Абрамов Сергей Александрович. ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города

   — Кто спросил? О каком самолете? — Ильин уже играл в несознанку, лепил горбатого с явными профессионалами, так что ж ему игру зря ломать…
   Ах, как плавно летела машина — ну чистый самолет!
   — Майн фюрер, не надо вешать мне лапшу на уши, — эдак приблатненно, эдак по-тинейджерски, хотя и чарующим голосом, сказала Мальвина. — Мы же все знаем, а спрашиваем лишь для того, чтоб вы могли облегчить душу покаянием.
   — Во завернула! — изумился Ангел. — Это значит надо покаяться, раз ты в озеро гробанулся… Ну покайся, покайся…
   Ильин заметил: впереди, на переднем сиденье, рядом с шофером возвышался башенного вида мужик, сильно смахивающий на Шварценеггера из ревподполья. Но это уж совсем было бы странно! Как говорила покойная бабушка Ильина, «не одна рыжая кобыла на свете». Шварценеггер — в подполье, а в «мерседесине» — телохранитель Мальвины, бодигард, лейб-вахтер, не исключено — агент гебе. Не все же ей с бабами-то ходить, хоть они у нее и накачанные… Бодигард даже головы ни разу не повернул, как сидел истуканом, так и сидел. А шофер, напротив, все норовил на Ильина в зеркальце заднего вида глянуть, Ильин то и дело ловил его любопытствующий взгляд — когда пролетающие мимо фонари отражались в том зеркальце. Не знал его Ильин раньше, не видел никогда.
   И куда это они его везли? Куда это мчалась одинаково надежнейшая во всех подпространствах автомашина?
   — Куда это мы едем? — спросил Ангел.
   Боковые стекла машины были затемнены, Ильин, как ни старался, не мог разглядеть уличных примет. А в ветровое стекло ни черта видно не было: трасса и трасса.
   — Куда-то за город, — предположил Ильин.
   — Не на расстрел ли? — предположил Ангел.
   — Типун тебе в рот, — сказал Ильин.
   — Ты становишься однообразным и примитивным, — осудил Ангел. — И к тому же у меня нет рта… А ты кайся, фюрер кайся, а то Мальвина заждалась.
   — Каяться мне не в чем, — сказал Ильин Ангелу и Мальвине одновременно. — Да и не в церкви. А вот коли вы все сами знаете, так, может, поделитесь всеведением, а?
   — Хорошо, — неожиданно согласилась Мальвина. — Слушайте… Мы знаем, что вы…
   И тут внезапно прорезался башенный лейб-вахтер.
   — Стоп! — рыкнул он, не оборачиваясь. — Не время и не место.
   И Мальвина заткнулась.
   И только шофер хихикнул гадко и подмигнул Ильину в зеркальце. Фонари мелькали с бешеной частотой, «мерседесина» явно превышала дозволенную в черте города скорость восемьдесят кэмэ в час. Да и трассовую тоже превышала, поскольку под Москвой, знал Ильин, дозволялось развивать не более ста десяти.
   — Ты прав, мы за городом, — согласился Ангел. Ильин не стал отвечать, поскольку сам о том догадался. Ехали оставшийся путь — молчали, как в гробу. Даже Ангел притих. Лишь все чаще били в глаза фары встречных машин, из чего Ильин сделал несложный вывод о том, что они приближаются к какому-то населенному пункту. Времени прошло, он отметил, не более получаса. Он в Этой жизни легко определял время, как будто после аварии и амнезии к нему в башку кто-то встроил электронные часы. Полчаса от Сокольников за город — это куда они могли доехать? До какого такого пункта? Скорость была явно под двести, город проскочили быстро: вечер, холодно, движение негустое… Какое шоссе?.. Не Ярославское, нет, там до Сергеева Посада никаких больших наспунктов нет, а за полчаса до Посада — вряд ли… На Дмитров, там, кажется, гебешная школа есть, если молва не врет?.. Или это петербургский тракт?..
