Аббасзаде Гусейн. Генерал

   Сколько мог, Рза в свою очередь оказывал. Нушаферин сыновнее внимание.
   Она, Рза хорошо знал, всерьез не могла на него сердиться. Вон уже чаем занялась. Жаль, уезжать надо…
   – Сынок, ты что как чужой? Почему не снимаешь пальто?
   – Времени нет, тетушка Нушу. Через полчаса машина колхозная в село возвращается. Я договорился с ребятами. Если задержусь, будут волноваться. К тому же, в райкоме мне поручили важное дело: средства на танковую колонну собираем. Завтра думаем сделать первый взнос. Так что работы тьма…
   – Ай, сынок, человек работает со дня появления на свет и до ухода на тот свет! Пойди, скажи ребятам, пусть едут, и возвращайся. Ночевать у нас останешься, я плов приготовила, а утром чайку попьешь и поедешь.
   – Уж как бы остался, ты знаешь, как я люблю твой плов! Не будь этих срочных дел, с места не сдвинулся бы… Приятно ведь посидеть, поговорить с вами, но что делать?
   – Ну, вижу, удерешь, не удержать. Так дай хоть спрошу тебя об одном деле… Слышала я, тебе поручено собирать деньги на строительство этих страшных машин, не запомню, как они называются, танк или манк, язык сломаешь… Это правда?
   – Я член комиссии. А что?
   – Сам-то ты собираешься что-то внести, как вы там у себя решили?
   – Честно говоря, по наследству не досталось мне ни золота, ни серебра, самому тоже не довелось в руках держать. Но в прошлом году я заработал в колхозе пять тысяч рублей, да еще наскребу тысчонку – вот их и внесу. Больше негде взять.
   – Пять-шесть тысяч? Так ты что, стесняешься, что мало? Это же хорошо! Если бы каждый мог столько отдать! И потом, не забывай, что дающему по возможности смущаться нечего. Рубль отдает человек – и за то спасибо. Время трудное, каждый должен думать о чести родины, и делать для нее, что может. Правильно говорю?
   – Правильно, тетушка Нушу, – сказал Рза.
   Хавер обрадовалась, что свекровь сама завела разговор о взносах на строительство танков, и хотела было вставить свое слово, но Рза выразительно глянул, на нее – потерпи, мол, немного.
   Нушаферин отбросила на спину конец келагая, упавшего на пол, и подалась к собеседнику.
   – Стыдно, Рза, если нечего дать на это дело. Семья Ази не должна отстать от других. Не то ребенку за нас неловко будет, хоть он и далеко.
   – Какому ребенку? – удивился Рза.
   – Да Ази нашему, какому же? Да умру я за него!
   – Удивила ты меня! Ази, слава богу, скоро дедушкой станет, а ты его все еще ребенком называешь.
   – Для меня он все равно еще ребенок… Будто вчера я его на руках носила…
   – Я догадываюсь, Хавер-баджи, что тетушка Нушу хочет отличиться. Сын отличился на фронте, она – здесь. Говорят, трава растет на корню. Сын все перенимает от матери…
   – Куда уж отличиться, – вздохнула Нушаферин с сожалением. – О чем ты говоришь, мир праху твоих родителей?! Давно миновало время, когда я могла отличиться. – Она показала кольцо, сверкавшее на среднем пальце руки. – Если я отдам вот это, не мало будет? Не засмеют?
   И посмотрела на невестку, взглядом спрашивая: "А ты что дашь?"
   Рза кивнул Хавер.
   – Одно колечко, мама, я думаю, маловато… Что ты скажешь, если я отдам свой браслет? – Хавер пыталась по взгляду свекрови понять, как отнеслась она к ее предложению.
   Опережая Нушаферин, Рза сказал:
   – Мне кажется тоже, что одного колечка маловато… Но кольцо и браслет – это уже другое дело, этого вполне достаточно.
