Адамов Аркадий Григорьевич. На свободное место

   — Ага… — рассеянно отвечает Славка.
   — Чего от него надо?
   — Чума велел. Всех продает.
   — Кого же он продал?
   — Чума знает.
   — Понятно. Он, значит, и тут решил чужими руками все сделать. Как в Москве. Там он на убийство Леху толкал.
   — А что Леха, лопух?
   — А ты что, лучше Лехи? Что у тебя лично к Хромому есть?
   — Ну ничего. Но, похоже, стучит.
   В Славке начинает снова закипать злость.
   — Похоже? — угрожающе переспрашиваю я. — А не похоже, что ты мне сейчас тоже стучишь? Чем докажешь, что нет? Вон им, — я киваю на ребят.
   — Но, но, — сразу ощетинивается Славка. — Ты потише.
   — Вон им это скажи. Гляди, как смотрят.
   И правда. Вся компания сейчас настороженно, подозрительно прислушивается к нашему разговору, медленно и незаметно придвигаясь все ближе. Их человек шесть. Последние мои слова они наверняка слышали. И их начинает раздражать непривычная скованность, которая вдруг всех охватила. А причиной тому я, непонятный, чем-то враждебный им человек, и еще, кажется, Славка. А их по-прежнему распирает пьяная удаль, привычное желание драки, криков, ругани, крови, наконец.
   — Эй, ты! Вали отсюда! А то схлопочешь сейчас, понял?! — кричит мне кто-то из них. — На нож поставим!
   Смотри пожалуйста. Они меня просят удалиться, они даже не собираются, оказывается, на меня нападать, они лают издали, как злые и трусливые собаки.
   — А мне с вами по дороге, — усмехаюсь я и громко обращаюсь к Славке: — Ну что, заглянем к Хромому? Или у тебя другое дело есть? — И, понизив голос, добавляю: — Иди, Славка. Иди к ней. Она тебя ждет. Я ее видел сегодня. Знаешь, как она плакала?
   Славка стоит потупившись и тяжело, как-то надсадно дышит. Он не знает, на что ему решиться, что делать. И нервы его, я чувствую, натянуты сейчас до предела. Я крепко беру его за плечи, разворачиваю и толкаю в спину.
   — Ступай, — приказываю я.
   И Славка не сопротивляется.
   — Все, ребята, — объявляю я по-хозяйски, словно уже взял в свои руки какую-то власть над ними.
   Я сейчас испытываю знакомый, хотя всегда мне и непонятный подъем, который обычно охватывает меня в критическую минуту, ощущаю вдруг необычайную веру в себя, в свою силу, в свою удачу, и это, я знаю, неизменно воздействует на окружающих.
   — Все, ребята, — решительно повторяю я. — Убрать перо! — кричу я вдруг, больше ощущая опасность, чем видя ее.
   И один из парней мгновенно прячет нож обратно в карман.
   — Так вот, — продолжаю я, указывая на Славку. — Он идет к жене. Имеется жена, понятно? А мы идем к Хромому. И по дороге я вам сейчас кое-что скажу про него. — И тихо добавляю Славке в спину: — Иди, иди.
   И делаю шаг к ребятам. Еще шаг, еще… Они молча, настороженно следят за мной. Они ждут, что будет дальше. А я подхожу, спокойно, уверенно раскидываю в сторону руки, чтобы ухватить за плечи двух ближайших из парней, и тем довольно рискованно подставляю под любой удар грудь.
   — Пошли, блатнички, — весело говорю я. — Пошли, пока ходится.
   Я увлекаю их за собой. Они не очень уверенно подчиняются.
   Славка смотрит нам вслед. Представляю, какая борьба происходит сейчас у него в душе. Уйдет он? Нет? Уйдет…
   — Стой!.. — вдруг орет Славка и срывается с места, бежит за нами. — Стой, сволочи!.. Порежу!.. Стой!.. Порежу!..
   Он выхватывает из кармана нож, подбегает к нам и начинает исступленно размахивать им вокруг себя. Лицо его перекошено от бешенства, на губах выступают белые пузырьки пены, он почти невменяем. И в какой-то неуловимый миг он вдруг наносит себе удар, потом второй, прежде чем я успеваю выбить нож из его руки.
