Страница:
Дукер исчезла в зарослях, и Сепу повернулся к Келли.
– Будь моим свидетелем, Кара-Ки. Я не преступил Закон. Мать-и-Отец нарочно послали эту антилопу, чтобы испытать меня. Простая антилопа не такая глупая, чтобы стоять так близко от людей. Но я оказался сильным, разве нет, Кара-Ки? – печальным голосом спросил Сепу, и Келли, успокаивая его, положила руку на маленькое мускулистое плечо пигмея.
– Я горжусь тобой, старейший. Боги любят тебя.
И они продолжили путь.
Вскоре после полудня Келли внезапно остановилась, задрав голову и прислушиваясь. Никогда прежде она такого еще не слышала. Слабый и прерывистый звук заглушал шум деревьев, но по мере того как они продвигались, звук становился все отчетливее и сильнее, пока не превратился в ее воображении в львиный рев, в рык зверей, вышедших на охоту, в звук, парализующий вас на месте от страха и ужаса. И сердце Келли наполнилось отчаянием.
Течения Тетвы здесь уже не было. Река, забитая гниющими корягами, ветвями и стволами деревьев, в некоторых местах вышла из берегов, затопив все окрестности, и им пришлось пробираться по пояс в вонючей жиже. А затем, что стало уже настоящим шоком, лес неожиданно оборвался, и на людей хлынул ослепительный солнечный свет. Здесь, в этой части леса, на протяжении миллионов лет солнечные луча никогда не палили землю: этому мешала непроницаемая крона деревьев.
Теперь же взору людей открылась картина, по сравнению с которой ничто даже самый жуткий ночной кошмар. Похолодев от ужаса, Келли застыла на месте и не шевельнулась до самого вечера, и только когда тьма, сжалившись над ней, поглотила этот ужас, Келли повернулась и пошла обратно.
Среди ночи она проснулась от собственных безудержных рыданий. Сепу тихонько поглаживал ее по руке, стараясь хоть как-то утешить.
Они медленно возвращались вниз по течению. Неизбывная тоска сжимала сердце Келли, и Сепу то и дело замедлял свой бег, приноравливаясь к неровному шагу Келли.
Через пять дней они прибыли в Гондалу.
Глава XX
Глава XXI
– Будь моим свидетелем, Кара-Ки. Я не преступил Закон. Мать-и-Отец нарочно послали эту антилопу, чтобы испытать меня. Простая антилопа не такая глупая, чтобы стоять так близко от людей. Но я оказался сильным, разве нет, Кара-Ки? – печальным голосом спросил Сепу, и Келли, успокаивая его, положила руку на маленькое мускулистое плечо пигмея.
– Я горжусь тобой, старейший. Боги любят тебя.
И они продолжили путь.
Вскоре после полудня Келли внезапно остановилась, задрав голову и прислушиваясь. Никогда прежде она такого еще не слышала. Слабый и прерывистый звук заглушал шум деревьев, но по мере того как они продвигались, звук становился все отчетливее и сильнее, пока не превратился в ее воображении в львиный рев, в рык зверей, вышедших на охоту, в звук, парализующий вас на месте от страха и ужаса. И сердце Келли наполнилось отчаянием.
Течения Тетвы здесь уже не было. Река, забитая гниющими корягами, ветвями и стволами деревьев, в некоторых местах вышла из берегов, затопив все окрестности, и им пришлось пробираться по пояс в вонючей жиже. А затем, что стало уже настоящим шоком, лес неожиданно оборвался, и на людей хлынул ослепительный солнечный свет. Здесь, в этой части леса, на протяжении миллионов лет солнечные луча никогда не палили землю: этому мешала непроницаемая крона деревьев.
Теперь же взору людей открылась картина, по сравнению с которой ничто даже самый жуткий ночной кошмар. Похолодев от ужаса, Келли застыла на месте и не шевельнулась до самого вечера, и только когда тьма, сжалившись над ней, поглотила этот ужас, Келли повернулась и пошла обратно.
Среди ночи она проснулась от собственных безудержных рыданий. Сепу тихонько поглаживал ее по руке, стараясь хоть как-то утешить.
Они медленно возвращались вниз по течению. Неизбывная тоска сжимала сердце Келли, и Сепу то и дело замедлял свой бег, приноравливаясь к неровному шагу Келли.
Через пять дней они прибыли в Гондалу.
Глава XX
Гондала представляла собой уникальное место в этой части леса. Огромную поляну площадью примерно в двадцать пять гектаров покрывала сухая желтая трава, которую с удовольствием поедали слоны. На южной ее оконечности поднимались покрытые лесом холмы. Почти весь день высокие деревья отбрасывали на землю длинные тени, и воздух здесь был прохладнее, чем в местах, не защищенных от палящего тропического солнца. По сторонам поляны протекали две крошечные речушки. И с этой клинообразной возвышенности на северо-западе открывалась удивительная панорама, здесь гигантские деревья не закрывали вид.
Келли остановилась, как всегда, на краю леса и посмотрела на далекие горные пики примерно в ста пятидесяти километрах отсюда. Обычно снежные вершины Лунных гор прятались в постоянно окутывавшие их облака. Но сегодня, словно приветствуя вернувшуюся Келли, они сияли под солнцем во всем своем великолепии. Ледниковый массив горы Стэнли, без которого Восточно-Африканский разлом не был бы собой, сверкал в поднебесье на высоте более пяти тысяч метров. Он просто ослеплял своей белизной и казался до боли прекрасным.
Келли неохотно отвела взгляд и посмотрела на свою лабораторию. Дом Келли, сложенный из настоящих бревен, обитый дранкой и обмазанный глиной, строили почти три года, и она чрезвычайно гордилась своей обителью. Разумеется, Келли помогали ее друзья.
Она смотрела на сады, зеленевшие на нижних склонах. Их орошали водой из речек, а от набегов лесных животных огораживали высоким забором из колючек. В Гондале сады выращивали, чтобы обеспечить себя провиантом, и потому ярких клумб с цветами не наблюдалось.
Стоило только Келли и Сепу выйти из леса, как их заметили работавшие в саду женщины. Они тотчас кинулись навстречу Келли, визжа и смеясь от восторга. Бамбути, угали, одетые в свои традиционно яркие длинные юбки, окружив Келли и беспрестанно болтая, сопровождали ее до самого порога.
