Арно Зурмински. Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

   - С барахтающейся рыбой нельзя идти в деревню, все увидят. Смотри, чтобы они не расползлись!
   Петер нашел палку, клал рыбу за рыбой так, чтобы было удобно, и стукал по голове. Рыбы больше не шевелились. Они собрали мертвую рыбу обратно в мешок и несли его по очереди до домика рядом с трактиром, где жили Ашмонайты. В огороде много угля и засохшая картофельная ботва. У двери несколько увядших подсолнечников с поникшими головами.
   - Не говори ни слова, - распорядился Петер. - У меня там слепая бабушка.
   Их встретил запах прокисшего картофельного супа, сиропа и мокрого постельного белья. От каменного пола было холоднее, чем от воды в пруду.
   - Ты опять дома, внучек? - раздался голос из темноты.
   Петер бросил рыб в цинковый таз, достал нож и разрезал им животы.
   - Пахнет рыбой, - кричала слепая бабушка. - Не надо воровать, Петерка. Кто много крадет, тот долго грехи отмаливает.
   - Да я не украл, бабушка.
   - Блонски опять дал тебе рыбу?
   Петер что-то пробормотал себе под нос, что было понято как "да".
   - Блонски хороший человек, - сказала старая женщина.
   Петер помешал огонь в печи, послал Германа на двор за дровами, положил на сковородку ложку топленого сала.
   - Не забудь посолить, внучек, - напомнила слепая бабушка.
   - Где твоя мать? - тихо спросил Герман.
   - Работает в поместье.
   - А отец?
   Петер перестал раскладывать рыбу. Расплылся в улыбке. Приложил правую руку к виску.
   - Бах! Бах! Он уже застрелил трех поляков.
   - Что ты сказал, внучек?
   - Ничего, я просто говорю с рыбками.
   Кухня быстро превратилась в коптильню. Когда они закончили, Петер поставил на кухонный стол железную решетку, а на нее сковородку с карасями.
   - Мне тоже достанется? - спросила слепая бабушка.
   Она приковыляла на двух костылях из темноты, уверенно направилась к столу, стала искать свою табуретку. Ее серые, пустые глаза пытались понять, что происходит.
   - Смотри, не упади опять, бабушка, - сказал Петер.
   Усевшись, она стала шарить руками по столу.
   - Не обожгись, бабушка.
   Петер положил одного золотистого карася на стол перед Германом.
   - Хлеба нет, - сказал он, извиняясь.
   - Да зачем же нам хлеб, если есть рыба, - вмешалась слепая бабушка.
   Герман так и не съел своего золотистого карася. Он все смотрел на старую женщину, смотрел, как ее высохшие пальцы выдергивают из рыбы кости, как заталкивают ее в рот, не останавливаясь, кусок за куском. Иногда она сплевывала на каменные плиты.
   - Давай ешь, мальчик, набирайся сил. Будь сильный, как твой отец.
   Они покончили со всей рыбой, кроме двух карасей, которых Петер поставил для матери в духовку.
   - А косточки отнеси кошке, - предложила слепая бабушка. - Пусть бедной животинке тоже будет хорошо.
   Они прибыли вовремя, до того, как сахарная свекла стала замерзать на полях в конце ноября. На них были угловатые польские солдатские шапки, коричневые шинели без поясов и рваная обувь. Караульный с примкнутым штыком привез их в Йокенен в открытой свекольной телеге. Несколько недель спустя стали прибывать гражданские, мужчины и женщины.
   Вот они какие, поляки! Они так и выглядели, как их тогда представляло себе немецкое высокомерие: в рванье, мерзнущие и грязные. Ходил слух, что у них у всех есть вши, а это было самое худшее для Йокенен. Сама грязь восточно-прусских дорог, обилие всяких насекомых, близость границы, которая в глазах немцев отделяла германцев не только от славян, но и от вшей и клопов - все это возводило чистоту в культ и святую обязанность. Развести вшей - в Йокенен не было ничего более страшного.
