Ланнон взревел от смеха и хлопнул себя по бедрам.
   – Да будет так. Он назначается начальником царской охоты – со всеми выплатами и привилегиями. Возьми его, Хай. Научи говорить по-человечески, а если не сумеешь, научись говорить на его языке.
   «Мне достаются все бездомные и калеки», – огорченно подумал Хай. Его дом кишел ими; когда у него собиралось достаточно золота для покупки сладкой молодой рабыни, оно уходило на других, слишком старых или больных, чтобы оправдать свое содержание, и потому предназначенных хозяином для бассейна Астарты. Ну, по крайней мере пигмею назначено содержание как начальнику охоты, Хаю он ничего не будет стоить.
   Покончив с делом, Ланнон повернулся к поручням. На горизонте наконец показался город. Стены храма в свете зари казались красно-розовыми, нижний же город, где стены домов были выкрашены пеплом озерных раковин, сверкал яркой белизной.
   Навстречу им из гавани устремился боевой флот Опета. Когда корабли по очереди отворачивали перед носом флагмана, солнце блестело на мечах и шлемах легионеров, отражалась в позолоте острой, как стрела, кормы. Все увидели свежие шкуры, висящие под флагом Барки, и над водой понеслись приветственные крики.
   Флагманский корабль первым вошел в гавань. Он по-прежнему шел на веслах. Хаббакук Лал нацелился на каменный причал возле города, где собралась встречающая толпа. Все население города, облачившись в лучшие, самые яркие, одежды, приветствовало своего нового царя ревом, исторгаемым сотней тысяч глоток.
   В последнее мгновение Хаббакук Лал резко опустил руку: это был сигнал барабанщику и рулевому. Корабль развернулся, весла зарылись в воду, тормозя, и бок корабля легко коснулся причала. Ланнон Хиканус и его свита сошли на берег.
   Первыми Ланнона приветствовали его жены. Их было девять, по одной из каждой знатной семьи, юные благородные матроны, гордые и прекрасные. Каждая по очереди преклонила перед Ланноном колени, впервые называя его «государь».
   Хай смотрел на них с болью в сердце. Это были не просто безмозглые рабыни, чье общество ему доступно. Это были женщины в полном смысле слова. Ему нужна такая, с кем он мог бы разделить жизнь, и он пробовал заполучить ее. Он сватался к девицам всех аристократических домов Опета и всюду получал отказ. Дальше его согнутой спины они не видели, и он не мог ставить им это в вину.
   Чинность церемонии внезапно нарушили громкие крики «Хо! Хо!»: близнецы вырвались от нянек и побежали по причалу. Не обращая внимания на отца и вельмож, они побежали к Хаю, заплясали вокруг него, дергали за одежду, требовали внимания. Когда он подхватил их на руки, они так целовали его и при этом дрались за его поцелуи, что встреча начала походить на битву. Подбежали няньки и выручили Хая.
   Руки Имилце все еще цеплялись за волосы Хеланки, и по сердитому лицу Ланнона Хай понял, что детей ждет наказание и их пухлые мягкие задики скоро покраснеют. Жаль, не в его власти помешать этому.
   Хай ускользнул в толпу. По пути в храм он поторговался с продавцом цыплят и дешево купил их. Потом принес их в жертву и пошел домой, в квартал, отведенный для жрецов, между внешней и внутренней стенами храма. Вся дворня высыпала ему навстречу. Все эти впавшие в детство трясущиеся старики, качающие седыми головами и обнажающие в улыбке беззубые десны. Пока его купали и кормили, всем не терпелось услышать о его последних приключениях, все ждали рассказа об охоте.
   Когда наконец он удалился в опочивальню отдохнуть, то лечь не успел – прибыли четыре старшие принцессы в возрасте от шести до десяти лет. Сломив слабое сопротивление рабов, они по праву вторглись в его комнату.
