Сахнин Аркадий. Не поле перейти

   Немец охотно согласился и спросил, действительно ли я из Советского Союза. Ответ обрадовал всех троих.
   Второй сосед, улыбаясь, протянул мне свою коробочку. В подарок товарищу. Третий извинился, показав зажигалку. И, спохватившись, потребовал спички у своего приятеля, сидевшего через стол, объяснив, в чем дело.
   И ту! произошло то, чего предусмотреть я никак не мог. Мне понесли спички. Слова: "Да что вы, не надо, ну зачем же!" - не помогали. Я увидел, что даже из-за дальних столиков поднимаются люди со спичками. Надо было немедленно остановить это массовое движение. И я сказал:
   - Извините, у меня есть еще один приятель, так тот коллекционирует золотые часы...
   Шутка дошла. Меня пощадили. Но у нашего столика сгрудились люди. То, что происходило дальше, было похоже на обычную пресс-конференцию, с той лишь разницей, что мне не задали ни одного злобного или каверзного вопроса. , 567 Есть такие читатели, которые скажут: "Ну и что?" Я отвечу. Ничего, конечно, особенного. Но я видел их лица и их глаза. Это были не улыбки, за которые получают зарплату или чаевые. Улыбки друзей.
   КОТЛЕТЫ ИЗ РЯБЧИКОВ И КОНИНЫ
   Но я отвлекся от Борба, а мне хочется закончить его историю. Уже в первые полчаса у Вольфганга стало ясно, что он исчерпывающе информирован о жизни в отеле фрау Хильды Марии Шредер и моих беседах с Генрихом. А тот как бы немножечко гордился тем, что привез гостя из Москвы. Вел себя подчеркнуто непринужденно, всячески демонстрируя наши с ним хорошие отношения.
   - Вольф, ты представляешь, - говорил Генрих, - он удивляется, почему Эрика не идет на производство.
   Объясни этому человеку, почему. Объясни так, чтобы он понял. Я вижу, мои объяснения ему недостаточны.
   - Недостаточны, - согласился я. - Понимаете, меня ведь частности не интересуют. Да, в отеле Шредер работать тяжко. Брегберг, Сильвия, да и Шредер тоже со своими сложными отношениями и темным прошлым создали невыносимую обстановку и каторжный режим. Но такой отель - явное исключение. И никаких выводов о жизни в стране по этому примеру делать нельзя Картина на стройке, которую нарисовал Генрих, ужасна. Но из этого следует лишь, что данная фирма безжалостно относится к своим рабочим, и вовсе не следует, что это характеризует жизнь всех рабочих.
   - Так, так, так, - нетерпеливо поддакивал Вольфганг.
   Я умолк.
   - Говорите, говорите, я вам на все сразу отвечу.
   - Пожалуйста. Конечно, в Руре есть законсервированные шахты и старые, закопченные заводы. Но я видел много новых, сверкающих алюминием и стеклом, а поблизости поселки с красивыми, как игрушки, коттеджами, а возле них машины, и поселки эти явно для рабочих и служащих Я знаю, что ежегодно вступают в эксплуатацию тысячи домов. И нетрудно догадаться, что не все они для банкиров. Уровень производства очень высок. Каждый пятый человек в стране имеет машину. Я видел перед выходными днями вереницы машин, часто с домиками на прицепе, идущие на юг, к берегам рек.
   - В общем, рай, - рассмеялся Вольфганг. И, немного помолчав, очень серьезно добавил: - Да, у немцев есть чему учиться. Я не знаю, на какой высоте мы были бы, не будь проклятого Гитлера. Вот говорят: "экономическое чудо". Но мы знаем, чудес не бывает. Я вам сейчас объясню, как создается чудо. Посмотрите, - подошел он к столу, заваленному журналами, газетами, книгами. - Вот "Шпигель". В любом киоске он стоит полторы марки. Вы думаете, я плачу за него такие деньги? Чепуха! Тридцать пять пфеннигов. А издатель или уж не знаю точно, кто именно, возможно, только наше почтовое агентство, кладет в карман три марки за каждый номер... Не улыбайтесь, сейчас все объясню.
