Страница:
— Здорово!
— Если мне еще раз придется с тобой побеседовать, Виктория, ты будешь уволена немедленно. Твои вещи сложат в коробку и отправят с курьером к тебе домой.
— Ясно!
— Спасибо.
Когда я приползла обратно, Кайли ходила кругами у остальных перегородок и выпрашивала лишние пять долларов, которые превратили бы заурядный шоколадный торт во что-нибудь более аппетитное.
— Она что, это сделала? — завопила она через всю комнату.
Все головы вскинулись — совсем как пугливые зверушки из пустыни, которых показывают в диснеевских фильмах о дикой природе.
Я помотала головой. Наверное, если бы меня здесь действительно любили, грянуло бы громкое «ура», но оно не грянуло. Им просто требовался их мобильник.
Около часа дня все сбежали на обед. Я осталась на месте. Не только отработаю для Бобби сверхурочные, но и дольше просижу. Хотя, какая, к черту, разница, если она все равно умотала за своей пастой с кальмарами и мое старание не увидит?
В половине второго я уже проголодалась, и в желудке у меня урчало так, будто какие-то злые духи обрели способность разговаривать. По счастью, кто-то оставил в кухонном шкафу суп с лапшой быстрого приготовления. Вообще-то я об этих супах знала уже давно. Кто бы их там ни хранил, он явно считал, что самое безопасное место — за батареей пластмассовых баночек, в глубине шкафчика под мойкой. К несчастью, именно там и я прятала свое шоколадное печенье и поэтому быстро все обнаружила.
Лучше бы это была нормальная лапша, но она оказалась какая-то диетическая, из особого сорта пшеницы, с добавлением японской лапши. Но когда ты на грани голодной смерти, выбирать не приходится. Я вывалила лапшу в кофейную чашку, которую даже не сполоснула — настолько была голодна, — и попросту все это вылакала. Ну, я так и думала — гадость.
Ближе к двум часам самые дисциплинированные начали стекаться обратно, и наконец в двадцать минут третьего явилась Кайли. Она помахивала оранжевым бархатным шарфиком. Как выяснилось, одна из ее сестер сводила ее в японский ресторан, а другая одарила этим самым шарфиком.
— Я хотела купить тебе подарок и как раз тогда обнаружила, что забыла бумажник в такси, — беспомощно сказала я.
— Ничего, пустяки.
Я-то видела, что не пустяки.
— Ой, кстати! — вспомнила Кайли.
— Да?
— «Сухие завтраки» просили твой последний текст. Я не знала, где он, поискала в твоем компьютере на слово «завтраки» и отправила им. Извини. Ведь тебя здесь не было, — многозначительно добавила она.
— Ничего, все в порядке.
Вот только все совсем не было в порядке, потому что полчаса спустя Бобби ворвалась к нам на своих черных кожаных каблуках, тыча мне в лицо факсом. Это от господина Сухие завтраки. Того, жирного. Как там его зовут. Кайли послала ему файл «Сухие завтраки-2», где были перечислены «ПРИЧИНЫ ТРАХАТЬСЯ С ЛАЙМОМ».
У меня не было и пяти минут на то, чтобы примириться с судьбой, как Бобби меня уволила. Да, кстати, это оказалась ее лапша.
Глава двадцать девятая
Глава тридцатая
— Если мне еще раз придется с тобой побеседовать, Виктория, ты будешь уволена немедленно. Твои вещи сложат в коробку и отправят с курьером к тебе домой.
— Ясно!
— Спасибо.
Когда я приползла обратно, Кайли ходила кругами у остальных перегородок и выпрашивала лишние пять долларов, которые превратили бы заурядный шоколадный торт во что-нибудь более аппетитное.
— Она что, это сделала? — завопила она через всю комнату.
Все головы вскинулись — совсем как пугливые зверушки из пустыни, которых показывают в диснеевских фильмах о дикой природе.
Я помотала головой. Наверное, если бы меня здесь действительно любили, грянуло бы громкое «ура», но оно не грянуло. Им просто требовался их мобильник.
Около часа дня все сбежали на обед. Я осталась на месте. Не только отработаю для Бобби сверхурочные, но и дольше просижу. Хотя, какая, к черту, разница, если она все равно умотала за своей пастой с кальмарами и мое старание не увидит?
В половине второго я уже проголодалась, и в желудке у меня урчало так, будто какие-то злые духи обрели способность разговаривать. По счастью, кто-то оставил в кухонном шкафу суп с лапшой быстрого приготовления. Вообще-то я об этих супах знала уже давно. Кто бы их там ни хранил, он явно считал, что самое безопасное место — за батареей пластмассовых баночек, в глубине шкафчика под мойкой. К несчастью, именно там и я прятала свое шоколадное печенье и поэтому быстро все обнаружила.
Лучше бы это была нормальная лапша, но она оказалась какая-то диетическая, из особого сорта пшеницы, с добавлением японской лапши. Но когда ты на грани голодной смерти, выбирать не приходится. Я вывалила лапшу в кофейную чашку, которую даже не сполоснула — настолько была голодна, — и попросту все это вылакала. Ну, я так и думала — гадость.
Ближе к двум часам самые дисциплинированные начали стекаться обратно, и наконец в двадцать минут третьего явилась Кайли. Она помахивала оранжевым бархатным шарфиком. Как выяснилось, одна из ее сестер сводила ее в японский ресторан, а другая одарила этим самым шарфиком.
— Я хотела купить тебе подарок и как раз тогда обнаружила, что забыла бумажник в такси, — беспомощно сказала я.
— Ничего, пустяки.
Я-то видела, что не пустяки.
— Ой, кстати! — вспомнила Кайли.
— Да?
— «Сухие завтраки» просили твой последний текст. Я не знала, где он, поискала в твоем компьютере на слово «завтраки» и отправила им. Извини. Ведь тебя здесь не было, — многозначительно добавила она.
— Ничего, все в порядке.
Вот только все совсем не было в порядке, потому что полчаса спустя Бобби ворвалась к нам на своих черных кожаных каблуках, тыча мне в лицо факсом. Это от господина Сухие завтраки. Того, жирного. Как там его зовут. Кайли послала ему файл «Сухие завтраки-2», где были перечислены «ПРИЧИНЫ ТРАХАТЬСЯ С ЛАЙМОМ».
У меня не было и пяти минут на то, чтобы примириться с судьбой, как Бобби меня уволила. Да, кстати, это оказалась ее лапша.
Глава двадцать девятая
Сколько лет не доводилось мне просыпаться безработной? Последний раз такое случилось, когда я закончила университет и получила степень бакалавра гуманитарных наук. Ну, вообще-то мы все в то утро проснулись безработными. Но вот так, по-настоящему, со мной еще не случалось.
