Страница:
Асланов пододвинул стул поближе к кровати, на которой лежал Черепанов.
– Евгений Иванович, пока фронт стоит, почему бы вам, не лечь в госпиталь, подлечиться? Ваш заместитель мог бы пока заменить вас.
– Командир может отбыть в тыл только тяжело раненным или убитым. Точнее говоря, не отбыть, а быть отправленным. На носилках. Военному человеку не подобает по всякому поводу ложиться в больницу и занимать там чужое место… Причитать, как ваш Солтан-бек из "Аршин мал алана" – тут болит, там болит… – Поднявшись с постели, Черепанов подошел к большой карте, прибитой к стене. – Видишь, сколько сил нагнало сюда фашистское командование? В группе армий «Центр» сосредоточены отборные немецкие части. Сейчас наши разведчики наблюдают, смотрят, ловят «языков» – надо определить число и состав вражеских войск. Как я могу в такое время лечь в госпиталь? Пока дышу, встаю, хожу понемногу, я есть я. А лечение оставим до более спокойных времен.
2
Глава седьмая
1
Глава восьмая
1
– Евгений Иванович, пока фронт стоит, почему бы вам, не лечь в госпиталь, подлечиться? Ваш заместитель мог бы пока заменить вас.
– Командир может отбыть в тыл только тяжело раненным или убитым. Точнее говоря, не отбыть, а быть отправленным. На носилках. Военному человеку не подобает по всякому поводу ложиться в больницу и занимать там чужое место… Причитать, как ваш Солтан-бек из "Аршин мал алана" – тут болит, там болит… – Поднявшись с постели, Черепанов подошел к большой карте, прибитой к стене. – Видишь, сколько сил нагнало сюда фашистское командование? В группе армий «Центр» сосредоточены отборные немецкие части. Сейчас наши разведчики наблюдают, смотрят, ловят «языков» – надо определить число и состав вражеских войск. Как я могу в такое время лечь в госпиталь? Пока дышу, встаю, хожу понемногу, я есть я. А лечение оставим до более спокойных времен.
2
В бригаде Асланова встретили с особой предупредительностью. Командиры батальонов, рот, офицеры штаба собрались вместе с раннего утра, и к моменту появления комбрига в лагере бригада была построена. Едва Асланов, прибывший в сопровождении адъютанта Черепанова, вышел из машины, подполковник Пронин, отдав команду «смирно», широкими шагами пошел ему навстречу.
– Товарищ гвардии генерал-майор, личный состав бригады находится на отдыхе после занятий. Докладывает начальник штаба бригады гвардии подполковник Пронин.
Асланов выслушал рапорт, сказал:
– Здравствуйте, товарищи гвардейцы!
Дружно прогремело ответное приветствие. Асланов подал команду «вольно», пожал руку начальнику штаба, поздоровался с офицерами.
До вечера Асланов обходил подразделения, беседовал с людьми, и с каждым часом успокаивался: он дома, в своей большой боевой семье, где каждому есть свое место и каждый дорожит принадлежностью к воинскому коллективу, а коллектив помнит о каждом.
Адъютант генерала Смирнов с утра прибрал в походной летучке командира бригады, создал максимум удобств, для работы и минимальные условия, для отдыха и под конец поставил в стакан с водой цветок подснежника и водрузил на походный стол. Асланов давно заметил в адъютанте склонность к прекрасному, и на этот раз он не оставил без внимания старания Смирнова.
– О-о… где ты нашел этот цветок? – Генерал взял подснежник, понюхал. – Прекрасный цветок! – И вдруг признался: – Я очень скучал по бригаде, Валя.
– Еще бы, вон уже сколько времени как мы врозь, товарищ генерал!
Вошел Пронин. Смирнов, переглянувшись с ним, спросил генерала:
– Вы с дороги, обедать будете?
– Я пообедал у Черепанова. Будь другом, приготовь нам чайку.
Смирнов вышел. Асланов, еще не успевший переговорить с Прониным, сказал:
– Если бы ты не поехал в Ленкорань, и не провел отпуск возле моих ребят, я бы на тебя и не взглянул.
– Никогда этому не поверю, Ази Ахадович.
– Я не шучу, – Асланов посерьезнел. – Если бы меня не послушался, наша дружба – побоку! Если ты мне друг, то чего стесняться? Ведь если бы не твоя, а моя семья оказалась на оккупированной врагом территории, и ты предложил бы мне поехать к своим, разве я стал бы колебаться?
– Все это так, Ази Ахадович, вот только перед Нушу хала мне очень неловко: очень уж много я им хлопот причинил.
– Какие хлопоты?.. Ты поправился, снова вернулся на фронт, а это главное. Лучше скажи, как ты? Совсем выздоровел?
Пронин коснулся рукой правого колена:
– Оно меня подвело. Не ожидал я, что мое выздоровление так затянется.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – заметил Асланов. И только после того, как выспросил у Пронина все о здоровье и о службе, спросил о своих: Ну, как там мои, чем заняты, как выглядят дети?
Пронин рассказывал долго. Под конец он снова сказал:
– В Ленкорани я был, как дома, а, может, было и лучше, чем дома… Спасибо вам, Ази Ахадович. Вообще, вы столько сделали для меня доброго…
– Да что я такого особенного сделал? – генерал поправил эмблему танковых войск на погонах начальника штаба.
– Будто вы ничего не знаете! А кто способствовал моему назначению начальником штаба бригады? Кто упросил генерала Черепанова вернуть меня в часть?
– Тут я преследовал свой интерес. Я давно воюю с тобой вместе, знаю твои способности, характер. Ты достоин быть начальником штаба бригады и с этой должностью справишься лучше других. Поэтому я и постарался, чтобы ты вернулся к нам.
– Это очень много для меня значит, Ази Ахадович, и большая для меня честь. И мне неловко говорить сейчас о том, что моя дальнейшая служба в бригаде невозможна.
Ази Асланов удивленно взглянул на Пронина:
– Что это значит? Почему невозможна?
Пронин пожалел, что сразу ляпнул такое, да, поступил не лучшим образом, надо было оставить этот разговор на завтра, генерал только что с дороги, не пожар ведь, мог бы на следующий день спокойно обо всем сказать. Но было уже поздно, как говорится, слово не воробей, вылетело – не поймаешь: Асланов ждал ответа. И Пронин сказал:
– Я очень рад, что вернулся в бригаду, что нахожусь среди добрых товарищей, Ази Ахадович. Здесь мой дом, все тут мне близкие и родные, но бывает порой, что человек и дом покидает, и родных… Вот я сейчас именно в таком положении.
– Да что случилось, наконец? Объясни толком.
