А. И. Смирнова. Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

   ________________________________________________________________________
   ¹ Грачева А.М. Жизнь и творчество Алексея Ремизова // А.М. Ремизов. Собр. соч. Т. 1. М., 2000. С. 10.
   ² См.: Жирмунский В.М. О ритме прозы // В.М. Жирмунский. Теория стиха. Л., 1975. С. 535–586.
   ³ Левин В. Проза начала века (1900–1920) // История руской литературы: ХХ век: Серебряный век / Под ред. Жоржа Нива. М., 1995. С. 275.
   ⁴ Там же. С. 275.
   ⁵ Там же. С. 293.
   ⁶ Там же. С. 274.
   ⁷ Критика о творчестве А.М. Ремизова // А.М. Ремизов, Б.К. Зайцев. Проза. М., 1997. С. 609 (Школа классики).
   ⁸ Грета Н. Слобин. Проза Ремизова, 1990–1921 / Пер. с англ. Г.А. Крылова. СПб., 1997. С. 10–11.
   ⁹ Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 42.
   ¹⁰ Ремизов А.М. Взвихренная Русь. М., 1991. С. 218.
   ¹¹ Аверин Б., Данилова И. Автобиографическая проза А.М. Ремизова // А.М. Ремизов. Взвихренная Русь. С. 18.
   ¹² Там же. С.16.
   ¹³ Ремизов А.М. Взвихренная Русь. С. 532.
   ¹⁴ Чалмаев В.А. Молитвы и сны Алексея Ремизова // А.М. Ремизов. Огонь вещей. М., 1989. С. 30.
   ¹⁵ Там же. С. 527.
   ¹⁶ Грета Н. Слобин. Указ соч. С. 147.
   ¹⁷ Ремизов А.М. Огонь вещей / Сост., вступ. ст., коммент. В.А. Чалмаева. М., 1989. С. 68.
   ¹⁸ Там же. С. 97.
   ¹⁹ Грачева А.М. Алексей Ремизов и древнерусская культура. СПб., 2000. С. 320.
   ²⁰ Козиенко М. Двоякая судьба Алексея Ремизова // А.М. Ремизов. Избр. произведения. М., 1995. С. 6.
   ²¹ Нагорная Н.А. Поэтика сновидений и стиль прозы А.М. Ремизова: Автореф. дис… канд. филол. наук. Самара, 1997. С. 7.
   ²² Там же. С. 16.
   ²³ Грета Н. Слобин. Указ. соч. С. 19.
   ²⁴ Эйхенбаум Б. Страшный лад // Б. Эйхенбаум. О литературе: Работы разных лет. М., 1987. С. 290.
   ²⁵ Критика о творчестве А.М. Ремизова… С. 60.
   ²⁶ Цит. по: Грета Н. Слобин. Указ. соч. С. 9.

