Страница:
стала пенять стихотворцу и спросила, что-де он в ней такое нашел, из-за чего
ее имени не оказалось в перечне, а затем потребовала, чтобы он дополнил
сатиру и приписал что-нибудь о ней, иначе, мол, лучше бы ему на свет не
родиться. Поэт так и сделал и уж расписал ее в лучшем виде, а она осталась
довольна: хоть и бесславная, а все-таки, мол, слава. И еще здесь уместно
вспомнить рассказ о пастухе, который поджег и спалил знаменитый храм Дианы,
почитавшийся за одно из семи чудес света, единственно для того, чтобы
сохранить имя свое для потомков, и хотя было поведено не упоминать и не
называть его имени ни устно, ни письменно, дабы цели своей он не достигнул,
все же стало известно, что звали его Герострат. Еще сюда подходит то, что
произошло между великим императором Карлом Пятым и одним римским дворянином.
Император пожелал увидеть знаменитый храм Ротонду {2}, который в древние
времена именовался храмом всех богов, а ныне с большим правом именуется
храмом всех святых, и среди прочих зданий, воздвигнутых римскими язычниками,
он особенно хорошо сохранился и особенно наглядно свидетельствует о том, что
у его строителей был вкус ко всему пышному и величественному: по форме он
напоминает половинку апельсина, велик он необычайно и весьма светел, хотя
свет проникает в него через одно-единственное окно, или, вернее, через
круглое отверстие на самом верху, и вот через него-то император и смотрел на
здание, а рядом с ним стоял некий римский дворянин и пояснял красоты и
тонкости громадного этого сооружения и достопримечательной его архитектуры.
Когда же они от упомянутого отверстия отошли, дворянин сказал императору:
"Ваше императорское величество! У меня тысячу раз являлось желание обнять
ваше величество и броситься вместе с вами вниз, дабы оставить по себе в мире
вечную память". - "Благодарю вас, - отвечал император, - за то, что вы столь
дурное желание не исполнили, и впредь вам уже не представится случай
испытывать вашу верность, ибо я повелеваю вам ни о чем со мною больше не
говорить и не бывать там, где буду бывать я". И вслед за тем он щедро его
наградил. Я хочу этим сказать, Санчо, что желание прославиться сильно в нас
до невероятия. Что, по-твоему, принудило Горация {3} в полном вооружении
броситься с моста в глубину Тибра? Что принудило Муция {4} сжечь себе руку?
Что побудило Курция {5} кинуться в бездонную огненную пропасть, разверзшуюся
посреди Рима? Что подвигнуло Юлия Цезаря наперекор всевозможным дурным
предзнаменованиям перейти Рубикон? А если обратиться к примерам более
современным, то что принудило доблестных испанцев, предводителем которых был
обходительнейший Кортес {6}, затопить в Новом Свете свои корабли и остаться
на пустынном бреге? Все эти и прочие великие и разнообразные подвиги были,
есть и будут деяниями славы, слава же представляется смертным как своего
рода бессмертие, и они чают ее как достойной награды за свои славные
подвиги, хотя, впрочем, нам, христианам-католикам и странствующим рыцарям,
надлежит более радеть о славе будущего века там, в небесных эфирных
пространствах, ибо это слава вечная, нежели о той суетной славе, которую
возможно стяжать в земном и преходящем веке и которая, как бы долго она ни
длилась, непременно окончится вместе с дольним миром, коего конец
предуказан, - вот почему, Санчо, дела наши не должны выходить за пределы,
положенные христианскою верою, которую мы исповедуем. Наш долг в лице
великанов сокрушать гордыню, зависть побеждать великодушием и
добросердечием, гнев - невозмутимостью и спокойствием душевным, чревоугодие
и сонливость - малоядением и многободрствованием, любострастие и
похотливость - верностью, которую мы храним по отношению к тем, кого мы
избрали владычицами наших помыслов, леность же - скитаниями по всем странам
света в поисках случаев, благодаря которым мы можем стать и подлинно
становимся не только христианами, но и славными рыцарями. Вот каковы, Санчо,
средства заслужить наивысшие похвалы, которые всегда несет с собой добрая
слава.
- Все, что ваша милость мне сейчас растолковала, я очень даже хорошо
понял, - объявил Санчо, - однако ж, со всем тем, я бы хотел, чтобы вы, ваша
милость, посеяли во мне одно сомнение.
- Ты хочешь сказать рассеял, Санчо, - поправил его Дон Кихот. -
Пожалуй, говори, я тебе отвечу, как сумею.
- Скажите мне, сеньор - продолжал Санчо, - все эти Июлии, - или как их
там: Августы, что ли? - и все эти смельчаки рыцари, которых вы называли и
которые уже давно померли, где они сейчас?
- Язычники, без сомнения, в аду, - отвечал Дон Кихот, - христиане же,
если только они были добрыми христианами, или в чистилище, или в раю.
- Хорошо, - сказал Санчо, - а теперь мне вот что еще любопытно знать:
горят ли перед гробницами, где покоятся останки этих распресеньоров,
серебряные лампады и украшены ли стены их часовен костылями, саванами,
прядями волос, восковыми ногами и глазами? А если нет, так чем же они
украшены?
На это Дон Кихот ответил так:
- Усыпальницы язычников большею частью представляли собою великолепные
храмы: прах Юлия Цезаря был замурован в невероятной величины каменной
пирамиде, которую теперь называют в Риме Иглой святого Петра {7}; императору
Адриану служит гробницею целый замок величиною с добрую деревню, - прежде он
назывался Moles Hadriani {8}, а теперь это замок святого Ангела в Риме;
царица Артемисия похоронила своего супруга Мавзола {9} в усыпальнице,
почитавшейся за одно из семи чудес света, но ни одна из этих гробниц, равно
как и все прочие, воздвигнутые язычниками, не была украшена ни саванами, ни
какими-либо другими дарами и эмблемами, которые показывали бы, что здесь
покоятся святые.
- Я к тому и вел, - молвил Санчо. - А теперь скажите, что доблестнее:
воскресить мертвого или же убить великана?
- Ответ напрашивается сам собой, - отвечал Дон Кихот, - доблестнее
воскресить мертвого.
