Тертлдав Гарри. Тьма надвигается

   — Сударь! — вскрикнул Дроктульф. — Смилуйтесь, сударь! Что же со мной будет, когда до конунга дойдет, что я действовал недостаточно эффективно ?!
   — Об этом надо было тревожиться прежде, чем заливать глаза, — молвил Ратарь. — Если из-за вашей неэффективности атака захлебнется, что скажет конунг обо мне? Свободны, генерал. И дайте мне Гурмуна на связь.
   Дроктульф пропал из хрустального шара. Ратарь задумался — не придется ли ему смещать командира восточного крыла силами военной полиции. Если так, Дроктульф точно поплатится за это головой. Конунг Свеммель не терпел даже намеков на неповиновение. Маршал снова вздохнул. Они с Дроктульфом вместе сражались в Войну близнецов. Дроктульф и тогда любил заглянуть в бутылку. Но теперь… война и без того затянулась. Свеммель не потерпит лишних задержек. Ратарю и самому они уже стояли поперек горла.
   В хрустальном шаре проявился генерал Гурмун.
   — Чем могу служить, милостивый государь?
   Он был моложе Дроктульфа и Ратаря — моложе и неким трудноопределимым образом жестче. Нет, вполне определимым: судя по виду, Гурмун на самом деле верил в кампанию конунга Свеммеля по повышению эффективности, а не устраивал из нее показуху.
   — План наступления вам знаком? — спросил Ратарь.
   Гурмун коротко кивнул.
   — Можете быть уверены, что ваша часть плана будет выполнена вовремя и всеми наличными силами?
   Гурмун кивнул снова. Ратарь повторил его жест.
   — Отлично, генерал. Половина армии ваша. Ункерлант ожидает от нас победы. Мы и так слишком часто подводили страну.
   — Я послужу державе со всей эффективностью, — пообещал Гурмун.
   Ратарь махнул кристалломанту, и тот оборвал связь с восточным крылом армии.
   Здесь, в поле, вдали от тронного зала конунга Свеммеля, вся власть принадлежала маршалу. Любой склонялся перед его волей, даже такой старый вояка, как Дроктульф. Генерал пережил все чистки, что устраивал Свеммель во время Войны близнецов и после нее. Но собственная неэффективность привела его к погибели.
   Следующим утром точно по графику оба крыла ункерлантской армии нанесли удар. Грохот рвущихся ядер доносился даже до маршальской ставки. В воздух поднялись стаи драконов — одни засыпали снарядами позиции зувейзин, другие парили над пустыней, выглядывая летучие отряды, готовые нанести удар во фланг наступающим. На горбах верблюдов или пешком чернокожие проходили по пустыне, словно призраки.
   Невзирая на массированный обстрел со стороны ункерлантских ядрометов, зувейзины продолжали отчаянное сопротивление. Ничего другого Ратарь и не ожидал. Верпин и Гурмун принялись требовать подкрепления. Этого маршал тоже ожидал. Резервы уже ждали приказа — тыловые службы наконец-то оправились от последствий поспешного решения конунга — и ринулись в бой.
   Зувейзины сделали все от них зависевшее, чтобы удержать линию Вади-Укейка. В этом Ратарь был уверен. Если ункерлантцам удастся захватить плацдарм к северу от сухого русла, это позволит им сделать большой шаг к плодородной долине, в которой лежала Биша. Как он и ожидал, зувейзины бросили колонну верблюжьей кавалерии, пытаясь отсечь подступающие резервы прежде, чем те доберутся до передовой.
   Гремя крылами, взмыли в воздух драконы. В первый раз чернокожим обитателям пустыни не удалось застать противника врасплох. Войска под командованием Ратаря были оснащены кристаллами хуже, чем хотелось бы маршалу; если бы узлов связи выделили больше, Ратарю удавалось бы более тесно координировать действия войск — альгарвейцы продемонстрировали миру, насколько опасное это оружие.
