Страница:
море песку раскинулось до самого горизонта. А моторы гудели, и корабль несся
вперед к берегу океана в надежде найти там приют и помощь.
- Я вас умоляю - каждые десять минут посылайте радио, может быть, они
примут и ответят, - говорил Рене наместнику Джибути.
А тот ходил по ковру кабинета с сигарой в зубах и повторял:
- Я совершенно не знаю, чем помочь, я телеграфировал в Париж.
- Надо делать, делать что-нибудь. Уже полсуток нет известий, у них
могли стать моторы, выйти газ, и они в песках ждут голодной смерти, -
говорил с тоской Рене.
Наместник пожал плечами.
- Ну, вот вы скажите мне, что же именно я могу сделать?
И наместник остановился перед Рене.
Как ни странно, вопрос этот застал Рене врасплох.
Действительно, как помочь дирижаблю, который неизвестно где? Рене
старался поскорее придумать, но ничего не мог. Он подошел к карте земли
Сомали, которая висела на стене кабинета, и стал соображать. Ах, зачем он не
спросил Лантье, куда они хотят лететь. Да до того ли тогда было. Он старался
поставить себя в положение своих оставленных товарищей. Вдруг ему ясно
стало, что непременно к морю, к берегу океана должен был стремиться
дирижабль. Море - это единственная дорога, по которой им может прийти
помощь.
- Ну, что? - говорил между тем наместник, видя, что Рене в затруднении.
- Извольте, я вам предоставлю действовать от моего имени, распоряжайтесь
мною, как вам...
Вдруг Рене отвернулся от карты и подошел к наместнику.
- Вот, вот что надо делать: на рейде пароход, французский пассажирский
пароход! Надо послать его вдоль берега земли Сомали на юг.
- Зачем? - недоумевал наместник.
- Дирижабль будет у берега, если не сейчас уже там. Сейчас же, - это в
вашей власти!
Рене было жаль товарищей. Он думал, что вот теперь, может быть, сейчас
вот, они погибают в песках от жажды, от жары, в море песку, и ему во что бы
то ни стало хотелось в решительный момент прийти на помощь товарищам.
Пароход "Пьеретт" получил приказ наместника немедленно идти вдоль
берега на розыски пропавшего дирижабля. Рене не сходил с капитанского
мостика. Он не выпускал из рук бинокля, хотя знал, что дирижабль можно
встретить только гораздо южней. Каждые полчаса посылали радио:
"Дирижабль 126Л.
Идем на помощь, телеграфируйте, где вы.
Пароход "Пьеретт". Рене".
Все пассажиры были возбуждены. Все говорили о неожиданном предприятии,
в котором невольно им пришлось участвовать.
Настала тропическая ночь. Океанская зыбь вспыхивала на гребнях волн
фосфорическим светом. Начинался уже муссон*, тянуло жарким дыханием с
материка. Рене смотрел на звезды, и ему чудилось, что вот мелькнул прожектор
дирижабля. Он бегал к телеграфисту, который с слуховыми наушниками на голове
следил за всеми звуками, которые улавливала антенна телеграфа.
______________
* Муссон - ветер в Индийском океане, который летом дует с юго-запада,
зимой с северо-востока и разводит огромную зыбь.
- Нет, мосье, ничего нет пока! - встречал он каждый раз Рене.
Рене казалось, что пароход еле плетется, хотя он шел 18 узлов. Рене
бегал к механику, к кочегарам и умолял прибавить ходу. Между двумя мачтами
парохода на обручах были протянуты пучком антенны телеграфа, и от них шел
провод в каюту радио. Рене глядел на них, и ему казалось, что он вот-вот
услышит голос старика Арно.
- Нет, мосье, пока ничего! - каждый раз отвечал телеграфист.
Дул довольно свежий юго-западный ветер, когда утром Рене вышел на
палубу. Он не раздевался и почти не спал. Сменился телеграфист, и новый
говорил тоже:
- Ничего пока, мосье, ничего!
Пассажиры тоже волновались, но, кажется, жалели Рене больше, чем
пропавший дирижабль.
"С "Пьеретт" доносят, - телеграфировал наместник в Париж, - что по
всему побережью Сомали дирижабля 126Л не обнаружили".
Капитан "Пьеретт" убеждал Рене оставить это скитание вдоль Сомалийских
берегов.
- Ведь мы израсходуем уголь, и я не могу рисковать доверившимися мне
пассажирами и командой, как ваш Жамен. Вместо одной катастрофы будет две, -
убеждал моряк.
Рене пришлось сдаться. Пароход повернул на северо-восток, взявши курс
на Коломбо. Уже сильно засвежевший муссон дул в корму.
Рене был в отчаянии. Если бы было в его власти, он так и ходил бы тут у
берегов Сомали, пока не сжег бы под котлами весь уголь, всю мебель, все
деревянные переборки на пароходе. А теперь не на что было надеяться.
Океан был почти спокоен, и только широкая волна, как вздох, проходила
под пароходом. Было жарко. Пассажиры сидели под тентом на палубе. Это были
веселые, богатые путешественники. Они разочаровались - интересное
приключение не удалось, и им только лишнее время придется болтаться в пустом
и скучном океане. Они с усмешкой и сожалением поглядывали на Рене. А он не
находил себе места, стоял и смотрел через решетки вахты в кочегарку. Там по
временам звякали о железные плиты лопаты, отворялись дверцы топок, и красным
фантастическим светом обдавало полуголые фигуры кочегаров. Рене невыносимо
было смотреть на беспечные лица туристов-пассажиров. Он вскочил на решетки,
нашел спуск в кочегарку и по крутому железному трапу спустился вниз. Было
жарко, как в аду. Рене удивился, как можно тут пробыть час, а не то что
проработать четырехчасовую вахту. Кочегары были до пояса голые, и вокруг
головы над бровями у каждого был повязан жгут из сетки, чтобы потом не
заливало глаза.
"Венец мученика", - подумал Рене. Но мученики весело встретили ученого.
- Вот, - пошутили они, - если попадем в ад, не будем без работы: будем
шевелить огонь под этими, что наверху, под тентом.
- Так и не нашли товарищей? - посочувствовал кто-то.
- А вот он знает, где они, - сказал молодой парень с лопатой и указал
на пожилого высокого кочегара.
- Знаю, - уверенно сказал тот. - Мы все время про них толкуем. Очень
просто.
Рене насторожился.
- Очень просто, - продолжал кочегар, - у них бензин кончился,
понимаете?
В это время раздался стук лопаты по плитам. Кочегары, как один,
раскрыли топки. Нестерпимым жаром ударило в тесное пространство кочегарки,
но полуголые люди чуть не в самом огне брали уголь лопатами и с силой и
необычайной ловкостью швыряли его в пасть топки.
Рене заглянул в огонь и от жара зажмурился. Но топки захлопнулись, и
высокий кочегар, тяжело переводя дух, продолжал:
- Бензин кончился. Дураки они оставаться в песке там, - он указал
лопатой на запад, - они пошли за ветром. Если харчи есть, так их донесет до
Индии.
