Тертлдав Гарри. Тьма надвигается

   — Порт у них в руках, — простонал он. — Город у них в руках.
   Огни пожаров на городских улицах озаряли мачты и рангоут альгарвейского флота. Корнелю потребовалось немного времени, чтобы понять, что сотворили солдаты короля Мезенцио. Теоретически он мог бы восхититься их дерзостью. Попадись на пути парусной армады несколько сибианских становых крейсеров, и бойня вышла бы чудовищная. Но этого не случилось. Галеоны, или как там назывались в старину такие суда, пересекли становые жилы, будто призраки, не потревожив никого. А по пятам за ними, разумеется, двинется весь альгарвейский флот.
   — Костаке! — простонал моряк.
   Ему оставалось лишь надеяться, что его жена и ребенок, которому вскорости предстояло появиться на свет, в безопасности. Он не верил, что альгарвейцы причинят ей вред намеренно — в конце концов, они же цивилизованные люди! — но в бою всякое может случиться.
   Эфориель покачнулась на волнах, пытаясь глянуть на своего всадника огромным черным глазом, и недоуменно фыркнула. Корнелю понимал, почему: подводник вел себя не как обычно, когда они возвращались в родную гавань. Эфориель не понимала, что, если сейчас они легкомысленно войдут в бухту Тырговиште, Корнелю заработает луч в голову, а ее саму или забросают ядрами, или возьмут в плен и заставят служить морякам короля Мезенцио.
   И, вместо того чтобы двинуться к гавани, Корнелю направил ее к узкой полоске пляжа на краю города. Там он сможет слезть со спины зверя, выбраться на берег и… «И что?» — спросил он у себя. Что делать ему потом? Отправиться в город, спасти жену, вернуться к левиафану и бежать? Герой приключенческого романа, наверное, справился бы, да еще выкроил по пути время для бурной любовной сцены. В реальности же Корнелю представления не имел, как совершить этакий подвиг.
   Если спасти Костаке не удастся, быть может, ему следует направиться в глубь острова и присоединиться к сопротивлению захватчикам, которое там может зарождаться? Однако моряк сомневался, что сопротивление будет серьезным. Альгарве считалась державой куда более могущественной, нежели Сибиу, и армия его была куда более многочисленной. Сибиу опиралась на флот, призванный уберечь ее от вторжения, но король Мезенцио сумел обмануть адмиралтейство.
   Кроме того, как солдат Корнелю не представлял собой ничего особенного. Как часть команды, в которую входила и Эфориель, он был куда полезней королю Буребисту, чем в одиночку. Жаль, подумал он, что на перевязи левиафана не осталось заряженных ядер — тогда он смог бы нанести захватчикам реальный урон. Эфориель хрюкнула снова: в отличие от драконов, левиафаны относились к людям с приязнью и неплохо понимали их.
   — Я должен узнать больше, — пробормотал Корнелю, словно беседовал с женой. — Вот что мне больше всего нужно. Может быть — помоги нам силы горние! — на остальных островах вторжение провалилось. Если так, я смогу помочь нашим отбить Тырговиште.
   Он шлепнул Эфориель по боку, указывая на запад в направлении Фокшани, ближайшего острова. Та подчинилась, но менее охотно, чем могла бы. Будь она способна говорить, наверное, задала бы вопрос вроде «Ты уверен, что хочешь именно этого?» Ко всяким новшествам она относилась еще более скептически, чем самые бывалые морские волки из адмиралтейства.
   Корнелю всем сердцем желал найти иной выход, но не видел его. В окрестностях Тырговиште от него не будет пользы. Оставалось надеяться, что остров и порт Фокшани остаются в сибианских руках. Если так — прекрасно. Если нет… об этом подводник предпочитал пока не раздумывать.