Поэты старшего поколения

Константин Бальмонт

   В 1935 г. во Франции, где с августа 1920 г. жил и работал Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942), праздновалась знаменательная дата – 50-летие его творческой деятельности. И хотя поэт никогда не примыкал ни к одной из политических группировок русской эмиграции, оставаясь свободным художником, это событие показало, что он не забыт и по-прежнему большинством соотечественников воспринимается как крупный и незаурядный мастер поэтического слова. Г. Адамовичу принадлежит точная и емкая оценка его творчества: «Кому дорога
   русская поэзия, тому навсегда будет дорого имя, “певучее имя” Бальмонта»¹. «Певучим» оно продолжало быть и за рубежом: Бальмонт написал и выпустил шесть сборников стихов, один роман, книгу рассказов, две книги эссе и многое другое. Кроме того, он активно сотрудничал в периодической печати, занимался переводами.
   По мнению Г. Струве, в эмиграции «Бальмонт оставался самим собой»², что означало сохранность его творческого потенциала. В сходных выражениях об этом писал и Г. Адамович: «Причина вовсе не в том, что Бальмонт будто бы ослаб. Он остался самим собой, и если некоторая усталость в его творчестве чувствуется, то она все же не так велика»³. Спустя двадцать лет этот же критик подчеркнет исключительность феномена личности и творчества автора «Будем как солнце»: «Конечно, ореол Бальмонта как поэта ярок до сих пор: не об этом речь. Но люди, которые лишь в послевоенные годы начали жить сознательной жизнью, не поймут всего, что принес с собой Бальмонт головокружительного, и почему иногда казалось, что действительно перед ним “все поэты – предтечи”»⁴.
   Оказавшись во Франции, Бальмонт стал активно сотрудничать в различных эмигрантских изданиях, в частности, в газете «Последние новости» и в журнале «Современные записки». В издательстве «Русская земля» выходит его сборник «Дар земле», а в издательстве Я. Поволоцкого – избранные стихи «Светлый час». Бальмонт устанавливает связи и с другими центрами русской эмиграции. Так, в том же 1921 г., при содействии С. Эфрона, в берлинском издательстве «Слово» появляются «Сонеты Солнца, Меда и Луны». Через год там же публикуются «Зовы древности». Современные исследователи отмечают: «В Берлине в эти годы выходит много русских журналов и газет, и свои произведения, главным образом стихи, Бальмонт публикует в журналах «Сполохи», «Жар-птица», альманахе «Грани», газетах «Дни» (издатель А.Ф. Керенский), «Руль», «Голос России» и др.»⁵. Сотрудничает поэт и с издательствами, находящимися в других европейских странах. К примеру, в издательстве «Северные огни», основанном в Стокгольме проф. Е.А. Ляцким, в 1921 г. увидел свет сборник «Гамаюн».
   Но, несмотря на достаточно высокую активность творческой жизни, уже в скором времени Бальмонт начинает испытывать душевную неудовлетворенность. В письме к жене от 26 декабря 1920 г. он делает характерное признание: «Я знал, уезжая, что еду на душевную пытку. Так оно и продлится… <…> Я хочу России. Я хочу, чтобы в России была преображающая заря. Только этого хочу. Ничего иного… <…> Духа нет в Европе. Он только в мученической России»⁶. Однако вернуться на родину поэту было не суждено… Командировка вскоре окончилась, и он стал «полноправным» эмигрантом. Перед Бальмонтом возникает сложная дилемма: возврат в страну большевиков был исключен, а западная свобода, не обеспечивавшая главного – «соучастия душ», ему, мягко говоря, не нравилась. По этой причине Бальмонт покидает Париж и поселяется в небольшой деревушке на берегу Атлантического океана. Здесь он работает над книгой стихов «Марево» и автобиографическим романом «Под новым серпом».
   Сборник стихов «Марево», опубликованный в Париже в конце 1922 г., был, собственно говоря, первым его эмигрантским сборником. Он вобрал в себя стихи, «написанные в 1917 году, где основная тема – распад старой России, революция, в 1920 году, когда поэт видел родную страну в новых оковах, и в 1921 году, когда лирический герой Бальмонта испытал вдали от России, среди “чужих”, весь драматизм изгойного существования»⁷. Ностальгическая интонация, отчетливо проявленная в этой книге, определит звучание и большинства последующих поэтических сборников Бальмонта. Так, в стихотворении «Прощание с древом» (1917) поэт признается:

 
Я любил в этом древе с ресницами Вия,
Между мхами, старинного лешего взор,
Это древо в веках называлось Россия,
И на ствол его – острый наточен топор⁸.
 

   Символически это же ощущение утери прежней жизни, прежней России выражается и в стихотворении «Лежать в траве, когда цветет гвоздика…»:

 
Жестокость золотого циферблата.
О солнце! Заходи. Придет она.
Весь разум взят, все сердце жаждой взято.
Секунды бьются в пропасти без дна
 
 
Они поют, и в каждой – боль пронзенья.
Хочу. Люблю. Где солнце? Ночь уж тут.
Луна горит. В ней правда вознесенья.
Я сжат кольцом томительных минут⁹.
 