   Хай со вздохом отказался от отдыха и послал за лирой. Когда он запел, рабы один за другим начали пробираться в комнату и тихо садиться вдоль стены. Хай Бен-Амон снова был дома.
 
 
   В 533 году от основания Опета, шесть месяцев спустя после того, как он взял Великого Льва и доказал свое право на трон, Ланнон Хиканус, глава дома Барки, оставил город Опет и начал марш вдоль границ – исполнение этого обычая делало его полноправным царем. Весной ему исполнилось двадцать девять, он был на год старше своего верховного жреца.
   Он выступил в поход, взяв с собой четырех еще бездетных жен в надежде за время двухлетнего путешествия зачать с ними детей. С ним шли два легиона, по шесть тысяч гоплитов, легкой пехоты, топорников и лучников в каждом. Легионы состояли главным образом из вольноотпущенников юе под командой военачальников из благородных семейств Опета, организованы были по римскому обычаю, заимствованному Ганнибалом во время войны в Италии: в каждом легионе десять когорт, в каждой когорте шесть центурий. У всех легионеров кожаные нагрудники, конические железные шлемы и круглые кожаные щиты, усаженные бронзовыми розетками. На ногах кожаные поножи и сандалии. Маршируя, легионеры пели.
   Военачальники выглядят более величественно, сообразно своему благородному происхождению. Доспехи у них бронзовые, плащи из тонкой ткани, пурпурные и красные. Они шли во главе своих отрядов.
   Кавалерии не было. За 500 лет ни одна попытка привезти с севера лошадей не увенчалась успехом. Большинство животных не выдерживали морского пути, а те, что выживали, вскоре после прибытия в Опет погибали от загадочной болезни, от которой шкура становилась жесткой, а глаза превращались в кровавое желе.
   Кавалерию заменяли слоны. Эти огромные злобные звери вселяли ужас в сердца врагов Опета, когда налетали на них, лучники же, сидящие в башнях на их спинах, осыпали неприятеля тучами стрел. Но разъяренные слоны могли внести не меньшее смятение и в собственные ряды, а посему их погонщиков вооружали деревянными молотками и пиками – их загоняли в мозг взбесившегося животного. Ланнон взял с собой двадцать пять боевых слонов.
   С ним отправился верховный жрец, с десяток жрецов низшего ранга, а также механики, врачи, оружейники, повара, рабы и большая толпа сопровождающих: старатели, игроки, заговорщики зубов, продавцы напитков и продажные девки. Караван волов, везущих палатки и продовольствие, растянулся на семь миль, а длина всей громоздкой колонны составляла не меньше пятнадцати миль. Это не создавало помех при движении по большим незаселенным травяным равнинам, где достаточно воды и травы. Но Хай Бен-Амон, стоя на невысоком холме рядом с царем и глядя на бесконечную колонну, ползущую с севера, задумался о той поре, когда, сделав огромный круг, они вновь повернут на север и двинутся вдоль большой реки. Такое сосредоточение богатств будет сильным искушением для отрядов воинственных дикарей из неведомых земель за рекой. Он сказал Ланнону о своих опасениях, и тот рассмеялся, щуря на солнце бледно-голубые глаза.
   – Ты рассуждаешь как солдат, а не как жрец.
   – Я и то, и другое.
   – Конечно. – Ланнон положил руку ему на плечо. – Иначе ты не командовал бы Шестым легионом. Что ж, Хай, я много думал об этом походе. В прошлом в таких походах лишь растрачивали время и сокровища Опета. Теперь все будет иначе. Я намерен извлечь из своего похода прибыль.
   Это волшебное слово, которое в Опете одинаково хорошо понимали все: аристократы и простолюдины, цари и жрецы, вызывало у Хая улыбку.
   – Я намерен действовать по-другому. В Южном царстве мы будем охотиться. Такой охоты еще не бывало. Мясо прокоптим, высушим, засолим и продадим жителям и в копи кормить рабов. Будем также охотиться на слонов. Мне хочется довести число этих зверей в армии до двухсот, чтобы не опасаться угрозы с севера, о которой ты мне напомнил.
