Семенов Юлиан Семенович. Экспансия - 3

   - Хорошо, - Роумэн достал свои совершенно искрошившиеся <Лаки страйк>, - а вы не смогли бы навестить Петерса, скажем, завтра? После того, как мы сегодня уйдем в Коста-Рику?
   - И что? - поинтересовался Личу, аккуратно глянув на Гуарази.
   - И получить от него иск к президенту Сомосе по поводу плантаций, домов, аптек, принадлежавших ему вплоть до того дня, когда он был арестован, а затем выслан в Штаты для заключения под стражу... Дело в том, что брат Петерса, социал-демократ, погиб в Освенциме...
   - Где? - не понял Личу. - Где он погиб?
   - В Освенциме, - повторил Роумэн. - Это лагерь, где гитлеровцы резали людей для проведения экспериментальных медицинских исследований. Резали, кстати без наркоза, чтобы определить наиболее явные болевые точки... Это лагерь смерти... Они там сожгли что-то около двух миллионов людей...
   - Сколько?! - Личу даже выронил сигарету изо рта, резко притормозил, взял ее с кремовых чесучевых брюк, выбросил в окно. - Два миллиона?! Так это больше чем вся Панама...
   - Он говорит правду, - тихо заметил Гуарази. - Так было.
   - Так вот, - продолжил Роумэн, положив руку на плечо Гуарази; тот замер, однако ладонь не сбросил (молодец, Пепе, подумал Роумэн, мы еще поговорим с тобой, у нас есть время, можно о многом поговорить, особенно если ты не смахиваешь мою руку и это видят <первый> и <второй>; как можно за весь день не произнести ни одного слова, фантасмагория какая-то!). Так вот, - повторил Роумэн, - если бы вы завтра выслали экспресс-почтой в Манагуа иск Петерса к Сомосе, - диктатор забрал все плантации немцев себе, лично себе, он и войну-то объявил Гитлеру, чтобы завладеть лучшими плантациями страны, до десятого декабря сорок первого года он держал на стене кабинета портрет фюрера с дарственной надписью, - тогда мы получим лишний козырь...
   - Если я отправлю вам хоть что-нибудь экспресс-почтой, - ответил Личу, - то этот пакет получит ваш сын... Это еще оптимальный вариант, скорее всего на почте придется доказывать родство вашей внучке... Здесь почта работает, как в прошлом веке... Телеграмма устроит?
   Роумэн спросил Гуарази:
   - Как вы считаете, Дик?
   - Не знаю. Личу, на Сомосу это может произвести впечатление?
   - По-моему, вас четверых шлепнут его гвардейцы в тот же миг, как только вы поднимете разговор о немецкой собственности, ставшей ныне богатством его семьи... Если это действительно так... Я, конечно, не знаю, может, у вас, - он кивнул на Гуарази, - есть в Манагуа сильные контакты, но мне кажется, что я обслуживаю четыре трупа, - вполне милые парни, но доживаете вы последние часы, жаль.
   Роумэн подошел к метрдотелю и сказал, что его друзья хотели бы взять столик, который обслуживает голубоглазый официант.
   - Конечно, конечно, - ответил тот, - эй, Франсиско! Сеньоры хотят, чтобы ты обслужил их! Быстренько приготовь столик!
   - Да, да, - угодливо ответил Брокман. - Сию минуту, сеньоры... Я с радостью угощу вас самой прекрасной пищей нашего чудного <Каса Педро>.
   Когда он накрыл стол белоснежной скатертью, стремительно расставил приборы и приготовился слушать заказ Роумэна, адвокат Личу тихонько сказал:
   - Франсиско, если вы действительно тот Франц Брокман, что приехал сюда после войны с севера, то знайте: эти господа отправляются в Манагуа, чтобы вернуть немецкую собственность ее прежним владельцам.
   Бокал выпал из рук официанта, сверкнув мертвенно-голубыми осколками; старик закрыл глаза, достал из кармана пилюльку и бросил ее под язык.
