелало само
небо, что велит судьба, чего требует разум и, главное, к чему устремлена
собственная моя воля, это с вашей стороны напрасный труд, ибо хотя мне
доподлинно известны неисчислимые трудности, с подвигом странствующего
рыцарства сопряженные, однако ж мне известны и безмерные блага, которые
через него достаются; и еще я знаю, что стезя добродетели весьма узка, а
стезя порока широка и просторна, и знаю также, что цели их и пределы
различны, ибо путь порока, широко раскинувшийся и просторный, кончается
смертью, путь же добродетели, тесный и утомительный, кончается жизнью, но не
тою жизнью, которая сама рано или поздно кончается, а тою, которой не будет
конца; и еще я знаю, что, по выражению знаменитого нашего кастильского
стихотворца {4}:
По этим скалам можешь ты взойти
К обители бессмертия высокой,
Куда иного не сыскать пути.
- Что же я за несчастная! - воскликнула племянница. - Мой дядя к
довершению всего еще и поэт! Все-то вы знаете, все-то вы постигли, -
ручаюсь, что, пожелай вы только стать каменщиком, вам так же легко было бы
построить дом, как другому смастерить клетку.
- Уверяю тебя, племянница, - сказал Дон Кихот, - что когда бы помыслы о
рыцарстве не владели всеми моими чувствами, то не было бы ничего такого,
чего бы я не сумел сделать, и не было бы такой затейливой вещицы, к которой
я не приложил бы руку, как, например, клетки или зубочистки {5}.
В это время послышался стук в дверь, и на вопрос, кто там, Санчо Панса
ответил, что это он; и, узнав его по голосу, ключница в ту же минуту
бросилась вон из комнаты, только чтобы его не видеть, - так он был ей
несносен. Дверь Санчо Пансе отворила племянница, сеньор Дон Кихот принял его
с распростертыми объятиями, потом они заперлись, и тут у них началось
собеседование ничуть не хуже предыдущего.
1 ...как поделить между собой солнечный свет... - то есть указать
дуэлянтам такие места, чтобы солнечный свет не бил им в глаза.
2 Санбенито - наплечная повязка или накидка желтого цвета с алым
крестом, которую надевали на тех, кого инквизиция приговаривала к публичному
покаянию.
3 Дом Оттоманов. - Отман (или Осман I) - основатель Турецкой
(Оттоманской) империи и родоначальник династии Осмаили (1259-1326) прежде,
по преданию, был атаманом разбойничьей шайки.
4 Знаменитый кастильский стихотворец. - Имеется в виду крупный
испанский поэт Гарсиласо де ла Вега (1503-1536). Сервантес приводит строки
из его элегии на смерть одного вельможи.
5 ...клетки или зубочистки. - Лицам дворянского происхождения
возбранялось занятие ремеслами, за исключением нескольких, которые не
считались "позорными". К их числу относилось, в частности, производство
клеток и зубочисток.
О чем говорили между собой Дон Кихот и его оруженосец, равно как и о
других достославных происшествиях
Ключница как увидела, что Дон Кихот заперся с Санчо Пансою, так в ту же
секунду смекнула, о чем они могут вести переговоры; и, сообразив, что на
этом совещании будет постановлено предпринять третий поход, она схватила
свою накидку и, полная печали и беспокойства, побежала к бакалавру Самсону
Карраско, ибо ей казалось, что тот, как человек красноречивый, с которым ее
господин к тому же только что подружился сможет уговорить его оставить столь
нелепую затею. Бакалавр в это время прохаживался у себя во дворе, и, увидев
его, ключница, потная и задыхающаяся от волнения, припала к его стопам.
Карраско же, видя, что она так удручена и встревожена, спросил:
- Что с вами, сеньора ключница? Что с вами делается? Можно подумать,
что у вас душа с телом расстается.
- Со мной-то ничего, голубчик мой, сеньор Самсон, а вот господин мой
утекать собирается, непременно утечет!
- Откуда же у него течет? - спросил Самсон. - Что, он разбился, что ли?
- Он сам утечет через ворота своего сумасшествия, - отвечала ключница.
