Мы стоим на мосту у Парк-плейс, рядом с невысокой, заросшей мхом стеной. Мне хочется до нее дотронуться, я знаю, какой мох пористый, упругий, а внутри влажный, но я не осмеливаюсь из-за новых белых перчаток. Варежки я носила, а перчатки – никогда. В пальчики левой мама вставила ершики для трубок, обернутые ватой. Получилось замечательно: я могу сгибать их, как захочу. И руки выглядят почти нормальными.
Дыши глубже, Дол, говорит мама. Пусть легкие проветрятся.
Услышав шум мотора, она оборачивается. Она такая красивая – от оттеночного шампуня волосы стали золотисто-каштановыми, в ушах серьги розового жемчуга, которые она позаимствовала у Евы. На ней синее парчовое платье с блестящими полосками, на руке белая сумочка. Через пару минут она ставит ее на стену. Внизу течет река.
Мам, ты помнишь кролика Фрэн? – спрашиваю я.
Да, отвечает она настороженно.
А где же он, мам? Куда подевался?
Я начинаю тихонько скулить. Мама не сводит глаз с воды.
Он сбежал прошлой ночью, говорит она, отвернувшись от меня, и ее слова уносит ветер.
…твоя дурочка сестра забыла закрыть задвижку. Это вранье. Мама – врунья. Я видела , как Роза запирала клетку, и видела отца, запустившего руки в кролика. Видела собственными глазами. Теперь я ничему не могу верить.
Мартино просовывает Еву себе под руку и крутит, крутит, крутит ее, собирается отпустить и снова тянет к себе. Рот у нее раскрыт, она смеется и прерывисто дышит; совсем рядом – запах кожи, золотые искорки в его глазах; где-то вдалеке вертится вокруг зал, разноцветный, в огнях. У Евы кружится голова, она хватается пальцами за лацкан его пиджака, ладонь кладет на грудь – туда, где сердце.
Уймись, Тино, ты меня уронишь! – кричит она. Мартино смотрит на нее и улыбается, глядит поверх ее головы в угол зала. Она наблюдает за ним, а он за чем-то другим. Улыбка сползает с его лица. Ева чувствует, как подпрыгивает его сердце. Она оборачивается и видит двух мужчин, пробирающихся между танцующих пар. Первый – Паоло, шафер, но теперь она вспоминает его и по снимку—по снимку в «Криминальных новостях».
Брат Пиппо? – Это скорее утверждение, чем вопрос. Мартино накрывает ее ладонь своей и прижимает к груди.
Я его раньше не видел, говорит он, не сводя глаз с мужчин. Тот, что за ним, Джо Медора.
Ева ищет глазами Мэри, пытается высвободиться, но Мартино держит ее крепко.
Мне надо найти Мэри, говорит она. Она захочет с ним увидеться.
Поздно уже, говорит Мартино и легким кивком показывает Еве, куда смотреть: к тем двоим присоединяется Фрэнки – со шляпой в руке, через которую перекинут плащ. Все трое исчезают в толпе.
Мэри роется в сумочке, подставив ее под свет фонаря. Она вытаскивает бутылочку с прозрачной жидкостью, отвинчивает крышку и делает долгий глоток из горлышка. Небо сереет. Свет фонарей кажется красным, потом оранжевым. Она делает еще глоток, закашливается. Машины разворачиваются под мостом, фары скользят по стене, высвечивают ее, едут дальше. Мэри вытаскивает попавшую в рот прядь волос, заматывает ее вокруг уха. И вспоминает шафера. Произносит чуть слышно:
Паоло.
Паоло с тенью, упавшей на лоб. Она представляет снимок из «Криминальных новостей» в цвете. «Знаете ли вы этого человека?»
О да, говорит она. Я знаю этого человека.