На широкой веранде показался мужчина. Он выглянул на шум и сейчас поджидал приближавшуюся толпу. Его волосы серебрились на солнце так же, как снежная вершина горы Стэнли далеко у горизонта. В легком голубом костюме сафари и сандалиях на босу ногу, прикрыв глаза от солнца, старик заулыбался, обнажив ряд крепких белых зубов. Он узнал женщину, и его интеллигентное лицо засветилось радостью.
– Келли. – Он протянул навстречу руки, и она кинулась к нему. – Келли, – повторил старик, сжимая ее ладони, – я начал уже беспокоиться. Ждал, что ты прибудешь намного раньше. До чего я рад видеть тебя снова.
– Я тоже рада видеть вас, господин президент.
– Ну, ладно, ладно, девочка. Я уже больше не президент, по крайней мере, так считает Эфраим Таффари. А когда мы с тобой встречались официально в последний раз?
– Виктор, – исправилась Келли, – мне так вас не хватало, и мне так много нужно вам рассказать. Я просто не знаю, с чего начать.
– Потом. – Он затряс своей пышной шевелюрой и крепко обнял Келли. Она знала, что Омеру уже перевалило за семьдесят, но по его объятию чувствовалось, что это еще крепкий и полный энергии мужчина. – Сначала позволь показать, как за время твоего отсутствия я позаботился о лаборатории. Мне бы вообще следовало остаться ученым, а не заниматься политикой, – добавил он, увлекая Келли за собой. И оба тут же переключились на обсуждение научных проблем.
В молодости Виктор Омеру учился в Лондоне. Он вернулся в Убомо, имея ученую степень в области электротехники, и какое-то время работал в аппарате колониальных властей, однако очень скоро ушел оттуда, возглавив национальное движение за независимость. Однако интереса к науке он не терял никогда, и его знания и образованность не переставали изумлять Келли.
Свергнутый со своего поста после кровавого путча Эфраима Таффари, президент Омеру скрылся в лесу с горсткой преданных ему людей и, как и Келли Киннэр, нашел пристанище в Гондале. За несколько месяцев после путча поселок в Гондале превратился в настоящий центр сопротивления режиму Таффари. Виктор считал Келли своим близким другом и всецело доверял ей. Иногда он принимал в Гондале лидеров движения сопротивления и обсуждал с ними различные планы контрнаступления. Все остальное время Омеру ассистировал Келли, и очень скоро она призналась, что помощь его просто неоценима.
В течение почти двух часов они просматривали слайды, что-то взбалтывали в ретортах, осматривали подопытных мышей. В общем, вели себя так, словно преднамеренно откладывали момент обсуждения срочных и неприятных проблем суровой действительности.
Исследовательская работа Келли застопорилась из-за отсутствия хорошего оборудования и нехватки химических препаратов. Поскольку Келли лишили разрешения на проведение исследований в Убомо, а Виктора Омеру лишили власти, то решение этой задачи теперь затруднялось вдвойне. Тем не менее им удалось сделать ряд по-настоящему волнующих открытий. Особенно радовало то, что им удалось выделить антималярийную субстанцию из сока селепового дерева. Селепи росло повсюду, и пигмеи использовали его как для сооружения хижин, так и для лечения лихорадки.
Угроза малярии в Африке, где участились заболевания, устойчивые к синтетическим препаратам, периодически вспыхивала с новой силой. От малярии, как когда-то, снова умирали чаще всего, конечно, не считая СПИДа. Ирония судьбы заключалась в том, что эти страшные заболевания впервые проявились в тех местах, которые издавна и по праву считались колыбелью человечества. Ибо именно в регионе Восточно-Африканского разлома человек, собственно, стал человеком. Именно здесь это двуногое существо сделало свои первые неуверенные шаги, чтобы через миллионы лет познать свою славу и свой позор.
И разве не было бы логичным найти лекарство от двух смертельных заболеваний в той же самой части земного шара? Келли и Омеру тешили себя этой надеждой, имея на то вполне реальные основания.
Кроме планов лечения малярии, Келли и Омеру рассматривали и другие перспективы. Дело в том, что единственным заболеванием, чаще всего косившим бамбути, был рак поджелудочной железы. Скорее всего, причины болезни следовало искать в пище бамбути, хотя нельзя сбрасывать со счетов и особенности окружающей среды. Женщины племени лечили заболевших вытяжкой из корня одного из ползучих растений, по виду напоминавшей молоко, но очень горькой на вкус. Келли была свидетельницей поистине чудесных случаев исцеления. После ряда экспериментов Келли и Омеру удалось выделить алкалоид, который, по их мнению, являлся элементом, игравшим решающую роль в лечении заболевания. Испытания алкалоида на подопытных мышах проходили очень успешно.
И Келли рискнула применить алкалоид при лечении от СПИДа троих угали. Результаты оказались весьма обнадеживающими. Именно этот случай они оживленно обсуждали сейчас с Виктором за скудным ленчем, состоявшим из зеленых салатов.
Келли получала настоящее наслаждение от беседы с таким умным и образованным человеком. Одно его присутствие в Гондале целиком изменило ее одинокую затворническую жизнь. Она любила своих маленьких друзей бамбути, но они появлялись в Гондале так же неожиданно, как и исчезали, и их визиты были абсолютно непредсказуемы. И хотя Келли завидовала их веселому нраву и простоте отношения к жизни, ей, как ученому, требовалось все-таки и иное общение.
Виктор Омеру относился к числу тех, кого было за что любить и уважать и кем можно было без конца восхищаться. По мнению Келли, этот человек, лишенный каких-либо пороков, переполненный любовью и состраданием к соплеменникам, делал все возможное, чтобы освободить их от тирании Таффари.
Келли считала Омеру истинным патриотом своей страны, до конца преданным ей. Кроме того, Омеру, пожалуй единственный из африканцев, приложил массу усилий для того, чтобы покончить с жестокими межплеменными распрями. Всю свою жизнь, как политик, он пытался избавить Убомо от этого ужасного проклятия. По их общему с Келли мнению, вражда между племенами оставалась одним из самых трагических фактов африканской действительности. Высокопоставленные чиновники Организации Африканского Единства должны были бы поставить памятник такому человеку при его жизни.
Возглавив борьбу за независимость Убомо, Омеру избавил страну от колониального правления. Угали, превосходившие противника в живой силе, на руках внесли его в президентский дворец, тем самым положив конец жестокому гнету аристократической верхушки гита.