   Славка с коротким воплем валится на асфальт, ребята кидаются к нему, пытаются поднять, он не дается, бьется у них в руках, рычит:
   — Убью… Кровью зальюсь… Уйди… Уйди…
   Он вырывается, стонет.
   А один из ребят вдруг поднимает вверх мокрую руку и отчаянно кричит:
   — Он кровь пустил!..
   Славка словно ждет этого крика. Он вдруг опрокидывается на спину, хрипит и, кажется, в самом деле теряет сознание.
   Мы все вместе тащим его на руках по улице. Вскоре я останавливаю первую проходящую мимо нас машину.
   — В больницу! — кричу я водителю, задыхаясь. — Срочно! Вот эти двое с вами поедут.
   И указываю на первых же подвернувшихся мне под руку ребят. Те безропотно лезут в машину.
   С остальными я молча возвращаюсь на набережную. Ребята притихли, и хмель, кажется, окончательно выветрился у них из головы.
   — Вот так-то, — укоризненно говорю я. — Не выдержал Славка.
   — Псих, — откликается один из ребят.
   — Отродясь он психом не был, — возражает другой. — Просто накатило.
   — Видать, жену любит, — встревает в разговор третий парень.
   Четвертый отмалчивается. Их со мной осталось четверо.
   — Ну что, пойдем к Хромому? — предлагаю я.
   — Чего нам у этого гада делать? — зло спрашивает первый из парней, назвавший Славку психом. — Его на нож ставить будем. Увидишь.
   Я все еще не могу их всех как следует разглядеть. Кажется, этот старше других.
   — Пора, соколики, кончать эту поганую блатную жизнь, — говорю я. — Сами видите, чего из нее получается. Чуму знаете?
   — Ага, — отвечает за всех все тот же парень, постарше.
   — С ним кончено, — жестко говорю я. — Снова его увидите, когда состаритесь. А то и вовсе на том свете. В Москве по мокрому сидит. Ну, и, конечно, все старается на Леху свалить.
   По-моему, они до сих пор не могут понять, кто я такой, и теряются в догадках.
   — Это он умеет, на других валить, — неожиданно заявляет один из парней.
   — Твой кореш, Жук, — обращается он к тому, кто постарше. — Много ты ему лизал.
   — Кончай, Рыжий, — примирительно говорит третий, молчаливый парень.
   — У-у, зараза!..
   Жук кидается на Рыжего, но тот же молчаливый парень ловко подставляет ему ножку, и Жук, падая, хватается за меня. Я его ставлю на ноги и говорю:
   — Погоди, ребята. Слушай дальше. Не все еще. С Чумой ясно?
   — Куда уж яснее, — отвечает Жук. — А не брешешь?
   — Брешут псы. Теперь Леха. Вот он уже помер. Нету Лехи.
   — Ну да? — недоверчиво откликается Жук.
   Я уже стал отличать его в темноте.
   — Точно говорю, — подтверждаю я. — Под машину попал. Спер, понимаешь, чемодан с поезда и дунул через вокзал на площадь. Ну, а там машина. И все. Вот такая поганая смерть.
   — Бог наказал, — насмешливо говорит Рыжий. — Не бери чужого.
   Я его тоже начинаю отличать — он тощий, подвижный и к тому же еще, видно, балагур.
   — И вот глядите, — продолжаю я. — Третий теперь уже с рельсов сходит, Славка. У вас, можно сказать, на глазах. Ну, кому такая жизнь светит?
   Мы проходим темную часть набережной, и теперь у нас над головой в легком тумане светят яркие молочные лампы. И тут я наконец могу как следует рассмотреть своих спутников. Между прочим, ребята как ребята. Ничего разбойничьего в них уже нет. Даже чем-то симпатичные, по-моему, когда трезвые. Особенно Рыжий и второй, молчаливый, по имени Гарик. Да и Жук, кажется, неплохой малый. Он-то меня неожиданно и спрашивает:
   — А ты сам-то кто будешь?
   — Приезжий, — отвечаю я беспечно. — Из Москвы.
   — Мент небось?
   — А похож?
   Они уже давно приглядываются ко мне, я же вижу, и про себя каждый решает эту немаловажную проблему, кто я такой, в конце концов.