Мужчины идут гуськом в конец зала. Паоло забросил плащ на плечо, согнутый палец торчит у уха. Джо, опустив голову, пробирается к боковой дверке, ведущей на улицу. Он открывает ее и пропускает Фрэнки, который замирает на мгновение. Ветер свободы дует ему в лицо. Он оглядывается на полный народа зал. У сцены Роза гоняется за Фрэн, хватает ее за край платья, и обе они с хохотом валятся на танцующую пару. Вдалеке Фрэнки видит Селесту, которая разговаривает с кем-то. Может, с Мэри? Хотелось бы посмотреть на нее в последний раз. Он привстает на цыпочки, прищуривается – ему мешает свет ламп и сигарный дым, но женщину рядом с Селестой загораживает спина Пиппо.
Фрэнки, невозмутимо говорит Джо, пора.
Фрэнки протискивается в дверь и выходит за двумя мужчинами в переулок.
Стой здесь, Дол, хорошо? Никуда не уходи. Обещаешь?
Мэри видит, как они торопливо идут по улице: Фрэнки, Джо Медора, Паоло. Она поворачивается, кидается под мост, к ним. Они останавливаются около стоящей у тротуара машины, открывают дверцы, ныряют внутрь.
Джо! – кричит Мэри. Фрэнки! Джо!
Она бежит. Из бутылки в руке выплескивается жидкость, переливается в свете едущей сзади машины хрустальным блеском. Гулко – как будто она падает в колодец – звучит ее крик:
Джо!
и перекрытие моста эхом возвращает его.
Марина! Девочка моя!
Машина Джо впереди, она трогается с места.
Фрэнки вглядывается в заднее окошко, видит Мэри с разлетающимися волосами, в сверкающем на бегу синем платье, с бутылкой, улетающей по дуге в темноту. Фрэнки понимает, что она его не может видеть, но все-таки поднимает руку – сказать прощай, уезжаю, корабль ждет, – левую руку, с кольцом.
пропавшие
Я бы ждала и ждала, хоть вечность. Она не вернулась. Некоторые пятилетние дети боятся самого худшего: что ее сбила машина, что ее забрали инопланетяне или похитили привидения. Но я знала свою маму, я знала, она, как и отец, должна была сбежать. Когда начался дождь, я перебралась под дерево. И так тихо стояла, что Ева чудом заметила меня в темноте. Она увидела мамину сумочку, брошенную на мосту, узкий проем в стене, через который едва можно протиснуться, две борозды на грязи у берега. Ева, совсем на себя не похожая, металась туда-сюда вдоль низенькой стены и звала нас.
Мэри! Долорес!
Приставив ладонь ко лбу, как моряк, высматривающий сушу:
О господи! Мэри!
Теперь всякий раз, стоя под деревом, я вспоминаю это; круг земли из которого торчат корни – не разглядишь, споткнешься; капли дождя, мягко шлепающиеся на землю; свет фар, скользящий по мосту; и Ева, пробирающаяся вдоль замшелой стены. Увидев меня, она перестала кричать, оперлась рукой о стену. Перевела дыхание, попыталась улыбнуться.
Привет, Лепесточек, сказала она тихо. Тут такая грязь – скользко!
и стала оттирать свой тонкий каблук об камень. А потом, словно между прочим:
Куда же твоя мама подевалась, а, Дол?
будничным голосом. Чтобы я не боялась.
Когда я пытаюсь представить себе, как выглядит Ева сейчас, у меня перед глазами встает Линда Харрис: она сидит в справочном отделе библиотеки, в то время как я взяла «отпуск по семейным обстоятельствам». Линда высокая платиновая блондинка. Возраст—предпенсионный. Ее возлюбленного зовут Мехмет – нравятся мне смугленькие, говорит она, словно я генетически запрограммирована это понимать. Может, Еву мне напоминает как раз то, какие мужчины ей по вкусу, а может, браслет с брелками, она его носит, не снимая.
Нужно включить в список Еву и Мартино. Он у меня в дорожной сумке – наверху, рядом с мешком подарков, которые я привезла сестрам. Что дарят незнакомым людям? Точно уж не духи, не платки, не украшения. Я купила шоколад, корзинку засахаренных фруктов, африканскую фиалку в целлофановой трубе. Все это напоминает ассортимент магазинчика на бензозаправке.