- Вот я вас и поймал, - подхватил Санчо. - Стало быть, тот, кто
воскрешает мертвых, возвращает зрение слепым, выпрямляет хромых и исцеляет
недужных, тот, перед чьей гробницей горят лампады и у кого в часовне полно
молящихся, которые поклоняются его мощам, тот, стало быть, заслужил и в этом
и в будущем веке получше славу, нежели какую оставили и оставляют по себе
все языческие императоры и странствующие рыцари, сколько их ни было на
свете.
- Я с этим вполне согласен, - сказал Дон Кихот.
- Значит, такова слава, благодатная сила и, как это еще говорят,
прерогатива тела и мощей святого, - продолжал Санчо, - что с дозволения и
одобрения святой нашей матери-церкви в часовне у него и лампады, и свечи, и
саваны, и костыли, и картины, и пряди волос, и глаза, и ноги, - и все это
для усиления набожности и для упрочения христианской его славы. Короли на
своих плечах переносят тело, то есть мощи, святого, лобызают кусочки его
костей, украшают и обогащают ими свои молельни и наиболее чтимые алтари.
- Какой же вывод из всего тобою сказанного, Санчо? - спросил Дон Кихот.
- Вывод такой, - отвечал Санчо, - что нам с вами надобно сделаться
святыми, тогда мы скорей достигнем доброй славы, к которой мы так стремимся.
И знаете что, сеньор: вчера, не то третьего дня (одним словом, на днях)
причислили к лику святых двух босых монашков, и вот теперь за великое
почитается счастье приложиться или прикоснуться к железным цепям, коими они
ради умерщвления плоти препоясывались, и нынче цепи эти, сколько мне
известно, в большем почете, нежели Роландов меч, что хранится в арсенале
короля, богохранимого нашего государя. Так что, сеньор, лучше быть смиренным
монашком какого ни на есть ордена, нежели храбрым, да еще и странствующим
рыцарем, и ежели раз двадцать хлестнуть себя бичом, то это лучше до бога
доходит, нежели двадцать тысяч раз хватить копьем все равно кого: великана,
чудовище или же андриака.
- Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - но не все же могут быть
монахами, да и пути, по которым господь приводит верных в рай, суть
многоразличны. Рыцарство - тот же монашеский орден: среди рыцарей есть
святые, вечного сподобившиеся блаженства.
- Так, - молвил Санчо, - но только я слыхал, будто в раю больше
монахов, нежели рыцарей.
- Это объясняется тем, что иноков вообще больше, нежели рыцарей, -
сказал Дон Кихот.
- Странствующих тоже много, - возразил Санчо.
- Много, - подтвердил Дон Кихот, - однако ж немногие достойны
именоваться рыцарями.
В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий день,
без каких-либо внимания достойных происшествий, что весьма Дон Кихота
опечалило. Наконец, на другой день к вечеру, их взорам открылся великий
город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо же духом пал,
ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не видел,
как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в
волнении: один - оттого, что стремился ее увидеть, а другой - оттого, что ни
разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда
сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не вступать в
город до наступления ночи, и временно они расположились в дубраве близ
Тобосо, а когда положенный срок пришел, то вступили в город, и тут с ними
случилось то, что непременно должно было случиться.
1 ...стихи нашего поэта... - Имеется в виду Гарсиласо де ла Вега.
2 Ротонда. - Римский Пантеон, храм Юпитера, который служит ныне местом
погребения знаменитых людей и королей Италии.
3 Гораций. - Имеется в виду Гораций Коклес, который с отрядом римлян
защищал мост через Тибр во время войны Рима с Порсеной и оказался отрезанным
от римского войска.
4 Муций. - В то время, когда Рим был осажден этрусским царем Порсеной,
римский юноша Кай Муций отправился с разрешения сената во вражеский стан с
целью убить Порсену, но по ошибке убил одного из военачальников. Взятый в
плен, он упорно отказывался отвечать на вопросы. Порсена угрожал ему пыткой
огнем, но отважный юноша, положив руку на жаровню, заявил, что пытки не
страшны тому, кто любит славу.
5 Курций. - Согласно преданию, в 362 г. до н.э. под римским форумом
внезапно разверзлась земля. Жрецы заявили, что пропасть сомкнется лишь в том
случае, если Рим пожертвует лучшим, что у него есть. Юноша Марк Курций
отважно бросился на коне, в полном снаряжении, в эту пропасть, и она
сомкнулась над ним.
6 Кортес. - Знаменитый испанский конкистадор (завоеватель) Эрнандо
Кортес (1485-1547), покоритель Мексики. Дон Кихот намекает на следующий
эпизод: Кортес, высадившись на берег открытой им земли, наткнулся на отказ
экипажа своих кораблей следовать за ним дальше. Тогда он приказал потопить
корабли, чтобы отрезать своим спутникам путь к отступлению.
"Обходительнейшим" Кортес назван, вероятно, потому что слово "кортес"
по-испански означает: вежливый, учтивый, обходительный.
7 Игла святого Петра - обелиск, перевезенный из Египта в Рим по
повелению императора Калигулы (37-41 н.э.) и установленный напротив собора
св. Петра. Слова Дон Кихота о том, что в нем находится прах Юлия Цезаря, -
легенда.
8 Адрианова громада (лат.).
9 Мавзол - царь Карий (IV в. до н.э.), в память которого его жена
Артемисия воздвигла пышную гробницу - "Мавзолей".
в коей рассказывается о том, что из нее будет видно
В самую глухую полночь {1}, а может быть, и не в самую, Дон Кихот и
Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная тишина царила в городке,
оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без задних ног. Ночь
выдалась довольно светлая, однако же Санчо предпочел бы, чтоб она была
темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его тупоумия. Во
всем городе слышался только собачий лай, несносный для ушей Дон Кихота и
действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел, хрюкали
свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие голоса
казались еще громче, каковое обстоятельство влюбленный рыцарь почел за
дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
- Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец Дульсинеи, - может
статься, она уже пробудилась.
- Кой черт во дворец, когда я виделся с ее величеством в маленьком
домишке? - воскликнул Санчо.
- Должно полагать, - заметил Дон Кихот, - что на ту пору она вместе со
своими придворными дамами удалилась в малые покои своего замка, как это
принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
- Сеньор! - сказал Санчо. - Уж коли ваша милость назло мне желает,
чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в такой
час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить, чтобы нас
услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим. Что мы,
по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые во
всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки
впускают?
