Страница:
-- Это довольно странная мысль,-- сказалъ, съ трудомъ сдерживаясь, Яценко.
-- Отчего-же? -- вставилъ Фоминъ.-- Гамлетъ говоритъ: "если-бъ съ каждымъ поступать по заслугамъ, то кто избeжалъ бы порки?"
-- Вотъ это такъ! -- засмeялся Нещеретовъ. -- Ай, да Гамлетъ!
Фоминъ тоже засмeялся и повторилъ по англiйски старательно заученную цитату. Произнося англiйскiя слова, онъ какъ-то странно, точно съ отвращенiемъ, кривилъ лицо и губы, очевидно для полнаго сходства съ англичанами.
-- Есть изреченiе еще болeе удивительное,-- сказалъ, зeвая, Браунъ.-Помнится, Гете замeтилъ, что не знаетъ такого преступленiя, котораго онъ самъ не могъ бы совершить.
Въ гостиной зазвенeлъ звонокъ. {280}
-- Въ залъ, въ залъ, господа! -- сказалъ Кременецкiй.-- Сейчасъ начнется "Бeлый ужинъ".
IV.
Эстрады въ большой гостиной не было; сцена отдeлялась отъ зрителей только шедшей по полу длинной бeлой доскою, съ придeланными къ ней изнутри электрическими лампочками. Люстру потушили въ залe минутой раньше, чeмъ слeдовало. Гости уже въ полутьмe поспeшно занимали мeста, разстраивая ряды неплотно связанныхъ между собой, взятыхъ на прокатъ стульевъ, выдeлявшихся своей простотой въ богатой гостиной. Слышались извиненiя, сдержанный смeхъ. Потомъ наступила тишина. Звонокъ позвонилъ опять, короче, и занавeсъ медленно раздвинулся, цeпляясь и задерживаясь на шнуркe. Одобрительный гулъ пронесся по залу. Сцена была ярко освeщена и все на ней,-- южныя деревья, цвeтные фонарики, мебель, даже декорацiя съ видомъ залива,-- было довольно похоже на настоящiй театръ. Взволнованная Тамара Матвeевна присeла на крайнiй стулъ у прохода. На сценe, вполоборота, почти спиной къ публикe, наклонившись надъ перилами, стояла Муся.-- "Марья Семен..." -- негромко сказалъ кто-то и не докончилъ, видимо, испугавшись звука своего голоса.-"Ахъ, какъ мила Муся, прелесть",-- прошептала рядомъ съ Тамарой Матвeевной госпожа Яценко. Тамара Матвeевна благодарно улыбнулась въ отвeтъ и немного успокоилась. Муся въ своемъ бeломъ платьe Коломбины, сшитомъ у Воробьева по рисунку моднаго художника, была въ самомъ дeлe очень хороша. Гдe-то въ глубинe заигралъ рояль. "Нeтъ, прекрасно слышно",-- подумала Тамара Матвeевна: {281} рояль послe долгихъ споровъ и опытовъ рeшено было поставить въ ихъ спальной. Тамара Матвeевна тревожно обвела глазами залъ, полуосвeщенный ближе къ сценe, болeе темный позади. Всe гости уже размeстились -- приблизительно такъ, какъ подобало каждому, хотя ихъ никто не разсаживалъ. Въ первомъ ряду было много свободныхъ стульевъ, точно всe стeснялись занять тамъ мeста. Посрединe перваго ряда, съ улыбкой глядя на Мусю, сидeлъ, развалившись, Нещеретовъ. Сердце Тамары Матвeевны радостно забилось. Немного дальше, у прохода, тоже въ первомъ ряду, она увидeла въ профиль Клервилля.-- "Какой красавецъ!" -- почему-то испуганно подумала Тамара Матвeевна.
Рояль замолкъ. Муся долго разучивавшимся движенiемъ оторвалась отъ перилъ и повернулась къ зрителямъ. Сердце у нея сильно билось. Муся знала, что очень хороша собой въ этотъ вечеръ: ей это всe говорили въ "артистической", и по тому, к?а?к?ъ говорили, она знала, что говорятъ правду. Лицо ея, надъ которымъ, при помощи Лейхнеровскаго карандаша, помады, пудры, долго работалъ искусный гримеръ, было точно чужое. Но это, какъ маска, придавало ей смeлости. Выходъ, она чувствовала, удался хорошо. Муся сдeлала надъ собой усилiе и справилась съ дыханiемъ. "Что-же онъ не бросаетъ букета?" -- спросила себя она. Изъ-за перилъ справа къ ея ногамъ упалъ бeлый букетъ. Муся слегка вскрикнула и наклонилась, поднимая цвeты. И тотчасъ она почувствовала, что легкiй крикъ удался, что она сдeлала то самое "гибкое, порывистое движенiе", которое дeлаютъ красивыя дeвушки въ романахъ, и что платье облекаетъ ее превосходно. Въ ту же секунду она стала совершенно спокойной. Обмахивая себя букетомъ, Муся вышла на авансцену. {282} Рояль давно затихъ, но Муся сочла возможнымъ немного затянуть нeмую сцену. Березинъ совeтовалъ актерамъ не смотрeть со сцены на публику. Муся, однако, теперь была вполнe въ себe увeрена. Она неторопливо обвела взглядомъ залъ. Ей бросились въ глаза Нещеретовъ, Клервилль. Она замeтила даже сидeвшую далеко Глафиру Генриховну. "Такъ Глаша голубое надeла", -- подумала Муся, спокойно отмeчая въ сознанiи, что все видитъ. "Теперь начать... Если еще съ полминуты тянуть, будетъ нехорошо"...-- сказала она себe, и, легкимъ усилiемъ поставивъ голосъ, совершенно естественно начала:
И вотъ ужъ сколько дней игра ведется эта,
И каждый день ко мнe влетаютъ два букета...
Муся теперь почти не думала о произносимыхъ словахъ. Она знала стихи отлично, множество разъ повторяла ихъ безъ запинки, всe интонацiи и движенiя были разучены и одобрены Березинымъ. "Только не думать, что могу сбиться, и никогда не собьюсь",-- говорила себe Муся, хорошо и увeренно дeлая все, что полагалось. "А вотъ же я объ этомъ думаю -- и все таки не собьюсь. Какой онъ красавецъ, Клервилль!.. Но зачeмъ же Глаша не надeла лиловаго? Нещеретовъ ловитъ мой взглядъ... Не надо его замeчать..."
...Да, два поклонника есть у меня несмeлыхъ,
И одинаковыхъ, и совершенно бeлыхъ...
"Жаль, что Клервилль плохо понимаетъ по русски... Рядомъ съ Глашей Витя Яценко... А та дама кто?.. Сейчасъ нужно принять "притворно-суровый видъ". Потомъ перейти къ столу... Сергeй Сергeевичъ, вeрно, слeдитъ оттуда... Клервилль смотритъ, кажется, на мою шею. Никоновъ говорилъ, {283} что противъ такихъ красавцевъ полицiя должна бы принимать мeры... Мама бы чего не наговорила... Теперь повернуть голову направо"...
О комъ же думать мнe? Кто будетъ мнe спасеньемъ?
Кого мнe полюбить? О, сердце, разсуди,
Какъ хочешь, чтобы жизнь сложилась впереди:
Сплошными буднями, иль вeчнымъ воскресеньемъ?
Взглядъ Муси встрeтился съ блестящими глазами Клервилля и въ нихъ она, замирая, прочла то, о чемъ догадывалась, не смeя вeрить. "Да, онъ влюбленъ въ меня"...