   – Отдай, дочка, отдай. Бог даст, вернется твой муж с войны живой и здоровый, купит тебе браслет получше этого.
   – Не будет смерти для таких сыновей, как Ази! Живыми вернутся с фронта. А Хавер-баджи проживет и без браслета, – поддержал Рза старуху.
   – Я признаться, не очень-то люблю браслет. Руке как-то неловко бывает…
   И Хавер сняла с руки браслет и положила его на стол.
   – Спасибо, дочка, – сказала свекровь, довольная этим поступком невестки. Сняла с пальца кольцо и положила его рядом с браслетом. – Пусть сильным будет этот… как его… танк, в который и наша доля вложена.
   Тофик все это время слушал взрослых, но делал вид, что рассматривает книжку с иллюстрациями. Увидев, что мать и бабушка положили на стол браслет и кольцо, с которыми никогда не расставались, он незаметно прошел в соседнюю комнату. Немного погодя он вернулся с красивым гипсовым зайцем-копилкой.
   – А вот мой заяц, посмотрите, какой он тяжелый. – Он протянул зайца бабушке. – Смотри, нанали, она уже полная. Нет, ты возьми в руки, видишь, какая тяжелая?
   – Зачем ты ее принес, сыночек? Дай ее сюда, а то уронишь, сломаешь.
   – Нет, нанали, пусть дядя Рза откроет ее. – Тофик повернулся к Рзе. Откройте это, там я собрал много денег. Куплю на них танк и пошлю папе, пусть убивает фашистов!
   Отказать ребенку в его чистой наивной просьбе нельзя было, но и вскрывать детскую копилку жалко. Рза посмотрел на Хавер и Нушаферин, испрашивая их разрешения. И Хавер, и Нушаферин взглядом сказали: что делать – открывай.
   Рза достал карманный нож и раскрыл его. Аккуратно расширил лезвием продолговатое узкое отверстие между навостренными ушами зайца.
   В копилке оказалось много мелочи. Были и бумажные деньги – в основном, рублевки и трешницы. Подсчитали. Оказалось, двести шестьдесят рублей и восемьдесят копеек.
   – Сколько танков дадут за это, дядя Рза?
   – А сколько ты хотел бы?
   – Нам надо четыре. Самые большие, на каких мой папа ездит. Ты видел в кино? Вот такие.
   Рза погладил Тофика по голове.
   – А зачем четыре?
   – Один за бабушку, один за маму, один за меня и один за моего братца. "
   – Значит, от каждого по танку?
   – Ага.
   – А вдруг не дадут?
   – Если денег не хватит, я соберу еще и рассчитаюсь. Дядя Рза, ты скажи им, что Тофик хочет послать своему отцу четыре танка.
   – Скажу, милый. Дадут!
   Тофик радостно завернул деньги в газету и передал сверток матери.
   – Мама, положи это с теми вещами. Скажешь всем, это Тофик дал.

Глава двадцать восьмая

1

   Остался позади Сталинград, где наши войска в январе-феврале сорок третьего года добили окруженную немецкую группировку; давно осталось в тылу Котельниково, где танкисты приняли удар Манштейна, где оборонялись, а потом наступали; остались позади Ставрополье, Кубань, донские степи, Батайск и Ростов.
   С середины февраля танкисты Асланова, захватив ряд важнейших населенных пунктов, в том числе село Генеральское, вышли в район Матвеева Кургана. Снова танкисты действовали в составе 51-й армии. И снова им пришлось вести тяжелые бои с врагом.
   На правом берегу реки Миус, от Азовского моря до Ворошиловграда немцы успели создать сильно укрепленную линию обороны. Путь нашим войскам преградили река, минные поля, проволочные заграждения, доты, дзоты, несколько линий траншей, хорошо организованная система артиллерийского и минометного огня.
   Это был так называемый «Миус-фронт». С ходу наши войска захватили плацдарм на правом берегу Миус. Распутица днем, заморозки – ночью. Плохие дороги. Плохой подвоз. Насквозь простреливаемая переправа… Трудно.