   А машина вдруг свернула с трассы на совсем почти темную дорогу, шофер сбросил скорость, поехал медленно и минуты через две остановился у глухих ворот. Посигналил коротко. Створки ворот поползли в разные стороны, из темноты шагнул полицейский с автоматом на груди, посветил фонариком на передний номер машины. Отдал честь и отступил. Шофер газанул, под колесами захрустел гравий, из темноты выплыли стена и подъезд с бетонным козырьком.
   — Приехали, — нарушила Мальвина обет молчания. — Выходим, майн фюрер, конечная станция. Буквально.
   Пока все прытко вылезали из «мерседесины», ноги разминали, спины распрямляли, ноздри просвистывали, костями похрустывали. Ангел злобно комментировал Мальвинино «буквально»:
   — Приехали с орехами. Станция «Пытошная», переход на станцию «Дыба-раздельная». Осторожно, двери открываются и закрываются навсегда… Слышь, Ильин, я не хочу навсегда. Чего скажешь, если я тебя сейчас покину?
   — Покинь, — кротко отвечал Ильин. — Только что ты без меня делать станешь? Ты — это я. И наоборот.
   — Наоборот — вряд ли, — веско сказал Ангел. — Я — Ангел, существо возвышенное, а ты — дурак убогий.
   А между тем все минус шофер, который остался с любимым авто, вошли в подъезд. Оный быстро был открыт Лейбвахтером Бодигардовичем Телохранителевым с помощью специальной кодовой пластины, похожей на кредитную карту «Америкен экспресс». Л.Б.Т. сунул «Экспресс» в электронную щель, и дверь, мягко щелкнув, поехала в сторону, как давеча — ворота. В фойе имела место стойка, как в баре, за коей сидел другой Л.Б.Т. и смотрел в телевизор процесс вхождения гостей в здание. Ильин в телевизоре выглядел по-домашнему знакомо и оттого приятно, будто покойный артист Щукин в дилогии о Лукиче.
   — Кого это вы привели? — удивился Л.Б.Т.-бис, не отрывая взгляда от телевизора. — Никак артиста поймали?
   — Его, — хохотнул Л.Б.Т.-премьер, проходя мимо стойки и швыряя на ее полированную поверхность металлический руль с профилем первого президента.
   — Одно пиво, битте…
   И Л.Б.Т.-бис мгновенно и ловко поймал рупь в подставленную ладонь, куснул его, спрятал в карман форменной рубахи и тут же выставил на стойку запотевший флакон «Карлсберга».
   Л.Б.Т.-премьер столь же ловко схватил флакон и на ходу присосался к нему, вкусно булькая.
   — Прекратите цирк, — сердито сказала Мальвина. — Нас, вероятно, ждут?
   — Так точно-с, — вскочил Л.Б.Т.-бис, вытягиваясь по команде «смирно», из чего Ильин сделал вывод, что Мальвина здесь — тот еще фрукт. — Все собрались в «голубом» зале, ждут-с…
   — Чего ты идешь, как кот на кастрацию? — возмутился Ангел. — Взбунтуйся.
   Ильин пошарил в кармане и тоже выбросил на стойку металлический рупь, но — с профилем поэта Гейне.
   — И мне пива, — заявил он. — Я пить хочу, и меня, — подчеркнул: — меня! — никто в вашем клоповнике не ждет. И вообще, я устал.
   Тут сразу случилась немая сцена из «Ревизора», тут сразу все застыли и уставились на бунтаря, а Л.Б.Т.-бис, ошалев от такой наглости, достал из-под стойки очередной «Карлсберг». Хотя и не отдал Ильину.
   И в сей момент раздался знакомый Ильину голос:
   — Василий, будьте любезны, дайте товарищу пива. Он пить хочет.
   Догадались, кто это был, любезные читатели?..
   Кто догадался — молодец! Конечно же, известный нам всем гебист Олег Николаевич, оставленный Ильиным в разрушенном ресторане «Максим», что на Тверской у площади Скобелева.
   И Л.Б.Т.-бис по имени Василий зачарованно протянул Ильину бутылку датского пива.
   Немая сцена подошла к концу. Все ожили, задвигались, потянулись к Олегу Николаевичу, большому начальнику, который стоял в дверях некоего помещения, а за дверями просматривалось что-то голубое-голубое. Не исключено, помянутый выше зал.
