Страница:
О: По-моему, это скорее анархо — коммунизм.
Ш: Я не понаслышке знаком с анархистским движением на Западе. Я могу сказать, что это люди в высшей степени культурные. Они, например, пытаются бороться за бесплатный проезд в городском транспорте. Как это выглядит? Прибегает толпа — человек 50 анархистов — и кладет трамвай на бок, аккуратненько, на руках, чтобы ни стеклышка не побилось, ничего. Потом прибегает такая же толпа транспортных рабочих, и ставит его обратно. Вот в этом у них заключается борьба. Никаких драк. Там никогда никто не дерется. У них очень сильно развито чувство — ты можешь делать все, что хочешь, пока ты не задеваешь интересы других людей.
А у нас многие люди, например, когда выпьют, начинается бычка, непонятки какие-то, по башке друг другу бутылками — панки, что далеко ходить? И на уровне государственного устройства — анархия невозможна. Потому что кто со всем этим будет разбираться? Хотя, конечно, ближайшие люди могут разобраться — на Западе, во всяком случае, это сразу прекращается. Там моментально разнимают. Но при наличии разных интересов в обществе всегда найдутся люди, которым что-то не нравится. Таким образом, анархия — это утопия. Сто процентов. И создать ее практически невозможно в реальном мире. Нужны идеальные люди, идеальный земной шар, где не будет зимы, где не будет весны, где не будет, где хорошо земля родит, а где плохо. Пока существуют какие-то разности, определенные природными особенностями, физиологическими особенностями… Если говорить об анархии и роли государства в ограничении свободы граждан, есть очень интересная тема — все зависит от экономического потенциала государства, мне кажется.
О: И от того, что в голове у правителей…
Ш: Да, да, да. В Европе, например, все эти анархисты децельные, кукольные. Потому что они пользуются такой свободой неслабой, нехилой совершенно, что все их требования большей свободы… Там полиция получает деньги такие, что ты при всем своем желании не всунешь им взятку, потому что они получают большие деньги. Ему ты не нужен. Даже если ты в дым пьяный, он на тебя смотрит, чтобы не создавал лично ему проблем, чтобы ты не упал и не умер на его участке, чтобы ты не гадил особо, что-то такое… А у нас драгоценная наша милиция смотрит на тебя как на дичь, как на клиента…
О: Еще бы! Наше замечательное государство обеспечило ему соответствующую зарплату — 1200 рублей (40–50 долларов), провоцирует его…
Ш: Еще раз подтверждение марксистского тезиса: "Бытие определяет сознание", потому что голодный и пьяный мент хуже, я не знаю, чего. Вчера я имел возможность в этом убедиться. Ужас! Ужас! Просто подошли ни с того, с сего: "Вы — наркоманы". Мы стоим, вообще, трезвые, как стекло, даже не выпили. Вот я бутылку пива купил — стою с бутылкой. Они: "Че, типа, пивко попиваем. Че, вы такие пьяные-то?" — "Какие пьяные?" — "А глазки что так блестят? Небось героином…"
О: Вот вам свобода личности. Вот вам уважение к гражданам…
Ш: Тут же руки в карманы запускает, хотя не имеет право лазить по карманам… Потом, правда, отпустили — чего к нам было домогаться. Но я ехал домой в таком настроении… Мне было очень неприятно.
О: Какие ты можешь назвать самобытные условия и причины появления Панк-рока в СССР?
Ш: Те же самые причины, которые породили диссидентов и, вообще, всю культуру шестидесятничества, которую мы имеем до сих пор, но теперь уже в легальных изданиях. Суть протеста против чрезмерного вмешательства в дела граждан. Тотального, скажем, вмешательства полного. Как например, в СССР эта глупая статья про тунеядство — бред полнейший. То есть, творческая личность была обречена на эту статью, постольку поскольку, если ты художник, ты не можешь работать. Возвращаясь к анекдоту — что говорить, так все ясно. Уже было ясно, что уже все. Особенно в СССР в 70-е годы, когда появился Панк-рок на Западе. И в 1980-х, когда Панк-рок начал реально появляться в СССР. Уже были какие-то группы… Например, «ДК» — самый яркий образчик. Это был просто протест против засилья Ментов — козлов и т. д. Вообще, я считаю Панк-рок в России чище и духовнее, чем у них, потому что у нас это протест против тотального государства, а у них, как мне кажется, это протест наиболее неприспособленной части подростков, которые имеют некоторую потенцию в духовном плане — играть музыку. Они просто не могут (а иногда и не хотят) приспособиться к этому миру. То есть, протест один — не приспосабливаться.