Но с приходом к власти Омеру пришлось выдержать одно из величайших испытаний в своей жизни, ибо страна погрузилась в пучину кровопролитной войны между двумя крупнейшими племенами. Веками страдавшие под игом гита угали обрушили на них теперь весь свой гнев, требуя справедливого возмездия. В течение нескольких дней продолжалась страшная кровавая оргия, во время которой уничтожили свыше двадцати тысяч гита. Толпы угали поджигали их manyattas. Уцелевших в пламени пожарищ рубили мотыгами или мачете. Словно бумеранг, инструменты, которыми угали веками возделывали сады и поля своих хозяев, обрушились теперь на гита.
С высоких, статных и красивых женщин, глумясь, срывали их длинные одежды. Тщательно заплетенные в косы кудри, пирамидой уложенные на голове, обрезали кайлом. Раздетых донага женщин гита, будто стадо, гнали мимо оравших и гогочущих толп угали, которые забрасывали их экскрементами. Некоторых женщин, сопротивлявшихся из последних сил, сажали на колья заборов, возведенных вокруг manyattas.
Женщин помоложе и девочек впрягали между двумя быками, предварительно привязав их сыромятными ремнями за ноги, и животные разрывали несчастных мучениц пополам.
Всех этих зверств Келли не видела. Она в это время училась в школе в Англии, но знала, что ходили легенды о том, как Виктор Омеру, забыв о собственной безопасности, вставал между обезумевшими толпами угали и их жертвами гита. Очень скоро благодаря своему авторитету, личной доброте и обаянию он положил конец страшной бойне, чем практически спас племя гита от полного истребления. Однако тысячи гита погибли, а десятки тысяч бежали, ища спасения в соседних Уганде и Заире.
Время и мудрое правление Виктора Омеру сделали свое дело: враждующие племена забыли о бывших распрях, и в стране воцарился мир. Омеру убедил гита, покинувших когда-то Убомо, вернуться домой; он возвратил им стада домашних животных и цветущие пастбища. Более того, он убедил многих юных гита отказаться от привольной сельской жизни и, выучившись, стать образованными людьми, дабы приносить пользу современному государству Убомо, какое он пытался построить.
Как бы воздавая дань погибшим в первые дни его правления, Омеру впоследствии часто совершал политические ошибки, снисходительно относясь ко всему, что было связано с племенем гита. Демонстрируя полное доверие, Омеру позволил гита постепенно взять под контроль полицию и вооруженные силы Убомо. Эфраим Таффари тоже ездил за рубеж учиться и получал стипендию, выделенную лично Виктором Омеру из своего более чем скромного президентского жалованья.
И теперь Виктор Омеру расплачивался за свою щедрость и доброту. Угали снова страдали, жестоко угнетаемые и истребляемые гита; очередной круг кровопролитной междоусобицы в Африке завершился.
Но даже сейчас, оживленно беседуя с ним на просторной веранде, Келли, заглядывая в темные глаза Виктора, чувствовала, что все его помыслы направлены на то, чтобы прекратить эти злодеяния на земле Убомо под лозунгами прогресса и демократии.
Келли знала, что ее рассказ страшно расстроит Омеру, но и скрывать от Виктора увиденное в лесу, она не имела права.
– Виктор, там, в самом сердце леса, в священной земле бамбути, происходит что-то страшное. С реками, со всем животным миром. Такое жуткое и непостижимое, что не знаю, сумею ли я все это вам описать.
Омеру слушал, не перебивая. Когда Келли закончила говорить, он тихо произнес: – Таффари убивает наших людей и нашу землю, Стервятники чуют смердящий запах смерти и спешат не упустить добычу. Но мы их остановим.
Никогда прежде Келли не видела Омеру в таком состоянии. Он весь кипел от ярости и гнева; и без того темные глаза совсем почернели, его вид стал ужасающим.
– Они очень сильны Виктор. Богаты и сильны.
– Нет такой силы, которая смогла бы остановить честных людей, борющихся за правое дело, – ответил он.
Уверенность Виктора в собственных силах и его решимость каким-то непостижимым образом передались Келли, и на смену боли и отчаянию пришли холодное спокойствие и непоколебимость.
– Да, – прошептала она. – Мы найдем способ остановить их. Ради спасения этой земли мы должны найти такой способ.
Келли остановилась, как всегда, на краю леса и посмотрела на далекие горные пики примерно в ста пятидесяти километрах отсюда. Обычно снежные вершины Лунных гор прятались в постоянно окутывавшие их облака. Но сегодня, словно приветствуя вернувшуюся Келли, они сияли под солнцем во всем своем великолепии. Ледниковый массив горы Стэнли, без которого Восточно-Африканский разлом не был бы собой, сверкал в поднебесье на высоте более пяти тысяч метров. Он просто ослеплял своей белизной и казался до боли прекрасным.
Келли неохотно отвела взгляд и посмотрела на свою лабораторию. Дом Келли, сложенный из настоящих бревен, обитый дранкой и обмазанный глиной, строили почти три года, и она чрезвычайно гордилась своей обителью. Разумеется, Келли помогали ее друзья.
Она смотрела на сады, зеленевшие на нижних склонах. Их орошали водой из речек, а от набегов лесных животных огораживали высоким забором из колючек. В Гондале сады выращивали, чтобы обеспечить себя провиантом, и потому ярких клумб с цветами не наблюдалось.
Стоило только Келли и Сепу выйти из леса, как их заметили работавшие в саду женщины. Они тотчас кинулись навстречу Келли, визжа и смеясь от восторга. Бамбути, угали, одетые в свои традиционно яркие длинные юбки, окружив Келли и беспрестанно болтая, сопровождали ее до самого порога.
На широкой веранде показался мужчина. Он выглянул на шум и сейчас поджидал приближавшуюся толпу. Его волосы серебрились на солнце так же, как снежная вершина горы Стэнли далеко у горизонта. В легком голубом костюме сафари и сандалиях на босу ногу, прикрыв глаза от солнца, старик заулыбался, обнажив ряд крепких белых зубов. Он узнал женщину, и его интеллигентное лицо засветилось радостью.
– Келли. – Он протянул навстречу руки, и она кинулась к нему. – Келли, – повторил старик, сжимая ее ладони, – я начал уже беспокоиться. Ждал, что ты прибудешь намного раньше. До чего я рад видеть тебя снова.