– Между нами создались такие напряженные отношения, что я не могу более служить с капитаном Смородиной в одной части. Или я, или она. Я давно ожидал вашего возвращения. Помогите мне в этом вопросе. С генералом Черепановым поговорите, пусть пошлет меня в другую бригаду. Он вас послушает.
– Но почему дело дошло до этого? Смородина как-то сказала мне, что писала тебе…
– Она-то писала, да я… На этот раз я сам во всем виноват, Ази Ахадович, признаюсь, сам все испортил.
И подполковник рассказал о своем резком ответе Смородиной, о том, как врач поверила в его выдумки о предполагаемой женитьбе на другой девушке.
– Ты меня, конечно, извини, – сказал Асланов, – но ты поступил самым глупым образом, Николай Никанорович. Разве можно женщине такое писать?
– Очень уж я зол был тогда на нее, вот и поторопился с ответом. Да еще приписал себе грех, какого не было. Ну да что уж, поздно каяться.
– Н-да, попробуй представить, каково ей было читать такое…
– Теперь между нами все кончено, и я не могу больше здесь оставаться.
– О переводе в другую часть не может быть и речи. Выкинь это из головы. Давай повременим. Может, обида и гнев Лены поостынут. Тогда и подумаем, что предпринять. По-моему, это дело поправимое.
– Мне почему-то в это не верится.
– А ты поверь, Николай Никанорович. Как сумел вое испортить, так постарайся и исправить. Заставь ее поверить тебе, а о выдумке твоей насчет какой-то иной девушки – забыть. Не мне говорить тебе, зрелому человеку, что любовь дается однажды. Что ж ты, хочешь от нее убежать?
В кармане у Пронина лежал рапорт на имя Ази Асланова, в котором он просил откомандировать его из бригады, и Пронин очень надеялся, что Асланов подпишет его и отправит командиру соединения. Но после разговора с Ази подполковник ушел, так и не заикнувшись о рапорте.
Перед уходом он доложил, что недавно приезжала комиссия, проверяла боевую готовность бригады. Проверявшие уехали довольные, но отметили и некоторые недостатки. Теперь пришел приказ по результатам проверки. Принеси этот приказ, обсудим, обдумаем, что и как исправлять.
Наутро Асланов снова был в ротах.
Вместе с подполковником Филатовым он пришел в роту Тетерина и приказал дежурному подать сигнал тревоги.
Танкисты выскочили из помещений, на ходу обуваясь и одеваясь, и вскоре стояли возле своих машин, затягивая ремни, застегивая гимнастерки. Экипажи всех машин, кроме «Волжанина», доложили о полной боевой готовности, и только Аркадий Колесников не мог доложить об этом: опаздывал Полад, недавно зачисленный в экипаж «Волжанина».
Стоя в стороне, генерал Асланов, с часами в руках, внимательно наблюдал за происходящим. Он видел, как молодой боец, забежав сбоку строя, обратился к Тетерину:
– Товарищ лейтенант, разрешите встать в строй!
– Надо сначала привести себя в порядок, обратиться к старшему, а уж потом просить разрешения встать в строй! – заметил Ази Асланов.
Полад, мечтавший увидеть командира бригады, не узнал в темноте генерала. Он видел Ази в Ленкорани, мельком, еще до войны, слышал от отца и матери, от соседей, что к тетушке Нушу приехал сын, который служит в армии, в России, и что будет свадьба. Потом он слышал, что Ази увез жену в город. И все. Он сто раз видел Ази на экране, в кинохронике, а вот сейчас не узнал.
Быстренько приведя одежду в порядок, Полад получил разрешение встать в строй и шмыгнул за спину Геннадия. Ему до слез было обидно, что опоздал. А Геннадий, чуть-чуть обернувшись, спросил шепотом:
– Знаешь, кто сделал тебе замечание? Генерал Ази Асланов, командир бригады.
– Ази Асланов?! – глаза Полада сначала сверкнули радостью, но тут же и потухли. Получить замечание от своего кумира! Это ему и в дурном сне не могло присниться.
– Никогда не думал, что ты так крепко спишь, – шептал Геннадий.
– А я долго не спал, и вдруг, как назло, провалился в сон… Теперь боюсь: генерал не погонит меня в распоряжение старшины?
– Думаю, нет!
– Разговорчики! – прошипел Аркадий Колесников. – Хотите получить еще одно замечание?
Когда Тетерин доложил о боевой готовности роты, генерал, взглянув на часы, покачал головой:
– Гвардии лейтенант Тетерин, твои танкисты очень медлительны. Словно к ногам у них пудовые гири привязаны. Что это такое? Сигнал боевой тревоги когда еще раздался, а вы только-только докладываете! Если в бою так будете пошевеливаться, враг не даст вам даже вздохнуть!
После отбоя Асланов, Филатов и другие командиры пришли в землянку Тетерина. Командир роты все еще не оправился от конфуза.
– В приказе по результатам проверки твоя рота, Тетерин, названа среди отличившихся. Однако сегодня она меня не порадовала.
– Опоздавший по тревоге боец, товарищ генерал, впервые оказался в таком положении. Новичок. Если бы не его опоздание…
– Кем он числится в экипаже? Стрелок-радист? А смыслит он хоть что-нибудь?
– За короткое время, что он находится в роте, с помощью старшего сержанта Аркадия Колесникова Полад Талышлы вполне освоил свою специальность. Мы его дважды экзаменовали. Ответил на вопросы и практические действия выполнил хорошо.
– Командир танка что о нем думает?
– Аркадий Колесников сам просил меня за него.
– Тогда ничего. Аркадий Колесников – командир требовательный, слабого бойца в экипаж не возьмет. Но опоздание…
И уже уходя из роты, генерал вновь поинтересовался Поладом.
– Он прибыл с пополнением, товарищ генерал. Ваш земляк, – улыбнулся Гасанзаде. – С приключениями, но в бригаду пробрался… Будет солдатом.
– Фамилия его Талышлы? Что-то знакомое. А как по отчеству?
– Талышлы Полад Ибрагим оглы.
– Ибрагим оглы? Я знал одного Ибрагима Талышлы. Он был нашим соседом. В начале войны погиб при защите Крыма. Может, это его сын?
– Можно позвать его, спросить.
– Нет, не стоит тревожить. Пусть отдыхает. Узнаем – и спросим в другой раз.
Асланов с Филатовым сели в машину и направились в другой батальон.
– Товарищ гвардии генерал-майор, личный состав бригады находится на отдыхе после занятий. Докладывает начальник штаба бригады гвардии подполковник Пронин.
Асланов выслушал рапорт, сказал:
– Здравствуйте, товарищи гвардейцы!
Дружно прогремело ответное приветствие. Асланов подал команду «вольно», пожал руку начальнику штаба, поздоровался с офицерами.