   Газету надо читать в день выхода, не так ли? Назавтра она уже неинтересна. А журнал и через месяц не устареет. На этом и зарабатывают частные бюро по распространению печати. С подписчика у нас берут не полторы марки, а марку двадцать. Но ровно через неделю приходит мальчик в картонной шапочке, забирает журнал и передает второму подписчику, который платит восемьдесят пфеннигов. Следующий - шестьдесят. Я получаю журнал к концу третьей недели за сорок пфеннигов. Но к концу месяца приходит мальчик, на картонной шапочке которого герб бумажной фабрики, и возвращает мне пять пфеннигов. А мой журнал как сырье идет на переработку.
   Вы скажете: немецкая мелочная расчетливость?
   Ведь так же? А я скажу: блестящая организация. Умение считать и делать деньги. Не такое плохое качество, должен заметить. В данном случае всем выгодно. Но подобных примеров не так уж много. Только на них чуда не создашь Я вам еще объясню, откуда оно берется, а сейчас давайте вернемся к вашим вопросам.
   Вольфганг был похож на преподавателя, читающего лекцию Он не рассказывал, а объяснял. Неторопливо, солидно, то прохаживаясь по комнате, то останавливаясь.
   - Вы правы, - продолжал он, - на каждые пять человек приходится машина. Но это мне напомнило анекдот, не сердитесь, пожалуйста, который Генрих привез из России. Вы, наверное, знаете. Человек продавал котлеты, сделанные из рябчиков и конины. На вопрос, в какой пропорции смесь, он ответил: "Как раз пополам: на одну лошадь - один рябчик". - И Вольфганг рассмеялся, будто сам только что услышал анекдот.
   - А теперь давайте разберемся, - сказал он, роясь в журналах. - Прежде всего из общего числа машин сбросьте тридцать пять процентов, находящихся на складах. Дальше. Вот последние статистические данные, по которым мы легко определим, кто машинами владеет. В стране, вот смотрите цифры, один миллион бездомных и двести тысяч нищих и бродяг. Надеюсь, вы понимаете, что машин они не имеют.
   Теперь смотрите эту графу: три с половиной миллиона семей получают до трехсот марок в месяц. Этим тоже не до машин. Следующая графа: около семи миллионов зарабатывают от трехсот до шестисот марок. Чтобы яснее было, как велики эти суммы, я прошу вас, - он снова начал перекладывать журналы, вот, последний номер... - быстро найдя нужное место, ткнул пальцем. Прочтите, пожалуйста. Вслух прочтите.
   Это был журнал "Штерн".
   "...Незадолго до полуночи начались схватки. В соседней комнате спали ее дети. На диване она произвела пятого ребенка. Однако в 3 часа 45 минут новорожденный был мертв. Отец задушил его, а мать не защитила... Им было предъявлено обвинение в совместном убийстве. Мотив преступления бедность..."
   Дальше рассказывалось о том, что обвиняемый Герд Браун, получавший в месяц шестьсот марок, заявил суду:
   "290 марок уходило на квартиру, а у нас к тому же было уже четверо детей. Мы просто не могли позволить себе платить 5 марок за каждую противозачаточную пилюлю".
   - К процессу мы еще вернемся, - сказал Вольфганг. - А пока я хочу лишь, чтобы вы поняли, что значит шестьсот марок и что от них остается после удержаний, обязательных платежей и платы за квартиру.
   Ну, пусть у Герда большая семья. Но на эти деньги, если учесть огромные налоги и квартирную плату, нэ прожить и маленькой семье. О машинах они и думать не смеют. Не так ли?
   Вольфганг часто повторял эти слова: "Не так ли?"
   Но звучали они не как вопрос, а решительным подтверждением его выводов.