   - Простите, сеньоры, - сказал он. - Немного шалит сердце... Я должен подать десерт моим британским гостям... Потом я с радостью отвечу на все ваши вопросы. Но вы не из полиции? Я ведь заполнил все формуляры и въехал сюда по разрешению североамериканских властей...
   - Сеньор Брокман, мы представляем интересы тех честных немцев, не связанных с нацистами, которые пали жертвами преступных клик, - отчеканил Роумэн. - Поскольку у нас мало времени, я попрошу мэтра подменить вас, пусть десерт британцам принесет он сам, а вас мы приглашаем пообедать вместе с нами, не возражаете?
   - Но... Благодарю вас... Но это не принято... И потом я не одет, как это положено для ресторана...
   Роумэн снял через голову рубашку, остался в майке, улыбнулся:
   - Вот мы и уравнялись в костюмах... <Первый>, пожалуйста, урегулируйте вопрос о подмене сеньора Брокмана.
   Парень не пошевелился, словно бы не слышал Роумэна.
   - Обращаться надо ко мне, - заметил Гуарази, - он выполняет лишь мои указания... Иди и договорись, - сказал он небритому. - Сделай это тактично, дай мэтру десять долларов, извинись, объясни, что мы торопимся...
   Через минуту мэтр начал сам обпархивать британцев; Брокман опасливо снял свою белую куртку, не зная, что с ней делать; Роумэн взял ее у него из рук, повесил на спинку стула и обратился к собравшимся:
   - Сначала, как полагается у нас, <гринго>, - <хайбол>. Потом - мясо, а на десерт - фрукты. Принято, сеньоры?
   - Я бы не рекомендовал брать мясо, - понизив голос, сказал Брокман. У нас нет своих коров, туши везут из Давида, по жаре... А рыбу мы ловим сами... Она воистину прекрасна, а цена значительно дешевле.
   Гуарази посмотрел на Брокмана; его глаза - как и в Мадриде, когда он не отрывал глаз от Кристы, - были полны скорби.
   Когда мэтр подбежал к столу, Роумэн поблагодарил его за любезность, сделал заказ, заметив:
   - Сеньор Брокман, видимо, в ближайшее время получит наследство, так что дружите с ним. Всегда надо дружить с тем, за кем будущее...
   - О, мы старые друзья с сеньором Брокманом, - ответил мэтр. - Я рад, что вы привезли ему столь приятную новость... По случаю такой приятной новости хочу угостить вас, сеньоры, бутылкой настоящей <мендосы>. Это не подделка, действительно, из Аргентины...
   - Подделка, - дождавшись, когда мэтр отошел, шепнул Брокман. - Здесь нет настоящей <мендосы>. Лучше пейте местное вино, оно прекрасно... Это американцы приучили здешних людей преклоняться перед иностранным... Янки, словно дети, - больше всего ценят чужое, хотя свое у них в десять раз лучше.
   - <Кьянти> здесь нет, - заметил Гуарази. - Так что меня вино не интересует. Мистер Брокман, мы приехали, чтобы составить ваш иск к президенту Никарагуа Сомосе. С успеха мы берем двадцать процентов. У вас было что-то около двухсот тысяч долларов в банке, не считая плантаций и домов. Вы согласны уплатить пятьдесят тысяч баков, если мы добьемся у Сомосы возвращения хотя бы части ваших плантаций и какого-нибудь из ваших домов на берегу или в столице?
   - Я готов отдать половину того, что вы сможете мне вернуть, сглотнув комок в горле, ответил старик. - Я мечтаю вернуться туда... Но ведь теперь немцы стали изгоями... Сомоса не пускает нас в страну...
   - Что с вами случилось седьмого декабря сорок первого года, когда Сомоса снял со стены портрет Гитлера и объявил войну рейху? - спросил Роумэн.