   Позаботиться о чистоте предстояло начальнику штурмовиков Нойману. Польские военнопленные и гражданские, прежде чем их будут распределять по крестьянским дворам и поместьям, должны пройти тщательную санитарную обработку. Мы не допустим нашествия в немецкий дом клопов и вшей! Поместье предоставило чан зеленого мыла и прачечную для женщин, а свиную кухню для мужчин. Там они отскребали друг друга с мылом, в то время как их одежда кипятилась в котлах. Для волос Нойман предназначил особую мазь - после мытья полякам было сказано втереть ее в волосы на голове, под мышками и в паху.
   - Прежде всего сделать людей из этих поляков! - сказал Блонски.
   Большинство мужчин осталось в поместье. Для уборки свеклы. Дяде Францу, который должен был отдать немецкому вермахту двоих работников, достались в возмещение Алекс из Кракова, Антон из Сувалек и маленькая черноволосая Ядзя. Не слишком ли маленькой она была для работы на кухне?
   Крестьянин Беренд тоже закупил немало рабочей силы. Он скоро стал говорить, что поляки оправдывают свою цену. Даже Виткунша из трактира получила для грубой работы польскую Марысю. Штепутат тоже прикидывал, не нужно ли затребовать в помощь жене польскую девушку. Но Марта не хотела помощниц. Она боялась за своего ребенка, боялась, что польская девушка может принести в дом какую-нибудь заразу.
   Среди простых йокенцев появилось совершенно новое чувство. Немцам нужно заниматься более ценным трудом, а грязную работу сделают пленные. Это был естественный и Богом данный ход вещей и подтверждение превосходства, которое признавалось всегда. Грязные поляки и дикие русские могли веками, разинув рот, смотреть, как немцы делают хлеб из камня.
   Не успели поляки обжиться, как к Штепутату со слезами прибежала Эльза Беренд и заявила, что хочет опять избавиться от них. Произошла ошибка. Крестьянин Беренд набрал столько иностранных рабочих, что оказался ненужным в собственном хозяйстве и получил призывную повестку. Совершенно неожиданно, да еще в почти мирное время. Что у них там в окружном военном управлении с Хайнрихом Берендом? Может, просто напутали? Штепутат справился по телефону. Нет, ошибки не было.
   - Ему ни за что нельзя во флот, он не умеет плавать, - сокрушалась Эльза.
   Ее опасения были не так уж напрасны, в это время вся вторая мировая война происходила в Атлантике.
   - Вы не можете его освободить, мастер Штепутат?
   Ладно, Штепутат обещал попробовать.
   - Напишите, что у нас маленькие дети... и тридцать семь гектаров земли, которую нужно обрабатывать... и что мы всего пять лет как женаты...
   Нет, последнее писать не стоит, это не поможет. Штепутат сомневался в успехе своего ходатайства. Так оно и вышло. Партийный секретарь Краузе позвонил на следующий день: "Дело безнадежное, ничего не выйдет. Урожай убран, а к весеннему севу он уже будет дома. Война закончится". Отец небесный, вот это оптимизм!
   Ходатайство Эльзы, чтобы ей оставили мужа, не пошло дальше мусорной корзины окружного секретаря. Просто потому, что не было уважительных причин, а переживания оставленной в одиночестве женщины в эти великие времена никого не беспокоили. Ведь будет еще лучше!
   Она держалась четыре недели, а потом показала своему Станиславу, широкоплечему поляку с рябым от оспы лицом, сафьяновые сиденья в стоящем в амбаре автомобиле. Эльза Беренд вела себя не как настоящая немецкая женщина, хотя, впрочем, просто как женщина. С иностранными рабочими было запрещено сидеть за одним столом, принимать их в семью, а тем более с ними спать. Ради чистоты немецкой крови. А еще опасность при слишком тесном контакте затащить в немецкие комнаты заразные болезни и вшей. Эльза Беренд не заболела, не развела вшей, но к новому, 1940-му, году забеременела.