Но у нас-то приспособиться было вообще невозможно, я считаю, нормальному человеку. А то, что мы имеем сейчас, тоже как в известном анекдоте: говорить можно, что хочешь, а кушать не дают. И ситуация в стране меняется реально каждый год. Сначала — плохо, плохо, плохо… Как уровни в компьютерной игре. Уровни приспосабливаемости к жизни «россиян» (как называет их правительство) очень крут на самом деле. С другой стороны, если россияне не приспосабливаются, то они кидаются в полнейшую чернуху, как пьянство и т. п. Мы живем как на вулкане. Здесь ты идешь по улице, и ты не знаешь, что с тобой случится через минуту. На тебя могут напасть менты, могут напасть хулиганы, что лучше — не известно. И ты не знаешь, кто свой, кто чужой, и поэтому все это в совокупности предполагает панковское восприятие действительности. Непонятно ни хрена. Есть мы, есть они. Непонятно, кто они, но их много. Так мы и живем уже много лет, кстати. Но если на Западе это все сразу кинулись использовать и домутили сразу широкую коммерческую платформу, то у нас (медленно) мазы такой нет, и я не думаю, что она когда-нибудь появится. У нас никому ничего не нужно. И ты, наверное, не сможешь никому ничего доказать — чтобы ты не играл. Типажи очень маленькие. Притом, что страна очень большая. Просто отсутствие элементарной культуры — мультуры. У нас не существует культура потребления музыкальной продукции, у нас не существует культуры производства музыкальной продукции, нет маленьких лейблов, ориентированных на специфическую музыку (тот же Панк-рок). В шоу-бизнесе у нас существует один закон: "деньги — товар — деньги". Все. Деньги вложены, получен некий товар, неважно какого качества, и получается больше денег, которые отбивают те, которые были вложены. Люди не могут придумать, что-то действительно новое. Поэтому предпочитают эксплуатировать старое…
О: Или воровать песни у Запада, причем делать некачественные копии…
Ш: Да, я даже не сказал бы копии, даже не сказал бы некачественные. А сказал бы просто — говно. Эти все Лайки, Белки, которые являются в лучшем случае женами, в худшем случае — любовницами каких-то богатых дядек. И максимальное качество продукта, которое может быть произведен… В общем, вся наша эстрада — говно.
Интервью с Сашей Ивановым (Человеком и Пароходом).
группа "НАИВ"
г. Москва 07.02.98
Ольга: Когда и при каких обстоятельствах образовалась группа?
Саша: Группа воз никла в рядах Вооруженных Сил СССР в конце 1988 года (осень-зима). Это как раз тот период, когда мы с Максимом Кочетковым (человеком, с которым мы все это замутили) получили доступ в музкомнату, где были разные гитары и прочая хрень.
До встречи с Максимом я играл в различных самодеятельных школьных группах, любил Гребенщикова и «Кино», причем не то «Кино» конца их карьеры… а когда я рос, ко мне поступала информация — хреновые записи, полуподвальные. Их эстетика немножко другая, её нельзя назвать панком. С панком я познакомился благодаря Максиму Кочеткову (второму отцу-основателю группы, бас — гитаристу). У него были записи "Sex Pistols", «Ramones» — их ему в армию подогнана братва. Но он их знал с детства, потому что жил в Америке. И он слушал heavy metal изначально, а я heavy metal вообще не любил. А Панк-рок мне понравился, мне понравилась идея — идея протеста, пошли, мол, все на хуй, действительно
И мы начали с ним мутить группу. Так была написана первая песня, которая со временем стала хитом в 1989 году, под названием "Танки — Панки". На нее был снят клип впоследствии, но написана она была в тот армейский период. Мы служили вместе, и Макс имел доступ к информации, которая изменила мою жизнь кардинальным образом. Я не слышал Панк-рока до этого, на самом деле. Я слышал до этого «Exploited», причем пятую копию, сделанную с хуевейшей записи, то есть вообще было непонятно что к чему. И с этого момента я начал слушать "Sex Pistols", «Ramones», "New York Dolls".