- Я хочу сказать, милейший сеньор бакалавр, что он вознамерился еще раз, и
это будет уже в третий раз, постранствовать по белу свету и поискать этих
самых, как он их называет, облегчений, - не могу взять в толк, почему он их
так называет. В первый раз, когда нам его вернули, он был весь избит и лежал
поперек осла. Во второй раз его посадили и заточили к клетку и привезли
домой на волах, а он себе внушил, что его околдовали. И в таком он был
жалком виде, что его бы родная мать не узнала: бледный, худой, глаз совсем
не видать. Ведь чтобы маленько его подправить, я одних яиц шесть сотен с
лишком в него всадила, - беру во свидетели господа бога, весь наш околоток
да еще моих кур: мои куры могут это подтвердить.
- В этом я совершенно уверен, - заметил бакалавр, - они у вас такие
славные, такие жирные и такие воспитанные, что скорей лопнут, нежели скажут
неправду. Итак, сеньора ключница, все дело и вся беда в том, что замыслил
сеньор Дон Кихот, и этого именно вы и опасаетесь?
- Именно этого, сеньор, - подтвердила ключница.
- В таком случае не беспокойтесь, - объявил бакалавр, - ступайте с
богом домой и приготовьте мне чего-нибудь горяченького закусить, а дорогой
прочтите молитву святой Аполлинарии, если вы ее знаете, я же сейчас к вам
прибуду, и все чудо как хорошо уладится.
- Ах ты, какая досада! - вскричала ключница. - Вы говорите, ваша
милость, молитву святой Аполлинарии прочесть? Да ведь это если б у моего
господина зубы болели, а у него голова не работает.
- Я знаю, что говорю, сеньора ключница. Идите и не вступайте со мною в
споры, вы же знаете, какой я оратор, так что вам все равно меня не
переорать, - примолвил Карраско.
После этого ключница удалилась, а бакалавр тут же отправился к
священнику поговорить с ним насчет того, о чем в свое время будет сказано.
Между тем Дон Кихот и Санчо, оставшись вдвоем, обменивались мнениями,
которые с великою точностью и правдивостью в нашей истории приводятся. Санчо
сказал своему господину:
- Сеньор! Я уже засветил мою жену, так что она отпустит меня с вашей
милостью, куда вам будет угодно.
- Просветил должно говорить, Санчо, а не засветил, - заметил Дон Кихот.
- Раза два, если не ошибаюсь, - сказал Санчо, - я просил вашу милость,
чтобы вы меня не поправляли, если вам понятно, что я хочу сказать, а если не
понимаете, скажите только: "Санчо, или там черт, дьявол, я тебя не понимаю".
И вот если я не смогу объяснить, тогда и поправляйте: ведь я человек
поладистый...
- Я тебя не понимаю, Санчо, - прервал его тут Дон Кихот, - я не знаю,
что значит: я человек поладистый.
- Поладистый - это значит: какой уж я есть, - пояснил Санчо.
- Сейчас я тебя еще меньше понимаю, - признался Дон Кихот.
- Коли вы меня не понимаете, то я уж и не знаю, как вам втолковать, не
знаю - и дело с концом, - отрезал Санчо.
- Стой, стой, я уже догадался, - молвил Дон Кихот, - ты хочешь сказать,
что ты такой покладистый, мягкий и уступчивый, что будешь во всем меня
слушаться и поступать, как я тебе скажу.
- Бьюсь об заклад, - сказал Санчо, - что вы еще попервоначалу поняли
меня и постигли, а только хотели сбить с толку, чтобы я еще невесть какой
чуши напорол.
- Возможно, - сказал Дон Кихот. - Ну, так что же все-таки говорит
Тереса?
- Тереса говорит, - отвечал Санчо, - чтобы я охулки на руку не клал,
уговор, мол, дороже денег, а после, мол, снявши голову, по волосам не
плачут, и лучше, дескать, синица в руках, чем журавль в небе. И хоть я и
знаю, что женщины болтают пустяки, а все-таки не слушают их одни дураки.
- И я то же говорю, - согласился Дон Кихот. - Ну, друг Санчо, дальше:
нынче у тебя что ни слово - то перл.
- Дело состоит вот в чем, - продолжал Санчо. - Ваша милость лучше меня
знает, что все люди смертны, сегодня мы живы, а завтра померли, и так же
недалек от смерти птенец желторотый, как и старец седобородый, и никто не
может поручиться, что проживет на этом свете хоть на час больше, чем ему
положено от бога, потому смерть глуха, и когда она стучится у ворот нашей
жизни, то вечно торопится, и не удержать ее ни мольбою, ни силою, ни
скипетром, ни митрою, - такая о ней, по крайности, молва и слава, и так нам
говорят с амвона.
- Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - только я не понимаю, к
чему ты клонишь.
- Клоню я к тому, - отвечал Санчо, - чтобы ваша милость мне точно
сказала, сколько вы могли бы положить мне в месяц жалованья, пока я у вас
служу, и не можете ли вы положенное жалованье выплачивать наличными, а то
служить за награды я не согласен, потому они или поздно приходят, или не в
пору, или вовсе не приходят, а со своими кровными я кум королю. Словом, мало
ли, много ли, а я хочу знать, сколько я зарабатываю: курочка по зернышку
клюет и тем сыта бывает, а потом: немножко да еще немножко, ан, глядь, и
множко, и ведь все это в дом, а не из дому. Конечно, если так случится (хоть
я уже не верю и не надеюсь), что ваша милость пожалует мне обещанный остров,
то не такой же я неблагодарный и не такие у меня загребущие руки, чтобы по
исчислении точной суммы дохода с этого острова я не согласился
соответствующую долю придержать.
- Разумеется, друг Санчо, придержать для себя всегда выгоднее, чем
удержать в пользу кого-нибудь другого, - заметил Дон Кихот.
- Ах да, - сказал Санчо, - конечно, мне надлежало сказать: удержать, а
не придержать, ну, ничего, ведь вы, ваша милость, и так меня поняли.
- Понял, понял, - сказал Дон Кихот, - все твои тайные мысли насквозь
вижу и знаю, в чей огород летят камешки бесчисленных твоих пословиц.
Послушай, Санчо, я с удовольствием положил бы тебе жалованье, когда бы хоть
в каком-нибудь романе о странствующих рыцарях я сыскал пример, который, как
в щелочку, дал бы мне подглядеть и показал, сколько обыкновенно зарабатывали
оруженосцы в месяц или же в год. Однако я перечитал все или почти все романы
и не могу припомнить, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь назначал
своему оруженосцу определенное жалованье, - я точно знаю, что все оруженосцы
служили за награды, и в один прекрасный день их сеньоры в случае удачи
жаловали их островом, или же чем-либо равноценным, или, по малой мере,
титулом и званием. Если вы, Санчо, этими надеждами и расчетами
удовольствуетесь и захотите возвратиться ко мне на службу, то милости
просим, а чтобы я стал нарушать и ломать древний обычай странствующего
рыцарства, это вещь невозможная. Так что, любезный Санчо, ступайте домой и
объявите вашей Тересе о моем решении, и если и она и вы согласитесь служить
мне за награды, то bene quidem {1}, если же нет, то мы расстанемся друзьями:
было бы зерно на голубятне, а голуби-то найдутся. И еще примите в
рассуждение, сын мой, что добрая надежда лучше худого именья и хороший иск
лучше худого платежа. Выражаюсь я так для того, Санчо, чтобы показать вам,
что и я не хуже вашего могу сыпать пословицами. В заключение же я хочу вам
сказать и скажу вот что: если вам не угодно пойти ко мне на службу за
награды и разделить мою участь, так оставайтесь с богом, но уж потом пеняйте
на себя, я же сыщу себе оруженосца послушнее и усерднее вас и не такого
нескладного и не такого болтливого, как вы.
Твердое решение Дон Кихота так поразило Санчо, что у него потемнело в
глазах и крылья его храбрости опустились, ибо до этого он был уверен, что
его господин не выступит без него в поход ни за какие блага в мире; и он все
еще пребывал в состоянии растерянности и озабоченности, когда вошел Самсон
Карраско, а за ним ключница и племянница, коим любопытно было послушать, как
бакалавр станет уговаривать Дон Кихота не ездить на поиски приключений.
Известный шутник Самсон приблизился к Дон Кихоту, обнял его, как и в прошлый
раз, и заговорил громким голосом:
- О цвет странствующего рыцарства! О лучезарное светило воинства! О
честь и зерцало народа испанского! Молю всемогущего бога, как если б он
стоял предо мною, чтобы тот или те, кто тщится помешать и воспрепятствовать
третьему твоему выезду, заблудились в лабиринте собственных желаний и так и
не дождались исполнения того, что им более всего желается.
