* * *
Ты мой должник, произносит про себя Фрэнки, ждущий, как мальчишка-посыльный, распоряжений.Это были времена, когда он еще ничего не знал; это было до Мэри, когда ни у кого еще ничего не было, когда он, по глупости, мечтал, как они с Джо будут всем владеть вместе. Фрэнки решает уйти, он делает глубокий вдох и уже поворачивается к двери, но вдруг подскакивает от неожиданности – на столе Джо звонит телефон. Джо не обращает на треньканье внимания, он ставит внизу листа размашистую подпись, а телефон все звонит и звонит. Не спеша он складывает бумагу, засовывает в конверт, лижет краешек. Язык блестит от клея, который остается и на губах. А они под настольной лампой кажутся совсем тонкими, словно бритва, и такие алые, будто два осколка рубина. Телефон умолкает.
Принеси стакан и иди,
говорит он Илье, протягивая через плечо конверт. Джо жестом разрешает Фрэнки сесть. Он наконец на него смотрит, но, прежде чем Фрэнки успевает открыть рот, Джо выдвигает собственное предложение.
четыре
Врач поговорил с мамой час назад. Она сидит в больничном коридоре и крутит и крутит большими пальцами с потертыми жемчужинами ногтей, наставленными друг на друга. Она пролистала «С добрым утром!» и «Женский еженедельник», но взгляд только скользил по страницам – она ждет, что ее вызовут или, хуже того, врач вернется и молча положит ей руку на плечо. Она пристально изучала объявление на стене над столиком дежурной, совсем не понимая, что там написано.Убедительно просим посетителей не курить
Дымят все: пол усеян окурками, напольная плитка в жирных черных разводах, повсюду кучки пепла. Люка заползает под мамин стул, елозит ручками по грязи, и за ней тянется дорожка слюны.
Во вращающуюся дверь входит Ева, сдирая на ходу прозрачную обертку с новой пачки «Плеерс». Дает сигарету маме.
Мэри, я звонила в «Лунный свет». Никто не подходит.
Щелкает зажигалка, она склоняет голову, прикуривает. Протягивает пляшущий огонек маме.
Так он там работает? – спрашивает она, пуская дым. Твой муж?
Ева настолько ничего не понимает, что маме хочется плакать. Она смотрит на эту светловолосую женщину и не знает, с чего начать.
Миссис Джексон, как и обещала, присматривает за моими сестрами. Это значит, что она разрешает им побыть у нее во дворе. Ее муж – старьевщик, поэтому их сад – парк скульптур из покорёженного железа и гнилых досок с шестидюймовыми гвоздями. В зарослях сорняков стоят друг напротив друга два кресла с торчащими пружинами и клочьями конского волоса. В бывшей кроличьей клетке в углу сада обитает одинокий потрепанный голубь, который большую часть времени расхаживает взад-вперед по корке скопившейся в клетке грязи. Когда к нему подходит Селеста, птица судорожно хлопает крыльями, пытаясь взлететь, и бьется о крышу. Селеста упирается руками в проволочный корпус, заглядывает внутрь – смотрит в исполненный ужаса круглый глаз. Селеста поднимает из грязи длинное серое перо и протягивает его Фрэн.
Роза с Мариной сидят лицом к лицу в креслах и играют в «Что я вижу».
Что я вижу, что я вижу, начинается на Т!
Марина оглядывает двор. Замечает в густой траве старый телевизор.
Телик?
Не-а.
Марина называет Тарелку, Туалет, Трубу. Роза при каждом неверном ответе пинает ногой кресло, из которого вздымаются клубы пыли. Марина не видит больше ничего, что бы начиналось на Т.
Сдаюсь, говорит она.
Тухлятина! – кричит Роза и тычет пальцем на склизкую кучку совсем рядом с Марининой ногой. И снова:
Тухлятина! Тухлятина!