   Россия в ряде стихотворений («К обезумевшей», «Химера», «Злая масляница», «Российская Держава», «Российское действо», «Красные капли») предстает «обезумевшей», потерявшей свое былое величие, самый разум, погруженной в результате «дикого пира», «российского действа» (революции) в сон, пробудившись от которого, она оказывается «вновь в цепях». Поэт чувствует и свою собственную вину в случившемся, признаваясь, что «не принять обвиняющий голос нельзя». Но как же произошло, «что тот, кто так звонко поет, / Так бесчестно свой край предает?» («Маятник»). На чужбине он чувствует себя узником, которому под стать только попугай в клетке, так же как и он, «утративший родимый край» («Узник»). В сборнике есть стихотворения, приближающиеся к произведениям на «любовную» тему; мотив разлуки в них – определяющий («Оттого», «Звук», «Сны»).
   Сборник «Марево» примечателен и в другом отношении – в нем появляются стихи религиозного содержания («А теперь», «Химера», «Злая масляница», «Раненый», «В чужом городе», «Звездная песня», «К братьям», «В черном» и др.). Происшедшая с Россией катастрофа здесь осмысливается в контексте утери народом Бога: в Москве давно заседает «саранча бесовской свитой» («Хлеба нет»), а над всей страной раскинута «паучья удавная нить» («Я рад»), и кажется, что уже навсегда «человек в человеке умолк» («Маятник»)… Но Поэт продолжает верить, что «вспоенная кровью, поящая лжами» новая власть, «как только исполнится мера», окажется в ею же «вырытой яме», поскольку только там ей и место – «из чада исшедшей, призраку-химере» («Химера»).
   По справедливому замечанию современных критиков, «сквозной лейтмотив бальмонтовской книги – “в мареве родимая земля” (стихотворение «Из ночи»). Развивается этот мотив очень нервно и неровно, то сбиваясь на публицистический лад, то приобретая медитативно-лирический тон, то достигая пафоса философского реквиема»¹⁰. В «Мареве» – «книге высокого трагизма» (В. Крейд) – заметно усиливается (в первых двух разделах) публицистичность, что, в свою очередь, приводит к демифологизации, к изменению образной символики. Явления природы (человек, растительный и животный мир) теперь знаменуют катастрофичность современной жизни в России, где нет ни свободы, ни радости.
   Второй эмигрантский сборник Бальмонта «Мое – Ей. Россия» был издан в Праге в 1924 г. Книга вызвала сдержанные оценки эмигрантской критики, возможно, по причине того, что тема России в ней раскрывалась не столь остро публицистично, как в «Мареве». Темы нового сборника и разработка их – традиционно-привычные: родина, природа, жизнь. В стихотворении «Всю жизнь» поэт признается, что и в новых обстоятельствах не изменил своей музе:

 
Всю жизнь я славлю Бога Сил,
Отца и мать и край родимый,
И я костер не погасил,
Чей к небу огнь, и к небу дымы (С. 320).
 

   «Посвящая сборник России, Бальмонт сознательно декларировал в нем не только верность родной стране, но и преданность своим творческим принципам», – отмечают современные исследователи¹¹. Об этом свидетельствует и признание лирического героя – alter ego автора в стихотворении «Обруч»:

 
Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней,
Устремляя вверх из бездны напряженное лицо,
Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней
Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо (С. 323).
 

   В книге «Мое – Ей. Россия» «публицистическая страстность сменяется тихой интимностью, элегической медитативностью»¹², что особенно отчетливо проявляется в стихотворениях «Ресницы», «Полдень», «Ощупь», «Слово о погибели» и др. Лирико-философским шедевром можно считать небольшое стихотворение «Ресницы», в котором раскрывается мысль о том, что все имеет свою цену и сроки, и все проходит, и что ход времени человеческой жизни с ее открытиями, радостями и горестями – неостановим:

 
Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые
Страницы.
Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок
Медуницы.
Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра
Догорю (С. 324).
 