Я щелкаю выключателем внизу лестницы – в надежде, что зажжется свет наверху. Он, разумеется, не работает. В кухне висит голая лампочка, чересчур яркая. Она подчеркивает все то, чего прежде не было. Пустоту. Тишину. Безлюдье. В столовой темно, но даже сквозь задернутые шторы пробивается оранжевый свет уличного фонаря, стоящего у самого дома. Я вижу неясные очертания узкой кровати у окна. Должно быть, ближе к концу ее перенесли сверху. Она похожа на кровать отца – ту, которая стояла в Клетушке. Кровать застелена. На подушке, там, где лежала мамина голова, вмятина, и в ногах тоже – пошире, там сидела миссис Рили, вертя в руках посудное полотенце. Поначалу я не могла до него дотронуться, а теперь вхожу в комнату и разглядываю его: белое, с гордой алой надписью «Ирландский лен» по краю. Оно свернуто в трубочку. Меня пронизывает странное ощущение, мне кажется, что всё не на своих местах. В доме побывал тот, кто не знал его прежде, и положил вещи вроде бы куда положено. Либо так, либо мама просто забыла, где что было.
Пивная кружка с толстяком Тоби стоит на первой горелке плиты, а расписная тарелка с видом Тенби положена посреди кухонного стола. На выцветших обоях выделяется яркий круг – там, где она раньше висела. Медный колокольчик, который должен стоять на каминной полке рядом с фотографиями Селесты, оказался на туалетном столике. Я вдруг понимаю, что он не медный – это лакированная жесть. Я беру его и трясу, но колокольчик не звенит – кто-то снял язычок. Ты меня с ума сведешь, говорила мама, выхватывая его у меня, и убирала подальше, чтобы я не дотянулась. Тогда колокольчик казался огромным, а теперь я понимаю, что он маленький и легкий, и нет в нем ничего особенного. И дотянуться я могу докуда угодно.
В пивной кружке я нахожу шариковую ручку. Пытаюсь написать на руке «Ева», но не получается: сначала выходит только белая царапина, а потом из ручки вываливается кусок красной пасты. Я вспоминаю Фрэн и, с болью, Люку. Но переключаю мысли на Сальваторе; не забыла ли я внести его в список пропавших.
одиннадцать
На улице собралась толпа: не только гости, но и молодежь, направляющаяся в клуб «Карибы», краснолицые пьянчуги, надеющиеся догулять в «Бьюте». Уличные девицы выглядывают из дверей – посмотреть на невесту. Селеста переоделась в дорожную одежду, но ее нового кремового костюма никто не видит; Пиппо настаивает, чтобы она надела сверху вязаную накидку, подарок его матери.Он же красный с желтым, Пип, зло шепчет она ему в ухо. Я с этими чертовыми полосками выгляжу как Спид и Гонсалес[11].
Пиппо улыбается и укутывает ей плечи. Селеста отталкивает его и распахивает дверцу такси.
Где мама? – кричит она в толпу. Роза пожимает плечами. Она тащит чемодан Селесты по мостовой, пока его не забирает Сальваторе, но несет его недолго, а потом тоже тащит до машины. Положить чемодан в багажник он поручает шоферу.
Ну, как всегда! Где папа? кричит Селеста, вглядываясь в улыбающиеся лица. Пиппо усаживается рядом с ней на заднее сиденье. Его мать наклоняется к окошку. Когда старуха просовывает в опущенное окошко голову, чтобы поцеловать Пиппо, Селеста видит только ее усики, морщины и разверстый рот. Яростные поцелуи. Яростный шепот.
Чао ,Филиппо, фильо мио, санге мио! Мио… Мио…
Для Селесты эти слова звучат как молитва.
О чем это она? – спрашивает Селеста. Филиппо не отвечает. Он поднимает стекло, такси трогается. Мартино проходит сквозь лес машущих рук, сквозь колкий водопад риса, трогает Сальваторе за плечо.