   – А я гадал, зачем столько пустых повозок.
   – Они наполнятся, прежде чем мы снова повернем на север, – пообещал Ланнон. – А когда будем проходить через сады Зенга, я сменю там гарнизоны. В войсках, слишком долго задержавшихся в одном месте на постое, воцаряются лень и разложение. В Зенге я встречусь с послами дравов с востока и возобновлю договор с ними.
   – Но как же север? – Хай вернулся к волновавшему его вопросу.
   – Из Зенга на север мы пойдем боевым строем. Женщины и дети отправятся домой в Опет по дорогам Срединного царства. Мы придем к большой реке двумя полными легионами, укрепим стоящие там два легиона, вместе пересечем реку и добудем столько рабов, что все племена узнают: в Опете новый царь. – Ланнон повернулся и посмотрел на север. Грива золотисто-рыжих волос и борода блестели на солнце. – Свыше ста лет они тревожат нас, а мы обходились с ними слишком мягко. С каждым годом они становятся все многочисленнее, все смелее. Я покажу им железо своей руки, Птица Солнца. Я покажу им, что реку защищает железный заслон, и им дорого будут стоить попытки напасть на нее.
   – Интересно, откуда они приходят и сколько их, – негромко сказал Хай.
   – Это войско тьмы, они черны, не похожи на бога солнца Баала, как мы. Они рождены во тьме лесов, в вечной тьме севера, и если ты в силах пересчитать жадную саранчу, то сможешь пересчитать и их.
   – Боишься, Ланнон? – спросил Хай, и царь гневно повернулся к нему.
   – Ты слишком много позволяешь себе, жрец! – рявкнул он.
   – Зови меня другом, а не жрецом – и я осмелюсь доказать тебе, что беспричинная ненависть основана на страхе.
   Гнев Ланнона схлынул. Царь играл рукоятью меча, поглядывая по сторонам, чтобы убедиться, что никто из приближенных не слышит.
   – У меня есть основания бояться, – сознался он наконец.
   – Я знаю, – ответил Хай.
 
 
   На рассвете Хай спел приветствие Баалу, но негромко, чтобы не встревожить ближайшие стада, и попросил богов послать хорошую охоту, пообещав оставить часть добычи Птицам Солнца, чтобы те отнесли ее богам. Затем Хай и Ланнон выпили по чаше вина и поели сухого просяного хлеба, ожидая, пока все участники охоты займут свои места.
   Мурсил, начальник охоты на юге, выбрал место тщательно и хитро. С невысокого холма Ланнон и Хай видели уходящую вдаль равнину, с обеих сторон огражденную холмами и больше похожую на ущелье. На вершинах холмов горели сигнальные костры: там ждали воины, готовые отогнать обратно всякую дичь, которая попытается уйти.
   В отдалении, не видные глазу, по равнине растянулись два легиона. Они, десять тысяч человек, уже начали движение, накатываясь на травяную равнину, как волна на берег. К синему небу вздымалась поднятая ими пыль, и в этой пелене изредка, отразившись от шлема или наконечника копья, вспыхивало солнце.
   – Началось, – с удовлетворением сказал Ланнон.
   Хай взглянул на десятки тысяч животных, пасшихся стадами на равнине. Десятая большая охота за пятьдесят дней. Он уже пресытился убийствами.
   Он посмотрел туда, где равнина сужалась и ее пересекала река. В конце долины, между крутыми холмами, виднелся проход в пятьсот шагов шириной, который давал возможность уйти в бескрайние травянистые равнины за рекой. Вся поверхность заросла редкими акациями с плоской кроной.
   Со своего места Хай с трудом различал тройную линию ям, перегородившую выход из долины. Там в засаде ждала тысяча лучников Ланнона, у каждого триста стрел и запасной лук.