– Я тоже рада видеть вас, господин президент.
– Ну, ладно, ладно, девочка. Я уже больше не президент, по крайней мере, так считает Эфраим Таффари. А когда мы с тобой встречались официально в последний раз?
– Виктор, – исправилась Келли, – мне так вас не хватало, и мне так много нужно вам рассказать. Я просто не знаю, с чего начать.
– Потом. – Он затряс своей пышной шевелюрой и крепко обнял Келли. Она знала, что Омеру уже перевалило за семьдесят, но по его объятию чувствовалось, что это еще крепкий и полный энергии мужчина. – Сначала позволь показать, как за время твоего отсутствия я позаботился о лаборатории. Мне бы вообще следовало остаться ученым, а не заниматься политикой, – добавил он, увлекая Келли за собой. И оба тут же переключились на обсуждение научных проблем.
В молодости Виктор Омеру учился в Лондоне. Он вернулся в Убомо, имея ученую степень в области электротехники, и какое-то время работал в аппарате колониальных властей, однако очень скоро ушел оттуда, возглавив национальное движение за независимость. Однако интереса к науке он не терял никогда, и его знания и образованность не переставали изумлять Келли.
Свергнутый со своего поста после кровавого путча Эфраима Таффари, президент Омеру скрылся в лесу с горсткой преданных ему людей и, как и Келли Киннэр, нашел пристанище в Гондале. За несколько месяцев после путча поселок в Гондале превратился в настоящий центр сопротивления режиму Таффари. Виктор считал Келли своим близким другом и всецело доверял ей. Иногда он принимал в Гондале лидеров движения сопротивления и обсуждал с ними различные планы контрнаступления. Все остальное время Омеру ассистировал Келли, и очень скоро она призналась, что помощь его просто неоценима.
В течение почти двух часов они просматривали слайды, что-то взбалтывали в ретортах, осматривали подопытных мышей. В общем, вели себя так, словно преднамеренно откладывали момент обсуждения срочных и неприятных проблем суровой действительности.
Исследовательская работа Келли застопорилась из-за отсутствия хорошего оборудования и нехватки химических препаратов. Поскольку Келли лишили разрешения на проведение исследований в Убомо, а Виктора Омеру лишили власти, то решение этой задачи теперь затруднялось вдвойне. Тем не менее им удалось сделать ряд по-настоящему волнующих открытий. Особенно радовало то, что им удалось выделить антималярийную субстанцию из сока селепового дерева. Селепи росло повсюду, и пигмеи использовали его как для сооружения хижин, так и для лечения лихорадки.
Угроза малярии в Африке, где участились заболевания, устойчивые к синтетическим препаратам, периодически вспыхивала с новой силой. От малярии, как когда-то, снова умирали чаще всего, конечно, не считая СПИДа. Ирония судьбы заключалась в том, что эти страшные заболевания впервые проявились в тех местах, которые издавна и по праву считались колыбелью человечества. Ибо именно в регионе Восточно-Африканского разлома человек, собственно, стал человеком. Именно здесь это двуногое существо сделало свои первые неуверенные шаги, чтобы через миллионы лет познать свою славу и свой позор.
И разве не было бы логичным найти лекарство от двух смертельных заболеваний в той же самой части земного шара? Келли и Омеру тешили себя этой надеждой, имея на то вполне реальные основания.
Кроме планов лечения малярии, Келли и Омеру рассматривали и другие перспективы. Дело в том, что единственным заболеванием, чаще всего косившим бамбути, был рак поджелудочной железы. Скорее всего, причины болезни следовало искать в пище бамбути, хотя нельзя сбрасывать со счетов и особенности окружающей среды. Женщины племени лечили заболевших вытяжкой из корня одного из ползучих растений, по виду напоминавшей молоко, но очень горькой на вкус. Келли была свидетельницей поистине чудесных случаев исцеления. После ряда экспериментов Келли и Омеру удалось выделить алкалоид, который, по их мнению, являлся элементом, игравшим решающую роль в лечении заболевания. Испытания алкалоида на подопытных мышах проходили очень успешно.
И Келли рискнула применить алкалоид при лечении от СПИДа троих угали. Результаты оказались весьма обнадеживающими. Именно этот случай они оживленно обсуждали сейчас с Виктором за скудным ленчем, состоявшим из зеленых салатов.
Келли получала настоящее наслаждение от беседы с таким умным и образованным человеком. Одно его присутствие в Гондале целиком изменило ее одинокую затворническую жизнь. Она любила своих маленьких друзей бамбути, но они появлялись в Гондале так же неожиданно, как и исчезали, и их визиты были абсолютно непредсказуемы. И хотя Келли завидовала их веселому нраву и простоте отношения к жизни, ей, как ученому, требовалось все-таки и иное общение.
Виктор Омеру относился к числу тех, кого было за что любить и уважать и кем можно было без конца восхищаться. По мнению Келли, этот человек, лишенный каких-либо пороков, переполненный любовью и состраданием к соплеменникам, делал все возможное, чтобы освободить их от тирании Таффари.
Келли считала Омеру истинным патриотом своей страны, до конца преданным ей. Кроме того, Омеру, пожалуй единственный из африканцев, приложил массу усилий для того, чтобы покончить с жестокими межплеменными распрями. Всю свою жизнь, как политик, он пытался избавить Убомо от этого ужасного проклятия. По их общему с Келли мнению, вражда между племенами оставалась одним из самых трагических фактов африканской действительности. Высокопоставленные чиновники Организации Африканского Единства должны были бы поставить памятник такому человеку при его жизни.
Возглавив борьбу за независимость Убомо, Омеру избавил страну от колониального правления. Угали, превосходившие противника в живой силе, на руках внесли его в президентский дворец, тем самым положив конец жестокому гнету аристократической верхушки гита.
Но с приходом к власти Омеру пришлось выдержать одно из величайших испытаний в своей жизни, ибо страна погрузилась в пучину кровопролитной войны между двумя крупнейшими племенами. Веками страдавшие под игом гита угали обрушили на них теперь весь свой гнев, требуя справедливого возмездия. В течение нескольких дней продолжалась страшная кровавая оргия, во время которой уничтожили свыше двадцати тысяч гита. Толпы угали поджигали их manyattas. Уцелевших в пламени пожарищ рубили мотыгами или мачете. Словно бумеранг, инструменты, которыми угали веками возделывали сады и поля своих хозяев, обрушились теперь на гита.