   Но на сей раз довольно было и того, что есть. Один из драколетчиков доложил, что его ящеры засыпали зувейзин ядрами и поливают теперь жидким огнем. Чернокожие — те, что уцелели, — все же не отступились от своего, но резервная колонна, предупрежденная заранее об атаке, разгромила их и продолжила наступление на Вади-Укейка.
   И, пока зувейзины всеми наличными силами пытались остановить армию Верпина, у них не хватало войск, чтобы преградить путь частям Гурмуна. Чтобы загнать противника в подобную ловушку, Ратарь потратил больше сил и времени, чем ожидал, но теперь дело было сделано. По его приказу Гурмун перенес направление основного удара на запад, выходя в тыл зувейзинам, все еще сдерживавшим напор Верпина. Дроктульф справился бы с этим маневром блистательно — или провалил бы всю операцию. Гурмун исполнил его с невыразительным профессионализмом, которого в условиях, которые маршал создавал с такими усилиями, оказалось вполне достаточно.
   Глядя на карту, Ратарь позволил себе одну из редких своих улыбок.
   — Мы их разбили, — промолвил он.
 
   Забыв о тяжести вещмешка за спиной, Иштван завороженно наблюдал, как лозоходец бредет по западному берегу острова Обуда. Время от времени чародей — звали его Боршош — тыкал рогулькой в сторону моря.
   — Я думал, лозоходцы ищут воду, — заметил солдат. — Зачем вас приволокли сюда, в середку самой большой в мире лужи?
   Боршош расхохотался, запрокинув голову, так что копна песочно-рыжих волос его заколыхалась в такт.
   — Такой вопрос можно было задать во времена династии Тхёкёй, — ответил он — выходец с востока Дерлавая помянул бы эпоху Каунианской империи. — Уж поверь, приятель, в наши дни лозоходцы не только воду ищут.
   — Это я, сударь, понимаю, — отозвался Иштван с некоторым раздражением. — Даже в нашу долину, высоко в горах, заходят лозоходцы — одни помогают найти пропавшие вещи, другие показывают пастухам, куда овца забрела. Но если вещь падает в ручей или рядом, найти ее не выходит — вода мешает, сбивает следы. Почему вам она не мешает?
   — А это уже другой вопрос! — воскликнул Боршош. — Куда более, уж извини, разумный. В детали я вдаваться не могу, понимаешь сам — разве что ты дашь страшную клятву отрезать себе потом голову и выбросить в море. В военном чародействе секретов еще больше, чем в любом другом.
   — Это ясно, — ответил Иштван. — Расскажите хоть что сможете, будьте так добры. Все больше, чем я сейчас знаю.
   До того, как солдат очутился на Обуде, любопытство его не обуревало. Но делать на острове было почти нечего, да и то больше для того, чтобы унтеры не придирались. Сам того не желая, Иштван много узнал о дрессировке драконов. Лозоходческая магия была еще интереснее.
   — С древних времен, — начал свой рассказ Боршош, — когда люди еще обходились камнем и бронзой, лозоходство стояло особняком от прочих видов чародейства. Лозоходцы занимались своим делом, и мало кто задавался вопросом — как у них это получается. Но все меняется. В последние века волшебники начали применять законы научной магии к лозоходству, как до этого — к другим разновидностям чар.
   Иштван почесал в затылке.
   — Это как так? Если чары работают, разве можно к ним приглядываться без того, чтобы сглазить?
   Боршош расхохотался вновь.
   — Ну ты, солдат, и впрямь с гор спустился! Это старинная теория, давно опровергнутая и вышедшая из употребления. Все дело в том, как именно ты смотришь на вещи, а не во взгляде. Поставив на уши закон подобия, современная магия позволяет лозоходцу видеть в воде все, кроме самой воды, если понимаешь.
   — Может, — промолвил Иштван. — В нашей долине чародеи в таких тонкостях не разбираются. Вода им здорово мешала.