   Наши войска овладели позициями немцев в районе Матвеева Кургана.
   Вскоре на левом берегу Миуса возникла сеть окопов, блиндажей и укрытий; зарылись в землю пехотинцы, артиллеристы, танкисты; зарылись и замаскировались так, что даже самолеты-разведчики не могли увидеть их с воздуха.
   Чтобы выявить наши огневые точки, немцы не раз открывали по нашим позициям орудийный огонь, но наши не отвечали им.
   Завязались ожесточенные бои за каждый вершок земли, за плацдарм, за переправу через Миус.
   Главную роль в этих боях играли стрелковые части.
   Танкисты вышли в резерв, заняв позиции на правом фланге наших войск.
   Пользуясь относительным затишьем, старшина второй роты Воропанов устраивал банные дни чаще обычного, менял белье, кормил танкистов почти домашними вкусными обедами. Он любил говорить, что солдат горы может свернуть, если он сыт, одет, обут и спокоен за своих домашних. Первые три условия зависят от старшины, и в этом отношении моя совесть совершенно чиста, я делаю все, что могу.
   Как раз в это время весь личный состав армии перешел на новую форму одежды; вводились погоны и офицерские звания.
   И Воропанов выдавал танкистам новое обмундирование, доставленное со складов соединения. Танкисты одевались, перебрасывались шутками.
   – Коля, тебя не узнать!
   – Мустафа, как ты похорошел!
   – А чего ему, не похорошеть, – отвечал Киселев, расправляя складки на гимнастерке Парамонова. Надень такую одежду на жердь, и она тоже станет красивой, правда, дядя Миша?
   – Прямо как форма старой армии. – Парамонов отступил назад, разглядывая Мустафу. Помню, в шестнадцатом, когда я был на действительной, под Петроградом, фотографировался в такой вот форме. Было мне тогда примерно столько же, сколько сейчас тебе. Пуговицы сверкали, как золотые. И погоны ровненькие, аккуратные. Погоны – это вещь! Человек делается строже, стройней. Солдат, одним словом.
   – Отличная форма!
   – Эх, Вася, настоящей формы ты еще не носил. Это полевая форма. Надел бы парадную обомлел бы А офицерская форма парадная… Ты ее видел? Погоны золотые, на фуражке кокарда, пояс, пуговицы – все золотое. И кортик – тоже сверкает золотом.
   – Какое нам дело до офицеров, дядя Миша? У вас, у солдат, тоже была парадная форма или только такая вот, полевая?
   – И полевая, и повседневная, и парадная. Правда, погоны были простые. Но уже у ефрейторов и фельдфебелей форма от нашей отличалась. На погонах золотые лычки…
   Мустафа хвастливо вытянулся.
   – Значит, и на моих погонах лычки будут?
   – Ну, ты особенно не бахвалься, – сказал Велиханову сержант Киселев. Если у ефрейтора лычки будут, то у сержантов и подавно. А парадной формы, пока война, нам, наверное, не видать.
   – Доктор идет, ребята! Вы, в случае чего, крепких словечек, того, не употребляйте, – предостерег Парамонов.
   Вася и Мустафа замолчали, принялись кусками от шинели наводить блеск на густо смазанные сапоги.
   Поскольку полк был отведён с переднего края, работы в медсанчасти не было, и, тоскуя от безделья, Лена Смородина ходила по ротам, справлялась у танкистов о здоровье и самочувствии, а по вечерам читала книги.
   На сей раз Киселев, Велиханов и другие напрасно прихорашивались, – не дойдя до них, Лена свернула влево и направилась в другой конец села, чтобы повидать свою подругу, инженера Барышникову.
   – Лена! – раздалось откуда-то.