Витя немного опоздалъ къ началу "Бeлаго Ужина". Въ ту самую минуту, когда раздался звонокъ, онъ вдругъ подумалъ, что отъ костюма, сшитаго Степанидой, на его бeлоснeжномъ воротничкe легко могла остаться темная полоса. Витя вздрогнулъ: это уже навeрное многiе замeтили! Съ такой мыслью занять мeсто въ зрительномъ залe, имeя прямо за спиной людей, которые только и будутъ смотрeть на грязную полосу, было невозможно. Бeда была по существу непоправима. Въ отчаянiя Витя скользнулъ изъ кабинета въ пустую переднюю. Однако, въ большомъ зеркалe разсмотрeть себя сзади ему не удалось. Витя оглянулся по сторонамъ,-- спектакль начался, теперь никто не могъ зайти въ переднюю,-- дрожащими пальцами отстегнулъ воротничекъ. Полоса, дeйствительно, была, но мало замeтная, и приходилась она довольно низко, такъ что пиджакъ -- все тотъ же, напоминавшiй смокингъ,-- повидимому, долженъ былъ ее закрывать. Немного успокоенный, Витя быстро надeлъ воротничекъ, завязалъ галстукъ и, горбясь, на цыпочкахъ вошелъ въ гостиную черезъ опустeвшiй кабинетъ, въ {284} которомъ тоже были погашены лампы. Въ послeднемъ ряду, гдe хотeлъ занять мeсто Витя, чтобы не имeть никого за спиною, всe стулья были заняты. Поближе къ сценe оставалось свободнымъ третье мeсто отъ прохода. Витя скользнулъ туда. На него недовольно зашикали. Онъ отдавилъ ногу сидeвшей у прохода дамe, пробормоталъ извиненiе и сeлъ какъ-то бокомъ, хотя эта поза не могла скрыть пятна на воротникe. Но тотчасъ мысли его перенеслись къ Мусe. Она была обворожительна, еще лучше, чeмъ въ томъ зеленомъ платьe!
Муся уже закончила свой первый монологъ. Передъ ней находился Пьеро-веселый, котораго игралъ Никоновъ. Сердце Вити сжалось отъ зависти и сожалeнiя: онъ самъ втайнe мечталъ объ этой роли. Однако на первомъ же собранiи актеровъ всe тотчасъ сошлись на томъ, что Пьеро-веселаго долженъ играть Никоновъ.-- "Совсeмъ по вашему характеру роль, Григорiй Ивановичъ",-сказала Муся. На роль Пьеро-печальнаго тоже сразу нашлись кандидаты, и Витe никто ее не предложилъ.
Печальнаго Пьеро хотeлъ играть Фоминъ. Этому, однако, подъ разными предлогами воспротивилась Муся, почувствовавшая смeшное въ томъ, что роли обоихъ Пьеро будутъ исполняться помощниками ея отца. У Муси былъ свой кандидатъ -- Горенскiй. Но князь такъ-таки отказался зубрить стихи,-пришлось его освободить отъ игры, къ большому огорченiю Муси.
Горенскому собственно и вообще не хотeлось участвовать въ спектаклe. Его привлекало преимущественно общенiе съ молодежью, къ которой онъ больше не принадлежалъ,-- въ передовомъ кругу, частью, вдобавокъ, полуеврейскомъ: князь Горенскiй въ своей природной средe почти {285} такъ же (только съ легкимъ оттeнкомъ вызова) щеголялъ тeмъ, что бываетъ у Кременецкихъ, какъ Кременецкiе хвастали имъ передъ своими друзьями и знакомыми. Роль Пьеро-печальнаго досталась Беневоленскому. Фоминъ, хотя и продолжалъ говорить: "со мной, какъ съ воскомъ", немного обидeлся и отказался играть, отчасти, впрочемъ, изъ подражанiя князю.
Вообще, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, вначалe не обошлось безъ обидъ и непрiятностей. Не приняла участiе въ спектаклe и Глафира Генриховна, недовольная ролью Суры, которую ей предложили въ сценe изъ "Анатэмы". Пришлось подобрать сцены такъ, чтобъ вовсе не было ролей пожилыхъ женщинъ. Не разъ ворчалъ и самъ Березинъ. Но потомъ все пошло хорошо: обиды удалось загладить и репетицiи проходили весело.
"При сiяньи лунномъ,
Милый другъ Пьеро,
Одолжи на время
Мнe свое перо",
пeлъ за сценой Никоновъ. У него былъ недурной голосъ. По залу опять пронесся одобрительный гулъ. "Да онъ прекрасно поетъ",-- прошептала Наталья Михайловна. Никоновъ бойко перескочилъ черезъ перила,-- этого явленiя на репетицiяхъ особенно опасались: перила то и дeло падали. Съ долгимъ раскатомъ смeха, показавшимся публикe очень веселымъ, а Витe непрiятно-неестественнымъ, Григорiй Ивановичъ, въ бeломъ костюмe, осыпанный густо пудрой, съ замазанными усами, бросился къ ногамъ Муси. Витя не ревновалъ Мусю къ Никонову,-- онъ чувствовалъ, что Григорiй Ивановичъ ей нисколько не нравится, -- но его грызла тоска по роли веселаго Пьеро, которая могла вeдь достаться и ему. {286}
Витя на репетицiяхъ окончательно влюбился въ Мусю. Въ присутствiи другихъ она обращала на него мало вниманiя,-- Витя по совeсти не могъ обидeться (вначалe хотeлъ было), ибо всe безъ исключенiя другiе актеры были значительно старше его. Кромe того Муся съ перваго же дня заявила, что не считаетъ участниковъ спектакля гостями и никeмъ заниматься не будетъ: "мы здeсь всe у себя дома",-- сказала она. Это ей не помeшало остаться хозяйкой, а гостямъ -- гостями. Но особенно любезна и внимательна Муся была только съ Березинымъ.
Однажды, довольно поздно вечеромъ, Витя послe репетицiи случайно остался послeднимъ гостемъ. Муся попросила его посидeть еще, подлила ему рома въ чай и принялась разспрашивать его полунасмeшливымъ, полупокровительственнымъ тономъ о разныхъ его дeлахъ, начала съ его родныхъ, съ училища и уроковъ, спросила, не п?р?и?т?e?с?н?я?ю?т?ъ ли его дома. Характеръ ея разспросовъ подчеркнуто ясно свидeтельствовалъ о томъ, что она считаетъ Витю ребенкомъ. Но въ интонацiяхъ Муси слышалось и другое. Она сама не знала, зачeмъ попросила Витю посидeть еще, не знала толкомъ, о чемъ съ нимъ говорить,-- и вмeстe съ тeмъ ей было съ нимъ интересно. Красивая наружность Вити нравилась Мусe, хотя онъ былъ "молокососъ". Отъ уроковъ она вдругъ перешла къ другому, и въ упоръ, съ особеннымъ выраженiемъ въ бeгающихъ глазахъ, спросила Витю, былъ ли онъ когда-либо влюбленъ. Ироническая интонацiя Муси показывала, что она не совсeмъ въ серьезъ задаетъ этотъ вопросъ провинцiальной барышни. Внутреннiй смыслъ вопроса былъ, впрочемъ, нeсколько иной: Мусe зачeмъ-то хотeлось получить отвeтъ, узналъ ли уже Витя женщинъ. Вeроятно, она разъяснила бы свой {287} вопросъ,-- этотъ разговоръ на сомнительную тему съ мальчикомъ прiятно щекоталъ ей нервы,-- и положенiе Вити стало бы весьма труднымъ: онъ не умeлъ лгать и ему пришлось бы, немного помявшись, признаться въ томъ, что составляло главную заботу его жизни,-- Витя женщинъ еще не зналъ. Къ его спасенью, въ эту минуту въ комнату вошла Тамара Матвeевна. Она тоже была съ нимъ любезна, однако такъ зeвала, стараясь скрыть зeвки, и съ такимъ интересомъ спрашивала, въ которомъ часу ложатся спать у нихъ дома, что Витя счелъ нужнымъ проститься. Муся проводила его до дверей. Витя тревожно ждалъ, что въ передней она повторить свой вопросъ. Но Муся только ласково сказала, что рада была хорошо, п?о ?н?а?с?т?о?я?щ?е?м?у съ нимъ поговорить. Витя вдругъ, уже передъ выходной дверью, поцeловалъ ей руку -- и вспыхнулъ. Онъ былъ хорошо воспитанъ и тотчасъ почувствовалъ, что сдeлалъ неловкость. Впрочемъ, онъ объ этой неловкости не сожалeлъ. Муся вечеромъ, раздeваясь, долго съ улыбкой вспоминала о Витe, о своей нетрудной побeдe...
...Спасти насъ отъ тоски могла бы перемeна,
Но не мeняется наскучившая сцена.