   Две перечисленные категории людей составляют около сорока пяти процентов работающих. Следующие тридцать процентов зарабатывают от шестисот до восьмисот марок в месяц. Вольфганг допускал, что часть из них, те, кто не имеет семей, может купить машину. Но эксплуатировать ее не в состоянии.
   - У меня тоже есть машина, - вмешался в разговор Генрих. - Старые машины недороги. И все стремятся иметь свой автомобиль. Это показывает людям, как ты хорошо живешь, к тебе относятся с большим уважением. Но вот к Вольфу я езжу на поезде. Вам это трудно понять, у вас, как мне говорили, бензин дешевле минеральной воды. А у нас за литр бензина надо платить пятьдесят пфеннигов. Одна заправка-тридцать марок. А хватит ее на десять дней, и то если не ездить за город. Значит, в месяц - девяносто. К этому прибавьте стоимость масла, обслуживания, ремонта.
   Получится не меньше ста пятидесяти. Слесарь или токарь зарабатывает, как я уже вам говорил, от 700 до 1050 марок. А теперь считайте сами, может ли он, оплатив налоги и квартиру, выложить еще сто пятьдесят?
   - Вот вам и каждый пятый на машине! - как бы подвел итог Вольфганг. Вот и судите, сколько простых людей смогут выехать за город в собственной машине с домиком на прицепе.
   - Выходит, одни банкиры ездят? - спросил я.
   - Почему банкиры? - обиделся Борб. - Банкиры с домиками не ездят. У них есть где отдыхать. Ездят целые армии крупных торговцев, высокооплачиваемых инженеров, врачей, адвокатов и даже рабочих. Есть водь и рабочие, получающие полторы тысячи. Но это уже касты.
   Вы говорите: коттеджи, как игрушки, - направил он на меня палец, словно обвиняя. - Но пройдите по такому поселку вечером. Жалюзи опущены, занавески зашторены, двери заперты. Ниоткуда не пробьется лучик света. Как в ячейке сот. Как в скорлупе. Как замурованные. Никто ни к кому не зайдет в гости, не пригласит к себе. Если раздастся крик о помощи, никто не выйдет. И все к этому привыкли, считают нормальным.
   Да что говорить! - махнул он рукой. - А в больших городах! Конечно, ночной Гамбург примет всякого. Но попытайтесь пробить броню и войти в частный дом!
   Ни ваша радость, ни горе никому не нужны. Каждый как может борется за свое существование. Ни вам никто не поможет в беде, ни вы не поможете. Каждый одинок. Да, на Реппербан в Гамбурге и ночью весело, можно до утра гулять и на Таунусштрассе во Франкфурте-на-Майне или на Швабинге в Мюнхене, где сосредоточены увеселительные заведения. Сверните с главных улиц большого города - та же картина, что и в заводском поселке. Ни одного огонька в окнах, ни одной светящейся щелочки. Мертвые дома, мертвые кварталы. А внутри маленькие лампочки, как у нас в отеле: зажжешь настольную - погаснет верхняя, зажжешь у постели - погаснет настольная. Чтобы не забыть экономить на электричестве. Экономить про черный день, потому что он обязательно придет. Не сейчас, так в сорок пять, когда до пенсии останется двадцать. Не зря же три четверти безработных - люди старше сорока пяти. Их никто не возьмет на работу.
   Вместо них вербуют иностранных рабочих. Молодых, здоровых, безропотных. Уже полтора миллиона завезли.
   - Подожди, - отстранил его рукой Вольфганг. - Это ты уже о другом. Дай закончить одно... Вас привели в восторг красивые коттеджи, - обернулся он ко мне, - вы говорите: строительство, откуда выгнали Генриха, исключение, жизнь в его отеле - исключение...
   Чепуха! Какая разница - не Брегберг, так Гохберг, не Шредер, так Шрайбер - дело вовсе не в каждом из них и не в их отношениях между собой. Хозяином отеля может быть и не подлец, как Брегбер, а очень порядочный человек. Но система работы повсюду одинакова. В отелях, кафе, небольших магазинах, в бытовых мастерских - во всей огромной сфере обслуживания люди работают до полного изнеможения.
