Житков Борис Степанович. Джарылгач (рассказы)

колышет, как птица подстреленная. А я так рад был, что на земле, и мне все
казалось, что еще качает, что земля подо мной ходит. Я отвязался от доски и
стал тянуть веревку. Знак как раз тут же был: громадный столб с укосинами, и
наверху что-то наворочено вроде бочки. Я взял веревку на плечи и пошел. Ноги
в песке вязнут, и во рту песок, и в глаза набило, и низом метет песком. Еле
веревку вытащил... Смотрю, уж кончилась тонкая веревка, и канат пошел
толстый. Я его запутал, как умел, за знак, под самый корень, и лег на песок
- весь дух из меня вон, пока я тянул.


Вывернулись

Знак дрогнул. Вижу - натянулся канат; я привстал. Судно повернулось,
оттуда стали мне махать. Я встал и начал отпутывать канат, - здорово
затянуло. Судно пошло, канат ушел в воду, потянулась и веревка, как живая
змейка, так и убегает в море.


Берег или море?

Я видел, как Григорий с борта махал мне рукой, - хватайся, вытащим на
веревке, - я не знал: тут остаться или к Опанасу и в море. Оглянулся - сзади
пустой песок, а все-таки земля. Я думал, а веревка змейкой убегала и
убегала. Вот доска дернулась и поползла. Сейчас уйдет! Я подумал: остаться,
и все-таки бросился за доской в воду. Но тут зыбь ударила, я назад, а доска
ушла.


Один

Я видел, как доска скакала по зыби к судну, а судно уходило в море. Вот
тут я схватился, что я один, и я побежал прямо прочь от берега по песку. А
вдруг тут совсем никого нет и ни до кого не дойти? Я опять оглянулся - судно
было совсем далеко, только паруса видно. Лежал бы теперь в койке и приехал
бы куда-нибудь.


Стадо

А вдали я увидел, будто стадо. Пошел туда - ну, вот, люди, пастухи там
должны быть. Боялся только, что собаки выскочат. Я перестал бежать, но шел
со всех сил. Волочу ноги по песку. Когда стал подходить, вижу - это
верблюды. Я совсем близко подошел - ни одной собаки нет. И людей тоже.


Верблюды

Верблюды стояли как вкопанные, как ненастоящие. Я боялся идти в
середину стада и пошел вокруг. А они как каменные. Мне стало казаться, что
они неживые и что этот Джарылгач, куда я попал, заколдованный, и стало
страшно. Я так их стал бояться, что думал: вот-вот какой-нибудь обернется,
ухмыльнется и скажет: "А я..." Ух!.. Я отошел и сел на песок. Какие-то
торчки растут там вроде камыша, и несет ветер песок, и песок звенит о камыш
- звонко и тоненько.
А я один. И наметает, наметает мне на ноги песку. Мои брюки не узнать
стало. И показалось мне, что меня заметает на этом Джарылгаче, и такое
полезло в голову, что я вскочил и опять к верблюдам.


Избушка

Я подошел, встал против одного верблюда. Он стоял, как каменный. Я
вдруг стал кричать; что попало кричал во всю глотку. Вдруг он как шагнет ко
мне! Мне так страшно стало, что я повернулся и бежать. Бежать со всех ног!
Смейтесь, вам хорошо, а вот когда один... все может быть. Я не оглядывался
на верблюдов, а все бежал и бежал, пока сил хватило. И показалось мне, что
нет выхода из этих песков, а верблюды здесь для страху. И тут я увидел вдали
избушку. Весь страх пропал, и я пустился туда, к избе. Иду, спотыкаюсь,
вязну в песке, но сразу весело стало.