   - В ту же ночь мы все - и те, кто состоял в нацистской партии, и те, которые считали себя никарагуанцами, - были арестованы. Нас отвезли в тюрьму <Ормигуэро> и концлагерь <Куинта Эйтцен>, - сейчас, говорят, это вилла Луиса Сомосы... Как нас били, как морили голодом, об этом не хочу вспоминать... Кто-то из наших, уцелевших от ареста, отправил письмо американскому послу с просьбой освободить стариков, женщин и детей... Освободили трех сорокалетних - тех, кто имел постоянный бизнес с североамериканцами... В мае сорок второго нас выслали в Сан-Франциско, оттуда перевели в концлагерь в Техасе, часть отправили на границу с Канадой, на север, все наши там поумирали, только я спасся, старый черт, а внук погиб и дочка тоже... Сорок женщин и детей потом вывезли в Германию, с помощью Красного Креста Швейцарии, но опять же тех, кто был связан с американским бизнесом. Это правда, сеньоры, не сердитесь, я рассказываю правду... Если в Аргентине, Боливии, Бразилии, Чили немцы в основном работали на рейх, кроме, конечно, тех, кто эмигрировал от Гитлера, то никарагуанские немцы действительно растворились в стране... Мы вспоминали, что в наших жилах течет немецкая кровь, только когда собирались в церкви... Такое же было в России, при императоре Петре... Есть страны, которые растворяют в себе иностранцев... Конечно, мы знали, что Бреме, Людвиг Бреме был нацистом и поддерживал связи с людьми Сомосы, они очень дружили до сорок первого года, даже, говорят, Бреме привез ему специалистов по допросам, людей гестапо...
   - А где сейчас этот Бреме? - спросил Роумэн.
   - Не знаю.
   - А что из себя представляет Петерс?
   - Он был заместителем Бреме... По контактам с провинциями Хинотега и Леон, настоящий нацист...
   Роумэн переглянулся с Гуарази; тот повернулся к Личу:
   - Ну что ж, начнем составлять исковое заявление? Вы помните, сеньор Брокман, какие статьи конституции Никарагуа были нарушены Сомосой?
   - А разве там была конституция? - удивился старик.
   Личу рассмеялся:
   - Была, дон Франсиско, была! Самая демократическая в Центральной Америке, полные свободы, гарантия личности, охрана достоинства и так далее...
   ...Через час Личу увез ч е т в е р к у, передав Гуарази текст искового заявления Брокмана; факты, которые он изложил, были неопровержимы.
   - Если бы я получил эту бумагу в Штатах, дело было бы выиграно в первой же инстанции, - заметил Личу, прощаясь с Гуарази на коста-риканской границе (пересекли ее в маленькой деревушке за городом Давидом; около пограничного столба сидел инвалид в рваной форме; ни телефона, ни сигнализации; все, как полагается в Латинской Америке: новейшая техника и вооруженные головорезы на центральной трассе и деревенская, измученная криками цикад, тишина в горах, где машине придется идти по валунам; <линкольн> оплачен, водителю было заранее сказано, что ехать придется проселками, пусть не скорбит о машине, вручили наличные для покупки новой).
   В Сан-Хосе, столице Коста-Рики (господи, почему здесь большинство жителей рыжие? И голубоглазые? Будто ты и не в Латинской Америке), останавливаться не стали; Роумэн лишь попросил разрешения отправить копию иска в Лондон, Майклу Сэмэлу: <Можете опустить сами, Дик, я играю честно>; проверки документов на шоссе не было, видимо, в Панаме полагали, что ч е т в е р к а пойдет в направлении колумбийской границы; до границы с Никарагуа доехали за пять часов; переход был и здесь обговорен заранее (ну и синдикат, вот сила, а?!), в Манагуа приехали под утро.
   Гуарази попросил шофера остановиться около <Гранд-отеля>, в самом центре (телефонов-автоматов в городе не было, все рестораны и бары закрыты, а звонить надо), уплатил портье деньги, набрал номер 9-54-30, попросил сонную прислугу позвать к аппарату сеньора Родригеса Солано, повторил, что хозяина совершенно необходимо разбудить, он заинтересован в этом звонке; закурил (первый раз за все то время, что Роумэн знал его) и, когда Солано взял трубку, сказал:
   - Счастье вновь к вам повернулось.