   Дальше шла двойная линия сетей, тяжелых, плетеных, на шатких кольях, которые упадут, когда в сеть влетит бегущее животное. Оно запутается в сети, и тогда залегшие в укрытии гоплиты подбегут с копьями наготове, прикончат добычу и снова поставят сеть. Этого ждала тысяча копейщиков.
   – Пора спускаться. – Ланнон допил вино и стряхнул крошки с плаща.
   – Подождем еще немного, – предложил Хай. – Мне хочется посмотреть.
   Стада на равнине забеспокоились. Беспокойство распространялось от тех животных, которые были ближе всего к линии загонщиков. Гну начали бесцельно бегать кругами, почти упираясь носами в землю, мелькали их длинные черные тела с летящими гривами. Зебры сбивались плотными гуртами по двести-триста животных и с любопытством смотрели на приближающихся загонщиков. Их близкие родственники квагги, приземистые и плотные, у них шкура темнее, чем у зебры – собирались меньшими стадами. С ними смешивались стада ярко-желтых и рыжих бубалов, пурпурные сассаби и топи и большие, похожие на быков антилопы канна, величественные, с мощными гривами. И все это огромное множество животных зашевелилось и пришло в движение, медленно отступая в сторону выхода, поднимая столбы пыли.
   – Ах, – сказал Ланнон. – Какая добыча!
   – Большей в истории охоты не было, – согласился Хай.
   – Сколько, как ты думаешь? – спросил Ланнон.
   – Не знаю… пятьдесят, сто тысяч… невозможно пересчитать.
   Теперь нарастающая тревога передалась длинношеим жирафам; они покинули убежища среди акаций и присоединились к общему движению, их телята бежали за ними. Среди стад кое-где виднелись одиночные носороги, большие и неуклюжие, они фыркали и высоко поднимали массивные ноги.
   Как течение, не позволяющее всей массе рассредоточиться, бежали большие стада дымчато-коричневых прыгучих антилоп. Эти газели, двигаясь быстрее других, точно потоки в наводнение, запрудили долину, и пыль поднялась выше, клубясь удушливыми облаками. Склоны заставляли животных сбиваться теснее, а когда бубалы и сассаби попытались спастись через холмы, на вершинах возникли цепи кричащих, потрясающих оружием людей. И антилопы устремились вниз со склонов, распространяя панику среди тесно сбившихся стад.
   Животные устремились вперед, и топот копыт стал подобен реву бури, грохоту прибоя и ветра. Земля задрожала.
   – Пошли! – крикнул Ланнон и побежал вниз по склону. Хай еще несколько мгновений смотрел на чудовищное скопление живых существ, с громовым топотом несущихся к выходу из долины, затем подхватил свой топор и ринулся вслед за Ланноном. Длинные черные пряди его волос развевались на бегу; жрец мчался легко, как коза, и быстро, как кролик, и на равнину они с Ланноном выбежали вместе. Хай первым добрался до центра сужения, где для них была выкопана яма и лежали наготове десятки копий.
   Ланнон спрыгнул вслед за ним.
   – Нам не обещали призов за этот забег, – рассмеялся он.
   – Надо было назначить, – ответил Хай. Они кинулись к переднему краю ямы и выглянули. Зрелище было ужасающее. Вся долина от края до края заполнилась живыми существами, над ними поднималась стена пыли, сквозь которую зловеще просвечивало низкое солнце.
   Головы и гривы мчавшихся впереди животных вздымались и опускались, как волны в шторм, над бегущей массой поднимались похожие на палки шеи жирафов и страусов. И все это летело на них, сотрясая землю, а они смотрели в изумлении и благоговейном страхе.
   Ланнон искусно выбрал момент, дождавшись, пока первая волна дичи достигла специально обозначенного места. Едва этот миг наступил, он выкрикнул приказ своему трубачу. Прозвенела единственная нота – сигнал к нападению, она резко повторялась снова и снова.