Мертвое царство

В избушке ставни были закрыты, а за плетнем во дворе навес. И опять нет
собаки, и тихо-тихо. Только слышно, как песок о плетень шуршит. Я тихонько
постучал в ставни. Никого. Обошел избушку - никого. Да что это? Кажется мне
или в самом деле? И опять в меня страх вошел. Я боялся сильно стучать, - а
вдруг кто-нибудь выскочит, неизвестный какой-нибудь. Пока я стучал да ходил,
я не заметил, что со всех сторон идут верблюды к избушке, не спеша, шаг за
шагом, как заводные, и опять мне показалось, что ненастоящие.


В яслях

Я стал скорей перелезать через плетень во двор, ноги от страху ослабли,
трясутся; перебежал двор, под навес. Смотрю - ясли, и в них сено. Настоящее
сено. Я залез в ясли и закопался в сено, чтоб ничего не видеть. Так лежал и
не дышал. Долго лежал, пока не заснул.


Ведро

Просыпаюсь - ночь, темно, а на дворе полосой свет. Я прямо затрясся.
Вижу, дверь в избушку открыта, а из нее свет. Вдруг слышу, кто-то идет по
двору и на ведро споткнулся, и бабий, настоящий бабий голос кричит:
"Угораздило тебя сослепу ведро по дороге кинуть, я-то его ищу!"


Домовой

Она подняла ведро и пошла. Потом слышу, как из колодца воду достает.
Как пошла мимо меня, я и пискнул: "Тетенька!" Она и ведро упустила. Бегом к
двери. Потом вижу, старый выходит на порог: "Что ты, - говорит, - пустое
болтаешь, какой может быть домовой! Давно вся нечисть на свете перевелась".
А баба кричит: "Запирай двери, я не хочу!" Я испугался, что они уйдут, и
крикнул: "Дедушка, это я, я!" Старик метнулся к двери, принес через минуту
фонарь. Я вижу - фонарь так в руках и ходит.


Что оно такое - Джарылгач?

Он долго подходить боялся и не верил, что я не домовой. И говорит:
"Коли ты не нечистая сила, скажи, как твое имя крещеное".
"Митька, - кричу, - Митька я, Хряпов, я с судна!" Тут он только поверил
и помог мне вылезть, а баба фонарь держала. Тут стали они меня жалеть, чай
поставили, печку камышом затопили. Я им рассказал про себя. А они мне
сказали, что это остров Джарылгач, что здесь никто не живет, а верблюдов
помещицких сюда пастись приводят и только кой-когда старик их поить
приезжает. Они могут подолгу без воды быть. Берег тут - рукой подать. А
пошли верблюды за мной к избе потому, что подумали, что я их пить зову, они
свой срок знают. Старик сказал, что деревня недалеко и почта там: завтра
домой можно депешу послать.


Мамка

Через день я уж в деревне был и ждал, что будет из дому. Приехала мамка
и не ругала, а только все ревела: поглядит и в слезы. "Я, - говорит, - тебя
уж похоронила..." Ну, с отцом дома другой разговор был.

Борис Степанович Житков. Элчан-Кайя

---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy ([e-mail]), 9 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------

I

Ветер дул с моря. Плотный, тяжелый ветер. Налег на город и на порт. Все
окошки захлопнулись, все ворота рты зажали, голые деревья спиной
повернулись, и полохнул дождь. Не дождем, а будто каменьями кто с неба
кидал: зло и метко. В рожу, за шиворот, ляпнет в глаз. И все побежали и
спрятались в домах. Закрылись, законопатились. Зажгли свет, а дети залезли
на кровать и шептались тихо.
А греку Христо нельзя было бежать. Он стерег в порту мешки. Мешки были
покрыты брезентом. Ветер рвал брезент, а Христо ловил его за угол, и его
подбрасывало на воздух и ударяло о мостовую. Черная собака лаяла на брезент,
металась и хватала Христо за штаны.
Такой был ветер.
Христо был сильный человек, он прикатил огромные камни, навалил, прижал
брезент и ругался, чтоб не заплакать.
Большое парусное судно, что стояло на рейде, подняло якорь, поставило
крохотный парус, как платочек, и понеслось в порт, в ворота: не могло
выдержать погоды.
Христо забился в угол, а собака стала моститься ему под пальто.
Зыбь била в портовую стенку, и брызги фонтаном летели вверх - выше
мачт.
Ветер принес тучи, нагнал темноту и завладел всем.