   К чужим людям Йокенен привык быстрее, чем думали. Дети первые потеряли робость. Поначалу они прятались в кустах бузины и кричали "Поляк, поляк", но потом это надоело. Они цеплялись к свекольным телегам, даже если лошадьми правили поляки. Их вскоре знали по именам, а из родителей никто не возражал, когда дети выезжали с поляками в поле. Ежедневное общение открывало другой мир, очень далекий от той надуманной разницы, которую преподносили в газетах.
   Но однажды произошел особый случай, когда один большой мальчик попал камнем в Антона дяди Франца. Антон побежал за ним, догнал сорванца перед дверью его дома и отлупил его так, как отлупил бы подобного негодника и в своих Сувалках. На этом для йокенцев дело было закрыто. Однако о нем каким-то образом узнал начальник штурмового отряда Нойман. Он решил, что полякам следует держать свои лапы подальше от задниц немецких детей, и отправил в Йокенен на велосипедах трех штурмовиков, которые темной ночью избили Антона.
   Поляки тоже привыкли к Йокенен. Они могли свободно передвигаться по деревне и окружающей местности - только сбегать было запрещено. Очень немногие пытались это сделать, потому что сильнее тоски по родине было понимание, что дома хуже, чем в сравнительно уютном Йокенен. Если же кто-то все-таки решался, то его на юге ловила полиция. После этого бургомистру Йокенен присылали сообщение, что польский иностранный рабочий такой-то задержан при переходе границы в Найденбурге и, согласно предписанию, передан в распоряжение органов госбезопасности.
   По большим церковным праздникам они собирались вместе в каком-нибудь сарае в Йокенен, по двадцать человек и больше. Скопления такого рада хотя и запрещались, но в Йокенен не нашлось никого, кто бы донес на поляков за это. Где они доставали шнапс? Они поили допьяна какую-нибудь Марысю и потом все залезали на нее. Доходило и до драк, большей частью тоже из-за Марыси. При этом в ход пускались ножи. "В этом вся разница, - сказал Карл Штепутат. Немцы дерутся кулаками, поляки ножами".
   Крестьяне обращались с поляками хорошо, так, как обращаются с хорошей собакой. Только маленький инспектор Блонски для самоутверждения все время кричал на поляков сверху вниз, сидя на своей лошади. Это было время, когда немецкие солдаты от Западного вала до Мемеля пели песню о польской девушке: "В маленьком пруду, нашли ее тело, как она была хороша! Не забудь Марысю, польское дитя". В Рождественское утро дядя Франц велел запрячь в сани лошадей для поездки в католический Ресель. Ядзя, Алекс и Антон поехали с ними.
   - Они ведь тоже католики, - сказала тетя Хедвиг.
   Ядзя с раннего утра суетливо металась по дому, расплескала молоко, забыла покормить индеек. Ее длинные черные волосы были уложены венком вокруг головы. Тетя Хедвиг дала ей меховую жакетку. В первых санях сидели дядя Франц и тетя Хедвиг, в сани с колокольчиком были запряжены Заяц с Цыганшей. За ними три поляка, Ядзя, свернувшись клубком, в середине, сберегая тепло. Выглядела она мило. Замерзшие дороги занесло свежим снегом. Дым из низких домов прямой свечой поднимался в хмурое небо. Бренчание колокольчиков на упряжи лошадей было единственным звуком в это Рождественское утро. Ядзя пыталась отогреть своим дыханием красный замерзший нос. Все было почти как в Рождество дома, на реке Сан. Такая же однообразная белизна на востоке, домишки, прижавшиеся к земле, чтобы не препятствовать снежным бурям, замерзший пруд со следами зайцев и ворон.
   Церковная площадь в Реселе была полна саней и колясок. Антон остался с лошадьми, Ядзя и тетя Хедвиг вместе пошли в церковь. Они и сидели рядом. Все вдруг стали равны, макали пальцы в ту же святую воду и осеняли себя крестом. К причастию стояли рядом на коленях.