   Дико, центр Европы, но, уверяю вас, в этой области самый настоящий колониальный труд. Никем не контролируемый, едва оплачиваемый, при неограниченном рабочем дне.
   Поживите здесь год, и вы увидите: "Фирма в ваших услугах не нуждается" - висит над каждым человеком, над всей страной, как неотвратимый рок. И при всем этом увольняют не так много. Люди работают на одном месте годами, нередко десятилетиями, но каждый день в тревоге за мегго. Это же пытка.
   - К сожалению, - сказал я, - не могу прожить здесь год, чтобы убедиться в этом.
   - Вы улыбаетесь, вы не верите? Хорошо. Вы не верите мне, но, может быть, президенту нашему поверите, - говорил он, нахмурившись и извлекая какую-то газету из большой пачки. - Вот, читайте. Это речь на церемонии принесения присяги новым президентом, доктором Густавом Хейнеманом, произнесенная им несколько дней назад. Вот что он говорил:
   "...В связи с моим избранием на этот пост я получил множество писем от представителей всех слоев населения и всех профессий... Речь идет о просьбах о помощи, вызванных трудностями и тяготами повседневной жизни, нуждою и болезнями, жилищными проблемами или наложением уголовного наказания, одиночеством и пережитой несправедливостью... Авторы многих писем говорят о страхе перед будущим или перед старостью, о страхе потерять работу".
   - Вот! - торжествующе сказал Генрих. - Я же говорил, что Вольф энциклопедия.
   - Ну, что ты с глупостями! - раздраженно прервал его Вольфганг. Обратите внимание - не озабоченность, даже не тревога. Страх. Страх перед будущим!
   Страх перед старостью! Страх потерять работу! Кто это говорит? Недруг Германии? Нет! Президент! На основании чего говорит? На основании множества писем. И не от безработных или бездомных. "От всех слоев населения, - поднял он вверх палец. - От представителей всех профессий".
   Уверяю вас, - подошел он близко ко мне. - Если бы ото не было угрожающим явлением, не стал бы так говорить президент. Это ведь не предвыборная речь, не расчет на то, чтобы завоевать голоса. Это - явление, о котором уже не может умолчать даже президент.
   Вольфганг прошелся по комнате и снова остановился возле меня.
   - Те, кто получает до восьмидесяти тысяч марок в месяц, - продолжал он, - создали немыслимое напряжение. Оно не ослабевает. Под страхом увольнения живет и тот, кто имеет коттедж и машину. Ведь за них надо годы и годы выплачивать. А если уволят? Это катастрофа. Боясь ее, люди работают, как автоматы. С той лишь разницей, что при перегрузке автоматы отключаются. А рабочий сам отключиться не может. Он отключается, когда в голове туман. Когда его калечат станки. Семь тысяч увечий на заводах каждый день.
   Пятнадцать ежедневно умирают от ран. Как на войне.
   Лицо и шея Вольфганга стали красными. Генрих смотрел на брата с тревогой и вдруг резко оборвал его:
   - Перестань! Успокойся, или я не дам тебе говорить! У него ведь, кроме прочего, гипертония, - пояснил он мне.
   - Хорошо, хорошо, - спохватился и сам Вольфганг. - Не буду.
   Чтобы отвлечь от явно больной для Вольфганга темы увечий на производстве, я спросил, кто же получает такую огромную зарплату восемьдесят тысяч марок в месяц.
   - Я могу вам показать все те же официальные данные, - снова подошел к столу Вольфганг. - Директора и управляющие банков, заводов, концернов получают от пяти до восьмидесяти тысяч. А потом соответствующую пенсию. Кстати, на сколько у вас директор завода получаст больше рабочего?
   Я задумался.
   А он нетерпеливо продолжал:
   - Ну, в три, пусть даже в пять раз. Во всяком случае, не в пятьдесят. А у нас именно так. Директор крупного завода получает сорок тысяч марок в месяц.