II

Христо сидел на дворе и стерег брезент. Христо думал: теперь уж никого
в море нет. Суда ушли в порт, а люди под крышу. Одно только судно в море не
спустило парусов: каменный корабль Элчан-Кайя. Ему все нипочем.
Много чего рассказывали про каменный корабль. Чего только не
выдумывали! И турки одно, а греки другое. Будто шел корабль на недоброе
дело, совсем уж к берегу подходил и вдруг окаменел. Как был со всеми
парусами, со всеми людьми.
И верно: когда издали смотришь, днем на солнце - горят паруса,
накренившись на бок, пенится в волнах корабль - и все ни с места. А
подойдешь - это скала торчит из моря. Какой же это корабль?
Но турки говорят: давно это было, давно окаменел корабль, и море
размыло, разъела вода каменные паруса и снасти. Чего люди не выдумают!
Говорят же, что по татарским кладбищам клады закопаны. Копни только - и море
золота. Врут люди. А кто и выкопал, разве скажет?.. Врут и про Элчан-Кайя,
просто торчат из моря дикие скалы торчком, остряком, а зыбь бьется об них и
пенится.
Но отойдешь полверсты, оглянешься - догоняет на всех парусах каменный
корабль: прилег на бок, пенит воду.
И Христо стал думать, как это сейчас стоит там в море один этот
корабль, и разбивается об него черная осенняя зыбь. А собака ворошилась в
ногах и лизала мокрую шерсть, а заодно и хозяйские брюки.
Маяк стоял на конце мола, далеко в море, в воротах порта. Светил
красной звездой, не мигая. Христо сжег полкоробка спичек, пока закурил
трубку, а маяк не моргнет на штормовом ветру. И кому светить в такую ночь? -
никого нет в море. Один только есть корабль...

III

И вдруг маяк погас на секунду, потом опять мелькнул... опять... И снова
загорелся ровным светом. Значит кто-то прошел мимо маяка. Кто-то парусами
закрыл маяк. Христо привстал и через дождь и шторм стал пялиться в море.
Неужели парусник, что спрятался в порту, выскочил в ворота на полных
парусах? Нет, вот он белеет в углу гавани. И тут Христо заметил в темноте -
на минуту совсем ясно - огромные, как облака, паруса и высокий, как дом,
корпус. Корабль медленно входил в порт. Медленно, в шторм, на всех парусах.
Он занял половину порта, серый как скала. Молча, без огней, двигался
медленно, тяжело, чуть накренившись на бок. Не спуская парусов, он стал
посреди порта. Христо дух затаил - смотрел во все глаза.
Элчан-Кайя! Каменный корабль пришел в порт.
Ой, и никто не видит - все заперлись, все спрятались. Один Христо в
порту, а в порт пришел Элчан-Кайя. Наутро рассветет, и все увидят. Не устоял
Элчан-Кайя в море!
А с каменного корабля спустили шлюпку. Ну да, шлюпку. Вон движется,
ползет по воде. Как будто кусок от корабля отломился. Медленно идет. Уж
хорошо видать через дождь. Христо спрятался под брезент.
"Пусть, - думает Христо, - меня нет. И сам буду считать, что меня нет".
Запрятал собаку под брезент. Ведь кто их знает, какие там люди?
Старинные турки. Одним глазом смотрит Христо из-под брезента. А шлюпка идет
прямо туда, где мешки, где Христо. Теперь уж под самой пристанью. И вот
брякнули весла, и стали на пристань вылезать люди. Каменные старинные турки,
в каменных чалмах...
Вылезли не спеша. Сорок турок вылезло на берег. Христо знал по-турецки,
прислушивался, но ветер рвал голоса: ничего не разобрать. Собака заворчала
на них под брезентом. Христо ей морду, что было силы, стиснул меж коленями.
А турки пошли по каменной пристани и дробно стучали тяжелыми ногами. Серые
все, как камень Элчан-Кайя.
Прямо в город пошли турки. А впереди высокий, все брюхо широким поясом
замотано, из-за пояса кривые ручки торчат - пистолеты. Будто каменные
крючки. Близко прошли от Христо - медленно, тяжело. Еле гнутся каменные
ноги, не треплет штормом бороды и все вниз глядят, в землю. На ходу друг о
друга стукаются каменным стуком.
Куда пошли турки? Христо слышит, как грохают шаги по мостовой. Войдут в
дома, выдавят двери, закаменеют люди от страха и всех греков, всех русских
вырежут за ночь турки. Бежать надо, всем сказать, надо в соборе в колокол
ударить!
Христо хотел двинуться, да вспомнил, - стоит под берегом турецкий
баркас. А глянул в море: полнеба закрыл Элчан-Кайя каменными парусами. И
никто не видит. Светит ровно красный маяк. Крепко спят там люди под дождь,
под штормовой ветер.
"Нет меня, нет меня на свете, - думает Христо. - Ничего я не видел", -
и со всей силой зажмурил глаза. Только слышит сквозь бой зыби, как тяжело
толчет в пристань каменная шлюпка.
Прижался Христо к собаке, - все же вместе, все же она живая, теплая. И
тут вдруг вспомнил, что осталась в городе жена Фира. Придут турки...
- Не может грек терпеть это! - сказал Христо и стал ползти под
брезентом, вдоль мешков, подальше от берега, дальше от шлюпки. Вылез Христо,
- хлещет дождь, как стрелы. Собака хвост между ног зажала, смотрит на
Христо: куда?
"Да не чудится ли мне?" - подумал грек. Оглянулся и обмер: еще выше
стали каменные паруса, еще ближе надвинулся на город Элчан-Кайя.