   - Что?! - тот не понял, в голосе чувствовался испуг.
   - Счастье вновь к вам повернулось...
   - Идите к черту! - взревел человек. - Какого дьявола вы меня разбудили, мерзавец этакий?!
   Гуарази недоуменно пожал плечами, протянул портье двадцать пять центов, набрал номер еще раз; никто не подходил; я не мог перепутать, сказал он себе, я точно помню номер, неужели из Панамы успели передать сигнал тревоги? Или Лаки отменил предприятие, пуганув своих д р у з е й тем, что он уже начал дело? Р е б я т а понимают ситуацию с полуслова, могли сговориться; нет, возразил он, я бы получил указание. Если Лаки уже договорился, надо решать с Роумэном, - слишком много узнал: Личу мы бережем как зеницу ока, это наш панамский капитал, а <Жареный> тем более...
   Когда Пепе решил было положить трубку, ему ответили:
   - Слушаю.
   - Счастье вновь к вам по...
   - Какого черта вы столько времени тащились сюда?! - радостно прокричал Солано. - Я уже думал, не случилось ли что?! Давайте ко мне! Одиннадцатый километр карретеры <С>, сто метров вверх, дом налево...
   - Вы мне скажите точный адрес, - попросил Гуарази.
   - У нас здесь такие адреса, приятель: <сто метров вниз, напротив аптеки, где лечат одноглазие, дом в глубине сада с тремя колоннами, только одна отвалилась>, посмотрите телефонную книгу, если не верите! Жмите! Я велю готовить завтрак...
   - Сомоса примет нас в одиннадцать, - после обязательных взаимных приветствий сказал Солано. - С ним договорено.
   - Я могу спросить, как вам это удалось? - обратился Роумэн к этому кряжистому старику в полувоенном хаки.
   Солано посмотрел на Гуарази:
   - Можно ответить?
   Пепе кивнул:
   - Ему надо ориентироваться в ситуации.
   - Так вот, - сказал Солано, - я был последним, кто видел живым генерала Сандино. Вам говорит что-нибудь это имя?
   - Да, - ответил Роумэн. - Не очень многое, правда, какой-то здешний анархист, да?
   Солано вздохнул:
   - Это как посмотреть... Словом, Сомоса обнял его при мне, похлопал по плечу и повторил: <Ты мне брат, генерал Сандино, ты гордость никарагуанцев, спаситель нации, освободивший нас от янки>... А через три часа Сандино убили... А я получил приказ Сомосы провести расследование... Правда, не я один... Это меня и спасло... А еще меня спасло то, что в моем доме часто отдыхали итальянский мальчишка по имени Аль Капоне и его братья... Еще вопросы есть?
   - Есть, - ответил Роумэн. - Кто убил Сандино? И почему?
   Солано снова посмотрел на Гуарази.
   - Можешь открыть, - сказал тот. - Только быстро, надо успеть поспать хоть пару часов... С Сомосой надо вести себя точно и прижимисто, иначе он нас сломает.
   - Вам знакомо имя Сакаса? - спросил Солано, не отводя своих черных, с голубым отливом глаз от осунувшегося лица Роумэна.
   - По-моему, он был вашим президентом...
   Солано закурил, улыбнулся, посмотрев на Гуарази, и горестно покачал головой:
   - В Латинской Америке ни о ком, никогда, ничего нельзя говорить однозначно, сеньор... Сакаса был избран президентом, как некий компромисс с новым хозяином Белого дома, Рузвельтом... Тот ведь провозгласил, что уведет американские войска из Никарагуа... То есть Рузвельт открыто признал победу Сандино... Но президент - одно, а аппарат, сложившийся в течение десятилетий, - другое... Словом, либерал Сакаса устроил Вашингтон потому, что выказывал прилюдное уважение Сандино, когда тот приезжал в Манагуа, но при этом дружил с Сомосой, который был женат на его племяннице, Маргарите Дебайле... Президент Сакаса хотел быть п о с р е д и н е... Между Сандино и Сомосой... Они, кстати, однажды так и сфотографировались... А ведь посредине быть нельзя... Особенно в политике... Правда, Пепе?