Хилари заявила мне по телефону, что я, похоже, превращаюсь в бездельницу, а это затягивает. Не знаю, где она этого набирается. Наверное, украдкой почитывает «Долли» в детской библиотеке.
— Вообще-то, Вик, ты всегда была бездельницей. Просто раньше у тебя была работа, поэтому никто и не знал.
— Как по-твоему, могла бы я стать библиотекарем?
— Ты же ничего не читаешь, — удивилась Хилари.
— Но ведь там надо только книжки на место ставить?
— Нет уж, ты теперь полгода будешь работу выпрашивать.
Гм-м, отмывать мебель за детишками?
Да и потом — а так ли уж мне хочется работать? Может, безделье — это как раз для меня. Вдруг я наконец обрела себя. Но тут я задумалась: а что подразумевается под бездельем? Валяться целый день в мешковатых брюках и теребить кольцо в пупке, пока не занесешь инфекцию?
Тут я спохватилась, что даже не знаю, какое сейчас пособие по безработице. После завтрака я уселась за телефон, чтобы выяснить это. Вот так узнаешь результаты лотереи. Однако то, что мне сообщили, звучало совсем не так восхитительно. Услышав, на какую сумму мне теперь жить, я просто не сдержалась.
— Вы это серьезно?!
— Да, — процедили на другом конце провода.
И я тотчас задумалась о работе. Можно купить игрушечный ксилофон и музицировать на коммутаторе в бирже труда. Или я сама стану чем-то вроде живого коммутатора:
"Наберите 1, чтобы узнать, не оказались ли вы за чертой бедности;
2 — если вам нужна столовая Армии спасения;
3 — если вы просто зажрались".
После ланча (такого же, как завтрак, — большая миска мюсли) я отправилась в газетный киоск и насобирала целый ворох рекламных газет и журналов со всех штатов Австралии. В малонаселенных районах, наверно, не так много рекламщиков, умеющих впаривать школьную обувь. И еще я тщетно искала журнал под названием «Бездельный образ жизни»: людям, видимо, просто лень его издавать.
Когда я разложила объявления на кровати, Роджер уселся именно на те, которые я хотела прочитать.
— Вот почему ты это делаешь? Мог же сесть на ЭТИ объявления, где ищут работу, а ты сел на ТЕ, где ее предлагают!
Тут я спохватилась, что разговариваю с котом, и умолкла. Превращаюсь в одинокую унылую женщину. Волей-неволей превращаюсь!
Попадались исключительные объявления о работе. Престижной, замечательной, высокооплачиваемой. Мне такую никогда не получить. Главные слова в объявлении я обвела кружочком — надо будет найти их в энциклопедии и ввернуть что-нибудь подходящее в своем резюме. Может, удастся кому-нибудь запудрить мозги.
«Небольшому перспективному агентству требуется энергичный, инициативный работник. Умение работать в команде, коммуникабельность».
Отлично. «Дорогое небольшое перспективное агентство! Я — человек энергичный, инициативный, обладаю напористостью и целеустремленностью. Также считаю себя общительной, контактной, компанейской, отзывчивой и диверсанткой».
И что еще более существенно, я не стащу диетическую лапшу вашего босса, даже если она тщательно спрятана за банками в глубине шкафчика под мойкой. Не унесу с собой общий мобильник. Особенно если мне скажут, что его нельзя выносить из конторы, — никогда в жизни.
Сидя на кровати в окружении журналов и газет, я вдруг затосковала по капуччино. Думаю, это первая проблема, с которой сталкиваются бездельники. Как раз в это время Кайли, возможно, пританцовывая, несет картонный поднос, а на нем — белые полистироловые стаканчики для всех. О черт, Кайли.
Я набрала ее номер.
— Это я.
— Кто?
— Быстро же ты забываешь. Виктория. Я звоню насчет подарка на твой день рождения. Я не забыла.
— А ты действительно только поэтому звонишь? — спросила Кайли.
— Ну да.
— Бобби велела мне ничего тебе ни о чем не говорить.
— Это еще что такое?
— Ну о работе. Она боится, что ты пойдешь в другое агентство и расскажешь о наших планах.
— Ну знаешь. Что там за жизненно важная информация о садовых каталогах? Прямо смертельное оружие.
— Бобби вообще против личных звонков после того, как ты...
— Давай-ка закругляйся.
— Да-а. Пока. Знаешь, я бы хотела лак для ногтей, «Шанель», там есть такой почти черный.
Я положила трубку, и услышанное доходило до меня еще несколько минут. Она, Кайли, у которой есть работа, просит меня, безработную, купить ей на день рождения «Шанель»? За это она получит ту мерзкую кулинарную воронку, которую Джоди подарила мне на прошлое Рождество и которую я даже не разворачивала.
— И пошла бы она...
О нет, я опять разговариваю с котом.
Я взялась за газету. Кажется, я не читала газет от корки до корки с тех пор, как там был конкурс: где-то на страницах спрятана маленькая картинка с долларом, и если правильно выписать все номера страниц, то можно выиграть автомобиль.
Оказывается, пока я была занята разнесчастной любовью, произошло много интересного. В первую очередь — мы, кажется, становимся республикой. Ух ты, что еще я пропустила? Кто-то предлагает новый флаг, зеленый с золотым, как те старые пакетики чипсов с чесноком и сыром, которые продаются в кондитерских.
Стыдно признаться, но единственное, в курсе чего я оказалась, — операции Лиз Тейлор. А слухи о распаде «Спайс герлз»? Фью-у! Да я месяцы назад об этом знала.
А вот статьи о том, как в отделе здравоохранения обеспокоены диетами девочек-подростков: по новейшим статистическим данным, половина из них зарабатывает сердечные приступы из-за того, что считает себя не в форме, а другая половина доводит себя до истощения. Похоже, собираются провести целую кампанию, чтобы девчонки не думали, будто идеальные размеры только у актрис из «Друзей».
— Своевременно, — заметила я Роджеру, который притаился в позе цыпленка гриль — локотки торчали над ушами, — ожидая, когда комки бумаги попадут ему в лапы. Да, я прекрасно знаю, что разговариваю с котом, и меня это ничуть не тревожит.
И тут меня осенило. Можно было бы хлопнуть себя по лбу, но уж слишком больно.
— Да!
Это не совсем по-бездельному, но хорошая мысль есть хорошая мысль. Как человек напористый и целеустремленный, я включила компьютер, впервые за последние несколько месяцев включила для дела. Составила письмо, в котором попросту продавала себя тем, кто мог купить меня за нормальные деньги. Тем, кому нужны люди вроде меня — несчастные старушенции, хлебнувшие в свое время диет, — чтобы писать объявления для девчонок, подсевших на сандвичи с тертой морковкой.