   Хозяину это выгодно. Он знает: за эти сорок тысяч директор вытянет душу у сорока тысяч рабочих. Это один из главных рычагов "экономического чуда": невиданно высокая интенсивность труда. Выше, чем в Америке. Бешеный ритм, бешеный темп. До одурения, до полного износа. Да вы это сами можете увидеть.
   Посмотрите, как разгружают грузовики, вагоны, пароходы. Разве пожарники работают быстрее? Это что?
   От усердия? Это страх перед угрозой потерять место.
   И каждый смотрит на соседа. Кажется, будто сосед работает быстрее. Значит, будь проклят этот сосед, и самому надо усилить темп. Ведь где-то стоит хозяин или телевизионная камера.
   Раздался тихий зуммер, и я не сразу понял, что это телефонный звонок. Оказывается, вызывали Генриха.
   Тот испуганно вскочил, выхватил у брата трубку.
   - Слушаю... Понятно, господин Брегберг... не беспокойтесь, господин Брегберг...
   Медленно, осторожно Борб придавил пальцем рычажок на аппарате, аккуратно положил трубку. И только после этого ослабло напряжение на его лице. Обращаясь ко мне, сказал:
   - Предупреждает, чтобы я вернулся не завтра, а сегодня к семи. И сразу к фрау Клюг - за собакой.
   Американке у нас, наверно, не понравилось. - И он громко рассмеялся.
   Впервые я услышал его веселый смех. Мне было ясно, чему он обрадовался. За день до нашего приезда к Вольфгангу в отеле фрау Шредер появилась очень богатая американка. Она путешествовала со своей любимой собакой. Борба отправили в ближайший отель для собак узнать, в каких условиях там находятся животные, и, если отель хороший, забронировать место.
   Только после этого сама американка отведет собаку и проверит, может ли спокойно оставить ее там.
   Возвращаясь из Бонна в свой номер, я встретил на улице Борба, который и шел на разведку в собачий отель. Находился он метрах в ста от того места, где мы встретились. Я много раз видел у ворот большого одноэтажного здания с необозримым участком за высоким забором щит, а на нем светящуюся симпатичную морду пуделя и огромными буквами надпись: "Hunde Hotel".
   И чуть поменьше фамилия владелицы: "Droemond".
   Давно хотелось посмотреть на это учреждение, да никак не мог найти подходящий повод. Поэтому сказал Борбу: если он абсолютно убежден, что мое общество не принесет ему вреда, охотно сопровождал бы его.
   - Конечно, конечно, - обрадовался он. - Только пойдемте быстрее. Мне хочется поскорее достать это место для собаки. Иначе будет невиданный скандал...
   В ОТЕЛЕ ДЛЯ СОБАК В большой гостиной собачьего отеля нас встретила молодая женщина-администратор фрау Клюг. Пока Борб объяснял цель визита, подчеркивая знатность и богатство владелицы собаки, я рассматривал на стене фотографии красивых в своем уродстве собак, подстриженных самым немыслимым образом.
   Выслушав Борба, фрау Клюг сказала:
   - Мы можем принять собачку вашей гостьи. У нас очень хорошие условия, и она останется довольна.
   Прежде всего возьмите вот это, - протянула она Борбу карточку чуть больше почтовой открытки. - И вам тоже, - мило улыбнулась она мне. Возможно, пригодится.
   На карточке было написано:
   "Приводите свою собаку в отель для собак.
   Отопление - прогуливание - лучший уход.
   ОТЕЛЬ ДЛЯ СОБАК
   с индивидуальным обслуживанием".
   А ниже - фамилия владелицы отеля, адрес (БадГодесберг-Мелем, Манцерштрассе, 318) и номер телефона. Он руки фрау Клюг написала на карточке адрес и номер телефона (12554) Герберта Хай деке, владельца лучшего, как она заверила, парикмахерского салона для собак.
   Мы осмотрели.. не знаю, как и назвать, собачьи спальни, что ли. Постели аккуратные, красиво сделанные, с вырезом посередине, чтобы животному не преодолевать барьер.