   А Ильин к гебисту не пошел. Ильин взял пиво и, подпрыгнув, сел на стойку, болтая ногами и попивая ледяной напиток прямо из горла. Как у себя в полуподвале.
   — Не расслабляйся, — на всякий случай предупредил Ангел. — Ты что-нибудь понимаешь?
   — Я давно перестал что-нибудь понимать. Я не понимаю, что от меня все хотят. Я не понимаю, почему они со мной носятся весь день. Я не понимаю, зачем эта Мата Хари меня гримировала. Я ничего не понимаю, Ангел. И знаешь, что самое смешное?.. Я и не желаю ничего понимать. Я действительно устал.
   — Проголодался, что ли? — посочувствовал Ангел.
   — Да не в том дело! Хотя проголодался… Я устал от идиотизма. Заметь: все, что происходит со мной с самого утра, нелогично. А ты можешь упрекнуть гебе в отсутствии логики?
   — Какое гебе?
   — Да любое! То, что было до войны. То, которое при Бровастом сражалось с дисами. То, которое пасет меня в Этой жизни. Гебе есть гебе. Контора! Солидняк. А эти — клоуны, маски, комедия дель арте. И согласись, Ангелуша, она началась не в «Лорелее», нет. Она началась в миг, когда сумасшедшая «мерседесина» хотела меня сбить на Большом Каменном мосту. Это был пролог. Интерлюдия. Раус. А потом случился первый акт: котельная, психушка, взрыв в «Максиме». А потом — второй: гонка на «фольксе», буффонадные коммуняки с Пресни… И третий: «Лорелея», гримерная, Карнавал… И что проходит красной нитью через весь фарс, а, кореш?
   — То, что тебе никак пожрать не удается.
   — Нет, Ангел, ты не Константин Сергеевич. И даже не мой двойной знакомец Табаков… Красная нить — тайна, которую знают все, но делают вид, что безумно хотят узнать ее у меня.
   — Ты считаешь?.. — Он не договорил.
   Да и зачем: то, чего Ангел недоговаривал, Ильин и без подсказки знал.
   — Считаю. Тайна эта никому на фиг не нужна.
   — А ты нужен?..
   — В том-то и вопрос, Ангел, в том-то и суть, хранитель.
   — Значит, впереди нас ждет эпилог, так?
   — Похоже на то.
   — Тогда не стоит сидеть бревно бревном. Допивай пиво и рули к финалу. Как думаешь: он счастливым будет?
   — Счастливых финалов гебе не признает. Это исторический факт или, если хочешь, примета жанра.
   — Комедии дель арте?
   — А что есть жизнь, если не комедия дель арте?
   — Ты высокопарен, как жираф. — Ангел весьма чувствителен был к фальши, терпеть ее не мог, понижал все взвивания и парения склонного к высокому штилю Ильина. Так ведь понятно: бывший летчик, высотник, заоблачник. Родня ангелам. — Жизнь есть жизнь, Ильин, и ничего больше. Прекрати выпендриваться и иди в зал. Чем скорее начнем, тем скорее кончим.
   Он был прав, как всегда. Ильин допил пиво, поставил бутылку на стойку, спрыгнул и пошел к дверям, за которыми скрылись и Мальвина, и Л.Б.Т.-премьер, лишь Олег Николаевич терпеливо ждал дорогого гостя. Он подхватил Ильина под локоток и ввел его в «голубой» зал, который оказался и впрямь голубым: стены его затянуты были небесного колера шелком, с потолка приглушенно светили люстры с голубыми плафонами. В зале классической буквой «Т» стоял стол (или два стола?), за ножкой буквы сидели неясные в голубой полутьме персонажи, а Олег Николаевич повел Ильина к перекладинке, к президиуму, где и подвинул ему кресло, обитое голубым шелком. Или штофом. Ильин плохо разбирался в мануфактуре.
   Ильин сел, и Олег Николаевич сел рядом, в соседнее кресло.
   — Вот тебе и на! — ошалело сказал Ангел.
   Было от чего ошалеть.