   — Вроде не очень, — с сомнением в голосе говорит молчаливый Гарик.
   — Похож, похож, — словно успокаивая всех, говорит Жук. — Они теперь все знаешь какие стали? От отца родного не отличишь.
   — Только когда отец с тебя портки стянет и за ремень возьмется, вот тогда его, сердечного, узнать можно, — смеется Рыжий. — Тогда его с ментом не спутаешь.
   Мы подходим к мастерской хромого Сережки, и вопрос обо мне так и остается временно не решенным.
   — Ну, кто со мной? — спрашиваю я.
   — Не. Мы тебя тут обождем, — снова за всех отвечает Жук. — Рано еще нам к Хромому в гости ходить.
   — Ладно, — соглашаюсь я. — Тогда ждите. Кое о чем еще надо поговорить.
   — Давай, — говорит Жук. — По-быстрому только.
   Я киваю в ответ и толкаю дверь мастерской.
   Несмотря на поздний час, она открыта. Я захожу.
   Сиротливо горит лампочка над низенькой табуреткой за барьером, вокруг нее, как и вчера, разбросаны инструменты, старая обувь, куски кожи.
   Пусто. Никого в мастерской нет. Я удивленно оглядываюсь и вдруг замечаю притаившегося за моей спиной Сергея. Он весь словно влепился в темную стенку, в руке у него нож.
   Сергей медленно приближается ко мне, заметно припадая на больную ногу, прячет нож в карман, незаметным движением сложив его пополам, и протягивает мне руку. Это молниеносное движение руки с ножом я оцениваю по достоинству. Опасное движение, ловкое. Сергей жмет мне руку. Светлая прямая прядка волос прилипла к вспотевшему лбу. Но сейчас Сергей улыбается, показывая мелкие острые зубы.
   — Опаздываешь, — говорит он. — А точность — это вежливость королей, между прочим. Пролетариям надо учитывать.
   — Зато не один пришел, — многозначительно говорю я.
   Сергей кивает.
   — Видел. Потому и приготовился. Чего тебе от них надо?
   — И мне надо, и тебе. Дружбы и понимания.
   — Жди от этих волков понимания.
   — Почти дождался. Теперь они вон меня дожидаются. Ну, а завтра вместе, надеюсь, в больницу пойдем.
   — Это еще зачем?
   Разговаривая, Сергей запирает дверь мастерской на засов и ведет меня в заднюю комнату. Мы усаживаемся возле стола, и я закуриваю.
   — Зачем в больницу? — повторяет Сергей.
   — Славка порезал себя сейчас.
   — Ну да?! — удивленно восклицает Сергей. — Лепишь.
   — На моих глазах. Даже, пожалуй, из-за меня.
   — Это как же понять?
   — Душу я ему разбередил. Не учел, понимаешь, что нервы-то у него никуда.
   — Это у Славки-то душа? — иронически спрашивает Сергей.
   — У него.
   — У него вместо души сучок с наклейкой.
   — Мы, Сережа, часто в людях до их души не докапываемся. А там порой всякие, понимаешь, неожиданности нас ждут, всякие открытия.
   — Ну и что ты у Славки открыл, интересно?
   — Любовь. Он ее затоптать думал. А я вот ее воскресить попробовал.
   — Красиво говоришь, — грустно усмехается Сергей.
   — А что? Не все в жизни плохо, — возражаю я. — Есть кое-что хорошее, даже красивое. И у Славки тоже. Кстати, и остальные ребята не такие уж пропащие, если разобраться.
   — Это все пока, — машет рукой Сергей. — Найдут главаря вроде Чумы, увидишь, чего творить начнут. Ахнешь.
   — А вот главарем, Сергей, должен стать ты, — тихо говорю я.
   Он вскидывает голову и пристально, недоверчиво смотрит мне в глаза.
   — Вполне серьезно говорю, — отвечаю я на его немой вопрос. — Сейчас они еще колеблются. Но завтра, после больницы, они колебаться перестанут, я знаю. И примут тебя. А дальше все будет зависеть от тебя самого. Надо спасти этих ребят, Сергей.
   — Это точно, — задумчиво соглашается он.