   Потом фрау Клюг повела нас осматривать территорию, где гуляют собаки. Огромное количество матерчатых и резиновых игрушек. Любых размеров кошки, всевозможные зверюшки и даже ежи: колючки не колючие - резиновые. Клюг пояснила, что игрушки после употребления дезинфицируются.
   - Главный наш принцип, - говорила она, - индивидуальное обслуживание. Каждой собачке мы создаем те условия, к которым она привыкла. Кормим тем, что она ест и у себя дома. Нам необходимо лишь знать ее характер, привычки, вкусы. У нас лучшие повара. Они могут изготовить любое блюдо, любое лакомство. Есть одежда всех размеров для всякой погоды. Собачка будет всегда своевременно прогулена, накормлена, вымыта. Ничто не будет ее раздражать, у нас не скучно.
   Есть специально дрессированные собаки для игр с отдыхающими. Мы располагаем богатой аптекой и можем предложить любое лекарство! Постоянно дежурит опытный врач.
   Борб осведомился о суточной стоимости места.
   - Общий стол и общий режим - от семи до одиннадцати марок. Естественно, ваша гостья предпочтет индивидуальное обслуживание. К сожалению, сейчас мне трудно назвать сумму. В зависимости от услуг, но не свыше ста марок в сутки... Это, само собой понятно, - без медицинского обслуживания.
   Нам с Генрихом собачий дом понравился. Американке- тоже. Она сообщила фрау Шредер, что проживет в отеле три дня. Брегберг, понимая, как выгодна такая туристка, хвастался, будто уговорит ее остаться на неделю. И вот, оказывается, только сутки.
   ТРИ КИТА
   После телефонного звонка Борб рассмеялся, представив себе, в каких дураках остался Брегберг. А Вольфганг, ничего не зная об этой истории, набросился на брата:
   - Что за глупый смех! - И, не дав объяснить ему, в чем дело, продолжал: -Интенсивность труда, доведенная до пределов человеческих возможностей, это первый и главный кит, на котором держится "экономическое чудо".
   Второй кит - высокоразвитая техника. Немецкая инженерная мысль всегда была передовой. В конструкторских бюро, в лабораториях, проектных организациях сидят только одаренные инженеры и ученые, талантливые организаторы. Они тоже боятся потерять место. Они умеют использовать опыт самых передовых стран, умеют внести и свое, чтобы превзойти эти страны. Передовая техника в сочетании с высокой интенсивностью дает производительность, до которой еще долго тянуться иным странам.
   И третий кит - экономия. Тут Генрих с иронией рассказывал, как зажигаются лампочки. А я скажу, что это отлично придумано. Если ты садишься к письменному столу, тебе не нужен верхний свет. Если прилег на диван почитать, тебе не нужна настольная лампа. И ни одну секунду не должна расходоваться лишняя электроэнергия. И каждая прочитанная газета должна идти на переработку. И ни одну консервную банку, ни один пузырек немец не выбросит в мусорный ящик. А если бросите вы, найдется, кому подобрать.
   Вот такой принцип величайшей экономии заложен во псе процессы производства. Он во всей нашей жизни.
   Я сказал, что такому принципу можно лишь завидовать. Мы тоже стремимся.
   - Нет, - уверенно прервал меня Вольфганг. - У вас не получится. Любой декрет об экономии не стоит и пфеннига. Бережливость должна быть в крови. У нас она воспитывалась не годами. Веками. А вы гордитесь широтой русского характера...
   - Но позвольте, это же совсем другое...
   - Да, да, - снова не дал он мне договорить. - Понимаю, понимаю, широта характера, конечно, завидное качество, но и вы поймите - не во всем...
   - Подожди, Вольф, подожди, - поднялся Генрих. - Я ему сейчас докажу. Вот я строил у вас дома. Ты не поверишь, Вольф! К застекленным рамам они выписывают еще столько же стекла в расчете на то, что, пока рамы довезут и поставят, все стекла разобьются.