   Дома Алекс отвел лошадей в конюшню. Тетя Хедвиг позвала поляков из людской за общий Рождественский стол. Жареный гусь. Тетя Хедвиг молилась по-немецки, Ядзя по-польски. Мужчины только сложили руки. Рождество 1939 года в Йокенен. Еще Польша не погибла!
   Первое военное Рождество, но все так же, как и до войны. Как всегда, в Йокенен явился Дед Мороз. Он бродил призраком по деревне уже с начала декабря, следил, чтобы дети до темноты уходили со льда, заканчивали свои уроки, чтобы приносили матери дрова из сарая. Вместе с полевой ведьмой, поедавшей детей, и колдуньей-цыганкой Дед Мороз был третьим пугалом маленьких йокенцев. Наводя страх на детей перед Рождеством, дорожный обходчик Шубгилла зарабатывал этим кое-что на девятерых своих собственных.
   У Германа Штепутата Шубгилла появился в первый раз вечером Николина дня. Он пока удовлетворился тем, что постучал в окно и показал свою страшную личину, повергавшую в ужас детей из поколения в поколение. Даже мазуру Хайнриху стало не по себе, когда за стеклом появилась эта рожа, а Герман бросился под стол и спрятался в ящике с обрезками ткани.
   Во второй раз, за неделю до праздника, Дед Мороз вошел в дом. Он встал на пороге, занеся с собой много холодного воздуха и грязного снега, и начал размахивать потертой метлой, предостерегая Германа от дерзостей по отношению к матери.
   У Петера Ашмонайта Дед Мороз не показывался.
   - Радуйся, голубчик, что он не приходит, - сказала слепая бабушка. Если он придет, он тебя так отлупит, что ты потом долго не сможешь сидеть.
   Порку Петер, пожалуй, стерпел бы, лишь бы только Дед Мороз появился. Или была в этом какая-то связь с ловлей рыбы без спроса?
   За три дня до праздника лесник Вин привез в деревню целые сани елок. И еще каких! Одна к одной, пышные, все ветки на месте. Клиенты у Вина были постоянные. Самое большое дерево предназначалось для замка, где его ставили на веранде: ни в одну из комнат или залов оно не помещалось. Получил елку и Штепутат, и вернувшийся с войны Микотайт, и трактирщик Виткун. И у всех находилась для лесника Вина пара сигар и стопка шнапса, а в трактире даже целая бутылка. На простых крестьян такое обслуживание не распространялось, им приходилось заказывать свои елки в конторе поместья, платить наличными и самим забирать у лесника. Для работников поместья в усадьбу по распоряжению майора привозили сани маленьких елочек - их предстояло ставить в комнаты с низким потолком. Таким образом Рождественская елка оказалась и у Петера. Ее принесла с собой мать после вечерней дойки в сочельник. Слепая бабушка сразу же учуяла свежий елочный запах и стала петь про родившегося Иисуса Христа.
   Сочельник в Йокенен начинается во второй половине дня, когда на землю опускаются сумерки, когда опушку леса за Вольфсхагеном уже не видно, а к усадьбе сворачивают последние сани с дровами. У Штепутатов были пряники, еще из мирных запасов. Но впервые пришлось их печь без марципана. Герман развешивал на елке самодельные бумажные цепи и соломенные звезды, в то время как Карл Штепутат укреплял на верхушке дерева украшение, поразительно похожее на прусскую кирасирскую каску. Герман ждал Деда Мороза, но тот не мог появиться раньше, чем Шубгилла вернется со своей службы на шоссе. Марта коротала время, напевая печальные песни. Подмастерье Хайнрих отбивал мягкими тапками такт и курил трубку за трубкой. Это было спокойное время сумеречный час, когда еще рано зажигать лампы, но уже слишком темно, чтобы работать.