Потом я пешком (да, пешком, потому что теперь поездка на автобусе равноценна завтраку с лапшой) отправилась к маме.
Она как раз возилась с клиентом по поводу налогов. Кажется, они только обрадовались, что я их прервала.
— Извини, хотела в твой гараж попасть, — сказала я с порога.
— Ты не на работе? — спросила мама, поднимаясь, чтобы достать ключи.
На объяснения ушло бы полдня, так что я промямлила что-то насчет проекта для отдела здравоохранения и добавила, что мне нужны мои университетские книжки, которые хранятся в подвале.
— Налоговый мошенник? — спросила я маму, когда она поднимала заржавевшую дверь гаража.
— Окно открыто, — произнесла она вполголоса.
— Извини.
— Вот, пожалуйста.
Она указала рукой на груду картонных коробок, старых зеленых кресел устрашающего вида и сундучков из-под чая, где хранилась большая часть ее супружеской жизни и моих школьных лет. Даже смешно — люди вечно держат в гаражах одно и то же, и моя мама — не исключение. Плетеные кашпо. Круглые оранжевые абажуры. И стопки дамских журналов, где на обложках принцесса Анна с волосами, собранными в пучок, спускается по трапу самолета.
Когда мама наконец ушла, я просмотрела свои дневники. Или то, что должно было стать дневниками. Мне никогда не удавалось вести их как следует. Их постоянно дарили мне на Рождество, а я не слишком усердствовала в записях. Вот и все. Но я знала, что в одной из этих коробок хранились записи той зимы, когда у меня случилась анорексия. И они пригодятся, если я хочу пробиться в здравоохранительную кампанию. Так что...
Дневник обнаружился в старой плетеной корзине для белья — рядом с аккуратно надписанными картонными коробками, где мама хранила старые счета. И он вонял — отчасти из-за плесени, начавшей расползаться по якобы кожаной, но на самом деле картонной обложке, но в основном из-за того, что в корзину я когда-то свалила и полупустые флакончики духов. Духи, которые покупаешь в восемнадцать лет, господи... Называется как-нибудь вроде «Малинки», а пахнет как мужская моча. Неудивительно, что парни меня бросали.
Вся моя жизнь отправилась в корзину для белья. Вот Шалтай-Болтай, большой и белесый, — а ведь когда мне его подарили, он был ярко-розовый. А вот совершенно отвратительный пластмассовый сувенир — предполагалось, что он будет похож на серебряную чашку; на нем написано: «САМОЙ ЛУЧШЕЙ ДЕВУШКЕ В МИРЕ». Это мне подарил Грег Дейли.
Вот старые фотографии, где мы с Хилари стоим возле палатки, — тот самый школьный поход, когда Ева, гений математики, рыдала после игры в бутылочку. И вот еще гольфы — о-о, гольфы, неужели мы такое носили? — и плакат с «Бумтаун Рэтс», где у Боба Гелдофа[16] огромные солнечные очки.
Не думаю, что кто-нибудь знает, где я храню записки о несчастной любви своей юности. Любопытных, наверное, отпугивало то, что к ним надо продираться сквозь залежи Шалтаев-Болтаев и гольфов. Я понимала, что расстроюсь. Но вот оно. 1990-й. Год, когда мне стукнуло двадцать два, год Джейми Стритона, год, когда я села на крайне эффективную диету с тертой морковкой и когда навеки завязала с дневниками.
Остались и заметки на полях. Все это теперь возвращалось ко мне. В середине «Июня» я вывела заглавными буквами: «ПОЧЕМУ Я ЕДИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ МОЖЕТ ВОНЗИТЬ ЕЙ НОГТИ В ГОРЛО?»
Я отыскала не только бесконечные подсчеты килоджоулей и нудные рецепты (кресс-салат с апельсинами). Нашла и записи про Джейми.
Пятого июля я записала: «Кажется, сегодня он собирался признаться мне в любви. Мы гуляли по Уэйл-Бич, и я знала, что он хочет что-то сказать, но не может решиться. Наверное, думает, что еще слишком рано?»
А вот это действительно неловко — начиная с нашего первого свидания внизу страницы ведется счет дням, которые мы проводили вместе. Не часам и минутам, а именно дням.
Ну что, Виктория Ходячий Крах Любовных Отношений, ничего не изменилось, верно? Если поразмыслить, все мои романы состояли на две трети из фантазий и только на одну треть из реальности, а началось все именно тогда. Джейми вовсе не собирался говорить мне, что он меня любит. Если он и хотел что-то сказать, но не решался, так только то, что в бикини я выгляжу как после концлагеря.
Помню, в тот день он пнул комок водорослей, будто это был футбольный мяч. Джейми так обычно решал проблемы. Пнуть по чему-нибудь как следует.
Как и Дэн. Мохнатый будильник, подарок моего отца, он пинком отправил за окно в тот самый день, когда я призналась, что выбросила противозачаточные таблетки.
Бесполезно спрашивать себя, что с ними всеми не так. Лучше выяснить, что не так со мной. И неплохо бы для начала прекратить выдумывать про любовь. Диета в двадцать два года, мечтательная чушь о признаниях в любви...
И что же я делаю восемь лет спустя? Западаю на собственные фантазии про англичанина из Парижа, который если и существует, так только в голове у Билла. А дохлый номер с Лаймом? И я еще воображала, будто ему нужно нечто большее, чем секс в деревенской гостинице.
Хотелось бы мне снова вернуться в те времена с гольфами. Жизнь тогда была намного проще. Я часто выдумывала что-нибудь, но мои выдумки касались главным образом личностей вроде Боба Гелдофа или Дэвида Соула[17]. Тех, с кем я вряд ли завязала бы роман. Или даже случайно встретилась в «Вулвортсе».
Интересно, что стало с Дэвидом Соулом?
Хилари заявила мне по телефону, что я, похоже, превращаюсь в бездельницу, а это затягивает. Не знаю, где она этого набирается. Наверное, украдкой почитывает «Долли» в детской библиотеке.
— Вообще-то, Вик, ты всегда была бездельницей. Просто раньше у тебя была работа, поэтому никто и не знал.
— Как по-твоему, могла бы я стать библиотекарем?
— Ты же ничего не читаешь, — удивилась Хилари.
— Но ведь там надо только книжки на место ставить?
— Нет уж, ты теперь полгода будешь работу выпрашивать.
Гм-м, отмывать мебель за детишками?