   Ильин смотрел на сидящих в зале и чувствовал, как сердце его быстро превращалось в тугой и тяжелый шар, стремительно падало вниз, так уже бывало, и смертельно хотелось пить, несмотря на только что выхлестанную бутылку ледяного «Карлсберга». Больно было Ильину. Больно и тошно. Потому что он знал всех, кто сидел за ножкой буквы «Т». Районный гебист, знакомый хороший мужичок, к которому Ильин ходил отмечаться. Мальвинка, чьи волосы очень гармонировали со стенами и креслами в зале. Лейбвахтер Бодигардович Башенный, надежный Телохранителев, сильный человек. Революционер по кличке Борода — в том же черном свитере а-ля артист Боярский, в Этой жизни неведомый. Милейший владелец книжной лавки на Кузнецком мосту, частый собеседник Ильина герр Лифлянд — и сейчас с каким-то раритетом, с какой-то древней инкунабулой. И владелец дома, в котором Ильин обитал, сынок коммунистического партайгеноссе, любезный капиталист, не велевший повышать жильцу квартплату. И его домоправитель тоже рядышком сидел с видом потревоженной невинности.
   А у самой перекладинки буквы «Т», глаза в глаза с Ильиным, — Тит. Хотя и не в глаза Ильину смотрел, корефан закадычный, спаситель, кормилец-поилец, единственный в этой жизни близкий Ильину человек, а в стол смотрел, в полированную ясеневую поверхность, в коей отражались люстры, стены, головы, руки.
   Автор чуть было не написал: и мысли. Но это было бы враньем: никакие мысли нигде не отражались.
   — Вот тебе и на! — совсем растерянно повторил Ангел.

Действие

   — Тит, — растерянно спросил Ильин, — ты-то что здесь делаешь, Тит?
   Тит поднял голову, глянул на Ильина. И не то чтобы какое-то сожаление было в глазах лучшего кореша, не то чтобы раскаяние — мол, случайно забежал, Ванюша, мол, унитаз в ентой конторе насквозь прохудился, мол, не тушуйся, все тип-топ, я с тобой, — нет, в глазах лучшего кореша читалась тусклая злость. Словно не пили они вместе тыщу лет, не выпили на двоих, как минимум, железнодорожный состав с пивом, не гуляли вместе. Словно не Тит и не Титова сестра выходили Ильина, вылечили, откормили. Словно не Тит пристроил его и в котельную, и в полуподвал, словно не Тит пас друга, аки агнца заблудшего и слабого. Нет, повторим, не Тит-корефан-собутыльник — собабник-сочтототамеще сидел напротив и глядел в глаза Ильину, а другой вовсе Тит — чужой человек.
   И ведь все без слов стало ясно, а Ильин, зануда, зачем-то повторил свой вопрос:
   — Тит, корешок, что ты здесь делаешь?
   И на сей раз Тит ответил.
   — А ты что? — вопросом на вопрос, да еще с той злостью, которая стыла в нем, а вот и дали ей вырваться на волю. — Я-то хоть живу здесь, всю жизнь живу. А ты как взялся ниоткуда, так и живешь никак. И ведь исчезнешь тоже в никуда, ведь так, ведь верно?
   — Куда исчезну? Зачем?
   — Да откуда мне знать!.. Кто ты, парень, кто на самом деле?
   — Не все ли равно, Тит? Я есть я. Сегодняшний. Ванька Ильин, тебе лучше всех известный. Кому какая разница, кем я был до того, как ты меня из говна вытащил?
   — Врешь ты все, Ванька Ильин, есть разница. И что самое вонючее — ты эту разницу знаешь. А мне, корефану, ни полсловечка, гад. Нацепил маску и рад. Греет она тебя, что ли?
   — Никакой маски я не цеплял.
   — Не цеплял? А ты на себя в зеркало погляди?
   — Кончай базар, — властно вмешался Ангел. — Ты что, не видишь, что ли? Это ж не Тит. Или раньше не Тит был… Короче, не твой это Тит, и нечего с ним пустые ля-ля разводить.
   — Как нечего? Как нечего? — всполошился Ильин. Горько ему было. Больно. Противно. — За что он меня ненавидит, за что, скажи, Ангел?