* * *
Через две улицы оттуда, у приюта Армии спасения собралась другая толпа. Мэри сидит на тротуаре, прислонившись спиной к стене. Она не помнит, куда подевала сумочку, где потеряла туфлю.Как тебя зовут, милая? – раздается у нее над ухом вопрос. Она смотрит на лица: кругом одни мужчины, старые.
Мэри Бернадетт Джессоп, отвечает она голосом из детства. Но понимает, что это неправильно. Она надеется, что имя у нее в сумке, написано на листке бумаги – на случай, если она потеряется, – или синими чернилами на шелковой подкладке. Она видит имя у себя в голове, но не может его произнести. Ей хочется плакать, но она сдерживается, и когда девушка в белом капоре спускается со ступенек и заговаривает с ней, Мэри чувствует, как ее обволакивает тишина. Девушка ее знает; Мэри приводит сюда детей по воскресеньям, когда в доме нет еды. Она берет Мэри за руку и ведет наверх. Мэри теперь пойдет с кем угодно. Ей все равно, с кем.
Внутри кипит жизнь. На длинной скамье сидят в ряд мужчины: курят, едят суп, спят сидя; идет, держась за стенку, женщина, разговаривает с собачкой, сидящей у нее за пазухой. Двое пьянчуг рвут друг у друга из рук одеяло. У Мэри стучат зубы. Она садится на дальний конец скамьи, девушка присаживается рядом, ее гладкая ладошка ложится на Мэрину. Свет такой яркий, что режет глаза. Лица у всех голубоватые. Мэри глядит на стены, где развешаны рисунки детей из воскресной школы.
Наш поход на Леквид-филдс
крупно написано на оранжевом полотнище; под ним рисунки – деревья с толстыми коричневыми ветками и крохотными зелеными почками; один – осенний, на нем листья, кружась, падают с неба в кучку внизу. Мэри рассматривает опавшие листья. Хорошо бы забраться под нее, думает она, ей хочется лежать в земле и тихо тлеть. Хочу быть этим.
* * *
В «Лунный свет», говорит Сальваторе. Они наверняка там. Мартино качает головой, однако машину разворачивает. Он понимает, что Джо не будет здесь околачиваться, особенно после того, как появился на свадьбе: закончив дела, он тут же уберется из города.
Что он задумал? – размышляет Мартино вслух.
Круглые глаза Сальваторе мерцают в темноте. Он пожимает плечами.
Понятия не имею, Тино. Но, похоже, дело плохо. Плохо для Мэри.
Мартино молчит, он думает не о Мэри, а о Еве, о том, как она, застегивая босоножки, держалась за его рукав, и ее серьги с поддельными бриллиантами нежно позвякивали о шею. Он мечтал до нее дотронуться.
Увидишь Мэри, скажи, я ищу ее, прокричала она, внезапно помрачнев.
Вечно, думает Мартино, эти Гаучи все портят.
В «Лунном свете» темно. Сальваторе не включает электричества, а идет прямиком к двери с надписью «Служебное помещение», поднимается по лестнице. Мартино бродит по пустому кафе, нос улавливает одеколон Джо Медоры. Он закуривает сигарету, чтобы быстрее пролетело время и чтобы заглушить запах, который въедается ему в нутро, будто подтверждая, что случилось что-то ужасное.
Сейф проверь, кричит он, пронзенный предчувствием. Проверь сейф, Сал!
В кабинете Джо Медоры все тихо. Сальваторе прикрывает за собой дверь, проходит мимо дивана и вокруг стола к сейфу, припрятанному внизу. Он вытаскивает ключ, садится, балансируя на пятках, на корточки. И смотрит в темные внутренности сейфа, на верхнюю полку с бумагами, под нее – туда, где обычно лежат деньги. Вчера утром было пять тысяч фунтов – да, половина идет Джо Медоре, но вторая-то половина его. Была его. Сальваторе проводит рукой по пустому дну, чувствует ладонью прохладу металла. И тут нащупывает у стенки салфетку с одним бискотти . Это окончательно приводит Сальваторе в ярость.