   С земли прямо перед надвигающейся живой стеной поднялась цепь лучников. Они успели выстрелить четыре раза, прежде чем живая волна пронеслась над ними. За двадцать секунд было выпущено четыре тысячи стрел, скосивших несколько рядов животных и, другие, бежавшие следом, спотыкаясь об упавших, падали, ломали ноги, кричали от боли.
   Животные своим огромным весом прорвали первую линию стрелков, и тут же перед ними встала вторая и третья, внося опустошение в их ряды. Трупы и раненые животные образовали большие груды.
   Лучники уничтожили дичь помельче, но большие толстокожие звери со стрелами, торчащими из боков, прорвались. Огромные серые носороги с бешеными глазами неслись к сетям, угрожающе раскачивая своими длинными рогами. Подгоняемые ужасом, скакали длинноногие жирафы. Плотной массой пробежало стадо буйволов, плечо к плечу, как в упряжке.
   Попадая в сети, они падали, бились, кричали. В них впивались копья, и звери с воем катались по земле, тяжелая сеть душила их. Ланнон и его люди торопливо освобождали сети от мертвых животных и снова ставили, но напрасно. Дичи теперь было слишком много, и за безопасностью ям ждала смерть. Взбешенные раненые животные набрасывались на всякого, кто попадался им на пути.
   Хай видел, как разъяренный носорог отшвырнул солдата. Тот несколько раз перевернулся в воздухе, упал на жесткую землю и мгновенно был растоптан, превращен в кровавое месиво бегущими стадами.
   Ланнон из своей ямы с необыкновенной точностью и силой метал копья, целясь в мягкие бока или плечи пробегающей добычи. Вокруг ямы росла груда тел, а Ланнон в пылу охоты кричал и смеялся.
   Хая тоже заразило это безумие. Он приплясывал, кричал, размахивал топором, оберегая спину и бока Ланнона, время от времени бросая копье в животное, которое могло упасть в яму им на головы.
   Они с Ланноном насквозь промокли от пота и покрылись коркой засохшей пыли. Камень, вылетевший из-под ноги бегущего животного, до кости рассек Хаю лоб, Хай оторвал край одежды и быстро перевязал рану, не прерывая возбужденного танца.
   Цепь лучников перед ними прорвала лавина бегущих животных. Истратив стрелы, лучники укрылись в ямах и позволили рядам животных пронестись над ними.
   Хай увидел мчащееся на них стадо, схватил обезумевшего от крови царя и стащил его на дно ямы. Они лежали, закрыв головы руками, а края ямы над ними осыпались от ударов копыт. Земля засыпала их; они прикрыли лица одеждой и дышали с трудом.
   Молодая зебра упала в яму прямо на них. Она в ужасе лягалась, ржала, и без разбора рвала все вокруг мощными желтыми зубами. Смертельная опасность.
   Хай откатился от острых, как бритва, копыт. На мгновение застыл, прицеливаясь, и выбросил вверх правую руку. Острие топора с грифами вонзилось испуганному животному под челюсть и глубоко проникло в мозг. Зебра забилась над ними, мягкая, теплая, и ее туша защитила их от копыт, которые продолжали бушевать наверху.
   Буря стихла, миновала и теперь гремела на расстоянии. В последовавшей тишине Хай повернулся к Ланнону.
   – Ты не ранен?
   Ланнон с трудом выполз из-под мертвой зебры. Они выбрались из ямы и с удивлением огляделись.
   На 500 шагов в ширину и на такое же расстояние в глубину земля была сплошь покрыта мертвыми и умирающими животными. Лучники и копейщики выбирались из ям и тупо оглядывались, как пьяные.
   Цепь загонщиков, казалось, приближалась вброд по морю пыли, которая затмила даже небо; полные боли крики и блеяние раненых и умирающих животных заглушали все вокруг.
   Загонщики шли рядами по полям окровавленной плоти, их мечи вздымались и падали: они добивали раненых. Хай достал кожаную фляжку с зенгским вином.