- Вы так думаете? - ухватился Рене за эту мысль.
- Верное слово: в море хоть на пароход могут нарваться, а в песках -
какой дурак туда полетит? Э! Они еще раньше нас в Индии будут.
Все кочегары столпились около Рене и ждали, что скажет ученый человек.
Высокий кочегар свернул папиросу, достал лопатой из топки уголек и закурил.
Рене был так поражен, что стоял и глядел на этого потного, черного от
угольной пыли человека: он не ожидал, что здесь, в этой преисподней, люди
думали и решили дело.
- Совершенно верно, - прошептал Рене, - что же вы молчали?
- Нам-то чего же лезть? Там-то ведь, кажись, поумней нас люди думают.
- Но почему они не телеграфируют? - хватился Рене.
- Да ведь надо динамо-то* крутить - как же без бензина-то, дорогой
товарищ! Давай уголь, не спи! - крикнул он китайцу-угольщику и стал
подгребать уголь ближе к топке.
______________
* Динамо-машина вырабатывает электрический ток, необходимый для подачи
радиотелеграммы.
Рене выскочил на палубу. Как прохладно показалось ему здесь под
тропическим солнцем; и он уж совсем другими глазами глянул теперь вниз через
решетки в кочегарку.
Теперь Рене не мог удержаться, чтоб не глядеть вверх, хоть и знал, что
это безнадежно. Пассажиры посмеивались, а один остряк уверял всех, что
ученый сошел с ума.
А в Париже телеграмма наместника Джибути была напечатана во всех
газетах: дирижабль пропал бесследно. Спрашивали авиаторов, ученых, - те
пожимали плечами, хмурили лбы, иные отшучивались, но никто не мог ничего
решить. Одна бойкая газетка даже обещала приз в 1000 франков тому, кто
угадает, что случилось с 126Л. Эйфелева башня вопила во все концы, но
никаких известий не получалось. Какой-то лавочник успел выпустить мыло
"Жамен", но и это не решило дела. В авиационном клубе день и ночь толклись
люди, курили, спорили до хрипоты, изучали карту земли Сомали, воздушные
течения и не могли прийти к какому-либо выводу.
А "Пьеретт" несла Рене к острову Цейлону. Ее подгонял уже сильно
засвежевший муссон. Пассажиров укачало, и они в своих каютах проклинали
дирижабль, из-за которого им придется болтаться лишних трое суток в океане.
А в кочегарке день и ночь звякали лопаты, гребки, звонко стукали дверцы
топок и выбрасывали красный свет. Рене заглядывал в кочегарку и думал: вот
это те лошади, что тащат этот пароход. Он еле стоял на ногах от качки и
понять не мог, как они могут там работать и еще думать о дирижабле.
Однажды утром Рене пробирался по палубе; он все поглядывал вверх, - это
стало уже у него привычкой. Вдруг с мостика вахтенный штурман крикнул:
- Мосье Рене! На минуту!
Рене поднялся по трапу. Штурман передал ему бинокль.
- Вон посмотрите, - сказал он, - видите на горизонте точки - это
Мальдивские острова, коралловые острова с пальмами.
- Благодарю вас, - сказал Рене, нехотя принимая бинокль.
- Это вас развлечет, быть может.
Рене не мог поймать в бинокль этих черных точек: пароход качало, и
горизонт как пьяный шатался в стекле бинокля. Наконец Рене кое-как
приспособился и стал разглядывать.
Пока это были неопределенные точки. Но по мере того как приближался
пароход, эти точки росли, и Рене стал уже различать в сильный морской
бинокль отдельные пальмы.
Вдруг он закричал так, что вахтенный штурман испугался: не припадок ли
у расстроенного ученого.
- Они! Они! - орал Рене.
"Бедняга, ему мерещится", - подумал штурман и взял другой бинокль.
Его опытный глаз сразу рассмотрел блестящее тело дирижабля над одним из
атоллов*.
______________
* Атолл - коралловый остров.
- Вы правы, - сказал он взволнованным голосом.
Но Рене уже не было. Он бросился вниз поделиться радостью с кочегарами,
с которыми успел уже совсем сдружиться.
Скоро весь пароход знал, что дирижабль найден, и кое-кто из пассажиров
выполз на палубу.
В бухте атолла было совсем тихо, и Рене благополучно добрался на
пароходной шлюпке до берега.
Вся команда дирижабля радостно приветствовала Рене. Не было только
Жамена.
Кочегар оказался прав: не хватило бензина, и пошли по ветру.
- Но почему же, почему вы не дали об этом телеграмму, когда видели, что
кончается бензин? - допытывался Рене.
- Бензин кончился неожиданно, - объяснил Лантье. - Должно было
оставаться еще четыре бака, но они оказались пустыми. Мы нашли в них дырки.
- Ну, не будем об этом говорить, дорогой Лантье, он, право, не такой
злой, только очень раздражительный.
- Да кто, кто? - спрашивал Рене.
- Потом, потом, - останавливал Арно, - он очень раскаивается.
Рене догадался.
- А где же он? - спросил Рене.
- Капитан держится все время один и разговаривает только с дедушкой
Арно, - объяснил один из механиков.
Рене хотелось узнать все-все, что случилось с дирижаблем после того,
как он бросился на парашюте. Но с парохода торопили. Уже получили известия
из Парижа, со всех сторон неслись телеграммы с поздравлениями,
приветствиями. От штаба авиации пришел приказ: употребить все силы, чтобы
доставить дирижабль на берег, если есть малейшая возможность.
Все обращались к Лантье.
- Да ведь держится он сейчас в воздухе, - сказал инженер, - будет
держаться и тогда, когда мы привяжем его к носу парохода и пойдем прямо по
ветру.
И Лантье отправился на пароход говорить с капитаном. Пришлось довольно
долго провозиться, пока удалось перевезти дирижабль и укрепить его так, как
советовал Лантье. Устроили так, что стальными веревками можно было с
парохода менять наклон дирижабля, если изменится сила ветра. Наконец все
было устроено, и пароход снялся. Дирижабль серебряным облаком летел впереди
парохода.
Теперь в Париже газеты старались одна перед другой: спешили выпустить
отдельными листками телеграммы профессора Арно.
- Раскрытие тайны сто двадцать шесть эл! - кричали мальчишки и
рассовывали прохожим листки. - Сообщение профессора Арно! Все о дирижабле -
пять сантимов, полное описание!
А в кают-компанию "Пьеретт" собрались все пассажиры, и профессор Арно
не успевал отвечать на вопросы.
- Вы спрашиваете, почему мы не задержались на берегу?! Правда, мы
получили вашу телеграмму, что вы нас ищете. Мы могли принимать телеграммы,
но не могли посылать!
- Значит, вы все, все слышали?
- Да, мы похожи были на погибающего, у которого отнялся язык. Но мы
получили вашу телеграмму, когда уже решили лететь по ветру и были далеко над
океаном.
- Ах, это ужасно! - закричала какая-то дама. - Снизу вода, кругом
воздух!..