С высоких, статных и красивых женщин, глумясь, срывали их длинные одежды. Тщательно заплетенные в косы кудри, пирамидой уложенные на голове, обрезали кайлом. Раздетых донага женщин гита, будто стадо, гнали мимо оравших и гогочущих толп угали, которые забрасывали их экскрементами. Некоторых женщин, сопротивлявшихся из последних сил, сажали на колья заборов, возведенных вокруг manyattas.
Женщин помоложе и девочек впрягали между двумя быками, предварительно привязав их сыромятными ремнями за ноги, и животные разрывали несчастных мучениц пополам.
Всех этих зверств Келли не видела. Она в это время училась в школе в Англии, но знала, что ходили легенды о том, как Виктор Омеру, забыв о собственной безопасности, вставал между обезумевшими толпами угали и их жертвами гита. Очень скоро благодаря своему авторитету, личной доброте и обаянию он положил конец страшной бойне, чем практически спас племя гита от полного истребления. Однако тысячи гита погибли, а десятки тысяч бежали, ища спасения в соседних Уганде и Заире.
Время и мудрое правление Виктора Омеру сделали свое дело: враждующие племена забыли о бывших распрях, и в стране воцарился мир. Омеру убедил гита, покинувших когда-то Убомо, вернуться домой; он возвратил им стада домашних животных и цветущие пастбища. Более того, он убедил многих юных гита отказаться от привольной сельской жизни и, выучившись, стать образованными людьми, дабы приносить пользу современному государству Убомо, какое он пытался построить.
Как бы воздавая дань погибшим в первые дни его правления, Омеру впоследствии часто совершал политические ошибки, снисходительно относясь ко всему, что было связано с племенем гита. Демонстрируя полное доверие, Омеру позволил гита постепенно взять под контроль полицию и вооруженные силы Убомо. Эфраим Таффари тоже ездил за рубеж учиться и получал стипендию, выделенную лично Виктором Омеру из своего более чем скромного президентского жалованья.
И теперь Виктор Омеру расплачивался за свою щедрость и доброту. Угали снова страдали, жестоко угнетаемые и истребляемые гита; очередной круг кровопролитной междоусобицы в Африке завершился.
Но даже сейчас, оживленно беседуя с ним на просторной веранде, Келли, заглядывая в темные глаза Виктора, чувствовала, что все его помыслы направлены на то, чтобы прекратить эти злодеяния на земле Убомо под лозунгами прогресса и демократии.
Келли знала, что ее рассказ страшно расстроит Омеру, но и скрывать от Виктора увиденное в лесу, она не имела права.
– Виктор, там, в самом сердце леса, в священной земле бамбути, происходит что-то страшное. С реками, со всем животным миром. Такое жуткое и непостижимое, что не знаю, сумею ли я все это вам описать.
Омеру слушал, не перебивая. Когда Келли закончила говорить, он тихо произнес: – Таффари убивает наших людей и нашу землю, Стервятники чуют смердящий запах смерти и спешат не упустить добычу. Но мы их остановим.
Никогда прежде Келли не видела Омеру в таком состоянии. Он весь кипел от ярости и гнева; и без того темные глаза совсем почернели, его вид стал ужасающим.
– Они очень сильны Виктор. Богаты и сильны.
– Нет такой силы, которая смогла бы остановить честных людей, борющихся за правое дело, – ответил он.
Уверенность Виктора в собственных силах и его решимость каким-то непостижимым образом передались Келли, и на смену боли и отчаянию пришли холодное спокойствие и непоколебимость.
– Да, – прошептала она. – Мы найдем способ остановить их. Ради спасения этой земли мы должны найти такой способ.
Глава XXI
«Формоза» означало красивый. Вполне подходящее название, снисходительно признал Таг Гаррисон, когда прибрежная равнина осталась позади и его серебристый «роллс-ройс» стал медленно взбираться в зеленые горы. Дорога петляла, огибая одну из горных вершин. Таг обернулся, поглядывая на воды пролива Формоза, и показалось, что где-то там, в голубой дали, в сотне километров отсюда, он видит земли Китая. Но дорога снова вильнула, и лимузин скрылся под сенью кипарисов и кедров.
Они находились на высоте тысячи двухсот метров над уровнем моря над шумным Тайбэем, одним из самых богатых городов Азии, где деловая жизнь била ключом. Здесь, в горах, без всякого кондиционера освежал чистый и прохладный воздух.
Таг чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. А все потому, что у него есть свой собственный реактивный самолет, что само по себе прекрасно, улыбнулся он. Его «Гольфстрим» летал тогда и туда, когда и куда требовалось Гаррисону. Ему не приходилось толкаться среди нескончаемых толп пассажиров в крупных аэропортах, от одного вида которых у Гаррисона мгновенно начинала раскалываться голова. И ни к чему было таскаться по длиннющим коридорам и ждать на «карусели» свой багаж, гадая, придет он или не придет. И терпеть на себе хмурые взгляды таможенников и носильщиков, а также ему не надо было и водителей такси.
Перелет из Лондона прошел хорошо: Абу-Даби, Бахрейн, Бруней, Гонконг. В каждом из этих городов Таг на день-другой задерживался по делам.
Особенно удачной оказалась остановка в Гонконге. Самые богатые и расчетливые бизнесмены города намеревались, и всерьез, перевести отсюда активы и поменять адреса своих контор еще до окончания срока договора и передачи территории Гонконга Китаю. В своем личном номере в отеле «Пенинсьюла» Таг подписал два соглашения, которые в ближайшие десять лет, возможно, принесут ему десять миллионов фунтов стерлингов чистой прибыли.
Когда его первый пилот произвел посадку в аэропорту Тайбэя, авиадиспетчеры зарулили самолет на дальнюю площадку за ангарами, где Гаррисона ждал «роллс-ройс» с встречавшим его младшим сыном Нинга.
Расплывшихся в улыбке таможенников и офицера паспортного контроля хозяин вежливо пригласил на борт своего самолета. За каких-нибудь пять минут они проштамповали красный дипломатический паспорт Гаррисона, опечатали его бар, повесив бирку «Охраняется таможней», и быстро покинули самолет.