К сожалению, не могу сейчас вспомнить людей, которые играли вместе с нами. Там был такой человек — Армянин — на барабанах вонзал, для армейского коллектива очень неплохой барабанщик. Еще был один человек — Леха Гончаров, он играл на клавишах. Пробовали использовать keyboards в нашем творчестве, под влиянием питерских групп, но со временем отказались, перешли к гитарной музыке совсем.
О: А название как возникло?
С: Я придуман название — "Новые арлекины и вольтижеры". Потом мы просто сократили, так как название было очень громоздкое и неудобное, и получился «НАИВ», произошло это случайно. То, что мы называемся «НАИВ» — это просто аббревиатура. Вольтижеры — это люди, которые в цирке, скачут на лошадках. Есть такое понятие — вольтижировка. На самом деле, изначально они возникли в Наполеоновской армии. Наполеон нанял на службу карликов, которые сажались на спину большому человеку, скачущему на лошади, и должны были крюками мочить врагов. Но ничего не получилось — карлики падали и совершенно безумно кувыркались, и из-за их комизма, появилось такое понятие вольтижеры. Вот я и использовал его в названии.
Дело в том, что мы ощущали себя клоунами, клованами, потому что… Когда ты служишь в Вооруженных Силах, там очень много серьезных молодых людей — они действительно мужики, пацаны охуенные, а мы просто были мудачками, на контрасте с ними. Там служило очень много людей с Западной Украины. Я абсолютно не националист, я отлично отношусь вообще ко всем людям. Но западные украинцы, западенцы — это своеобразная каста. Я ничего плохого не хочу о них сказать, они просто очень своеобразные люди. Они называли нас клованы, москали и клеваны. Может быть, они, в каком-то смысле, подтолкнули группу к такому названию.
Когда мы вернулись из армии, мы встретили таких людей как Руслан Ступин (это гитарист наш теперешний). По сути, он тоже original member, потому что то, что происходило в армий — это метаистория. Руслан — это мой сосед, пьяница, который в то время постоянно где-то на помойках сидел и играл на гитаре
Все время. Есть такое понятие — дворовый лидер. Вот он (Руслан) действительно очень талантливый человек, очень хорошо вонзал на инструменте, беспределил. Постоянно, дрался со всеми, с ментами какие-то бесконечные разборки. Он старше был меня, — то есть авторитетный человек. Я его пригласил в группу, и он не отказался.
У нас появился такой барабанщик как Миша Полещук, с которым, к сожалению, мы сейчас расстались в силу исторических обстоятельств. Миша внес большую лепту в группу, он был серьезный музыкант. Но так сложилось, что он не сумел контролировать себя достаточно, не смог сам с собой справиться, и это привело его к персональному кризису и расставанию. Мы заменили его на Дмитрия Хакимова, барабанщика и лидера группы "Mad Dog". Мы искали барабанщика, когда ушел Миша, и пригласили на репетицию Диму Хакимова, и он сел за ударную установку и вонзил так, что мало не показалось. И я сказал: "Хочешь — будешь сессионным барабанщиком, побудешь чуть-чуть сессионным, станешь членом группы". Он сказал: "Да, хорошо. Мне интересно это предложение. Надо попробовать". Мы попробовали с ним. Буквально 3–4 репетиции прошло, я посмотрел на него ещё раз — что он за человек, что за музыкант и сказал: "Все, ты — равноправный член группы".
Сколотив группу, мы вступили в Московскую Творческую Лабораторию Рок-музыки. На тот момент (в 1989 году), это была единственная организация, которая серьезно занималась музыкой, такой как мы играли. Очень много есть превратных мнений о ней. Особенно питерская тусовка ненавидела в то время Московскую Рок-лабораторию — "московская блеватория", «рок-блеватория» — это понятия из того времени. На самом деле, я общался с Ольгой Опрятной, и мне кажется, что не были они никакими КГБистами, продажными суками-комсомолками. Они были просто ушлые бизнесмены, которые занимались довольно радикальной, странной хуйней.
Кстати, то, что сейчас Марочкин под названием Московской Рок — лаборатории мутит с правительством Москвы, и финансируется за его счет, и продвигает свои фашистские и националистические телеги, это никакого отношения к той Рок — лаборатории вообще не имеет, совершенно две разные тусовки.