показывая Марине на гниющие в траве то ли огрызки, то ли объедки. Девочки с отвращением хихикают и начинают играть в акул, перепрыгивая, не касаясь земли, с поверхности на поверхность. А затем Роза изображает старшину и орет что есть мочи:
Рядовой Гаучи! А ну, пры-гать! Слушай мою команду! Ты у меня кровью харкать будешь! Равняйсь! – И Марина послушно выполняет команду, стоит, покачиваясь на дребезжащих пружинах.
Фрэн в эту игру не играет: ее вечно отдают под трибунал. Ее манят к себе деревянные поддоны, прислоненные к стене сарая. Она заползает за них, съеживается в крохотном треугольнике между мокрым кирпичом и деревом. На каждой доске висят дождевые капли, стена за спиной покрыта слизью; откуда-то с земли на Фрэн смотрят два желтых глаза. Она встречала этого пса раньше, на улице. Она сует сжатую в кулак руку ему под нос, как учила мама, и через несколько секунд он лениво ее лижет. Пес дрожит, от него пахнет сырой землей. Фрэн садится с ним рядом, укладывает его голову себе на колени, пес, прижимаясь к ее теплому телу, тихонько рычит.
Фрэн проводит рукой по спутанной шерсти. Если бы он был ее собакой, она бы его вычесывала как следует. Она наклоняется к самой морде. И мыла бы. Фрэн смотрит в щель на сестер: еще минута – и они обязательно на нее набросятся. Это ты во всем виновата – такие слова она слышит чаще всего, а ведь это сущая неправда. Фрэн сует перо, которое дала ей Селеста, в рот, делает вид, будто курит, втягивает воздух, выдыхает. Потом водит пером по розовой пасти пса, но он трясет головой, опять рычит и снова укладывается ей на колени. Фрэн отворачивает его обвислое ухо и шепчет в него:
Горит Лондон! Горит Лондон! Горит Лондон… Горит Лондон…
* * *
Селеста стоит на ступенях и зябнет под дождем. Роза с Мариной затеяли новую игру: они скачут на мокрых креслах и ныряют в сорняки.Раз-два! Сбросить бомбы!
Ноги у них в грязи и траве. Селеста пытается сообразить, что они будут есть на ужин, где будут спать. В доме, в столовой, толкутся дети Джексонов: взрослые мальчишки развалились на диванах, они смотрят оценивающе и с подозрением; девчонки тяжеловесные и неуклюжие, с жидкими волосенками; чумазая малышня ревет. Детей бесконечное количество – Селесте не сосчитать, – но и нас не меньше.
Чтоб тебя, Донни! Заноси давай!
Калитка распахивается: с работы вернулся мистер Джексон. Пятясь спиной, он затаскивает здоровенный кусок железа, бывший некогда чьей-то каминной решеткой; ему помогает напарник Донни. Марина с Розой прыгают вдвоем на одном кресле и молча наблюдают, как мужчины, пыхтя и ругаясь, волокут железяку по двору.
Черт, Дон! Уй, нога! Повыше держи! Эй, гляди уронишь!
Каминная решетка с лязгом валится на дорожку, мужчины стоят, уставившись на нее. Дело сделано, и Артур Джексон утирает ладонью лоб. По лицу ползут ржавые ручейки. Он обращает свои голубые глаза на Селесту.
Привет! Ты из дома напротив?
Селеста пытается ему улыбнуться, но не получается: теперь у него голос ласковый, чего Селеста никак не ожидала. К глазам подступают слезы.
Зашли чайку попить? – говорит он и, поднимаясь на крыльцо, легонько треплет ее по плечу. Он проходит в дом, Донни за ним. Оба вытирают ноги о коврик у двери, Артур топчется, как жеребец в стойле, а Донни держится руками за косяк, словно перед ним разверзлась бездна. Но башмаки его чище не становятся. Селеста слышит у себя за спиной голос Артура Джексона, гулко разносящийся по пустому холлу.
Элис, у нас гости?
Из столовой выходит Элис. Следует череда шепотков и жестов. Донни ковыляет на кухню, крутит крысиным личиком, поглядывая то на Селесту, то на Элис, которая продолжает рассказывать. Селесте становится не по себе. Она так и стоит к ним всем спиной, но до нее доносится нудный голос Элис, и слова впиваются в позвоночник.