- А посередине люди, сударыня, - продолжал дедушка Арно, - люди,
которые потеряли весь балласт, весь бензин, газ, но не потеряли присутствия
духа.
- И даже веселости, благодаря дедушке, - вставил Леруа.
- Ну, и как же, как же? - не терпелось пассажирам. - Вы все-таки
падали?
- О, да ведь у нас хватило все-таки соображения. Мы мальчишками все
пускали змейки, и мы решили заставить наш корабль лететь, как змей. Ветер
сильный и ровный. Но к чему привязать веревку? В море? Вот мы сделали из
досок щит, привязали груз снизу и бросили его на веревке в море. И не один,
а много. Это была большая работа!
- Чтоб облегчить корабль? Зачем же делать щит? - спрашивали со всех
сторон.
- Нет, нет, терпение, - говорил Арно, - щиты становились в воде
отвесно, гребли воду и задерживали полет дирижабля, а дирижабль мы привязали
косо, как змей, - вот как он сейчас летит перед пароходом, только вместо
парохода были щиты.
- Все-таки это ужасно, - говорила дама, - я не могла бы...
Но она не знала, чего она не могла бы.
А на палубе приятель Рене - кочегар допрашивал матросов дирижабля:
- Ну, а как уж все выкинули, а он все в море падает, тогда что?
- А мы застропили корабль на манер змейка, ну, как колбасу летучую,
привязали к плавучим якорям, - объяснили матросы дирижабля.
- Ну, а если бы сорвало? - спросил кочегар.
- Если бы, если бы! Ну, все каюты поломали бы, все выкинули бы, на
одной доске остались бы... Да, было что выкинуть! Да вот капитана выкинули
бы, Жамена!
Все рассмеялись и оглянулись, ища глазами Жамена.
- Не видать, прячется все, - сказал высокий матрос, - а то ведь так
сказал нам, что мы всех ученых на ключ запереть хотели. А чудак дедушка!
Там, на этих кораллах, такую Сорбонну* устроил, с ним не скучали. Про все
рассказал.
______________
* Сорбонна - университет в Париже.
- Как про все? - удивился кочегар.
- Теперь я все знаю, - уверенно сказал матрос, - и что коралл строят
эти... червячки такие, и что жемчуг в ракушках на дне водится, и вот
муссон...
Матрос запнулся.
- Да очень просто, - вмешался моторист с дирижабля, - в Азии сейчас
жара, а в море прохладней, ну, и дует, как со двора в дверь... Ну, знаешь,
по ногам тянет.
- Это ты врешь, - сказал кочегар.
- Идем к деду! - закипятился сразу моторист.
- Идем, идем! - тащил матрос.
Все втроем пошли искать старика-профессора.
А у Арно была уже опять своя аудитория в кают-компании, - теперь
пришлось перенести лекции на палубу.
На четвертый день открылись индийские берега.
Когда наши воздухоплаватели садились на пароход, чтобы ехать домой, во
Францию, Жамена не было с ними. Он так и остался в Индии и, говорят, теперь
служит в какой-то английской конторе в Бомбее.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
На острове Цейлоне есть город и порт английский Коломбо*. Большой
город, портовый. Превосходный порт. Огорожен каменной стеной прямо от океана
- метров на тридцать. И на солнце, на тропическом, этот блеск как
вскрикивает все равно. Зыбь двинет в стенку - бух, а вода взмоет в небо,
будто ужаленная. А зыбь ходит, как гора, как зеленая стеклянная гора. Ее
солнце сверху отвесно пронизывает, и она идет на тебя, если на пароходе,
например, и вся эта прозелень насквозь светится зеленым воздухом.
______________
* Теперь Коломбо - столица независимого государства Шри Ланка.
Люди там живут, на этом острове, черные. Сингалезы. Они курчавые, на
наших цыган похожи. И они в эту зыбь лезут на двух бревнах, прямо-таки на
двух бревнах, сбитых двумя перемычками, - ну, как сани морские. Так вот на
двух таких бревнах выходят под парусом в океан за рыбой. Они, конечно, не
верхом на этих бревнах сидят... Нет, на одном бревне, что побольше, борта
нашиты, две доски, а другое - только противовес. И под парусом такая история
устилает в хороший ветерок километров по тридцать в час. А там ветер летом
дует из-под Африки.
А зимой дует с берега, из Азии. Муссон этот ветер называется.
Юго-западный и северо-восточный муссон. Ровный дует, как доска. До того
сильный, что можно вперед наклониться и стоять, как с поддержкой. Вот он и
разводит эту сумасшедшую зыбь. А сингалезы не боятся. Дуют в океан и там из
глубины вот этаких рыбищ вытаскивают - во! Метровой длины.
А на острове растут пальмы. Леса пальмовые, вот как у нас сосновые.
Только ствол пальмовый потоньше. И, конечно, не шишки растут там, а
кокосовые орехи. Кокосовые пальмы растут.
И лазят сингалезы, как обезьяны, на этот гладкий пальмовый ствол.
Обхватит руками, пальцами, ладошкой, сам сложится пополам и ногами, ступнями
упрется в ствол.
Вот так и лезет сингалез. Сорвал кокос, бросает, товарищ внизу ловит.
Ведь кокос весь как в чехле. На нем еще до скорлупы пальца на три обмотки.
То есть, что я! Ну, будто бы волосом он упакован кругом, а сверху тонкая
кожурка. И если ее содрать, то вот тогда доберешься до скорлупы. У конца
ореха три глаза, то есть дырочки, они мягким закупорены, и сингалез пальцем
ткнул в одну, в другую - и готовы дырки - сует: пей.
Там сок внутри. Ух, какой освежающий! Это не березу сосать. Это он мне
сок потому дал, что обрадовался, что я не англичанин. Он не здорово понял,
что я русский. Может, и не знал, что такие есть. А понял только, что не
англичанин, и сразу задружился. "Не англичанин? Пей, пей, пожалуйста". Я
весь орех выпил. А если англичанин, он бы к нему волком. Да и понятно. Я бы
на их месте бил бы их прямо в лесу этими кокосами с пальмы, с самой маковки.
Да вот, извольте: выезжаю я на шлюпке на берег. Надо лодочнику
заплатить. Мелочи нет. Я говорю лодочнику: "Пойди вот к полисмену,
разменяй". А полисмен ходит - здоровый дядя, плотный, прямо тучный
мужчинища. Тросточка бамбуковая под мышкой. Лодочник худощавый. Подходит, на
ладошке мою деньгу протягивает. Полисмен из-за спины оглянулся, вытянул
из-под мышки палочку - трах со всей силы по ногам лодочника моего. Он
запрыгал. Подбегает ко мне. Значит, поговорил с полисменом. Я к полисмену:
- Что это за безобразие? За что человека бьете? Что, с вами говорить
нельзя?
- Вам говорить можно. Пожалуйста, - и даже рукой к своему шлему
притронулся. - Вам что? Разменять? Сделайте одолжение.
Взял монету и пошел к ларьку.
- По скольку вам нужно? По десяти?
Повернулся к ларечнику:
- А ну, давай по десяти!