До вечера Асланов обходил подразделения, беседовал с людьми, и с каждым часом успокаивался: он дома, в своей большой боевой семье, где каждому есть свое место и каждый дорожит принадлежностью к воинскому коллективу, а коллектив помнит о каждом.
Адъютант генерала Смирнов с утра прибрал в походной летучке командира бригады, создал максимум удобств, для работы и минимальные условия, для отдыха и под конец поставил в стакан с водой цветок подснежника и водрузил на походный стол. Асланов давно заметил в адъютанте склонность к прекрасному, и на этот раз он не оставил без внимания старания Смирнова.
– О-о… где ты нашел этот цветок? – Генерал взял подснежник, понюхал. – Прекрасный цветок! – И вдруг признался: – Я очень скучал по бригаде, Валя.
– Еще бы, вон уже сколько времени как мы врозь, товарищ генерал!
Вошел Пронин. Смирнов, переглянувшись с ним, спросил генерала:
– Вы с дороги, обедать будете?
– Я пообедал у Черепанова. Будь другом, приготовь нам чайку.
Смирнов вышел. Асланов, еще не успевший переговорить с Прониным, сказал:
– Если бы ты не поехал в Ленкорань, и не провел отпуск возле моих ребят, я бы на тебя и не взглянул.
– Никогда этому не поверю, Ази Ахадович.
– Я не шучу, – Асланов посерьезнел. – Если бы меня не послушался, наша дружба – побоку! Если ты мне друг, то чего стесняться? Ведь если бы не твоя, а моя семья оказалась на оккупированной врагом территории, и ты предложил бы мне поехать к своим, разве я стал бы колебаться?
– Все это так, Ази Ахадович, вот только перед Нушу хала мне очень неловко: очень уж много я им хлопот причинил.
– Какие хлопоты?.. Ты поправился, снова вернулся на фронт, а это главное. Лучше скажи, как ты? Совсем выздоровел?
Пронин коснулся рукой правого колена:
– Оно меня подвело. Не ожидал я, что мое выздоровление так затянется.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – заметил Асланов. И только после того, как выспросил у Пронина все о здоровье и о службе, спросил о своих: Ну, как там мои, чем заняты, как выглядят дети?
Пронин рассказывал долго. Под конец он снова сказал:
– В Ленкорани я был, как дома, а, может, было и лучше, чем дома… Спасибо вам, Ази Ахадович. Вообще, вы столько сделали для меня доброго…
– Да что я такого особенного сделал? – генерал поправил эмблему танковых войск на погонах начальника штаба.
– Будто вы ничего не знаете! А кто способствовал моему назначению начальником штаба бригады? Кто упросил генерала Черепанова вернуть меня в часть?
– Тут я преследовал свой интерес. Я давно воюю с тобой вместе, знаю твои способности, характер. Ты достоин быть начальником штаба бригады и с этой должностью справишься лучше других. Поэтому я и постарался, чтобы ты вернулся к нам.
– Это очень много для меня значит, Ази Ахадович, и большая для меня честь. И мне неловко говорить сейчас о том, что моя дальнейшая служба в бригаде невозможна.
Ази Асланов удивленно взглянул на Пронина:
– Что это значит? Почему невозможна?
Пронин пожалел, что сразу ляпнул такое, да, поступил не лучшим образом, надо было оставить этот разговор на завтра, генерал только что с дороги, не пожар ведь, мог бы на следующий день спокойно обо всем сказать. Но было уже поздно, как говорится, слово не воробей, вылетело – не поймаешь: Асланов ждал ответа. И Пронин сказал:
– Я очень рад, что вернулся в бригаду, что нахожусь среди добрых товарищей, Ази Ахадович. Здесь мой дом, все тут мне близкие и родные, но бывает порой, что человек и дом покидает, и родных… Вот я сейчас именно в таком положении.
– Да что случилось, наконец? Объясни толком.
– Между нами создались такие напряженные отношения, что я не могу более служить с капитаном Смородиной в одной части. Или я, или она. Я давно ожидал вашего возвращения. Помогите мне в этом вопросе. С генералом Черепановым поговорите, пусть пошлет меня в другую бригаду. Он вас послушает.
– Но почему дело дошло до этого? Смородина как-то сказала мне, что писала тебе…
– Она-то писала, да я… На этот раз я сам во всем виноват, Ази Ахадович, признаюсь, сам все испортил.
И подполковник рассказал о своем резком ответе Смородиной, о том, как врач поверила в его выдумки о предполагаемой женитьбе на другой девушке.
– Ты меня, конечно, извини, – сказал Асланов, – но ты поступил самым глупым образом, Николай Никанорович. Разве можно женщине такое писать?
– Очень уж я зол был тогда на нее, вот и поторопился с ответом. Да еще приписал себе грех, какого не было. Ну да что уж, поздно каяться.
– Н-да, попробуй представить, каково ей было читать такое…
– Теперь между нами все кончено, и я не могу больше здесь оставаться.
– О переводе в другую часть не может быть и речи. Выкинь это из головы. Давай повременим. Может, обида и гнев Лены поостынут. Тогда и подумаем, что предпринять. По-моему, это дело поправимое.
– Мне почему-то в это не верится.
– А ты поверь, Николай Никанорович. Как сумел вое испортить, так постарайся и исправить. Заставь ее поверить тебе, а о выдумке твоей насчет какой-то иной девушки – забыть. Не мне говорить тебе, зрелому человеку, что любовь дается однажды. Что ж ты, хочешь от нее убежать?
В кармане у Пронина лежал рапорт на имя Ази Асланова, в котором он просил откомандировать его из бригады, и Пронин очень надеялся, что Асланов подпишет его и отправит командиру соединения. Но после разговора с Ази подполковник ушел, так и не заикнувшись о рапорте.
Перед уходом он доложил, что недавно приезжала комиссия, проверяла боевую готовность бригады. Проверявшие уехали довольные, но отметили и некоторые недостатки. Теперь пришел приказ по результатам проверки. Принеси этот приказ, обсудим, обдумаем, что и как исправлять.
Наутро Асланов снова был в ротах.
Вместе с подполковником Филатовым он пришел в роту Тетерина и приказал дежурному подать сигнал тревоги.
Танкисты выскочили из помещений, на ходу обуваясь и одеваясь, и вскоре стояли возле своих машин, затягивая ремни, застегивая гимнастерки. Экипажи всех машин, кроме «Волжанина», доложили о полной боевой готовности, и только Аркадий Колесников не мог доложить об этом: опаздывал Полад, недавно зачисленный в экипаж «Волжанина».
Стоя в стороне, генерал Асланов, с часами в руках, внимательно наблюдал за происходящим. Он видел, как молодой боец, забежав сбоку строя, обратился к Тетерину:
– Товарищ лейтенант, разрешите встать в строй!
