Семенов Юлиан Семенович. Экспансия - 3

   Какая мне разница, коммунист Лоусон или мусульманин? Мне важно только то, что он пишет для кино. Я не пойду смотреть фильм, напичканный коммунистической пропагандой, это не по мне, но ведь Хемингуэй воевал вместе с коммунистами в Испании, что ж мне - не читать книг Эрни?! Американцы сами умеют решать, что им нравится, а что нет. Свобода приучает к самостоятельности мысли; когда творчество человека запрещают только потому, что ему симпатичен Маркс, который мне совершенно несимпатичен, тогда начинается тихий террор, и еще надо решить, какой страшнее...
   - Хай, Роумэн, - Джон Кэйри сел напротив, - я освободился чуть пораньше... Что будете пить?
   - Я угощаю.
   - Тогда стакан апельсинового сока.
   - Что, не пьете?
   Кэйри улыбнулся:
   - А что делают с соком? Едят?
   - Смешно, - Роумэн достал свои <Лаки страйк>, размял сигарету, сунул ее в рот, закурил. - Тогда я тоже пожую сок... В зависимости от исхода нашего разговора у меня может быть довольно хлопотный день, да и ночь тоже...
   - Спрашивайте - просто сказал Кэйри. - Я отвечу, если сочту ваши вопросы заслуживающими интереса.
   - Где вы кончили войну?
   - В Зальцбурге.
   - Не приходилось освобождать концентрационные лагеря?
   - Моя часть ворвалась в Дахау.
   - Тогда мне легче говорить с вами... Я - Пол...
   - А я Джон.
   - Очень приятно, Джон... До недавнего времени я работал в разведке... У Донована... Слыхали про ОСС?
   - Я очень уважал ваших ребят... Почему, кстати, вас разогнали?
   - Потому что Донован собрал нас для борьбы против наци... А сейчас главным врагом Америки стали красные... А мы с ними порою контактировали, особенно в Тегеране, да и накануне вторжения на Сицилию тоже... И перед Нормандией... Мы не нужны нынешней администрации... Не все, конечно... В основном те, которые имеют хорошую память и верны основополагающим принципам нашей конституции... Словом, когда я узнал, что новые люди в разведке начали использовать нацистов, попросту говоря, привлекать их к работе, и не только в качестве платных агентов, но и как планировщиков операций против русских, а началось это уже в сорок пятом, осенью, когда слушались дела гитлеровцев в Нюрнберге, я очень рассердился...
   - Я бы на вашем месте тоже рассердился.
   - Спасибо... Словом, меня выгнали... Но и это полбеды... Я устроился на хорошую работу, двадцать тысяч баков в год, вполне прилично, согласитесь...
   - Соглашусь, - улыбнулся Джон Кэйри; улыбка у него была медленная, какая-то нерешительная, но добрая.
   - Меня ударили с другой стороны, Джон. Меня заставили замолчать, хотя я имею что сказать американцам: мафия похитила детей моего друга...
   Зря я сказал <мафия>, сразу же подумал Роумэн, заметив, как скорбные морщины возле рта сделали лицо Кэйри старым и настороженным. А что мне делать, спросил он себя. У меня нет времени на то, чтобы разводить комбинацию, или - или...
   - Вы обратились ко мне из-за сестры? - спросил Кэйри. - Из-за несчастной Эстел?
   - Да. И я поясню, почему я это сделал... Во-первых, я обещаю не упоминать ваше имя - ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти... Во-вторых, я обещаю не использовать вашу информацию против людей мафии... Но мне надо к ним подступиться, а для этого я должен з н а т ь. Меня интересует О'Дуайер...
   - Вильям О'Дуайер? - уточнил Джон Кэйри. - Наш губернатор?
   - Именно так, губернатор Нью-Йорка О'Дуайер... Но я знаю его как бригадного генерала, я передавал ему имена наших людей в Сицилии, когда он отправлялся туда с десантом... Он, кстати, храбро воевал, надо отдать ему должное... Теперь я хочу узнать все о его втором лице...