   – На тебя всегда можно положиться, – улыбнулся Ланнон и с жадностью стал пить. Капли вина блестели в его бороде, как кровь. – Была ли когда-нибудь подобная охота? – спросил он, возвращая фляжку Хаю.
   Хай отпил и посмотрел на поле.
   – Едва ли, – ответил он.
   – Добычу прокоптим, высушим – и снова начнем охоту, – пообещал Ланнон и зашагал, чтобы упорядочить бойню.
   * * *
 
   Над равниной повис высокий купол оранжевого света, света десяти тысяч костров. Всю вторую половину дня и всю ночь армия разделывала огромную добычу. Мясо резали на полосы и развешивали на стойках над дымящимися кострами. Сладкий запах свежей убоины, затхлая вонь потрохов и шипение жарящегося мяса разносились по всему лагерю. Хай сидел в своей кожаной палатке и работал при мерцающем свете масляной лампы.
   Из темноты появился Ланнон, все еще покрытый пылью и засохшей кровью.
   – Вина! Птица Солнца, ради любви к другу. – Он сделал вид, что падает с ног от жажды, и Хай протянул ему амфору и чашу. Презрительно отстранив чашу, Ланнон напился прямо из горлышка и рукой вытер бороду.
   – Я принес новости, – улыбнулся он. – Убито тысяча семьсот голов.
   – И сколько среди них человеческих?
   – Пятнадцать человек погибло, есть раненые, но разве дело того не стоило?
   Хай не ответил, и Ланнон продолжал.
   – Есть и другие новости. И другое мое копье попало в цель. У Аннель не пришли месячные.
   – Южный воздух благотворен. Всего два месяца – и все уже беременные.
   – Воздух ни при чем. – Ланнон рассмеялся и снова отпил вина.
   – Я доволен, – сказал Хай. – Больше древней крови для Опета.
   – Когда это ты беспокоился о крови, Хай Бен-Амон? Ты доволен, что можно будет баловать больше моего отродья. Я тебя знаю. – Ланнон подошел и встал рядом с Хаем. – Ты пишешь? – спросил он без необходимости. – Что это?
   – Песня, – скромно ответил Хай.
   – О чем?
   – Об охоте, о сегодняшней охоте.
   – Спой, – приказал Ланнон и упал на покрытое шкурами ложе Хая, все еще держа амфору за горлышко.
   Хай взял лиру и присел на тростниковую циновку. Он запел, а когда умолк, Ланнон некоторое время молча лежал, глядя за раздвинутый полог палатки во тьму ночи.
   – Мне это видится иначе, – сказал он наконец. – Для меня это просто жатва, урожай мяса.
   Он снова замолк.
   – Тебе не понравилось? – спросил Хай, и Ланнон покачал головой.
   – Ты правда считаешь, что мы сегодня уничтожили нечто невосстановимое?
   – Не знаю. Может, и нет. Но если мы будем так охотиться каждый день или хотя бы раз в десять дней, разве мы не превратим эту землю в пустыню?
   Ланнон поразмыслил над полупустой амфорой, посмотрел на Хая и улыбнулся.
   – Мы сделали достаточный запас мяса. Больше в этом году охотиться не будем, только за слоновой костью.
   – Мой господин, кувшин прилип к твоей руке? – негромко спросил Хай, и Ланнон некоторое время смотрел на него, потом расхохотался.
   – Поторгуемся. Еще одна песня, и я отдам тебе вино.
   – Честный договор, – согласился Хай.
   Когда амфора опустела, Хай послал одного из своих стариков-рабов за другой.
   – Пусть принесет две, – посоветовал Ланнон. – Сбережет время позже.
   К полуночи Хай помягчел от вина и почувствовал себя несчастным от красоты собственного голоса. Он заплакал, и Ланнон, видя, что он плачет, заплакал тоже.