   — Мне она не мешает, — заключил лозоходец. — А вот болтовня пустопорожняя — другое дело…
   Нашивки на его воротнике сверкали тремя серебряными капитанскими звездочками, так что Боршош мог позволить себе высказаться и грубее. Иштван это понимал. Поэтому солдат заткнулся, а лозоходец взялся за дело. Он нацелил свою рогульку — рукоять была обмотана медной проволокой, один конец рогульки серебряной, а другой золотой — на обуданскую рыбацкую лодку, едва видимую на горизонте. Рогулька затрепетала у него в руках. Чародей хмыкнул довольно.
   — Вроде бы действует, — заметил он. — Меня перебросили сюда второпях, знаешь ли, после того, как Альгарве захватила Сибиу при помощи парусного флота. Никому неохота, чтобы с нами провернули тот же трюк. Обычные чародеи легко почувствуют корабль, идущий по становой жиле, но те галеоны прошли у них под самым носом. Мимо меня — не пройдут.
   — Это хорошо, — легкомысленно отозвался Иштван. — Хотя я бы не ожидал встретить альгарвейский флот посреди Ботнического океана.
   Боршош уже обернулся, чтобы осыпать проклятьями безмозглого олуха, но уловил в глазах солдата веселый огонек.
   — Ха, — выдавил лозоходец. — Ха-ха. А ты у нас весельчак. Бьюсь об заклад, приятели твои просто животики надрывают. А что думает по этому поводу твой сержант?
   — В последний раз он заставил меня целую неделю выгребать драконий навоз, — ответил Иштван, стараясь не сглотнуть. Зря он, правда, язык распустил. Боршош не какой-то там сержантик. Если захочет, рядовому Иштвану небо с овчинку покажется.
   Но чародей только хмыкнул.
   — Похоже, ты это заслужил, — заметил он. — Поймал его, как меня только что?
   — Боюсь, что так, сударь, — признался Иштван самым скорбным голосом.
   Один из способов избежать заслуженной кары — это сделать вид, что уже раскаиваешься в совершенной глупости. Работал он не всегда, но сейчас Боршош отвернулся и нацелил свою рогульку на другую рыбацкую лодочку. На взгляд солдата, рогулька задергалась в точности так же, как на первый раз. Поэтому Боршош был лозоходцем, а Иштван — нет. Капитан магических войск вытащил из-за пояса перо и блокнот и что-то в нем пометил.
   — А что вы там пишете, сударь?
   Иштван решил, что напомнить чародею о своем существовании будет уже безопасно. Кроме того, солдата разбирало любопытство. В отличие от большинства молодых людей в долине он умел читать и писать… если только от него не требовали в этом отношении слишком многого.
   — Начинаю составлять таблицу расстояний и азимутов, — ответил лозоходец. — Всякий раз, как меня переводят в новое место, приходится этим заниматься, потому что воды везде другие и жезл вздымается по-разному на разные стимулы. — Он поднял бровь. — И если ты сейчас отпустишь шуточку насчет того, как вздымается твой жезл, я оторву тебе задницу и выброшу в море, ты понял?
   — Так точно, сударь! — Иштван изобразил полную невинность — достижение само по себе выдающееся. — Я ничего не говорил, сударь! И не хотел, сударь! И не докажете, сударь!
   — Повезло тебе, что не докажу. — Боршош указал на тяжелый мешок за спиной Иштвана: — Кру-гом, будь так любезен. Надо кое-что достать.
   — Так точно, сударь, — повторил Иштван, поворачиваясь к чародею спиной.
   Он подозревал, что Йокаи назначил его вьючной скотиной при Боршоше вместо наказания, но тут сержант просчитался. Иштвану веселей было трепать языком с чародеем, осваивая попутно основы его ремесла, чем болтаться по казармам. Платить за эту привилегию приходилось, волоча на своем горбу все принадлежности колдовского ремесла.