Да и потом — а так ли уж мне хочется работать? Может, безделье — это как раз для меня. Вдруг я наконец обрела себя. Но тут я задумалась: а что подразумевается под бездельем? Валяться целый день в мешковатых брюках и теребить кольцо в пупке, пока не занесешь инфекцию?
Тут я спохватилась, что даже не знаю, какое сейчас пособие по безработице. После завтрака я уселась за телефон, чтобы выяснить это. Вот так узнаешь результаты лотереи. Однако то, что мне сообщили, звучало совсем не так восхитительно. Услышав, на какую сумму мне теперь жить, я просто не сдержалась.
— Вы это серьезно?!
— Да, — процедили на другом конце провода.
И я тотчас задумалась о работе. Можно купить игрушечный ксилофон и музицировать на коммутаторе в бирже труда. Или я сама стану чем-то вроде живого коммутатора:
"Наберите 1, чтобы узнать, не оказались ли вы за чертой бедности;
2 — если вам нужна столовая Армии спасения;
3 — если вы просто зажрались".
После ланча (такого же, как завтрак, — большая миска мюсли) я отправилась в газетный киоск и насобирала целый ворох рекламных газет и журналов со всех штатов Австралии. В малонаселенных районах, наверно, не так много рекламщиков, умеющих впаривать школьную обувь. И еще я тщетно искала журнал под названием «Бездельный образ жизни»: людям, видимо, просто лень его издавать.
Когда я разложила объявления на кровати, Роджер уселся именно на те, которые я хотела прочитать.
— Вот почему ты это делаешь? Мог же сесть на ЭТИ объявления, где ищут работу, а ты сел на ТЕ, где ее предлагают!
Тут я спохватилась, что разговариваю с котом, и умолкла. Превращаюсь в одинокую унылую женщину. Волей-неволей превращаюсь!
Попадались исключительные объявления о работе. Престижной, замечательной, высокооплачиваемой. Мне такую никогда не получить. Главные слова в объявлении я обвела кружочком — надо будет найти их в энциклопедии и ввернуть что-нибудь подходящее в своем резюме. Может, удастся кому-нибудь запудрить мозги.
«Небольшому перспективному агентству требуется энергичный, инициативный работник. Умение работать в команде, коммуникабельность».
Отлично. «Дорогое небольшое перспективное агентство! Я — человек энергичный, инициативный, обладаю напористостью и целеустремленностью. Также считаю себя общительной, контактной, компанейской, отзывчивой и диверсанткой».
И что еще более существенно, я не стащу диетическую лапшу вашего босса, даже если она тщательно спрятана за банками в глубине шкафчика под мойкой. Не унесу с собой общий мобильник. Особенно если мне скажут, что его нельзя выносить из конторы, — никогда в жизни.
Сидя на кровати в окружении журналов и газет, я вдруг затосковала по капуччино. Думаю, это первая проблема, с которой сталкиваются бездельники. Как раз в это время Кайли, возможно, пританцовывая, несет картонный поднос, а на нем — белые полистироловые стаканчики для всех. О черт, Кайли.
Я набрала ее номер.
— Это я.
— Кто?
— Быстро же ты забываешь. Виктория. Я звоню насчет подарка на твой день рождения. Я не забыла.
— А ты действительно только поэтому звонишь? — спросила Кайли.
— Ну да.
— Бобби велела мне ничего тебе ни о чем не говорить.
— Это еще что такое?
— Ну о работе. Она боится, что ты пойдешь в другое агентство и расскажешь о наших планах.
— Ну знаешь. Что там за жизненно важная информация о садовых каталогах? Прямо смертельное оружие.
— Бобби вообще против личных звонков после того, как ты...
— Давай-ка закругляйся.
— Да-а. Пока. Знаешь, я бы хотела лак для ногтей, «Шанель», там есть такой почти черный.
Я положила трубку, и услышанное доходило до меня еще несколько минут. Она, Кайли, у которой есть работа, просит меня, безработную, купить ей на день рождения «Шанель»? За это она получит ту мерзкую кулинарную воронку, которую Джоди подарила мне на прошлое Рождество и которую я даже не разворачивала.
— И пошла бы она...
О нет, я опять разговариваю с котом.
Я взялась за газету. Кажется, я не читала газет от корки до корки с тех пор, как там был конкурс: где-то на страницах спрятана маленькая картинка с долларом, и если правильно выписать все номера страниц, то можно выиграть автомобиль.
Оказывается, пока я была занята разнесчастной любовью, произошло много интересного. В первую очередь — мы, кажется, становимся республикой. Ух ты, что еще я пропустила? Кто-то предлагает новый флаг, зеленый с золотым, как те старые пакетики чипсов с чесноком и сыром, которые продаются в кондитерских.
Стыдно признаться, но единственное, в курсе чего я оказалась, — операции Лиз Тейлор. А слухи о распаде «Спайс герлз»? Фью-у! Да я месяцы назад об этом знала.
А вот статьи о том, как в отделе здравоохранения обеспокоены диетами девочек-подростков: по новейшим статистическим данным, половина из них зарабатывает сердечные приступы из-за того, что считает себя не в форме, а другая половина доводит себя до истощения. Похоже, собираются провести целую кампанию, чтобы девчонки не думали, будто идеальные размеры только у актрис из «Друзей».
— Своевременно, — заметила я Роджеру, который притаился в позе цыпленка гриль — локотки торчали над ушами, — ожидая, когда комки бумаги попадут ему в лапы. Да, я прекрасно знаю, что разговариваю с котом, и меня это ничуть не тревожит.
И тут меня осенило. Можно было бы хлопнуть себя по лбу, но уж слишком больно.
— Да!
Это не совсем по-бездельному, но хорошая мысль есть хорошая мысль. Как человек напористый и целеустремленный, я включила компьютер, впервые за последние несколько месяцев включила для дела. Составила письмо, в котором попросту продавала себя тем, кто мог купить меня за нормальные деньги. Тем, кому нужны люди вроде меня — несчастные старушенции, хлебнувшие в свое время диет, — чтобы писать объявления для девчонок, подсевших на сандвичи с тертой морковкой.
Потом я пешком (да, пешком, потому что теперь поездка на автобусе равноценна завтраку с лапшой) отправилась к маме.
Она как раз возилась с клиентом по поводу налогов. Кажется, они только обрадовались, что я их прервала.
— Извини, хотела в твой гараж попасть, — сказала я с порога.
— Ты не на работе? — спросила мама, поднимаясь, чтобы достать ключи.
На объяснения ушло бы полдня, так что я промямлила что-то насчет проекта для отдела здравоохранения и добавила, что мне нужны мои университетские книжки, которые хранятся в подвале.
— Налоговый мошенник? — спросила я маму, когда она поднимала заржавевшую дверь гаража.