   Эфориель еще плыла на восток, когда над морем разгорелась заря. Высоко в небе парили драконы — слишком высоко, и Корнелю не мог различить, в какие они выкрашены цвета — сибианские или же альгарвейские. Ни один из них не спикировал к волнам, чтобы швырнуть в левиафана ядро, — и за то спасибо, подумал подводник.
   В первый раз за этот день Корнелю нашел за что поблагодарить судьбу. Вскоре он окончательно убедился, что первый раз надолго окажется и последним. Прежде чем из волн поднялись холмы в центре острова Фокшани, над горизонтом показалось огромное облако дыма. Если только город не пострадал от катастрофы, то он, несомненно, пострадал от рук захватчиков.
   Никогда Корнелю не мечтал так яростно о землетрясении. Но мечты, даже самые завлекательные, не имели колдовской силы. А в чародействе Корнелю смыслил не больше, чем волшебник в искусстве править левиафаном. В этом мире овладеть одним ремеслом и то непросто; овладеть двумя обыкновенно значит пересечь границы возможного.
   И даже чародейство не в силах было сделать бывшее небывшим. Когда Эфориель приблизилась к выходу из гавани Фокшани, Корнелю убедился, что солдаты короля Мезенцио побывали здесь до него. Парусники высадили на причале десант, как и в Тырговиште, — как, следовало полагать, во всех портах архипелага.
   И, как верно догадался моряк, за первыми агрессорами на юг последовал весь альгарвейский флот. Сибианские и альгарвейские корабли перебрасывались ядрами у входа в гавань, палили из тяжелых жезлов. Всякий раз, как луч проходил мимо цели, морские волны вскипали под его прикосновением тяжелыми клубами пара.
   Эфориель беспокойно задергалась. Лучи ее не волновали, а вот рвущихся в воде ядер она боялась, и не без причины: близкий разрыв мог ее убить. И Корнелю не осмелился подойти к Фокшанскому порту ближе.
   Вознесшийся над волнами в нескольких сотнях локтей фонтан пара подсказал моряку, что он и так уже, верно, подобрался слишком близко. Однако то не огненный луч коснулся воды, а вынырнул из глубин другой левиафан, вынося на поверхность своего седока.
   — Ты кто? — окликнул Корнелю незнакомый подводник.
   По-альгарвейски или на сибианском наречии? С двух слов и не поймешь.
   — А ты кто? — бросил сибианин в ответ. — Скажи пароль!
   Сам он никакого отзыва не знал, но надеялся, что ответ другого всадника подскажет ему, как поступить
   Так и вышло.
   — Мезенцио! — крикнул тот.
   — Мезенцио! — ответил Корнелю, будто сам был альгарвейцем, с радостью обнаружившим соотечественника в этом углу океана. Но, пока с губ слетало ненавистное имя, руки выбили на плотной шкуре левиафана иной призыв: «В атаку!»
   Мышцы животного плавно перекатились под кожей. Эфориель рванулась сквозь волны, целясь в противника острой мордой. Имя Мезенцио, должно быть, усыпило бдительность альгарвейца, ибо тот позволил Корнелю и Эфориели приблизиться невозбранно и слишком поздно понял свою ошибку. Эфориель протаранила бок его левиафана под левым грудным плавников. От удара Корнелю едва не слетел со спины зверя, невзирая на упряжь и страховочный фал. Альгарвейский левиафан забился в мучительном недоумении, подобно человеку, получившему внезапно удар под дых.
   Когда Эфориель шла на таран, челюсти ее были сомкнуты. Теперь она вгрызлась в шкуру врага. Морская вода заалела от крови. Корнелю расхохотался, увидав, что альгарвейский подводник барахтается в воде, вылетев из седла. Эфориель не тронула его. Ее не учили бросаться на плывущих людей — слишком велик был шанс, что она набросится на собственного наездника, если тот по случайности отцепится.
   В других обстоятельствах Корнелю мог бы захватить противника в плен, но сейчас он сомневался, что на Сибиу осталось место, куда альгарвейца можно доставить для допроса. А в стороне уже показались новые фонтаны — следовало предположить, что это плывут на подмогу врагу левиафаны.