   Для Петера Ашмонайта сочельник начался позднее. Когда стемнело, он взял свой рюкзак и направился к пруду. Он очистил свою ямку от тонкой корки льда и вытащил из тайника в камыше свой примитивный сачок. Сначала надо посмотреть, что попалось в сеть. Петер водил сачком в воде, как ложкой в молочном супе, пока не почувствовал в нем что-то тяжелое. Он принес домой несколько карпов, хотя и маленьких, но все-таки карпов. Кроме Ашмонайтов, карпов в этот день ел только майор. Мама Петера варила рыбу, слепая бабушка пела "Святую ночь", а Петер ждал у окна. Дед Мороз не пришел, наверняка из-за утащенных карпов. Но подарки все-таки были. Они появились как-то вдруг. От матери пара штанов, а слепая бабушка тайком под одеялом связала рукавички.
   - Может быть, папа приедет в отпуск, - уже поздно вечером сказала фрау Ашмонайт.
   К Герману Штепутату Дед Мороз пришел часов в восемь. Ему пришлось пробиваться сквозь густой снегопад, который, как по заказу, всегда украшал восточно-прусское Рождество. Не удивительно, что он занес на сапогах в гостиную много снега. Размокший снег лежал под елкой, таял и превращался в грязные лужи, которые Марте пришлось вытереть тряпкой. После церемониального представления, чтения стихов, размахивания розгой и громкого брюзжания Дед Мороз уселся в лучшее кресло и развязал свой мешок. Много практичного, купленного без карточек до войны и сохраненного на Рождество: чулки, ботинки, сшитые отцом штаны, но еще и ящик с кубиками, чтобы играть в войну подводных лодок, и колода карт для игры "Черный Петер". Марта не получила ничего, зато для Карла Штепутата в мешке Деда Мороза оказался сюрприз: бутылка мирного рома! Дед Мороз предложил тут же и попробовать ром на его мирное качество, но у Штепутата оказалась более блестящая идея. Мирный ром надо пить в мирное время. Он сохранит эту бутылку до окончательной победы. Штепутат торжественно обернул ром в золотую фольгу и поставил его рядом с хрусталем в буфет. Деду Морозу пришлось удовлетвориться красным вином и сигарой. Когда он уходил, Марта ссыпала ему в мешок целый поднос пряников для многочисленных детей Шубгиллы.
   Герман уже был в постели, когда в окно постучал Петер. Герман открыл окно, на кровать, кружась, полетели снежинки. Это выглядело здорово, как в сказке про метелицу.
   - Тебе можно выходить так поздно? - спросил Герман.
   Конечно, Петеру можно выходить всегда.
   - К тебе Дед Мороз приходил? - спросил Петер.
   Герман притащил на подоконник ящик с кубиками и карты. Узнав, что Петера Дед Мороз забыл, Герман дал карты ему. Ашмонайт состроил Черному Петеру гримасу, засмеялся, а Герман сказал, что они очень похожи.
   Устав висеть на карнизе, Петер спрыгнул обратно в снег. Побрел, засунув руки в карманы, через замерзший пруд. Было интересно отыскивать заметенные следы. Повсюду горели огни, но людей нигде не было видно. В Дренгфурте звонили колокола. Сквозь падающие снежинки луна, слегка нечеткая, приветливо сияла над кладбищем. Хассо, охотничья собака майора, выла на нее весь вечер. Как говорила слепая бабушка, раньше в Вольфсхагенском лесу были волки. Последнего волка майор застрелил в своем лесу вскоре после большой войны. Петер начал посвистывать, при мысли о волках ему стало немного страшно. Чтобы согреться, он пустился по льду вприпрыжку. Если бы ему сейчас встретился Дед Мороз, он бы ему ножку подставил. Петеру не нравились Деды Морозы.