С каким-то типом… бросила ребенка… сам он бог знает где… Селеста вдруг вспоминает про Карлотту и Сальваторе. Зовет сестер и велит им взять пальтишки.
* * *
Они обернули мою руку бинтами – почти до подмышки, еще одна марлевая паутина обволакивает мое лицо. Под этой пеленой мне хорошо – тепло и сонно. Жалко, у мамы ничего такого нет: она такая твердая, острая, сидит, вся на виду, на пластиковом стуле. Она держит меня за руку – за ту, которую впредь будут называть «хорошей рукой», будто другая совершила что-то отвратительное и ее за это наказали, – и пытается слушать доктора. Волос я тоже потеряла немало, но, поскольку их и так было не очень-то, это пока никого не волнует. Говорят, у новорожденного первые волосы все равно выпадают через месяц-два. То, что осталось от моих, тоже выпадет, это уж точно.Мама окидывает взглядом палату: здесь одни детишки, но до всех прочих ей дела нет, в том числе и до Люки, которая играет в коридоре с золотым медальоном Евы. Ева пока что равнодушна к малышам (и уж точно не представляет, какими они бывают сильными: вскоре она обнаружит на шее багровую полоску, которая появится после того, как Люке наконец удастся сорвать цепочку и засунуть медальон в рот).
Мамины глаза – как две звезды на зимнем небе: она словно глядит в будущее. Она смотрит прямо в душу сидящего на краешке моей кровати доктора и решает ему довериться. Он говорит про третью степень, про пересадку кожи, про пластическую операцию.
Прогноз благоприятный, сообщает он маме. На нем белый халат, на груди стетоскоп, волосы аккуратно зачесаны на левый пробор. Чем-то напоминает парня, которого она когда-то знала. Доктор покрывает своими чудесными длинными пальцами стиснутые кулачки мамы.
Просто поразительно, что теперь научились делать. Новые протезы – это чудо, ласково говорит он. Мама кивает – будто понимает, о чем он. Она безумно устала. Я не умру, а остальное ее сейчас не волнует.
Однако нельзя забывать о шоке, продолжает он.
Да со мной все в порядке, отвечает она.
Он имеет в виду мое шоковое состояние, но потом долго на нее смотрит и понимает, что я не единственная причина ее беспокойства.
Вы здесь сейчас мало чем поможете, произносит он. Вам есть у кого переночевать?
У меня еще пятеро детей, говорит мама.
Он смотрит ей в лицо. Выглядит не так уж старо, думает он; ей же едва за тридцать.
Они у соседей, начинает было она, но тут медсестра отодвигает занавеску, за которой стоит женщина в плаще. Новая мамина проницательность, совсем как рентген, уже предупредила ее, что такой человек появится. Из-за плеча женщины выглядывает Ева, одними губами шепчущая что-то невнятное. Мама бросает на нее взгляд, и Ева тут же подхватывает Люку, выносит из палаты, идет с ней по коридору к вращающимся дверям.
Вы, как я полагаю, социальный работник, говорит мама, одаривая ее ледяной улыбкой. Женщина достает из сумки блокнот.
Они с соседкой. Джексон, кажется… или Джонсон. Мы там живем всего месяц. Представления не имею, дорогуша. Он сейчас выбивает пособие. Моряк на торговом судне. Нет, имя не испанское. Гаучи. Не через «о», а через «а». Да не оставляла я ее! Ну, валяйте, записывайте. Я же вам сказала! Вы что, глухая? Мои дети в полной безопасности. Огромное вам СПАСИБО. Они у соседки.
Но они не у соседки.
Селеста сказала миссис Джексон – взрослым голосом, как она умеет, – что они пойдут на ужин к тете Карлотте.
Да вы не стесняйтесь, говорит Артур Джексон. Еды у нас достаточно, правда, радость моя? Он оборачивается к жене, которая деловито чистит над мойкой картошку. Кожура плюхается в воду.