IV

И ударился Христо бежать. Напролом - через рельсы, через барьеры, бежал
Христо. Гнал его ветер, гнал дождь холодными прутьями. Христо бежал в
темноте. Перебежал площадь и тут стал. Дробно по мостовой шаркали каменные
ноги.
Христо прижался к стене: по трое, тринадцать рядов прошли старинные
турки, а впереди высокий. Газовый фонарь мигал, пламя билось, но Христо
увидал, что у высокого одна рука. Другую он нес под мышкой, и она сжимала
кинжал. Только не каменная рука была под мышкой у высокого турка, а живая, и
кинжал вспыхивал сталью на свету.
Христо пошел за турками, шел поодаль, затаив дух. Боялся будить людей,
боялся стукнуть в ворота, чтоб не оглянулись турки. А они прошли город и
вышли на большую дорогу. Вот прошли татарское кладбище и встали в круг.
Зажгли каменные факелы. Мутным светом стал огонь и недвижно замер.
Тогда вышли двенадцать турок в круг и стали ятаганами копать землю.
Выкопали большую яму, круглую могилу. И высокий турок спустился и положил на
дно живую руку с зажатым кинжалом. И вот все загудели: запели молитву. Будто
обвалились с гор камни и грохочут с раската.
Тут завыл пес. Христо накрыл его полой, но турки пели - не слыхали.
Потом все стали разматывать пояса, и посыпалось из поясов золото. В сорок
ручьев лилось золото в яму и чуть не дополна насыпали ее турки. Закидали
землей, затоптали тяжелыми ногами.
Стали опять по три в ряд и пошли. Христо хорошо заметил место и
покрался вслед за турками. Глянул - а над городом сквозь темь и дождь,
высоко в небе маячат серые паруса. Христо бежал за турками, держался за
мокрый картуз и думал:
"Уйдут турки - все золото мое. Никто не видал: кто в такую погоду нос
высунет. Скорее бы ушли турки!"
И вдруг подумал:
"А что, если останется один человек, один каменный человек, - стеречь
золото?"
- Нет, - сказал Христо. - Нет, я прибегу раньше них на пристань, я всех
пересчитаю: ровно сорок их было, если сорок уедет, значит, мои деньги.
И Христо пустился переулками бегом, скорей, в обход к пристани.
Тихонько прокрался к мешкам и заполз под брезент. Дождь перестал уже и не
стучал по брезенту, как по железной крыше. Только ветер еще злее рвал с моря
и нес брызги на берег.
Христо стал прислушиваться: идут, идут турки. Вот остановились и стали
один за другим спускаться вниз. У Христо глаза слезились от ветра, но он не
мигал и считал:
- Раз, два... Вот тридцать девять турок спустились в шлюпку. Один
остался на пристани - высокий турок. Он обернулся к городу и сказал на
крепком старом турецком языке:
- Прощай, город, - сказал турок. - Похоронили мы грехи наши, похоронил
я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
Поклонился городу - чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный
корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.