И ларечник высыпает мелочь на прилавок - каких угодно-с! А полисмен не
спеша выбирает для меня монетки почище. Потом мне вполголоса сказал:
- Нас, господин, белых, мало, а их по сто тысяч на одного англичанина
приходится. Надо строго. Надо, чтобы они от одного имени английского
тряслись.
Вот в маленьком фаэтончике, кабриолетике, на двух колесах, то есть в
оглоблях, - там человек. Сингалез. На нем только трусики одни. А в колясочке
- англичанин, туша этакая, и морда, как бифштекс. Развалился, как под ним
эта колясочка не лопнет! Ножищи выпятил; на них, как копыта, ботинки с
подошвой - во! - в два пальца. И каблучища с кузнечный молот. И он этим
каблучищем в худую эту черную спину тычет, подгоняет. А тот бежит, чуть язык
за плечи не закинул, весь мокрый. Жарища ведь, баня. Это вот у них извозчики
- рикши. Они ко мне приставали, чтобы повезти. Да не могу я на людях ездить.
Черт меня побери совсем! Они все от чахотки помирают.
Есть еще колония у них, у англичан: Сингапур. Это для флота база. Вот
тут малайцы живут. Желтые они. Как крашеные. Прямо удивляешься, до чего
желтые. Будто желтуха у каждого. Только здесь тоже на людях ездят. Кругом
рай земной. Бананы, пальмы, море. Такие цветы, как будто сплошные это
оранжереи. Дай, думаю, поеду, погляжу на всю эту роскошь. Ведь вот цветы
какие, с горсть. А красота вот она какая там.
Сажусь в трамвай.
- За город? - спрашиваю.
- Да, - говорят, - последняя остановка отсюда за две мили.
Трамваи открытые, лавки поперек, ступеньки с обеих сторон во всю длину.
Вижу, трое малайцев сидят на лавочке, как раз мне, четвертому, место есть.
Сел. Хвать, малайцы снимаются, будто духу моего не выносят, и на заднюю
площадку перебираются. Ну, думаю, надо им объяснить, что я не англичанин,
авось не будут так ненавидеть. Оборачиваюсь, говорю громко:
- Ай эм рашен, ноу инглиш. Тэйк ер плейс, плиз.
Это значит: "Я русский. Садитесь, пожалуйста".
Улыбаются, стоят. А я один на лавке сижу.
"Не верят", - думаю. Тут по ступенькам добирается до меня кондуктор:
билет получите.
- Да, - говорю, - а почему люди ушли? Вон уж на площадке давка, -
говорю. - Жара такая, пусть сядут, а то я уйду, людей спугнул.
Кондуктор объясняет:
- Правило уж такое. Желтый с белым не смеет на одной лавке сидеть.
- А мне, - говорю, - очень будет приятно. Очень прошу вас.
Кондуктор улыбается, плечами пожимает.
- Не имею права допустить нарушения, меня со службы погонят, если кто
увидит.
- Мне придется, - говорю, - пешком идти: не хочу людей пугать, не
желаю, чтобы из-за меня давка была.
- А вот, - говорит кондуктор, - передняя лавка свободна вовсе.
- Так чего же, - говорю, - они не сядут, а на площадке жмутся?
- Для белых эта лавка. Желтые не имеют права там сидеть. Передняя - это
чтобы продувало и от желтых духу бы не несло на господ. Нехорошо, если
желтые впереди.
А сам - как лимон. Тоже малаец.
"Вот, - думаю, - тут уж довели до самой точки: не только имени, духу
боятся".
Пришлось мне перебраться на переднюю лавку. Сижу, как идиот. То есть,
как англичанин. И не могу я так. Хоть сходи. И вдруг выдумал: спинка-то у
скамейки переворачивается, когда трамвай назад идет, все спинки
переворачиваются, и все сиденья тогда глядят в другую сторону. Я перевернул
спинку и сел задом по движению. И колени в колени с малайцами, что сидели на
второй лавке. Я давай с ними болтать. Весь трамвай загудел. Но, вижу,
улыбаются. Кондуктор не посмел ничего сказать. Видно, в правилах не было
предусмотрено такого случая, как бы сказать, ну такого... бузового.
Да-с, так вот еду. Говорю: я русский и вообще черт с ними, с правилами
и с англичанами.
- У нас, - говорю, - этого нет, дорогие друзья. У нас в трамвае все
навалом, и будь ты малаец, или эфиоп, или, говорю, китаец - все равно. У
нас, говорю, даже англичан пускают.
Они как фыркнут! Однако осторожно. Крепко у них так в головах насчет
англичан завинчено.
А тут вскоре сел англичанин. Позвал кондуктора, и пришлось спинку
переворачивать. Англичанин даже не взглянул на меня, сел на один край, я -
на другой.
А вот еще одно английское гнездо. Тоже база. Гонконг. Тут уж китайцы.
Они там все в отдельном квартале. Улочка узенькая, шагов десять ширины, и,
как флаги на веревках, повешены вывески. Из материи. Живут до того скучно,
что одни только двери, кажется, и есть. Стен будто совсем нет.
И валит по этой улочке полным ходом трамвай. И китайские мальчишки, как
воробьи, прыскают из-под трамвая. Я прямо глаза жмурил - вот-вот задавит.
Однако - никого. А улица полна народу. И за трамваем народ сейчас же
смыкается, как вода.
- Что это, - спрашиваю соседа, - тесно так живут?
Сосед был голландец, он ответил:
- Места им отведено мало, а их много. Вы посмотрите их на воде.
Я пошел к воде. Правду сказать, не видать было воды. Под берегом все
битком забито было китайскими шлюпками. Как мостовая. Я спросил:
- Нельзя ли покататься?
- Ах, пожалуйста! - И сейчас же меня один китаец повел через чужие
шлюпки дальше и дальше по этой шлюпочной площади. Шлюпки все палубные, очень
аккуратно сделаны, чистенькие. - Вот, - говорит, - это моя. - И стал
подымать парус.
Я взялся за руль. Вышли мы из кучи шлюпок, все китайцы помогали,
проталкивали. И надо всеми шлюпками стоит запах китайской пищи: кунжутного
масла и чесноку. И у нас из люка шел тот же дух.
Тут ветерок покрепче нажал, я ногой уперся в брезент: впереди брезент
пакетом лежал. Вдруг пакет зашевелился, как живой. Я даже струхнул сначала.
Смотрю, из пакета - голова, круглая, как на шахматной пешке. Китайчонок.
Жмурится на солнце.
- Это, - говорит хозяин, - мой сын.
Я достал две картинки от папирос, даю ему. Он взял и что-то по-китайски
крикнул. И вдруг из люка - китайская девчонка. Мальчик побежал по палубе -
года ему три. Я кричу: "Упадет!" Китаец мой только смеется. Мальчишка стал с
девчонкой картинки делить. Я нашарил еще одну в кармане и кричу: "На еще!"
Он увидал. Смотрю, вылезает еще девчонка. Я говорю хозяину:
- Сколько же у тебя их?