Тем временем слуги в белых пиджаках и белых перчатках перенесли несколько чемоданов Гаррисона в багажник машины. Через четверть часа «роллс-ройс» уже уносил его из аэропорта.
Таг чувствовал себя столь прекрасно, что склонен был пофилософствовать. Вспомнились вдруг первые поездки и путешествия еще совсем молодым, бедным и отвоевывавшим свое место под солнцем. Пешком или на велосипеде, а также на автобусах он буквально исколесил весь Африканский континент. Он хорошо помнил свой первый грузовик марки «Форд V-8» с резиновыми защитными ковриками над колесами, смахивающими на уши слонов. Лысые шины грузовичка были настолько непрочными, что проехать без прокола больше пятидесяти километров просто не удавалось. А уж о моторе, обмотанном проволокой и работавшем, что называется, на честном слове, и говорить не приходилось. Однако в то время он чрезвычайно гордился своим драндулетом.
Но чтобы добраться из Африки до Лондона, требовалось не менее десяти дней, даже если он пересекал континент на старой летающей лодке «Сандерленд», когда-то бороздившей небо над Африкой и совершавшей частые посадки, чтобы дозаправиться, на Замбези, на больших озерах и, наконец, на Ниле.
Гаррисон не сомневался, что для того, чтобы научиться ценить богатство и роскошь, необходимо пройти сквозь суровые испытания и выстоять. В молодости на его долю выпало немало трудностей, но он достойно их перенес. Зато до чего, черт побери, приятно откинуться сейчас на мягком сиденье лимузина и чувствовать себя на все сто, с нетерпением ожидая предстоящих переговоров. Нынешние переговоры грозят быть тяжелыми и беспощадными, но именно это сильнее всего раззадоривало Гаррисона.
Он наслаждался остротой ситуации и резкими выпадами заинтересованных сторон во время обсуждения сделки. Ему доставляло удовольствие менять манеру ведения переговоров с учетом индивидуальных особенностей противника. Он мог быть грубым, как мужлан, а мог так тонко обрабатывать своего конкурента, что комар носа не подточит. Если того требовала ситуация, он мог заорать или бухнуть кулаком по столу и ругаться на чем свет стоит не хуже какого-нибудь техасского головореза или австралийского золотодобытчика. А мог со сладчайшей улыбкой на губах едва слышно произносить пропитанные ядом слова, чего не чурался также и человек, на встречу с которым он сейчас ехал.
Благодушно улыбаясь, он повернулся к сидевшему рядом на заднем сиденье «роллс-ройса» мужчине. Он был не прочь поболтать с ним о восточных нэцкэ и керамике.
– В 1949 году генералиссимус Чан Кайши привез с собой с материка редчайшие из сокровищ культуры, – сказал Нинг Чжэн Гон, и Гаррисон понимающе кивнул.
– Все цивилизованные люди должны благодарить его за это, – согласился он. – Если бы не он, все эти бесценные вещи сгинули бы во время культурной революции Мао.
Пока они непринужденно болтали, Таг внимательно поглядывал на младшего сына человека, пригласившего его на переговоры. Несмотря на то, что Чжэн Гон пока еще никак не проявил себя в финансовых делах династии, оставаясь в тени старших братьев, Таг знал достаточно, имея на него полное досье.
По некоторым признакам Чжэн был любимцем отца.
Младший сын в семействе, он родился, когда отец уже достиг преклонного возраста, а англичанка-мать – третья жена Нинга – была совсем юной и очень красивой. Как это зачастую бывает, в результате смешения восточной и западной крови в ребенке проявились лучшие качества обоих родителей. Нинг Чжэн Гон был умен, дьявольски хитер, безжалостен и очень удачлив. Таг Гаррисон никогда не сбрасывал со счетов элемент везения. Так уж получалось, но некоторым действительно везло в жизни, а от некоторых – какими бы умными они ни были – удача просто отворачивалась.
Похоже, старик Нинг Хен Сюй воспитывал своего любимца с особым вниманием и тщанием, как породистого жеребенка, терпеливо и старательно готовя его к будущему забегу. Он дал ему все, не позволив при этом вырасти мягкотелым размазней.
После получения ученой степени в университете имени Чан Кайши Нинг Чжэн Гон отправился в Тайваньскую армию. Отец палец о палец не ударил, чтобы освободить Чжэна от воинской повинности, апеллируя к своему авторитету. По всей видимости, рассуждал Таг, старый Нинг таким образом воспитывал в наследнике твердость духа.
У Гаррисона имелась копия воинской характеристики Чжэн Гона. Его послужной список оказался безупречным. Он был отличным солдатом и уволился из армии в чине капитана, последнее время работая в генеральном штабе. Разумеется, командующий Тайваньской армией был личным другом Нинг Хен Сюя, но назначение Чжэна являлось, судя по всему, результатом его собственных способностей, а не связей отца. Характеристику Чжэна портила одна маленькая неприятная история. На капитана Нинга поступила жалоба от гражданских властей, и военная полиция начала расследование, связанное со смертью молоденькой девушки в одном из борделей Тайбэя. Отчет следователя полностью изъяли из дела капитана, за исключением бумаги за подписью министра юстиции, где говорилось, что выдвинутое обвинение не имело под собой никаких оснований и никакому судебному преследованию капитан Нинг не подлежит. Гаррисон понял, что без вмешательства Хен Сюя тут не обошлось. И уже одно это очень высоко подняло в его глазах авторитет могущественного китайца.
После службы в национальной армии Нинг Чжэн Гон перешел на работу в тайваньский дипломатический корпус. По всей видимости, старый Хен Сюй считал его пока не готовым к тому, чтобы вести дела в «Везучем драконе». Но и на дипломатической службе успехи Чжэна были просто фантастическими: уже через четыре года его отправили послом в одну из африканских стран. Маленькая и на политической карте мира совсем незаметная страна, но Нинг Чжэн Гона, судя по всему, ожидало блестящее будущее.
Гаррисону удалось заполучить в Министерстве иностранных дел Тайваня досье Чжэна. Правда, взятки обошлись ему в десять тысяч фунтов стерлингов, но Таг не жалел об этом. В досье содержался материал, также свидетельствовавший о весьма необычных эротических вкусах тайваньского посла.