   Наутро вся деревня была поражена количеством людей в форме среди гуляющих по деревенской улице, на пруду, в парке и на дворе усадьбы. Рождественские отпускники в серых полевых шинелях. Только один выпадал из общей картины - доильщик Август в черной форме СС. Черт побери, ну и парень! Почти два метра ростом, светло-рыжие волосы, руки, которыми можно деревья выворачивать. Кто-то с Железным крестом второго класса катался на пруду на коньках. Что он там совершил такого героического? После трех недель польской войны и уже Железный крест! Йокенские девушки, взявшись по трое под руки и хихикая, прогуливались среди отпускников. Даже доильщик Август был еще холостой.
   На второй день Рождества инспектор Блонски пригласил Августа прогуляться верхом по полям поместья. Блонски питал слабость к молодцам вроде Августа, который, еще будучи в поместье доильщиком, однажды усмирил взбесившегося быка голыми руками. Такие люди, как Август, нужны великой Германии, чтобы стать еще более великой, считал Блонски.
   После победного окончания польской войны были опять разрешены танцы, правда, с достоинством и приличием. Виткун воспользовался случаем и вечером открыл для отпускников и деревенских девушек зал трактира. Кучер Боровски играл на гармошке до изнеможения.
   Отца Петера не было среди отпускников, но через два дня после праздников почтальонша принесла из Дренгфурта посылку со штампом полевой почты. В ней был потертый плюшевый медведь, коробка домино и 27 орехов.
   - Он наверняка отобрал это у польских детей, - сказал Петер.
   - Зачем? Это же можно купить, - возразил Герман.
   - А можно и отобрать. Когда кто-то проигрывает войну, дети тоже проигрывают. В войну это можно.
   Начальник штурмовиков Нойман все время помнил, что в Йокенен, несмотря на то что прошло уже полгода после начала войны, все еще не было пожарного водоема. Штепутату его беспокойство казалось довольно бессмысленным, ведь в Йокенен был пруд и лучшего источника воды на случай пожара невозможно было выкопать при всем желании. Но у Ноймана были свои соображения. Деревенский пруд слишком мелкий, грязь и водоросли забьют шланги мгновенно. Нет, в Йокенен нужен настоящий глубокий водоем.
   Всю зиму Ноймана отговаривали тем, что земля мерзлая, но весной уже некуда было деваться. В одно из воскресений Штепутат созвал всех мужчин с лопатами. Вот это была пьянка! Когда Марта принесла на перерыв холодные битки и хлеб с топленым салом, все уже были основательно на взводе.
   Эта грязная яма посреди деревни может оказаться опаснее воздушных налетов. В нее можно свалиться и сломать шею. Дети вертелись вокруг ямы, как будто там откапывали сокровище, смотрели, как орудуют заступами и лопатами их подвыпившие отцы. Подъехал на лошади майор и стал смеяться над усердными йокенцами.
   - Можете и у меня в парке выкопать такую же, буду купать собак после охоты, - сказал он.
   После обеда, когда все, сидя на свежевыкопанной грязи, ели кислую капусту, приехал Нойман принимать работу. Он смело ступал по грязи в своих высоких сапогах. Измерив глубину и ширину, распорядился оградить яму прочным забором.
   - Чтобы не утонули дети.
   Приехав в Йокенен, Нойман вспомнил и еще один старый вопрос.
   - У вас в деревне раньше был какой-то коммунист, - сказал он.
   А, это он про каменщика Зайдлера. Кто он был-то - коммунист, социалист или какой-нибудь сектант?
   Нойман еще не знал, что ему делать в этом случае. Но раз уж он был в Йокенен, он хотел решить это дело на месте. Может быть, просто взять его с собой и допросить?
   - Он ведь однажды уже ходил по деревне с красным флагом, - вспомнил Нойман.
   - Да, это было в трудные времена, в 1923 году, - сказал Штепутат. - Ему выдали месячную зарплату, несколько миллионов денежными знаками, а их не хватило даже на бочонок селедки. Тогда он пошел по деревне скандалить.
   - Да он уже на пенсии, - сказал Микотайт.