"Да, не мeняется",-- съ тоской подумалъ Витя,-- "а давно пора бы ей перемeниться... И училище пора кончать"... Пьеса, видимо, нравилась публикe. Несомнeнный успeхъ, кромe Муси, имeлъ и Никоновъ. Это раздражало Витю, хотя онъ не былъ завистливъ. Веселый Пьеро уже побeждалъ Пьеро-печальнаго, и близилась минута, когда онъ долженъ былъ поцeловать Коломбину,-- сцена эта особенно украшала роль перваго Пьеро въ мечтахъ Вити. "Какъ скверно играетъ болванъ {288} Беневоленскiй: тянетъ, тянетъ!.. Сейчасъ шестое явленiе, радостный Пьеро плачетъ... Ну, плачетъ Григорiй Ивановичъ слабо...-- "Вы плакать можете?.." Какъ она хороша...-- "Вы плакать можете?" Да, могу, могу, Марья Семеновна, очень могу, Муся... Вотъ теперь поцeлуются... А я ограждалъ входы!.."
Майоръ Клервилль внимательно слушалъ пьесу, кое-что разобралъ и искренно этому радовался. Игра Муси приводила его въ восторгъ. Однако, и ему не понравилась сцена поцeлуя,-- онъ нашелъ ее неестественной и неудачно сыгранной. Когда "Бeлый ужинъ" кончился и раздались шумныя рукоплесканiя, Клервилль поднялся съ мeста и стоя долго апплодировалъ Мусe. Его высокая фигура, во фракe, о которомъ долго потомъ говорили молодые люди, привлекла общее вниманiе зала.
Лакей внесъ и подалъ Мусe два огромныхъ букета. Сiяя счастливой улыбкой, Муся взяла цвeты и поднесла ихъ къ лицу, совершенно такъ, какъ это дeлала прieзжавшая въ Петербургъ Сара Бернаръ. Тамара Матвeевна знала, что одинъ букетъ былъ отъ Березина. "А другой отъ кого? Не отъ Нещеретова ли?" -- подумала она, густо краснeя отъ радости. Нещеретовъ, сидя, снисходительно хлопалъ, переговариваясь со стоявшимъ Семеномъ Исидоровичемъ, который нeжно посылалъ дочери воздушный поцeлуй. "Изъ актеровъ никто не поднесъ цвeтовъ, значитъ и другiе не догадались, или не надо",-- утeшалъ себя Витя. Муся быстро прошла за кулисы и вывела оттуда скромно упиравшагося Березина. Апплодисменты еще усилились, особенно послe того, какъ Муся грацiознымъ жестомъ протянула Сергeю Сергeевичу цвeты. Въ залe долго не смолкали рукоплесканiя. {289} На сценe шутливо апплодировалъ, какъ бы самому себe, Никоновъ. "Креме-нецкая!" -- вдругъ яростно заоралъ онъ, изображая галерку. Кто-то въ залe со смeхомъ подхватилъ это восклицанiе. -- "Браво, Никоновъ, бб-и-исъ!" -- ревeлъ взвинченный своей игрой и успeхомъ Григорiй Ивановичъ. Клервилль подошелъ къ самой рампe, восторженно апплодируя Мусe.
-- Это вeрно отъ него тотъ большой букетъ, -- сказала вполголоса дама, сидeвшая между Витей и Глафирой Генриховной.
-- Что-жъ, англо-русское сближенiе теперь въ модe,-- отвeтила съ улыбкой Глафира Генриховна.-- Вотъ и спектакль пригодится.
-- Les mariages se font dans les cieux.
-- Семенъ Исидоровичъ поможетъ небесамъ...
Витя, какъ разъ съ поклономъ и извиненiями надвигавшiйся на дамъ -- онъ тоже стремился къ рампe,-- слышалъ этотъ разговоръ, который показался ему чрезвычайно непрiятнымъ. Онъ оборвалъ извиненiя и быстро отошелъ. Глафира Генриховна впослeдствiи такъ и не могла понять, почему Витя, до того столь милый и предупредительный, сталъ съ нею вдругъ нелюбезенъ, смотрeлъ на нее почти съ ненавистью и еле отвeчалъ на ея вопросы.
V.
Никто не могъ бы назвать неудачникомъ Яценко. Онъ имeлъ заслуженную репутацiю умнаго, образованнаго, прекраснаго человeка, былъ счастливъ въ семейной жизни, нeжно любилъ жену и сына. Его служебная карьера, не будучи особенно блестящей, была достаточно успeшной и быстрой. Однако, при всемъ ровномъ характерe {290} Николая Петровича, у него бывали дни, когда его жизнь представлялась ему ненужной, разбитой и безсмысленной. Въ такiе дни Яценко по возможности избeгалъ встрeчъ съ людьми, запирался у себя въ кабинетe и читалъ съ нeкоторымъ ожесточенiемъ философскiя книги.
Николай Петровичъ понималъ языкъ философскихъ книгъ, и чтенiе это доставляло ему удовлетворенiе,-- но преимущественно какъ своего рода умственная гимнастика, какъ экзаменъ по развитiю, который онъ всегда съ честью выдерживалъ. Душевнаго успокоенья эти книги ему не давали. Слишкомъ трудно было перекинуть въ его жизнь простой и короткiй мостъ отъ ученыхъ словъ и отвлеченныхъ мыслей. Наступала усталость, Яценко откладывалъ философскiя книги и раскрывалъ "Смерть Ивана Ильича", которая волновала его неизмeримо больше.
Съ Толстымъ у Николая Петровича былъ старый счетъ. Онъ думалъ, что другого такого писателя никогда не было и не будетъ, и въ творенiяхъ Толстого видeлъ подлинную книгу жизни, гдe на все, что можетъ случиться въ мiрe съ человeкомъ, данъ -- не отвeтъ, конечно, но настоящiй, единственный откликъ. Николай Петровичъ былъ еще молодымъ судебнымъ дeятелемъ, когда появилось "Воскресенье". Любя свое дeло, гордясь судомъ, онъ болeзненно принялъ этотъ романъ, почти какъ личное оскорбленiе. Юридическiя ошибки, найденныя имъ у Толстого, даже чуть-чуть его утeшили, точно свидeтельствуя, что не все правда въ "Воскресенiи". Именно отсюда и началась глухая внутренняя борьба Николая Петровича съ Толстымъ. Но со "Смертью Ивана Ильича" и бороться было невозможно. Яценко понималъ, что ужъ въ этой книгe все правда, самая ужасная, послeдняя правда, на которую никто ничего отвeтить не {291} можетъ, какъ не можетъ отвeтить и самъ авторъ. Правда другихъ книгъ Толстого была менeе обязательной и общей. Съ Николаемъ Петровичемъ могло и не случиться то, что случалось съ Болконскимъ, Левинымъ, Нехлюдовымъ, Безухимъ. Но отъ участи Ивана Ильича уйти было некуда и Яценко иногда недоумeвалъ, зачeмъ, собственно, написанъ этотъ страшный разсказъ. Самый тонъ, зловeще-шутливый, почти издeвательскiй тонъ книги, особенно срединныхъ главъ, въ которыхъ Толстой какъ убiйца, п?о?д?к?р?а?д?ы?в?а?е?т?с?я къ Ивану Ильичу, по мнeнiю Яценко, свидeтельствовалъ о полномъ отсутствiи отвeта. Николай Петровичъ разъ двадцать читалъ "Смерть Ивана Ильича", и всякiй разъ якобы п?р?и?м?и?р?е?н?н?а?я книга эта вызывала у него лишь приступъ отвращенiя и ненависти къ людямъ, къ жизни, къ мiру. Впрочемъ, и это впечатлeнiе скоро проходило -- чаще всего отъ общенiя съ прiятными людьми, отъ успeшной повседневной работы. Николай Петровичъ приходилъ къ мысли, что безъ твердой религiозной вeры никакъ не можетъ быть оптимистическаго мiропониманiя. У него твердой вeры не было, настроенъ же онъ былъ въ нормальное время оптимистически и потому въ тяжелые свои дни представлялся самому себe живымъ парадоксомъ.