Мы вступили в Рок-лабораторию и просуществовали там благополучно года 1,5–2. В это же время в этой творческой организации состояли такие люди, как Максим Покровский (группа "Ногу Свело"), "Die Schwarze Kazen" (возглавляемая господином Китайцем), "Монгол Шуудан", "Ва-Банк".
Мы играли, играли, играли… Потом Рок-Лаборатория распалась. Потом мы ездили в европейский тур: 40 концертов в течение 47 дней — 11 стран: Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания, Германия, Бельгия, Нидерланды, Австрия, Швеция, Италия. Чехословакия. Мы всем этим занимались уже DIY.
О: Как вас в Европе принимали?
С: У нас в Европе было два показательных концерта, которые я всегда использую как иллюстрацию: один концерт, который собрал 5 человек и один, который собрал две тысячи человек. Когда мы играли для 5 человек аудитории — мы выступали в маленьком голландском городе (точнее сказать было бы деревне), а в соседний город приехал "Bon Jovi", и все ломанулись туда. Все же это событие для маленькой деревушки. Самый большой концерт (2 с лишним тысячи людей) — это концерт вместе с "D.O.A." и "Coffin Brkan" в берлинском клубе "SO — 36". Это был 1993 год.
О: Как вам Европа?
С: На самом деле, Европа — очень хорошее место, в том смысле, что европейцы живут в очень цивилизованных странах, во многих из которых очень либеральные законы в отношении наркотиков, в странах где принцип свободы возведен в некоторое правило.
Например, ты идешь по улице, в говно пьяный и орешь, в 2 часа ночи. К тебе подходит мент и говорит просто:
— Что Вы орете?
— Это у меня такое эмоциональное самовыражение.
— К сожалению, в нашем городе это не поощряется, поэтому я прошу Вас, если у Вас есть друзья, или если Вы сами можете взять себя в руки, заткнитесь немедленно и не орите.
И никто тебя не ебошит, не прикладывает об машину лицом. Просто с тобой вежливо говорят менты. Просто менты на велосипедах ездят. Ёб твою мать! В Голландии менты на великах. Это вообще охуеть. Просто на великах подъезжает к тебе парень и говорит: "Марихуану здесь курить нельзя. Я понимаю, что у нас город наркотуризма, легких наркотиков, но на улице все равно нельзя курить марихуану. Как бы не было все легально, это западло, поэтому, пожалуйста…" Всегда вежливо.
Сквоты… Охуенно. Вообще сквотерная идея в Голландии обрела свое легальное воплощение, так как они законны. Если завод, например, пустует в течение трех лет, и никто там не живет и никак не может его использоваться, если тебе негде жить, ты можешь прийти туда и жить там. И закон будет на твоей стороне, тебя никто не сможет выселить, тебя с полицией даже не смогут выселить, потому что ты имеешь на это право. Европа — это все-таки средний класс. Панки в основном это дети родителей из среднего класса… Это люди образованные, правило, студенты, которые не приемлют коммерческой музыки, коммерческой информации и всё такое.
На самом деле, просто рекомендую, у кого есть возможность, надо просто поехать в любое punk — community в Дании, Норвегии, Швеции, неважно. Просто смотреть, как там это происходит. Единственное, что я предлагаю, если вы туда поедете, не увлекайтесь наркотиками, потому что там это очень распространено и очень доступно. Побывав там, извлечете массу положительных и новых идей, которые там витают.
О: Что в духовном плане подтолкнуло вас к идее панка?
С: Мы реально попали в ситуацию… Лично я, мальчик в розовых очках, попадает в армию и сталкивается с реальностью: вот, на самом деле так живут люди, вот это Западная Украина, вот это село такое-то, с тобой служат реальные люди оттуда. Столкновение с реальностью: вот люди так живут, им вообще пиздец на самом деле, у них вообще нет никакой информации, они вообще не понимают ни хуя, родители о них никогда не заботились вообще, потому что им это не интересно. И мне кажется, что в той или иной степени, к Панк-року нас подтолкнуло столкновение с реальностью. Я действительно понял, что то, как родители относятся ко мне, то, как жизнь происходит вокруг меня, как студента какого-то института — это одно, а есть совершенно другая жизнь, причём весьма и весьма реальная и очень даже непростая.