   Между тем образ России вовсе не исчезает в этом сборнике стихов, как решили некоторые критики, просто поэт не говорит здесь о нынешней России. В письме к редактору «Последних новостей» П.Н. Милюкову от 10 декабря 1923 г. Бальмонт писал о своем стихотворении «Россия»: «Стихи мои – восхваление того вечного лика России, который у нас был еще при Ольге и Святославе и много ранее»¹³. Современная критика тонко отмечает момент эволюции в творчестве художника: «Лирический герой Бальмонта, сохранивший верность Ей, родному языку, искренне пытается восстановить потерянную гармонию с миром, обрести целостность духа»¹⁴.
   Следующий сборник Бальмонта появился только в 1929 г. под названием «В раздвинутой Дали» с подзаголовком «Поэма о России», издан он был в Белграде. В этой книге Бальмонт снова предстает певцом Мечты и Природы; и то и другое в его эмигрантском творчестве неразрывно связано с Россией. Так, в стихотворении «Хочу» звучит характерное признание в любви к родине, ко всему русскому:

 
Узнай все страны в мире,
Измерь пути морские,
Но нет вольней и шире,
Но нет нежней – России (С. 341).
 

   В восприятии лирического героя «все славы» лишь «погудки»; другое дело «родные незабудки», которые для него «единственная сказка», или «напев родной кукушки – вино бездонной чаши». Россия для поэта единственный край, где он не чувствовал бы себя одиноко и неуютно. Вариациями на эту тему являются стихотворения «Здесь и там», «Одной», «В звездной сказке». Ряд других стихотворений воскрешает прошлую жизнь Бальмонта на Родине: вспоминаются родные, собственное детство, русская природа («Отец», «Мать», «Я», «Зимняя», «Воспоминания», «Первая любовь»). Во многом благодаря именно этим стихотворениям можно утверждать, что «сквозной мотив сборника – мечта о возвращении “в Отчий Дом”»¹⁵. И это, несомненно, доминирующий мотив (см.: «Хочу», «Уйти туда», «Я русский», «Над зыбью незыблемое», «Зарубежным братьям», «Я», «Здесь и там»). Особенно пронзительно тоска по отчему дому, по России выражена в стихотворении «Здесь и там»:

 
Здесь вежливо-холодны к бесу и к Богу,
И путь по земным направляют звездам.
Молю тебя, вышний, построй мне дорогу,
Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там (С. 349).
 

   Стихотворение «Я русский» ознаменовало появление нового в облике лирического героя, который приобрел вполне конкретные национальные черты:

 
Я русский, я русый, я рыжий.
Под солнцем рожден и возрос.
Не ночью. Не веришь? Гляди же
В волну золотистых волос¹⁶.
 

   Можно говорить о том, что, оставаясь в основе прежним, стиль Бальмонта все же претерпевал определенные изменения. Так, для книг 20-х годов характерными приметами становятся сдержанность, а трагичность содержания осложняет тональность многих стихотворений и самый образ лирического героя. В дальнейшем творчестве эти тенденции получат развитие.
   В 30-е годы Бальмонт по-прежнему творчески активен. Он занимается переводами, выступает с лекциями, принимает участие в литературной и культурной жизни русской диаспоры Парижа. Но главное, продолжает писать и издавать стихи. В 1931 г. в парижском издательстве «Родник» вышла в свет книга «Северное сияние: Стихи о Литве и Руси». Отчасти ее появление было обусловлено поездкой поэта в это прибалтийское государство; однако с Литвой Бальмонта связывало вообще многое: дружба с Ю. Балтрушайтисом и другими поэтами, а также то, что на этой земле, возможно, жили его предки. Главные разделы сборника – первый и последний («Литва» и «Русь»). Основная идея сборника заключается в исторической и духовной близости двух народов.
   «В духовном облике “сестры любимой” Бальмонт находил органический сплав язычества и христианства»¹⁷; близка ему и природа Литвы (стихотворение «Лесной Царевне – Литве»):

 
Я, Царевна, тебя полюбил не случайно,
Ты поешь – через лес, глубже голоса – нет (С. 356).
 