На слeдующее утро послe спектакля у Кременецкихъ Николай Петровичъ проснулся позднeе обычнаго и сразу почувствовалъ дурной день. Легкая, о чемъ-то напоминавшая, головная боль сразу окрасила въ черный цвeтъ его мысли. Никакихъ непрiятностей не было, но Яценко умывался и одeвался съ тревожнымъ чувствомъ, какъ бы въ ожиданiи очень непрiятныхъ происшествiй. Вынутый для бритья изъ восковой бумажки новый Жиллетъ оказался тупымъ, вода недостаточно {292} согрeтой. Лампа плохо освeщала зеркало. Галстухъ завязался неровно. Одeвшись, Николай Петровичъ вышелъ въ столовую. Передъ его приборомъ лежала газета, два письма и сложенная вдвое записка безъ конверта. Это Витя, уже ушедшiй въ училище, просилъ оставить ему въ его комнатe мeсячное жалованье, о чемъ забылъ сказать отцу наканунe. Витя писалъ безъ твердыхъ знаковъ; въ одномъ словe твердый знакъ былъ по привычкe поставленъ и тотчасъ заботливо зачеркнуть. Яценко съ усмeшкой прочелъ записку. Хотя жалованье полагалось Витe только черезъ недeлю (прежде онъ былъ аккуратнeе), Николай Петровичъ исполнилъ просьбу сына. Войдя въ еще неубранную комнату Вити, онъ положилъ въ ящикъ ночного стола деньги. При этомъ онъ разсeянно просмотрeлъ лежавшiя на столикe книги: альманахъ "Шиповникъ", томъ стиховъ Блока и тоненькую книжку Каутскаго объ экономическомъ матерiализмe. Николай Петровичъ усмeхнулся еще сердитeе. "Какой сумбуръ у него въ головe!.. Вотъ у Вити ужъ никакой вeры нeтъ и не будетъ... Хорошо же моральное наслeдство, которое онъ отъ меня получить... О матерiальномъ и говорить нечего"...
Яценко вернулся въ столовую, торопливо выпилъ стаканъ остывшаго чаю, не прикоснувшись къ калачу, сунулъ въ карманъ нераскрытую газету, нераспечатанныя письма, ожидая и отъ нихъ непрiятностей; затeмъ, не будя Наталью Михайловну, вышелъ на улицу. День былъ очень темный. Горeли фонари. Трамвай какъ разъ прошелъ, когда Николай Петровичъ подходилъ къ остановкe. Вопреки своему обыкновенiю, онъ нанялъ извозчика.
На морозномъ воздухe головная боль у Николая Петровича прошла, но дурное настроенiе осталось {293} и даже усилилось. Извозчикъ везъ медленно, сани очень трясло.
Въ камерe, тоже освeщенной электрическимъ свeтомъ, несмотря на утреннiй часъ, письмоводитель Иванъ Павловичъ съ очевиднымъ удовольствiемъ буравилъ и прошивалъ шелковымъ шнуромъ бумаги въ одной изъ папокъ. По тому, какъ съ нимъ поздоровался Яценко, Иванъ Павловичъ сразу догадался о дурномъ настроенiи слeдователя и, не вступая въ разговоръ, заботливо принялся пропечатывать вытянутые концы шелковаго шнура.
-- Загряцкаго въ одиннадцать приведутъ? -- спросилъ Яценко. Получивъ поспeшный утвердительный отвeтъ, онъ сeлъ за столъ. Письмоводитель тихонько вышелъ съ папкой изъ комнаты. Яценко проводилъ его недовольнымъ взглядомъ, затeмъ распечаталъ и пробeжалъ письма. Въ нихъ ничего непрiятнаго не было, но оба письма требовали отвeта. Корреспонденцiя угнетала Николая Петровича. Онъ сдeлалъ надъ собой усилiе и принялся писать. Работа пошла хорошо. Дурное настроенiе Яценко понемногу разсeялось.
-- Загряцкаго привели,-- робко доложилъ письмоводитель.
-- Отлично, пожалуйста, введите его, Иванъ Павловичъ,-- сказалъ Николай Петровичъ, смягчая тонъ.-- И, пожалуйста, останьтесь въ камерe, сегодня вы будете нужны.
Въ камеру ввели Загряцкаго. "Однако, и измeнился же онъ!" -- подумалъ невольно Яценко, отвeчая на неувeренный поклонъ обвиняемаго. Осунувшееся лицо Загряцкаго было совершенно сeраго цвeта, глаза воспалены и красны.
Николай Петровичъ расписался въ книгe, отпустилъ городового и показалъ Загряцкому на стулъ. Загряцкiй сeлъ и опустилъ голову, {294} старательно теребя среднюю пуговицу пальто, плохо державшуюся на оттянутыхъ ниткахъ. Этотъ жестъ, какъ и весь видъ обвиняемаго, показался слeдователю и жалкимъ, и неестественнымъ. "Впрочемъ, очень нелегко держать себя естественно въ ихъ положенiи",-- подумалъ Николай Петровичъ.
-- Господинъ Загряцкiй,-- сказалъ онъ,-- предварительное слeдствiе по вашему дeлу закончено...
-- Какъ? Закончено? -- хриплымъ голосомъ перебилъ его Загряцкiй.-- Я думалъ...
Онъ замолчалъ. Яценко посмотрeлъ на него вопросительно, подождалъ, затeмъ продолжалъ ровно, точно читая по запискe.
-- Согласно 476-ой статьe устава уголовнаго судопроизводства, я обязанъ, до отсылки товарищу прокурора всего слeдствiя, предъявить его вамъ. Вы получили копiи всeхъ слeдственныхъ актовъ. Тeмъ не менeе, если вы пожелаете, производство будетъ вамъ прочтено цeликомъ.
-- Нeтъ, зачeмъ же? Я читалъ копiи,-- отвeтилъ, теребя пуговицу, Загряцкiй.
Николай Петровичъ вздохнулъ съ облегченiемъ.
-- По закону я также обязанъ спросить васъ, не желаете ли вы еще что-либо представить въ свое оправданiе?
Загряцкiй быстро взглянулъ на слeдователя, снова опустилъ голову и сказалъ тихо:
-- Зачeмъ я буду говорить? Вы все равно мнe ни въ чемъ не вeрите.
Яценко за долгiе годы службы очень часто слышалъ этотъ отвeтъ отъ допрашиваемыхъ. Однако что-то въ выраженiи лица Загряцкаго кольнуло Николая Петровича. {295}
-- Послушайте, господинъ Загряцкiй,-- помолчавъ, сказалъ онъ мягкимъ тономъ.-- Какъ вы, конечно, понимаете, я не имeю никакихъ причинъ желать вамъ зла. Но вы видите, что всe обстоятельства дeла складываются рeшительно противъ васъ. Слeдствiемъ собранъ рядъ подавляющихъ уликъ. Подумайте, господинъ Загряцкiй, не въ вашихъ ли интересахъ чистосердечно во всемъ сознаться? -- сказалъ съ силой Николай Петровичъ и въ ту же минуту, при своей искренности и прямотe, почувствовалъ укоръ совeсти: онъ зналъ, что улики слeдствiя далеко не подавляющая и что чистосердечное сознанiе отнюдь не въ интересахъ Загряцкаго.
Загряцкiй засмeялся, какъ показалось слeдователю, нeсколько театрально.
-- Я не могу сознаться въ томъ, чего я не дeлалъ.
-- Какъ знаете, это ваше дeло,-- сказалъ Яценко, возвращаясь къ оффицiальному тону.-- Сейчасъ будетъ составленъ протоколъ о предъявленiи вамъ слeдствiя. Угодно вамъ представить еще что-либо въ ваше оправданiе?
-- Господинъ слeдователь,-- сказалъ съ видимымъ усилiемъ Загряцкiй и опять остановился.-- Господинъ слeдователь, вeдь вы живой человeкъ, вы умный человeкъ... Поймите же, что у меня не было никакихъ причинъ убивать Фишера.
-- Объ этомъ мы съ вами достаточно говорили... Вы упорно стоите на томъ, что не были въ связи съ госпожей Фишеръ? Поймите и вы, господинъ Загряцкiй, что отстоять эту позицiю на судe вамъ будетъ трудно.