– Надо сначала привести себя в порядок, обратиться к старшему, а уж потом просить разрешения встать в строй! – заметил Ази Асланов.
Полад, мечтавший увидеть командира бригады, не узнал в темноте генерала. Он видел Ази в Ленкорани, мельком, еще до войны, слышал от отца и матери, от соседей, что к тетушке Нушу приехал сын, который служит в армии, в России, и что будет свадьба. Потом он слышал, что Ази увез жену в город. И все. Он сто раз видел Ази на экране, в кинохронике, а вот сейчас не узнал.
Быстренько приведя одежду в порядок, Полад получил разрешение встать в строй и шмыгнул за спину Геннадия. Ему до слез было обидно, что опоздал. А Геннадий, чуть-чуть обернувшись, спросил шепотом:
– Знаешь, кто сделал тебе замечание? Генерал Ази Асланов, командир бригады.
– Ази Асланов?! – глаза Полада сначала сверкнули радостью, но тут же и потухли. Получить замечание от своего кумира! Это ему и в дурном сне не могло присниться.
– Никогда не думал, что ты так крепко спишь, – шептал Геннадий.
– А я долго не спал, и вдруг, как назло, провалился в сон… Теперь боюсь: генерал не погонит меня в распоряжение старшины?
– Думаю, нет!
– Разговорчики! – прошипел Аркадий Колесников. – Хотите получить еще одно замечание?
Когда Тетерин доложил о боевой готовности роты, генерал, взглянув на часы, покачал головой:
– Гвардии лейтенант Тетерин, твои танкисты очень медлительны. Словно к ногам у них пудовые гири привязаны. Что это такое? Сигнал боевой тревоги когда еще раздался, а вы только-только докладываете! Если в бою так будете пошевеливаться, враг не даст вам даже вздохнуть!
После отбоя Асланов, Филатов и другие командиры пришли в землянку Тетерина. Командир роты все еще не оправился от конфуза.
– В приказе по результатам проверки твоя рота, Тетерин, названа среди отличившихся. Однако сегодня она меня не порадовала.
– Опоздавший по тревоге боец, товарищ генерал, впервые оказался в таком положении. Новичок. Если бы не его опоздание…
– Кем он числится в экипаже? Стрелок-радист? А смыслит он хоть что-нибудь?
– За короткое время, что он находится в роте, с помощью старшего сержанта Аркадия Колесникова Полад Талышлы вполне освоил свою специальность. Мы его дважды экзаменовали. Ответил на вопросы и практические действия выполнил хорошо.
– Командир танка что о нем думает?
– Аркадий Колесников сам просил меня за него.
– Тогда ничего. Аркадий Колесников – командир требовательный, слабого бойца в экипаж не возьмет. Но опоздание…
И уже уходя из роты, генерал вновь поинтересовался Поладом.
– Он прибыл с пополнением, товарищ генерал. Ваш земляк, – улыбнулся Гасанзаде. – С приключениями, но в бригаду пробрался… Будет солдатом.
– Фамилия его Талышлы? Что-то знакомое. А как по отчеству?
– Талышлы Полад Ибрагим оглы.
– Ибрагим оглы? Я знал одного Ибрагима Талышлы. Он был нашим соседом. В начале войны погиб при защите Крыма. Может, это его сын?
– Можно позвать его, спросить.
– Нет, не стоит тревожить. Пусть отдыхает. Узнаем – и спросим в другой раз.
Асланов с Филатовым сели в машину и направились в другой батальон.
Глава седьмая
1
Внимательно следя по газетам и сводкам Информбюро за событиями на фронтах, Асланов с нетерпением ожидал приказа командования о наступлении.
Войска Третьего Белорусского фронта все еще стояли в обороне, но на других фронтах, протянувшихся от Балтийского до Черного моря, произошли большие перемены. Войска Ленинградского фронта, перешедшие в наступление еще в январе, окончательно прорвали мощное кольцо блокады вокруг города и продвинулись до эстонских земель. Войска Четвертого Украинского фронта, перешедшие в наступление на юге, освободили Крымский полуостров. А войска Первого, Второго и Третьего Украинских фронтов, отбросив врага с правого берега реки Днепр, во многих местах вышли к западным границам Украины. Немецкое командование, предвидя новое широкое наступление советских войск, срочно перебрасывало на Восточный фронт войска, стоящие в европейских странах.
Третий Белорусский фронт не мог долго оставаться в бездействии, это было видно по всему. Наступили теплые дни. Дороги просохли, земля прогрелась, деревья покрылись густой листвой. Танкисты, стоявшие в белорусских лесах еще с зимы, с радостью наблюдали перемены, происходящие в природе, каждый день замечая вокруг что-нибудь новое. Листик, который вчера еще был с ноготь, сегодня вырос; воды ручьев, бегущих в реки, с каждым днем становились прозрачнее; раскрывались бутоны полевых цветов, все зазеленело вокруг, поляны стали похожи на яркие пестрые ковры, и даже на брустверах окопов пробилась густая трава.
Самое время наступать!
А приказа все не было.
Люди устали ждать. По правде, они устали и от занятий, от тактических учений, которые следовали друг за другом, практически без передышек. Ази не терял ни часа, ни минуты, не пренебрегал ни одной мелочью, и строевая подготовка сменялась изучением материальной части, изучение – тревогой, марш заканчивался «боем», "бой" – теорией, теория – политинформацией, а за ней следовало построение, смотр и снова занятия.
Белорусские леса были хорошо знакомы Асланову еще до войны. Тут с бойцами стрелкового взвода, которым тогда командовал, частенько проводил он занятия, да иногда на охоту изредка хаживал. Да и сейчас, едва выдавалась свободная минута, он садился за руль своей машины, усаживал рядом шофера и выезжал в окрестности подышать лесными запахами, полюбоваться зеленеющими полями. Но времени все меньше и меньше было, и теперь он едва урывал минутку, чтобы освежить в памяти академическую премудрость, заглянуть в наставления.
За этим занятием и настиг его телефонный звонок. Ази взял трубку.
– Алло, я слушаю. Добрый вечер. Да, это я, товарищ генерал… Ну, слава богу, пришла, наконец-то, и наша очередь.
Никто не знал, когда начнется наступление, но к переднему краю с вечера до утра шли и шли войска, появлялась техника и исчезала в лесах.
Бригада Ази Асланова стояла в тылах. Чтобы выйти к переднему краю, следовало совершить молниеносный бросок; командиры получили приказ приготовиться к этому броску.
Ждали только сигнала.
Ожидание изматывало. Устав от всех хлопот и от этого ожидания, Гасанзаде, весь день ходивший по ротам, проверяя их готовность, прилег в своей землянке и тотчас уснул.