   - Можно, - усмехнулся тот. - Мы ведь живем п о с р е д и н е...
   Солано шутливо погрозил ему пальцем:
   - Вы живете в н у т р и! Это совершенно другое дело... Словом, в тот день, когда совершилось преступление, Сандино получил официальное заверение президента Сакасы, что гвардия Сомосы будет распущена и вместо нее он создаст национальную армию... Ведь гвардейцев п р и д у м а л и янки, когда оккупировали Никарагуа... А что значит Сомоса без гвардии? Ничего! Нуль. Пшик... Вот он и поехал к посланнику - <гринго> Блиссу Лейну, а от него отправился в свой штаб, запер все двери и предложил присутствующим членам штаба подписать санкцию на убийство Сандино... Всем... Круговая порука... Сам он подписался с краешку, незаметно, чтобы в случае чего можно было сказать, что это сделано под нажимом гвардейцев... Казнь Сандино была поручена майору Дельгадильо... Сомоса уехал на вечер поэзии, аплодировал стихам Элюара, даже прослезился... А после прощального ужина в честь Сандино, когда президент лично усадил его с отцом и братом в машину, по дороге на аэродром нашего героя остановили. А потом расстреляли из пулеметов... Нет, отца пощадили, но он умер вскорости, когда узнал, что Сомоса расстрелял его внучек... Наутро президент Сакаса собрал в своем дворце министров, иностранных послов и пригласил Сомосу.
   Его обращение потрясло собравшихся:
   - Я поручаю генералу Анастасио Сомосе возглавить комиссию по расследованию злодеяния, совершенного сегодня ночью, которое пало позором на всех никарагуанцев, ибо они позволили бандитам убить нашего национального героя. Я требую от генерала Сомосы публичной клятвы на верность конституции и мне, президенту...
   И Сомоса поклялся...
   ...Я узнал все про майора Дельгадильо, который руководил расстрелом Сандино... Но Сомоса пригласил к себе на ужин капитана Поликарпио Гутьереса: <Ты должен признаться, что убил Сандино, мой молодой друг... Ты должен выйти на процесс и открыто, при журналистах, во всем признаться во время перекрестного допроса моих судей... Я готов поклясться на крови, что ты не будешь казнен... Твоя семья получит деньги уже сейчас, завтра же... Большие деньги. На год, что ты проведешь в камере, им хватит с лихвой... А потом, когда пройдет это паршивое время тараканов и я стану президентом, ты превратишься в национального героя... <Зеленые рубашки> сделают тебя своим фюрером, мой молодой друг, клянусь...>
   - Кто такие <зеленые рубашки>? - спросил Роумэн.
   - Фашисты. У нас их было много... Главные любимцы Сомосы... Крепкие ребята. В декабре сорок первого они сменили свои зеленые рубашки на мундиры гвардейцев...
   И Гутьерес вышел на процесс... Он сыграл то, что ему написали, хотя крепко мандражил, потому что всех рядовых гвардейцев, расстрелявших Сандино, через час убили выстрелами в висок, чтоб не было никаких следов... Убили и тех двух полковников, что вместе со мной проводили расследование... А я до сих пор жив... Почему? А оттого, что я сказал Сомосе: <Генерал, то, что я знаю, надежно хранят в Чикаго люди моего б р а т а Аль Капоне. Я передал им документы, которые станут вашим смертным приговором, если с моей головы упадет хоть один волос>... И вот живу... И только поэтому могу помогать Пепе и его боссам... Как это важно - з н а т ь и х р а н и т ь...
   Гуарази мягко поправил:
   - Храним мы, Солано... Ты знаешь... Все, пошли отдыхать, с Сомосой надо говорить на свежую голову...
   ...Гвардейцы Сомосы - низкорослые, иссиня-черные, отчего-то все как один кривоногие, с вывернутыми икрами, абсолютно индейский тип - обыскали Гуарази и Роумэна; Солано отдали честь, но начальник охраны диктатора столь страстно обнимал старика и обхлопывал, что стало ясно: обыск обыску рознь.