   - Вам надоело жить? - спросил Кэйри.
   - Наоборот. Я люблю самую прекрасную женщину на земле. И поэтому я хочу, чтобы она не знала горя... Я предложу генералу бизнес: баш на баш. Но для этого я должен знать то, чего не знает пресса. Я должен знать п о д р о б н о с т и, Джон. Генералы очень не любят подробностей, которые могут бросить тень на их репутацию. Они порою становятся сговорчивыми...
   - Вы убеждены, что в этом кабачке нет людей, которые смотрят за вами?
   - Я профессионал, Джон. И, повторяю, я очень люблю жизнь.
   Кэйри допил свой сок, вытер рот ладонью; совсем как мальчишка, наверное, пьет молоко вместе с ними на большой перемене; покачал головой:
   - А почему я должен вам верить?
   - Как раз наоборот, - согласился Роумэн. - Вы должны мне не верить. Я понимаю вас, Джон... Знаете, как пытали нацисты?
   - По-разному...
   - Пошли в сортир, я покажу, как они это делали...
   - Да вы здесь покажите... Если я захочу удостовериться, пойдем в сортир...
   - Они прижигали сигаретами подмышки, тушили свои <каро> о кожу...
   - Пошли, - Джон поднялся. - На это я должен посмотреть.
   ...Они вернулись через минуту; Кэйри взял спичку в рот, погрыз ее, пояснив, что бросил курить и ни в коем случае не начнет снова, что бы ни случилось:
   - Измена начинается с маленькой сделки с самим собой, ведь правда?
   - Это точно, - согласился Роумэн и снова закурил.
   - А нас сейчас подводят к этому...
   - Вам известно имя Эйба Рилза? - после долгой паузы спросил Кэйри. Он не имеет прямого отношения к трагедии с моей сестрой, но губернатор о нем очень хорошо знает...
   - Нет, не известно...
   - Эйб Рилз был членом <корпорации убийц>... Он работал под руководством Анастазиа... Ну, а отношения Анастазиа с нашим губернатором вам, видимо, известны, это притча во языцех...
   - Кое-что знаю...
   - Так вот, Эйб Рилз сидел в тюрьме, его взяли с поличным, и парню грозил электрический стул. Тогда его жена - она ждала ребенка - пришла в ведомство окружного прокурора Вильяма О'Дуайера и сказала: <Мой муж во всем признается в обмен на жизнь>. Через час О'Дуайер был в тюрьме, а еще через два часа, поздним вечером, привез мафиозо в свой кабинет. <Я дам вам ключ, прокурор, ко всем нераскрытым убийствам, а вы скостите мне срок и не обернете против меня ни одно из показаний, которые я намерен вам дать>. Рилз был на связи у Анастазиа, Кастелло, Лаки Луччиано и Дженовезе, словом, у всего руководства подпольного синдиката. Он давал показания две недели. Стенографист исписал несколько томов, все улики были в руках у прокурора О'Дуайера. Когда его спросили, можно ли считать, что с <корпорацией убийц> покончено, он ответил: <Да, раз и навсегда, Рилз - мой коронный свидетель, как только мы оформим его показания и выведем его на процесс, я посажу на электрический стул мерзавцев из <Коза ностры>. Рилза - после того, как он до конца раскололся, - отправили в отель <Халф Мун> под чужим именем, ясное дело, и в сопровождении бригады полицейских агентов, которую возглавлял Фрэнк Балз. Ну и, понятно, через несколько дней Рилза нашли во дворе отеля, - кто-то выкинул его из номера, как-никак шестой этаж, свободное парение.
   Зачем Штирлицу понадобился самолет, в который уже раз подумал Роумэн. Почему я должен научиться летать? Я же не говорил ему, что прошел курс во время подготовки к работе в ОСС... Но он никогда не обращается с просьбой, если не продумал ее досконально. Видимо, он придумал трюк. Почище, чем с Рилзом...