   Смородина вздрогнула и остановилась. Потом подошла к полуразрушенному дому, заглянула в окно. Никого. Но окрик раздался откуда-то отсюда. Поэтому, отойдя на середину улицы, Лена крикнула:
   – Тамара, где ты там, выходи! У меня нет желания играть в прятки.
   Барышникова, смеясь, вышла из разрушенного дома.
   – Куда ты направляешься?
   – К тебе.
   Вслед за Барышниковой из дома вышел Анатолий Тетерин в коротком полушубке, красивый, уверенный в себе, при усах, бровях и ресницах – не скажешь, глядя на него, что он горел. Тетерин подал Смородиной руку.
   – Здравствуйте, капитан.
   – Здравствуйте. Нашли укромное местечко?
   Тетерин слегка покраснел.
   – Нет, мы село осматривали.
   Чтобы замять неловкость, Тамара обняла Лену за талию, спросила:
   – От Николая есть весточки?
   Лену покоробило, что Тамара задала вопрос в присутствии младшего лейтенанта: обязательно надо, чтобы все знали о ее отношениях с Прониным? Она пропустила вопрос подруги мимо ушей, не ответила на него. Тамара снова спросила о Пронине, и Лена снова прикинулась, будто не слышит.
   Тетерин заметил смущение Смородиной, понял ее нежелание отвечать на вопросы Барышниковой при нем, при Тетерине, но уйти сразу он не мог, не хотелось и с Тамарой расставаться; он сделал вид, будто прислушивается к далекой орудийной канонаде, потом поднялся даже на ступеньки крыльца и устремил взгляд к горизонту и, наконец, глянул на часы.
   – Ого, у меня осталось всего десять минут. До свиданья, девочки, я пошел.
   И зашагал прочь. Барышникова тотчас ласково обняла Смородину и спросила:
   – Скучаешь?
   – Некогда скучать. Среди стольких людей разве заскучаешь?
   – Не говори. Будь рядом хоть миллион, а если среди них любимого нет, тоска возьмет!
   – Не всегда и не каждую. Все зависит от характера человека.
   – Будет тебе кривляться! Если бы Николай был рядом с тобой, тебе, наверное, было бы лучше, чем теперь?
   – Конечно, когда он был рядом со мной…
   – Вот ты и ответила на мой вопрос.
   – Слушай, зачем ты при других-то задаешь такие вопросы?
   – Да не обижайся, что тут такого? Подумаешь, секрет! Каждому солдату известен. Но если бы я знала, что ты обидишься, и рта не раскрыла бы.
   – Стыдно ведь.
   – Чего стыдиться? Тетерин тоже все знает. А что касается твоего ненаглядного Коли, то не обижайся, Лена, я скажу прямо: не нравится мне его поведение. Да имея такую девушку, как ты, он должен считать это счастьем, молиться на тебя должен! А он от радости обалдел и не понимает, что делает. То ревность какая-то глупая, то обида. Писем ведь не пишет? Так мужчины, извини меня, не поступают. Я бы на твоем месте до конца жизни даже разговаривать с ним не стала.
   – Каждый со своей колокольни смотрит. Я думаю, ты не права, Тома. Я ему докажу, что он ошибается. А пока мы не встретимся и откровенно не поговорим, ничего не прояснится, правды он так и не узнает.
   Беседуя, они шли по улице.
   – Все это пустые книжные слова! – горячо возразила Тамара. Поверь мне, придет время, ты убедишься в моей правоте. А пока что ты сидишь одна день и ночь, ждешь писем и всего такого прочего, а он той порой пишет в полк, я уж не говорю, командиру полка – ему обязан! – но вообще всем, кому попало, а тебе – ни строчки. Это как понимать?
   – Я верю, что рано-поздно он в этом раскается и попросит прощения.