   — Начинай с Жука, — советую я.
   Сергей все так же задумчиво кивает и вдруг усмехается:
   — А ты, я гляжу, мастер.
   — Еще только хочу им стать. Учитель мой в Москве остался. Ну ладно, Сергей. Теперь ты рассказывай, если есть что.
   — Кое-что есть. Человек у меня утром был. Сказал так: этих двоих, Чуму и Леху, точно наняли. И в Москву недавно послали.
   — Для этого и наняли?
   — Не-а. Их давно наняли. Для охраны вроде. И в Москву отправили для этого.
   — Счеты сводить?
   — Ну, это точно никто не знает.
   — А квартира?
   — Не их работа.
   — Не-ет, тут ошибки быть не может. В квартире нашли перчатку Чумы. Обронил он ее там. Куда дальше-то?
   — Это сам разбирайся. На то ты и мастер. А вот про мокрое дело их в Москве здесь уже знают.
   — Не все.
   Я вспоминаю испуг Шпринца.
   — Кому надо, тот знает.
   — А от кого знает?
   — Вот ты мне тогда имя одно назвал… — досадливо щелкает пальцами Сергей. — Как его?.. Ну-ка, напомни.
   — Виктор Арсентьевич?
   — Не-а.
   — Лев Игна…
   — Во, во! Игнатьевич! Лев Игнатьевич!
   — Тебе случайно о нем ничего не сказали?
   — Вроде он живет в Москве, а работает на здешних.
   — А что за человек у тебя был?
   Сергей качает русой головой.
   — Неохота его подставлять, Виталий. Слово дал. Привык держать.
   — Ну что ж. Тоже верно. Оставим это тогда, — киваю я. — Итак, выходит, Лев Игнатьевич работает на кого-то, кто Чуму и Леху нанял, так, что ли?
   — Вроде так.
   — Кто же это может быть и чем занимается, интересно знать.
   — У них бизнес какой-то, — поясняет Сергей. — Дикую деньгу, говорят, зашибают. А кто, не знаю. Но тут они сидят, у нас. Один, говорят, на синей «Волге» катает. Регулировщики будто бы честь отдают.
   — Интересное кино, — усмехаюсь я. — Взглянуть бы самому.
   Сергей снисходительно машет рукой.
   — Ну, может, и брешут насчет «Волги», кто их знает.
   — А за что Гвимара Ивановича прикончили, тоже не знаешь?
   — Вроде бы этот самый Лев и приказал. Чем-то ему тот мужик помешал.
   — М-да… Что-то не складываются картинки, — задумчиво говорю я, стряхивая пепел с сигареты. — Что-то мешает…
   — Шевели мозгами давай. Тебе за что платят? — смеется Сергей. — Хотя и не густо, я слыхал. Но иной раз я, например, и бесплатно шевелю. Особенно там пришлось шевелить, в местах далеких, на окраине.
   — Решал, как жить дальше?
   — Во-во. И где жить.
   — Сергей, — неожиданно спрашиваю я, — а кто у тебя отец с матерью были?
   — А что? — сразу настораживается он.
   — Да так, — улыбаюсь я. — Язык у тебя такой, не типичный.
   — Отец у меня завгаром был, а мать учительницей русского языка. Ну, и литературы, конечно. Много у нас книжек дома было.
   — Ну, а потом?
   — Потом помер отец. Несчастный случай в гараже. Мать одна осталась. Я тогда уже второй срок тянул. Ну, болела, болела и за отцом ушла. Все без меня… Эх!..
   Он умолкает и пристально смотрит куда-то в пространство перед собой, словно что-то видит там и не может оторвать глаз.
   — Но почему же так, Сергей? — снова спрашиваю я. — Вот ты говоришь, что кодлу не признаешь. Как же судимости тогда схватил, одну, вторую?
   Сергей хмурится.
   — Тебе это для дела надо или так? — нехотя спрашивает он.
   — Для размышлений. Ты уж мне поверь.
   — Верю, — кивает Сергей. — Первая судимость — драка. Пошла по первой части двести шестой. Вторая судимость — опять драка, уже пошла по части второй. Схлопотал три года усиленного. Первый раз — за друга вступился. Второй раз… за женщину, словом. Тут уж я кое-кого порезал. Тут мы с Чумой первый раз и сошлись.