   Некоторое время лозоходец копался в рюкзаке, покуда не извлек то, что искал, — что именно, Иштван смог увидать только тогда, когда чародей застегнул карман из промасленной кожи. Боршош содрал блестящую медную оплетку с рукояти своей рогульки и теперь навивал ее заново из мотка такой же проволоки, но покрывшейся густой патиной.
   Поймав недоуменный взгляд Иштвана, он снизошел до объяснений:
   — Мне кажется, что позеленевшая проволока увеличит точность измерений. По нескольким причинам — во-первых, ее цвет, подобный цвету морских волн, усиливает как позитивные, так и негативные эффекты закона подобия. А во-вторых, свою окраску она приобрела, будучи выдержанной в морской воде. Это дает проволоке большее сродство с океаном.
   — Понятно, — отозвался Иштван более-менее честно. — Но если так, сударь, то почему вы сразу не намотали позеленевшую проволоку?
   Глаза Боршоша, зеленые, как медная патина, слегка расширились.
   — А ты не дурак, да? — с некоторым удивлением промолвил чародей. — На моем жезле была обычная обмотка, потому что я работал на озерах. А еще потому, что меня, как я уже говорил, перебросили сюда в страшной спешке и я не успел подготовить все, как следует.
   «А еще, если меня нюх не подводит, ты надеялся, что и так сойдет». Но этого Иштван вслух не произнес. Единожды испытав терпение Боршоша, он не надеялся, что насмешка сойдет ему с рук дважды.
   Чародей снова ткнул рогулькой в сторону обуданских лодчонок и кивнул, будто доказал этим что-то. Потом он снова принялся корябать что-то в блокноте.
   — Так я и думал, — пробормотал он себе под нос. — Поправка достаточно велика, чтобы принимать ее во внимание.
   — Тогда хорошо, что вы этим занялись, сударь, — заметил Иштван.
   Чародей уставился на него, будто только что вспомнив о своем помощнике.
   — Чародейское ремесло не то что плотницкое, солдат, — промолвил Боршош. — Если не подгонять приемы, которыми пользуешься, под местность, то и результата не получишь. Мне лично кажется, что от места к месту меняются сами законы волшебства.
   — Как так может быть? — изумился Иштван. — Закон есть закон, верно?
   Боршош целился своей рогулькой в очередную рыбацкую лодочку и ответил не сразу.
   — Плотник работает с предметами, — проговорил он наконец. — А волшебник — с силами, и некоторые силы наделены собственной волей. Если не станешь держать это в уме, то на чародея ты, может, и выучишься, но долго не продержишься. Долго к твоей вдове и в твой клан соболезнования будут приходить — экое с тобой несчастье приключилось…
   — Понятно, — снова ответил Иштван.
   Понятно ему было, что чародей выставляет свое ремесло более тяжелым и опасным, чем на самом деле. Того же можно было ожидать от плотника или кузнеца. Или от солдата, который хвалится своими подвигами перед шпаками. Иштван-то прекрасно знал, как ужасающе скучна по большей части солдатская жизнь.
   Только крестьяне никогда не приукрашивали тяготы своей судьбы. Иштван вырос в деревне и понимал — почему. Что бы ни рассказывал земледелец о своей участи, слова не могли передать, как тяжек его труд.
   Боршош уставил рогульку точно на запад.
   — Ищете лодки за горизонтом? — спросил Иштван, заметив, что рыбацких суденышек в той стороне не видно.
   — Точно. — Голова чародея закачалась вверх-вниз, как рогулька в его руке. — Я ощущаю в той стороне корабли — дальше, чем могу видеть, — но все они движутся так же, как рыбацкие лодки передо мной, так что волноваться из-за низ не стоит. Если бы они направлялись прямо на остров с запада, я бы поднял тревогу.
   Иштван указал на кружащего в небесах дракона.
   — Они тоже несут стражу, — заметил он.