Затем он обратился к ключнице:
- Сеньора ключница смело может не молиться более святой Аполлинарии,
ибо мне ведомо, что таково бесповоротное решение небесных сфер, чтобы сеньор
Дон Кихот продолжал осуществлять высокие свои и бесподобные замыслы, и меня
бы замучила совесть, когда б я не побуждал и не уговаривал этого рыцаря
прервать наконец бездействие и скованность доблестной его длани и выказать
величие бодрейшего духа его, ибо промедление сие лишает его возможности
выпрямлять кривду, помогать сирым, охранять честь девиц, оказывать
покровительство вдовицам, служить опорою замужним и все прочее в этом роде,
что входит в круг обязанностей ордена странствующего рыцарства, что ему
положено, что ему приличествует и подобает. Итак, прекрасный и отважный
сеньор Дон Кихот, пусть милость ваша и ваше величие отправится в путь не
завтра, а сегодня же, и если вам чего-либо для этого недостает, то к вашим
услугам я сам и мое достояние, и если ваше великолепие нуждается в
оруженосце, то я, со своей стороны, почел бы за величайшее для себя счастье
послужить вам.
Тут Дон Кихот обратился к Санчо и сказал:
- Не говорил ли я тебе, Санчо, что в оруженосцах у меня недостатка не
будет? Смотри, кто предлагает мне свои услуги; не кто иной, как несравненный
бакалавр Самсон Карраско, первый забавник и шалун среди саламанкских
школяров, здоровый телом, быстрый в движениях, не болтливый, умеющий терпеть
зной и стужу, голод и жажду, обладающий всеми качествами, какие от
оруженосца странствующего рыцаря требуются. Однако ж небеса не допустят,
чтобы я ради собственного удовольствия подрыл этот столп учености, разбил
этот сосуд познаний и подсек высокую эту пальму изящных и вольных искусств.
Пусть же этот новый Самсон остается у себя на родине и, прославив ее,
прославит также седины престарелых родителей своих, я же любым
удовольствуюсь оруженосцем, коли Санчо не соблаговолит меня сопровождать.
- Нет, соблаговолю, - растроганный, весь в слезах, объявил Санчо, а
засим продолжал: - Обо мне никто не скажет, государь мой: "Поел-попил - и
дружба врозь", в моем роду неблагодарных не было, все на свете, особливо в
нашем селе, знают, кто такие были Панса, от коих я происхожу, да и потом, по
многим вашим добрым делам и еще более добрым словам я постиг и сообразил,
что ваша милость намерена меня наградить. Если же я пустился в вычисления
касательно жалованья, то только в угоду жене, потому когда ей что
втемяшится, то уж она гвоздит, как все равно молоток по обручам бочки, чтоб
было по ее. Однако ж мужчине полагается быть мужчиной, а женщине - женщиной,
и коли по таким признакам, которых я не могу отрицать, я мужчина, то я желаю
быть мужчиной и у себя дома, как она там себе хочет, а потому вашей милости
требуется только составить завещание с опиской, так чтобы его нельзя было
оспорить, - и скорее в путь, чтобы отпустить душу сеньора Самсона на
покаяние: ведь он говорит, что совесть его загрызет, если он не двинет вашу
милость, - или как это говорится: подвигнет, что ли? - в третий раз
постранствовать по белу свету. Я же снова даю вашей милости обещание служить
вам верой и правдой ничуть не хуже, а пожалуй, даже и лучше всех оруженосцев
странствующих рыцарей, сколько их ни было прежде и сколько их ни есть
теперь.
Подивился бакалавр выражениям и оборотам речи Санчо Пансы, ибо хотя он
и прочел первую историю его господина, однако ж никак не мог предполагать,
что Санчо подлинно такой забавный, каким его там изображают; когда же Санчо
вместо: завещание с припиской сказал: завещание с опиской, то бакалавр
поверил всему, что о нем читал, и, укрепившись во мнении, что перед ним один
из самых круглых дураков нашего столетия, подумал, что таких двух
сумасшедших, каковы эти господин и слуга, еще не видывал свет. В конце
концов Дон Кихот и Санчо обнялись и снова стали друзьями, и по совету и с
благословения высокоумного Карраско, на которого они смотрели теперь, как на
оракула, было решено, что отъезд состоится через три дня, в течение каковых
можно успеть запастись всем необходимым в дорогу и подыскать шлем с
забралом, без коего Дон Кихот, по его словам, никак не мог обойтись. Самсон
взялся раздобыть его - он знал, что таковой имеется у его приятеля и что тот
ему не откажет в просьбе, потому что сталь этого шлема не только не сверкала
и не была начищена до блеска, но, напротив, потемнела от ржавчины и плесени.