   — Его порезал?
   — Его…
   — Можно ему это напомнить при случае?
   — Напомни, напомни. Веру напомни. Он на стенку полезет. Как тогда от меня лез, шкуру спасал, — он стискивает зубы и умолкает.
   — Как же дело было?
   — Ох, Виталий, — вздыхает Сергей, по-прежнему глядя куда-то в сторону.
   — Я вижу, ты и до моей души решил докопаться?
   — Если тяжело, не говори.
   — Нет. Скажу. Пусть, гад, вспомнит. Это моя девушка была, — Сергей злобно ударяет кулаком по столу. — Он ее искалечил. Не доказали только. Тогда я сам с ним посчитался. Надо было кончать, да рука дрогнула. Уполз.
   «Как у Лехи», — с неожиданной тоской думаю я.
   — Где же Вера сейчас?
   — Не знаю, — глухо отвечает Сергей, опустив голову. — После тюрьмы я к ней явиться не смел. А потом и хромым стал.
   — Чума?
   — Не-а. Дружков подослал. И жизни мне в Сибири не стало. Сюда подался. А потом вдруг он сюда прибыл. Ну, и опять началось. Однако встретиться со мной боялся. Хоть и одна нога у меня осталась. Знал, пока руки есть, я ему горло рвать буду. Потому других подсылает.
   — Теперь конец, Сергей, — говорю я. — Всему этому конец.
   Некоторое время мы сидим молча. Я докуриваю сигарету и поднимаюсь. За мной поднимается и Сергей.
   — Пойду, — вздохнув, говорю я. — Завтра жди… нас.
   Сергей кивает в ответ:
   — Буду ждать.
   Мы снова проходим через мастерскую, на пороге я жму ему руку, крепко жму и смотрю в глаза. Сергей через силу улыбается.
   Я толкаю дверь и выхожу.
   На полутемной, пустынной набережной свирепо свистит ветер и грохочут волны. Погода разгулялась.
   Я оглядываюсь и вижу невдалеке ребят. Они стоят возле какого-то подъезда, курят и о чем-то горячо спорят. Я подхожу, и они умолкают.
   И вот мы снова идем по набережной, спокойно идем, все вместе. Ребята провожают меня до гостиницы. Тут мы прощаемся.
   Утром я иду в управление вместе с Давудом. Он зашел ко мне в гостиницу, и мы вместе позавтракали в буфете. Давуду не терпится узнать всякие новости. И я ему подробно рассказываю о своих вчерашних встречах. При этом я ощущаю очевидные неясности, недоработки и даже всякие тупики в нашем деле. Вернее, тупик. Проклятая квартирная кража у Купрейчика. Она произошла — это, как говорит Шпринц, «сам по себе абсолютный факт», но она же и не могла произойти, это тоже факт. Вернее, ее не могли совершить ни Семанский, ни Лев Игнатьевич и организовать тоже не могли. Это категорически утверждает Шпринц, и ему можно верить, тут есть своя логика. Дальше. Имеются данные, что в краже не участвовали ни Леха, ни Чума. Кроме того, что это отрицает источник Хромого, об этом же говорят и собранные нами в Москве данные — оба они в то утро были якобы совсем в других местах: Чума — у Музы, а Леха — у Полины Тихоновны. Но с другой стороны, Чума, как тут ни крути, все же потерял перчатку в квартире Купрейчика. К тому же вся четверка бесспорно кружила вокруг этой квартиры. Вернее, шестерка — были еще два московских сообщника, Гаврилов и Шершень. Словом, в этом пункте с квартирной кражей безусловный тупик, и как из него выкарабкаться, совершенно непонятно.
   Однако пока что надо завершить дела здесь. И это тоже непросто. Я чувствую, что втягиваюсь в какую-то незнакомую мне область «экономических» отношений, а вернее даже — преступлений, связанную с магазином Шпринца, с какими-то московскими поставками пряжи, в которых участвует и все еще неведомый нам Лев Игнатьевич. Кроме того, если вы помните, Шпринц очень мельком, даже, я бы сказал, нечаянно упомянул Ермакова, Гелия Станиславовича Ермакова. Значит, из трех Ермаковых оперативный интерес представляет именно он. Да, область эта мне мало знакома, консультироваться же с Окаемовым у меня нет желания, я не доверяю ему. Лучше на время пригасить его активность.