О: То есть до армии ты закончил институт?
С: Нет, это был небольшой такой период, 2 года, когда брали студентов то же в армию, я попал в этот период. Я год отучился в Университете Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы, и через год пошел в армию служить.
С другой стороны, как бы все это проблемно не было, я все-таки благодарен Советскому государству, которое действительно немножко меня еблом в говно засунуло, просто показало: "Ты посмотри на своих соотечественников, что происходит реально, не будь мудаком, перестань молиться на Гребенщикова (Боря Гребенщиков отличный, ранние его все пластинки на ура и forever!), но вот розовые очки свои на хуй выкинь".
О: Когда вы вернулись из армии, вы сразу в Лабораторию попали?
С: Может быть, через несколько месяцев, через 5–6.
О: Сразу возникла идея туда пойти, или сначала вы пытались сами пробиться, или это была просто единственная альтернатива?
С: Мы играли музыку, мы всегда хотели хорошо записываться, не в том смысле, что коммерчески, делать популярный звук… Мы просто хотели записать так, как мы можем. Допустим, мы могли добиться на трехгрошовой базе хорошего звука, такого, как нам надо, который нас всех вставляет. Раз мы можем до биться этого вместе на базе, почему бы нам не попытаться добиться этого на студии. Общаясь со студиями, мы поняли, что это стоит денег. Нам всегда требовались деньги, чтобы сделать наш продукт качественным. Мы всегда эти деньги на ходили и тратили на запись. Мы реально заморачивались: нам нужно настроить барабаны, мы готовы тратить 20 часов, чтобы просто настраивать их и платить за это, и настроить их так, как нам надо. Если мы хотим записать музыку со сраным звуком, мы не просто придем, за два часа запишем всю программу, пожмем ручки друг другу, и пойдём бухать… Нет, мы будем добиваться и искать, пока мы не поймаем тот сраный звук, который нам нужен. Мы сделаем его и запишем, независимо от того, сколько бы денег нам это не стоило. И каждая наша пластинка это большие бюджеты, по стандартам панк — групп в этой стране, это просто, действительно много. Но мы совершенно не жалеем, потому что мы делаем то, что мы хотели, и воплощали то, что мы хотели.
О: И почему вы в Рок-лабораторию пошли?
С: Нет, я не могу сказать, что мы вообще пошли куда-то, мы просто занимались музыкой, мы посмотрели вовне, кто, вообще, чем занимается, есть вообще музыкальная тусовка какая-нибудь или нет, может, просто мы одни вообще. Мы поняли, что нет, мы не одни. Есть "Ногу свело" которые играют постпанк, есть "Монгол Шуудан", который на тот момент был близок к Панк-року — «примоченная» гитара, анархическая фразеология. Мы подумали: "А где они вообще?" Мы узнали — в Рок — лаборатории. Познакомились с Рок — лабораторией.
Мы сказали: "У нас есть запись, 2 демо — вещи. Послушайте, вам нравится?" Они cгазали: "Да, всё клёво". Мы говорим: "Давайте сотрудничать" просто. Это не был какой-то выбор, мы ни к чему особенному не стремились вообще… Мы, в принципе, никогда не думали, что сможем даже 2–3 года просуществовать, не то, что 10 лет. Мы просто делали то, что нам хотелось… Например, сегодня мне идти на лекцию в институт, а после лекции у меня есть свободное время, и неплохо бы порепетировать вместе, потому что, быть может, когда-то мы сможем сыграть концерт.
О: Где вы репетировали в те годы?
С: Там была очень большая череда баз. Самая первая наша база была в рамках Университета Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы.
О: А Макс там же учился?
С: Нет, он вообще нигде не учился к тому моменту. Он бросил «Мориса-Тореза», потому что его все это заебало.
О: Трудно было тогда базу найти, или вам ее Лаборатория дала?
С: Реально, мы всегда находились в такой ситуации, что за, все, что у нас было мы платили. Мы никогда фактически не пользовались халявой. Не было никогда такой ситуации, знаешь, что — "а, вот вам база". "Вот вам база" — это просто я пошел, разрулил типа там: "У меня есть коллектив, мы играем этническую музыку", — я сказал так в Университете Дружбы Народов. А там это поощрялось, как бы конвергенция культур, все заебись и отлично.
О: Концерты вам Лаборатория устраивала?