   - А что показал начальник бригады сыщиков, этот самый Фрэнк Балз? спросил Роумэн, прикидывая, как он может использовать эту информацию в разговоре с О'Дуайером и сможет ли вообще обернуть ее на пользу дела...
   - Балз выдвинул версию... Он занятный человек, этот Балз, он сейчас заместитель шефа нашей полиции, могучий человек, все в его руках.
   - Уголовные дела он ведет?
   - Да. Особенно по борьбе с организованной преступностью...
   Роумэн сломался, долго не мог успокоиться, потом сказал:
   - Нет, знаете ли, все же я без виски дальше говорить не смогу. Составите компанию?
   - Ни в коем случае.
   - Что, когда-нибудь травились?
   - Нет, я просто очень верю в бога и в то, чему он нас учит.
   - Ну-ну, - согласился Роумэн, - с этим не поспоришь. Я вообще-то тоже верю в бога, но у меня с ним доверительные отношения, он многое мне прощает... Ночью надо крепко зажмуриться, в глазах сделается черно-зелено и появится божий лик... И я его спрашиваю: <Ну, что делать? Подскажи!> А он молчит. Тогда я начинаю ему рассказывать версии: можно так поступить, а можно эдак; если какая-то комбинация ему нравится, он мне улыбается... А однажды даже сказал: <Жми, парень, все будет о'кей>.
   Джон улыбнулся свой обезоруживающей, скорбной и в то же время детской улыбкой:
   - Убеждены, что бог знает английский?
   - Он знает все, - ответил Пол. - Попробуйте поспорить... Джон, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос... Я понимаю, он причинит вам боль... Вы пытались найти виновников гибели вашей сестры?
   - После этого я и пришел в лоно церкви, Пол.
   - Можете рассказать, как это случилось?
   Кэйри пожал плечами, и только сейчас Роумэн заметил, какие они у него крутые, словно у профессионального боксера.
   - Если это вам неприятно, я не смею настаивать, Джон...
   - Мне это очень неприятно, но я вам расскажу, Пол... Я никому никогда не рассказывал про это, но вам расскажу, потому что вы очень правильно сделали, когда показали мне свои подмышки... Словом, Анастазиа ушел в армию, и О'Дуайер заставил своего преемника вычеркнуть его из списка разыскиваемых: <герой, доброволец, борец против нацистских ублюдков, бандиты так не поступают>. И - точка... Его преемником стал Моран, кстати... Не слыхали?
   - Нет.
   - Это ближайший друг Фрэнка Кастелло... Знаете что-нибудь о нем?
   - Мало.
   - Некоронованный король Нью-Йорка. Именно он финансировал предвыборную кампанию губернатора О'Дуайера... Игорные дома, организованная проституция - миллионный бизнес, связи с сильными мира сего, - где, как не в клубе, за рулеткой, можно дать голове отдых?! Словом, когда я вернулся после победы, люди, связанные с убийством Эстел, еще сидели в тюрьме, но должны были вот-вот освободиться, хотя сроки они получали огромные, лет по двадцать каждый... За них по-прежнему бился Энтони Аккардо - с помощью О'Дуайера. Юристом Аккардо был Юджин Бернстайн, он еще Капоне обслуживал... А ближайшим приятелем Бернстайна является Пол Диллон, друг президента Трумэна, один из боссов демократической партии в Сент-Луисе... Словом, их освободили, перекупив всех, кого надо было купить, вы знаете, как это делается... Я установил адреса всех, кого выпустили... Чирчеллу, правда, пока держат в двухкомнатной камере, но он уж слишком замазан... А его друзья д'Андреа, Рикка и Кампанья начали крепко в ы с т у п а т ь... Что вы хотите, вышли из тюрьмы, когда каждому еще надо сидеть по пятнадцать лет... К ним сюда прилетел один из боссов мафии Фрэнк Синатра, певец, слыхали, наверное?
   - Да. Я с ним знаком.
   Кэйри вскинул глаза на Роумэна; взгляд был странным, ищущим:
   - Ну и как?
   - Сильный человек. Не хочу врать: он мне симпатичен...