   Когда Корнелю дал команду Эфориели оставить противника в покое, ему показалось, что зверь ослушается. Однако дрессировка переборола инстинкт. Эфориель позволила раненому врагу скрыться в морских глубинах. Подводник решил про себя, что обученный на архипелаге зверь никогда не бросил бы так своего седока — но альгарвейцы, как он выяснил к своему несчастью, были мастера на иные трюки.
   И левиафанов у них было много.
   — Мезенцио! — кричали седоки, подгоняя своих зверей к видимой одному из них цели.
   Корнелю не надеялся, что их удастся обмануть, как первого встреченного им альгарвейца: редкие трюки можно повторять. Отступить перед численно превосходящими силами противника он тоже не стыдился. Подводник надеялся уйти от преследования и затем отправиться на поиски сибиан, не сдавшихся еще захватчикам.
   На войне, однако, надеешься часто на одно, а получаешь совсем иное. Альгарвейцы, загонявшие Эфориель, были лучшими наездниками на флоте, и левиафаны их были свежи. Они гнали Эфориель на юг от Фокшани и собирались, по-видимому, вовсе изгнать ее из сибианских вод.
   Как назло, над левиафаном и его седоком закружил дракон, помогая альгарвейским преследователям не сбиться со следа. Драколетчик, без сомнения, держит связь со штабом при помощи кристалла. Если один из вражеских подводников оснащен так же… значит, альгарвейцы потратили немало сил, чтобы организовать взаимодействие своих войск на том уровне, которого прежние военачальники даже вообразить не могли.
   Вслед за первым прилетел еще один дракон. Этот приволок под брюхом связку ядер и попытался забросать ими Эфориель, однако меткости летчику недоставало — оба ядра рухнули в воду далеко за хвостом намеченной цели. Одно едва не накрыло альгарвейских подводников.
   Корнелю понадеялся, что враг отступится после этого, но нет — проклиная альгарвейцев, моряк вынужден был отступать на юго-восток, в единственном направлении, которое оставили свободным загонщики.
   — В Лагоаш меня загоняете, да? — заорал он, обернувшись и грозя противникам кулаком.
   Лагоаш сохранял нейтралитет. Если Корнелю ступит на тамошний берег, его интернируют и не выпустят, пока война не окончится — это лучше, чем оказаться в плену, но ненамного. Подводник осыпал лагоанцев руганью еще чернее той, что лил на головы альгарвейцев. В Шестилетнюю войну Лагоаш и Сибиу сражались борт о борт, но сейчас купцы с большого острова предпочли свои барыши кровопролитию.
   И, словно вызванный мыслью, с юга по становой жиле примчался лагоанский патрульный катер. Корнелю мог бы увильнуть от него — океан велик, а катер не в силах покинуть силовой канал, из которого черпает энергию. Но если уж ему предстоит оказаться в лагере для интернированных, то лучше раньше, чем позже. Так лагоанцы скорей выслушают его просьбы о дальнейшей судьбе Эфориели, чем если он высадится прямо у них на берегу. И подводник замахал руками, заставил левиафана дыбом встать над водою и вообще сделал все, чтобы его заметили.
   Развернувшись, альгарвейские подводники направились назад, на захваченные острова Сибиу. Корнелю вновь погрозил им кулаком и принялся ждать приближения лагоанского корабля.
   — Кто можешь ты быть? — осведомился с палубы офицер не то по-сибиански, не то по-альгарвейски.
   Корнелю оттарабанил свое имя, звание и подданство. К его изумлению, лагоанцы разразились приветственными кличами.
   — Добрая встреча, друг! — хором сказали сразу несколько человек.
   — Друг? — изумился Корнелю.
   — Да, друг, — ответил офицер на скверном сибианском. — Лагоаш теперь воюет с Альгарве. Нет слышал ты? Когда Мезенцио вашу страну вторгнул, король Витор объявляет война. Мы теперь все друзья, да?