   Обо всем этом я размышляю, пока мы с Давудом идем уже хорошо мне знакомыми улицами в управление.
   Я забыл сказать, что вчера вечером, как только простился с ребятами и зашел к себе в номер, сразу же позвонил дежурному по городу и попросил немедленно выяснить, в какую больницу доставлен с ножевыми ранениями Славка Солодухин, каково его состояние, а также немедленно отпустить, если они задержаны, двух парней, которые привезли Славку в больницу. А у Славки, оказывается, проникающее ранение, задевшее печень. Так что в больнице ему придется проваляться долго, и хорошо еще, если все обойдется благополучно. Я рано утром, еще до прихода Давуда, позвонил Лиде, пока она не ушла на работу. Бедная, как она заволновалась и, конечно, помчалась в больницу. Ее даже не пришлось просить об этом. Я лишь рассказал, как Славка, оказывается, переживает разрыв с ней.
   Придя в управление, мы с Давудом обсуждаем куда более сложную и деликатную операцию. Дело в том, что мне хотелось бы лично познакомиться с Гелием Станиславовичем Ермаковым, директором магазина готового платья, о котором так неосторожно упомянул Шпринц в минуту сильного душевного волнения.
   В конце концов, мы с Давудом кое-что придумываем. Ого, двенадцатый час! Мне уже пора в больницу к Славке. Там меня будут ждать ребята, если, конечно, не обманут. Не должны. Славкина история здорово, кажется, на них подействовала. Как, впрочем, и судьба Чумы, да и Лехи тоже. Есть о чем подумать даже самому отпетому из этой компании.
   Больница, как я выясняю, находится довольно далеко от управления, но я все же решаю отправиться туда пешком, времени должно хватить, а полезным привычкам изменять не следует.
   Сегодня здесь совсем тепло, ярко светит солнце с голубого, без единого облачка неба, и ласковый ветер треплет волосы. Влажный асфальт даже слегка дымится. О недавнем снеге напоминает только черная грязь во дворах.
   Шагается легко, весело бегут мимо чисто умытые троллейбусы, автобусы. Даже прохожие кажутся мне словно помолодевшими, радостно оживленными. Среди обгоняющих меня машин я неожиданно замечаю ярко-синюю блестящую «Волгу» с красивыми дополнительными фарами и зеркальцами и сразу вспоминаю слова Хромого о каком-то неведомом деятеле здесь, который якобы разъезжает в собственной синей «Волге». И невольно обращаю внимание на номер промчавшейся мимо машины.
   Я все иду и иду. Уже начинаются совсем незнакомые улицы, в этом районе города я еще не был. Приходится даже спрашивать дорогу у прохожих. Все очень охотно и подробно объясняют, иногда останавливаются двое или трое, и тогда возникают даже короткие диспуты. Почти как у нас в Москве.
   Вот, наконец, и больница. Вернее, это целый больничный городок. В большом зеленом парке разбросаны бесконечные корпуса, то совсем старые, низенькие, с какими-то допотопными колоннами, а то новые, светлые и очень гордые, самоуверенные какие-то. На перекрестках аллей стоят столбики с укрепленными на них голубыми стрелами, где обозначены номера корпусов. Мне нужен четырнадцатый. Хотя и не сразу, но все же довольно скоро я его нахожу. Он новый, двухэтажный и очень длинный, почти невидимый за стеной деревьев и необычайно густых, высоких кустарников.
   Возле входа На белой скамье сидят мои ребята. Их только двое, Жук и Рыжий. Да, всего лишь двое из шести. Вид у них несколько, я бы сказал, скованный и какой-то взъерошенный. Уж очень непривычная обстановка здесь, я понимаю. Неизвестно, как себя вести. Но Славку все же решили проведать.
   Я подхожу. Ребята поднимаются мне навстречу и вполне дружески тискают руку.
   — Где же остальные? — спрашиваю я.
   — Их дело, — угрюмо отвечает Жук.
   А Рыжий ухмыляется.