Полез я по палубе, заглянул в люк. Там, на дне, на циновке сидела
вперед к берегу океана в надежде найти там приют и помощь.
- Я вас умоляю - каждые десять минут посылайте радио, может быть, они
примут и ответят, - говорил Рене наместнику Джибути.
А тот ходил по ковру кабинета с сигарой в зубах и повторял:
- Я совершенно не знаю, чем помочь, я телеграфировал в Париж.
- Надо делать, делать что-нибудь. Уже полсуток нет известий, у них
могли стать моторы, выйти газ, и они в песках ждут голодной смерти, -
говорил с тоской Рене.
Наместник пожал плечами.
- Ну, вот вы скажите мне, что же именно я могу сделать?
И наместник остановился перед Рене.
Как ни странно, вопрос этот застал Рене врасплох.
Действительно, как помочь дирижаблю, который неизвестно где? Рене
старался поскорее придумать, но ничего не мог. Он подошел к карте земли
Сомали, которая висела на стене кабинета, и стал соображать. Ах, зачем он не
спросил Лантье, куда они хотят лететь. Да до того ли тогда было. Он старался
поставить себя в положение своих оставленных товарищей. Вдруг ему ясно
стало, что непременно к морю, к берегу океана должен был стремиться
дирижабль. Море - это единственная дорога, по которой им может прийти
помощь.
- Ну, что? - говорил между тем наместник, видя, что Рене в затруднении.
- Извольте, я вам предоставлю действовать от моего имени, распоряжайтесь
мною, как вам...
Вдруг Рене отвернулся от карты и подошел к наместнику.
- Вот, вот что надо делать: на рейде пароход, французский пассажирский
пароход! Надо послать его вдоль берега земли Сомали на юг.
- Зачем? - недоумевал наместник.
- Дирижабль будет у берега, если не сейчас уже там. Сейчас же, - это в
вашей власти!
Рене было жаль товарищей. Он думал, что вот теперь, может быть, сейчас
вот, они погибают в песках от жажды, от жары, в море песку, и ему во что бы
то ни стало хотелось в решительный момент прийти на помощь товарищам.
Пароход "Пьеретт" получил приказ наместника немедленно идти вдоль
берега на розыски пропавшего дирижабля. Рене не сходил с капитанского
мостика. Он не выпускал из рук бинокля, хотя знал, что дирижабль можно
встретить только гораздо южней. Каждые полчаса посылали радио:
"Дирижабль 126Л.
Идем на помощь, телеграфируйте, где вы.
Пароход "Пьеретт". Рене".
Все пассажиры были возбуждены. Все говорили о неожиданном предприятии,
в котором невольно им пришлось участвовать.
Настала тропическая ночь. Океанская зыбь вспыхивала на гребнях волн
фосфорическим светом. Начинался уже муссон*, тянуло жарким дыханием с
материка. Рене смотрел на звезды, и ему чудилось, что вот мелькнул прожектор
дирижабля. Он бегал к телеграфисту, который с слуховыми наушниками на голове
следил за всеми звуками, которые улавливала антенна телеграфа.
______________
* Муссон - ветер в Индийском океане, который летом дует с юго-запада,
зимой с северо-востока и разводит огромную зыбь.
- Нет, мосье, ничего нет пока! - встречал он каждый раз Рене.
Рене казалось, что пароход еле плетется, хотя он шел 18 узлов. Рене
бегал к механику, к кочегарам и умолял прибавить ходу. Между двумя мачтами
парохода на обручах были протянуты пучком антенны телеграфа, и от них шел
провод в каюту радио. Рене глядел на них, и ему казалось, что он вот-вот
услышит голос старика Арно.
- Нет, мосье, пока ничего! - каждый раз отвечал телеграфист.
Дул довольно свежий юго-западный ветер, когда утром Рене вышел на
палубу. Он не раздевался и почти не спал. Сменился телеграфист, и новый
говорил тоже:
- Ничего пока, мосье, ничего!
Пассажиры тоже волновались, но, кажется, жалели Рене больше, чем
пропавший дирижабль.
"С "Пьеретт" доносят, - телеграфировал наместник в Париж, - что по
всему побережью Сомали дирижабля 126Л не обнаружили".
Капитан "Пьеретт" убеждал Рене оставить это скитание вдоль Сомалийских
берегов.
- Ведь мы израсходуем уголь, и я не могу рисковать доверившимися мне
пассажирами и командой, как ваш Жамен. Вместо одной катастрофы будет две, -
убеждал моряк.
Рене пришлось сдаться. Пароход повернул на северо-восток, взявши курс
на Коломбо. Уже сильно засвежевший муссон дул в корму.
Рене был в отчаянии. Если бы было в его власти, он так и ходил бы тут у
берегов Сомали, пока не сжег бы под котлами весь уголь, всю мебель, все
деревянные переборки на пароходе. А теперь не на что было надеяться.
Океан был почти спокоен, и только широкая волна, как вздох, проходила
под пароходом. Было жарко. Пассажиры сидели под тентом на палубе. Это были
веселые, богатые путешественники. Они разочаровались - интересное
приключение не удалось, и им только лишнее время придется болтаться в пустом
и скучном океане. Они с усмешкой и сожалением поглядывали на Рене. А он не
находил себе места, стоял и смотрел через решетки вахты в кочегарку. Там по
временам звякали о железные плиты лопаты, отворялись дверцы топок, и красным
фантастическим светом обдавало полуголые фигуры кочегаров. Рене невыносимо
было смотреть на беспечные лица туристов-пассажиров. Он вскочил на решетки,
нашел спуск в кочегарку и по крутому железному трапу спустился вниз. Было
жарко, как в аду. Рене удивился, как можно тут пробыть час, а не то что
проработать четырехчасовую вахту. Кочегары были до пояса голые, и вокруг
головы над бровями у каждого был повязан жгут из сетки, чтобы потом не
заливало глаза.
"Венец мученика", - подумал Рене. Но мученики весело встретили ученого.
- Вот, - пошутили они, - если попадем в ад, не будем без работы: будем
шевелить огонь под этими, что наверху, под тентом.
- Так и не нашли товарищей? - посочувствовал кто-то.
- А вот он знает, где они, - сказал молодой парень с лопатой и указал
на пожилого высокого кочегара.
- Знаю, - уверенно сказал тот. - Мы все время про них толкуем. Очень
просто.
Рене насторожился.
- Очень просто, - продолжал кочегар, - у них бензин кончился,
понимаете?
В это время раздался стук лопаты по плитам. Кочегары, как один,
раскрыли топки. Нестерпимым жаром ударило в тесное пространство кочегарки,
но полуголые люди чуть не в самом огне брали уголь лопатами и с силой и
необычайной ловкостью швыряли его в пасть топки.
Рене заглянул в огонь и от жара зажмурился. Но топки захлопнулись, и
высокий кочегар, тяжело переводя дух, продолжал:
- Бензин кончился. Дураки они оставаться в песке там, - он указал
лопатой на запад, - они пошли за ветром. Если харчи есть, так их донесет до
Индии.
- Вы так думаете? - ухватился Рене за эту мысль.