- Лиха беда - отыскать замок, - возразил Дон Кихот, - а там я тебе
скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или я плохо
вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи.
- Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, - подхватил Санчо, -
может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами и ощупаю
собственными руками, все-таки я поверю в него не больше, чем тому, что
сейчас белый день.
Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную
к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что
это не замок, а собор. И тогда он сказал:
- Мы наткнулись на церковь, Санчо.
- Уж я вижу, - отозвался Санчо. - И дай-то бог, чтобы мы не наткнулись
на нашу могилу, а то ведь это примета неважная - в такое время скитаться по
кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я вашей милости
сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
- Побойся ты бога, глупец! - воскликнул Дон Кихот. - Где ты видел,
чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках?
- Сеньор! - возразил Санчо. - В каждой стране свой обычай: видно,
здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания в переулках, а
потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам
и переулкам, - может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь на
этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял.
- Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, -
сказал Дон Кихот, - не будем кипятиться и не будем терять последний разум.
- Постараюсь держать себя в руках, - объявил Санчо, - но только какое
же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного раза
на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в полночь, когда вы
сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно, тысячу
раз видели?
- Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, - сказал Дон Кихот. - Послушай,
еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я никогда не видел несравненную
Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что я влюбился в нее только по
слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее и уме?
- Теперь я все понял, - молвил Санчо, - и должен признаться: коли ваша
милость никогда ее не видала, то я и подавно.
- Не может этого быть, - возразил Дон Кихот, - по крайней мере, ты сам
мне говорил, что видел, как она просеивала зерно, и привез мне ответ на
письмо, которое я посылал ей с тобой.
- На это вы особенно не напирайте, сеньор, - объявил Санчо, - потому
надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по слухам, и какая она
из себя, сеньора Дульсинея, это мне так же легко сказать, как попасть
пальцем в небо.
- Санчо, Санчо! - молвил Дон Кихот. - Иногда и пошутить можно, а иногда
всякая шутка становится нехорошей и неуместной. И если я сказал, что никогда
не виделся и не беседовал с владычицей моей души, то это не значит, что и ты
должен говорить, будто никогда не беседовал с ней и не виделся, - ты же сам
знаешь, что это не так.
В то время как они вели этот разговор, навстречу им, ведя двух мулов,
шел какой-то человек, и по скрежету плуга, тащившегося по земле, Дон Кихот и
Санчо заключили, что это хлебопашец, который встал до свету и теперь
отправляется на свое поле, и так оно и было на самом деле. Хлебопашец шел и
пел песню:
Худо вам пришлось, французы {2},
На охоте в Ронсевале.
- Пусть меня уложат на месте, - послушав его, сказал Дон Кихот, - если
нынче же с нами не случится чего-нибудь доброго. Слышишь, что поет этот
селянин?
- Слышать-то я слышу, - отвечал Санчо, - но только какое отношение
имеет к нашим поискам ронсевальская охота? С таким же успехом он мог бы петь
и про Калаиноса {3}, - от этого в нашем деле ничего доброго и ничего худого
произойти не может.
Тем временем хлебопашец приблизился, и Дон Кихот окликнул его:
- Бог в помощь, любезный друг! Не можете ли вы мне сказать, где здесь
дворец несравненной принцессы доньи Дульсинеи Тобосской?
- Сеньор! - отвечал парень. - Я нездешний, я тут всего несколько дней,
нанялся на полевые работы к одному богатому землевладельцу, а вот в доме
напротив живут священник и пономарь; кто-нибудь из них, а то и оба дадут вам
справку насчет этой принцессы, потому у них записаны все жители Тобосо, хотя
мне сдается, что во всем Тобосо ни одной принцессы не сыщешь. Барынь,
правда, много, да еще и важных: ведь у себя дома все принцессы.
- Так вот, друг мой, - подхватил Дон Кихот, - среди них и должна быть
та, про которую я спрашиваю.
- Все может быть, - молвил парень, - а затем прощайте, уже светает.
И, не дожидаясь дальнейших расспросов, он погнал своих мулов. Санчо,
видя, что его господин озадачен и весьма недоволен, сказал:
- Сеньор! Вот уж и день настает, - нехорошо, если солнце застигнет нас
на улице, лучше было бы нам выехать из города: вы, ваша милость, укрылись бы
в ближнем лесу, а я деньком возвращусь в город и стану шарить по всем
закоулкам, пока не найду не то дом, не то замок, не то дворец моей госпожи,
и уж это особая будет неудача, коли я его не найду, а коли найду, так я
поговорю с ее милостью и скажу, где и в каком расположении духа ваша милость
дожидается повеления ее и указания, как бы это свидеться с нею, не повредив
ее чести и доброму имени.
- Ты ухитрился, Санчо, замкнуть множество мыслей в круг небольшого
количества слов, - заметил Дон Кихот. - Я с превеликою охотою принимаю твой
совет и горю желанием последовать ему. Итак, сын мой, поедем в лес, и там я
и побуду, ты же, как обещал, возвратишься в город, разыщешь мою госпожу,
повидаешься и побеседуешь с нею, а при ее уме и любезности нам
сверхъестественных милостей от нее ожидать должно.
Санчо, дабы не всплыл обман с мнимым ответом Дульсинеи, который он
якобы доставил в Сьерру Морену, жаждал увезти из Тобосо своего господина и
потому постарался ускорить отъезд, каковой и в самом деле последовал весьма
скоро, и вот в двух милях от городка сыскали они лес, или, вернее, рощу, где
Дон Кихот и остался на то время, пока Санчо съездит в город поговорить с
Дульсинеей, - с посланцем же нашим произошли дорогою события, требующие
особого внимания и особого доверия.
1 В самую глухую полночь... - строка из романса о графе Кларосе.
2 Худо вам пришлось, французы... - начальные стихи одного из
популярнейших испанских романсов на тему о битве в Ронсевальском ущелье. (На
русский язык романс был переведен Карамзиным в 1789 г.).
3 ...петь и про Калаиноса... - В романсе о Калаиносе рассказывается,
что мавр Калаинос отправился, по настоянию своей возлюбленной, во Францию,
чтобы преподнести ей в приданое головы троих из Двенадцати Пэров Франции.