Дело в том, что однажды на Замбези выловили труп чернокожей девушки, лишь кое-где объеденный крокодилами. А в области гениталий и на грудях погибшей обнаружились следы жестокого надругательства, и полиция вынуждена была начать расследование. Выяснилось, что однажды китайский посол останавливался в охотничьем домике на берегу Замбези недалеко от деревушки погибшей. Вспомнили, что вечером того дня, когда она исчезла, она входила в бунгало Чжэна. Больше живой ее не видели. Но на этом расследование и остановилось, ибо из дворца самого президента поступила соответствующая директива. А затем закончился и срок посольских полномочий Чжэна. Он ушел с дипломатической службы и вернулся на Тайвань, где наконец-то был допущен к работе в компании «Везучий дракон».
Отец назначил его сразу вице-президентом компании, и Таг Гаррисон посчитал это знаменательным фактом, находя самого Чжэна личностью весьма интересной. Он был не только умен, но, по западным меркам, и очень хорош собой. Кровь матери заметно сказывалась в чертах его лица: типичные для китайцев складочки на верхних веках у него отсутствовали. Кроме того, он прекрасно говорил по-английски. Закрой Таг на минуту глаза, он бы решил, что разговаривает с молодым англичанином из высших слоев английского общества. Чжэн производил впечатление весьма сдержанного, вежливого и обходительного, хотя порой в его глазах появлялось вдруг выражение холодной жестокости и безжалостности. «Да, – решил Гаррисон, – у этого молодого китайца завидное будущее. Его отец может им гордиться».
Таг тотчас ощутил в груди знакомый укол сожаления, ибо его собственные отпрыски, трое его нерадивых сыновей, ни на что не годились – шалопаи и тряпки, больше ничего не скажешь. Единственное, что его утешало, было то, что винить в этом следовало их матерей, а не самого Гаррисона, Таг влюблялся несколько раз, покоренный несомненными внешними достоинствами особ, одаривших его своим вниманием. Когда ты молод, то чаще всего руководствуешься не какими-то разумными доводами, а тем, как ведет себя твой пенис, вздохнул Таг. Он женился четыре раза, став трижды отцом сыновей, которые были точной копией своих матерей – красивых, ленивых и безответственных. Ни одну из них он бы не взял к себе в контору даже простой секретаршей. А сыновей они ему нарожали.
Они находились на высоте тысячи двухсот метров над уровнем моря над шумным Тайбэем, одним из самых богатых городов Азии, где деловая жизнь била ключом. Здесь, в горах, без всякого кондиционера освежал чистый и прохладный воздух.
Таг чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. А все потому, что у него есть свой собственный реактивный самолет, что само по себе прекрасно, улыбнулся он. Его «Гольфстрим» летал тогда и туда, когда и куда требовалось Гаррисону. Ему не приходилось толкаться среди нескончаемых толп пассажиров в крупных аэропортах, от одного вида которых у Гаррисона мгновенно начинала раскалываться голова. И ни к чему было таскаться по длиннющим коридорам и ждать на «карусели» свой багаж, гадая, придет он или не придет. И терпеть на себе хмурые взгляды таможенников и носильщиков, а также ему не надо было и водителей такси.
Перелет из Лондона прошел хорошо: Абу-Даби, Бахрейн, Бруней, Гонконг. В каждом из этих городов Таг на день-другой задерживался по делам.
Особенно удачной оказалась остановка в Гонконге. Самые богатые и расчетливые бизнесмены города намеревались, и всерьез, перевести отсюда активы и поменять адреса своих контор еще до окончания срока договора и передачи территории Гонконга Китаю. В своем личном номере в отеле «Пенинсьюла» Таг подписал два соглашения, которые в ближайшие десять лет, возможно, принесут ему десять миллионов фунтов стерлингов чистой прибыли.
Когда его первый пилот произвел посадку в аэропорту Тайбэя, авиадиспетчеры зарулили самолет на дальнюю площадку за ангарами, где Гаррисона ждал «роллс-ройс» с встречавшим его младшим сыном Нинга.
Расплывшихся в улыбке таможенников и офицера паспортного контроля хозяин вежливо пригласил на борт своего самолета. За каких-нибудь пять минут они проштамповали красный дипломатический паспорт Гаррисона, опечатали его бар, повесив бирку «Охраняется таможней», и быстро покинули самолет.
Тем временем слуги в белых пиджаках и белых перчатках перенесли несколько чемоданов Гаррисона в багажник машины. Через четверть часа «роллс-ройс» уже уносил его из аэропорта.
Таг чувствовал себя столь прекрасно, что склонен был пофилософствовать. Вспомнились вдруг первые поездки и путешествия еще совсем молодым, бедным и отвоевывавшим свое место под солнцем. Пешком или на велосипеде, а также на автобусах он буквально исколесил весь Африканский континент. Он хорошо помнил свой первый грузовик марки «Форд V-8» с резиновыми защитными ковриками над колесами, смахивающими на уши слонов. Лысые шины грузовичка были настолько непрочными, что проехать без прокола больше пятидесяти километров просто не удавалось. А уж о моторе, обмотанном проволокой и работавшем, что называется, на честном слове, и говорить не приходилось. Однако в то время он чрезвычайно гордился своим драндулетом.
Но чтобы добраться из Африки до Лондона, требовалось не менее десяти дней, даже если он пересекал континент на старой летающей лодке «Сандерленд», когда-то бороздившей небо над Африкой и совершавшей частые посадки, чтобы дозаправиться, на Замбези, на больших озерах и, наконец, на Ниле.
Гаррисон не сомневался, что для того, чтобы научиться ценить богатство и роскошь, необходимо пройти сквозь суровые испытания и выстоять. В молодости на его долю выпало немало трудностей, но он достойно их перенес. Зато до чего, черт побери, приятно откинуться сейчас на мягком сиденье лимузина и чувствовать себя на все сто, с нетерпением ожидая предстоящих переговоров. Нынешние переговоры грозят быть тяжелыми и беспощадными, но именно это сильнее всего раззадоривало Гаррисона.
Он наслаждался остротой ситуации и резкими выпадами заинтересованных сторон во время обсуждения сделки. Ему доставляло удовольствие менять манеру ведения переговоров с учетом индивидуальных особенностей противника. Он мог быть грубым, как мужлан, а мог так тонко обрабатывать своего конкурента, что комар носа не подточит. Если того требовала ситуация, он мог заорать или бухнуть кулаком по столу и ругаться на чем свет стоит не хуже какого-нибудь техасского головореза или австралийского золотодобытчика. А мог со сладчайшей улыбкой на губах едва слышно произносить пропитанные ядом слова, чего не чурался также и человек, на встречу с которым он сейчас ехал.
