Алданов Марк Александрович. Ключъ

   -- Если-бъ я былъ на мeстe Фишера,-- сказалъ онъ снова, послe довольно продолжительнаго молчанiя,-- я бы обратился за нужными разъясненiями о разныхъ химическихъ средствахъ къ какому-нибудь спецiалисту, изъ хорошихъ знакомыхъ, что ли?.. Но вeдь этотъ спецiалистъ, узнавъ {395} о смерти Фишера и объ арестe Загряцкаго, вeроятно, счелъ бы своимъ долгомъ сообщить слeдователю о данной имъ консультацiи?
   -- Можетъ быть,-- равнодушно отвeтилъ Браунъ.
   Федосьевъ опять замолчалъ.
   -- Если же онъ этого не сдeлалъ, то у него, вeрно, были какiя-нибудь причины. Можно предположить, напримeръ, что онъ самъ вмeстe съ Фишеромъ развлекался на той квартирe.
   -- Да, можно предположить и это,-- сказалъ Браунъ.
   -- Тогда въ самомъ дeлe зачeмъ-бы онъ сталъ откровенничать со слeдователемъ? Огласка такихъ дeлъ всегда чрезвычайно непрiятна. А тутъ еще разные медикаменты, да откуда они взялись, да кто далъ рецептъ? Печать непремeнно подхватила бы, какъ всегда у насъ,-- лeвая, если этотъ спецiалистъ правый, правая, если онъ лeвый. Ученый человeкъ, быть можетъ, съ большимъ именемъ, ну, общественная репутацiя, ну, борода до колeнъ,-- и вдругъ такiя похожденiя! Нехорошо!.. Самые свободные духомъ люди чрезвычайно боятся подобныхъ исторiй. Въ Англiи видный государственный дeятель покончилъ съ собой, чтобы избeжать огласки одного дeла. А на легкiй компромиссъ съ совeстью не бeда пойти... Очень можетъ быть, что дeло было именно такъ.
   -- Очень можетъ быть.
   -- Но съ другой стороны,-- продолжалъ съ досадой Федосьевъ,-- все это вeдь только предположенiя и притомъ ни на чемъ не основанныя. Слeдствiе, пожалуй, поступило бы правильно, если-бъ не дало сбить себя съ пути. Можетъ быть, все таки передъ нами убiйство, и Фишера убилъ Пизарро. {396}
   -- Конечно... А можетъ быть и то, что правъ слeдователь: не Загряцкiй ли въ самомъ дeлe убилъ Фишера? Вотъ ужъ, стало быть, есть цeлыхъ четыре гипотезы: слeдователя, ваша и двe мои. И всe онe болeе или менeе правдоподобны. Если вдуматься, ваша самая интересная... Очень можетъ быть, что вы ближе всего къ истинe.
   Лицо Брауна было холодно и спокойно. Только въ глазахъ его, какъ показалось Федосьеву, мелькала злоба.
   -- Что-жъ,-- продолжалъ Браунъ,-- вамъ, вeрно, приходилось читать сборники извeстныхъ уголовныхъ процессовъ? Почти во всeхъ, отъ госпожи Лафаргъ до Роникера, правда такъ и осталась до конца невыясненной. Во Францiи за десять лeтъ было двeсти отравленiй, въ которыхъ до разгадки доискаться не удалось.
   -- А вдругъ здeсь какъ-нибудь узнаемъ всю правду до конца?
   -- Вдругъ здeсь и узнаете,-- повторилъ Браунъ.-- Вeдь и разгадки шарады иногда приходится ждать довольно долго.
   -- Что-жъ, подождемъ.
   -- Подождемъ... Куда торопиться?..
   Онъ вдругъ насторожился, повернувъ ухо к окну. Федосьевъ тоже прислушался.
   -- Мнe показалось, выстрeлы,-- сказалъ Браунъ.
   -- И мнe показалось. Революцiя, что ли,-- усмeхнувшись, отвeтилъ Федосьевъ.-- Ну, что-жъ, пора.. То-есть, это мнe пора, а не революцiи, -пошутилъ онъ.-- Вамъ, вeрно, давно хочется отдохнуть.
   -- Нeтъ, я не усталъ.
   -- И разговоръ былъ такой интересный... Я прямо заслушался, бесeдуя съ вами. {397}
   -- Все удовольствiе, какъ говорятъ французы, было на моей сторонe,-отвeтилъ Браунъ.
   XVI.