   - Ну-ну... Хорошо, что говорите правду... У меня к ним однозначное отношение... Словом, я стал охотником, настоящим охотником за двуногими зверями... Я ведь до этого трижды бывал у О'Дуайера, семь раз у Морана. <Дорогой Джон, поверьте, мы делаем все, что в наших силах; те мерзавцы, которые надругались над вашей несчастной сестрой, будут найдены. Мы посадим их на электрический стул, клянемся честью>... Охота предполагает умение с к р а д ы в а т ь зверя... Вот я на свою голову и выяснил, что Моран, ставленник О'Дуайера, посетил Фрэнка Синатру, а там в это время гуляла вся голливудская четверка... Тогда я и сказал себе: <Они водят тебя за нос, Джон. Они прекрасно знают, кто убил твою сестру, чтобы заставить замолчать Чирчеллу. Если ты не заставишь их говорить, никто не откроет тебе правды>. Ясно, куда идет дело?
   - Ясно... В общих чертах... Вы начали свою войну... Как я - мою...
   - Я выяснил, что освобожденный гангстер Рикка прекрасный сын, обожает отца, дона Витторе, старику шестьдесят четыре года, к мафии не имел никакого отношения, очень набожный человек... Вот я его и выкрал... Это было нетрудно сделать, он сам покупает овощи, все итальянцы, особенно старики, ходят на овощной базар, это у них какая-то страсть... А дальше... Знаете, какая-то трагикомедия... Старик - когда я привез его в хибарку на берегу - сказал: <Сынок, если тебе надо помочь, я и так помогу, без этих фокусов... У тебя глаза больные и руки трясутся... Ты не из тех, кто умеет делать зло...> Ну, я и открыл все старику... Он спросил, где здесь поблизости телефон... Я сказал, что в полумиле отсюда есть аптека. <Пойдем туда, сынок, - сказал он мне, - позвоним этому проказнику, думаю, все образуется>. Пришли мы с ним в аптеку. <Знаешь, сынок, у меня диабет, мне надо по часам есть, давай-ка попросим омлет, а?> Я заказал омлет, мы с ним перекусили, а потом он позвонил сыну и начал говорить по-итальянски. Я понял, что через полчаса сюда приедут мафиози... Обидно, конечно, подыхать после того, как прошел фронт, но что делать, я знал, на что шел... Больно уж у старика были хорошие глаза... Словом, он дал мне два имени и адрес... <Мой мальчик не имел к этому делу никакого отношения, сынок, - сказал старик, - он поклялся, он не посмел бы мне лгать>. - <Откуда же он знает эти имена?> - спросил я. <Сынок, чтобы быть в его деле, надо знать все и обо всех. Чем его бизнес позорней, чем работа шерифа? Или губернатора? Давай-ка будем искать такси, тебе надо спешить, если хочешь сквитаться; мой мальчик назвал имена, но он - по их законам - имеет право предупредить тех людей... Ты не вернешь несчастную девочку, а сам можешь погибнуть, стоит ли, сынок?> Вот так, - Джон Кэйри разгрыз еще одну спичку. Понимаете, какая штука вышла...
   - Вы отомстили?
   - Один уже скрылся... А второго я пристрелил... Он собирал чемодан, а я выпустил в него обойму... А потом пошел в церковь. Когда я кончил исповедь, священник сказал, что я должен пойти в полицию. <Но там же Моран>, - ответил я. <Кто бы ни был, но ты обязан предстать перед законом. Потому что закон на твоей стороне>. И я пошел к Морану и сделал ему заявление. А он только посмеялся: <Мы знаем, кто убийца Джузеппе Сарелли, милый Кэйри. У нас есть информация, что это дело мафии, мы идем по пятам за настоящим преступником. Иди и проспись. Ты пьян. Или свихнулся на фронте...>
   - Похоже на добрую рождественскую сказку, - заметил Роумэн.