   — Ага, — устало согласился подводник.
 
   Скарню оглядел строй.
   — Солдаты, — объявил он с неохотой, — рыжики захватили королевство Сибиу. Это вы уже, наверное, слышали. — Он подождал согласных кивков и, дождавшись, продолжил: — По мне, так это глупость. Лагоаш теперь опасней для них, чем в лучшие дни могла быть Сибиу. Но если б у альгарвейцев была хоть капля ума, какие они были б альгарвейцы?
   Ответом ему послужили кивки и пара робких улыбок. Капитан порадовался бы им больше, если б улыбались лучшие солдаты в роте, а не горстка олухов, которые поутру не думают о вечере, а про завтрашний день для них и речи нет.
   — Мы не можем переплыть море, чтобы помочь островитянам, — продолжал он, — поэтому мы сделаем что сможем. Король Мезенцио, должно быть, снял с фронта большую часть армии, когда захватил Сибиу. Это значит, что на пограничных укреплениях не осталось рыжиков, чтобы остановить наш решительный удар. Мы прорвем линию крепостей и посеем хаос и разрушения в альгарвейском тылу.
   Те, кто прежде улыбался, захлопали в ладоши. Еще несколько человек улыбнулись — большей частью юнцы. Остальные стояли молча. Скарню сам изучал линию альгарвейских крепостей, изучал, пока они не стали знакомы ему, как линии на собственной ладони. До тех пор, покуда в укреплениях остается хоть один человек, взять их приступом будет непросто. Скарню понимал это. И большинство солдат — тоже. Однако капитан получил приказ.
   А еще он получил в наследство дворянскую гордость.
   — Помните, солдаты, я не пошлю вас туда, куда не осмелюсь ступить сам, потому что буду с вами на передовой. И все мы отдадим свои силы на благо отечества, за нашего короля. За короля Ганибу и за победу! — крикнул он.
   — За короля! — эхом отозвался строй. — За победу!
   Солдаты ликовали шумно. Почему бы нет? Ликование ничего им не стоило и опасности в себе не таило.
   Уловив, что Скарню свою речь закончил, перед строем вышел сержант Рауну. Он покосился на капитана, ожидая разрешения выступить. Скарню кивнул. Без капитана рота могла обойтись, а вот без сержанта Скарню не справился бы. Ветеран-унтер делал вид, будто не знает этого. Скарню прекрасно понимал, что это всего лишь поза. Ему стало интересно, многие ли капитаны вправду верят, что ротный сержант считает их незаменимыми. Выходило, что слишком многие.
   — Парни, — сказал Рауну, — нам повезло. Вы это знаете, и я это знаю. Немало таких офицеров, что послали бы нас в бой, а сами отсиделись в окопе. Если мы победим, они всю славу припишут себе. Если нет, нас будут винить — да только мы уже в могиле, а офицера припишут к новому батальону. Наш капитан не из таковских. Все мы это видели. А теперь — «ура!» капитану Скарню, и завтра будем сражаться за него, как бешеные!
   — За капитана Скарню! — заорали солдаты.
   Скарню помахал им рукой. Чувствовал он себя глупо. Будучи дворянином, он, как и его сестра Краста, привык к почтению простонародья и принимал его как должное. Почтение солдат было иного рода. Его капитан заслужил сам. Оно вызывало в душе Скарню немного стыдливую гордость.
   — Завтра мы сделаем все, что в наших силах, вашбродь, — проговорил Рауну.
   — Я в этом уверен, — отозвался Скарню — ничего не значащий вежливый ответ.
   Он хотел было продолжить, но осекся. Порою Рауну, если дать ему возможность, выдавал ненароком такие вещи, которых иначе не узнал бы ни один офицер.
   Этот случай оказался из таких.
   — Вы правда полагаете, что мы завтра сможем прорвать альгарвейский фронт? — спросил сержант.