   Черты утопичности присущи и «русскому» разделу «Северного сияния». Здесь воспевается красота и мощь русской природы («Северный венец»), русского языка («Русский язык»), русской духовной традиции («Грядущая Россия»). Поэт верит, что в будущем Россия станет свободна, и в свободном союзе будет жить с соседними государствами:

 
Все страны, где теснила зловражьей чарой уза,
Литва, Суоми, много, тех стран – великий круг,
С Россией будут слиты лишь верностью союза
Той светловольной дружбы, где с другом равен друг.
 

«Грядущая Россия» (С. 372–373)

   Тема России остается центральной и в следующем сборнике Бальмонта «Голубая подкова. Стихи о Сибири», вышедшем в 1935 г. в издательстве «Алатас» (США). Стихотворения, вошедшие в сборник, были написаны в разное время, однако основу его составили те, что были созданы по впечатлениям от путешествия по Сибири в 1916 г. Издателю сборника Г. Гребенщикову посвящено одноименное стихотворение:

 
Тебе, суровый сын Сибири,
Что взором измерял тайгу,
Привет в изгнанническом мире,
На отдаленном берегу¹⁸.
 

   В другом стихотворении-воспоминании, также названном «Георгию Гребенщикову», но написанном годом позже (1923 г.), Сибирь предстает как прошлая жизнь, как жизнь «там», как то, что утеряно, о чем непрестанно болит сердце поэта:

 
Когда в прозренье сна немого,
Таясь в постели, как в гробу,
Мы духом измеряем снова
Всю пережитую судьбу, —
 
 
Передвигая все границы
Того, что понимаем днем,
В лучах нездешней огневицы
Мы силой бывшего живем (С. 374).
 

   Сибирь («серебряное слово») в стихах Бальмонта 20—30-х годов переосмысляется и воспринимается как метонимический образ России. Ностальгическая интонация и идеализация – основные приметы и этого сборника («Сибирь», «Златорогий», «Голубая подкова»). Сибирь в памяти Бальмонта предстает страной, где «золотое дно» («Сибирь»), где «на широких полях белоснежны снега, / Словом сказки одет, пробегает олень, / Свет копыт серебро, золотые рога» («Златорогий»), где «внутренним огнем всегда кипит Байкал», а «сибирские леса – земная небу риза» («Голубая подкова»). Итоговым стихотворением сборника является «Моя любовь», лирический герой которого с щемящим сердце чувством признается:

 
Вступая в мир, мы в дом вступаем отчий,
Нас нежит мать, баюкает нас няня,
Роняет нам свой свет и отсвет счастье,
Родная речь промолвит нам: «Желанный!»,
Всех звезд в мечты нам набросает полночь,
Привет тебе, моя любовь, Россия! (С. 383)
 