С: Какие-то да, какие-то мы сами мутили.
О: А тур по Европе?
С: Это чисто наша замутка. Это заслуга Максима Кочеткова, который просто очень активно сотрудничал с журналом "MaximumRock'n'Roll". Я любому панку его ("MaximumRock'n'Roll") очень рекомендую. Просто через журнал — почитали его, посмотрели, что да как, написали им, начали какую-то тусовку с ними, и через них мы разрулили тур европейский. Это не был тур, разруленный Рок — лабораторей или какими-нибудь официальными структурами. Всё это было сделано на совершенно независимом уровне. Мы играли в сквотах, в основном. Или если большие площадки — то они тоже были независимыми. Это не major labels, не comersal radios, никакой поддержки мы не имели. То есть это был совсем indi. В принципе, мы, на самом деле, до сих пор, до продажи своих прав «Филям», мы — одна из немногих групп, которая смогла чего-либо добиться в рамках Панк-рока, и при этом не принадлежать никому, быть DIY, "Do It Yourself", то есть самиздатовской группой. Ну, вот сейчас мы продались. Многие нас обвиняют, говорят: "Вы, мол, сосете, продались «Филям». С другой стороны, «Фили» — независимый лейбл, как бы не пытались их обвинить. Например, для группы «НАИВ» не использовалось ни одно из средств промывания мозгов, не было широкого pablicity на радио, на телевидении.
О: Поскольку уж речь зашла о «Филях», расскажи чуть-чуть поподробнее в каком году и каким образом вы с ними стусовались.
С: Года два назад, с бодуна, со страшного, я сидел вот здесь (интервью происходит в офисе "FEELEE"), нет, не в этой комнате… Я пришел к Игорю и говорю: "Игорь, бля, хорош-то залипать. Слышишь чё?" Он говорит: "Чего?" Я говорю: "Давай просто работать вместе. Чё да как". Он говорит: "А ты кто такой-то?" Я говорю: "Я, мол, Саша Иванов, Человек и Пароход, из группы «НАИВ». Он говорит: "Отлично, давай говорить". Мы сели говорить просто и пришли к выводу, что реально мы можем сотрудничать с ними. Это лейбл, который не будет на нас давить, то есть заставлять нас делать то, что мы не хотим, и мы сможем делать то, что нам надо. И как бы, если мы мало продаем наших пластинок, то есть не 10 и не 20 миллионов, а скажем, всего 4 или 5, то это лишь только наши проблемы, потому что сам лейбл давления не оказывает никакого. Я считаю, что это неплохой партнер, реально.
О: А теперь можешь рассказать, как покинул вашу группу Макс Кочетков?
С: На самом деле, это драматическая ситуация, и я не буду на ней очень заостряться. Максим очень полюбил девушку, которая ездила к нам в гости из Сан-Франциско, она работала в журнале "MaximumRock'n'Roll". Они поженились и уехали. Прожили вместе 2 года, у них родился ребенок, и после этого они не сошлись характерами. Конечно, русские люди значительно больше пьют, значительно больше беспределят, и значительно больше хуевничают, чем люди американские. И на определенном возрастном этапе им пришлось разойтись. Макс до сих пор живет в Америке, у него есть своя группа «Snag», они играют Панк-рок. Но гражданство он получил не через брак, а потому что он родился в Нью-Йорке. Я тоже родился в Нью-Йорке, кстати. Мы не знали друг друга с Максом до 18 лет, хотя родились в тот же самый год, в одном и том же городе, в одном и том же роддоме. Наверно, мы из определенного класса, из определенной ту совки, но — мы предатели, отвергшие традиции и ценности своего класса. Некий конфликт поколений. Мы развалили ту страну, которую держали наши отцы не то, что мы что-то такое конкретное сделали, но неприятие того официоза и всей той хрени коммунистической, которая была… Наше поколение не создало новую почву, чтобы дальше строилась эта совершенно маразматическая действительность.
О: А как у вас появился Денис Петухов?
С: Денис Петухов был вокалистом в группе "Четыре таракана". Макс уехал в Америку, нам нужен был бас-гитарист. Мы просто начали искать знакомых людей и предложили ему: "Денис, не хочешь поиграть на бас — гитаре?" А для него, молодого человека 18-ти лет, это вообще было шикарное предложение.