   — Таков приказ, — ответил Скарню. — Надеюсь, что сможем.
   Больше он ничего говорить не стал.
   — М-м. — Морщинки на лице Рауну сложились в маску менее угрожающую, чем обычно. — Вашбродь, я тоже надеюсь. Но если шансов-то больших нет… вашбродь, я в Шестилетнюю навидался, как молодых и храбрых офицеров косило ни за грош. Нехорошо будет, если с вами такое случится, прежде чем вы к своему месту привыкнете.
   — Понял, — весело кивнул Скарню. — А как привыкну, тут-то и наступит мне самое время помирать ни за грош.
   — Да нет, вашбродь. — Рауну покачал головой. — Как привыкнете, так и поймете, что без толку ни за грош костьми ложиться.
   — Единственный способ преуспеть в нападении, — процитировал устав Скарню, — это начинать его с полной уверенностью в успехе.
   — Так точно, вашбродь. — Рауну снова нахмурился. — Только порой и это не помогает.
   Скарню молча пожал плечами. Рауну глянул на него, покачал головой и отошел. Скарню понимал, что пытался сказать ему ветеран. Но понимать было недостаточно. Приказ есть приказ. Его рота прорвется сквозь укрепления альгарвейцев или поляжет до последнего человека.
   Всю ночь ядрометы засыпали снарядами вражеские позиции. Над головой пролетали драконы, обрушивая на рыжеволосых солдат свой смертоносный груз. Скарню не знал, радоваться этой канонаде или печалиться. С одной стороны, погибшие вражеские бойцы и разрушенные крепости уже не смогут помешать нападающим, с другой — валмиерцы не смогли бы ясней объявить о том, что готовится атака, даже если бы вывесили над окопами транспарант.
   Альгарвейцы почти не пытались отвечать на град ядер. «Может, передохли все», — с надеждой подумал Скарню, но заставить себя поверить в это не сумел.
   Он отправил своих солдат занять выкопанные за несколько предыдущих дней подходные траншеи. Работа эта тоже могла предупредить альгарвейцев о близком штурме, но так Скарню не придется пересекать столь широкую полосу ничейной земли, когда придет час, и капитан с большой неохотой решил, что результат стоит усилий и риска.
   — Вот так мы воевали в Шестилетнюю! — сказал Рауну жмущимся в окопах рядовым, пока все ждали сигнала к атаке. — Тогда мы рыжиков скрутили в бараний рог, так что у нас и сейчас все получится, верно?
   Кое-кто из новичков в роте с ухмылкой закивал сержанту-ветерану — они были слишком молоды, чтобы помнить кровавые жертвы, которые Валмиера принесла ради той победы. О них Рауну не вспоминал намеренно. В нынешней войне армия пострадала не так уж сильно, и не в последнюю очередь потому, что генералы помнили бойню Шестилетней и не хотели ее повторять. Сейчас риск казался приемлемым… тем, кому не придется рисковать самим.
   На западе, за спиною капитана, черное небо понемногу становилось серым, потом — розовым. Выглянув из-за насыпи перед траншеей, Скарню увидал, что полевые укрепления противника пострадали ужасающим образом. Капитан понадеялся, что даже в Шестилетнюю войну крепости альгарвейцев не подвергались такой бомбардировке.
   Нечто в этом духе он высказал стоявшему рядом Рауну.
   — Всякий раз, когда мерещится, что ни единого ублюдка в живых не осталось, — ответил сержант, — тут они и вылезают целыми вагонами, и каждая сволочь только и мечтает тебя спалить.
   Рядовых Рауну ободрял в полный голос. С командиром беседовал вполголоса, чтобы не снижать моральный дух роты.
   Снова и снова обрушивались ядра на альгарвейские укрепления и форты. Внезапно смертоносный град прервался. Вытащив из кармана медный свисток, Скарню дунул в него со всей силы. Протяжный звонкий свист сотен таких свистков пронесся над передовой, растянувшейся на мили.