V

Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
"Да что за черт, - подумал грек, - было ли все это?" И вздрогнул.
Услыхал - бьются друг о друга, говорят камни.
Фу ты! Да это ветер треплет брезент, а брезент ворочает камни, что
навалил по краям Христо.
"Заснул я, привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу
старинные турки".
А собака сидит против Христо, смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой
шерстью на холоду.
И не знал Христо: ходил он за город на татарское кладбище или проспал
за полночь, и все привиделось.
Собака знает. А как спросить?
- Филе, Филе, - сказал Христо, - ходили мы с тобой?
Собака подвизгнула и стала тереться мордой о Христину руку. Глянул
Христо на море - пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит
в стороне белый парусник.
Вот и ветер стал спадать. Дунул, дунул и оборвался. Мутным заревом
дымит за облаками луна. Капнули по небу звездочки. Прошел шторм, выдулся
ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
- А трелля, трелля, глупости это, - сказал Христо и обошел мешки.
Все спокойно. Постучал ногой в камень. Наутро заведующий скажет:
хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец -
иди спать.

VI

Чуть стало солнце подыматься, пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся
сзади.
Вошел в дом, жена ахнула.
- Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
Глянул Христо: весь бок в грязи, в липкой глине. Посмотрел на собаку:
по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
- Элчан-Кайя, - шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
Жена тараторит:
- Снимай, - кричит, - ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся
в грязи.
Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
- Привезли, - говорит, - хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об
колеса.
Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
"Хорошо, - думает Христо, - что собака говорить не может. А то узнала
бы баба про золото, испугалась, ни за что не пустила бы и одного червонца
взять. Все соседки узнали бы, весь город. Пришло б начальство, и весь клад
свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках".
Разве грек может так сделать? Грек и пьяный ума не теряет.

VII

- Ложись спать, - говорит жена, - наморился за ночь. - И пошла во двор
чистить Христину одежду.
А Христо лег и ни минуты не спал. Все думал про золото, про каменный
корабль Элчан-Кайя. Никто не знает, никто не видел. Может, и не было. И
взглянет на собаку. А собака на него глядит черными глазами.
- Мы с тобой знаем, - сказал Христо и ткнул себя в грудь.
В обед вышел Христо в город. Солнце светит, как будто не осень, а весна
настала. Топчется веселый народ на улице, в кофейнях посудой звякают, спорят
греки за столиками. В кости играют, кофе пьют. Зашел Христо в кофейню: дай,
думает, послушаю: если люди видели - разговор будет. Узнаю, что люди
говорят.
Натворила за ночь погода всяких бед: две мельницы положила, рыбакам
сетки оторвала и с часовни крышу сдернула. Головами люди качают, языками
цокают, а про корабль - ни слова.
Три чашки выпил Христо и до самого вечера сидел в кофейне. Уж свет
стали зажигать, вдруг слышит Христо, кто-то сзади сказал:
- Элчан-Кайя!
Обернулся - видит, за столиком два моряка-парусника и один говорит
другому:
- Иду я судном, думал, уж с дороги сбился, а ведь берегом иду. Вот уж
должен быть Элчан-Кайя. Прошел уж два тополя - нет и нет Элчан-Кайя. Так и в
порт пришел. Повалило, видать, штормом каменный корабль.
- Э, брось масал рассказывать, - сказал другой. - Сколько лет стоял, не
может этого быть. Проспал ты или пьян был. Не ушел же в море Элчан-Кайя на
каменных парусах?
- Спроси моих людей, - говорит тот, - коли не веришь. Никто не видал.
Пойди, найдешь каменный корабль - я тебе на него мое судно меняю.
Тут они встали и вышли.
"Ну, - думает Христо, - значит, верно. Дождусь ночи и пойду за кладбище
в степь".