Но спал он чутко и вскочил, едва его кто-то позвал: "Капитан!", и потянулся за гимнастеркой и сапогами.
У входа стоял подполковник Пронин.
Гасанзаде оделся, обулся, застегнул воротник.
– Я вас слушаю, товарищ подполковник.
– Извини, что разбудил. Я к тебе пришел по делу, которое считаю очень важным.
Гасанзаде протер сонные глаза.
– Садитесь, пожалуйста.
– Ничего, насиделся. Постою. Так вот, капитан, я, должен попросить у тебя прощения.
– Не понял вас, товарищ подполковник. Я или вы должны просить прощения? За что?
– Я. Я должен получить твое прощение. Ты знаешь, что с часу на час мы ждем приказа о выступлении. Может быть, приказ придет через пять минут. Нам укажут пункт и рубеж, с которого мы с ходу уйдем в бой. Ты человек военный, фронтовик не сегодняшний, и прекрасно понимаешь, что каждая операция, каждый бой потребует жертв. Без них редко какой бой обходится. И кто знает, кому что суждено в этом бою. Может случиться так, что меня, либо тебя не будет в живых…
– Напрасно вы об этом. Давайте не будем перед наступлением говорить о смерти.
Пронин сел, положил руку на колено Гасанзаде.
– И вот я хочу, чтобы между нами было сказано все. Хочу вытащить занозу из сердца. И давно намереваюсь это сделать, искал только случая. За этим и пришел. Если сейчас мы не поговорим в открытую, я не смогу уйти в бой со спокойным сердцем. Все эти дни, что бы ни делал, куда бы ни пошел, все об этом думаю, и все время ты мельтешишь перед моими глазами.
– Извините, я все-таки не пойму, о чем вы?
– Сейчас поймешь. Я русский человек, Фируз, а русские не любят лукавить, не боятся сказать правду и признать свои ошибки. Я долго размышлял над тем, что ты сказал мне в тот свой приход… Что скрывать, сначала я многому не поверил, но потом убедился, что ты был искренен, и ты был прав…
– Я думал, что мы к этой теме больше не вернемся…
– К той теме возврата нет! Я о другом. Дослушай до конца. Не исключено, что когда ты узнаешь, о чем речь, не сможешь простить меня.
Снаружи послышались голоса; замолчав, они прислушались. Менялись часовые.
– Это не очень приятно – говорить о своих грехах, Фируз. Но надо. Если я не скажу о той несправедливости, которую допустил по отношению к тебе, я перестану себя уважать…
Видно, Пронин не решался без оговоров, прямо сказать то, что хотел сказать, но эти оговорки встревожили Гасанзаде, и он замолчал, выжидательно глядя на Пронина.
– Ты помнишь, Фируз, когда состоялись первые награждения за Сталинград. Так вот, большинство наградных листов и других документов составил я… Ты тогда ничего не получил. Почему? Да потому что я написал холодную, невыразительную характеристику, а из описания боя, в котором ты отличился, нельзя было понять, что же тобой все-таки сделано? И от награждения воздержались. Асланов очень удивился, хотел было переговорить со штабом, но я переубедил его – будет, мол, еще случай, бой не последний, успеет Гасанзаде отличиться…
Пронин достал папиросу, закурил…
– Вот все, что я хотел тебе сказать. Теперь ты знаешь, как много весит хорошее, теплое слово; и сколько весит холодное… Считай, что я украл у тебя этот орден. Хорошо, что ты жив, заслужил другой. А если бы выбыл из строя?
Гасанзаде молча слушал Пронина.
– Не скажу, – заговорил он, наконец, – что я не был обижен, уязвлен и так далее… Но что жалеть о том, чего не получил? Забудем это. Что было было, и стоит ли к этому возвращаться?
– Не говори так, Фируз. Было, и этого не вычеркнешь. Этого я не смогу, себе простить никогда. И тебе вред причинил, и Ази Ахадовича ввел в заблуждение. Злоупотребил доверием, которое он мне оказывал. И вот сейчас намерен пойти и все ему рассказать.
– Я бы не советовал делать это, товарищ подполковник. Лучше, если генерал вообще не узнает об этой истории.
– Но ведь…
– Это же касается нас двоих. Вы высказали все, я все знаю… Понял, почему так получилось. Претензий не имею. Ну, и все. Если бы от ваших признаний Асланову могла быть какая-то польза, тогда другое дело. А вдруг возникнут осложнения между вами? Зачем они, особенно накануне боя? Главное, вы сами себе сознались, что были неправы.
– Не скажу, не успокоюсь.
– А вы успокойтесь. Генерал вам скажет то же самое, что и я. Лучше дайте вашу руку, и забудем об этой неприятности.
Пронин не сказал больше ни слова. Протянул руку Гасанзаде. Тот крепко пожал ее, по-товарищески. Подполковник надел шапку:
– Ну, спасибо, капитан. Очень сожалею, что не знал тебя ближе, и только сейчас понимаю, что ты за человек.
Войска Третьего Белорусского фронта все еще стояли в обороне, но на других фронтах, протянувшихся от Балтийского до Черного моря, произошли большие перемены. Войска Ленинградского фронта, перешедшие в наступление еще в январе, окончательно прорвали мощное кольцо блокады вокруг города и продвинулись до эстонских земель. Войска Четвертого Украинского фронта, перешедшие в наступление на юге, освободили Крымский полуостров. А войска Первого, Второго и Третьего Украинских фронтов, отбросив врага с правого берега реки Днепр, во многих местах вышли к западным границам Украины. Немецкое командование, предвидя новое широкое наступление советских войск, срочно перебрасывало на Восточный фронт войска, стоящие в европейских странах.
Третий Белорусский фронт не мог долго оставаться в бездействии, это было видно по всему. Наступили теплые дни. Дороги просохли, земля прогрелась, деревья покрылись густой листвой. Танкисты, стоявшие в белорусских лесах еще с зимы, с радостью наблюдали перемены, происходящие в природе, каждый день замечая вокруг что-нибудь новое. Листик, который вчера еще был с ноготь, сегодня вырос; воды ручьев, бегущих в реки, с каждым днем становились прозрачнее; раскрывались бутоны полевых цветов, все зазеленело вокруг, поляны стали похожи на яркие пестрые ковры, и даже на брустверах окопов пробилась густая трава.
Самое время наступать!
А приказа все не было.
Люди устали ждать. По правде, они устали и от занятий, от тактических учений, которые следовали друг за другом, практически без передышек. Ази не терял ни часа, ни минуты, не пренебрегал ни одной мелочью, и строевая подготовка сменялась изучением материальной части, изучение – тревогой, марш заканчивался «боем», "бой" – теорией, теория – политинформацией, а за ней следовало построение, смотр и снова занятия.