- Верное слово: в море хоть на пароход могут нарваться, а в песках -
какой дурак туда полетит? Э! Они еще раньше нас в Индии будут.
Все кочегары столпились около Рене и ждали, что скажет ученый человек.
Высокий кочегар свернул папиросу, достал лопатой из топки уголек и закурил.
Рене был так поражен, что стоял и глядел на этого потного, черного от
угольной пыли человека: он не ожидал, что здесь, в этой преисподней, люди
думали и решили дело.
- Совершенно верно, - прошептал Рене, - что же вы молчали?
- Нам-то чего же лезть? Там-то ведь, кажись, поумней нас люди думают.
- Но почему они не телеграфируют? - хватился Рене.
- Да ведь надо динамо-то* крутить - как же без бензина-то, дорогой
товарищ! Давай уголь, не спи! - крикнул он китайцу-угольщику и стал
подгребать уголь ближе к топке.
______________
* Динамо-машина вырабатывает электрический ток, необходимый для подачи
радиотелеграммы.
Рене выскочил на палубу. Как прохладно показалось ему здесь под
тропическим солнцем; и он уж совсем другими глазами глянул теперь вниз через
решетки в кочегарку.
Теперь Рене не мог удержаться, чтоб не глядеть вверх, хоть и знал, что
это безнадежно. Пассажиры посмеивались, а один остряк уверял всех, что
ученый сошел с ума.
А в Париже телеграмма наместника Джибути была напечатана во всех
газетах: дирижабль пропал бесследно. Спрашивали авиаторов, ученых, - те
пожимали плечами, хмурили лбы, иные отшучивались, но никто не мог ничего
решить. Одна бойкая газетка даже обещала приз в 1000 франков тому, кто
угадает, что случилось с 126Л. Эйфелева башня вопила во все концы, но
никаких известий не получалось. Какой-то лавочник успел выпустить мыло
"Жамен", но и это не решило дела. В авиационном клубе день и ночь толклись
люди, курили, спорили до хрипоты, изучали карту земли Сомали, воздушные
течения и не могли прийти к какому-либо выводу.
А "Пьеретт" несла Рене к острову Цейлону. Ее подгонял уже сильно
засвежевший муссон. Пассажиров укачало, и они в своих каютах проклинали
дирижабль, из-за которого им придется болтаться лишних трое суток в океане.
А в кочегарке день и ночь звякали лопаты, гребки, звонко стукали дверцы
топок и выбрасывали красный свет. Рене заглядывал в кочегарку и думал: вот
это те лошади, что тащат этот пароход. Он еле стоял на ногах от качки и
понять не мог, как они могут там работать и еще думать о дирижабле.
Однажды утром Рене пробирался по палубе; он все поглядывал вверх, - это
стало уже у него привычкой. Вдруг с мостика вахтенный штурман крикнул:
- Мосье Рене! На минуту!
Рене поднялся по трапу. Штурман передал ему бинокль.
- Вон посмотрите, - сказал он, - видите на горизонте точки - это
Мальдивские острова, коралловые острова с пальмами.
- Благодарю вас, - сказал Рене, нехотя принимая бинокль.
- Это вас развлечет, быть может.
Рене не мог поймать в бинокль этих черных точек: пароход качало, и
горизонт как пьяный шатался в стекле бинокля. Наконец Рене кое-как
приспособился и стал разглядывать.
Пока это были неопределенные точки. Но по мере того как приближался
пароход, эти точки росли, и Рене стал уже различать в сильный морской
бинокль отдельные пальмы.
Вдруг он закричал так, что вахтенный штурман испугался: не припадок ли
у расстроенного ученого.
- Они! Они! - орал Рене.
"Бедняга, ему мерещится", - подумал штурман и взял другой бинокль.
Его опытный глаз сразу рассмотрел блестящее тело дирижабля над одним из
атоллов*.
______________
* Атолл - коралловый остров.
- Вы правы, - сказал он взволнованным голосом.
Но Рене уже не было. Он бросился вниз поделиться радостью с кочегарами,
с которыми успел уже совсем сдружиться.
Скоро весь пароход знал, что дирижабль найден, и кое-кто из пассажиров
выполз на палубу.
В бухте атолла было совсем тихо, и Рене благополучно добрался на
пароходной шлюпке до берега.
Вся команда дирижабля радостно приветствовала Рене. Не было только
Жамена.
Кочегар оказался прав: не хватило бензина, и пошли по ветру.
- Но почему же, почему вы не дали об этом телеграмму, когда видели, что
кончается бензин? - допытывался Рене.
- Бензин кончился неожиданно, - объяснил Лантье. - Должно было
оставаться еще четыре бака, но они оказались пустыми. Мы нашли в них дырки.
- Ну, не будем об этом говорить, дорогой Лантье, он, право, не такой
злой, только очень раздражительный.
- Да кто, кто? - спрашивал Рене.
- Потом, потом, - останавливал Арно, - он очень раскаивается.
Рене догадался.
- А где же он? - спросил Рене.
- Капитан держится все время один и разговаривает только с дедушкой
Арно, - объяснил один из механиков.
Рене хотелось узнать все-все, что случилось с дирижаблем после того,
как он бросился на парашюте. Но с парохода торопили. Уже получили известия
из Парижа, со всех сторон неслись телеграммы с поздравлениями,
приветствиями. От штаба авиации пришел приказ: употребить все силы, чтобы
доставить дирижабль на берег, если есть малейшая возможность.
Все обращались к Лантье.
- Да ведь держится он сейчас в воздухе, - сказал инженер, - будет
держаться и тогда, когда мы привяжем его к носу парохода и пойдем прямо по
ветру.
И Лантье отправился на пароход говорить с капитаном. Пришлось довольно
долго провозиться, пока удалось перевезти дирижабль и укрепить его так, как
советовал Лантье. Устроили так, что стальными веревками можно было с
парохода менять наклон дирижабля, если изменится сила ветра. Наконец все
было устроено, и пароход снялся. Дирижабль серебряным облаком летел впереди
парохода.
Теперь в Париже газеты старались одна перед другой: спешили выпустить
отдельными листками телеграммы профессора Арно.
- Раскрытие тайны сто двадцать шесть эл! - кричали мальчишки и
рассовывали прохожим листки. - Сообщение профессора Арно! Все о дирижабле -
пять сантимов, полное описание!
А в кают-компанию "Пьеретт" собрались все пассажиры, и профессор Арно
не успевал отвечать на вопросы.
- Вы спрашиваете, почему мы не задержались на берегу?! Правда, мы
получили вашу телеграмму, что вы нас ищете. Мы могли принимать телеграммы,
но не могли посылать!
- Значит, вы все, все слышали?
- Да, мы похожи были на погибающего, у которого отнялся язык. Но мы
получили вашу телеграмму, когда уже решили лететь по ветру и были далеко над
океаном.
- Ах, это ужасно! - закричала какая-то дама. - Снизу вода, кругом
воздух!..
- А посередине люди, сударыня, - продолжал дедушка Арно, - люди,
которые потеряли весь балласт, весь бензин, газ, но не потеряли присутствия
духа.