   – Нельзя такую красоту записывать на звериных шкурах, – воскликнул Ланнон. Слезы катились по его пыльным щекам и застревали в бороде. – Прикажу сделать свиток из чистого золота, и ты будешь записывать свои песни на нем, о моя Птица Солнца. Они будут жить вечно, чтобы радовать моих детей и детей моих детей.
   Хай перестал плакать. В нем проснулся художник, его мозг сразу оценил обещание, которое, он знал это, Ланнон утром не вспомнит.
   – Это великая честь, мой господин, – Хай опустился на колени у края кровати. – Не подпишешь ли сейчас же приказ в сокровищницу?
   – Пиши, Хай, пиши немедленно, – приказал Ланнон. – Подпишу.
   И Хай побежал за стилом.
 
 
   Колонна, описывая большую окружность, медленно двигалась сначала на юг, потом на восток по южным травяным равнинам, просторам столь безграничным, что пятнадцатимильная колонна на них заметна не более, чем цепочка муравьев. Она шла через реки и хребты, через леса и равнины, кишащие дичью. Единственными встреченными в пути людьми были гарнизоны охотничьих царских лагерей. Их задача заключалась в непрерывной поставке сушеного мяса для прокорма множества рабов – основы национального благосостояния.
   Через шесть месяцев после выхода из Опета они пересекли реку на юге; [4] в ста милях от нее – густо поросший лесом хребет в голубых горах,[5] которые обозначали южную границу царства.
   Они стали лагерем у входа в темное скалистое ущелье, врезавшееся в самое сердце гор, и Ланнон и Хай в сопровождении когорты пехоты и лучников прошли по опасной тропе через это странное место. Высокие черные каменные утесы нависали над ревущим далеко внизу потоком, здесь, куда редко проникал луч солнца, царили холод и сумрак. Хай дрожал, но не от холода, и крепче сжимал свой топор. Все три дня, что они шли через горы, он почти беспрестанно молился, ведь эти места несомненно населяли демоны.
   Они остановились на южных склонах и разожгли сигнальные костры, от которых высоким столбом поднялся дым, видный на пятьдесят миль.
   Глядя на бесконечные золотистые равнины и темно-зеленые леса, Хай испытывал благоговение.
   – Я бы хотел спуститься в эту землю, – сказал он Ланнону.
   – Ты был бы там первым, – согласился Ланнон. – Интересно, что в ней скрыто. Какие чудеса, какие сокровища?
   – Мы знаем, что далеко на юге есть мыс, где возвышается гора с плоской вершиной, – там был уничтожен флот Хикануса Девятого, – но и только.
   – Мне хочется пренебречь предсказанием и возглавить экспедицию на юг, за эти горы. Что скажешь, Хай?
   – Не советую, мой господин, – церемонно отвечал Хай. – Бросая вызов богам, добра не жди, они чертовски злопамятны.
   – Вероятно, ты прав, – согласился Ланнон. – Но искушение очень сильно.
   Хай почувствовал себя неуверенно и сменил тему. Не следовало бы даже затрагивать ее.
   – Интересно, когда они придут, – он взглянул на сигнальные столбы дыма, поднимавшиеся в спокойное голубое небо полудня.
   – Придут, когда будут готовы, – пожал плечами Ланнон. – Но лучше бы побыстрее. А пока ждем, поохотимся на леопарда.
   Десять дней они охотились на больших пятнистых кошек, которые в изобилии водились в туманных утесах и лесистых горных ущельях. Охотились с помощью специально обученных собак, вооружившись львиными копьями. Собаки преследовали добычу, пока не загоняли ее в ловушку, а потом люди окружали ее и дразнили.
   Человек, на которого набрасывался рычащий зверь, принимал его на острие копья. За эти десять дней были убиты два охотника, один из них внук Асмуна, старого аристократа, храбрый красивый юноша. Все оплакивали его, хотя это была славная, почетная смерть, и тело сожгли, ибо он умер в поле, а Хай принес жертву, чтобы душа юноши благополучно прибыла к солнцу.