   Недолгое общение с драконами заставляло солдата испытывать определенное сочувствие к летчикам. Он задумался: направили Боршоша на Обуду оттого, что тот может принести пользу, или просто какому-то умнику на большой земле забрела в голову мысль.
   — Пускай несут, — согласился лозоходец. — От них своя польза, от меня своя. Они ничего не увидят ночью, а я могу ощутить угрозу в любой час. Когда начнутся зимние бури, днем от драконов тоже будет немного проку. Я могу работать в любую погоду.
   — А… — выдавил Иштван, ухитрившись в один звук уложить «Может, от него и правда будет польза». Боршош рассмеялся. Иштван стыдливо потупился — он не думал, что перевод окажется столь очевиден.
   — В Соронге, — заметил он, пытаясь загладить вину, — есть одно местечко — я про деревню, а не про холм, — где очень славные девочки. Если хотите, могу показать.
   — В первую очередь — долг, — промолвил Боршош сурово, точно был истинным дьёндьёшским воином, а не колдуном, получившим капитанские нашивки, только чтобы командовать простыми солдатами вроде Иштвана. — В первую очередь — долг. А как его исполним…
 
   Пекка нацарапала очередное уравнение. Неотвратимая логика математики делала очевидным следующий шаг еще до того, как чародейка нанесла на бумагу очередную формулу. Она и не стала ее записывать. Вместо этого Пекка глянула в окно на пляшущие на ветру снежные хлопья. Перед мысленным ее взором стоял не очередной шаг пути, а конечная его точка.
   — Все сходится, — выдохнула она. — Если докопаться до корней, до самых корней мира, вся магия оказывается единосущна.
   Доказать это она не могла. Пока — нет. И не знала даже, сумеет ли отыскать доказательство. Одно дело — понимать, куда ведет цепочка уравнений, и совсем другое — отыскать каждое звено в ней. Даже если путь отыщется, Пекка не могла быть уверена, что в конце его отыщется что-то путное. Волшба, над которой трудился Лейно, была прикладной, практической, определенной; все разработки ее супруга и его товарищей тут же шли в дело.
   Но Пекка не могла отделаться от ощущения, что, если ей удастся докопаться до корней в своих теоретических изысканиях, новой моделью бронепопонок для бегемотов результат не ограничится. Чародейка скривила губы. Этого она тоже не могла доказать. А без доказательств все остальное — пустые раздумья.
   Пекка осознала внезапно, что зубы ее стучат. Это кое-что доказывало — что она большая дура. Это же надо было так глубоко задуматься над вопросами теории волшебства, чтобы замерзнуть мало не до смерти! Поднявшись, она набрала в совок угля и заново разожгла печку в углу кабинета.
   Комната едва успела прогреться чуть-чуть, когда в дверь постучали. Грубо возвращенная к реальности, Пекка хлопнула себя ладонью по лбу.
   — Лейно меня убьет! — воскликнула она, вскакивая на ноги.
   И действительно, ее муж стоял за дверью. Бить жену Лейно не стал — такое поведение пристало бы ункерлантцу или альгарвейцу (хотя последний, без сомнения, наденет перчатки, прежде чем бить женщину), — ограничившись куусаманским аналогом — суровым взглядом.
   — Ты забыла, что у твоей сестры сегодня прием? — поинтересовался он.
   — Ага, — призналась Пекка, понадеявшись, что муж без слов поймет, как ей стыдно. — Не выношу, когда начинаю вести себя, словно рассеянный чародей из анекдота! Но раз уж ты вспомнил, я уверена, что мы не опоздаем. Дай только накидку возьму.
   Умиротворенный Лейно почти не бурчал, пока они шли по городку каянского городского колледжа и добирались становым караваном до ближайшей к их дому остановки. Сугробы не мешали двигаться вагонам. Для настоящих буранов время еще не пришло. Глубокой зимой с юга порою наносило столько снега, что заносы достигали крыш караванных вагончиков.