Ему удалось победить Балдуина, но сам он погиб от руки Роланда.
в коей рассказывается о том, как ловко удалось Санчо околдовать
Дульсинею, а равно и о других событиях, столь же смешных, сколь и подлинных
Автор великой этой истории, подойдя к рассказу о том, что в этой главе
рассказывается, говорит, что, боясь потерять доверие читателей, он предпочел
бы обойти это молчанием, ибо сумасбродства Дон-Кихотовы достигают здесь
пределов невероятных и даже на два арбалетных выстрела оказываются впереди
величайших из всех сумасбродств на свете. В конце концов со страхом и
трепетом он все же описал их так, как они имели место в действительности,
ничего не прибавив от себя и ни единой крупицы правды не убавив и не обращая
внимания на то, что этак его могут обвинить во лжи; и в сем случае он прав,
оттого что истина иной раз истончается, но никогда не рвется и всегда
оказывается поверх лжи, как масло поверх воды. Итак, продолжая свою историю,
он говорит, что как скоро Дон Кихот укрылся не то в роще, не то в дубраве,
не то в лесу, близ великого Тобосо, то велел Санчо возвратиться в город и не
показываться ему на глаза, пока тот не переговорит от его имени с его
госпожою и не добьется милостивого ее согласия повидаться с преданным ей
рыцарем и благословить его, дабы на будущее время он мог ожидать
наисчастливейшего исхода всех своих битв и трудных начинаний. Санчо обещал
исполнить все, что ему повелено, и привезти столь же благоприятный ответ,
как и в прошлый раз.
- Поезжай же, сын мой, - молвил Дон Кихот, - и не смущайся, когда
предстанешь пред светозарною красотою, к которой я посылаю тебя. О
блаженнейший из всех оруженосцев на свете! Напряги свою память, и да не
изгладится из нее, как моя госпожа тебя примет: изменится ли в лице, пока ты
будешь излагать ей мою просьбу; встревожится ли и смутится, услышав мое имя;
откинется ли на подушки в случае, если она сообразно с высоким своим
положением будет восседать на богато убранном возвышении; если же примет
тебя стоя, то понаблюдай, не будет ли переступать с ноги на ногу; не
повторит ли свой ответ дважды или трижды; не превратится ли из ласковой в
суровую или же, напротив того, из угрюмой в приветливую; поднимет ли руку,
чтобы поправить волосы, хотя бы они и были у нее в полном порядке; одним
словом, сын мой, наблюдай за всеми действиями ее и движениями, ибо если ты
изложишь мне все в точности, то я угадаю, какие в глубине души питает она ко
мне чувства; должно тебе знать, Санчо, если только ты этого еще не знаешь,
что действия и внешние движения влюбленных, когда речь идет об их сердечных
делах, являют собою самых верных гонцов, которые доставляют вести о том, что
происходит в тайниках их души. Итак, друг мой, да будет звезда твоя
счастливее моей, поезжай же и добейся больших успехов, нежели каких я в
горестном моем одиночестве, снедаемый тревогою, могу ожидать.
- Ну, я поеду и скоро вернусь, - объявил Санчо, - а вы, государь мой,
постарайтесь расширить ваше сердечко, а то оно сейчас, уж верно, не больше
орешка, и вспомните, как это говорится: храброе сердце злую судьбу ломает, а
бодливой корове бог рог не дает, и еще говорят: никогда не знаешь, где
найдешь, где потеряешь. Говорю я это к тому, что ночью мы так и не нашли ни
дворцов, ни замков моей госпожи, зато теперь, среди бела дня, я думаю, что
как раз совсем невзначай я их и найду, и дайте мне только найти, а уж
поговорю я с ней - лучше не надо.
- Право, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты всегда необыкновенно удачно
вставляешь свои пословицы, дай бог и мне такую же удачу в моих предприятиях.
При этих словах Санчо поворотил и погнал своего серого, а Дон Кихот,
верхом на коне, вдев ноги в стремена и опершись на копье, предался грустным
и неясным мечтаниям; и тут мы его и оставим и последуем за Санчо Пансою,
который, покидая своего господина, также пребывал в смятении и задумчивости,
- настолько, что как скоро он выехал из лесу, то, оглянувшись и
удостоверившись, что Дон Кихота не видно, спрыгнул с осла, уселся под
деревом и заговорил сам с собой:
- Скажите-ка, брат Санчо, куда это милость ваша изволит путь держать?
Может статься, вы потеряли осла и теперь его ищете? - Разумеется, что нет. -
Так куда ж вы едете? - Я еду не более не менее как к принцессе, а принцесса
эта есть солнце красоты и все небо вместе взятое. - А где же, Санчо, все
это, по-вашему, находится? - Где? В великом городе Тобосо. - Добро! А кто
вас туда послал?- Меня послал доблестный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, тот
самый, который выпрямляет кривду, кормит жаждущих и поит голодных. - Очень
хорошо. А вы знаете, Санчо, где она живет? - Мой господин говорит, что она
живет не то в королевском дворце, не то в пышном замке. - А вы ее
когда-нибудь видели? - Нет, ни я, ни мой господин ни разу ее не видали. - А
не кажется ли вам, что когда жители Тобосо прослышат, что вы явились сюда
для того, чтобы сманивать их принцесс и беспокоить их дам, то с их стороны
будет вполне благоразумно и справедливо, ежели они сбегутся, отлупят вас
палками и не оставят живого места? - Признаться сказать, они будут
совершенно правы, если только не примут в рассуждение, что я посланец, а
коли так, то
Вы - посол, мой друг любезный {1},
Значит, нет на вас вины.
- Не полагайтесь на это, Санчо, - ламанчцы столь же раздражительны,
сколь и честны, и терпеть не могут, когда их затрагивают. Крест истинный:
коли выведут они вас на чистую воду, то вам худо придется. - Отвяжись,
сатана! Наше место свято! И что это меня понесла нелегкая, ради чужого
удовольствия, за птичьим молоком? Искать Дульсинею в Тобосо - ведь это все
равно, что в Равенне искать Марию или же бакалавра в Саламанке. Лукавый,
лукавый впутал меня в это дело - не кто другой!