Благодушно улыбаясь, он повернулся к сидевшему рядом на заднем сиденье «роллс-ройса» мужчине. Он был не прочь поболтать с ним о восточных нэцкэ и керамике.
– В 1949 году генералиссимус Чан Кайши привез с собой с материка редчайшие из сокровищ культуры, – сказал Нинг Чжэн Гон, и Гаррисон понимающе кивнул.
– Все цивилизованные люди должны благодарить его за это, – согласился он. – Если бы не он, все эти бесценные вещи сгинули бы во время культурной революции Мао.
Пока они непринужденно болтали, Таг внимательно поглядывал на младшего сына человека, пригласившего его на переговоры. Несмотря на то, что Чжэн Гон пока еще никак не проявил себя в финансовых делах династии, оставаясь в тени старших братьев, Таг знал достаточно, имея на него полное досье.
По некоторым признакам Чжэн был любимцем отца.
Младший сын в семействе, он родился, когда отец уже достиг преклонного возраста, а англичанка-мать – третья жена Нинга – была совсем юной и очень красивой. Как это зачастую бывает, в результате смешения восточной и западной крови в ребенке проявились лучшие качества обоих родителей. Нинг Чжэн Гон был умен, дьявольски хитер, безжалостен и очень удачлив. Таг Гаррисон никогда не сбрасывал со счетов элемент везения. Так уж получалось, но некоторым действительно везло в жизни, а от некоторых – какими бы умными они ни были – удача просто отворачивалась.
Похоже, старик Нинг Хен Сюй воспитывал своего любимца с особым вниманием и тщанием, как породистого жеребенка, терпеливо и старательно готовя его к будущему забегу. Он дал ему все, не позволив при этом вырасти мягкотелым размазней.
После получения ученой степени в университете имени Чан Кайши Нинг Чжэн Гон отправился в Тайваньскую армию. Отец палец о палец не ударил, чтобы освободить Чжэна от воинской повинности, апеллируя к своему авторитету. По всей видимости, рассуждал Таг, старый Нинг таким образом воспитывал в наследнике твердость духа.
У Гаррисона имелась копия воинской характеристики Чжэн Гона. Его послужной список оказался безупречным. Он был отличным солдатом и уволился из армии в чине капитана, последнее время работая в генеральном штабе. Разумеется, командующий Тайваньской армией был личным другом Нинг Хен Сюя, но назначение Чжэна являлось, судя по всему, результатом его собственных способностей, а не связей отца. Характеристику Чжэна портила одна маленькая неприятная история. На капитана Нинга поступила жалоба от гражданских властей, и военная полиция начала расследование, связанное со смертью молоденькой девушки в одном из борделей Тайбэя. Отчет следователя полностью изъяли из дела капитана, за исключением бумаги за подписью министра юстиции, где говорилось, что выдвинутое обвинение не имело под собой никаких оснований и никакому судебному преследованию капитан Нинг не подлежит. Гаррисон понял, что без вмешательства Хен Сюя тут не обошлось. И уже одно это очень высоко подняло в его глазах авторитет могущественного китайца.
После службы в национальной армии Нинг Чжэн Гон перешел на работу в тайваньский дипломатический корпус. По всей видимости, старый Хен Сюй считал его пока не готовым к тому, чтобы вести дела в «Везучем драконе». Но и на дипломатической службе успехи Чжэна были просто фантастическими: уже через четыре года его отправили послом в одну из африканских стран. Маленькая и на политической карте мира совсем незаметная страна, но Нинг Чжэн Гона, судя по всему, ожидало блестящее будущее.
Гаррисону удалось заполучить в Министерстве иностранных дел Тайваня досье Чжэна. Правда, взятки обошлись ему в десять тысяч фунтов стерлингов, но Таг не жалел об этом. В досье содержался материал, также свидетельствовавший о весьма необычных эротических вкусах тайваньского посла.
Дело в том, что однажды на Замбези выловили труп чернокожей девушки, лишь кое-где объеденный крокодилами. А в области гениталий и на грудях погибшей обнаружились следы жестокого надругательства, и полиция вынуждена была начать расследование. Выяснилось, что однажды китайский посол останавливался в охотничьем домике на берегу Замбези недалеко от деревушки погибшей. Вспомнили, что вечером того дня, когда она исчезла, она входила в бунгало Чжэна. Больше живой ее не видели. Но на этом расследование и остановилось, ибо из дворца самого президента поступила соответствующая директива. А затем закончился и срок посольских полномочий Чжэна. Он ушел с дипломатической службы и вернулся на Тайвань, где наконец-то был допущен к работе в компании «Везучий дракон».
Отец назначил его сразу вице-президентом компании, и Таг Гаррисон посчитал это знаменательным фактом, находя самого Чжэна личностью весьма интересной. Он был не только умен, но, по западным меркам, и очень хорош собой. Кровь матери заметно сказывалась в чертах его лица: типичные для китайцев складочки на верхних веках у него отсутствовали. Кроме того, он прекрасно говорил по-английски. Закрой Таг на минуту глаза, он бы решил, что разговаривает с молодым англичанином из высших слоев английского общества. Чжэн производил впечатление весьма сдержанного, вежливого и обходительного, хотя порой в его глазах появлялось вдруг выражение холодной жестокости и безжалостности. «Да, – решил Гаррисон, – у этого молодого китайца завидное будущее. Его отец может им гордиться».
Таг тотчас ощутил в груди знакомый укол сожаления, ибо его собственные отпрыски, трое его нерадивых сыновей, ни на что не годились – шалопаи и тряпки, больше ничего не скажешь. Единственное, что его утешало, было то, что винить в этом следовало их матерей, а не самого Гаррисона, Таг влюблялся несколько раз, покоренный несомненными внешними достоинствами особ, одаривших его своим вниманием. Когда ты молод, то чаще всего руководствуешься не какими-то разумными доводами, а тем, как ведет себя твой пенис, вздохнул Таг. Он женился четыре раза, став трижды отцом сыновей, которые были точной копией своих матерей – красивых, ленивых и безответственных. Ни одну из них он бы не взял к себе в контору даже простой секретаршей. А сыновей они ему нарожали.