   <Первого> и <второго> оставили в машине; Гуарази - после тяжелого раздумья - запретил им брать с собой шмайсеры и гранаты, все равно не отобьемся, п а р е н ь к а охраняет сто человек, рядом, в бункере, полк, какой смысл подыхать всем? Если мы не выйдем через час или услышите стрельбу, гоните на север, к Леону, пробирайтесь через джунгли в Сальвадор, идите в посольство, вас отправят домой, скажете, что нам крышка, пусть затребуют тела, я хочу быть похороненным рядом с отцом и братьями.
   ...Сомоса был невысок, красив низкопробной красотой сутенера; видимо, подумал Роумэн, такое впечатление рождает то, что он слишком тщательно одет, уложен парикмахером и наманикюрен, - он похож на прощелыгу; настоящий мужик должен быть небрежен в одежде.
   Навстречу гостям Сомоса не поднялся; кивнул Солано на кресло; Роумэну и Гуарази предложил сесть за длинный стол, за которым он, видимо, проводил заседания.
   - Ну, как добрались? - спросил Сомоса. - Мои гвардейцы не мучали вас на дорогах? Совершенно неуправляемые люди! Откуда только в них берется эта слепая жестокость?! И церковь зовет их к добру, и в школах мы ввели специальные предметы, воспитывающие тягу к прекрасному, и по радио передаем специальные программы для родителей <Воспитывайте малышей в духе добра и нежности друг к другу>. Ничего не помогает! Иногда я думаю, а не бросить ли все это дело и не уехать куда-нибудь на остров, где нет людей, тишина и единение с всевышним...
   - Я доехал благополучно. Ваше превосходительство, - ответил Гуарази, сразу же отделяя себя от Пола. - Сердечно признателен за добрый прием и за то, что нашли время для мистера, - он кивнул на Роумэна, - который имеет вам кое-что сообщить...
   - Вы американец? - спросил Сомоса, не глядя на Роумэна.
   Тот молчал, разглядывая диктатора, сидевшего в кресле чуть развалясь, закинув ногу на ногу; кресло, видимо, было на колесиках, - легкий упор ноги, и оно откатится в сторону, очень удобно.
   - Вы американец? - повторил Сомоса, по-прежнему не глядя на Роумэна.
   Солано кашлянул:
   - Мистер Макс, сеньор президент интересуется, американец ли вы?
   - Ах, это он меня спрашивал? - удивился Роумэн. - Нас же здесь трое... Я просто не понял, к кому обращен вопрос сеньора президента. Да, я американец... По рождению, впрочем, немец... Я натурализовавшийся американец...
   Сомоса вздохнул:
   - Будь моя воля, я бы вздернул всех немцев...
   - Генерал Эйзенхауэр придерживается иной точки зрения, - заметил Роумэн. - Поскольку я возглавлял диверсионную группу в тылу рейха, он, награждая меня орденами Соединенных Штатов, сказал, что немец немцу рознь... Впрочем, никарагуанец тоже отличается от никарагуанца... Я помню, мой босс, он сейчас работает в Центральном разведывательном управлении, бросил меня с десятью мальчиками из группы <командос> на захват гитлеровских архивов... Мы там нашли занятные документы: письма одного никарагуанца великому фюреру германской нации...
   Сомоса, наконец, поднял глаза на Роумэна:
   - Как интересно... И кто же подписывал эти письма?
   - Они у моего приятеля, лондонского журналиста, сеньор президент... Он очень силен в испанском, да и потом у него хобби: хранит в банке подписи всех выдающихся руководителей Латинской Америки...
   Солано несколько растерянно посмотрел на Гуарази; тот сидел напряженно, ни один мускул на лице не дрогнул, хотя о том, что сейчас говорил Роумэн, не знал, тот не посвятил его в это; вспомнил слова Лаки Луччиано о янки; неужели Лаки, как всегда, прав?