   - Мне тоже тогда так показалось... Пока не убили мою невесту... Через неделю... И я понял, что на мне проклятье... Я обречен на то, чтобы всегда быть одному... Кого бы я ни полюбил, где бы это ни случилось, - они найдут и погубят эту девушку... Вот и делю каждый день: утром - в школе, вечером - в церкви... Я очень люблю играть на органе... Если у вас есть время приглашаю...
   - Они не оставили никакой записки - после того, как погубили вашу невесту?
   - Нет. Они не оставляют улик...
   - Вы не пытались встретиться с отцом Рикки?
   - Пытался.
   - И что?
   - Старика отправили на Сицилию.
   - Куда именно?
   - Про это вам никто не скажет. Нарушение обета молчания карается смертью.
   - О'Дуайер в курсе этого дела?
   - Губернатор в курсе всех дел, - Джон усмехнулся. - Народный избранник должен знать все обо всех... Не вздумайте идти с вашим делом к нему, вас пришьют при выходе из здания...
   - Почему? - Роумэн снова закурил. - Я ведь приду к нему с деловым предложением...
   - Он губернатор, прет вверх, к таким людям нельзя обращаться с предложением человеку с улицы...
   - Как же быть?
   - Не знаю... Если уж рисковать - то через их адвокатов, люди с хорошей головой, от них многое зависит, сейчас на мафию работают лучшие адвокаты страны... Кстати, откуда вы знаете Синатру?
   - Я ждал этого вопроса, - ответил Пол. - Я работаю... точнее работал в Голливуде... Там довольно демократичная обстановка... Мы встречались на приемах...
   - Вы знаете, что Синатра прилетел в Нью-Йорк?
   - Нет.
   - Он самый умный из них... Артист, человек с фантазией... Он знает все, они его обожают и прислушиваются к его словам...
   - Думаете, есть смысл начать с него?
   И Джон ответил:
   - Я думаю, что вам лучше вообще бросить это дело...
   - Спасибо за совет, - грустно сказал Роумэн, - но я им не воспользуюсь... Что должно заинтересовать Синатру? Что позволит мне рассчитывать на встречу?
   - Деньги. Большие деньги. Миллионы... И обязательно интрига, они, как дети, обожают таинственность, ритуалы, загадки, романтику... Странно, но это так...
   ШТИРЛИЦ, ДЕ ЛИЖЖО, РОСАРИО (Аргентина, сорок седьмой) __________________________________________________________________________
   - Профессор, простите, что я к вам без звонка... Так разумнее... Во всяком случае, для вас...
   Де Лижжо не сразу узнал Штирлица, тот был в своем черном свитере с высоким воротом, кожаной тужурке в джинсах и тяжелых ботинках; с утра зарядил промозглый дождь, облака висели низко над городом, рваные, серые, безысходные.
   - А, это вы, - профессор не сразу пропустил его в квартиру; он снимал этаж в престижном доме, напротив парка Лесама, на улице Касерос. Что-нибудь случилось?
   - Да, - ответил Штирлиц. - Я займу у вас несколько минут, продолжение разговора о положении в Испании.
   - Ну, хорошо, - несколько раздраженно ответил профессор, - войдите, я не узнал вас... Вы сейчас похожи на шкипера... Вообще-то я привык, что ко мне приходят после звонка, договорившись заранее о встрече.
   - Поскольку вы лечите офицера разведки Франко, - ответил Штирлиц, ваш телефон могут прослушивать.
   - Кого я лечу?! - профессор изумился. - Какого еще офицера Франко?!
   - Его зовут Хосе Росарио.
   - Не говорите глупостей, сеньор... Росарио вполне интеллигентный человек.
   - А Гитлер рисовал проекты будущих городов рейха. А Муссолини выпустил сто томов своих сочинений - довольно хлесткая публицистика. А... Продолжить? Могу. Мир знает множество вполне интеллигентных мерзавцев... Вы убеждены, что Росарио выбил себе глаз, наткнувшись при падении на перо?
   - Он сам мне сказал, что это вздор, - профессор изучающе посмотрел на Штирлица. - На него было совершено нападение франкистами, они за ним охотятся... Поэтому он и стал лечиться у меня, открытого республиканца, поэтому мы и записали в его историю болезни сказку... Удел изгнанников таиться, бежать скандала...
   - У вас остались данные анализов, сделанных в кабинете неотложной помощи?
   - Конечно.
   - Мы сможем их посмотреть?
   - Зачем? - профессор начал сердиться. - К чему это? Простите, но я вас не знаю! Один раз вы пришли ко мне на прием с совершенно здоровыми глазами, теперь этот странный визит... Вообще, что вам угодно?
   - Я пришел к вам только потому, что сенатор Оссорио рассказал мне вашу историю, точнее - историю вашего брата. Вот его записка, прочитайте.
   - С этого и надо было начинать, - удовлетворенно ответил де Лижжо. Садитесь, пожалуйста. Я не приглашаю в холл, там собрались друзья жены, устроимся здесь.
   Прочитав письмо сенатора, де Лижжо вернул его Штирлицу, закурил, хрустнул пальцами, потом резко поднялся:
   - Хорошо, едем в клинику, там все сверим.
   ...Сверив результаты анализа чернил и следов металла, оставленных в глазных яблоках Клаудии, - это явствовало из данных судебно-медицинской экспертизы, проведенной в Барилоче, - и анализа, проведенного в столичной клинике <Ла Пас>, куда доставили Росарио, которого сопровождал, как всегда, шофер такси, сеньор Пенеда, они убедились в их идентичности.
   Профессор долго расхаживал по кабинету, курил одну сигарету за другой, потом достал из рефрижератора бутылку вина, разлил красную <мендосу> по стаканам, фужеров не держал: <Это только психиатры, наука для богатых неврастеников, которые не знают, сколько стоит фунт хлеба>, выпил, остановился над Штирлицем, который сидел молча, сложив на груди руки, - лицо казалось сонным; так с ним бывало всегда в моменты самых рискованных решений.
   - Ну и что вы намерены предложить? - спросил де Лижжо.
   - Поступок, профессор.
   - А именно?
   - Вы должны позволить мне позвонить от вас Росарио. Я назовусь рентгенологом. Скажу, что для правильного протезирования нужен повторный осмотр. И вызову его по тому адресу, который известен одному мне.
   - Звоните, я-то здесь при чем?
   - Притом, что он наверняка не поверит мне. И скажет, что должен перезвонить вам, надо посоветоваться с профессором. А я отвечу ему, что звонить не надо, профессор рядом, передаю трубку... И вы возьмете трубку... И подтвердите, что приезд желателен... Сейчас же... Это все, о чем я вас прошу.
   - Зачем вам все это?
   - Затем, что я должен поговорить с Росарио лицом к лицу. Он убил женщину, которую я любил. Она ни в чем не виновата... Разве что в том, что любила меня... А потом Росарио должен назвать мне те его центры, которые здесь организовывают транспортировку нацистов из Европы в глубь континента.
   - А потом?
   - А потом я его убью.
   - В таком случае, я не имею права лгать ему. Я врач, сеньор... Я не знаю вашего имени...
   - <Во многие знания многие печали>... У меня много имен... <Сеньор> вполне достаточно... Больше я никогда не появлюсь у вас, профессор... Или вы хотите, чтобы я пообещал вам: Росарио останется жить?
   Профессор снова заходил по своему кабинету, выпил еще один стакан <мендосы>, сел рядом со Штирлицем:
   - Кто вы?
   - Что вас интересует? Национальность? Имя? Партийная принадлежность? Семейное положение?
   - Все.
   - Вы убеждены, что я должен отвечать? - Штирлиц поправился: - Я сказал неточно: <полагаете, что мой ответ нужен вам?> Зачем? Я могу сказать только, что во время войны в Испании нелегально работал в тылу франкистов... Та женщина, которую... зверски, нечеловечески, по-животному убил Росарио... была моим другом... Мы жили... Я жил у нее в Бургосе... Я делал все, что мог, в трагичном тридцать седьмом, чтобы помочь... республиканцам... Не моя вина, что победил Франко... Я честен перед своей совестью... Хотя нет, не так... Если бы мы смогли помочь процессу... Если бы за один дружеский стол собрались все республиканцы - коммунисты, анархисты, поумовцы, если бы не было драки между своими, - Франко бы не прошел... Так что я не снимаю с себя вины за случившееся... Каждый может больше того, что делает...
   - Вы говорите, как чистый идеалист... И - в то же время - хотите убить больного человека.
   - Убеждены, что он человек?
   - Так же, как и вы, - во плоти... Обычный человек... Как вы докажете мне, что он франкист?
   - О, это не трудно... Он заговорит сразу же, как только мы останемся с ним один на один и он поймет, что его никто не услышит... Он начнет торг... Когда пистолет упирается им в лоб, они все разваливаются. Они, видите ли, очень любят жизнь... Потому что слишком часто видели, как ужасно умирают их жертвы...
   - Вы предлагаете мне присутствовать при вашем собеседовании?
   - Я готов пригласить вас, когда оно закончится...
   - Обещаете оставить его в живых? - настойчиво повторил де Лижжо.
   - А вы бы оставили в живых человека, который убил вашего брата?
   Де Лижжо снова хрустнул пальцами; какие-то они у него квадратные и маленькие, подумал Штирлиц, у всех врачей особые руки, в них угадывается прозрачность, а этому бы поваром работать, разделывать мясо; не цепляйся к мелочи, сказал он себе, нельзя в ы в о д и т ь человека по тому, какие у него пальцы; глаза - да, манера говорить и - особенно - есть - да, человек открывает себя, когда ест; впрочем, злодейство или подлость не выявляются в том, как он грызет кость, скорее - жадность, леность, застенчивость, но не подлость; пожалуй, слово, манера произносить его выявляют подлеца; а еще явственнее понимаешь это, когда наблюдаешь спор мерзавца с другими людьми, характер нигде так не выявляется, как в споре; жестокий и подлый человек страшен, особенно если растет; взобравшись на вершину пирамиды, он может взорвать ее, не думая, что и сам погибнет под ее обломками.
   - Чем вы докажете мне, что Росарио - франкист? - наконец спросил де Лижжо.
   - Я же сказал: тем, что я ознакомлю с его показаниями.
   - Я знаю, как стряпают признания. Я не верю этому. Если он убил вашу любимую, передайте его правосудию...
   - Вы это серьезно? - Штирлиц увидел рядом ящерку, зелененькую, она была очень близко, он ощутил ее тепло.
   - Да, вы правы, - де Лижжо снова заходил по кабинету. - Здесь его в обиду не дадут... Хорошо, - он устало опустился на стул. - Звоните... У меня голова идет кругом... Зачем вы пришли ко мне? Зачем?!
   - Чтобы вам не было стыдно самого себя...
   - Но я же врач!
   - Между прочим, два американских врача присутствовали при казни палачей в Нюрнберге... Они спокойно наблюдали, как Риббентроп падал на колени и целовал сапоги солдат, которые вели его в комнату, где была виселица... Они не ударились в истерику, когда Розенберг впал в прострацию, когда рыдал гауляйтер Франк... Даже виски потом не пили... Наоборот, испытали чувство освобождающего облегчения... Судя по всему, Клаудиа сначала ударила его пером в глаз, а потом, чтобы избежать чего-то самого ужасного, что не в силах перенести женщина, ослепила себя... Я как-то рассказал ей о судьбе моего очень близкого друга... Он попал в беду... Или смерть - или муки, которых не вынести нормальному человеку, потом, когда тебя сломают, ты станешь предателем, ты предашь и себя, и друзей... А ведь это невыносимо, лучше уж решить все разом... Со слепой они не станут р а б о т а т ь - нет смысла, время будет упущено... Слепую надо убить, причем поскорее, чтобы никто не слышал криков женщины... Слепой женщины... Она помнила все, что я рассказывал ей, профессор... Это страшно, что я вам говорю, но ведь у меня сердце постоянно рвет болью, мне некому открыть себя, некому, понимаете?!