   – Я знаю, в подобных случаях неуместно лезть с советами, но все же хочу сказать прямо: плюнь ты на него! Что ты в нем нашла? Уже немолод. Характер плохой. Разве мало в полку красивых ребят? Вот хотя бы тот же командир роты Гасанзаде? Я слышала, он относится к тебе с уважением. Если копнуть глубже, то даже с благоговением. Отчего? Почему? Потому что любит, я в этом уверена. Он красавец прямо, пора тебе повернуться лицом к нему.
   – Прекрати, Тома! Брось свои фантазии. Ни у Гасанзаде ко мне, ни у меня к нему нет никаких чувств, кроме дружеских.
   – Это тебе так кажется. И потом, что ты, монашка? Есть возможность, дай понять своему Николаю, что стоит тебе бровью повести, как самые интересные мужчины будут у твоих ног. Ну, пофлиртуй немножко. Думаешь, он там беспокоится о тебе, помнит хотя бы? Как бы не так! Мало ли в госпитале красивых девушек, незамужних женщин?… Развлекается с какой-нибудь, пока ты тут сохнешь…
   – О чем ты говоришь, Тома? Что советуешь? Разве я способна на такое?
   – Не способна? Ну, тогда сиди и жди, чем все это кончится. Желаю тебе успехов!
   – Нет, ты все это серьезно говоришь? Не шутишь? Не разыгрываешь меня?
   – Боже, какая ты наивная. Конечно, серьезно.
   – Ты и о Тетерине так думаешь?
   – Конечно, как еще о них думать? Да если бы Анатолий обошелся со мной, как Пронин с тобой, я бы ему так отомстила, что всю жизнь помнил бы.
   – А ты жестокая, Тома, я не представляла тебя такой.
   – Да, в этих вопросах я очень жестока. Никому не прощаю и от других милосердия к себе не жду!
   Смородина не могла согласиться с Барышниковой, с ее взглядом на отношения мужчин и женщин, но поняла, что спорить об этом попросту ни к чему. Тамара, наверное, никогда по-настоящему не любила, и друг друга они не поймут.
   Они расстались возле кирпичного здания, в котором разместился хозвзвод. Смородина зашла к портному, попросила его сузить юбку, а заодно и ушить шинель.

2

   Вернувшись с совещания в штабе корпуса, полковник Асланов вызвал комиссара.
   – Михаил Александрович, я привез добрые вести.
   Филатов подумал, что это та новость, о которой он уже слышал.
   – Наверное, пошли на фронт машины танковой колонны "Ленкоранский колхозник"? А, может, уже прибыли?
   – Нет, дорогой Михаил Александрович, совершенно другие вести. Согласно приказу командования, на базе нашего полка создается танковая бригада.
   – Бригада?
   – Да. И мы с тобой должны развернуть полк в бригаду. Так сказал Черепанов.
   – А руководство бригадой?
   – Остается прежним. Мы возглавим бригаду. Думаю, нас вызовут на собеседование. Генерал велел все обдумать, прикинуть, взвесить и явиться к нему с готовыми предложениями. Как ты смотришь на это?
   – Самым восторженным взглядом. Это же какое доверие! Спасибо за это. Все, что зависит от нас, мы сделаем. Нас перебросят в тыл, или будем переформировываться тут?
   – На какое-то время придется отойти в тылы. Прибудет много новых людей, техника. Как я понял генерала, нам передадут из других частей целые взводы и роты.
   – Это облегчает работу. И времени нам меньше потребуется.
   – Очень кстати будет нам колонна "Ленкоранский колхозник".
   Асланов открыл полевую сумку, достал памятную книжку, просмотрел свои пометки, сделанные во время беседы с генералом.
   – Значит, основная техника будет, будет и рядовой и сержантский состав; надо думать о командирах среднего звена. Черепанов советовал подумать, кого из наших людей можно повысить в должности.
   – Достойных у нас много. Ротных можно смело выдвинуть на должности командиров батальонов, командиров взводов – на должности ротных. Есть командиры экипажей, которые потянут на должность командира взвода. Среди сержантского состава есть такие ребята, которых можно представить на присвоение офицерского звания.