— Окно открыто, — произнесла она вполголоса.
— Извини.
— Вот, пожалуйста.
Она указала рукой на груду картонных коробок, старых зеленых кресел устрашающего вида и сундучков из-под чая, где хранилась большая часть ее супружеской жизни и моих школьных лет. Даже смешно — люди вечно держат в гаражах одно и то же, и моя мама — не исключение. Плетеные кашпо. Круглые оранжевые абажуры. И стопки дамских журналов, где на обложках принцесса Анна с волосами, собранными в пучок, спускается по трапу самолета.
Когда мама наконец ушла, я просмотрела свои дневники. Или то, что должно было стать дневниками. Мне никогда не удавалось вести их как следует. Их постоянно дарили мне на Рождество, а я не слишком усердствовала в записях. Вот и все. Но я знала, что в одной из этих коробок хранились записи той зимы, когда у меня случилась анорексия. И они пригодятся, если я хочу пробиться в здравоохранительную кампанию. Так что...
Дневник обнаружился в старой плетеной корзине для белья — рядом с аккуратно надписанными картонными коробками, где мама хранила старые счета. И он вонял — отчасти из-за плесени, начавшей расползаться по якобы кожаной, но на самом деле картонной обложке, но в основном из-за того, что в корзину я когда-то свалила и полупустые флакончики духов. Духи, которые покупаешь в восемнадцать лет, господи... Называется как-нибудь вроде «Малинки», а пахнет как мужская моча. Неудивительно, что парни меня бросали.
Вся моя жизнь отправилась в корзину для белья. Вот Шалтай-Болтай, большой и белесый, — а ведь когда мне его подарили, он был ярко-розовый. А вот совершенно отвратительный пластмассовый сувенир — предполагалось, что он будет похож на серебряную чашку; на нем написано: «САМОЙ ЛУЧШЕЙ ДЕВУШКЕ В МИРЕ». Это мне подарил Грег Дейли.
Вот старые фотографии, где мы с Хилари стоим возле палатки, — тот самый школьный поход, когда Ева, гений математики, рыдала после игры в бутылочку. И вот еще гольфы — о-о, гольфы, неужели мы такое носили? — и плакат с «Бумтаун Рэтс», где у Боба Гелдофа[16] огромные солнечные очки.
Не думаю, что кто-нибудь знает, где я храню записки о несчастной любви своей юности. Любопытных, наверное, отпугивало то, что к ним надо продираться сквозь залежи Шалтаев-Болтаев и гольфов. Я понимала, что расстроюсь. Но вот оно. 1990-й. Год, когда мне стукнуло двадцать два, год Джейми Стритона, год, когда я села на крайне эффективную диету с тертой морковкой и когда навеки завязала с дневниками.
Остались и заметки на полях. Все это теперь возвращалось ко мне. В середине «Июня» я вывела заглавными буквами: «ПОЧЕМУ Я ЕДИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ МОЖЕТ ВОНЗИТЬ ЕЙ НОГТИ В ГОРЛО?»
Я отыскала не только бесконечные подсчеты килоджоулей и нудные рецепты (кресс-салат с апельсинами). Нашла и записи про Джейми.
Пятого июля я записала: «Кажется, сегодня он собирался признаться мне в любви. Мы гуляли по Уэйл-Бич, и я знала, что он хочет что-то сказать, но не может решиться. Наверное, думает, что еще слишком рано?»
А вот это действительно неловко — начиная с нашего первого свидания внизу страницы ведется счет дням, которые мы проводили вместе. Не часам и минутам, а именно дням.
Ну что, Виктория Ходячий Крах Любовных Отношений, ничего не изменилось, верно? Если поразмыслить, все мои романы состояли на две трети из фантазий и только на одну треть из реальности, а началось все именно тогда. Джейми вовсе не собирался говорить мне, что он меня любит. Если он и хотел что-то сказать, но не решался, так только то, что в бикини я выгляжу как после концлагеря.
Помню, в тот день он пнул комок водорослей, будто это был футбольный мяч. Джейми так обычно решал проблемы. Пнуть по чему-нибудь как следует.
Как и Дэн. Мохнатый будильник, подарок моего отца, он пинком отправил за окно в тот самый день, когда я призналась, что выбросила противозачаточные таблетки.
Бесполезно спрашивать себя, что с ними всеми не так. Лучше выяснить, что не так со мной. И неплохо бы для начала прекратить выдумывать про любовь. Диета в двадцать два года, мечтательная чушь о признаниях в любви...
И что же я делаю восемь лет спустя? Западаю на собственные фантазии про англичанина из Парижа, который если и существует, так только в голове у Билла. А дохлый номер с Лаймом? И я еще воображала, будто ему нужно нечто большее, чем секс в деревенской гостинице.
Хотелось бы мне снова вернуться в те времена с гольфами. Жизнь тогда была намного проще. Я часто выдумывала что-нибудь, но мои выдумки касались главным образом личностей вроде Боба Гелдофа или Дэвида Соула[17]. Тех, с кем я вряд ли завязала бы роман. Или даже случайно встретилась в «Вулвортсе».
Интересно, что стало с Дэвидом Соулом?
Глава тридцатая
Не знаю, как принято вести себя безработным. Это что-то вроде покойника в семье? Может, надо обзвонить всех со словами «Ты только не волнуйся, но...». Или скрыть от всех?
Уже в третий раз, завтракая мюслями, я раздумывала, кто как среагирует на новость.
Джоди с Диди разволнуются за меня до небес.
Мама, скорее всего, предложит пойти к ней в уборщицы.
Папа пришлет денег.
Скотский Адвокатишка из Личхардта наверняка скажет: «А ведь я предупреждал».
А после завтрака произошло чудо. Позвонила женщина из отдела здравоохранения и сказала, что ей очень понравилось мое письмо. Она, правда, не знает, сколько за это заплатят и берут ли там вообще свободных художников, но эту часть я пропустила мимо ушей. Я была способна только на одно: исполнить что-то вроде победного танца в своих черных гольфах (тоже третий день подряд).
Поскольку последние семьдесят два часа я почти ни с кем не общалась, то теперь говорила без умолку:
— Понимаете, я ведь даже анорексию заработала, когда была помоложе. И как раз вчера нашла свои старые дневники, специально отыскала, думала, пригодятся.
— Что ж, Виктория, я позвоню вам, как только мы примем решение.
Судя по ее голосу, она была бы рада вырубить меня каким-нибудь ксилофонным сигналом.
Положив трубку, я чувствовала себя как бегунья Кэти Фримен, поставившая новый рекорд. Да! Наверное, теперь моей безработице конец. Женщина порассудительнее, чем я, подождала бы большей определенности, хотя бы следующего звонка. Но я считала, что у меня уже есть повод для праздника.