Ева ищет в маминой сумочке ключ от дома. Достает кусок материи с привязанной к нему кроличьей лапкой.
Тьфу ты, черт! – говорит она и швыряет лапку обратно. Где этот проклятый ключ?
Роза засовывает руку в почтовый ящик, достает засаленный шнурок, на котором висит ключ. Ева хватает его, сует в скважину.
Надо потянуть дверь на себя, говорит Роза. У вас навыка нет.
Розе понадобилось немного времени, чтобы назначить себя главной. Селеста еще в Англии, а она уже командует. Она злится на Еву за то, что та не сказала, где мама. Я знаю, потом она наверняка будет выпытывать подробности у меня. Люка с Фрэн вбегают впереди нас и несутся по лестнице, крича:
Мама! Мама!
Ева кладет на буфет мамину сумочку, потом свою, снимает перчатки, кидает их сверху.
Девочки, снимайте пальто. Роза, может, сделаешь нам чаю?
Вы мне не мама, огрызается Роза.
Твое счастье, юная леди, говорит Ева. Ну что, хотите чаю или нет?
Мы молчим. Смотрим, как Ева опускается на колени перед камином, снимает каминную решетку.
Сейчас все сделаем, говорит она, возя кочергой по серым углям. Когда их переворачиваешь, они нехотя румянятся. Она ждет с минуту, кладет сверху несколько свежих глянцевых кусков, накрывает их газетой. Под роем буковок оживают языки пламени.
Где наша мама? – в десятый раз спрашивает Люка.
С цыганами сбежала, зло говорит Роза. И не вернется никогда !
Ева сдергивает газетный лист, из камина подымается облако дыма. Люка разражается рыданиями.
Ну посмотри, что ты наделала! – кричит Ева. Роза, я тебя умоляю!
Та подходит к Люке, но Люка от нее отворачивается.
Лю, она ушла ненадолго. Я попрошу мистера Амиля ее поискать, хорошо?
С цыганами сбежала, шепчет Роза, и рот ее растягивается в мерзкой усмешке. Люка снова рыдает.
Довольно! – орет Ева. Марш в кровать, немедленно! Все четверо!
Где отец, не спрашивает никто.
Машина сворачивает с Тиндалл-стрит на грунтовую дорогу, а с нее – на бетонку, идущую к Восточному порту. Джо с Паоло сидят впереди и молчат. На заднем сиденье Фрэнки нервно крутит на пальце кольцо. В этой части города фонарей почти нет. И людей нет, никто их не увидит. Он связался с Паоло, и теперь уж ничего не поделаешь. За пять тысяч фунтов он получил кольцо с рубином, бесплатное путешествие на «Афине» и молчание Паоло. Они в равном положении: Пиппо незачем знать, что его брат работает с Джо. А Джо не скажут, откуда у Фрэнки деньги. Поначалу этот план Фрэнки очень нравился – выкупить отцовское кольцо деньгами самого Джо. Ему казалось это справедливым. Но Паоло лелеет свою тайну. Он то и дело подмигивает Фрэнки в зеркало заднего вида, туманно намекает на «Лунный свет».
Клуб небось неплохой доход приносит, а? – говорит Паоло.
Есть кое-что, уклончиво отвечает Джо.
Фунтов сто в неделю выходит?
Может, и выходит, пожимает плечами Джо. В хорошую неделю.
Или побольше – с левыми делами. Эй, Фрэнки, уж ты-то знаешь! Есть у Сальваторе побочный доход? Может, карточный клуб? Девочки? Документы на выезд ? Фрэнки впивается взглядом в длинную шею Паоло, в зеркало не смотрит, чтобы не встретиться взглядом. Он молчит.
Ах, Сальваторе! Бедняга Сальваторе! – вздыхает Паоло.
Джо плевать. Деньги от Фрэнки он получил. Сейчас тот выйдет из машины, сядет на корабль, и всё. Дело сделано.