   — За Валмиеру! — вскричал капитан. — За короля Ганибу!
   Он выкарабкался из окопа и, пригибаясь, ринулся к альгарвейским позициям.
   — Валмиера! — орали солдаты, следуя за командиром. — Ганибу!
   Скарню оглянулся. Тысячи валмиерцев, несчетные тьмы, рвались на запад, и от такого зрелища сердце любого бойца переполнялось гордостью за своих соотечественников.
   «Еще несколько сотен локтей, — подумал капитан, — и мы окажемся среди рыжиков да возьмем их за горло!»
   Но короткие вспышки впереди уже свидетельствовали о том, что кое-кто из альгарвейцев подвергся артиллерийской подготовке. Один за другим, стряхнув оцепенение, вражеские солдаты открывали огонь по Скарню и его товарищам. Начали падать солдаты — одни беззвучно, другие с мучительными стонами.
   До поры до времени валмиерские войска безнаказанно обрушивали на альгарвейцев ядра. Но теперь уже на атакующих посыпались снаряды. Скарню обнаружил, что лежит на земле, но совершенно не помнил, как его сбило с ног. Только что он бежал вперед, и тут…
   Капитан поднялся на ноги. Штаны его были порваны, мундир лорнул по шву на локте, но ран не было — кажется. «Повезло», — мелькнуло у него в голове.
   Скарню взмахнул рукой: мол, все в порядке — и оглянулся через плечо — посмотреть, следуют ли за ним его солдаты. На глазах у капитана рухнули наземь несколько бойцов. Рота не одолела и полпути по ничейной полосе, а потери уже были огромны. Если так пойдет и дальше, до передовых альгарвейских окопов Скарню доберется в одиночку… если доберется.
   Эта мысль отрезвила его. Атака в сомкнутом строю обходилась слишком дорого.
   — Повзводно! — крикнул он. — Наступаем повзводно!
   Половина его подчиненных — половина оставшихся в живых — нырнула в ближайшие укрытия, по большей части в воронки от взрывов ядер. Остальные пробежали вперед и там, распростершись на земле, открыли огонь по альгарвейцам, пока их товарищи перебежками двигались дальше. Шаг за шагом валмиерцы приближались к траншеям, откуда вели огонь рыжеволосые солдаты.
   Скарню укрылся в неглубокой воронке, ожидая своей очереди ринуться вперед, и огляделся в надежде, что его приказ не слишком задержал продвижение роты. То, что он увидел, привело его в ужас. Большинство валмиерцев бежали обратно в свои окопы. Но и те, что продолжали наступать, даже не пытались применить тактику, которая способна была уменьшить потери. Они просто мчались вперед — и падали. А когда не в силах были наступать, бежали с поля боя.
   — Видали, вашбродь? — крикнул Рауну из соседней воронки. — Этого я и боялся!
   — Что же нам делать? — спросил Скарню.
   — Мы не прорвем их фронта! — ответил сержант. — Нам до их позиций не добраться — а если доберемся, то уже не вылезем оттуда. Сейчас лучше пересидеть здесь, отстреляться, а как ночь наступит, вернемся обратно в окопы. Но если прикажете, вашбродь, я пойду вперед.
   — Нет, — решительно отозвался Скарню. — Что толку гибнуть ни за грош? — Он не сказал об этом вслух, но ясно было, что, послав в атаку сержанта, он отправится вслед и сам. — Ты об этом пытался меня предупредить, когда мы готовились к наступлению?
   — Точно так, вашбродь. Хорошо, что вы это поняли, — ответил Рауну. — Жаль, наши командиры поглупей оказались.
   Скарню хотел было выговорить сержанту за непочтительность, да тут и осекся. Как может он укорять Рауну за то, что тот сказал правду?