   — А с чего ты взял, что он тебя ненавидит? Он, брат Ильин, себя ненавидит. Или, точнее, тебя в себе. Ты — его совесть, брат Ильин, которая исключительно нездорова и жмет его, давит, топчет. Плохо ему. Хуже, чем тебе. Помнишь песенку: «Плохо спится стукачам по ночам…»?
   — Сложно это все для нас, убогих, — поприбеднялся Ильин. — «Он во мне», «Я в нем»… А попроще никак?
   — А попроще — это твой дружбан Олег Николаевич. У него не совесть. У него — долг… Так что не тяни на Тита, а пожалей его. Он тебя всерьез жалел, отплати ему малостью. И заткнись на всякий пожарный…
   Прав был Ангел. Стоило помолчать. И Ильин, как и велели, заткнулся.
   Зато Олег Николаевич речь повел:
   — Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все собрались в этом отдаленном от центров мировой культуры месте не случайно, отнюдь, отнюдь. Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все в той или иной степени причастны к вашей судьбе и нам всем небезразлично, как она завершится…
   Тут Ангел опять влез:
   — Атас, Ильин, судьба завершается! Никак расстреливать собрались?..
   Но Ильин на Ангеловы инсинуации не реагировал, Ильин ждал продолжения речи Олега Николаевича, смутно все же надеясь, что она, речь то есть, выведет его, Ильина, к до сих пор темной сути происходящего. Сориентирует во времени и пространстве.
   — Вот вы видите перед собой до боли знакомых людей, — разливался Олег Николаевич. — Со всеми из них вы делились мыслями и чаяниями, а кое с кем и трапезой. Все вам симпатичны, смею полагать, всем вы симпатичны. Естественно, у вас возникает вопрос: неужто все эти симпатичные люди стучали на вас в наше ведомство или, что еще ужаснее, были оным приставлены к вам? Возникает или не возникает?
   — Скажи, что возникает, — посоветовал Ангел.
   — Не возникает, — не послушался Ангела Ильин. И объяснил: — Чего ему возникать зря? И так все голому ежу понятно…
   — А вот и нет! — не согласился Олег Николаевич. — Ничего вам не понятно, вы страшно ошибаетесь. Эти достопочтенные люди — не вульгарные стукачи и уж тем более не сотрудники гебе. Эдак вы всю Расею в гебе запишете, а напрасно. Это при Сталине было — страна для гебе, а в нормальных державах наоборот — гебе для страны. Служба. Другой вопрос — ее цена, но это совсем другой вопрос, не станем отвлекаться… Не-ет, драгоценный Иван Петрович, все здесь присутствующие и вправду искренне симпатизировали вам, искренне общались с вами, а то что мы иной раз задавали им пару-другую вопросов — сами, заметьте, задавали! — так при чем здесь они? И вам мы вопросы задавали, и вы нам исправно отвечали. Честному человеку скрывать нечего. Аксиома…
   Повторил Ангелово словцо, как подслушал.
   — Выходит, я честный? — зацепился Ильин.
   — Конечно, — ни секунды не промедлил Олег Николаевич.
   — А какого ж черта вы меня весь день донимаете неведомым мне самолетом? Какого черта пасете меня, сводите с идиотами разных мастей, вон с этими, например… — ткнул пальцем в Бороду. — Какого черта маску мне слепили дурацкую?..
   Ильин не играл, как не раз бывало, Ильин всерьез был обозлен, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы все происходящее оказалось мнимой реальностью — мнимой реальностью в мнимой реальности! — каковой он иной раз числил нынешнюю жизнь. Иной раз, иной раз… Иной раз ему казалось, что он, истыканный иголками из-под капельниц, обмотанный проводами и с пластиковыми трубками в носу, лежит где-нибудь в Бурденко, в военном госпитале на Яузе, лежит и бредит. Складно в общем-то бредит, реально. После аварии, которая бесспорно имела и в прошлой реальности — в реальной, пардон за тавтологию! — свое паскудное место. И если она, нынешняя, набреженная (или набренденная?..) реальность была все-таки зримо реальной (опять пардон…), то сегодняшняя — с гебешной дьяволиадой — мало напоминала жизнь. Скорее, дурной театр.