И отправилась в парикмахерскую. Дорогую. Под названием «Удача».
Все сотрудники там расхаживали в черных резиновых фартуках с надписью «УДАЧА». Мне предложили белое вино, кофе без кофеина, мятный и ромашковый чай или воду — хороший признак. Может, в один прекрасный день в парикмахерских начнут подавать и напитки покрепче. Они, видит бог, там не лишние. Я познакомилась со всеми: с женщиной, которая принесла мне чай, и с женщиной, которая мыла мне голову, и с мужчиной, что красит волосы, и с парнем, который стрижет.
Парня звали Тихоня. Правда. Тихоня из «Удачи».
Слева на лицо Тихони падала сногсшибательная завеса из обесцвеченных волос. Справа волосы были подбриты и выкрашены в угольно-черный цвет. Сережек у него в ухе было столько, что оно напоминало жалюзи.
— Как вы насчет «готского возрождения»? — спросил он.
— М-м-м.
За кого он меня принимает? Мне тридцать лет, в конце концов. Впрочем, ладно. Многолетний опыт научил меня в парикмахерских на все отвечать «м-м-м», иначе могут и скальп снять.
— Не включишь «Долбаных кровососов»? — обратился Тихоня к своей подружке, которая торчала здесь для моральной поддержки.
Она угромыхала в огромных красных ботинках — клац-клац-клац, — и вскоре из динамиков понеслось что-то, до удивления напоминающее вопли Роджера, которому автомобильная дверца прищемила хвост. Когда подружка вернулась, ее ботинки были сплошь в остриженных волосах. Может, потом они с Тихоней их соберут и сделают с ними что-нибудь готское и ритуальное.
— У вас потрясающие волосы, — заметил Тихоня.
— Спасибо.
— Думаю, здесь надо немного убрать.
Я кивнула. Что еще должен делать парикмахер, если не убирать здесь немного?
«Кровососы» завелись снова. У меня возникло ощущение, будто Тихоня орудует ножницами в такт музыке.
— Обеденный перерыв? — поинтересовался он. Я кивнула. Ну, это же действительно середина дня.
— Постарайтесь не двигать головой, — сказал Тихоня. — А чем занимаетесь?
— Пишу про «Сухие завтраки».
— У-ух! Шутите? Мы их тут обожаем!
— Правда?
Неужели я все-таки трудилась во благо человечества?
— Вы только завтраками занимаетесь?
— Вообще-то я пишу обо всем. Составляю рекламу.
— Может, вам тогда с Невиллом поговорить?
— М-м-м...
Что еще, к черту, за Невилл? И как Тихоня видит, что стрижет, если весь его левый глаз закрыт этими лохмами?
Тихоня позвал Невилла, и явился кудрявый великан с трехдневной щетиной; на нем тоже был резиновый фартук, только белый. Происходи все это в «Стар Треке», Невилл наверняка был бы капитаном космического корабля. Хотя вообще-то все они тут напоминали эльфов из мастерской Сайта-Клауса. Или мясников.
— Как вас зовут? — спросил Тихоня. Кажется, я представилась еще на входе.
— Виктория.
— Невилл, Виктория — писательница. По части рекламы. Это она делала «Сухие завтраки».
— У-ух ты-ы! — Невилл явно был в диком восторге.
Да что такое стряслось с этими завтраками?
— Это те, которые на блевотину похожи, — продолжал он, ответив таким образом на мой вопрос.
— Именно это я на собрании и сказала, — услышала я свой собственный голос. — Что они похожи на пластмассовую блевотину из магазина приколов.
— Мы их обожаем, — повторил Тихоня, едва не отрезав мне ухо.
— Нам нужно, чтобы кто-нибудь про нас написал, — сказал Невилл. — Мы делаем новую брошюру. Вы сколько берете?
— Ну, сейчас я зарабатываю кошке на еду.
Невилл загоготал, слегка обрызгав меня слюной.
— В прошлый раз у нас такой бред получился, — сказал он, становясь за мной и обращаясь к моему отражению в зеркале. — Брошюра с надписью: «Наша „Удача“ принесет вам удачу». Звучало как...
— Звучало как у какой-нибудь «Аббы» в песенке, — перебил его Тихоня. — Кретински.
— Такое название, как «Удача», — произнесла я, стараясь говорить серьезно, — вообще-то можно и не обыгрывать.
— Ну да, вот и я так подумал, — сказал Невилл.
И как ему и положено было по роду занятий, тотчас на что-то отвлекся. Наверное, кто-то утонул в раковине.
— Оп-па! — воскликнул Тихоня.
Потом меня перехватил мастер по окраске волос. Он окончательно убрал постдэновскую рыжину и высветлил несколько прядей с боков.
Тут освободился номер «Космо», я ухватила его и прочла свой гороскоп.
— Уран расширит ваши горизонты, вы можете добиться всего, — прочитал мастер через мое плечо.
— Это и ваш? — спросила я.
— Ага. Я Близнец. И вы Близнец?
— Да.
После этого говорить было особенно не о чем, — в конце концов, если у нас и оказалось что-то общее, так это только любовь к гороскопам. И тут мастер сказал такое, что у меня клацнули зубы.
— Кажется, я действительно расширяю горизонты, — пробормотал он. — Перехожу в свободные художники. Вообще-то это мой первый день. Первый день свободы. — И он хмыкнул.
Я еще удивлялась, почему это он не носит резиновый фартук, как все остальные.
— Вот это совпадение, — медленно проговорила я. — Я теперь тоже свободный художник.
— Кайф. Посидите минут двадцать под лампой, а потом Тихоня все закончит. Вам чай или кофе?
Я смотрела на себя в зеркало. Свободный художник. Расширяю горизонты. Свободный художник... Интересно, проводят еще конкурсы на звание Деловой женщины года?
Забавно, конечно. Только-только государственное учреждение проявило ко мне слабый проблеск интереса — и вот, пожалуйста, брошюра для парикмахерской под названием «Удача». Но ярлык, который я сама на себя сейчас навесила, мне нравился. Вся история с Бобби тут же перестала казаться катастрофой. Появилось ощущение, будто наконец-то я делаю что-то правильное. И что самое странное, я больше не боялась быть одна.
Пока Тихоня завершал свою работу, обдувая меня феном то справа, то слева, то откидывая мою голову назад, я продолжала размышлять. Все мои коллеги советовали никогда и ни за что не пускаться в одиночное плавание. Все знают, что это ненадежно. Что чеки приходят с задержкой в три месяца. Но что-то есть в этих словах — «свободный художник». Может, все дело в слове «свободный»? Ты от чего-то освобождаешься. Свободный художник. Это я. Это про меня. Это мой горизонт, и он расширяется.