Это всего лишь жареная картошка, предупреждает Элис Джексон, махнув ножом в сторону Селесты. Вы едите картошку?
Селеста берет Фрэн за руку и ведет к двери.
Обычно нет, миссис Джексон. Спасибо вам большое за гостеприимство. Передайте маме, что мы у Карлотты, хорошо?
Мистер Джексон боится, что забудет имя. Он вынимает из кармана рубашки конверт, похлопывает себя по другим карманам в поисках ручки.
Запиши нам адрес, деточка, говорит он.
Не беспокойтесь, мама знает, где это, кричит с крыльца Селеста.
Мистер Джексон стоит посредине кухни. Он все-таки нашел ручку, которую для надежности заложил за ухо. Облизнув губы, он склоняется над конвертом. Карла? Шарлотта? Селина? – проносятся в голове имена.
Как ее зовут, Элис?
Селеста, твердо отвечает она.
Ах, да. Селестия.
Мистер Джексон большими буквами записывает имя.
Сел, ну мы же едим картошку! Едим! – твердит Марина.
Заткнись, шипит Селеста и крепче сжимает руку Фрэн.
Я тоже хочу картошки! – верещит Роза.
Все заткнитесь! – рычит Селеста, их нытье мешает ей сосредоточиться. Она пытается вспомнить, где живут Сальваторе и Карлотта. Надо представить себе, где это. За углом от церкви.
Она ведет сестер (но не пса, который трусит за ними, пока Роза не швыряет в него камнем) через двор Джексонов, на улицу. Они не могут удержаться и переходят дорогу, чтобы взглянуть на свой дом. Селеста заглядывает в щель почтового ящика: столовая выглядит как обычно. Она прижимается лицом к двери, приподнимает пальцем железную крышку, в глаз дует ветер. За столовой все темно; дверь на кухню будто выкрасили черной краской. В нос ударяет запах сырости и гари – как в Ночь Гая Фокса [2] .
На заднем дворе покачивается на ветру сорванная с петель калитка, кто-то прислонил ее к ограде. Девочки одна за другой проходят во двор и изумленно смотрят на устроенную во дворе свалку.
Это все ты виновата, говорит Роза, ткнув пальцем в сторону Фрэн.
Ну заткнитесь же, стонет Селеста так тихо, что они от удивления замолкают. Стулья, стол, ковер, сундук – все это так и валяется под дождем. Вход на кухню заколотили доской, а дверь брошена на траву в самом конце сада. На окне висят опаленные занавески; по стеклу ползет кривая трещина. Селеста заглядывает в сарай: на пороге груда горшков и мисок, а на сиденье унитаза кто-то – может, один из мальчиков Джексонов – положил аккуратной стопкой мамины кулинарные книги. Селеста протягивает руку, берет ту, которая сверху – «Духовка „Новый мир“ – чудеса на вашей кухне», и переплет тут же отрывается. Она смотрит на картинку с улыбающейся женщиной в кружевном фартуке и на каблуках и думает, как странно, что все здесь такое горелое и одновременно мокрое.
Слышен скрип – это качаются на ветру почерневшие стулья. На выложенной плиткой дорожке лужа, в которой плавают островки угольков. Девочки в плащах, подвязанных поясками, стоят и смотрят на нее.
Ну все, устало говорит Селеста, уходим.
* * *
Фрэнки не верит своим ушам. Это просто невероятно. Услышав такую глупость, он смеется. Смех его отзывается зловещим эхом в коридоре, и ему хочется расхохотаться снова, что он и делает, на сей раз уже нарочно: звук получается высоким и гулким. Фрэнки видит, как поднимается по лестнице Илья, сжимая в руке стакан, за которым его послали, и отец едва сдерживает накатившее желание выбросить вперед ногу и стукнуть его со всей силы в живот. С каким бы удовольствием он поглядел, как тот летит вниз, желательно – в рапиде. На площадке Илья останавливается, что-то говорит проходящему мимо него Фрэнки, но так тихо, что Фрэнки не разбирает слов.Ты чего? – переспрашивает он, обернувшись к Илье. Илья протягивает ему пустой стакан, Фрэнки берет его двумя пальцами за край, тянет на себя.