Загряцкiй молчалъ. Николаю Петровичу вдругъ показалось, что онъ колеблется.
-- Отчего-же? -- вставилъ Фоминъ.-- Гамлетъ говоритъ: "если-бъ съ каждымъ поступать по заслугамъ, то кто избeжалъ бы порки?"
-- Вотъ это такъ! -- засмeялся Нещеретовъ. -- Ай, да Гамлетъ!
Фоминъ тоже засмeялся и повторилъ по англiйски старательно заученную цитату. Произнося англiйскiя слова, онъ какъ-то странно, точно съ отвращенiемъ, кривилъ лицо и губы, очевидно для полнаго сходства съ англичанами.
-- Есть изреченiе еще болeе удивительное,-- сказалъ, зeвая, Браунъ.-Помнится, Гете замeтилъ, что не знаетъ такого преступленiя, котораго онъ самъ не могъ бы совершить.
Въ гостиной зазвенeлъ звонокъ. {280}
-- Въ залъ, въ залъ, господа! -- сказалъ Кременецкiй.-- Сейчасъ начнется "Бeлый ужинъ".
IV.
Эстрады въ большой гостиной не было; сцена отдeлялась отъ зрителей только шедшей по полу длинной бeлой доскою, съ придeланными къ ней изнутри электрическими лампочками. Люстру потушили въ залe минутой раньше, чeмъ слeдовало. Гости уже въ полутьмe поспeшно занимали мeста, разстраивая ряды неплотно связанныхъ между собой, взятыхъ на прокатъ стульевъ, выдeлявшихся своей простотой въ богатой гостиной. Слышались извиненiя, сдержанный смeхъ. Потомъ наступила тишина. Звонокъ позвонилъ опять, короче, и занавeсъ медленно раздвинулся, цeпляясь и задерживаясь на шнуркe. Одобрительный гулъ пронесся по залу. Сцена была ярко освeщена и все на ней,-- южныя деревья, цвeтные фонарики, мебель, даже декорацiя съ видомъ залива,-- было довольно похоже на настоящiй театръ. Взволнованная Тамара Матвeевна присeла на крайнiй стулъ у прохода. На сценe, вполоборота, почти спиной къ публикe, наклонившись надъ перилами, стояла Муся.-- "Марья Семен..." -- негромко сказалъ кто-то и не докончилъ, видимо, испугавшись звука своего голоса.-"Ахъ, какъ мила Муся, прелесть",-- прошептала рядомъ съ Тамарой Матвeевной госпожа Яценко. Тамара Матвeевна благодарно улыбнулась въ отвeтъ и немного успокоилась. Муся въ своемъ бeломъ платьe Коломбины, сшитомъ у Воробьева по рисунку моднаго художника, была въ самомъ дeлe очень хороша. Гдe-то въ глубинe заигралъ рояль. "Нeтъ, прекрасно слышно",-- подумала Тамара Матвeевна: {281} рояль послe долгихъ споровъ и опытовъ рeшено было поставить въ ихъ спальной. Тамара Матвeевна тревожно обвела глазами залъ, полуосвeщенный ближе къ сценe, болeе темный позади. Всe гости уже размeстились -- приблизительно такъ, какъ подобало каждому, хотя ихъ никто не разсаживалъ. Въ первомъ ряду было много свободныхъ стульевъ, точно всe стeснялись занять тамъ мeста. Посрединe перваго ряда, съ улыбкой глядя на Мусю, сидeлъ, развалившись, Нещеретовъ. Сердце Тамары Матвeевны радостно забилось. Немного дальше, у прохода, тоже въ первомъ ряду, она увидeла въ профиль Клервилля.-- "Какой красавецъ!" -- почему-то испуганно подумала Тамара Матвeевна.
Рояль замолкъ. Муся долго разучивавшимся движенiемъ оторвалась отъ перилъ и повернулась къ зрителямъ. Сердце у нея сильно билось. Муся знала, что очень хороша собой въ этотъ вечеръ: ей это всe говорили въ "артистической", и по тому, к?а?к?ъ говорили, она знала, что говорятъ правду. Лицо ея, надъ которымъ, при помощи Лейхнеровскаго карандаша, помады, пудры, долго работалъ искусный гримеръ, было точно чужое. Но это, какъ маска, придавало ей смeлости. Выходъ, она чувствовала, удался хорошо. Муся сдeлала надъ собой усилiе и справилась съ дыханiемъ. "Что-же онъ не бросаетъ букета?" -- спросила себя она. Изъ-за перилъ справа къ ея ногамъ упалъ бeлый букетъ. Муся слегка вскрикнула и наклонилась, поднимая цвeты. И тотчасъ она почувствовала, что легкiй крикъ удался, что она сдeлала то самое "гибкое, порывистое движенiе", которое дeлаютъ красивыя дeвушки въ романахъ, и что платье облекаетъ ее превосходно. Въ ту же секунду она стала совершенно спокойной. Обмахивая себя букетомъ, Муся вышла на авансцену. {282} Рояль давно затихъ, но Муся сочла возможнымъ немного затянуть нeмую сцену. Березинъ совeтовалъ актерамъ не смотрeть со сцены на публику. Муся, однако, теперь была вполнe въ себe увeрена. Она неторопливо обвела взглядомъ залъ. Ей бросились въ глаза Нещеретовъ, Клервилль. Она замeтила даже сидeвшую далеко Глафиру Генриховну. "Такъ Глаша голубое надeла", -- подумала Муся, спокойно отмeчая въ сознанiи, что все видитъ. "Теперь начать... Если еще съ полминуты тянуть, будетъ нехорошо"...-- сказала она себe, и, легкимъ усилiемъ поставивъ голосъ, совершенно естественно начала:
И вотъ ужъ сколько дней игра ведется эта,
И каждый день ко мнe влетаютъ два букета...
Муся теперь почти не думала о произносимыхъ словахъ. Она знала стихи отлично, множество разъ повторяла ихъ безъ запинки, всe интонацiи и движенiя были разучены и одобрены Березинымъ. "Только не думать, что могу сбиться, и никогда не собьюсь",-- говорила себe Муся, хорошо и увeренно дeлая все, что полагалось. "А вотъ же я объ этомъ думаю -- и все таки не собьюсь. Какой онъ красавецъ, Клервилль!.. Но зачeмъ же Глаша не надeла лиловаго? Нещеретовъ ловитъ мой взглядъ... Не надо его замeчать..."
...Да, два поклонника есть у меня несмeлыхъ,
И одинаковыхъ, и совершенно бeлыхъ...
"Жаль, что Клервилль плохо понимаетъ по русски... Рядомъ съ Глашей Витя Яценко... А та дама кто?.. Сейчасъ нужно принять "притворно-суровый видъ". Потомъ перейти къ столу... Сергeй Сергeевичъ, вeрно, слeдитъ оттуда... Клервилль смотритъ, кажется, на мою шею. Никоновъ говорилъ, {283} что противъ такихъ красавцевъ полицiя должна бы принимать мeры... Мама бы чего не наговорила... Теперь повернуть голову направо"...
О комъ же думать мнe? Кто будетъ мнe спасеньемъ?
Кого мнe полюбить? О, сердце, разсуди,
Какъ хочешь, чтобы жизнь сложилась впереди:
Сплошными буднями, иль вeчнымъ воскресеньемъ?
Взглядъ Муси встрeтился съ блестящими глазами Клервилля и въ нихъ она, замирая, прочла то, о чемъ догадывалась, не смeя вeрить. "Да, онъ влюбленъ въ меня"...