   Последняя книга Бальмонта под названием «Светослужение», вышла в 1937 г. в Харбине. Она, по мнению современных исследователей, не только опровергает установившееся представление, что творчество Бальмонта было оборвано начавшейся в 1935–1936 гг. душевной болезнью, но и оценивается ими как одна из лучших его книг эмигрантского периода¹⁹. Поэт остался верен своему художническому призванию и выбору – символистскому принципу организации лирических текстов. В одном из писем Бальмонт специально оговаривает это: «Светослужение… одна световая поэма, где один стих ведет к другому, как строфа к строфе. Потому-то мы безусловно настаиваем на отсутствии дат и посвящений»²⁰.
   «Светослужение» – одна из наиболее трагических книг в эмигрантском наследии Бальмонта. И хотя лирический герой поэта по-прежнему идет «золотым путем» («Всходящий дым»), он вынужден с грустью признать, что «это золото – уж с красотой – не той» («Но я люблю Тебя!..»). Трагизм стихов последней книги отражен в самих названиях стихотворений: «Саван тумана», «Безветрие души», «Поля позабытые», «Задымленные дали». Герой стихотворения «Давно» отчетливо осознает, что все лучшее в его жизни уже в прошлом: «Давно моя жизнь отзвучала, / Как бурный, гремучий прилив»; окружающая природа (в стихотворении «Саван тумана») словно подтверждает это его ощущение, привнося дополнительную минорную окраску:

 
Каркнули хрипло вороны,
Клич-перекличку ведут…
Нет от дождя обороны,
Дымы свой саван плетут…
Листья исполнены страха,
Плачут, что лето прошло… (С. 387–388).
 

   Единственное, что неизменно продолжает пребывать в душе лирического героя Бальмонта, – это любовь к России, к навсегда родным и близким людям («Но я люблю Тебя!..», «Газель», «Как мы живем»). Поэт в стихотворении «Как мы живем» декларирует любовь и верность своему художническому призванию, главным в котором у Бальмонта было светлое, восторженное отношение ко всем многообразным и многокрасочным явлениям жизни:

 
Мы так живем в той песне безоглядной,
Мы так взметаем зыбь души в струну,
Что новый – тут и там – светильник жадный,
Прорезав ночь, взлетает в вышину (С. 390).
 

   Такая жизнь – не важно где: там или тут – дает поэту радостное сознание, что песня его, даже если она уже лебединая, всегда служила и будет служить свету. И хотя сборник «Светослужение» стал последним в творчестве Бальмонта, а его жизнь из-за душевной болезни и безденежья – невыносимо тяжелой, поэт и в 30-е годы «остался приверженным светлым «солнечным» началам своего мироощущения»²¹. Впрочем, вся богатая событиями жизнь Бальмонта и все его многогранное творчество в эмиграции – красноречивое тому свидетельство. Раздарив людям тепло своего сердца и богатство своего удивительного таланта, поэт-«солнечник» оставил земной мир. Это случилось 23 декабря 1942 г. Но и по нынешний день поэзия Бальмонта воспринимается как «светослужение».
   _______________________________________________________________________
   ¹ Цит. по: Крейд В. Поэт серебряного века // К.Д. Бальмонт. Светлый час: Стихотворения и переводы из 50 книг. М., 1992. С. 5.
   ² Цит. по: Иванова Е.В. Судьба поэта // К.Д. Бальмонт. Избранное. М., 1989. С. 6.
   ³ Цит. по: Бекназарова Е.А. Бальмонт К.Д. // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 4. Ч. 1 / ИНИОН РАН. М., 2001. С. 67.
   ⁴ Цит. по: Иванова Е.В. Судьба поэта… С. 4.
   ⁵ Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001. С. 364.
   ⁶ Там же.
   ⁷ Там же. С. 369.
   ⁸ Тексты стихотворений цитируются по изданию: Бальмонт К.Д. Светлый час. М., 1992. С. 288. Далее страницы указываются в тексте. (В отдельных случаях цитирование стихотворений Бальмонта оговаривается специально.)
   ⁹ Бальмонт К.Д. Солнечная пряжа: Стихи, очерки. М., 1989. С. 152.
   ¹⁰ Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Указ. соч. С. 393.
   ¹¹ Там же. С. 399.
   ¹² Там же. С. 400.
   ¹³ Там же. С. 400–401.
   ¹⁴ Там же. С. 401.
   ¹⁵ Там же. С. 402.
   ¹⁶ Бальмонт К.Д. Стихотворения. М., 1990. С. 294.
   ¹⁷ Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Указ. соч. С. 420.
   ¹⁸ Бальмонт К.Д. Стихотворения. С. 325.
   ¹⁹ См.: Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Указ. соч. С. 423–429.
   ²⁰ Там же. С. 424.
   ²¹ Там же. С. 429.