   Поднимаясь по крутому склону к дому Элимаки, чтобы забрать Уто, Пекка старалась не вспоминать, что бураны скоро начнутся.
   — Слава силам горним, наконец-то! — воскликнула Элимаки, когда они с Лейно появились на пороге.
   Лейно расхохотался.
   — Не надо быть чародеем, чтобы предсказать — тебе и сегодня хотелось запихнуть нашего сына и наследника в упокойник?
   — Ну, вообще-то да, — созналась сестра Пекки и добавила, защищаясь: — Очень тяжело прибираться в доме, когда под ногами путается мальчишка.
   — Не тяжело, — поправила Пекка, — а невозможно. Пойдем домой, Уто. — Элимаки испустила невольный вздох облегчения. Чародейка обернулась к сыну: — Что такого ты натворил сегодня?
   — Ничего! — Уто, как обычно, был сама невинность. Пекку, как обычно, его представление не убедило. Лейно — тоже, однако явное его веселье не вселяло в мальчишку должной дисциплины.
   Чародеи отвели сына домой, накормили соленой колбасой из дичины — его любимой — и уложили в постель. Когда Уто засыпал, его не могло разбудить и боевое ядро. Мальчишка мог натворить немало шкод, но можно было не опасаться, что он поднимется посреди ночи и устроит тарарам. Дом Пекки окружали защитные чары — покупные, установленные Лейно и ее собственные — так что чародейка не опасалась оставлять спящего Уто в одиночестве. Если что-нибудь и случится, они с Лейно узнают об этом сразу же и вернутся через несколько минут. Но ничего дурного Пекка не ожидала. Куусамане были в общем и целом мирным, законопослушным народом.
   Пока Лейно снимал рубаху и штаны, Пекка вылезла из немаркого шерстяного платья, в котором посещала городской колледж Каяни. Куусамане, не будучи потомками альгарвейцев или кауниан, носили что им вздумается и не превращали юбки и штаны в политические заявления. Пекка выбрала на этот вечер длинную юбку из оленьей замши и белую кофту с высоким воротом, расшитую многокрасочными фантастическими зверями: костюм из давнего прошлого Куусамо. Лейно оделся почти так же, только его юбка едва достигала колен, а под нее он надел шерстяные поножи. Ботинки у обоих были, впрочем, современные.
   — Пойдем? — предложил Лейно.
   Пекка кивнула. Они даже не опоздают… сильно. А приходить совсем уж вовремя человеку, знакомому со светскими приличиями, стыдно.
   Олавин, муж Элимаки, был коренаст и широкоплеч. Один из ведущих банкиров Каяни, он один зарабатывал больше, чем Пекка и Лейно вместе, но никогда не кичился богатством перед родичами, за что Пекка была ему искренне признательна.
   — Очень рад, — заметил Олавин, когда с объятьями и рукопожатиями было покончено, — что вы смогли прийти к нам сегодня.
   — Мы никогда не пропустили бы такое событие, — заверила его чародейка.
   — Не то чтобы нам пришлось долго добираться, — с улыбкой добавил Лейно.
   — Да уж! — Олавин рассмеялся. — Но я особенно рад, что вы смогли выбраться к нам сегодня. Я не уверен, поймите правильно, но надеюсь, что к нам может присоединиться князь Йоройнен. Если это случится, вам непременно следует встретиться с ним!
   — Муж сестры моей, как ты прав! — Глаза Пекки вспыхнули. — Ты и впрямь взлетел высоко, если ожидаешь в гости одного из семи князей! Неудивительно, что Элимаки хотела выдрать нашего Уто.
   — Не ожидаю. Надеюсь. — В некоторых областях Олавин мог быть педантичен, точно чародей-теоретик. — В банке я выяснил, что князь пробудет несколько дней в Каяни, и воспользовался случаем передать приглашение. Мы с ним уже встречались и вели некоторые дела, так что есть шанс, что князь мое приглашение примет.
   — Я бы очень хотела с ним встретиться! — заявила Пекка.
   Лейно согласно кивнул.
   — Интересно будет узнать, как поступит Куусамо теперь, когда Лагоаш вступил в войну против Альгарве. — Он невесело хмыкнул. — Муж сестры супруги моей, не тревожься так! Я не собираюсь требовать от князя ответа! Если семеро не всегда могут решить, где им встречаться, они и в более важных вещах не сразу придут к согласию.
   — Именно. — Олавин снова хохотнул. Он старательно создавал впечатление весельчака — возможно, потому, что о банкирах шла слава как о людях мрачных. — Ну, говорю вам, может, придет, а может, и нет. Так или иначе, народ собрался интересный — помимо вас, хочу сказать, — и угощения будет довольно.
   — Я, — объявила Пекка, — не застенчивая. Не самая общительная женщина в мире, но вовсе не застенчивая!
   Словно для того, чтобы доказать это, она проскользнула мимо зятя в гостиную. Лейно последовал за ней.
   Пекка взяла кружку горячего пива с пряностями — в Куусамо холодные напитки как-то не прижились — и тарелку грибов, фаршированных крабами. Муж ее предпочел глинтвейн из альгарвейского вина и отварные креветки в водорослях с горчичным соусом.
   Одни приглашенные были родственниками Пекки и Элимаки, другие — родней Олавина; присутствовали соседи, банкиры, купцы и мастера, имевшие дело с банком Олавина. Говорили обо всем: от воспитания детей до заморских вин (климат Куусамо мало годился для благородной лозы — и даже для самой скверной) и войны с Дьёндьёшем.
   — Если кто хочет знать, — заявлял один из кузенов Олавина, явно уверенный, что его мнение интересно всем присутствующим, — нам бы следовало закончить поскорее свару с дёнками и готовиться вступить в бой на дерлавайском континенте.
   — На чьей стороне? — спросил кто-то.
   На взгляд Пекки, вопрос был разумный. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну, Куусамо могло бы ударить в спину соседям по острову и отбить потерянное столетия назад. Но в этом случае Альгарве, скорей всего, победит на континенте и станет единовластной владычицей восточного Дерлавая. Со времен Каунианской империи это не удавалось ни одной державе. Пекка не была уверена, что оно не к лучшему.
   У банкирского родича сомнений не было. Кузен Олавина, судя по всему, не сомневался ни в чем — особенно в собственной мудрости.
   — На стороне короля Мезенцио, конечно, — заявил он. — Такие люди не каждый день приходят в свет. Нам самим нужен вождь настолько энергичный, настолько увлеченный будущим…
   Пекка тут же подумала о конунге Свеммеле и о том, что тот сотворил в Ункерланте — и с Ункерлантом. Но прежде чем чародейка успела помянуть излишне эффективного монарха, Олавин дал кузену еще более эффективный отпор, возгласив:
   — Я имею великую честь приветствовать среди нас князя Йоройнена, ненаименьшего среди семи князей Куусамо.
   Никто из семи не мог считаться наименьшим или наиглавнейшим. Этот уговор, как само Куусамо, пережил века.
   Мужчины поклонились от пояса. Пекка вместе с остальными женщинами припала на одно колено. За этим знаком почтения стояла история не вполне приличная, но Пекка не оскорблялась. Смысл коленопреклонения изменился с ходом веков. Никто лучше чародея-теоретика не понимал, что символ существует лишь в сознании людей.
   — Да будет мысль признана делом до скончания вечера, — промолвил Йоройнен, отчего сам стал похож на чародея-теоретика. Было ему немного за сорок, и в черных волосах едва проглядывала седина. — Одна из древнейших традиций Куусамо, — продолжил он, — состоит в том, что мы следуем древнейшим традициям Куусамо, только когда нам это удобно.