Белорусские леса были хорошо знакомы Асланову еще до войны. Тут с бойцами стрелкового взвода, которым тогда командовал, частенько проводил он занятия, да иногда на охоту изредка хаживал. Да и сейчас, едва выдавалась свободная минута, он садился за руль своей машины, усаживал рядом шофера и выезжал в окрестности подышать лесными запахами, полюбоваться зеленеющими полями. Но времени все меньше и меньше было, и теперь он едва урывал минутку, чтобы освежить в памяти академическую премудрость, заглянуть в наставления.
За этим занятием и настиг его телефонный звонок. Ази взял трубку.
– Алло, я слушаю. Добрый вечер. Да, это я, товарищ генерал… Ну, слава богу, пришла, наконец-то, и наша очередь.
Никто не знал, когда начнется наступление, но к переднему краю с вечера до утра шли и шли войска, появлялась техника и исчезала в лесах.
Бригада Ази Асланова стояла в тылах. Чтобы выйти к переднему краю, следовало совершить молниеносный бросок; командиры получили приказ приготовиться к этому броску.
Ждали только сигнала.
Ожидание изматывало. Устав от всех хлопот и от этого ожидания, Гасанзаде, весь день ходивший по ротам, проверяя их готовность, прилег в своей землянке и тотчас уснул.
Но спал он чутко и вскочил, едва его кто-то позвал: "Капитан!", и потянулся за гимнастеркой и сапогами.
У входа стоял подполковник Пронин.
Гасанзаде оделся, обулся, застегнул воротник.
– Я вас слушаю, товарищ подполковник.
– Извини, что разбудил. Я к тебе пришел по делу, которое считаю очень важным.
Гасанзаде протер сонные глаза.
– Садитесь, пожалуйста.
– Ничего, насиделся. Постою. Так вот, капитан, я, должен попросить у тебя прощения.
– Не понял вас, товарищ подполковник. Я или вы должны просить прощения? За что?
– Я. Я должен получить твое прощение. Ты знаешь, что с часу на час мы ждем приказа о выступлении. Может быть, приказ придет через пять минут. Нам укажут пункт и рубеж, с которого мы с ходу уйдем в бой. Ты человек военный, фронтовик не сегодняшний, и прекрасно понимаешь, что каждая операция, каждый бой потребует жертв. Без них редко какой бой обходится. И кто знает, кому что суждено в этом бою. Может случиться так, что меня, либо тебя не будет в живых…
– Напрасно вы об этом. Давайте не будем перед наступлением говорить о смерти.
Пронин сел, положил руку на колено Гасанзаде.
– И вот я хочу, чтобы между нами было сказано все. Хочу вытащить занозу из сердца. И давно намереваюсь это сделать, искал только случая. За этим и пришел. Если сейчас мы не поговорим в открытую, я не смогу уйти в бой со спокойным сердцем. Все эти дни, что бы ни делал, куда бы ни пошел, все об этом думаю, и все время ты мельтешишь перед моими глазами.
– Извините, я все-таки не пойму, о чем вы?
– Сейчас поймешь. Я русский человек, Фируз, а русские не любят лукавить, не боятся сказать правду и признать свои ошибки. Я долго размышлял над тем, что ты сказал мне в тот свой приход… Что скрывать, сначала я многому не поверил, но потом убедился, что ты был искренен, и ты был прав…
– Я думал, что мы к этой теме больше не вернемся…
– К той теме возврата нет! Я о другом. Дослушай до конца. Не исключено, что когда ты узнаешь, о чем речь, не сможешь простить меня.
Снаружи послышались голоса; замолчав, они прислушались. Менялись часовые.
– Это не очень приятно – говорить о своих грехах, Фируз. Но надо. Если я не скажу о той несправедливости, которую допустил по отношению к тебе, я перестану себя уважать…
Видно, Пронин не решался без оговоров, прямо сказать то, что хотел сказать, но эти оговорки встревожили Гасанзаде, и он замолчал, выжидательно глядя на Пронина.
– Ты помнишь, Фируз, когда состоялись первые награждения за Сталинград. Так вот, большинство наградных листов и других документов составил я… Ты тогда ничего не получил. Почему? Да потому что я написал холодную, невыразительную характеристику, а из описания боя, в котором ты отличился, нельзя было понять, что же тобой все-таки сделано? И от награждения воздержались. Асланов очень удивился, хотел было переговорить со штабом, но я переубедил его – будет, мол, еще случай, бой не последний, успеет Гасанзаде отличиться…
Пронин достал папиросу, закурил…
– Вот все, что я хотел тебе сказать. Теперь ты знаешь, как много весит хорошее, теплое слово; и сколько весит холодное… Считай, что я украл у тебя этот орден. Хорошо, что ты жив, заслужил другой. А если бы выбыл из строя?
Гасанзаде молча слушал Пронина.
– Не скажу, – заговорил он, наконец, – что я не был обижен, уязвлен и так далее… Но что жалеть о том, чего не получил? Забудем это. Что было было, и стоит ли к этому возвращаться?
– Не говори так, Фируз. Было, и этого не вычеркнешь. Этого я не смогу, себе простить никогда. И тебе вред причинил, и Ази Ахадовича ввел в заблуждение. Злоупотребил доверием, которое он мне оказывал. И вот сейчас намерен пойти и все ему рассказать.
– Я бы не советовал делать это, товарищ подполковник. Лучше, если генерал вообще не узнает об этой истории.
– Но ведь…
– Это же касается нас двоих. Вы высказали все, я все знаю… Понял, почему так получилось. Претензий не имею. Ну, и все. Если бы от ваших признаний Асланову могла быть какая-то польза, тогда другое дело. А вдруг возникнут осложнения между вами? Зачем они, особенно накануне боя? Главное, вы сами себе сознались, что были неправы.
– Не скажу, не успокоюсь.
– А вы успокойтесь. Генерал вам скажет то же самое, что и я. Лучше дайте вашу руку, и забудем об этой неприятности.
Пронин не сказал больше ни слова. Протянул руку Гасанзаде. Тот крепко пожал ее, по-товарищески. Подполковник надел шапку:
– Ну, спасибо, капитан. Очень сожалею, что не знал тебя ближе, и только сейчас понимаю, что ты за человек.
Глава восьмая
1
В конце июня войска фронта перешли в наступление. 24 июня танковая бригада Асланова вошла в прорыв и, продвигаясь вперед, подавляя огневые точки врага, стала успешно прокладывать дорогу нашей пехоте. Обойдя с тыла и разгромив немецко-фашистские части на станции Толочин, танкисты стремительно ринулись дальше. Той порой наша пехота добивала врага на улицах Толочина. Новый приказ нагнал бригаду во время преследования отступающих немцев: бригада должна встретить вражеские части, отходящие на Борисов, остановить и разгромить их еще до подхода к реке Березине. Цели немцы смогут прорваться и переправиться на ту сторону, хлопот с ними будет немало.