Говорю, лети домой, жучок, повторяет Илья и смеется, щелкает в воздухе пальцами, отпустив наконец стакан.
Фрэнки стискивает стакан, он уже дозрел окончательно, но Илья отворачивается и взбегает по последнему пролету наверх. Ушел, и ладно, Фрэнки много о чем надо поразмыслить. Он распахивает дверь в бар. Отец не ответил на предложение Джо ни да, ни нет: прежде чем принять решение, надо все с кем-нибудь обсудить.
В кафе полутьма, и за стойкой стоит не Сальваторе, но Фрэнки знает этого человека: Мартино наливает себе щедрую порцию бренди. Фрэнки смотрит на него, потом замечает на стойке Жестянку и снова смотрит на Мартино. Тот приподнимает бутылку, кивает на стакан в руке Фрэнки.
Тебе не помешает, говорит он.
Из кухни выходит Сальваторе. Он сует на ходу руку в рукав пиджака, для толстяка он движется слишком быстро.
Фрэнки! Илья тебе сказал? – кричит он, выбегая из-за стойки. Иичендио! Твой дом!
Мартино залпом опорожняет рюмку, ловит на себе горящий взгляд Фрэнки, поднимает руки.
Это не я, друг. Я бы никогда… Никогда…
Фрэнки кажется, что стены вокруг него сжимаются. И впервые за день хочет подумать о маме. Хочет знать, где она. Он смотрит на Мартино.
Мэри?
Она в больнице. С ней все в порядке, Фрэнки! – окликает Мартино отца. Но не находит слов, чтобы рассказать обо мне.
Фрэнки выбегает из кафе, на улицу, под дождь. На стойке бара остается лежать его шляпа. Сальваторе хватает ее и бежит следом за Фрэнки в больницу.
* * *
Джо Медора поглаживает конторскую книгу, на ощупь она приятная, чуточку шершавая. Как мирно воспринял Фрэнки его предложение! Ни один мускул на лице не дрогнул – жаль, что в покере он не так хорош, думает Джо. Он дал Фрэнки денек-другой на размышление – дело-то ведь тонкое.Желание Джо простое: ему нужна Марина. В конце концов, размышляет он, Марина ведь моя дочь. Думать-то думает, но до конца не уверен. Нет, уверен: он видел ее, в ней его кровь. Он сидит, уставившись на бумаги, мысленно представляет себе Мэри и не обращает внимания на тихо вошедшего в комнату Илью. Однако короткого презрительного смешка Ильи пропустить мимо ушей не может.
Ты не поверишь, говорит Илья, лицо которого сияет, до чего же не везет Фрэнки!
Джо поднимает голову.
Что еще?
Илья чмокает кончиками пальцев, дует вслед взлетевшему в воздух поцелую.
Пожар, босс. Случился пожар. Его дом сгорел.
Мой дом, говорит Джо. Это мой дом.
* * *
Артуру Джексону стыдно, что он в нижней рубахе. Он стоит, забыв о приличиях, в дверях и смотрит на маму. В тусклом свете уличного фонаря она выглядит очаровательно – с кудряшками вокруг лица и огромными карими глазами, которые от волнения кажутся еще больше. Он вспоминает, как положено себя вести.Простите, миссис, проходите же, на улице дождь. Еще раз простите! А, миссис Амиль! – говорит он, заметив Еву, которая держит на руках спящую Люку. Вы тоже проходите.
Я не желаю видеть эту женщину в своем доме, раздается голос из столовой.
Мама, не понимая, что она сделала не так, поднимает глаза на мистера Джексона. В разговор тут же вступает Ева.
Все в порядке, радость моя, это она обо мне, говорит Ева со злобным смешком.