3инаида Гиппиус

   После большевистского переворота в 1917 г. («октябрьского веселья – похмелья») Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945), равно как и Д. Мережковский, не могла больше оставаться в России: и хотя у нее возникает чувство, что «бежать некуда» и «родины нет», писательница эмигрирует¹. Лучший знаток творчества Гиппиус и хранительница ее архива Т. Пахмусс отмечает: «Не желая приспосабливаться к большевистскому режиму, они решили “искать в Европе ту свободу, которая была попрана на родине”»². Некоторое время Мережковские живут в Минске и Варшаве, а затем (как выяснилось позже – навсегда) поселяются в Париже. Восстановив знакомство с другими писателями-эмигрантами из России, они становятся активными участниками культурной и общественной жизни русской диаспоры.
   Литературную деятельность в эмиграции Гиппиус начинает с того, что переиздает свои прежние произведения, в частности сборник рассказов «Небесные слова» (Париж, 1921). В 1922 г. в Берлине публикуется ее сборник «Стихи: Дневник 1911–1921». Помимо новых произведений, в него вошли и написанные прежде: почти все тексты (кроме трех) из «Последних стихов» (1918). Преобладает антибольшевистская тональность помещенных в берлинский сборник стихов, что вызвало неоднозначные суждения среди эмигрантской критики. Ряд рецензентов (И. Василевский, А. Бахрах, Р. Гуль) высказались об этой старой-новой книге Гиппиус отрицательно. Другие же (В. Амфитеатров, С. Черный), напротив, оценили ее в целом положительно³. Думается, вполне справедлива в отношении «Дневника» мысль, высказанная Н. Слонимским в рецензии на «Последние стихи»: «Как ни различны были времена, как ни разнородны события – вера автора оставалась неизменной, воля – непоколебимой»⁴. Более того, эта характеристика Гиппиус точно выражает самую суть всей ее литературной деятельности за рубежом.
   «В эмиграции, – отмечает современная исследовательница, – Гиппиус стала чуть ли не символом идейной человеческой непримиримости. В 1922 г. вокруг Гиппиус сгруппировался парижский “Орден непримиримых”»⁵. Но не только «непримиримых» сумели привлечь к себе Мережковские. По словам Н. Берберовой, «к ним ходили все или почти все»⁶. Говоря иначе, дом Мережковских стал одним из центров литературной и культурной жизни русского Парижа.
   Среди самых заметных событий в культурной жизни эмиграции, следует назвать создание Мережковскими литературно-философского общества «Зеленая лампа» (1927–1939). На первом заседании «Зеленой лампы» Гиппиус был прочитан доклад «Русская литература в изгнании», главным в котором была мысль о «правде изгнанничества», ставшей основной темой всей русской литературы «первой волны» эмиграции. Между тем отношения с бывшими соотечественниками, особенно с младшим поколением, у Гиппиус были не всегда ровные. Возникшие разногласия со временем лишь усилились, что косвенно отразил выпущенный Мережковскими в 1939 г. сборник «Литературный смотр». Кроме их собственных текстов, в него вошли произведения тех русских писателей-эмигрантов, у которых по каким-либо причинам возникли проблемы с их опубликованием.
   Для этого сборника Гиппиус написала статью «Опыт свободы», содержавшую критику эмигрантской литературной жизни; ее не устраивала якобы неправомерно большая роль, играемая цензурой. Характерно, что и эта «акция» Гиппиус вызвала, мягко говоря, сдержанно-критические отклики: большинству из активных участников литературного процесса не по душе пришлись поучительная интонация и вождистский настрой Мережковских.