Вот как рассуждал сам с собой Санчо; вывод же он сделал из этого
ее имени не оказалось в перечне, а затем потребовала, чтобы он дополнил
сатиру и приписал что-нибудь о ней, иначе, мол, лучше бы ему на свет не
родиться. Поэт так и сделал и уж расписал ее в лучшем виде, а она осталась
довольна: хоть и бесславная, а все-таки, мол, слава. И еще здесь уместно
вспомнить рассказ о пастухе, который поджег и спалил знаменитый храм Дианы,
почитавшийся за одно из семи чудес света, единственно для того, чтобы
сохранить имя свое для потомков, и хотя было поведено не упоминать и не
называть его имени ни устно, ни письменно, дабы цели своей он не достигнул,
все же стало известно, что звали его Герострат. Еще сюда подходит то, что
произошло между великим императором Карлом Пятым и одним римским дворянином.
Император пожелал увидеть знаменитый храм Ротонду {2}, который в древние
времена именовался храмом всех богов, а ныне с большим правом именуется
храмом всех святых, и среди прочих зданий, воздвигнутых римскими язычниками,
он особенно хорошо сохранился и особенно наглядно свидетельствует о том, что
у его строителей был вкус ко всему пышному и величественному: по форме он
напоминает половинку апельсина, велик он необычайно и весьма светел, хотя
свет проникает в него через одно-единственное окно, или, вернее, через
круглое отверстие на самом верху, и вот через него-то император и смотрел на
здание, а рядом с ним стоял некий римский дворянин и пояснял красоты и
тонкости громадного этого сооружения и достопримечательной его архитектуры.
Когда же они от упомянутого отверстия отошли, дворянин сказал императору:
"Ваше императорское величество! У меня тысячу раз являлось желание обнять
ваше величество и броситься вместе с вами вниз, дабы оставить по себе в мире
вечную память". - "Благодарю вас, - отвечал император, - за то, что вы столь
дурное желание не исполнили, и впредь вам уже не представится случай
испытывать вашу верность, ибо я повелеваю вам ни о чем со мною больше не
говорить и не бывать там, где буду бывать я". И вслед за тем он щедро его
наградил. Я хочу этим сказать, Санчо, что желание прославиться сильно в нас
до невероятия. Что, по-твоему, принудило Горация {3} в полном вооружении
броситься с моста в глубину Тибра? Что принудило Муция {4} сжечь себе руку?
Что побудило Курция {5} кинуться в бездонную огненную пропасть, разверзшуюся
посреди Рима? Что подвигнуло Юлия Цезаря наперекор всевозможным дурным
предзнаменованиям перейти Рубикон? А если обратиться к примерам более
современным, то что принудило доблестных испанцев, предводителем которых был
обходительнейший Кортес {6}, затопить в Новом Свете свои корабли и остаться
на пустынном бреге? Все эти и прочие великие и разнообразные подвиги были,
есть и будут деяниями славы, слава же представляется смертным как своего
рода бессмертие, и они чают ее как достойной награды за свои славные
подвиги, хотя, впрочем, нам, христианам-католикам и странствующим рыцарям,
надлежит более радеть о славе будущего века там, в небесных эфирных
пространствах, ибо это слава вечная, нежели о той суетной славе, которую
возможно стяжать в земном и преходящем веке и которая, как бы долго она ни
длилась, непременно окончится вместе с дольним миром, коего конец
предуказан, - вот почему, Санчо, дела наши не должны выходить за пределы,
положенные христианскою верою, которую мы исповедуем. Наш долг в лице
великанов сокрушать гордыню, зависть побеждать великодушием и
добросердечием, гнев - невозмутимостью и спокойствием душевным, чревоугодие
и сонливость - малоядением и многободрствованием, любострастие и
похотливость - верностью, которую мы храним по отношению к тем, кого мы
избрали владычицами наших помыслов, леность же - скитаниями по всем странам
света в поисках случаев, благодаря которым мы можем стать и подлинно
становимся не только христианами, но и славными рыцарями. Вот каковы, Санчо,
средства заслужить наивысшие похвалы, которые всегда несет с собой добрая
слава.
- Все, что ваша милость мне сейчас растолковала, я очень даже хорошо
понял, - объявил Санчо, - однако ж, со всем тем, я бы хотел, чтобы вы, ваша
милость, посеяли во мне одно сомнение.
- Ты хочешь сказать рассеял, Санчо, - поправил его Дон Кихот. -
Пожалуй, говори, я тебе отвечу, как сумею.
- Скажите мне, сеньор - продолжал Санчо, - все эти Июлии, - или как их
там: Августы, что ли? - и все эти смельчаки рыцари, которых вы называли и
которые уже давно померли, где они сейчас?
- Язычники, без сомнения, в аду, - отвечал Дон Кихот, - христиане же,
если только они были добрыми христианами, или в чистилище, или в раю.
- Хорошо, - сказал Санчо, - а теперь мне вот что еще любопытно знать:
горят ли перед гробницами, где покоятся останки этих распресеньоров,
серебряные лампады и украшены ли стены их часовен костылями, саванами,
прядями волос, восковыми ногами и глазами? А если нет, так чем же они
украшены?
На это Дон Кихот ответил так:
- Усыпальницы язычников большею частью представляли собою великолепные
храмы: прах Юлия Цезаря был замурован в невероятной величины каменной
пирамиде, которую теперь называют в Риме Иглой святого Петра {7}; императору
Адриану служит гробницею целый замок величиною с добрую деревню, - прежде он
назывался Moles Hadriani {8}, а теперь это замок святого Ангела в Риме;
царица Артемисия похоронила своего супруга Мавзола {9} в усыпальнице,
почитавшейся за одно из семи чудес света, но ни одна из этих гробниц, равно
как и все прочие, воздвигнутые язычниками, не была украшена ни саванами, ни
какими-либо другими дарами и эмблемами, которые показывали бы, что здесь
покоятся святые.
- Я к тому и вел, - молвил Санчо. - А теперь скажите, что доблестнее:
воскресить мертвого или же убить великана?
- Ответ напрашивается сам собой, - отвечал Дон Кихот, - доблестнее
воскресить мертвого.