- И даже веселости, благодаря дедушке, - вставил Леруа.
- Ну, и как же, как же? - не терпелось пассажирам. - Вы все-таки
падали?
- О, да ведь у нас хватило все-таки соображения. Мы мальчишками все
пускали змейки, и мы решили заставить наш корабль лететь, как змей. Ветер
сильный и ровный. Но к чему привязать веревку? В море? Вот мы сделали из
досок щит, привязали груз снизу и бросили его на веревке в море. И не один,
а много. Это была большая работа!
- Чтоб облегчить корабль? Зачем же делать щит? - спрашивали со всех
сторон.
- Нет, нет, терпение, - говорил Арно, - щиты становились в воде
отвесно, гребли воду и задерживали полет дирижабля, а дирижабль мы привязали
косо, как змей, - вот как он сейчас летит перед пароходом, только вместо
парохода были щиты.
- Все-таки это ужасно, - говорила дама, - я не могла бы...
Но она не знала, чего она не могла бы.
А на палубе приятель Рене - кочегар допрашивал матросов дирижабля:
- Ну, а как уж все выкинули, а он все в море падает, тогда что?
- А мы застропили корабль на манер змейка, ну, как колбасу летучую,
привязали к плавучим якорям, - объяснили матросы дирижабля.
- Ну, а если бы сорвало? - спросил кочегар.
- Если бы, если бы! Ну, все каюты поломали бы, все выкинули бы, на
одной доске остались бы... Да, было что выкинуть! Да вот капитана выкинули
бы, Жамена!
Все рассмеялись и оглянулись, ища глазами Жамена.
- Не видать, прячется все, - сказал высокий матрос, - а то ведь так
сказал нам, что мы всех ученых на ключ запереть хотели. А чудак дедушка!
Там, на этих кораллах, такую Сорбонну* устроил, с ним не скучали. Про все
рассказал.
______________
* Сорбонна - университет в Париже.
- Как про все? - удивился кочегар.
- Теперь я все знаю, - уверенно сказал матрос, - и что коралл строят
эти... червячки такие, и что жемчуг в ракушках на дне водится, и вот
муссон...
Матрос запнулся.
- Да очень просто, - вмешался моторист с дирижабля, - в Азии сейчас
жара, а в море прохладней, ну, и дует, как со двора в дверь... Ну, знаешь,
по ногам тянет.
- Это ты врешь, - сказал кочегар.
- Идем к деду! - закипятился сразу моторист.
- Идем, идем! - тащил матрос.
Все втроем пошли искать старика-профессора.
А у Арно была уже опять своя аудитория в кают-компании, - теперь
пришлось перенести лекции на палубу.
На четвертый день открылись индийские берега.
Когда наши воздухоплаватели садились на пароход, чтобы ехать домой, во
Францию, Жамена не было с ними. Он так и остался в Индии и, говорят, теперь
служит в какой-то английской конторе в Бомбее.
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
На острове Цейлоне есть город и порт английский Коломбо*. Большой
город, портовый. Превосходный порт. Огорожен каменной стеной прямо от океана
- метров на тридцать. И на солнце, на тропическом, этот блеск как
вскрикивает все равно. Зыбь двинет в стенку - бух, а вода взмоет в небо,
будто ужаленная. А зыбь ходит, как гора, как зеленая стеклянная гора. Ее
солнце сверху отвесно пронизывает, и она идет на тебя, если на пароходе,
например, и вся эта прозелень насквозь светится зеленым воздухом.
______________
* Теперь Коломбо - столица независимого государства Шри Ланка.
Люди там живут, на этом острове, черные. Сингалезы. Они курчавые, на
наших цыган похожи. И они в эту зыбь лезут на двух бревнах, прямо-таки на
двух бревнах, сбитых двумя перемычками, - ну, как сани морские. Так вот на
двух таких бревнах выходят под парусом в океан за рыбой. Они, конечно, не
верхом на этих бревнах сидят... Нет, на одном бревне, что побольше, борта
нашиты, две доски, а другое - только противовес. И под парусом такая история
устилает в хороший ветерок километров по тридцать в час. А там ветер летом
дует из-под Африки.
А зимой дует с берега, из Азии. Муссон этот ветер называется.
Юго-западный и северо-восточный муссон. Ровный дует, как доска. До того
сильный, что можно вперед наклониться и стоять, как с поддержкой. Вот он и
разводит эту сумасшедшую зыбь. А сингалезы не боятся. Дуют в океан и там из
глубины вот этаких рыбищ вытаскивают - во! Метровой длины.
А на острове растут пальмы. Леса пальмовые, вот как у нас сосновые.
Только ствол пальмовый потоньше. И, конечно, не шишки растут там, а
кокосовые орехи. Кокосовые пальмы растут.
И лазят сингалезы, как обезьяны, на этот гладкий пальмовый ствол.
Обхватит руками, пальцами, ладошкой, сам сложится пополам и ногами, ступнями
упрется в ствол.
Вот так и лезет сингалез. Сорвал кокос, бросает, товарищ внизу ловит.
Ведь кокос весь как в чехле. На нем еще до скорлупы пальца на три обмотки.
То есть, что я! Ну, будто бы волосом он упакован кругом, а сверху тонкая
кожурка. И если ее содрать, то вот тогда доберешься до скорлупы. У конца
ореха три глаза, то есть дырочки, они мягким закупорены, и сингалез пальцем
ткнул в одну, в другую - и готовы дырки - сует: пей.
Там сок внутри. Ух, какой освежающий! Это не березу сосать. Это он мне
сок потому дал, что обрадовался, что я не англичанин. Он не здорово понял,
что я русский. Может, и не знал, что такие есть. А понял только, что не
англичанин, и сразу задружился. "Не англичанин? Пей, пей, пожалуйста". Я
весь орех выпил. А если англичанин, он бы к нему волком. Да и понятно. Я бы
на их месте бил бы их прямо в лесу этими кокосами с пальмы, с самой маковки.
Да вот, извольте: выезжаю я на шлюпке на берег. Надо лодочнику
заплатить. Мелочи нет. Я говорю лодочнику: "Пойди вот к полисмену,
разменяй". А полисмен ходит - здоровый дядя, плотный, прямо тучный
мужчинища. Тросточка бамбуковая под мышкой. Лодочник худощавый. Подходит, на
ладошке мою деньгу протягивает. Полисмен из-за спины оглянулся, вытянул
из-под мышки палочку - трах со всей силы по ногам лодочника моего. Он
запрыгал. Подбегает ко мне. Значит, поговорил с полисменом. Я к полисмену:
- Что это за безобразие? За что человека бьете? Что, с вами говорить
нельзя?
- Вам говорить можно. Пожалуйста, - и даже рукой к своему шлему
притронулся. - Вам что? Разменять? Сделайте одолжение.
Взял монету и пошел к ларьку.
- По скольку вам нужно? По десяти?
Повернулся к ларечнику:
- А ну, давай по десяти!
И ларечник высыпает мелочь на прилавок - каких угодно-с! А полисмен не
спеша выбирает для меня монетки почище. Потом мне вполголоса сказал:
- Нас, господин, белых, мало, а их по сто тысяч на одного англичанина
приходится. Надо строго. Надо, чтобы они от одного имени английского
тряслись.
Вот в маленьком фаэтончике, кабриолетике, на двух колесах, то есть в
оглоблях, - там человек. Сингалез. На нем только трусики одни. А в колясочке
- англичанин, туша этакая, и морда, как бифштекс. Развалился, как под ним
эта колясочка не лопнет! Ножищи выпятил; на них, как копыта, ботинки с
подошвой - во! - в два пальца. И каблучища с кузнечный молот. И он этим
каблучищем в худую эту черную спину тычет, подгоняет. А тот бежит, чуть язык
за плечи не закинул, весь мокрый. Жарища ведь, баня. Это вот у них извозчики
- рикши. Они ко мне приставали, чтобы повезти. Да не могу я на людях ездить.
Черт меня побери совсем! Они все от чахотки помирают.
Есть еще колония у них, у англичан: Сингапур. Это для флота база. Вот
тут малайцы живут. Желтые они. Как крашеные. Прямо удивляешься, до чего
желтые. Будто желтуха у каждого. Только здесь тоже на людях ездят. Кругом
рай земной. Бананы, пальмы, море. Такие цветы, как будто сплошные это
оранжереи. Дай, думаю, поеду, погляжу на всю эту роскошь. Ведь вот цветы
какие, с горсть. А красота вот она какая там.
Сажусь в трамвай.
- За город? - спрашиваю.
- Да, - говорят, - последняя остановка отсюда за две мили.
Трамваи открытые, лавки поперек, ступеньки с обеих сторон во всю длину.
Вижу, трое малайцев сидят на лавочке, как раз мне, четвертому, место есть.
Сел. Хвать, малайцы снимаются, будто духу моего не выносят, и на заднюю
площадку перебираются. Ну, думаю, надо им объяснить, что я не англичанин,
авось не будут так ненавидеть. Оборачиваюсь, говорю громко:
- Ай эм рашен, ноу инглиш. Тэйк ер плейс, плиз.
Это значит: "Я русский. Садитесь, пожалуйста".
Улыбаются, стоят. А я один на лавке сижу.
"Не верят", - думаю. Тут по ступенькам добирается до меня кондуктор:
билет получите.
- Да, - говорю, - а почему люди ушли? Вон уж на площадке давка, -
говорю. - Жара такая, пусть сядут, а то я уйду, людей спугнул.
Кондуктор объясняет:
- Правило уж такое. Желтый с белым не смеет на одной лавке сидеть.
- А мне, - говорю, - очень будет приятно. Очень прошу вас.
Кондуктор улыбается, плечами пожимает.
- Не имею права допустить нарушения, меня со службы погонят, если кто
увидит.
- Мне придется, - говорю, - пешком идти: не хочу людей пугать, не
желаю, чтобы из-за меня давка была.
- А вот, - говорит кондуктор, - передняя лавка свободна вовсе.
- Так чего же, - говорю, - они не сядут, а на площадке жмутся?
- Для белых эта лавка. Желтые не имеют права там сидеть. Передняя - это
чтобы продувало и от желтых духу бы не несло на господ. Нехорошо, если
желтые впереди.
А сам - как лимон. Тоже малаец.
"Вот, - думаю, - тут уж довели до самой точки: не только имени, духу
боятся".
Пришлось мне перебраться на переднюю лавку. Сижу, как идиот. То есть,
как англичанин. И не могу я так. Хоть сходи. И вдруг выдумал: спинка-то у
скамейки переворачивается, когда трамвай назад идет, все спинки
переворачиваются, и все сиденья тогда глядят в другую сторону. Я перевернул
спинку и сел задом по движению. И колени в колени с малайцами, что сидели на
второй лавке. Я давай с ними болтать. Весь трамвай загудел. Но, вижу,
улыбаются. Кондуктор не посмел ничего сказать. Видно, в правилах не было
предусмотрено такого случая, как бы сказать, ну такого... бузового.
Да-с, так вот еду. Говорю: я русский и вообще черт с ними, с правилами
и с англичанами.
- У нас, - говорю, - этого нет, дорогие друзья. У нас в трамвае все
навалом, и будь ты малаец, или эфиоп, или, говорю, китаец - все равно. У
нас, говорю, даже англичан пускают.
Они как фыркнут! Однако осторожно. Крепко у них так в головах насчет
англичан завинчено.
А тут вскоре сел англичанин. Позвал кондуктора, и пришлось спинку
переворачивать. Англичанин даже не взглянул на меня, сел на один край, я -
на другой.
А вот еще одно английское гнездо. Тоже база. Гонконг. Тут уж китайцы.
Они там все в отдельном квартале. Улочка узенькая, шагов десять ширины, и,
как флаги на веревках, повешены вывески. Из материи. Живут до того скучно,
что одни только двери, кажется, и есть. Стен будто совсем нет.
И валит по этой улочке полным ходом трамвай. И китайские мальчишки, как
воробьи, прыскают из-под трамвая. Я прямо глаза жмурил - вот-вот задавит.
Однако - никого. А улица полна народу. И за трамваем народ сейчас же
смыкается, как вода.
- Что это, - спрашиваю соседа, - тесно так живут?
Сосед был голландец, он ответил:
- Места им отведено мало, а их много. Вы посмотрите их на воде.
Я пошел к воде. Правду сказать, не видать было воды. Под берегом все
битком забито было китайскими шлюпками. Как мостовая. Я спросил:
- Нельзя ли покататься?
- Ах, пожалуйста! - И сейчас же меня один китаец повел через чужие
шлюпки дальше и дальше по этой шлюпочной площади. Шлюпки все палубные, очень
аккуратно сделаны, чистенькие. - Вот, - говорит, - это моя. - И стал
подымать парус.
Я взялся за руль. Вышли мы из кучи шлюпок, все китайцы помогали,
проталкивали. И надо всеми шлюпками стоит запах китайской пищи: кунжутного
масла и чесноку. И у нас из люка шел тот же дух.
Тут ветерок покрепче нажал, я ногой уперся в брезент: впереди брезент
пакетом лежал. Вдруг пакет зашевелился, как живой. Я даже струхнул сначала.
Смотрю, из пакета - голова, круглая, как на шахматной пешке. Китайчонок.
Жмурится на солнце.
- Это, - говорит хозяин, - мой сын.
Я достал две картинки от папирос, даю ему. Он взял и что-то по-китайски
крикнул. И вдруг из люка - китайская девчонка. Мальчик побежал по палубе -
года ему три. Я кричу: "Упадет!" Китаец мой только смеется. Мальчишка стал с
девчонкой картинки делить. Я нашарил еще одну в кармане и кричу: "На еще!"
Он увидал. Смотрю, вылезает еще девчонка. Я говорю хозяину:
- Сколько же у тебя их?
Полез я по палубе, заглянул в люк. Там, на дне, на циновке сидела