   – Я такого же мнения, Михаил Александрович. И даже записал себе некоторые имена. Я вообще сторонник того, чтобы на свободные места по возможности назначать кого-то из своей части. Ну, а если уж таких людей не окажется, или не хватит, надо просить из резерва.
   – Продвижение по службе, перспектива роста всегда возвышают людей. Если люди видят, что достойных, самоотверженных ценят и выдвигают, это лучше всяких речей поднимает моральное состояние.
   – Эх, как нам сейчас не хватает Николая Никаноровича! Он ведь пунктуален и точен, он бы уже многое взял "на карандаш". Увы, еще лечится. Правда, когда Черепанов спросил, как мы обходимся без Пронина, и предложил подыскать нам нового начальника штаба, я ответил, что капитан Данилов пока с делами справляется, а там, смотришь, и Пронин вернется. – Асланов закрыл записную книжку. – Да, Пронин скоро должен вернуться, будем его ждать.
   – Правильно, Ази Ахадович. Лучше Пронина мы вряд ли кого можем найти. Но почему-то от него писем давно нет.
   – Я тоже давно не получал весточки, но твердо знаю, что тоскует он в госпитале, и если бы мог, давно уже оттуда удрал бы. Думаю, письма где-нибудь задержались. Ничего, подождем. Ради дельного человека и подождать можно.
   Они сидели по разные стороны стола, прислоненного к стене землянки. Колеблющийся свет коптилки падал на золотую звезду на груди Асланова, при каждом движении звезда слегка покачивалась, и четкие грани ее отбрасывали на стену тонкие лучи.
   Из всех своих орденов и медалей полковник носил только эту звезду – все остальные отдал на хранение лейтенанту Смирнову. А у Филатова хранился орден Красного Знамени, которым был награжден Пронин. Что орден пришел, об этом Пронину написали и поздравили его, но посылать в госпиталь побоялись: еще пропадет в дороге.

Глава двадцать девятая

1

   Получив отпуск после госпиталя, Густав Вагнер приехал в родной Пархим, в надежде привести в порядок здоровье, и особенно нервы, после пережитого под Котельниково, где он был ранен, надо прийти в себя. Но так уж складывалась судьба, что и под родной крышей он не нашел спокойствия. Отец и жена были в ссоре, говорили между собой только в силу необходимости, короткими фразами, чаще слышалось лишь «да» и «нет», да и его встретили холодно.
   "Все отступаете и отступаете?" – угрюмо спросил отец, и Вагнер сразу вспомнил морозный февральский день, наблюдательный пункт, с которого он озирал поле боя, и русские танки, прорвавшиеся с фланга в тыл дивизии. Это были танки того самого Асланова, который был у Вагнера в руках, ускользнул и вновь обрушился на дивизию, на этот раз на тылы и штаб; раненого, адъютант Макс Зоненталь втолкнул его в машину и вывез в безопасную зону. Вагнер потерял много крови, отлеживался в двух госпиталях и благодарил бога, что не попал в плен. "Вот тебя бы сунуть туда на денек, перестал бы ворчать, что отступаем, – думал он, слушая Вагнера-старшего. – Много вас тут, стратегов, и ни один не представляет даже, как дерутся эти советские дьяволы".
   За два месяца пребывания на Восточном фронте Густав ничего не заработал, кроме этого нелепого ранения. Оставалось с тоской вспоминать дни, проведенные в Париже. Когда он ехал на Восточный фронт, в армейскую группировку «Дон» фельдмаршала Манштейна, он глядел на мир совсем по-иному, твердо рассчитывал, что сумеет себя показать, прибавит кое-что к своим наградам, получит очередной чин генерал-лейтенанта. Теперь он думал только о том, чтобы сохранить свои позиции в армии, не лишиться того, что имел.