– Не прорвутся, – сказал Асланов.
По данным разведки, отступающая колонна немецкой пехоты имела множество машин, бронетранспортеров, ее «вели» и сопровождали танки. Немцы шли форсированным маршем, торопясь добраться до Борисова. Железная дорога Орша-Минск была разрушена нашей авиацией и партизанами, войска противника отходили по шоссейным дорогам. Отступающим на Борисов благоприятствовало то, что дорога шла лесом, это давало возможность прятаться от налетов авиации, а танки, прикрывавшие отход, могли сдерживать натиск наших войск. Танки Асланова, преследуя немцев, все время натыкались на огонь их танков, а немецкая пехота той порой почти бежала в сторону Березины.
– Григориайтис, не вылезай вперед! – передал комбату Асланов. – Держись на расстоянии, не подставляй себя под снаряды.
– Уйдут, товарищ генерал! – кричал комбат.
– Не уйдут! – успокоил его Асланов. – Ты только из виду их не упускай, бей при удобном случае. Так, хорошо, Гасанзаде, ты меня слышишь? Начинай!
В распоряжении Гасанзаде находились взвод мотоциклистов и артиллерийская батарея. Обойдя противника, батальон неожиданно преградил ему путь спереди; немецкая колонна оказалась захлопнутой на лесной дороге, где танки и бронемашины были лишены возможности маневрировать, и аслановцы принялись громить противника. Танки Григориайтиса и Гасанзаде сдавливали колонну с двух сторон, вели меткий уничтожающий огонь; от убийственного огня артиллерийской батареи вспыхивали машины, солдат, кидавшихся в стороны, настигали пули мотоциклистов и автоматчиков. И все-таки немцы сорганизовались, залегли по обочинам дороги, в кустах по опушке леса и открывали ответный огонь. Вперед поползли «фаустники», а с ними шутки плохи. Бой принял такой ожесточенный характер, что люди потеряли счет времени, оглохли от выстрелов и взрывов, и потери с обеих сторон росли.
Изменение в ход боя мог внести ввод новых сил, а сделать это было невозможно. Нужен рывок батальонов Гасанзаде и Григориайтиса навстречу друг другу.
Но не тут-то было! Передний танк Илюши Тарникова был остановлен огнем немецкого танка, который бил из-за машин. Что было в машинах? Груды снарядных ящиков. Но пустые ящики фашисты никогда не потащили бы с собой в этой суматохе, подумал Тарников. "Ну, сейчас я покажу вам кузькину мать!.." – сказал он про себя и навел орудие на грузовик, стоявший в середине колонны.
От мощного взрыва вздрогнула земля, раскатилось по лесу эхо. Снаряды в ящиках взрывались, один взрыв порождал другой, и было такое чувство, что началось землетрясение.
На месте машин дымились кучи дерева и железа. На ветвях деревьев вдоль дороги повисли куски тлеющей резины, обрывки солдатских мундиров; на одном дереве висела лошадиная нога, и с нее капала кровь…
Тарников, не теряя мгновенья, повел свою машину вперед, стал теснить противника.
Бой продолжался весь день, и не стих даже в сумерках, хотя наступающая темнота затрудняла боевые действия. Тем не менее танк Колесниковых «Волжанин» двумя снарядами поджег немецкий бронетранспортер, потом, заметив скопление вражеских автоматчиков, танкисты рассеяли их пулеметным огнем, но при этом проглядели вражеское орудие; первым же выстрелом сорвало гусеницу…
– Полад, видишь? – спросил Терентий. – Вон они, перебегают от дерева к дереву, к нам. подбираются.
– Вижу, – Полад взял немцев на прицел.
– Что делать? – спросил Терентий. – На полдороге остановили… Придется вылезать…
Полад разметал немецкую пехоту. Уцелевшие убегали в глубь леса.
– Ребята, смотрите вперед, да и по сторонам оглядывайтесь. А то они спереди нам голову задурят, а навалятся с боков.
– Колесников, что у тебя, почему стоишь? – раздалось в шлемофоне Аркадия.
– Правую гусеницу сорвало, товарищ капитан.
– Ждите. Я вас прикрою и пошлю ремонтников.
"Волжанин" остался в лесу. Звуки стрельбы постепенно стихали.
– Если ремонтники вот-вот подъедут, все равно ничего не сделают, темнота, хоть глаза выколи, – сказал Аркадий. – Давай, ребята, осторожно вылезайте.
Вылезли. Огляделись. Прислушались.
Вокруг было тихо. Даже трудно поверить, что тут только что шел бой.
– Сколько придется ждать? – спросил Полад. Ему не терпелось идти вперед; тоскливое чувство отставшего от общей массы людей охватило парня.
– Кто знает, когда до нас дойдет очередь? Если мы одни подбиты, ребята скоро подъедут, а если не одни, придется ждать. У них работы всегда довольно. – Аркадий обошел вокруг машины. Гусеница была перебита в двух местах. – Будь она проклята, придется менять полностью.
Геннадий обнял Полада.
– Ты это наблюдаешь впервые, а мы привыкли. Подбитый танк – явление обычное.
Проходя мимо них, Аркадий шутливо надвинул шлем на глаза Поладу.
– Не хмурься. Починимся, и своих догоним.
Но Поладу казалось, что, отстав от роты, они не скоро ее догонят. Когда еще новую гусеницу натянут! Тут и бригаду потеряешь. Что сделают с оставшимися? Включат в какую-нибудь следом идущую часть – и все, не видать ни Асланова, ни Пронина, ни Мустафы, ни друзей из Ленкорани.
"Волжанина" подбивали не первый раз, и были повреждения посерьезнее, чем обрыв гусеницы. Иногда казалось: придется расстаться с танком. Аркадий тревожился, пока ремонтная бригада не выносила своего заключения: как и что ремонтировать. Самое страшное, если скажут, что отремонтировать нельзя тогда пиши пропало. Но всякий раз говорили, что отремонтировать можно, и весь экипаж кидался помогать ремонтникам. Так что в конце концов Аркадий Колесников уверовал в бессмертие своей машины, никогда не высказывал братьям беспокойства по поводу ее судьбы, чтобы их не расстраивать, напротив, если даже братья безнадежно качали головами, глядя на поврежденную машину, Аркадий говорил: "Не торопитесь с выводами, «Волжанин» возьмет еще немало вершин, перевалит через холмы и овраги, переплывет не одну реку, и в конце концов доставит нас прямехонько в самый Берлин! Танк, купленный на деньги Пелагеи Кондратьевны, не так-то легко превратить в груду металлолома!".