   - Вот-вот, - обрадовался Вольф. - Это вы считаете широтой? Нет, конечно. Значит, и не надо за русской широтой, которой завидует мир, прятать расточительство. Впрочем, любые крайности плохи. Мне и самому неприятно, когда вижу носовой платок со штопкой или заплатой.
   Вольфганг подошел к шкафу, накапал в ложку какого-то лекарства, а потом принял еще пилюлю.
   - Вы не думайте, это не от волнения, - сказал он. - Генрих знает, просто пришло время принимать лекарство.
   Но я видел, что он взволнован, и предложил ехать смотреть город.
   - Сейчас поедем, еще несколько минут, - сказал Вольфганг. - Я не забыл вашего замечания о том, что один судебный процесс не дает оснований для обобщений. Ну, а если не один? Если аналогичных сотни? Это уже, извините, тенденция. Вот посмотрите. Тот же "Штерн"... Вот здесь, через два абзаца после прочитанного вами.
   Я посмотрел на указанное им место:
   "И случилось то, что в Федеративной республике преступление карается примерно в 300 случаях, а по приблизительным данным экспертов, почти в 100 тысячах случаев остается безнаказанным...
   Ежегодно родители убивают около 100 детей. Они убивают с помощью снотворного, как Хедвиг Куглер, которая хотела избавить себя и свою дочь Ангелу от жизни, полной отчаяния и позора; Ангела умерла, а Хедвиг Куглер осталась в живых. Они открывают газ, как, например, Инге Маас, которая хотела умереть вместе со своими пятью детьми из-за страха перед приютом для бедняков.
   ...Они порют розгами, бьют ногами, убивают, как Йозефа Штубер, которая после продолжавшихся в течение трех лет пыток бросила труп своей дочери Аннелизы в Дунай; за жестокое обращение и за убийство Йозефа Штубер приговорена к пожизненному заключению в каторжной тюрьме; четверо детей остались сиротами.."
   Я читал эти страшные строчки, а Вольфганг стоял рядом, держа наготове еще два журнала.
   - Это только последние три номера "Штерна", - говорил он, - за восьмое, пятнадцатое и двадцать второе июня. Пробегите теперь вот эти абзацы:
   "Дети ютятся в полуразрушенных хибарах. Матери живут в грязи, зловонии и пьянстве. Семейная жизнь среди жести и бетона. Гетто отверженных. Две колонки во дворе на 196 человек. Так обстоит дело в марбургских бараках...
   55-58 процентов бездомных семей - многодетные.
   Причем живут они в совершенно непригодных помещениях. Это мир тонких стен. Семейная жизнь становится своего рода спектаклем для публики...
   Герд Ибен, который исследовал участь "детей, отвергнутых обществом", в ночлежках для бездомных и приютах для бедняков, заявил: "По мнению общества, бездомный сам несет вину за то, что оказался в таком положении". Ибен считает, что общество должно "взять на себя ответственность за то, что бедных становится все больше и что это приведет к серьезным последствиям для общества".
   "Сегодня в Германии дети, - читал я дальше, - в том числе в школах, дрессируются с помощью побоев.
   85 процентов всех родителей считают порку вполне пригодным методом воспитания (не бьют детей лишь два процента родителей)... Ежегодно в результате несчастных случаев на дорогах 1600 детей погибают, а 63 тысячи получают увечья..."
   - Может быть, хватит читать? - спросил я Вольфганга, готового дать мне очередной номер журнала.
   - Все, - ответил он, улыбаясь. - Вот только один абзац, вот этот. Прямой ответ на ваше замечание о вводе в эксплуатацию тысяч новых домов.
   Я прочитал:
   "У нас строят жилые дома для семейных, в которых ни один человек не может жить нормально. По словам психолога профессора Александра Митчерлиха, "строят, не думая о том, что строят жилье". Когда женщина стоит у плиты, дверь упирается ей в спину. Через балконную дверь не пролезет ни одна детская коляска.