- Вот я вас и поймал, - подхватил Санчо. - Стало быть, тот, кто
воскрешает мертвых, возвращает зрение слепым, выпрямляет хромых и исцеляет
недужных, тот, перед чьей гробницей горят лампады и у кого в часовне полно
молящихся, которые поклоняются его мощам, тот, стало быть, заслужил и в этом
и в будущем веке получше славу, нежели какую оставили и оставляют по себе
все языческие императоры и странствующие рыцари, сколько их ни было на
свете.
- Я с этим вполне согласен, - сказал Дон Кихот.
- Значит, такова слава, благодатная сила и, как это еще говорят,
прерогатива тела и мощей святого, - продолжал Санчо, - что с дозволения и
одобрения святой нашей матери-церкви в часовне у него и лампады, и свечи, и
саваны, и костыли, и картины, и пряди волос, и глаза, и ноги, - и все это
для усиления набожности и для упрочения христианской его славы. Короли на
своих плечах переносят тело, то есть мощи, святого, лобызают кусочки его
костей, украшают и обогащают ими свои молельни и наиболее чтимые алтари.
- Какой же вывод из всего тобою сказанного, Санчо? - спросил Дон Кихот.
- Вывод такой, - отвечал Санчо, - что нам с вами надобно сделаться
святыми, тогда мы скорей достигнем доброй славы, к которой мы так стремимся.
И знаете что, сеньор: вчера, не то третьего дня (одним словом, на днях)
причислили к лику святых двух босых монашков, и вот теперь за великое
почитается счастье приложиться или прикоснуться к железным цепям, коими они
ради умерщвления плоти препоясывались, и нынче цепи эти, сколько мне
известно, в большем почете, нежели Роландов меч, что хранится в арсенале
короля, богохранимого нашего государя. Так что, сеньор, лучше быть смиренным
монашком какого ни на есть ордена, нежели храбрым, да еще и странствующим
рыцарем, и ежели раз двадцать хлестнуть себя бичом, то это лучше до бога
доходит, нежели двадцать тысяч раз хватить копьем все равно кого: великана,
чудовище или же андриака.
- Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - но не все же могут быть
монахами, да и пути, по которым господь приводит верных в рай, суть
многоразличны. Рыцарство - тот же монашеский орден: среди рыцарей есть
святые, вечного сподобившиеся блаженства.
- Так, - молвил Санчо, - но только я слыхал, будто в раю больше
монахов, нежели рыцарей.
- Это объясняется тем, что иноков вообще больше, нежели рыцарей, -
сказал Дон Кихот.
- Странствующих тоже много, - возразил Санчо.
- Много, - подтвердил Дон Кихот, - однако ж немногие достойны
именоваться рыцарями.
В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий день,
без каких-либо внимания достойных происшествий, что весьма Дон Кихота
опечалило. Наконец, на другой день к вечеру, их взорам открылся великий
город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо же духом пал,
ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не видел,
как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в
волнении: один - оттого, что стремился ее увидеть, а другой - оттого, что ни
разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда
сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не вступать в
город до наступления ночи, и временно они расположились в дубраве близ
Тобосо, а когда положенный срок пришел, то вступили в город, и тут с ними
случилось то, что непременно должно было случиться.
1 ...стихи нашего поэта... - Имеется в виду Гарсиласо де ла Вега.
2 Ротонда. - Римский Пантеон, храм Юпитера, который служит ныне местом
погребения знаменитых людей и королей Италии.
3 Гораций. - Имеется в виду Гораций Коклес, который с отрядом римлян
защищал мост через Тибр во время войны Рима с Порсеной и оказался отрезанным
от римского войска.
4 Муций. - В то время, когда Рим был осажден этрусским царем Порсеной,
римский юноша Кай Муций отправился с разрешения сената во вражеский стан с
целью убить Порсену, но по ошибке убил одного из военачальников. Взятый в
плен, он упорно отказывался отвечать на вопросы. Порсена угрожал ему пыткой
огнем, но отважный юноша, положив руку на жаровню, заявил, что пытки не
страшны тому, кто любит славу.
5 Курций. - Согласно преданию, в 362 г. до н.э. под римским форумом
внезапно разверзлась земля. Жрецы заявили, что пропасть сомкнется лишь в том
случае, если Рим пожертвует лучшим, что у него есть. Юноша Марк Курций
отважно бросился на коне, в полном снаряжении, в эту пропасть, и она
сомкнулась над ним.
6 Кортес. - Знаменитый испанский конкистадор (завоеватель) Эрнандо
Кортес (1485-1547), покоритель Мексики. Дон Кихот намекает на следующий
эпизод: Кортес, высадившись на берег открытой им земли, наткнулся на отказ
экипажа своих кораблей следовать за ним дальше. Тогда он приказал потопить
корабли, чтобы отрезать своим спутникам путь к отступлению.
"Обходительнейшим" Кортес назван, вероятно, потому что слово "кортес"
по-испански означает: вежливый, учтивый, обходительный.
7 Игла святого Петра - обелиск, перевезенный из Египта в Рим по
повелению императора Калигулы (37-41 н.э.) и установленный напротив собора
св. Петра. Слова Дон Кихота о том, что в нем находится прах Юлия Цезаря, -
легенда.
8 Адрианова громада (лат.).
9 Мавзол - царь Карий (IV в. до н.э.), в память которого его жена
Артемисия воздвигла пышную гробницу - "Мавзолей".
в коей рассказывается о том, что из нее будет видно
В самую глухую полночь {1}, а может быть, и не в самую, Дон Кихот и
Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная тишина царила в городке,
оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без задних ног. Ночь
выдалась довольно светлая, однако же Санчо предпочел бы, чтоб она была
темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его тупоумия. Во
всем городе слышался только собачий лай, несносный для ушей Дон Кихота и
действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел, хрюкали
свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие голоса
казались еще громче, каковое обстоятельство влюбленный рыцарь почел за
дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
- Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец Дульсинеи, - может
статься, она уже пробудилась.
- Кой черт во дворец, когда я виделся с ее величеством в маленьком
домишке? - воскликнул Санчо.
- Должно полагать, - заметил Дон Кихот, - что на ту пору она вместе со
своими придворными дамами удалилась в малые покои своего замка, как это
принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
- Сеньор! - сказал Санчо. - Уж коли ваша милость назло мне желает,
чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в такой
час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить, чтобы нас
услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим. Что мы,
по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые во
всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки
впускают?