VIII

Зашел Христо домой, крикнул собаку и пошел мешки стеречь.
Луна взошла и тихую ночь привела. Светит лунная дорога на море, и как
капля крови рдеет маяк на молу.
А Христо ждет, чтоб смолк город, угомонился б народ, заперся бы в
домах. Высоко уже взошла луна. Вот и город замер, только чуть хлюпает зыбь
под пристанью. Нашарил Христо старый чугунный колосник, взял под мышку и
тихонько свистнул собаку.
Спит город в белых улицах, а Христо в тень прячется, пробирается
закоулками на большую дорогу.
Вот и кладбище татарское. Стоят татарские могилы, каменные столбы на
могилах, и чалмы высечены. Блестят на луне.
Покосился Христо на каменные чалмы и позвал собаку поближе. Потрепал по
спине.
Вот оно место.
Огляделся Христо быстро кругом и вонзил колосник в землю. Раз, раз!
Летит земля комьями. Торопится Христо узнать, есть ли золото, не
померещилось ли. Рвет землю, рук не слышит. Тычет колосником. Чует только,
как стоят за спиной чалмы на кладбище.
Уж с четверть проковырял Христо. Нет золота.
- Трелля, трелля! - говорит Христо, - привиделось! - А сам все бьет
землю злее и злее. И вдруг лязгнул колосник, и блеснуло на луне золото.
Христо сразу в пот бросило. Кинул он колосник, выхватил из земли червонец и
зажал в кулак. Оглянулся на кладбище.
Спокойно стоят каменные чалмы за оградой, блестят на лунном свете.
В ушах это звенит, или двинулось там что?
- Филе, Филе, - шепчет Христо, - чужой, чужой!
Насторожилась собака, напружилась. Уркнула глухо.
Нет, все спокойно. Никого.
Запустил Христо горсть в ямку, ухватил червонцы и сунул не глядя в
карман. Скорее заровнял ямку, притоптал ногой и бежать прочь.

IX

Как вор прокрался в порт, за мешки, за брезент и тут вынул из кармана
червонец. Старая мусульманская монета, а чистая как вчерашняя. Горит, на
луне нежится. Погладил ее Христо и опять в карман.
Тяжелый карман. Звенит, раскачивается, говорит в нем золото. Не утерпел
Христо, снова вынул золотой: поглядеть, на руке взвесить. Поцеловал Христо
золотой - спрятал. Двенадцать раз за ночь вынимал Христо золото, чтоб
поверить, чтоб порадоваться.
Чуть светать стало - пошел домой. В карманах руки держит, чтоб молчало
золото. Услышат люди: откуда у Христо деньги?
"Приду домой, - думает Христо, - найду ему место".
Разве грек не знает, как надо сделать?
- Фира, - сказал Христо жене, - я больной совсем. Никакой нету силы:
тянет в животе, и тошно мне.
Жена зажгла свет.
- Что ты, Христо, что тебе дать? Ты красный какой!
- Дай, - говорит Христо, - огурца соленого, мне лучше будет.
Жена побежала в погреб, принесла пару огурцов, а Христо швырнул огурцы.
- Жаль тебе хороших огурцов мне дать. Это не огурцы - жабы болотные.
Три раза Фира бегала, а Христо все больше ругается. Заплакала - бросила
ключи.
- Иди, - говорит, - сам, ты как с ума сошел. Видать, болезнь в голову
бросилась.
А Христо поднял ключи и пошел. Нарочно ключами бренчит, чтоб не слыхала
жена, как золото в карманах переливается.
Пошел в погреб. Вырыл в углу яму, схоронил золото и засыпал землей, а
сверху картошкой закидал. Один только червонец оставил Христо.