Витя немного опоздалъ къ началу "Бeлаго Ужина". Въ ту самую минуту, когда раздался звонокъ, онъ вдругъ подумалъ, что отъ костюма, сшитаго Степанидой, на его бeлоснeжномъ воротничкe легко могла остаться темная полоса. Витя вздрогнулъ: это уже навeрное многiе замeтили! Съ такой мыслью занять мeсто въ зрительномъ залe, имeя прямо за спиной людей, которые только и будутъ смотрeть на грязную полосу, было невозможно. Бeда была по существу непоправима. Въ отчаянiя Витя скользнулъ изъ кабинета въ пустую переднюю. Однако, въ большомъ зеркалe разсмотрeть себя сзади ему не удалось. Витя оглянулся по сторонамъ,-- спектакль начался, теперь никто не могъ зайти въ переднюю,-- дрожащими пальцами отстегнулъ воротничекъ. Полоса, дeйствительно, была, но мало замeтная, и приходилась она довольно низко, такъ что пиджакъ -- все тотъ же, напоминавшiй смокингъ,-- повидимому, долженъ былъ ее закрывать. Немного успокоенный, Витя быстро надeлъ воротничекъ, завязалъ галстукъ и, горбясь, на цыпочкахъ вошелъ въ гостиную черезъ опустeвшiй кабинетъ, въ {284} которомъ тоже были погашены лампы. Въ послeднемъ ряду, гдe хотeлъ занять мeсто Витя, чтобы не имeть никого за спиною, всe стулья были заняты. Поближе къ сценe оставалось свободнымъ третье мeсто отъ прохода. Витя скользнулъ туда. На него недовольно зашикали. Онъ отдавилъ ногу сидeвшей у прохода дамe, пробормоталъ извиненiе и сeлъ какъ-то бокомъ, хотя эта поза не могла скрыть пятна на воротникe. Но тотчасъ мысли его перенеслись къ Мусe. Она была обворожительна, еще лучше, чeмъ въ томъ зеленомъ платьe!
Муся уже закончила свой первый монологъ. Передъ ней находился Пьеро-веселый, котораго игралъ Никоновъ. Сердце Вити сжалось отъ зависти и сожалeнiя: онъ самъ втайнe мечталъ объ этой роли. Однако на первомъ же собранiи актеровъ всe тотчасъ сошлись на томъ, что Пьеро-веселаго долженъ играть Никоновъ.-- "Совсeмъ по вашему характеру роль, Григорiй Ивановичъ",-сказала Муся. На роль Пьеро-печальнаго тоже сразу нашлись кандидаты, и Витe никто ее не предложилъ.
Печальнаго Пьеро хотeлъ играть Фоминъ. Этому, однако, подъ разными предлогами воспротивилась Муся, почувствовавшая смeшное въ томъ, что роли обоихъ Пьеро будутъ исполняться помощниками ея отца. У Муси былъ свой кандидатъ -- Горенскiй. Но князь такъ-таки отказался зубрить стихи,-пришлось его освободить отъ игры, къ большому огорченiю Муси.
Горенскому собственно и вообще не хотeлось участвовать въ спектаклe. Его привлекало преимущественно общенiе съ молодежью, къ которой онъ больше не принадлежалъ,-- въ передовомъ кругу, частью, вдобавокъ, полуеврейскомъ: князь Горенскiй въ своей природной средe почти {285} такъ же (только съ легкимъ оттeнкомъ вызова) щеголялъ тeмъ, что бываетъ у Кременецкихъ, какъ Кременецкiе хвастали имъ передъ своими друзьями и знакомыми. Роль Пьеро-печальнаго досталась Беневоленскому. Фоминъ, хотя и продолжалъ говорить: "со мной, какъ съ воскомъ", немного обидeлся и отказался играть, отчасти, впрочемъ, изъ подражанiя князю.
Вообще, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, вначалe не обошлось безъ обидъ и непрiятностей. Не приняла участiе въ спектаклe и Глафира Генриховна, недовольная ролью Суры, которую ей предложили въ сценe изъ "Анатэмы". Пришлось подобрать сцены такъ, чтобъ вовсе не было ролей пожилыхъ женщинъ. Не разъ ворчалъ и самъ Березинъ. Но потомъ все пошло хорошо: обиды удалось загладить и репетицiи проходили весело.
"При сiяньи лунномъ,
Милый другъ Пьеро,
Одолжи на время
Мнe свое перо",
пeлъ за сценой Никоновъ. У него былъ недурной голосъ. По залу опять пронесся одобрительный гулъ. "Да онъ прекрасно поетъ",-- прошептала Наталья Михайловна. Никоновъ бойко перескочилъ черезъ перила,-- этого явленiя на репетицiяхъ особенно опасались: перила то и дeло падали. Съ долгимъ раскатомъ смeха, показавшимся публикe очень веселымъ, а Витe непрiятно-неестественнымъ, Григорiй Ивановичъ, въ бeломъ костюмe, осыпанный густо пудрой, съ замазанными усами, бросился къ ногамъ Муси. Витя не ревновалъ Мусю къ Никонову,-- онъ чувствовалъ, что Григорiй Ивановичъ ей нисколько не нравится, -- но его грызла тоска по роли веселаго Пьеро, которая могла вeдь достаться и ему. {286}
Витя на репетицiяхъ окончательно влюбился въ Мусю. Въ присутствiи другихъ она обращала на него мало вниманiя,-- Витя по совeсти не могъ обидeться (вначалe хотeлъ было), ибо всe безъ исключенiя другiе актеры были значительно старше его. Кромe того Муся съ перваго же дня заявила, что не считаетъ участниковъ спектакля гостями и никeмъ заниматься не будетъ: "мы здeсь всe у себя дома",-- сказала она. Это ей не помeшало остаться хозяйкой, а гостямъ -- гостями. Но особенно любезна и внимательна Муся была только съ Березинымъ.
Однажды, довольно поздно вечеромъ, Витя послe репетицiи случайно остался послeднимъ гостемъ. Муся попросила его посидeть еще, подлила ему рома въ чай и принялась разспрашивать его полунасмeшливымъ, полупокровительственнымъ тономъ о разныхъ его дeлахъ, начала съ его родныхъ, съ училища и уроковъ, спросила, не п?р?и?т?e?с?н?я?ю?т?ъ ли его дома. Характеръ ея разспросовъ подчеркнуто ясно свидeтельствовалъ о томъ, что она считаетъ Витю ребенкомъ. Но въ интонацiяхъ Муси слышалось и другое. Она сама не знала, зачeмъ попросила Витю посидeть еще, не знала толкомъ, о чемъ съ нимъ говорить,-- и вмeстe съ тeмъ ей было съ нимъ интересно. Красивая наружность Вити нравилась Мусe, хотя онъ былъ "молокососъ". Отъ уроковъ она вдругъ перешла къ другому, и въ упоръ, съ особеннымъ выраженiемъ въ бeгающихъ глазахъ, спросила Витю, былъ ли онъ когда-либо влюбленъ. Ироническая интонацiя Муси показывала, что она не совсeмъ въ серьезъ задаетъ этотъ вопросъ провинцiальной барышни. Внутреннiй смыслъ вопроса былъ, впрочемъ, нeсколько иной: Мусe зачeмъ-то хотeлось получить отвeтъ, узналъ ли уже Витя женщинъ. Вeроятно, она разъяснила бы свой {287} вопросъ,-- этотъ разговоръ на сомнительную тему съ мальчикомъ прiятно щекоталъ ей нервы,-- и положенiе Вити стало бы весьма труднымъ: онъ не умeлъ лгать и ему пришлось бы, немного помявшись, признаться въ томъ, что составляло главную заботу его жизни,-- Витя женщинъ еще не зналъ. Къ его спасенью, въ эту минуту въ комнату вошла Тамара Матвeевна. Она тоже была съ нимъ любезна, однако такъ зeвала, стараясь скрыть зeвки, и съ такимъ интересомъ спрашивала, въ которомъ часу ложатся спать у нихъ дома, что Витя счелъ нужнымъ проститься. Муся проводила его до дверей. Витя тревожно ждалъ, что въ передней она повторить свой вопросъ. Но Муся только ласково сказала, что рада была хорошо, п?о ?н?а?с?т?о?я?щ?е?м?у съ нимъ поговорить. Витя вдругъ, уже передъ выходной дверью, поцeловалъ ей руку -- и вспыхнулъ. Онъ былъ хорошо воспитанъ и тотчасъ почувствовалъ, что сдeлалъ неловкость. Впрочемъ, онъ объ этой неловкости не сожалeлъ. Муся вечеромъ, раздeваясь, долго съ улыбкой вспоминала о Витe, о своей нетрудной побeдe...
...Спасти насъ отъ тоски могла бы перемeна,
Но не мeняется наскучившая сцена.