Она наклоняется к маме и говорит, подражая голосу миссис Джексон: Эта женщина! Никакого понятия о том, как ведут себя приличные люди! Мама глядит на нее с удивлением: разве Джексоны сами в этом что-нибудь смыслят. Ева угадывает ее мысли.
Я тебе все сама расскажу, Мэри, говорит она. Если меня кто не упредит. И склоняет голову к Люке.
Может, я пока отнесу малышку к себе? В четырнадцатый, хорошо?
Мама глядит вслед удаляющейся Еве.
Артур Джексон скалит зубы: вроде нужно вежливо улыбаться, но ему не по себе оттого, что она стоит и смотрит прямо ему в глаза, и Артур Джексон не может с собой справиться.
Я пришла за своими детьми, коротко говорит Мэри, словно напоминая: заберу их, и мы не будем вам мешать.
Он быстро кивает, вытаскивает из кармана брюк конверт.
Они вот туда пошли, видите? Ваша дочь просила вам передать.
Мэри читает записанное им имя.
Селеста? Селеста? Она трясет головой, пытаясь разобрать прыгающие перед глазами буквы.
Ага, миссис… Мэри, точно. Они туда пошли. Мэри кривится.
Селеста – это моя дочь , говорит она. И, вдруг вспомнив про социального работника, начинает паниковать. Кто их забрал?
Да нет же, Мэри, они туда сами пошли.
Мистер Джексон тычет пальцем в свои каракули. Мэри вырывает у него из рук конверт, прижимает ко рту. Она думает. Перебирает места, где они могут быть. Селеста могла отвести их в «Лунный свет». Или забрала на улицу погулять. Мэри оборачивается к двери. На улице совсем стемнело. Что еще могла сделать Селеста? Артур смотрит на нее, видит, что она уставилась в темноту. Сам не зная почему, он чувствует себя виноватым.
Дверь все еще нараспашку? – следует очередной крик из столовой.
Здесь жуткий сквозняк!
Мэри прижимает конверт к груди; она пытается унять сердцебиение. Мистер Джексон замечает этот жест, видит, как рука скользнула от губ к груди, и это его трогает. В коридоре появляется Элис Джексон. Мэри замечает, что она в шлепанцах – голубых с помпонами.
Они пошли к своей тете, говорит Элис и, заметив озадаченный взгляд Мэри, поворачивается к мужу.
Как она ее называла, Артур?
Он пожимает плечами. Он боится повторить вслух то, что запомнил. Элис склоняет голову набок, теребит нос. Задумывается.
Карлотта, говорит она твердо. Так ваша девочка сказала. Пошли к тете Карлотте ужинать. Нашего есть не пожелали!
И она удаляется в столовую. Артур Джексон провожает ее взглядом, наклоняется к маме.
Это далеко, Мэри? Давайте я с вами схожу.
Нет, спасибо, отвечает мама. На автобусе доеду.
* * *
Селеста перевела Розу, Марину и Фрэн через Площадь. Если не найду дом сразу, решила она, пойдем в больницу. Спрошу у кого-нибудь дорогу. Или заглянем в «Лунный свет»; Сальваторе наверняка там.Так что поначалу Селеста не очень волнуется, но когда они оказываются у «Парада», она приходит в замешательство. Они стоят на углу и ждут, пока Марина сбегает к жилым домам, посмотрит, как называется улица.
Что там написано? – кричит Селеста.
Погоди, Сел… Южная… Церковная… улица.
Они идут дальше, но на следующем перекрестке – Северная Церковная улица, а потом Греческая Церковная. Все три пересекает Западная Церковная. Это похоже на дурной сон. Селеста негодует: оказывается, здесь не одна церковь, а она-то взяла за ориентир свою.
Она решает пойти в «Лунный свет». И только они поворачивают за угол, как глаза ослепляют фары мчащейся на них машины. Селеста толкает сестер к ближайшему подъезду. На улице темно, льет дождь, а сидящий за рулем Джо Медора занят своими мыслями и не замечает четырех маленьких девочек, жмущихся к стене.