X

А когда ушла жена на базар, Христо вышел, запер двери и побежал на
слободку к старому еврею.
Еврей жил на самом краю в последнем доме. Древний старик. Весь в белой
бороде как в снегу.
Христо вошел в темную комнату: одно маленькое окошко и то рядном
завешено.
Еврей посмотрел на Христо красноватыми глазками, и показалось Христо,
что он все знает: и про клад, и про Элчан-Кайя.
И подумал Христо: "Задушить еврея".
А старик сидел, барабанил сухими пальцами по столу, брякал ногтями и
смотрел, моргая, на Христо.
Минуту Христо стоял и дышал, как корова, и сказал наконец:
- День добрый!
Разве грек не понимает, как дело делать?
- Здравствуй, - сказал старик и сложил руки под тощим животом, а пальцы
один вокруг другого бегают.
- Вот, - говорит Христо, - дядя мне из Турции с верным человеком деньги
послал. Старые деньги.
И показал Христо турецкий червонец.
Еврей подошел к окну, отдернул рядно и поглядел на червонец. Стукнул о
подоконник.
- Старые деньги, - сказал старик. - Крепкие деньги.
Попробовал на зуб:
- Каменные это деньги.
Христо кровь в голову бросилась, а старик задернул рядно.
- Хочешь двадцать рублей?
Отсыпал он Христо двадцать серебряных рублей. Христо завязал их туго в
платок, забил в карман и пошел прочь, и дверь забыл закрыть.
Раньше жены вернулся Христо. Достал лопату и наточил ее на камне,
наточил как бритву. Обернул ее мешком и сунул под крыльцо.
На ночь взял с собой лопату, свистнул Филоса-собаку и ушел в порт.
Ночь стояла тихая, звонкая. Тугой свежий воздух стоял над степью. Как
Христо не таился, ярко щелкают сапоги по камням. Снял Христо сапоги и
босиком засеменил по холодной дороге. Собака сидит сторожит, а Христо роет.
Хрустит лопата, а грек оглядывается, не идет ли кто. Но вот уже отрылся
клад, блестит, как золотая лужа на луне. Глянуло золото Христо в глаза.
Шире, шире раскопать! Уж не оглядывается Христо ни на дорогу, ни на
кладбище: тычет лопатой, кидает наотмашь землю. Шире бы, шире открылось
золото! Вот уже круглым озером стоит и золотой рябью играет на луне, как
шевелится все. Глядит Христо и думает:
"Мое, мое это озеро!" И стал руки окунать в золото. Вот оно, вот, как
вода, как море переливается. Ниже, ниже наклоняется Христо. По локоть
закопал руки. Вот оно, глубокое льется, всплескивает звонкими плесками.
И бросился Христо в озеро, лег и греб под себя золото. Золотыми
брызгами летели на луне червонцы и падали со сладким звоном. Нырнуть
захотелось греку, зарыться с головой. Закопаться в тяжелое золото.
Зарыл лицо в червонцы, огреб руками золото и замер. Прильнул - не
шевелится.
И вдруг слышит: шелохнулось что-то внизу и хрустнули под спудом
червонцы. И тут вспомнил Христо про руку с кинжалом. Вскочил и прыгнул на
землю. Собака с испугу вбок метнулась. Встала, раскорячась, и смотрит на
хозяина. А Христо отбежал шагов сорок, оглянулся. Ласково нежится золотое