   - Интересно, - повторил Сомоса, не сводя тяжелого взгляда пронзительно-черных глаз с лица Роумэна. - И что же ваш друг из Лондона намерен делать с этими письмами некоего никарагуанца?
   - Это зависит от меня, - ответил Роумэн. - Только от того, какой будет моя судьба...
   - Я хорошо гадаю по руке, - сказал диктатор. - Подойдите ко мне, я скажу, что вас ждет в будущем.
   Роумэн поднялся, протянул Сомосе левую руку.
   Тот долго, внимательно рассматривал линии его ладони, потом удивленно усмехнулся:
   - Вы рано осиротели и поздно женились... Совсем недавно, судя по пересечению узелков... Вы были ранены? - он поднял глаза на Роумэна. Перенесли тяжкое увечье? Это было года три назад? Видимо, во время войны?
   - Четыре года назад, - кивнул Роумэн, - верно...
   - Хорошая ладонь, - заметил Сомоса. - Будете долго жить, если не наделаете глупостей... Характер у вас вздорный.
   - Значит, именно такой характер был угоден богу, если он наградил им меня...
   Сомоса ждал, что Роумэн вернется за стол, но тот полез в карман куртки; Сомоса чуть тронул ногой стол, его кресло стремительно откатилось в сторону, а из-за занавесок вышли трое гвардейцев с пистолетами в руках.
   Роумэн удивился:
   - Ваше превосходительство, нас обыскали в приемной...
   - Что за безобразие! - Сомоса возмутился. - Кто позволил обыскивать моих гостей?! Солано, почему вы не сказали мне об этом?
   - Я... то есть... я, - Солано явно растерялся.
   - Сеньор президент, - жестко продолжил Роумэн, - ту часть разговора, которую мне предстоит провести, желательно окончить без свидетелей.
   - Вы имеете в виду этих психопатов? - он кивнул на гвардейцев. - У них вырезаны языки, это символы, а не люди, не обращайте внимания... Хорошо натасканные охотничьи двуногие... Я весь внимание, вы что-то хотели мне показать?
   Роумэн, наконец, усмехнулся:
   - Они не станут стрелять, если я вытащу из кармана бумагу?
   - В этом кабинете не стреляют, - ответил Сомоса. - Наш безумный, неуправляемый, темный народ стреляет в других местах, правда, Солано?
   - Да, Ваше превосходительство, наш народ непредсказуем.
   - Ну почему же? - Сомоса снова улыбнулся, он теперь постоянно улыбался, и в этом было что-то машинальное, растерянное. - Чем больше воспитательной работы с подрастающим поколением, чем больше книг и библиотек, тем он будет предсказуемой! Мы же гуманисты, верим в торжество доброты...
   Роумэн протянул ему исковое заявление Франца Брокмана.
   Сомоса читал неторопливо, иногда пожимал плечами, порою удивлялся, обиженно разводя руками.
   - Ну и что? - спросил он, возвращая иск. - Зачем вы принесли мне это? Какое я имею отношение к этому делу?
   - Сеньор президент, я взял на себя миссию вернуть честным немцам то, что вами было у них конфисковано. Вы же друг Соединенных Штатов, не правда ли? Вы знаете, как мы начинаем помогать несчастной Германии восставать из пепла. В Вашингтоне не поймут вашу жестокость к тем, кто внес свою лепту в развитие нашей страны... Тем более, все немцы согласны оставить вам половину своей собственности... Это два миллиона долларов... И половину недвижимости... Это еще пять миллионов... Причем речь идет не о немедленном акте правительства... Дело можно урегулировать постепенно, к взаимной выгоде...
   - Каков ваш интерес в этом предприятии? - спросил Сомоса.
   - Десять процентов. Ваше превосходительство, - ответил Гуарази. - Мы получаем с немцев десять процентов, пять отдаем Никарагуа...
   - Шесть, - поправил его Роумэн. - Мы отдадим шесть процентов на развитие народного образования Никарагуа... Но если сеньор президент согласится выделить на четыре дня небольшой аэроплан - для моих нужд, - я отблагодарю его в случае, если операция пройдет успешно, миллионом долларов.