— Вот и готово.
Тихоня закончил. Его подружка послушно держала зеркало у меня с одного боку, а он — с другого. Я вся была мягкая и пушистая, как маленький коричневый песик, которого только что вымыли. Я пахла травами. Я не была больше рыжей и колючей, и честно вам признаюсь, это оказалось большим облегчением.
Когда я встала, чтобы забрать свою сумочку и уйти, притопал Невилл.
— У вас есть визитка?
Оп-ля. Визитка. Есть над чем подумать. Всякий свободный художник обязан иметь ее.
— Как жаль, как раз сегодня отдала последнюю, — соврала я.
— Возьмите нашу.
Карточка была черная, с блестящим черным шрифтом, который еле удавалось разобрать.
— Позвоните! — радостно крикнул Невилл, выпуская меня в новую, восхитительную, пушисто-каштановую жизнь с широкими горизонтами.
Уже по дороге к автобусной остановке я подумала, что для новой пушистой и свободной жизни нужна и новая одежда.
Весь свой гардероб я покупала или с Дэном, стоящим над душой, или с целью соблазнить Лайма. Словом, можете себе представить.
Верхняя моя половина — это, конечно, Дэн. Светло-голубая льняная рубашка и несуразно дорогой кожаный пояс. Ну а снизу — чистый Лайм. Коротенькая плиссированная юбочка, голубая мечта школьницы, и туфли с каблуками, которыми и убить можно. В общем, я выглядела как проститутка, явившаяся на собеседование в юридическую контору. Совсем недостойно свободного художника.
Продавщица-консультантша заорала: «КАК ДЕЛА-А-А?» — с другого конца магазина; я прокричала в ответ: «ХОРОШО!» — и удрала в самый дальний уголок магазина. Как обычно, здесь оказались только пять пар черных брюк восьмого размера и вереница кошмарных атласных рубашек горчичного цвета.
Продвигаясь вдоль пурпурного ряда (знаю, этот цвет принято называть бордо, но для меня он все-таки пурпурный), я нашла юбку, идеальную для Тихониной подружки, пиджак, достойный того, чтобы Хилари отправилась в нем на конференцию библиотекарей, и, наконец, топик, ради которого я могла бы убить, вот только предназначался он для женщины с бюстом, как у Мэрилин Монро в 1958 году.
Тут меня озарило. Я же все делаю неправильно. В каждый одинокий период своей жизни я добросовестно стараюсь начать все заново — и что вытворяю в первую очередь? Правильно. Трачу полторы сотни на парикмахера и еще вдвое больше — на новые тряпки.
Уже в третий раз, завтракая мюслями, я раздумывала, кто как среагирует на новость.
Джоди с Диди разволнуются за меня до небес.
Мама, скорее всего, предложит пойти к ней в уборщицы.
Папа пришлет денег.
Скотский Адвокатишка из Личхардта наверняка скажет: «А ведь я предупреждал».
А после завтрака произошло чудо. Позвонила женщина из отдела здравоохранения и сказала, что ей очень понравилось мое письмо. Она, правда, не знает, сколько за это заплатят и берут ли там вообще свободных художников, но эту часть я пропустила мимо ушей. Я была способна только на одно: исполнить что-то вроде победного танца в своих черных гольфах (тоже третий день подряд).
Поскольку последние семьдесят два часа я почти ни с кем не общалась, то теперь говорила без умолку:
— Понимаете, я ведь даже анорексию заработала, когда была помоложе. И как раз вчера нашла свои старые дневники, специально отыскала, думала, пригодятся.
— Что ж, Виктория, я позвоню вам, как только мы примем решение.
Судя по ее голосу, она была бы рада вырубить меня каким-нибудь ксилофонным сигналом.
Положив трубку, я чувствовала себя как бегунья Кэти Фримен, поставившая новый рекорд. Да! Наверное, теперь моей безработице конец. Женщина порассудительнее, чем я, подождала бы большей определенности, хотя бы следующего звонка. Но я считала, что у меня уже есть повод для праздника.
И отправилась в парикмахерскую. Дорогую. Под названием «Удача».
Все сотрудники там расхаживали в черных резиновых фартуках с надписью «УДАЧА». Мне предложили белое вино, кофе без кофеина, мятный и ромашковый чай или воду — хороший признак. Может, в один прекрасный день в парикмахерских начнут подавать и напитки покрепче. Они, видит бог, там не лишние. Я познакомилась со всеми: с женщиной, которая принесла мне чай, и с женщиной, которая мыла мне голову, и с мужчиной, что красит волосы, и с парнем, который стрижет.
Парня звали Тихоня. Правда. Тихоня из «Удачи».
Слева на лицо Тихони падала сногсшибательная завеса из обесцвеченных волос. Справа волосы были подбриты и выкрашены в угольно-черный цвет. Сережек у него в ухе было столько, что оно напоминало жалюзи.
— Как вы насчет «готского возрождения»? — спросил он.
— М-м-м.
За кого он меня принимает? Мне тридцать лет, в конце концов. Впрочем, ладно. Многолетний опыт научил меня в парикмахерских на все отвечать «м-м-м», иначе могут и скальп снять.
— Не включишь «Долбаных кровососов»? — обратился Тихоня к своей подружке, которая торчала здесь для моральной поддержки.
Она угромыхала в огромных красных ботинках — клац-клац-клац, — и вскоре из динамиков понеслось что-то, до удивления напоминающее вопли Роджера, которому автомобильная дверца прищемила хвост. Когда подружка вернулась, ее ботинки были сплошь в остриженных волосах. Может, потом они с Тихоней их соберут и сделают с ними что-нибудь готское и ритуальное.
— У вас потрясающие волосы, — заметил Тихоня.
— Спасибо.
— Думаю, здесь надо немного убрать.
Я кивнула. Что еще должен делать парикмахер, если не убирать здесь немного?
«Кровососы» завелись снова. У меня возникло ощущение, будто Тихоня орудует ножницами в такт музыке.
— Обеденный перерыв? — поинтересовался он. Я кивнула. Ну, это же действительно середина дня.
— Постарайтесь не двигать головой, — сказал Тихоня. — А чем занимаетесь?
— Пишу про «Сухие завтраки».
— У-ух! Шутите? Мы их тут обожаем!
— Правда?
Неужели я все-таки трудилась во благо человечества?
— Вы только завтраками занимаетесь?
— Вообще-то я пишу обо всем. Составляю рекламу.
— Может, вам тогда с Невиллом поговорить?
— М-м-м...