Мистер Амиль внизу, орет на Еву, громко хлопают двери, потом все стихает, и слышен только телевизор. Фрэн тихонько спускается вниз – узнать, что случилось. Ева с мужем ушли, оставили мать мистера Амиля – присмотреть. Она сидит на диване, ест арахис и смотрит «Удвой свой выигрыш» [12].
Фрэн возвращается на свою кушетку. Берет с туалетного столика мамино зеркальце, глядится в него, приглаживает рукой челку. В другом углу комнаты совещаются Роза и Люка. Они шепчутся, прикрывая рот рукой, оценивающе смотрят на меня. Все это для того, чтобы меня напугать.
Скажи уж лучше, говорит Роза. Это твой последний шанс, Уродина.
Я уже рассказала им всё, что знала. Теперь прикидываю, не сочинить ли еще что, но тут Люка бочком пробирается ко мне – прямо как кошка, выслеживающая воробья.
Сама знаешь, куда мы тебя засунем, говорит она.
Оставьте ее в покое, вступается Фрэн.
Ну ладно, говорит Роза. И после паузы: В колыбельку!
Она хватает с кровати Фрэн сложенную простыню и набрасывает ее на меня. Все это происходит почти бесшумно, только звенят от возбуждения их голоса.
Ни слова! – произносит у меня над ухом Люка. Или тебе конец!
Сопротивляться бессмысленно. Роза катит меня по кровати, туго закутывает во влажную простыню.
Я не могу дышать, выговариваю я, с трудом открывая спеленатый рот. Дышать не могу!
Роза слегка оттягивает ткань вокруг моего лица.
Сойдет, говорит она, после чего меня поднимают в воздух, раскручивают, бьют головой о что-то острое, роняют. Я слышу их смех – истерическое повизгивание Розы, низкий, лающий хохот Люки. Они тащат меня по полу, перекатывают. В нос бьет едкий запах.
Воду из сухого дока откачали, и он пуст. Шлюзные ворота поскрипывают под натиском вод Восточного бассейна. Видно, как вспыхивает огонь в литейной неподалеку, озаряет темноту и снова гаснет.
Мартино останавливает машину на развилке между депо и конторой Западного порта. Сальваторе вопил не переставая всю дорогу. Теперь, когда Мартино выключил фары, он притих. Сальваторе в «Лунном свете» общается с моряками; ему известно, когда какой корабль отходит. С утренним приливом снимается с якоря «Афина», следующая на Кипр. Команда мальтийская. Сальваторе подозревает, что утром там появится еще один матрос. Он человек не азартный, но тут готов держать пари.
По восточной стороне идут трое – их силуэты отчетливо видны на фоне залитой светом прожектора стены зернохранилища. Впереди Фрэнки – его так и манит корабль вдалеке. Давно он не выходил в море; он не думает ни о мозолях от канатов, ни о ноющих конечностях, ни о доводящей до безумия ночной тоске. Для него этот корабль – романтика, новое будущее. Мужчины подходят к дальнему концу сухого дока, взбираются по его краю, как стайка крыс. Там, где через шлюзные ворота перекинуты доски, Джо и Паоло останавливаются. Они на ту сторону переходить не будут.
Сальваторе прислушивается к их шагам, раздающимся гулким эхом в пустом доке, – торопливая дробь Фрэнки доносится спереди. Он оценивает расстояние между Фрэнки и мерцающими огоньками «Афины»; на сей раз он не даст Фрэнки уйти. И Сальваторе выскакивает из машины. Мартино не успевает его остановить.
Один конец простыни они привязали к перилам, другой – к трубе, которая проходит по стене. Я подвешена над лестницей. Конструкция ненадежная, стоит мне дернуться, и я слышу, как скрипят балясины. Ноги у меня выше головы, кровь приливает к лицу.
Ну, Долорес Гаучи, говорит Роза командирским тоном, выкладывай всё, что знаешь!
Она пошла погулять, говорю я, только голосок у меня тихий-тихий, как будто издалека.
Лгунья, говорит Люка откуда-то сверху.