– Не прорвутся, – сказал Асланов.
По данным разведки, отступающая колонна немецкой пехоты имела множество машин, бронетранспортеров, ее «вели» и сопровождали танки. Немцы шли форсированным маршем, торопясь добраться до Борисова. Железная дорога Орша-Минск была разрушена нашей авиацией и партизанами, войска противника отходили по шоссейным дорогам. Отступающим на Борисов благоприятствовало то, что дорога шла лесом, это давало возможность прятаться от налетов авиации, а танки, прикрывавшие отход, могли сдерживать натиск наших войск. Танки Асланова, преследуя немцев, все время натыкались на огонь их танков, а немецкая пехота той порой почти бежала в сторону Березины.
– Григориайтис, не вылезай вперед! – передал комбату Асланов. – Держись на расстоянии, не подставляй себя под снаряды.
– Уйдут, товарищ генерал! – кричал комбат.
– Не уйдут! – успокоил его Асланов. – Ты только из виду их не упускай, бей при удобном случае. Так, хорошо, Гасанзаде, ты меня слышишь? Начинай!
В распоряжении Гасанзаде находились взвод мотоциклистов и артиллерийская батарея. Обойдя противника, батальон неожиданно преградил ему путь спереди; немецкая колонна оказалась захлопнутой на лесной дороге, где танки и бронемашины были лишены возможности маневрировать, и аслановцы принялись громить противника. Танки Григориайтиса и Гасанзаде сдавливали колонну с двух сторон, вели меткий уничтожающий огонь; от убийственного огня артиллерийской батареи вспыхивали машины, солдат, кидавшихся в стороны, настигали пули мотоциклистов и автоматчиков. И все-таки немцы сорганизовались, залегли по обочинам дороги, в кустах по опушке леса и открывали ответный огонь. Вперед поползли «фаустники», а с ними шутки плохи. Бой принял такой ожесточенный характер, что люди потеряли счет времени, оглохли от выстрелов и взрывов, и потери с обеих сторон росли.
Изменение в ход боя мог внести ввод новых сил, а сделать это было невозможно. Нужен рывок батальонов Гасанзаде и Григориайтиса навстречу друг другу.
Но не тут-то было! Передний танк Илюши Тарникова был остановлен огнем немецкого танка, который бил из-за машин. Что было в машинах? Груды снарядных ящиков. Но пустые ящики фашисты никогда не потащили бы с собой в этой суматохе, подумал Тарников. "Ну, сейчас я покажу вам кузькину мать!.." – сказал он про себя и навел орудие на грузовик, стоявший в середине колонны.
От мощного взрыва вздрогнула земля, раскатилось по лесу эхо. Снаряды в ящиках взрывались, один взрыв порождал другой, и было такое чувство, что началось землетрясение.
На месте машин дымились кучи дерева и железа. На ветвях деревьев вдоль дороги повисли куски тлеющей резины, обрывки солдатских мундиров; на одном дереве висела лошадиная нога, и с нее капала кровь…
Тарников, не теряя мгновенья, повел свою машину вперед, стал теснить противника.
Бой продолжался весь день, и не стих даже в сумерках, хотя наступающая темнота затрудняла боевые действия. Тем не менее танк Колесниковых «Волжанин» двумя снарядами поджег немецкий бронетранспортер, потом, заметив скопление вражеских автоматчиков, танкисты рассеяли их пулеметным огнем, но при этом проглядели вражеское орудие; первым же выстрелом сорвало гусеницу…
– Полад, видишь? – спросил Терентий. – Вон они, перебегают от дерева к дереву, к нам. подбираются.
– Вижу, – Полад взял немцев на прицел.
– Что делать? – спросил Терентий. – На полдороге остановили… Придется вылезать…
Полад разметал немецкую пехоту. Уцелевшие убегали в глубь леса.
– Ребята, смотрите вперед, да и по сторонам оглядывайтесь. А то они спереди нам голову задурят, а навалятся с боков.
– Колесников, что у тебя, почему стоишь? – раздалось в шлемофоне Аркадия.
– Правую гусеницу сорвало, товарищ капитан.
– Ждите. Я вас прикрою и пошлю ремонтников.
"Волжанин" остался в лесу. Звуки стрельбы постепенно стихали.
– Если ремонтники вот-вот подъедут, все равно ничего не сделают, темнота, хоть глаза выколи, – сказал Аркадий. – Давай, ребята, осторожно вылезайте.
Вылезли. Огляделись. Прислушались.
Вокруг было тихо. Даже трудно поверить, что тут только что шел бой.
– Сколько придется ждать? – спросил Полад. Ему не терпелось идти вперед; тоскливое чувство отставшего от общей массы людей охватило парня.
– Кто знает, когда до нас дойдет очередь? Если мы одни подбиты, ребята скоро подъедут, а если не одни, придется ждать. У них работы всегда довольно. – Аркадий обошел вокруг машины. Гусеница была перебита в двух местах. – Будь она проклята, придется менять полностью.
Геннадий обнял Полада.
– Ты это наблюдаешь впервые, а мы привыкли. Подбитый танк – явление обычное.
Проходя мимо них, Аркадий шутливо надвинул шлем на глаза Поладу.
– Не хмурься. Починимся, и своих догоним.
Но Поладу казалось, что, отстав от роты, они не скоро ее догонят. Когда еще новую гусеницу натянут! Тут и бригаду потеряешь. Что сделают с оставшимися? Включат в какую-нибудь следом идущую часть – и все, не видать ни Асланова, ни Пронина, ни Мустафы, ни друзей из Ленкорани.
"Волжанина" подбивали не первый раз, и были повреждения посерьезнее, чем обрыв гусеницы. Иногда казалось: придется расстаться с танком. Аркадий тревожился, пока ремонтная бригада не выносила своего заключения: как и что ремонтировать. Самое страшное, если скажут, что отремонтировать нельзя тогда пиши пропало. Но всякий раз говорили, что отремонтировать можно, и весь экипаж кидался помогать ремонтникам. Так что в конце концов Аркадий Колесников уверовал в бессмертие своей машины, никогда не высказывал братьям беспокойства по поводу ее судьбы, чтобы их не расстраивать, напротив, если даже братья безнадежно качали головами, глядя на поврежденную машину, Аркадий говорил: "Не торопитесь с выводами, «Волжанин» возьмет еще немало вершин, перевалит через холмы и овраги, переплывет не одну реку, и в конце концов доставит нас прямехонько в самый Берлин! Танк, купленный на деньги Пелагеи Кондратьевны, не так-то легко превратить в груду металлолома!".