   — Наметились разногласия, — сообщает он. — Что им светит, нам с Жуком светить перестало. К едрене Фене все это. С Чумой вместе.
   — Слышь, тебя как звать-то? — спрашивает меня смуглый черноволосый Жук.
   — Виталий, — говорю я, улыбаясь. — Кличка Мент или Отец родной, как пожелаете.
   Оба добродушно смеются.
   — Я же говорил, что мент! — хохочет Рыжий. — Вот такой мент мне подходит.
   — А ты у Арсика спроси, ему подходит? — ухмыляется Жук.
   — Это кто такой? — интересуюсь я.
   — А которому ты вчера прием показал, — уважительно пояснил Жук. — Сегодня, говорит, проснулся, рукой шевельнуть не может.
   — Ты, Виталий, с детьми поосторожнее, — смеется Рыжий. — Я слыхал, год ребенка сейчас.
   — Баловник попался, — улыбаюсь я. — Острые игрушки любит.
   — Как там Славка-то? — с напускным равнодушием спрашивает Жук.
   — Плохо, — я невольно хмурюсь. — Проникающее ранение печенки. Знаешь, что это такое?
   — Догадываюсь, — резко отвечает Жук. — Не помер бы часом.
   Мы заходим в просторный прохладный вестибюль.
   — Ребята, — негромко и строго говорю я, — по особому разрешению халаты сейчас выдадут всем. Прошу, — с ударением продолжаю я, — чтобы было тихо. И всего разрешено видеть пятнадцать минут. Состояние тяжелое. Жена около него.
   — Во, — одобрительно кивает головой Жук, — это дело. — И неожиданно добавляет: — Цветочков бы принести, как положено.
   — Могу сбегать нарвать, — лукаво предлагает Рыжий.
   Но шутку никто не поддерживает.
   Мы по очереди получаем в гардеробе халаты. Нянечка поглядывает на нас с опаской и с любопытством. Интересно, чего ей про нас сказали. Она даже не спрашивает, к кому мы идем. Все ей, очевидно, известно.
   Мы проходим через стеклянную дверь в длинный коридор. Вокруг стены, белые двери, вдали видим столик дежурной сестры. Нужная нам палата оказывается совсем близко. Стучать, кажется, не принято. Я просто нажимаю ручку, и дверь открывается. Мы гуськом заходим.
   Палата большая, светлая и душная. Коек много, стоят тесно, в два ряда.
   Возле одной из коек, около самой двери, я вижу заплаканную Лиду. Она поднимает голову и боязливо смотрит на нас. Мы молча протискиваемся к кровати, и я спрашиваю у Лиды:
   — Вы что же, меня не узнаете?
   — Ой, это же вы! — тихо восклицает Лида — Правда, не узнала. А это?..
   — Это товарищи Славы, — коротко поясняю я.
   Жук неожиданно пробирается к ней и протягивает руку.
   — Володя, — говорит он.
   Я смотрю на Славку. Он лежит бледный, с закрытыми глазами и все время тихо стонет. Изредка по лицу пробегают легкие судороги. Плохо ему.
   Несколько минут мы стоим молча, не отрывая глаз от Славки, потом так же молча прощаемся с Лидой и выходим из палаты. В гардеробе возвращаем нянечке халаты. Ребята хмуры и неразговорчивы.
   Только в парке мы немного приходим в себя. И Жук задумчиво говорит, с трудом подавляя раздражение:
   — Да-а… Ну его к…, Чуму этого со всеми его сказочками.
   — Точно, — усмехается Рыжий. — Вместо него у нас теперь Виталий будет. А вместо сказочек — Уголовный кодекс. — И, обращаясь ко мне, спрашивает: — Всех нас на карандаш взял, так, что ли?
   Он смотрит на меня, однако, вполне дружелюбно.
   — Зачем на карандаш? — я пожимаю плечами. — Достаточно, я думаю, взаимного понимания и понимания момента, конечно.
   — Да уж, момент серьезный, — бурчит Рыжий.
   — А потому есть предложение, — говорю я. — Сегодня вечером собираемся у Хромого. Он нас ждет. Я предупредил. У этого парня, если вы мне верите, есть характер, совесть и светлая голова. На него можно положиться.