- Лиха беда - отыскать замок, - возразил Дон Кихот, - а там я тебе
скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или я плохо
вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи.
- Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, - подхватил Санчо, -
может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами и ощупаю
собственными руками, все-таки я поверю в него не больше, чем тому, что
сейчас белый день.
Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную
к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только уразумел он, что
это не замок, а собор. И тогда он сказал:
- Мы наткнулись на церковь, Санчо.
- Уж я вижу, - отозвался Санчо. - И дай-то бог, чтобы мы не наткнулись
на нашу могилу, а то ведь это примета неважная - в такое время скитаться по
кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я вашей милости
сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
- Побойся ты бога, глупец! - воскликнул Дон Кихот. - Где ты видел,
чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках?
- Сеньор! - возразил Санчо. - В каждой стране свой обычай: видно,
здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания в переулках, а
потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам
и переулкам, - может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь на
этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял.
- Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, -
сказал Дон Кихот, - не будем кипятиться и не будем терять последний разум.
- Постараюсь держать себя в руках, - объявил Санчо, - но только какое
же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного раза
на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в полночь, когда вы
сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно, тысячу
раз видели?
- Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, - сказал Дон Кихот. - Послушай,
еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я никогда не видел несравненную
Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что я влюбился в нее только по
слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее и уме?
- Теперь я все понял, - молвил Санчо, - и должен признаться: коли ваша
милость никогда ее не видала, то я и подавно.
- Не может этого быть, - возразил Дон Кихот, - по крайней мере, ты сам
мне говорил, что видел, как она просеивала зерно, и привез мне ответ на
письмо, которое я посылал ей с тобой.
- На это вы особенно не напирайте, сеньор, - объявил Санчо, - потому
надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по слухам, и какая она
из себя, сеньора Дульсинея, это мне так же легко сказать, как попасть
пальцем в небо.
- Санчо, Санчо! - молвил Дон Кихот. - Иногда и пошутить можно, а иногда
всякая шутка становится нехорошей и неуместной. И если я сказал, что никогда
не виделся и не беседовал с владычицей моей души, то это не значит, что и ты
должен говорить, будто никогда не беседовал с ней и не виделся, - ты же сам
знаешь, что это не так.
В то время как они вели этот разговор, навстречу им, ведя двух мулов,
шел какой-то человек, и по скрежету плуга, тащившегося по земле, Дон Кихот и
Санчо заключили, что это хлебопашец, который встал до свету и теперь
отправляется на свое поле, и так оно и было на самом деле. Хлебопашец шел и
пел песню:
Худо вам пришлось, французы {2},
На охоте в Ронсевале.
- Пусть меня уложат на месте, - послушав его, сказал Дон Кихот, - если
нынче же с нами не случится чего-нибудь доброго. Слышишь, что поет этот
селянин?
- Слышать-то я слышу, - отвечал Санчо, - но только какое отношение
имеет к нашим поискам ронсевальская охота? С таким же успехом он мог бы петь
и про Калаиноса {3}, - от этого в нашем деле ничего доброго и ничего худого
произойти не может.
Тем временем хлебопашец приблизился, и Дон Кихот окликнул его:
- Бог в помощь, любезный друг! Не можете ли вы мне сказать, где здесь
дворец несравненной принцессы доньи Дульсинеи Тобосской?
- Сеньор! - отвечал парень. - Я нездешний, я тут всего несколько дней,
нанялся на полевые работы к одному богатому землевладельцу, а вот в доме
напротив живут священник и пономарь; кто-нибудь из них, а то и оба дадут вам
справку насчет этой принцессы, потому у них записаны все жители Тобосо, хотя
мне сдается, что во всем Тобосо ни одной принцессы не сыщешь. Барынь,
правда, много, да еще и важных: ведь у себя дома все принцессы.
- Так вот, друг мой, - подхватил Дон Кихот, - среди них и должна быть
та, про которую я спрашиваю.
- Все может быть, - молвил парень, - а затем прощайте, уже светает.
И, не дожидаясь дальнейших расспросов, он погнал своих мулов. Санчо,
видя, что его господин озадачен и весьма недоволен, сказал:
- Сеньор! Вот уж и день настает, - нехорошо, если солнце застигнет нас
на улице, лучше было бы нам выехать из города: вы, ваша милость, укрылись бы
в ближнем лесу, а я деньком возвращусь в город и стану шарить по всем
закоулкам, пока не найду не то дом, не то замок, не то дворец моей госпожи,
и уж это особая будет неудача, коли я его не найду, а коли найду, так я
поговорю с ее милостью и скажу, где и в каком расположении духа ваша милость
дожидается повеления ее и указания, как бы это свидеться с нею, не повредив
ее чести и доброму имени.
- Ты ухитрился, Санчо, замкнуть множество мыслей в круг небольшого
количества слов, - заметил Дон Кихот. - Я с превеликою охотою принимаю твой
совет и горю желанием последовать ему. Итак, сын мой, поедем в лес, и там я
и побуду, ты же, как обещал, возвратишься в город, разыщешь мою госпожу,
повидаешься и побеседуешь с нею, а при ее уме и любезности нам
сверхъестественных милостей от нее ожидать должно.
Санчо, дабы не всплыл обман с мнимым ответом Дульсинеи, который он
якобы доставил в Сьерру Морену, жаждал увезти из Тобосо своего господина и
потому постарался ускорить отъезд, каковой и в самом деле последовал весьма
скоро, и вот в двух милях от городка сыскали они лес, или, вернее, рощу, где
Дон Кихот и остался на то время, пока Санчо съездит в город поговорить с
Дульсинеей, - с посланцем же нашим произошли дорогою события, требующие
особого внимания и особого доверия.
1 В самую глухую полночь... - строка из романса о графе Кларосе.
2 Худо вам пришлось, французы... - начальные стихи одного из
популярнейших испанских романсов на тему о битве в Ронсевальском ущелье. (На
русский язык романс был переведен Карамзиным в 1789 г.).
3 ...петь и про Калаиноса... - В романсе о Калаиносе рассказывается,
что мавр Калаинос отправился, по настоянию своей возлюбленной, во Францию,
чтобы преподнести ей в приданое головы троих из Двенадцати Пэров Франции.