* * *
Ева накормила Люку хлебом, напоила какао и завернула в одну из свекровиных шалей. Теперь Люка спит посреди дивана, зажатая между Евиным мужем Юсуфом и его матерью Наймой. Найма ничего не говорит, но ей нравится, что в доме ребенок: она пристально следит за Евой, пытается понять, есть ли у Евы материнский инстинкт, а когда Люка шевелится во сне, ласково над ней курлычет. Рот у Люки открыт, ноги раскинуты в стороны, палец одной руки торчит вверх, в другой она крепко сжимает цепочку, что сорвала с Евиной шеи. Похоже, она чувствует себя как дома.Ой-ей-ей, шепчет Ева. Какая лапуля.
Юсуф протягивает руку и дотрагивается до ступни Люки.
Очень красивая девочка, миссис, ухмыляется он маме, появившейся в дверях.
Не стоит ее тревожить, Мэри, поспешно говорит Ева. Можешь оставить ее на ночь – она нам не помешает!
Спасибо, радость моя, отвечает мама, но я ее заберу. Она со стоном взваливает Люку на руки. Цепочка падает из Люкиного кулачка на пол.
Ой, извини, говорит мама, когда Ева наклоняется ее подобрать. Мама вздыхает, укрывает полой жилета Люку.
Я сначала, пожалуй, схожу посмотрю на дом. Нет смысла приводить туда детей, если там… нельзя жить. Ева делает Юсуфу большие глаза и берет Мэри под руку.
Вдвоем сходим, ладно? Посмотрим, что за кавардак они там устроили.
В столовую проникает оранжевый свет уличного фонаря. Ева видит в полумраке фигуру Мэри, которая понапрасну щелкает выключателем.
Электричество отключили!
Оно у нас на счетчике, говорит мама. Это в кухне, под лестницей. Только у меня нет монеток.
И начинает плакать. Ева берет Мэри за руку и выводит на улицу.
Иди, найди детей, говорит она ей. Мы все сделаем. Возвращайся утром.
Ева вынимает из кошелька десятишиллинговую банкноту, сует маме в ладонь.
Это на автобус, радость моя. И купи себе чего-нибудь поесть по дороге. На тебе лица нет!
Когда наконец приходит автобус, Ева помогает Мэри сесть. Она наклоняется, берет Люкин кулачок и целует его.
Какая лапуля! кричит она, спустившись на тротуар.
Ева поплотнее запахивает шубку. И, пока автобус не уехал, смотрит на мамино лицо в окне.
пять
Второй раз в моей жизни отец стоит надо мной, стиснув кулаки. Этот раз не последний, но для отца воспоминания о походах в больницу самые тяжелые. Он плачет.Бамбина, причитает он. Бамбина… Бамбина… Бамбина…
На самом деле он никак не может вспомнить моего имени. Забыл. Мысли о Джо Медоре, о том, что сказать Мэри, что делать дальше, – все это утонуло в гимнах, которые он поет в мою честь. Сальваторе сидит рядом с моей кроваткой, то и дело проводит ладонью по влажным волосам. Он слышит тихий плач ребенка где-то в углу палаты, слышит, когда наклоняется, чтобы найти носовой платок, свой судорожный вздох. Сложенный носовой платок оказывается в кармане брюк, он дает его отцу, тот прикрывает им глаза, чтобы не видеть меня, – разворачивает и водит им ото лба к подбородку, словно утирает с лица пот. До меня отец пока что даже не дотронулся.
Медсестра приносит две чашки чая; тишину нарушает звяканье фарфора. Отец пялится в чашку – он рад, что есть куда смотреть, дует на чай, пока не подымается пена, продолжает дуть, и пена тает, как грязный снег весной.
Медсестра стоит рядом, зажатая между этими двумя мужчинами в костюмах, и вертит в руках мою карту. Украдкой смотрит на часы.
Ваша жена ушла домой, говорит она, окидывая взглядом и Фрэнка, и Сальваторе: у обоих такой потерянный вид, что она не может определить, кто из них папаша. Не получив ответа, продолжает уже строже: