Семенов Юлиан Семенович. Экспансия - 3

   Нильсен улыбнулся:
   - Нет, вы продолжайте, продолжайте, мне нравится, как вы говорите, я себя по-новому ощущаю, даже рычать хочется...
   - Львы не рычат, - сказала Кристина, прислушиваясь. - Я их подолгу наблюдала в зоосаду... Они р ы к а ю т... И то редко... Слушайте, а это не самолет кружит?
   - Вот они, - сказал Джек Эр. - Это ее яхта.
   - Зачем же вы попросили ее отключить радио?! - сокрушенно сказал Райли. - Передали бы им все и вернулись в Гамбург... А так вам придется видеть лицо несчастной женщины...
   - Так у вас же не гидроплан, мы ж не сядем...
   - Поднимемся, прыгнете с парашютом... Пусть поворачивают в Осло... И сразу же отправляйтесь в наше посольство, там все знают, отправят на военном самолете...
   - Я могу ее сопровождать?
   Райли недоуменно развел руками:
   - Вот об этом мне не говорили... Обсудите на месте... Берите парашют, я помогу вам надеть... Он десантный, с надувной лодкой... Мы вас сбросим перед носом яхты, они наверняка услышат шум мотора...
   Когда Джек Эр дернул кольцо, рывка не последовало; он задрал голову парашют не раскрылся; дернул кольцо еще раз; свист ветра в ушах становился пронзительным, ощущение, что где-то рядом вот-вот взорвется бомба; он осторожно потянул аварийное кольцо - и снова толчка не последовало.
   Твари, подумал он, зачем же так?! Ну, нет, не выйдет, ярился он, сейчас я постараюсь опустить ноги вниз, только не упасть в воду плашмя, я войду ногами, только б вытянуть их, господи, мамочка, бедная моя, как же ты была права, когда говорила, мамочка, милая, как ты будешь там од...
   Райли поежился и сказал пилоту:
   - Передайте на базу координаты... Пусть высылают профессиональных парашютистов... Двенадцать человек, не меньше... А мы будем барражировать... Горючего хватит?
   ШТИРЛИЦ, МЮЛЛЕР (Аргентина, сорок седьмой) __________________________________________________________________________
   - Ну, а главное дело я берег под конец, группенфюрер...
   - К чему вы подбираетесь? - Мюллер поворошил пень в камине баварской, крестьянской, длинной кочережкой; любил, чтобы огонь был постоянным. - Не томите душу, мне так любопытно слушать ваши истории...
   - Это не <моя история>, - ответил Штирлиц. - Это история народа Соединенных Штатов.
   Мюллер не сразу оторвался от камина; бело-синие языки пламени делали его лицо похожим на доброго Люцифера; заводы Форда начали выпускать пробки на водяные радиаторы машин с таким чертом; сразу привлекает внимание покупателя, автомобили пошли нарасхват; если хорошо берут, можно и Понтия Пилата в обнимку с Иудой запустить в серию, отчего нет?!
   - История - понятие неоднозначное, - задумчиво заметил Мюллер. Историей можно считать хорошо записанные анекдоты, вроде тех, что сочинял Цицерон... Нас с вами - немцев и славян - еще и в помине не было, а лысый дед уже разливался в сенате соловьем... Историей можно считать сухую хронологию... Сохранившиеся показания очевидцев... Этому, кстати, я верю больше всего.
   - Я тоже, - согласился Штирлиц. - Поэтому хочу спросить: говорит ли вам что-либо такой символ - три квадратика в двух перекрещивающихся голубых кругах; овал, образующийся посредине, закрашен красным? Не напоминает прошлое? Когда вы возглавляли отдел криминальной полиции на юге Германии?
   По тому, как Мюллер спокойно отложил кочергу и недоуменно обернулся, Штирлиц понял, что группенфюрер действительно не помнит того, что он был бы обязан помнить всю свою жизнь, до последней минуты...
   - Хотите послушать изложение материала о деле летчика Линдберга? спросил Штирлиц, по-прежнему не отводя глаз от Мюллера.
   - Ах, это у него украли дитя? - Мюллер, вспоминая, хмурился, однако был по-прежнему спокоен. - А при чем здесь я? Гестапо? Национал-социализм?
   - При том, что три квадратика на странной фигуре означают окно и две детские сумки...
   - Что? О чем вы? - Мюллер искренне рассмеялся. - Или расскажите толком, или дайте прочитать документ.
   - Читайте, - Штирлиц протянул Мюллеру двадцать страниц тончайшей рисовой бумаги; текст был напечатан с обеих сторон, через один интервал.
   - Это надо сделать сейчас? - спросил Мюллер.
   - Я же сказал в самом начале собеседования: любой материал, который я вам передаю, суть третья копия с того, который хранится в банке. Поскольку я могу не выдержать пыток ваших людей, я заранее отказался знать, где именно и под каким кодом хранятся эти документы... Можете читать сейчас, хотите - завтра... Но кое-что я должен прокомментировать... Если увлечетесь - не будите, отвечу на вопросы завтра...
   - Я был бы крайне признателен, Штирлиц, посиди вы рядышком хоть полчаса... Я ведь читаю профессионально... Если материал меня не заинтересует, я провожу вас в спальню. Сам. Один, без помощи моих, - он колыхнулся своей доброй усмешкой, - костоломов...
   И, надев учительские очки, углубился в чтение...
   <Было уже достаточно поздно, когда всемирно известный пилот Чарльз Линдберг и его жена Анна закончили ужин; вторник, первое марта тридцать второго года, двадцать один час.
   В этот день полковник был занят в своем оффисе нью-йоркских авиалиний, потом провел четыре часа в Институте медицинских исследований Рокфеллера и после отправился к своему дантисту; в свой новый дом, недалеко от Хопвелла, штат Нью-Джерси, он вернулся затемно.
   После ужина супруги перешли в гостиную - поболтать; вдруг Линдберг спросил:
   - Ты ничего не слышала?
   - Нет, - ответила Анна.
   - Мне показалось, будто треснуло дерево...
   Они прислушались к тишине, все было спокойно, ведь в такую ночь любой звук можно приписать шальному весеннему ветру. Дом был расположен в уединенном месте, которое облюбовал сам Линдберг, надеясь наслаждаться здесь свободой от докучливого любопытства соседей; раздражало идолопоклонничество публики, которое окружало его с двадцать седьмого года, когда он совершил свой немыслимый трансатлантический перелет.
   Десятикомнатный дом был еще не закончен, на многих окнах не было штор; молодая пара проводила здесь только субботы и воскресенья, остальное время жили в Энглевуде, Нью-Джерси, в доме матери Анны миссис Дуайт Морроу. Однако в последний уик-энд их двадцатимесячный сын Чарльз простудился, и, чтобы не выносить его на холодный воздух, они остались в Хопвелле.
   Белокурому малышу с голубыми глазами сегодня было значительно лучше, он вбежал в столовую для прислуги, весело бегал вокруг стола, где его няня Бетти Гоу пила чай в обществе Оливера Вотели и его жены Эльзы - прекрасной поварихи.
   Накормив малыша, Анна и Бетти уложили его в комнатке на втором этаже; в восемь часов он безмятежно спал.
   В десять часов Бетти Гоу, как обычно, заглянула в детскую; на мгновение она остановилась в дверях, чтобы глаза привыкли к темноте, и в этот момент поняла, что не слышит дыхания ребенка. Бетти подумала, что Чарльза-младшего забрала мать, пошла в спальню:
   - Миссис Линдберг, ребенок у вас?
   - Нет, а что? - ответила Анна.
   Бетти спустилась в библиотеку:
   - Полковник Линдберг, Чарльз у вас?
   - А разве он не в кровати?
   - Нет, сэр.
   Линдберг взбежал по лестнице: два больших зажима, которыми пристегивались одеяло и простыня к матрасу, были нетронуты, подушка слегка примята головкой малыша; ребенка не было.
   На батарее, находящейся под окном в юго-западном углу комнаты, Линдберг заметил пакет. Оставив его на месте, он предупредил Анну и Бетти, чтобы они ничего не трогали, пока не будет проведена дактилоскопическая экспертиза; позвонил в полицию Хопвелла, связался с шерифом штата Нью-Джерси и со своим адвокатом, полковником Эндрю Брекенриджем.
   Когда прибыли агенты полиции Хопвелла, они быстро обнаружили две вмятины в глине, как раз под окном, а примерно в двадцати метрах заметили лестницу. Сделана она была грубо, но крепко, состояла из трех частей и поэтому легко переносилась. Последняя ступенька и продольный брус одной из секций были сломаны.
   Увидев сломанные деревянные части, Линдберг вспомнил о том звуке, который услышал, находясь в гостиной. Видимо, в этот момент похититель выносил мальчика из детской. Отпечатки под окном точно совпадали с размерами лестницы. Невдалеке от этого места один из полицейских Хопвелла обнаружил еще одну улику - долото; им было открыто окно.
   Через некоторое время прибыл начальник полиции штата Нью-Джерси Шварцкопф, вслед за ним адвокат Брекенридж. Было уже заполночь, когда эксперт по дактилоскопии открыл ящик с инструментами и начал изучать конверт, пытаясь обнаружить отпечатки пальцев; их не было.
   Затем Шварцкопф прочел текст: <Уважаемый господин! Приготовьте 50 тысяч долларов: 25 тысяч в билетах по 20 долларов; 15 тысяч в билетах по 10 долларов и 10 тысяч в билетах по 5 долларов. Через два - четыре дня сообщим, где вручить деньги. Остерегайтесь говорить о происшедшем полиции и знакомым. За ребенком хорошо присматривают. Мои письма Вы отличите по этой подписи и трем маленьким отверстиям>.
   Подпись была необычна - два голубых круга перекрещивались и образовывали в центре красный овал; квадратные отверстия находились в каждой из трех секций фигуры на одной горизонтали.
   - Но я действительно не помню такого знака, - оторвавшись от текста, сказал Мюллер. - Помогите мне, Штирлиц! Играть надо чисто.
   Штирлиц кивнул:
   - Хорошо. Помогу. Чуть позже.
   Мюллер стремительно пробежал сообщение о том, что президент Соединенных Штатов поручил ФБР найти преступников, вся Америка всколыхнулась как один человек, требуя покарать злодеев, но сразу же споткнулся на втором письме, посланном похитителями Чарльзу Линдбергу...
   <Уважаемый господин! Поскольку Вы не выполнили нашего требования о том, чтобы случившееся не стало достоянием публики и полиции, мы вынуждены сообщить, что дитя останется у нас до тех пор, пока все не успокоится... За ребенка не волнуйтесь, с ним все хорошо... Мы заинтересованы вернуть его Вам в полном здравии... Как мы Вам сообщали, сумма выкупа была 50 тысяч долларов, однако теперь мы должны поделиться еще с одним человеком... Поэтому цена увеличивается до 70 тысяч долларов... Позже мы проинформируем о том месте, где Вы должны вручить нам деньги, - но лишь тогда, когда полиция окажется вне этого дела, а журналисты замолкнут>.
   Несмотря на то, что слова <хорошо> и <вне> были написаны не по-английски, а по-немецки, полицейские все еще не были уверены, что похититель - немец.
   Мюллер поднял глаза на Штирлица:
   - Слушайте, я не обязан знать все уголовные дела двадцатого века! Ребенка действительно украл немец?
   - Должен вас огорчить, группенфюрер... Вы знали этого человека... Точнее, его родственников и досье...
   - Вы сошли с ума!
   - Я пришел к вам именно потому, что нахожусь в полном здравии.
   - Но ведь это тридцать второй год! Тогда еще не было гестапо! Не было Гиммлера!
   Штирлиц согласно кивнул:
   - Были вы! Чиновник криминальной полиции Генрих Мюллер... А то, что Гиммлер еще не стал рейхсфюрером, для вас еще страшнее... Не на кого валить ответственность за собственные поступки...
   Мюллер тяжело, с нескрываемой неприязнью посмотрел на Штирлица, ничего не ответил, потер виски своими крепкими, квадратными пальцами и продолжил изучение документа.
   <...Старый школьный учитель доктор Джон Ф. Кондон был горячим поклонником Чарльза Линдберга. Семидесятидвухлетний Кондон написал письмо в свою любимую газету <Хоум ньюс>, выходящую в Бронксе: <Предлагаю тысячу долларов, то есть все мои накопления, прибавив их к 50 тысячам долларов выкупа, чтобы любящая мать смогла, наконец, обнять своего ребенка. Я готов поехать в любое место за свой счет, вручить эти деньги и обязуюсь при этом никогда не раскрывать имени похитителя>.
   Через четыре дня после опубликования обращения (над стариком потешались знакомые: <чокнулся!>) он получил письмо: <Уважаемый господин! Если Вы действительно хотите стать посредником в деле Линдберга, строго следуйте всем нашим указаниям. Вы должны отвезти и вручить лично г-ну Линдбергу письмо, которое прилагается... Получив деньги у г-на Линдберга, опубликуйте три слова в нью-йоркской газете <Америкэн>: <Деньги уже готовы>. Находитесь все вечера - с 6 до 12 - дома.
   Это похищение готовилось целый год. Необходимо, чтобы дело приобрело мировую известность>.
   В конверте, полученном учителем, действительно находился еще один маленький конверт. Кондон сразу же позвонил Линдбергу.
   - Будьте добры, вскройте маленький конверт и прочтите мне письмо, попросил летчик.
   Кондон зачитал письмо:
   - <Уважаемый господин, доктор Кондон будет нашим посредником. Можете вручить ему 70 тысяч долларов... Когда деньги будут в наших руках, мы сообщим Вам, где ребенок. Готовьте аэроплан, так как он находится в двухстах сорока милях отсюда>.
   - Это все?
   - Нет, - ответил доктор Кондон, - не совсем. На письме внизу нарисован странный знак - два пересекающихся голубых круга, образующих в середине красный овал... И три отверстия на каждой фигуре по горизонтали.
   Голос Линдберга дрогнул:
   - Я немедленно еду к вам.
   - У вас больше дел, чем у меня, - ответил старый учитель. - Я сам приеду.
   В два часа ночи Кондон добрался до Хопвелла.
   Линдберг внимательно изучил корреспонденцию; не осталось никаких сомнений: письмо не могло быть фальшивкой, поскольку знак с перекрещивающимися кругами ни в одной из газет не был опубликован; тайна следствия.
   ...Утром следующего дня доктор Кондон вернулся домой с письмом, в котором Линдберга назначали его своим посредником. Адвокат Брекенридж привез его на своей машине и принял приглашение поселиться в доме учителя. Днем Брекенридж отправил в нью-йоркскую газету <Америкэн> сообщение: <Деньги уже готовы>. Чтобы скрыть от журналистов принадлежность к делу, Кондон подписался псевдонимом <Д. Ф. К.>, составленным из начальных букв своего имени. Он был уверен, что похитители его поймут, а для остальных странное объявление пройдет незамеченным.
   В семь часов вечера зазвонил телефон. Глухой голос спросил, получено ли письмо с п о д п и с ь ю?
   Учитель ответил:
   - Да. И я очень рад, что вы меня верно поняли.
   На следующий день в двадцать тридцать в дверь доктора постучали; шофер такси протянул длинный конверт и спокойно отъехал, - номерной знак был виден отчетливо' ясно, попросили отвезти письмо <другу>, - член банды так себя не ведет.
   В письме сообщалось, что доктор должен отправиться к заброшенной сосисочной; там, под камнем, он найдет записку.
   Выехали, когда совершенно стемнело; машина адвоката остановилась в пустынном месте, окруженном полуразвалившейся галереей.
   Доктор Кондон поднялся на галерею и достал из-под кирпича записку: <Пересеките улицу и двигайтесь вдоль забора к кладбищу, до улицы 233. Там встретимся>.
   И доктор Кондон пошел по безлюдной улице к воротам кладбища Вудлоу. Несмотря на то, что он никого не видел, доктор чувствовал - за ним наблюдают. Пробило двадцать один тридцать; он заметил размытое белое пятно, осторожно двигавшееся среди могил; человек делал рукой какие-то знаки.
   Кондон пошел навстречу; в глубине кладбища, среди деревьев и памятников, его ждал мужчина. Доктор смог запомнить глаза, смотревшие на него из-под полей надвинутой на лоб шляпы; лица различить было нельзя тьма непроглядная.
   - Принесли деньги? - это был тот же голос, с иностранным акцентом, который доктор слышал по телефону.
   - Нет. Я не принесу деньги, пока не увижу ребенка.
   - А меня казнят, если ребенок мертв?
   - Мертв?! - закричал Кондон в ужасе.
   - Не кричите! - рявкнул мужчина. - Ребенок жив и прекрасно себя чувствует.
   - Как вы можете доказать, что я разговариваю с тем человеком, который мне нужен? - спросил доктор.
   - Разве вы не получали писем, подписанных кругами?
   Кондон вытащил из кармана два зажима, которые находились в кроватке ребенка, - он взял их с разрешения Линдберга:
   - Ответьте, что это такое?
   - Ребенок был закреплен этими зажимами в кроватке, - сразу же ответил незнакомец.
   - Верно. Как вас зовут?
   - <Джон>, - ответил тот.
   - Откажитесь от этого дела, <Джон>, - взмолился доктор. - Пойдемте со мной... У меня есть тысяча долларов, они будут вашими, отдайте дитя добром...
   - Нам не нужны ваши деньги, - ответил <Джон>.
   - Но ребенок жив?
   - Конечно...
   ...Через пять дней доктор получил по почте посылку - ночную рубашку Чарльза-младшего. В записке, которую завернули в рубашонку, было выдвинуто новое требование: <Принесите выкуп до того, как увидите ребенка. В случае принятия этого условия Линдберг должен дать объявление в нью-йоркской газете <Америкэн>, всего три слова: <Согласен. Деньги готовы>.
   Линдберг поместил это объявление. День за днем выходило оно в указанной газете, но <Джон> молчал...
   Через несколько дней доктор Кондон получил, наконец, ответ <Джона>: <Сообщите, готовы ли вы к проведению операции в субботу вечером? Если да, опубликуйте в газете эти же три слова>.
   Теперь Линдберг более всего боялся спугнуть похитителей.
   Национальное казначейство пообещало, что его агенты не станут вмешиваться в это дело, но лишь отметят номера банкнот, которые будут переданы похитителям. Несмотря на советы полиции, Линдберг упорно настаивал на том, чтобы в месте, где должно произойти свидание, не было никаких засад.
   Наступил субботний вечер. Линдберг и Кондон заканчивали последние приготовления к выплате требуемого выкупа. Деньги были разложены в двух пакетах: в одном было пятьдесят тысяч долларов, во втором двадцать; в общей сложности 5150 банкнот четырех достоинств: по 5, 10, 20 и 50 долларов...
   Линдберг, адвокат Брекенридж и Кондон сидели в доме старого учителя в ожидании новых инструкций. Кондон казался совершенно спокойным, но его семья была как на углях: учитель был единственным, кто видел <Джона> и мог бы опознать его; вполне возможно, что бандит, получив деньги, захочет избавиться от свидетеля.
   В девятнадцать сорок пять к дому подъехало такси; как и в прошлый раз, незнакомый шофер протянул Кондону конверт и спокойно уехал. В письме было указание: <Возьмите записку, спрятанную возле дверей цветочного магазина кладбища Сан Рамон>.
   Линдберг отвез учителя в указанное место; в записке было две фразы: <Следуйте по проспекту Вайтмон на юг. Возьмите с собой деньги; приходите один>.
   Однако Кондон оставил ящик с деньгами на сиденье машины, рядом с Линдбергом: <Сначала я все же поговорю с ним>.
   Он дошел до ворот кладбища; у изгороди стоял <Джон>; доктор приблизился к нему.
   - Принесли деньги? - спросил <Джон>.
   - Они в машине, - ответил доктор.
   - Несите...
   - Я не вручу их вам до тех пор, пока вы не назовете место, где находится ребенок.
   - Пока сходите за деньгами, я нарисую план той местности.
   Получив деньги, <Джон> вручил Кондону конверт:
   - Прочтете через шесть часов! Ни минутой раньше!
   Через пять минут Линдберг и учитель вскрыли конверт: <Ребенок находится на борту яхты <Нэлли>. Это небольшая яхта, восьми метров в длину, которая курсирует между Хорснекс-Бич и Гей-Хэд, недалеко от острова Елизаветы>.
   Поиски яхты продолжались безрезультатно не одну неделю; а <Джон> исчез, растворился, пропал в десятимиллионном Нью-Йорке.
   За учителем Кондоном была установлена постоянная слежка - главный свидетель обвинения; никто, кроме него, не мог бы опознать <Джона>; три детектива денно и нощно стерегли его, куда бы он ни направился.
   А еще через несколько недель в лесу, неподалеку от дома Линдбергов, совершенно случайно был найден труп их сына, Чарльза-младшего.
   Мальчик погиб в день похищения, - так, во всяком случае, утверждала судебно-медицинская экспертиза...>
   Мюллер поднял на Штирлица глаза, в которых стояли слезы:
   - Зачем вы дали мне этот ужасный материал, Штирлиц?! К чему этот садизм?! Это же разорвет сердце каждого отца! Зачем я должен был читать это на ночь?
   - Выпейте снотворное, - посоветовал Штирлиц. - Что же касается трех квадратов, вырезанных по горизонтали, - то вам этот знак был известен еще в двадцатом году, во время стажировки в отделе особо опасных преступлений, когда был ограблен дом вашего бургомистра... Сначала у него просили деньги <добром> - прислав угрожающее письмо... Только там бандит вырезал не три квадратика, а один... Так что начинал он у вас, группенфюрер... В Штатах лишь продолжил начатое... Но и это не все...
   РОУМЭН, ПЕПЕ, СОМОСА, ВИЗНЕР (Панама, Манагуа, сорок седьмой) __________________________________________________________________________
   Франц Брокман, о котором Штирлиц сообщил Роумэну теперь был Франсиско; седой, высокий, тонкий, как спичка, он проворно метался между столиками ресторана <Каса Педро> на берегу океана, обслуживая большую группу туристов; лицо его было сосредоточенным, собранным, однако глаза постоянно улыбались - очень голубые, излучавшие добро, какие-то скорбно-умиротворенные...
   Панамский адвокат Личу, встретивший Роумэна, Гуарази и охранников возле трапа самолета, вывез их в город минуя паспортный контроль и таможенный досмотр; он и это мог; пограничники были предупреждены, что прибывает экономическая делегация на правительственном уровне, встречать ее будет советник, профессор, доктор Личу, чтобы не привлекать излишнего внимания, поскольку речь идет о фантастической сделке, разрешить въезд в страну <без формальностей>. Звонок в аэропорт в ы д а л генерал Падилья; вполне управляем; пришлось, конечно, з а р я д и т ь - золотые пуговицы для френча и золотые звезды на пилотку и погоны.
   Именно поэтому и щ е й к и растерялись, когда последний пассажир прошел паспортный контроль: никто из тех, кого ждали по крайней мере девять американских разведчиков, не считая панамских детективов, не появился; действительно растворились в воздухе.
   Лишь через три часа военная контрразведка смогла нащупать нить, узнав о звонке генерала Падильи. Однако в это время машина адвоката Личу, миновав Ла-Чореру Пенономе, Нату и Агуадульсе, уже свернула на проселок и остановилась около Читры - модерновые хижины на берегу океана, песчаный пляж, бары под лианами, <Каса Педро>.
   Во время гонки по шоссе в Читре (отсюда не более ста километров до Коста-Рики, <переход через Месанью обговорен, там ждет машина марки <линкольн>, через десять часов будете в Манагуа>) Личу, крепкий мулат в очках, что еще больше подчеркивало его спортивность, - бывают такие лица, которых очки в роговой оправе делают устремленно-агрессивными, - глотая слова, быстро объяснял ситуацию:
   - Конечно, этого Франца было найти не просто! Первые два часа я был в отчаяньи! Потом решил посмотреть испанские имена, - и вот он, тепленький! Кстати, на границе с Колумбией, в горах, живет еще один никарагуанский немец, Альберт Петерс... Работает на кофейной плантации. Агроном у Санчеса-и-Масторги. За год они сделались самыми надежными поставщиками кофе, очень удобно пакуют - с фамилией, телефоном и адресом. Многие рестораны Панамы делают им заказы на год вперед. Растущий бизнес. Этот немец вытащил плантации из полнейшего запустения. Думаю, войдет в компаньоны. Масторга любит гулять в столице. У него там какая-то американка. Сговорятся, видимо, на треть. Значит, через пару лет немец сколотит полмиллиона баков. Великая нация. Никто не умеет так работать, как они...
   - Брокман здесь давно? - спросил Роумэн, дождавшись, пока Личу полез за сигаретой и начал ее прикуривать, иначе в разговор влезть было совершенно невозможно. - Почему он не пристроился на кофейные плантации? Он же большой мастер этого дела, к тому же специалист по лесу, хороший коммерсант.
   - Послушайте, Макс, - ответил Личу, - не слишком ли многого вы от меня хотите?
   - Сколько отсюда миль до этого самого Петерса? - задумчиво поинтересовался Роумэн.
   - Много. Это другая сторона государства. Да и потом я не возьмусь доставить вас туда. Придется стрелять. Наверняка, дороги уже перекрывают. Мы с вами хорошо проскочили. У нас ведь, пока не дозвонятся до главного, палец о палец никто не ударит, на кой черт, еще не угодишь, голову снесут... Слава богу, американцы научили нас консультировать у юриста каждый шаг, стало чуть меньше произвола, а ведь раньше каждый алькальд в самом завалящем городишке мог делать все, что ему заблагорассудится! Все, понимаете, абсолютно все! В Агуадульсе местный алькальд издал приказ, запрещающий проезд повозок по городу. За нарушение - штраф. При повторном - арест. Люди спросили: <А на чем же привозить кирпичи на строящиеся здания?> А он ответил: <Это ваша забота. Повозки - прошлый век, неопрятно и остается навоз на улицах. Я хочу воспитывать молодое поколение горожан в духе культуры и преклонения перед прекрасным>. Честно-то говоря, хозяева повозок не уплатили ему сколько надо, а заработок у алькальдов грошовый, живут на п о д н о ш е н и я, тоже можно понять... Для того, чтобы жить сносно, в его руках только одно оружие - запретить другим все, что только можно. А можно - все... Во время выборов - он знал, что им недовольны, его люди обошли всех тех кто допущен до голосования, и предупредили: <Будешь заходить в кабинку - изуродуем и сожжем дом. Голосуй, не заходя за бархат! Чтоб все было на виду>...
   - Крепкий парень, - заметил Гуарази. - И чем же кончилось?
   Личу пожал плечами:
   - Девяносто семь процентов проголосовали за него чем еще это может кончиться?
   - Но повозки ездят по городу, - заметил Роумэн. - И немало.
   - Так этого алькальда пришлось нейтрализовать, - ответил Личу. Все-таки если самоуправство граничит с идиотизмом, приходится принимать волевые решения. Нельзя же до такой степени компрометировать институт государственной власти... Тем более, об этом узнали американцы, расписали в своей прессе, неприятно, согласитесь...