Ему удалось победить Балдуина, но сам он погиб от руки Роланда.
в коей рассказывается о том, как ловко удалось Санчо околдовать
Дульсинею, а равно и о других событиях, столь же смешных, сколь и подлинных
Автор великой этой истории, подойдя к рассказу о том, что в этой главе
рассказывается, говорит, что, боясь потерять доверие читателей, он предпочел
бы обойти это молчанием, ибо сумасбродства Дон-Кихотовы достигают здесь
пределов невероятных и даже на два арбалетных выстрела оказываются впереди
величайших из всех сумасбродств на свете. В конце концов со страхом и
трепетом он все же описал их так, как они имели место в действительности,
ничего не прибавив от себя и ни единой крупицы правды не убавив и не обращая
внимания на то, что этак его могут обвинить во лжи; и в сем случае он прав,
оттого что истина иной раз истончается, но никогда не рвется и всегда
оказывается поверх лжи, как масло поверх воды. Итак, продолжая свою историю,
он говорит, что как скоро Дон Кихот укрылся не то в роще, не то в дубраве,
не то в лесу, близ великого Тобосо, то велел Санчо возвратиться в город и не
показываться ему на глаза, пока тот не переговорит от его имени с его
госпожою и не добьется милостивого ее согласия повидаться с преданным ей
рыцарем и благословить его, дабы на будущее время он мог ожидать
наисчастливейшего исхода всех своих битв и трудных начинаний. Санчо обещал
исполнить все, что ему повелено, и привезти столь же благоприятный ответ,
как и в прошлый раз.
- Поезжай же, сын мой, - молвил Дон Кихот, - и не смущайся, когда
предстанешь пред светозарною красотою, к которой я посылаю тебя. О
блаженнейший из всех оруженосцев на свете! Напряги свою память, и да не
изгладится из нее, как моя госпожа тебя примет: изменится ли в лице, пока ты
будешь излагать ей мою просьбу; встревожится ли и смутится, услышав мое имя;
откинется ли на подушки в случае, если она сообразно с высоким своим
положением будет восседать на богато убранном возвышении; если же примет
тебя стоя, то понаблюдай, не будет ли переступать с ноги на ногу; не
повторит ли свой ответ дважды или трижды; не превратится ли из ласковой в
суровую или же, напротив того, из угрюмой в приветливую; поднимет ли руку,
чтобы поправить волосы, хотя бы они и были у нее в полном порядке; одним
словом, сын мой, наблюдай за всеми действиями ее и движениями, ибо если ты
изложишь мне все в точности, то я угадаю, какие в глубине души питает она ко
мне чувства; должно тебе знать, Санчо, если только ты этого еще не знаешь,
что действия и внешние движения влюбленных, когда речь идет об их сердечных
делах, являют собою самых верных гонцов, которые доставляют вести о том, что
происходит в тайниках их души. Итак, друг мой, да будет звезда твоя
счастливее моей, поезжай же и добейся больших успехов, нежели каких я в
горестном моем одиночестве, снедаемый тревогою, могу ожидать.
- Ну, я поеду и скоро вернусь, - объявил Санчо, - а вы, государь мой,
постарайтесь расширить ваше сердечко, а то оно сейчас, уж верно, не больше
орешка, и вспомните, как это говорится: храброе сердце злую судьбу ломает, а
бодливой корове бог рог не дает, и еще говорят: никогда не знаешь, где
найдешь, где потеряешь. Говорю я это к тому, что ночью мы так и не нашли ни
дворцов, ни замков моей госпожи, зато теперь, среди бела дня, я думаю, что
как раз совсем невзначай я их и найду, и дайте мне только найти, а уж
поговорю я с ней - лучше не надо.
- Право, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты всегда необыкновенно удачно
вставляешь свои пословицы, дай бог и мне такую же удачу в моих предприятиях.
При этих словах Санчо поворотил и погнал своего серого, а Дон Кихот,
верхом на коне, вдев ноги в стремена и опершись на копье, предался грустным
и неясным мечтаниям; и тут мы его и оставим и последуем за Санчо Пансою,
который, покидая своего господина, также пребывал в смятении и задумчивости,
- настолько, что как скоро он выехал из лесу, то, оглянувшись и
удостоверившись, что Дон Кихота не видно, спрыгнул с осла, уселся под
деревом и заговорил сам с собой:
- Скажите-ка, брат Санчо, куда это милость ваша изволит путь держать?
Может статься, вы потеряли осла и теперь его ищете? - Разумеется, что нет. -
Так куда ж вы едете? - Я еду не более не менее как к принцессе, а принцесса
эта есть солнце красоты и все небо вместе взятое. - А где же, Санчо, все
это, по-вашему, находится? - Где? В великом городе Тобосо. - Добро! А кто
вас туда послал?- Меня послал доблестный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, тот
самый, который выпрямляет кривду, кормит жаждущих и поит голодных. - Очень
хорошо. А вы знаете, Санчо, где она живет? - Мой господин говорит, что она
живет не то в королевском дворце, не то в пышном замке. - А вы ее
когда-нибудь видели? - Нет, ни я, ни мой господин ни разу ее не видали. - А
не кажется ли вам, что когда жители Тобосо прослышат, что вы явились сюда
для того, чтобы сманивать их принцесс и беспокоить их дам, то с их стороны
будет вполне благоразумно и справедливо, ежели они сбегутся, отлупят вас
палками и не оставят живого места? - Признаться сказать, они будут
совершенно правы, если только не примут в рассуждение, что я посланец, а
коли так, то
Вы - посол, мой друг любезный {1},
Значит, нет на вас вины.
- Не полагайтесь на это, Санчо, - ламанчцы столь же раздражительны,
сколь и честны, и терпеть не могут, когда их затрагивают. Крест истинный:
коли выведут они вас на чистую воду, то вам худо придется. - Отвяжись,
сатана! Наше место свято! И что это меня понесла нелегкая, ради чужого
удовольствия, за птичьим молоком? Искать Дульсинею в Тобосо - ведь это все
равно, что в Равенне искать Марию или же бакалавра в Саламанке. Лукавый,
лукавый впутал меня в это дело - не кто другой!
Вот как рассуждал сам с собой Санчо; вывод же он сделал из этого