Проклятиям, коими ключница и племянница осыпали бакалавра, не было конца;
обе женщины рвали на себе волосы, царапали лица и, как заправские
плакальщицы, оплакивали отъезд Дон Кихота, словно то был не отъезд, но
кончина. О цели же, которую преследовал Самсон, уговаривая Дон Кихота еще
раз выступить в поход, будет сказано дальше, - так его подучили священник и
цирюльник, с коими он держал совет до этого.
Коротко говоря, в течение трех дней Дон Кихот и Санчо запаслись всем,
что почитали для себя необходимым; и после того как Санчо успокоил свою
супругу, а Дон Кихот - племянницу и ключницу, однажды под вечер, тайком от
всех, за исключением бакалавра, который вызвался проводить их с полмили,
двинулись они по дороге к Тобосо: Дон Кихот - на добром своем Росинанте, а
Санчо - все на том же осле, причем дорожная сума у Санчо была набита снедью,
а кошелек деньгами, которые Дон Кихот вручил ему на всякий случай. Самсон
обнял Дон Кихота и попросил уведомлять о всех его удачах и неудачах, дабы
он, Самсон, возрадовался неудачам, удачам же, как того, мол, требуют законы
истинной дружбы, опечалился. Дон Кихот обещал; Самсон направил стопы свои в
село, а двое всадников продолжали свой путь по направлению к великому городу
Тобосо.
1 Превосходно (лат.).
в коей рассказывается о том, что произошло с Дон Кихотом по дороге к
сеньоре Дульсинее Тобосской
"Благословен всемогущий аллах!" - восклицает Ахмет Бен-инхали в начале
этой восьмой главы. "Благословен аллах!" - троекратно повторяет он;
произносит же он эти благословения, мол, потому, что Дон Кихот и Санчо давно
уже выехали за деревню и что читатели приятной этой истории могут считать,
что с этого самого мгновения начинаются деяния Дон Кихота и прибаутки его
оруженосца; он советует читателям забыть прежние рыцарские подвиги
хитроумного идальго и приковать внимание к будущим, каковые ныне, по дороге
в Тобосо, начинаются, подобно как прежние начались в полях Монтьеля, и не
так, мол, уж велика просьба автора по сравнению с тем, что он сулит; итак,
он продолжает.
Дон Кихот и Санчо остались вдвоем, и не успел Самсон скрыться из виду,
как Росинант начал ржать, а осел реветь, что было принято обоими, и рыцарем
и оруженосцем, за добрый знак и счастливейшее предзнаменование, хотя, по
правде сказать, стенания и крики осла взяли верх над ржанием клячи, из чего
Санчо вывел заключение, что его счастливая доля превзойдет и оставит далеко
позади счастливую долю его господина; должно думать, что Санчо в сем случае
основывался на своих познаниях в области астрологии, хотя, впрочем, история
об этом умалчивает; известно только, что когда он спотыкался или падал, то
неукоснительно говорил себе, что лучше было бы сидеть дома, ибо от
спотыкания и падения ничего иного, кроме порчи обуви и перелома ребер,
произойти не может; и хотя оруженосец наш умом не отличался, однако ж в сем
случае был довольно близок к истине; Дон Кихот же ему сказал:
- Друг Санчо! Ночь застигла нас в пути, и стало так темно, что мы,
пожалуй, не успеем на рассвете попасть в город Тобосо, который я положил
посетить до того, как отправлюсь на поиски других приключений, и где я
получу благословение и милостивое соизволение несравненной Дульсинеи, а я
полагаю и совершенно уверен, что с таковым соизволением я доведу до
победного конца любое опасное приключение, ибо ничто в этой жизни не придает
странствующим рыцарям такой отваги, как благоволение их дам.
- Я тоже так думаю, - отозвался Санчо, - только сомнительно, чтобы ваша
милость могла с ней побеседовать или же свидеться в таком, к примеру
сказать, месте, где бы вы могли получить от нее благословение, разве через
изгородь скотного двора, через которую я с нею в прошлый раз и виделся,
когда отвозил письмо с вестями о том, как ваша милость дурачится и
безумствует в самом сердце Сьерры Морены.