   — Давай-давай, — поддержал его Ангел, — наступай, дави их, гадов, великим и могучим. Реальность в реальности реальностью погоняет. Ну как же складно! Не зря, выходит, нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца… не скажу чего.
   Олег Николаевич слушал Ильина внимательно, сочувственно покачивая головой в такт наиболее эмоциональным всплескам, и все слушали внимательно, даже Тит, который вообще-то никогда ранее Ильина не слушал, перебивал и встревал, а тут молчал, как в танке. А когда дослушали, Олег Николаевич сказал:
   — Ну вы же сами напросились, любезный, никто вас не заставлял. Посудите. Из «Максима» вы сбежали, не захотев подождать конца заварушки, которую устроили коллеги из дружественной службы, нашему ведомству неподотчетной. Не стану ее называть, чужие секреты не выдаю, — тут Олег Николаевич сделал ручкой комплимент в сторону бородатого марксиста-ленинца, оказавшегося коллегой из другого ведомства. Военная контрразведка, что ли?.. Коллега чего-то буркнул в ответ, но невнятно — Ильин не понял. — Зачем они ее устроили? Ответ банален: все хотят пальму первенства, а она растет одиноко и гордо, ее на всех не хватает… Но вы и от них ушли, как Колобок. И что любопытно, Иван Петрович, вы сами — подчеркиваю: сами! — порулили прямо в «Лорелею», где вас опять ждали. Уже наши люди, но люди особые. Здесь игра, здесь — Карнавал, девочки дурачатся, им скучно. Они вас и загримировали как сумели, а как они сумели — извольте любоваться… — И снежная Мальвина улыбнулась Ильину краешком губ, будто начальник отпустил ее девочкам суперкомплимент, а она его оценила. А может, и отпустил, Ильин не ведал, что у них в конторе за комплимент проходит. — Но всякому карнавалу приходит финита. Она пришла. Час потехи, растянувшийся на весь день, сменился наконец временем дела, хотя я старался привнести дело в наши с вами скромные отношения с первых минут знакомства, не так ли? Но вы не захотели. И вот — итог: вы среди нас. Перейдем к делу…
   — Щас про самолет начнет, — предсказал Ангел. И ошибся.
   — Думаете, Нас интересует самолет, который вы здесь поминали? Ни в коем случае! Подумаешь, чудо! Обыкновенный аппарат тяжелее воздуха, кабэ товарища Микояна, известная модель. Не идет ни в какое сравнение с «Фантомом» или «Миражом». Но он связан с вами, это очевидно. Да мы и подозревали нечто подобное сразу, как вас нашли неподалеку от Черного озера. Ну летчик же, все прибамбасы при вас имелись, хотя и сильно подгоревшие… Все было ясно как день: вы из ЮАР. Разведывательный полет? Мы не исключали такой возможности, хотя было удивительно, почему вас не засекли наши радары на всем пути от границы. Это, это нам хотелось знать, но вы молчали, ничего не помнили, и, представьте, доктора подтверждали амнезию. Оставалось ждать, когда вы что-нибудь вспомните или… — он помолчал, выдерживая паузу или просто передохнуть вздумал, — …или это была не авария, а намеренное уничтожение самолета, а вы шли на глубокое внедрение — пусть даже через амнезию. Ее можно вызвать искусственно, психиатры подтверждают и дают методику. Опять ожидание: когда вы начнете проявляться…
   — А я не начал, — усмехнулся Ильин, восхищаясь прихотливостью фантазии гебиста. Шпион он, выходит, Ильин. Штирлиц…
   — Совершенно справедливо, — подхватил Олег Николаевич. — Времени пролетело — уйма, а вы ни гугу. Нас это просто-таки умиляло, а вот и друг ваш и коллега иной раз докладывал, что никакой вы не шпион, а просто потерявшийся в чужом мире человек, глубоко, кстати, несчастный. Ну, и не очень здоровый, конечно, такие аварии никому здоровья не прибавляют…
   — Будто знает, сучара, — заметил Ангел. — Будто сам сто раз с самолетом в болото бухался…
   — Да фиг с ним, — отмахнулся Ильин. — К чему он ведет, вот вопрос. Ведь ведет к чему-то…
   — А тут как раз наши специалисты подняли со дна озера вашу машинку, вернее, то, что от нее осталось. Определили модель и попробовали разобраться: почему это радары молчали.