 
   Оловянный котелок, который выдали Леофсигу, когда молодого человека загребли в ополчение короля Пенды, оставался при нем. Это означало, что пленнику повезло — относительно. Тем фортвежским солдатам, кто свои котелки потерял, приходилось есть из мисок. В миску еды влезало меньше. Альгарвейцы могли бы выдать нуждающимся котелки своего образца, но рыжикам это в голову не приходило.
   А вот что им пришло в голову, так это старательно пересчитывать пленников в каждом бараке, перед тем как наполнить их котелки или миски. Леофсиг не поручился бы, что альгарвейские охранники способны досчитать до десяти даже на пальцах. Бесконечные переклички, которые устраивали пленным, говорили скорей об обратном.
   Порой одного-двух пленников и впрямь недосчитывались при очередной проверке. Тогда рыжики методично переворачивали весь лагерь сверху донизу, покуда не выясняли, каким образом тем удавалось удрать. После чего весь барак, где жили беглецы, на неделю сажали на половинный паек. На лагерных пайках не пожируешь. На половине лагерного пайка оставалось только умирать от голода. Это была веская причина выдавать тюремщикам любого, кто хотя бы заикнется о побеге.
   Тем утром все шло наперекосяк.
   — Славьтесь, силы горние, — пробормотал Леофсиг.
   Он замерз, устал и проголодался; стоять в строю посреди плаца на поверке казалось ему прескверным развлечением, а перспектива отстоять длинную очередь, чтобы получить у лагерных кухарей скудную пайку, вызывала еще меньше энтузиазма. Хотя в конце концов ему дадут чем набить желудок, а это стоит многих жертв.
   Хлюп!
   Звук, с которым комок каши упал в солдатский котелок, вызывал еще меньше аппетита, чем вид серой массы. Каша была ячневая с капустой и кусочками соленой рыбы или ветчины. Пленных кормили ею три раза в день. Каша всегда была скверная, но тем утром от котла несло еще хуже обычного.
   Леофсиг ее все равно съел. Если ему станет худо — а такое случалось порой, — он пойдет в лазарет. И если хоть одна сволочь обзовет его симулянтом, он наблюет этой сволочи на ноги.
   Горстка кауниан, попавших в его барак, завтракала, как обычно, в своем тесном кружке. Порой Леофсиг присоединялся к ним. Немногие его соотечественники поступали так же. Большинство же не желали иметь с древним народом ничего общего, а кое-кто, вроде Мервита, при каждом удобном случае нарывался на ссору.
   — Эй, ты! — гаркнул великан.
   Леофсиг оторвал взгляд от месива в котелке и поднял голову. Ну да, Мервит глядел в его сторону с ухмылкой, которая не делала его физиономию ни привлекательней, ни сердечней.
   — Ты, ты, любитель чучелок! — хохотнул тот. — После завтрака опять в сортирный наряд? Поболтать с приятелями, да?
   — Ты бы сам попробовал разок, Мервит, — отозвался Леофсиг. — Ты здесь один полон дерьма по уши.
   Мервит выпучил буркала. Они с Леофсигом и раньше вздорили, но до сих пор юноша не отвечал оскорблением на обиду. Великан осторожно отставил в сторону свой котелок.
   — Ты за это поплатишься, — произнес он невозмутимо и ринулся в бой, словно бегемот.
   Леофсиг пнул его в живот — все равно что бревно пинать. Мервит только хрюкнул и впечатал правый кулак юноше в ребра, а левым прошелся по макушке — метил он в лицо, да Леофсиг увернулся. Мервит взвыл — должно быть, разбил костяшки.
   Леофсиг был ниже своего противника и легче, а потому не брезговал никакими приемами. Он попытался было закончить драку одним ударом в пах, но Мервит увернулся и получил коленом по бедру. Затем великан заключил юношу в медвежьи объятья, а Леофсиг сделал ему подсечку. Сцепившись, они рухнули на пол, охаживая друг друга кулаками, локтями, коленями, как могли.