"Да, не мeняется",-- съ тоской подумалъ Витя,-- "а давно пора бы ей перемeниться... И училище пора кончать"... Пьеса, видимо, нравилась публикe. Несомнeнный успeхъ, кромe Муси, имeлъ и Никоновъ. Это раздражало Витю, хотя онъ не былъ завистливъ. Веселый Пьеро уже побeждалъ Пьеро-печальнаго, и близилась минута, когда онъ долженъ былъ поцeловать Коломбину,-- сцена эта особенно украшала роль перваго Пьеро въ мечтахъ Вити. "Какъ скверно играетъ болванъ {288} Беневоленскiй: тянетъ, тянетъ!.. Сейчасъ шестое явленiе, радостный Пьеро плачетъ... Ну, плачетъ Григорiй Ивановичъ слабо...-- "Вы плакать можете?.." Какъ она хороша...-- "Вы плакать можете?" Да, могу, могу, Марья Семеновна, очень могу, Муся... Вотъ теперь поцeлуются... А я ограждалъ входы!.."
Майоръ Клервилль внимательно слушалъ пьесу, кое-что разобралъ и искренно этому радовался. Игра Муси приводила его въ восторгъ. Однако, и ему не понравилась сцена поцeлуя,-- онъ нашелъ ее неестественной и неудачно сыгранной. Когда "Бeлый ужинъ" кончился и раздались шумныя рукоплесканiя, Клервилль поднялся съ мeста и стоя долго апплодировалъ Мусe. Его высокая фигура, во фракe, о которомъ долго потомъ говорили молодые люди, привлекла общее вниманiе зала.
Лакей внесъ и подалъ Мусe два огромныхъ букета. Сiяя счастливой улыбкой, Муся взяла цвeты и поднесла ихъ къ лицу, совершенно такъ, какъ это дeлала прieзжавшая въ Петербургъ Сара Бернаръ. Тамара Матвeевна знала, что одинъ букетъ былъ отъ Березина. "А другой отъ кого? Не отъ Нещеретова ли?" -- подумала она, густо краснeя отъ радости. Нещеретовъ, сидя, снисходительно хлопалъ, переговариваясь со стоявшимъ Семеномъ Исидоровичемъ, который нeжно посылалъ дочери воздушный поцeлуй. "Изъ актеровъ никто не поднесъ цвeтовъ, значитъ и другiе не догадались, или не надо",-- утeшалъ себя Витя. Муся быстро прошла за кулисы и вывела оттуда скромно упиравшагося Березина. Апплодисменты еще усилились, особенно послe того, какъ Муся грацiознымъ жестомъ протянула Сергeю Сергeевичу цвeты. Въ залe долго не смолкали рукоплесканiя. {289} На сценe шутливо апплодировалъ, какъ бы самому себe, Никоновъ. "Креме-нецкая!" -- вдругъ яростно заоралъ онъ, изображая галерку. Кто-то въ залe со смeхомъ подхватилъ это восклицанiе. -- "Браво, Никоновъ, бб-и-исъ!" -- ревeлъ взвинченный своей игрой и успeхомъ Григорiй Ивановичъ. Клервилль подошелъ къ самой рампe, восторженно апплодируя Мусe.
-- Это вeрно отъ него тотъ большой букетъ, -- сказала вполголоса дама, сидeвшая между Витей и Глафирой Генриховной.
-- Что-жъ, англо-русское сближенiе теперь въ модe,-- отвeтила съ улыбкой Глафира Генриховна.-- Вотъ и спектакль пригодится.
-- Les mariages se font dans les cieux.
-- Семенъ Исидоровичъ поможетъ небесамъ...
Витя, какъ разъ съ поклономъ и извиненiями надвигавшiйся на дамъ -- онъ тоже стремился къ рампe,-- слышалъ этотъ разговоръ, который показался ему чрезвычайно непрiятнымъ. Онъ оборвалъ извиненiя и быстро отошелъ. Глафира Генриховна впослeдствiи такъ и не могла понять, почему Витя, до того столь милый и предупредительный, сталъ съ нею вдругъ нелюбезенъ, смотрeлъ на нее почти съ ненавистью и еле отвeчалъ на ея вопросы.
V.
Никто не могъ бы назвать неудачникомъ Яценко. Онъ имeлъ заслуженную репутацiю умнаго, образованнаго, прекраснаго человeка, былъ счастливъ въ семейной жизни, нeжно любилъ жену и сына. Его служебная карьера, не будучи особенно блестящей, была достаточно успeшной и быстрой. Однако, при всемъ ровномъ характерe {290} Николая Петровича, у него бывали дни, когда его жизнь представлялась ему ненужной, разбитой и безсмысленной. Въ такiе дни Яценко по возможности избeгалъ встрeчъ съ людьми, запирался у себя въ кабинетe и читалъ съ нeкоторымъ ожесточенiемъ философскiя книги.
Николай Петровичъ понималъ языкъ философскихъ книгъ, и чтенiе это доставляло ему удовлетворенiе,-- но преимущественно какъ своего рода умственная гимнастика, какъ экзаменъ по развитiю, который онъ всегда съ честью выдерживалъ. Душевнаго успокоенья эти книги ему не давали. Слишкомъ трудно было перекинуть въ его жизнь простой и короткiй мостъ отъ ученыхъ словъ и отвлеченныхъ мыслей. Наступала усталость, Яценко откладывалъ философскiя книги и раскрывалъ "Смерть Ивана Ильича", которая волновала его неизмeримо больше.
Съ Толстымъ у Николая Петровича былъ старый счетъ. Онъ думалъ, что другого такого писателя никогда не было и не будетъ, и въ творенiяхъ Толстого видeлъ подлинную книгу жизни, гдe на все, что можетъ случиться въ мiрe съ человeкомъ, данъ -- не отвeтъ, конечно, но настоящiй, единственный откликъ. Николай Петровичъ былъ еще молодымъ судебнымъ дeятелемъ, когда появилось "Воскресенье". Любя свое дeло, гордясь судомъ, онъ болeзненно принялъ этотъ романъ, почти какъ личное оскорбленiе. Юридическiя ошибки, найденныя имъ у Толстого, даже чуть-чуть его утeшили, точно свидeтельствуя, что не все правда въ "Воскресенiи". Именно отсюда и началась глухая внутренняя борьба Николая Петровича съ Толстымъ. Но со "Смертью Ивана Ильича" и бороться было невозможно. Яценко понималъ, что ужъ въ этой книгe все правда, самая ужасная, послeдняя правда, на которую никто ничего отвeтить не {291} можетъ, какъ не можетъ отвeтить и самъ авторъ. Правда другихъ книгъ Толстого была менeе обязательной и общей. Съ Николаемъ Петровичемъ могло и не случиться то, что случалось съ Болконскимъ, Левинымъ, Нехлюдовымъ, Безухимъ. Но отъ участи Ивана Ильича уйти было некуда и Яценко иногда недоумeвалъ, зачeмъ, собственно, написанъ этотъ страшный разсказъ. Самый тонъ, зловeще-шутливый, почти издeвательскiй тонъ книги, особенно срединныхъ главъ, въ которыхъ Толстой какъ убiйца, п?о?д?к?р?а?д?ы?в?а?е?т?с?я къ Ивану Ильичу, по мнeнiю Яценко, свидeтельствовалъ о полномъ отсутствiи отвeта. Николай Петровичъ разъ двадцать читалъ "Смерть Ивана Ильича", и всякiй разъ якобы п?р?и?м?и?р?е?н?н?а?я книга эта вызывала у него лишь приступъ отвращенiя и ненависти къ людямъ, къ жизни, къ мiру. Впрочемъ, и это впечатлeнiе скоро проходило -- чаще всего отъ общенiя съ прiятными людьми, отъ успeшной повседневной работы. Николай Петровичъ приходилъ къ мысли, что безъ твердой религiозной вeры никакъ не можетъ быть оптимистическаго мiропониманiя. У него твердой вeры не было, настроенъ же онъ былъ въ нормальное время оптимистически и потому въ тяжелые свои дни представлялся самому себe живымъ парадоксомъ.