   — Разобрались? — спросил Ильин.
   Заметим: своими проходными вопросиками-репличками он вроде бы не отрицал версию о гробанувшемся пилоте Ильине, залетевшем в Россию из далекой ЮАР или с ее тайной базы поближе. Где базы? Ну, в Ливии, например. Опасно не отрицать? Он так не считал. Если уж и пришла пора опасности, то она пришла — и точка. Они у него не искали подтверждения своим предположениям, они эти предположения за истину держали. А значит, соглашайся не соглашайся — конец один. Какой только?
   — Конечно, разобрались, — сказал Олег Николаевич. — Очень полезная штучка — этот ваш самолетик, батенька. Ну, о-очень полезная даже для нашей развитой промышленности. У вас там в ЮАР неплохие спецы выросли. Но интересно, на что рассчитывали ваши хозяева, когда планировали аварию? На то, что он сгорит дочиста? Не рассчитали — не сгорел. Не скрою от вас, химикам из «Фарбен индустри» хватило остатков. Секрет антирадарного покрытия в наших руках, — в его голосе звучала законная гордость химиками из «Фарбен индустри».
   — Что он имеет в виду? — всерьез изумился Ильин. У него прямо уши вяли от всего услышанного. — Какое, к черту, покрытие? Ты что-нибудь понимаешь?
   — Может, было какое, а ты не знал? — осторожно предположил Ангел. — Может, пилотам всего знать не положено?
   — Какое там не положено! Не было никакого покрытия. Рядовой серийный «МИГ», рядовой вылет, проверка как раз серийности. Не было на самолете ничего нового… Ты что, не знаешь, что ли, как готовят борт, если на нем хоть болт паршивый несерийный? Да пол-аэродрома спецов набегает! Да пилота тыщу раз наставляют, как на эту гайку дышать! А тут покрытие… Мне бы первым делом пришлось над радарами фугачить, а не в белый свет без адреса…
   — Ну не знаю, не знаю, — сказал Ангел. — Мне ваши летучие игры — мрак, меня с тобой, напомню, не было.
   — Откуда покрытие? Что за чертовщина? — Если до сих пор дьяволиада Ильина раздражала, но не удивляла особенно, то теперь он ощущал себя на грани умопомешательства. Или эти долбодуи врут ему про покрытие?..
   — Все может быть, — философски заметил Ангел. — Так ты ж о нем думал, вспомни. И что ты знаешь про ту дыру, сквозь которую проскочил в Этот мир? Если тебя, хомо сапиенса, она ввергла в беспросветную амнезию, то почему бы ей так же мало-мало не изменить ряд физикохимических свойств предмета неодушевленного, то бишь аэроплана? Как-нибудь перестроить кристаллическую решетку — или чего там есть? — и получить абсолютно новые качества… Эти химики только покрытие изучали на предмет антирадарности, а если они за остальное возьмутся?
   — За что остальное? — тупо спросил Ильин.
   — За все остальное. За все, что осталось. За пропеллер, например.
   — Там турбины, — еще тупее поправил Ильин.
   — Значит, за турбины, — терпеливо согласился Ангел. — Вдруг в тех турбинах процесс фугования и спихуальности идет втрое быстрее? Ты знаешь? Нет, ты не знаешь. Дыра в пространстве-времени, брат Ильин, умеет столько гитик, что всей вашей земной науке не снилось. Вали все на дыру, не сомневайся.
   Но валить не пришлось. Олегу Николаевичу Ильин-собеседник не требовался. Олег Николаевич ходко гнал свой монолог, а статисты за столом лишь подчеркивали своим молчанием первостепенность фигуры из гебе. Маяковский, разговор с товарищем Лениным, каковым на данный момент являлся Ильин. В стихах классика, помнится, Лукич на фотке тоже слова не молвил.