   - Кроме того, он был пьян тогда, - вмешался в разговор шоссейный сторож Шубгилла. - Всей получки хватило как раз, чтобы напиться.
   С помощью бутылки медовой водки, которая ходила из рук в руки, йокенцам удалось отвлечь Ноймана от старого Зайдлера. Но он этот случай запомнил. Да, он к этому вернется. Врагов надо искоренять, больших и малых.
   К вечеру, довольно громко обмениваясь крепкими выражениями, все отправились в трактир. За собой они оставили кучу земли и яму глубиной два метра, которая медленно заполнялась грунтовой водой. Впоследствии йокенский пожарный водоем исчез в окружающей грязи и зарос ряской. Хозяевами его стали лягушки и дети. Для лягушек эта глубокая лужа была отличным местом поупражняться в прыжках в длину. В теплые дни они десятками сидели на краю земли и поочередно плюхались в воду. Иногда мальчишки помогали им камнями. Пожарный водоем был также не менее замечательным полигоном и для упражнений Германа в стрельбе. Герман и Петер лежали в ивовых кустах и бросали камни, куски глины и дерна. Каждое попадание в водоем уничтожало польский бункер или еще что-нибудь ценное. Потом Петер внес усовершенствование в стрельбу. Лягушки, которые, беззаботно квакая, высовывали свои головы из лужи, стали польской пехотой, попадающей под плотный обстрел немецкой артиллерии из ивовых кустов. После каждой канонады они подсчитывали потери врага, плававшие белыми животами кверху среди зарослей зеленой ряски. Петер натыкал мертвых лягушек на палочку и вытаскивал на сухое место. Там они медленно разлагались, пока не оставалась только сухая лягушачья кожа.
   Французский поход был подготовлен гораздо лучше, чем польский. С самого начала была создана подходящая песня, которую Герман за несколько дней выучил наизусть:
   ... Через Шельду и Рейн
   Маршем победным
   Во Францию мы идем ...
   Он лежал с Петером в камышах и перед утками и жерлянками воспевал победы Германии. Однако и погибают многие из лучших! Кто уже пал? Несколько желторотых лягушек в мелкой воде и чибис, которого Петер сбил камнем на лету и которого они потом похоронили в поле. После падения Кале Марта позвала мальчиков в дом послушать специальное сообщение. Победа! Нечто грандиозное!
   Для Йокенен война на западе была еще спокойнее, чем марш через Польшу. Фрау Буш из Кенигсберга прониклась доверием к немецкой авиации и на этот раз не бежала от воздушных налетов в деревню. Не было постоя, по шоссе не проезжали военные колонны. Полный мир и глубокая тишина на востоке. До Кале было далеко. Во время серповидного прорыва через Арденны дядя Франц первым вышел косить одуванчики и лютики на лугах у пруда. При этом случилось самое ужасное событие того лета: сидящей на яйцах дикой утке косилкой отрезало ноги. Утка беспомощно трепыхалась в траве - пытаясь взлететь, все время падала на собственный клюв, пока поляк Алекс не сжалился над ней и не свернул ей шею. Что делать с уткой? У шоссейного обходчика Шубгиллы было девять детей, которым тоже хотелось когда-нибудь поесть утиного жаркого. Насиженные яйца вскоре начали вонять, и Герман с Петером размолотили их камнями в кашу.
   "Народный наблюдатель" регулярно присылал особые приложения с картами областей, где Германия в это время одерживала победы. Штепутат одну за другой вешал эти карты на стены своей мастерской. В мае 1940 года крупномасштабная карта Западной Европы полностью закрыла еще недавно доставленную карту Скандинавии. Подмастерье Хайнрих на своем мазурском диалекте пытался произносить французские названия так, как, ему казалось, это сделал бы образованный человек в его мазурском крае. Когда в сообщении вермахта было сказано о взятии Вердена - так, мимоходом, без особого волнения, - Штепутат, качая головой, подошел к желтой карте.