   Будучи в госпитале для генеральского состава, Вагнер получал информацию о положении на Восточном фронте, читал газеты и слушал радио, обменивался мнениями с другими и понимал, что дела на Восточном фронте плохи. Капитуляция шестой полевой армии Пау-люса и других окруженных под Сталинградом войск произвела тягостное впечатление на всю страну и, конечно, на армию. Прошло немало времени после траура, объявленного Гитлером, но матери и вдовы все еще не снимали черных платьев – Вагнер убедился в этом, когда ехал в Пархим.
   Ночью, нежась в объятиях Герты, Густав думал только о том, какое это счастье, что он остался жив.
   С утра шел дождь, погода была пасмурная. Они проснулись поздно. Густав выпил чаю, принял ванну и массаж. Раненую ногу надо было активно разрабатывать, чтобы не хромать, и, надо сказать, слуги и Герта старались ему помочь.
   Днем почтальон принес свежие газеты.
   Старый Вагнер не стал их читать – он больше не верил газетным сообщениям.
   – Что ты ищешь в них? – спросил он сына. – Все ложь! Орали во всю глотку, что мы захватили Сталинград. А чем кончилось? Трауром по сотням тысяч наших солдат.
   И Людвиг схватился за больное сердце, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно. Густав подсел к нему.
   – Тебе нельзя волноваться.
   – А тебе? Жена сказала, почему мы в ссоре с ней?
   – Нет, отец. А вы разве поссорились?
   – А ты не заметил? И не спросил у нее, в чем дело?
   – А в чем?
   – Я бы хотел, чтобы она сама тебе сказала.
   – Вечером спрошу.
   Хладнокровный ответ сына удивил старика.
   – Ты способен ждать до вечера? Ну, а я не могу! И скажу тебе прямо: твоя жена занимается недостойными делами, порочит твое имя. Мне надоело отвечать на звонки посторонних мужчин. Надоело ждать вечерами, когда она вернется из своих странствий!
   – Чего они хотят, эти мужчины?
   – Чего хотят от легкомысленной женщины? Спрашивают ее непрестанно!
   – Но о чем они говорят? – спросил побледневший сын.
   – Спроси у жены, – старик иронически посмотрел на сына. – Очень часто она уносит телефон в спальню и говорит часами. Потом одевается и исчезает. Ведет себя так, будто никаких обязанностей перед семьей, перед мужем у нее нет. Боюсь, она в конце концов опозорит всю нашу семью. Поговори с ней серьезно!
   – Поговорю!
   Старик помолчал.
   – В прошлый раз ты только успел показаться… И сразу уехал.
   – Тогда я был здоров. После ранения и госпиталя сразу на фронт не отправят.
   – Как я понимаю, положение на Восточном фронте еще хуже, чем в прошлом году. Мы упустили из рук многие города и села, обширные территории, завоеванные ценой крови тысяч и тысяч немецких солдат. Но дело идет к лету, можно ожидать нового наступления русских. Думаю, тебе не придется пожить дома, Густав.
   Густав похлопывал по сапогу скрученной газетой, избегая смотреть в лицо отцу.
   – Дело так повернулось, что русские гонят вас перед собой, как баранов… До каких пор будете отступать? Куда отступаете? В Германию? Тогда зачем же принесено столько жертв? Если были неспособны одержать победу, то не следовало трогаться с места. Невозможно понять, что творится! Если бы в Сталинграде вы проявили побольше упорства, победа была бы наша. И Кавказ был бы нашим, и Поволжье, и Баку. Потеряв Баку и Кавказ, Советы прекратили бы сопротивление. Я думаю, потеряно главное: дисциплина. А с ней – и чувство долга. А с ними – и чувство нашего превосходства. Раньше, услышав слова "Генерал идет!", все трепетали и готовы были по знаку генерала идти в огонь и в воду. И генеральский чин давался не каждому. И армией, и страной руководили генералы. Разве Бисмарк не генерал? А Мольтке? А теперь любая штафирка лезет – в фельдмаршалы. И вот результат…