Лгунья, кричит Роза, бьет кулаком по простыне, и я раскачиваюсь. Они начинают петь:
Лгунья и уродина, кислая смородина!
Фрэнки с раскинутыми, как у огородного пугала, руками идет по мостику. Он осторожно ставит ноги на деревянные перекладины. Справа от него зияет пустой док, на стенах висят люльки маляров. Они поскрипывают на ветру. Глубоко так, что бетонного дна не видно. Слева хлюпает вода в резервуаре. Дождичек, который шел с перерывами весь день, припустил снова, капли китайскими фонариками помигивают в воде, трап «Афины» переливается серебром. Фрэнки поворачивает голову, видит поодаль Джо и Паоло. Перед тем как им раствориться во тьме, Паоло вскидывает на прощание руку. Сальваторе, спешащего к сухому доку, они не видят.
Он знает, думает Фрэнки, заметив лезущего наверх Сальваторе. Фрэнки сходит с мостика, кладет руки на плечи Сальваторе, хочет его успокоить. Уговорить. Умолить.
Помогите, говорю я. И повторяю громче: Помогите!
Мне все равно, слышит меня старая миссис Амиль или нет; простыня мокрая, липнет к лицу, ног как будто вообще нет. Я боюсь двигаться – боюсь, что сорвусь и покачусь с лестницы. Я знаю, что мама не придет меня спасти.
Помогите!
Меня обнимают чьи-то руки, становится тепло, я слышу покряхтывание, меня поднимают за ноги, я то ли лечу, то ли падаю – понять не могу.
Тсс, говорит Фрэн, снимая с моей вспотевшей головы простыню. Тсс! Не то они услышат.
Сальваторе крепко прижимает кулаки к груди, вскидывает их над головой.
Фотутто бастардо! Как ты мог так – со мной! Ну почему, Фрэнки? Почему?
Фрэнки прикидывает расстояние – долетит ли звук, услышит ли Джо. Сальваторе теперь не угомонишь.
Хабиб, говорит, изобразив на лице полуулыбку, знаменитую ухмылку Фрэнки. Хабиб…
Он пытается обнять друга, остановить его крики. Остановить его – как угодно.
И бискотти , Фрэнки, слышишь, бискотти ! – кричит Сальваторе, чуть не плача. Он делает шаг назад, еще шаг. Фрэнки видит Сальваторе в короткой вспышке света из литейной, видит, как тот оступается, падает, летит вниз – на бетонное дно сухого дока. Криков больше нет. Фрэнки глядит в густую темноту дока, потом туда, где стояли Джо с Паоло. Они ушли. Фрэнки слышит вдалеке рокот мотора. Он остался в одиночестве, он размышляет.
двенадцать
Люка держит мою вытянутую руку над кухонной раковиной. Она загораживает ее своим телом, но глаза мне велит закрыть все равно – словно я могу видеть сквозь нее. Я опираюсь о стол; за Люкиной спиной я вижу эмалированную ванночку, в которой мы моемся вместе, – потом ее накрывают доской и хранят в ней «Доместос» и другие моющие средства. Я ищу, куда, если что, безопаснее будет упасть. Люка собирается сделать мне татуировку; на мне она потренируется, а потом сделает себе.Думай о чем-нибудь постороннем, тогда больно не будет, говорит Люка.
Я пытаюсь думать о воде, капающей в раковину, но капли редкие, крупные, их звук напоминает о крови. Она поднимает нож вверх, осматривает его, как это делает доктор Килдаре[13], крутит его во все стороны, на миг все замирает, и только солнечные блики отражаются на кранах и остром лезвии ножа, застывшего в воздухе.
Я не видела, как она выбирала нож, как открывала ящик, где лежат столовые приборы, как рылась в нем, как вытащила лучший отцовский нож с желтой костяной ручкой. Стесанное лезвие кривится стальной усмешкой. Этим ножом отец свежевал кролика.
Люка застала меня врасплох. Утро пронзительно-солнечное. Я вывожу угольком цифры на расчерченных «классиках».