- Так тебе, Санчо, на том месте, где, или, вернее, через которое ты
виделся с этою прелестью и красотою, что выше всяких похвал, привиделась
изгородь скотного двора? - молвил Дон Кихот. - Нет, то была, верно, галерея,
балкон или, как это называется, портик роскошного королевского дворца.
- Все может быть, - согласился Санчо, - однако ж мне это показалось
изгородью, если только мне не изменяет память.
- Как бы то ни было, едем туда, Санчо, - сказал Дон Кихот, - мне
совершенно все равно, как мне доведется увидеться с нею: через изгородь ли
скотного двора, через окно ли, через щель или же через садовую ограду, ибо
всякий луч солнца ее красоты, достигнувший моих очей, озарит мой разум и
укрепит мой дух, и тогда в целом свете не найдется равных мне по уму и
отваге.
- Сказать по совести, сеньор, - возразил Санчо, - когда я видел это
самое солнце, то бить сеньору Дульсинею Тобосскую, оно было не такое уж
яркое и никаких лучей не посылало, верно, потому, что ее милость, как я вам
уже докладывал, просеивала тогда зерно и густая пыль облаком стояла вокруг
нее и застилала ее лицо.
- Так ты, Санчо, все еще продолжаешь утверждать, думать, верить и
стоять на том, что сеньора Дульсинея просеивала зерно, - спросил Дон Кихот,
- хотя эта работа и занятие нимало не соответствуют тому, что обыкновенно
делают и долженствуют делать особы знатные, созданные и предназначенные для
иных занятий и развлечений, по которым их знатность угадывается на
расстоянии арбалетного выстрела?.. Плохо же ты помнишь, Санчо, те стихи
нашего поэта {1}, в коих он описывает, чем занимались там, в хрустальных
своих чертогах, четыре нимфы: как они вышли из вод любимого Тахо и, усевшись
на зеленой лужайке, принялись расшивать драгоценные ткани, которые, по
словам хитроумного поэта, были сработаны и сотканы из золота, жемчуга и
шелка. И тем же, должно думать, была занята и моя госпожа, когда ты ее
увидел, если только какой-нибудь злой волшебник, завидующий моим подвигам,
не подменил ее,и не преобразил, как и все, что мне доставляет отраду, в
нечто совершенно иное, - я даже боюсь, как в истории моих деяний, будто бы
вышедшей из печати, автор ее, в случае если это враждебный мне кудесник, не
подтасовал событий, не примешал к правде уйму небылиц и не увлекся рассказом
о других происшествиях, к продолжению этой правдивой истории не относящихся.
О зависть, корень неисчислимых зол, червь, подтачивающий добродетель! Всякий
порок, Санчо, таит в себе особое наслаждение, но зависть ничего не таит в
себе, кроме огорчений, ненависти и злобы.
- Я тоже это всегда говорю, - подхватил Санчо, - и сдается мне, что в
этой самой книжке или истории, которая, если верить бакалавру Карраско,
будто бы про нас написана, чести моей, уж верно, достается, словно иному
упрямому борову, который не хочет идти, а ему и справа и слева, как
говорится, наподдают ногами, так что пыль столбом. А между тем, верное
слово, я ни про одного волшебника ничего худого не говорил, да и добра у
меня не так много, чтоб мне можно было завидовать. Правда, я немножко себе
на уме и не прочь иной раз сплутовать, но хоть я и плутоват, да зато
простоват, и простота моя - от природы, а вовсе не напоказ, и когда б у меня
не было ничего за душой, кроме веры, а я всю свою жизнь искренне и твердо
верю в бога и во все, чему учит и во что верует святая римско-католическая
церковь, и являюсь заклятым врагом евреев, то из-за одного этого сочинителям
следовало бы отнестись ко мне снисходительно и в своих писаниях выставить
меня в выгодном свете. А впрочем, пусть себе говорят, что хотят, голышом я
родился, голышом весь свой век прожить ухитрился, и что про меня пишут в
книгах и теперь будут по всему свету трепать мое имя - на это мне наплевать:
пусть говорят все, что им заблагорассудится.
- Это мне приводит на память, Санчо, случай с одним знаменитым поэтом
нашего времени, - сказал Дон Кихот, - он сочинил колкую сатиру на всех
куртизанок, но одну из них не упомянул и не назвал, так что закрадывалось
сомнение, куртизанка она или нет; она же, обнаружив, что не попала в список,