На слeдующее утро послe спектакля у Кременецкихъ Николай Петровичъ проснулся позднeе обычнаго и сразу почувствовалъ дурной день. Легкая, о чемъ-то напоминавшая, головная боль сразу окрасила въ черный цвeтъ его мысли. Никакихъ непрiятностей не было, но Яценко умывался и одeвался съ тревожнымъ чувствомъ, какъ бы въ ожиданiи очень непрiятныхъ происшествiй. Вынутый для бритья изъ восковой бумажки новый Жиллетъ оказался тупымъ, вода недостаточно {292} согрeтой. Лампа плохо освeщала зеркало. Галстухъ завязался неровно. Одeвшись, Николай Петровичъ вышелъ въ столовую. Передъ его приборомъ лежала газета, два письма и сложенная вдвое записка безъ конверта. Это Витя, уже ушедшiй въ училище, просилъ оставить ему въ его комнатe мeсячное жалованье, о чемъ забылъ сказать отцу наканунe. Витя писалъ безъ твердыхъ знаковъ; въ одномъ словe твердый знакъ былъ по привычкe поставленъ и тотчасъ заботливо зачеркнуть. Яценко съ усмeшкой прочелъ записку. Хотя жалованье полагалось Витe только черезъ недeлю (прежде онъ былъ аккуратнeе), Николай Петровичъ исполнилъ просьбу сына. Войдя въ еще неубранную комнату Вити, онъ положилъ въ ящикъ ночного стола деньги. При этомъ онъ разсeянно просмотрeлъ лежавшiя на столикe книги: альманахъ "Шиповникъ", томъ стиховъ Блока и тоненькую книжку Каутскаго объ экономическомъ матерiализмe. Николай Петровичъ усмeхнулся еще сердитeе. "Какой сумбуръ у него въ головe!.. Вотъ у Вити ужъ никакой вeры нeтъ и не будетъ... Хорошо же моральное наслeдство, которое онъ отъ меня получить... О матерiальномъ и говорить нечего"...
Яценко вернулся въ столовую, торопливо выпилъ стаканъ остывшаго чаю, не прикоснувшись къ калачу, сунулъ въ карманъ нераскрытую газету, нераспечатанныя письма, ожидая и отъ нихъ непрiятностей; затeмъ, не будя Наталью Михайловну, вышелъ на улицу. День былъ очень темный. Горeли фонари. Трамвай какъ разъ прошелъ, когда Николай Петровичъ подходилъ къ остановкe. Вопреки своему обыкновенiю, онъ нанялъ извозчика.
На морозномъ воздухe головная боль у Николая Петровича прошла, но дурное настроенiе осталось {293} и даже усилилось. Извозчикъ везъ медленно, сани очень трясло.
Въ камерe, тоже освeщенной электрическимъ свeтомъ, несмотря на утреннiй часъ, письмоводитель Иванъ Павловичъ съ очевиднымъ удовольствiемъ буравилъ и прошивалъ шелковымъ шнуромъ бумаги въ одной изъ папокъ. По тому, какъ съ нимъ поздоровался Яценко, Иванъ Павловичъ сразу догадался о дурномъ настроенiи слeдователя и, не вступая въ разговоръ, заботливо принялся пропечатывать вытянутые концы шелковаго шнура.
-- Загряцкаго въ одиннадцать приведутъ? -- спросилъ Яценко. Получивъ поспeшный утвердительный отвeтъ, онъ сeлъ за столъ. Письмоводитель тихонько вышелъ съ папкой изъ комнаты. Яценко проводилъ его недовольнымъ взглядомъ, затeмъ распечаталъ и пробeжалъ письма. Въ нихъ ничего непрiятнаго не было, но оба письма требовали отвeта. Корреспонденцiя угнетала Николая Петровича. Онъ сдeлалъ надъ собой усилiе и принялся писать. Работа пошла хорошо. Дурное настроенiе Яценко понемногу разсeялось.
-- Загряцкаго привели,-- робко доложилъ письмоводитель.
-- Отлично, пожалуйста, введите его, Иванъ Павловичъ,-- сказалъ Николай Петровичъ, смягчая тонъ.-- И, пожалуйста, останьтесь въ камерe, сегодня вы будете нужны.
Въ камеру ввели Загряцкаго. "Однако, и измeнился же онъ!" -- подумалъ невольно Яценко, отвeчая на неувeренный поклонъ обвиняемаго. Осунувшееся лицо Загряцкаго было совершенно сeраго цвeта, глаза воспалены и красны.
Николай Петровичъ расписался въ книгe, отпустилъ городового и показалъ Загряцкому на стулъ. Загряцкiй сeлъ и опустилъ голову, {294} старательно теребя среднюю пуговицу пальто, плохо державшуюся на оттянутыхъ ниткахъ. Этотъ жестъ, какъ и весь видъ обвиняемаго, показался слeдователю и жалкимъ, и неестественнымъ. "Впрочемъ, очень нелегко держать себя естественно въ ихъ положенiи",-- подумалъ Николай Петровичъ.
-- Господинъ Загряцкiй,-- сказалъ онъ,-- предварительное слeдствiе по вашему дeлу закончено...
-- Какъ? Закончено? -- хриплымъ голосомъ перебилъ его Загряцкiй.-- Я думалъ...
Онъ замолчалъ. Яценко посмотрeлъ на него вопросительно, подождалъ, затeмъ продолжалъ ровно, точно читая по запискe.
-- Согласно 476-ой статьe устава уголовнаго судопроизводства, я обязанъ, до отсылки товарищу прокурора всего слeдствiя, предъявить его вамъ. Вы получили копiи всeхъ слeдственныхъ актовъ. Тeмъ не менeе, если вы пожелаете, производство будетъ вамъ прочтено цeликомъ.
-- Нeтъ, зачeмъ же? Я читалъ копiи,-- отвeтилъ, теребя пуговицу, Загряцкiй.
Николай Петровичъ вздохнулъ съ облегченiемъ.
-- По закону я также обязанъ спросить васъ, не желаете ли вы еще что-либо представить въ свое оправданiе?
Загряцкiй быстро взглянулъ на слeдователя, снова опустилъ голову и сказалъ тихо:
-- Зачeмъ я буду говорить? Вы все равно мнe ни въ чемъ не вeрите.
Яценко за долгiе годы службы очень часто слышалъ этотъ отвeтъ отъ допрашиваемыхъ. Однако что-то въ выраженiи лица Загряцкаго кольнуло Николая Петровича. {295}
-- Послушайте, господинъ Загряцкiй,-- помолчавъ, сказалъ онъ мягкимъ тономъ.-- Какъ вы, конечно, понимаете, я не имeю никакихъ причинъ желать вамъ зла. Но вы видите, что всe обстоятельства дeла складываются рeшительно противъ васъ. Слeдствiемъ собранъ рядъ подавляющихъ уликъ. Подумайте, господинъ Загряцкiй, не въ вашихъ ли интересахъ чистосердечно во всемъ сознаться? -- сказалъ съ силой Николай Петровичъ и въ ту же минуту, при своей искренности и прямотe, почувствовалъ укоръ совeсти: онъ зналъ, что улики слeдствiя далеко не подавляющая и что чистосердечное сознанiе отнюдь не въ интересахъ Загряцкаго.
Загряцкiй засмeялся, какъ показалось слeдователю, нeсколько театрально.
-- Я не могу сознаться въ томъ, чего я не дeлалъ.
-- Какъ знаете, это ваше дeло,-- сказалъ Яценко, возвращаясь къ оффицiальному тону.-- Сейчасъ будетъ составленъ протоколъ о предъявленiи вамъ слeдствiя. Угодно вамъ представить еще что-либо въ ваше оправданiе?
-- Господинъ слeдователь,-- сказалъ съ видимымъ усилiемъ Загряцкiй и опять остановился.-- Господинъ слeдователь, вeдь вы живой человeкъ, вы умный человeкъ... Поймите же, что у меня не было никакихъ причинъ убивать Фишера.
-- Объ этомъ мы съ вами достаточно говорили... Вы упорно стоите на томъ, что не были въ связи съ госпожей Фишеръ? Поймите и вы, господинъ Загряцкiй, что отстоять эту позицiю на судe вамъ будетъ трудно.
Загряцкiй молчалъ. Николаю Петровичу вдругъ показалось, что онъ колеблется.