Что еще, к черту, за Невилл? И как Тихоня видит, что стрижет, если весь его левый глаз закрыт этими лохмами?
Тихоня позвал Невилла, и явился кудрявый великан с трехдневной щетиной; на нем тоже был резиновый фартук, только белый. Происходи все это в «Стар Треке», Невилл наверняка был бы капитаном космического корабля. Хотя вообще-то все они тут напоминали эльфов из мастерской Сайта-Клауса. Или мясников.
— Как вас зовут? — спросил Тихоня. Кажется, я представилась еще на входе.
— Виктория.
— Невилл, Виктория — писательница. По части рекламы. Это она делала «Сухие завтраки».
— У-ух ты-ы! — Невилл явно был в диком восторге.
Да что такое стряслось с этими завтраками?
— Это те, которые на блевотину похожи, — продолжал он, ответив таким образом на мой вопрос.
— Именно это я на собрании и сказала, — услышала я свой собственный голос. — Что они похожи на пластмассовую блевотину из магазина приколов.
— Мы их обожаем, — повторил Тихоня, едва не отрезав мне ухо.
— Нам нужно, чтобы кто-нибудь про нас написал, — сказал Невилл. — Мы делаем новую брошюру. Вы сколько берете?
— Ну, сейчас я зарабатываю кошке на еду.
Невилл загоготал, слегка обрызгав меня слюной.
— В прошлый раз у нас такой бред получился, — сказал он, становясь за мной и обращаясь к моему отражению в зеркале. — Брошюра с надписью: «Наша „Удача“ принесет вам удачу». Звучало как...
— Звучало как у какой-нибудь «Аббы» в песенке, — перебил его Тихоня. — Кретински.
— Такое название, как «Удача», — произнесла я, стараясь говорить серьезно, — вообще-то можно и не обыгрывать.
— Ну да, вот и я так подумал, — сказал Невилл.
И как ему и положено было по роду занятий, тотчас на что-то отвлекся. Наверное, кто-то утонул в раковине.
— Оп-па! — воскликнул Тихоня.
Потом меня перехватил мастер по окраске волос. Он окончательно убрал постдэновскую рыжину и высветлил несколько прядей с боков.
Тут освободился номер «Космо», я ухватила его и прочла свой гороскоп.
— Уран расширит ваши горизонты, вы можете добиться всего, — прочитал мастер через мое плечо.
— Это и ваш? — спросила я.
— Ага. Я Близнец. И вы Близнец?
— Да.
После этого говорить было особенно не о чем, — в конце концов, если у нас и оказалось что-то общее, так это только любовь к гороскопам. И тут мастер сказал такое, что у меня клацнули зубы.
— Кажется, я действительно расширяю горизонты, — пробормотал он. — Перехожу в свободные художники. Вообще-то это мой первый день. Первый день свободы. — И он хмыкнул.
Я еще удивлялась, почему это он не носит резиновый фартук, как все остальные.
— Вот это совпадение, — медленно проговорила я. — Я теперь тоже свободный художник.
— Кайф. Посидите минут двадцать под лампой, а потом Тихоня все закончит. Вам чай или кофе?
Я смотрела на себя в зеркало. Свободный художник. Расширяю горизонты. Свободный художник... Интересно, проводят еще конкурсы на звание Деловой женщины года?
Забавно, конечно. Только-только государственное учреждение проявило ко мне слабый проблеск интереса — и вот, пожалуйста, брошюра для парикмахерской под названием «Удача». Но ярлык, который я сама на себя сейчас навесила, мне нравился. Вся история с Бобби тут же перестала казаться катастрофой. Появилось ощущение, будто наконец-то я делаю что-то правильное. И что самое странное, я больше не боялась быть одна.
Пока Тихоня завершал свою работу, обдувая меня феном то справа, то слева, то откидывая мою голову назад, я продолжала размышлять. Все мои коллеги советовали никогда и ни за что не пускаться в одиночное плавание. Все знают, что это ненадежно. Что чеки приходят с задержкой в три месяца. Но что-то есть в этих словах — «свободный художник». Может, все дело в слове «свободный»? Ты от чего-то освобождаешься. Свободный художник. Это я. Это про меня. Это мой горизонт, и он расширяется.
— Вот и готово.
Тихоня закончил. Его подружка послушно держала зеркало у меня с одного боку, а он — с другого. Я вся была мягкая и пушистая, как маленький коричневый песик, которого только что вымыли. Я пахла травами. Я не была больше рыжей и колючей, и честно вам признаюсь, это оказалось большим облегчением.
Когда я встала, чтобы забрать свою сумочку и уйти, притопал Невилл.
— У вас есть визитка?
Оп-ля. Визитка. Есть над чем подумать. Всякий свободный художник обязан иметь ее.
— Как жаль, как раз сегодня отдала последнюю, — соврала я.
— Возьмите нашу.
Карточка была черная, с блестящим черным шрифтом, который еле удавалось разобрать.
— Позвоните! — радостно крикнул Невилл, выпуская меня в новую, восхитительную, пушисто-каштановую жизнь с широкими горизонтами.
Уже по дороге к автобусной остановке я подумала, что для новой пушистой и свободной жизни нужна и новая одежда.
Весь свой гардероб я покупала или с Дэном, стоящим над душой, или с целью соблазнить Лайма. Словом, можете себе представить.
Верхняя моя половина — это, конечно, Дэн. Светло-голубая льняная рубашка и несуразно дорогой кожаный пояс. Ну а снизу — чистый Лайм. Коротенькая плиссированная юбочка, голубая мечта школьницы, и туфли с каблуками, которыми и убить можно. В общем, я выглядела как проститутка, явившаяся на собеседование в юридическую контору. Совсем недостойно свободного художника.
Продавщица-консультантша заорала: «КАК ДЕЛА-А-А?» — с другого конца магазина; я прокричала в ответ: «ХОРОШО!» — и удрала в самый дальний уголок магазина. Как обычно, здесь оказались только пять пар черных брюк восьмого размера и вереница кошмарных атласных рубашек горчичного цвета.
Продвигаясь вдоль пурпурного ряда (знаю, этот цвет принято называть бордо, но для меня он все-таки пурпурный), я нашла юбку, идеальную для Тихониной подружки, пиджак, достойный того, чтобы Хилари отправилась в нем на конференцию библиотекарей, и, наконец, топик, ради которого я могла бы убить, вот только предназначался он для женщины с бюстом, как у Мэрилин Монро в 1958 году.
Тут меня озарило. Я же все делаю неправильно. В каждый одинокий период своей жизни я добросовестно стараюсь начать все заново — и что вытворяю в первую очередь? Правильно. Трачу полторы сотни на парикмахера и еще вдвое больше — на новые тряпки.