   На острова долженъ былъ eхать почти весь кружокъ, кромe Фомина, который никакъ не могъ оставить банкетъ. Ему предстояла еще вся довольно сложная заключительная часть праздника: провeрка счетовъ, начаи и т. д. Въ послeднюю минуту, къ всеобщему сожалeнiю, отказался и Горенскiй. Князю и eхать съ молодежью очень хотeлось, и остаться въ тeсномъ кругу друзей было прiятно: онъ былъ теперь вторымъ героемъ дня. Кромe того донъ-Педро хотeлъ предварительно прочесть Горенскому свою запись его рeчи.
   -- Вините себя, князь, что вамъ докучаю,-- шутливо пояснилъ онъ.-- Ваша рeчь -- событiе... Завтра будетъ въ нашей газетe только первый краткiй отчетъ, а подробный, разумeется, послeзавтра...
   Семенъ Исидоровичъ, услышавшiй эти слова, поспeшно поднялся съ мeста и, крeпко пожимая руку донъ-Педро, увлекъ его немного въ сторону.
   -- Я хотeлъ бы вамъ дать точный текстъ своего отвeтнаго слова,-озабоченно сказалъ онъ. -- Зайдите, милый, ко мнe завтра часовъ въ одиннадцать, я утречкомъ набросаю по памяти... Будьте благодeтелемъ... И, пожалуйста, захватите весь вашъ отчетъ, я желалъ бы, если можно, взглянуть, -- прибавилъ онъ вполголоса.
   Альфредъ Исаевичъ встревожился: въ черновикe его отчета отвeтная рeчь Кременецкаго была названа "я?р?к?о?й". Теперь, при предварительномъ просмотрe, о такомъ слабомъ эпитетe не могло быть рeчи. Альфредъ Исаевичъ тотчасъ {398} рeшилъ написать "б?л?е?с?т?я?щ?а?я рeчь юбиляра"; но онъ почувствовалъ, что Семенъ Исидоровичъ этимъ не удовлетворится. "Какъ же ему надо? "Ослeпительно блестящая"? "Вдохновенная"? -- спросилъ себя съ досадой донъ-Педро.-- "Пожалуй, можно бы, чортъ съ нимъ! Но все равно Федя никакого "ослeпительно" не пропуститъ, еще будетъ полчаса лаять... Дай Богъ, чтобъ "блестящую" пропустилъ. Онъ Сему отнюдь не обожаетъ"... Альфредъ Исаевичъ рeшилъ не идти дальше "блестящей".-- "Ну, въ крайнемъ случаe, добавлю: "сказанная съ большимъ подъемомъ"...
   -- Съ удовольствiемъ зайду, милый Семенъ Исидоровичъ,-- сказалъ онъ. Въ обычное время донъ-Педро не рeшился бы назвать Кременецкаго милымъ. Но теперь, какъ авторъ отчета объ юбилеe, онъ чувствовалъ за собой силу и намeренно подчеркнулъ, если не равенство въ ихъ общественномъ положенiи, то по крайней мeрe отсутствiе пропасти. Семенъ Исидоровичъ еще разъ крeпко пожалъ ему руку и вернулся на свое мeсто.
   -- Конечно, поeзжай, Мусенька,-- нeжно сказалъ онъ дочери, цeлуя ее въ голову.-- Вамъ, молодежи, съ нами скучно, ну, а мы, старики, еще посидимъ, побалакаемъ за стаканомъ вина... "Бойцы поминаютъ минувшiе дни и битвы, гдe вмeстe рубились они"...-- съ легкимъ смeхомъ добавилъ онъ, обращаясь преимущественно къ предсeдателю.-- Пожалуйста, не стeсняйтесь, господа. Спасибо, Григорiй Ивановичъ... Дорогой Сергeй Сергeевичъ, благодарствуйте... Майоръ, отъ всей души васъ благодарю, я очень тронуть и горжусь вашимъ вниманiемъ, майоръ... Вы знаете къ намъ дорогу...
   -- Ради Бога, застегнись какъ слeдуетъ,-- говорила дочери Тамара Матвeевна.-- Григорiй {399} Ивановичъ, я вамъ поручаю за ней смотрeть... На забывайте насъ, мосье Клервилль...
   -- До свиданья, мама. Я раньше васъ буду дома, увидите...
   Клервилль, Никоновъ, Березинъ поочередно пожали руку юбиляру, поцeловали руку Тамарe Матвeевнe и спустились съ Мусей внизъ. Глафира Генриховна, Сонечка Михальская, Беневоленскiй и Витя уже находились тамъ въ шубахъ: они, съ разрeшенiя Муси, сочли возможнымъ уйти, не простившись съ ея родителями. Муся рылась въ шелковой сумкe. Витя выхватилъ у нея номерокъ, сунулъ лакею рубль и принесъ ея вещи. Онъ помогъ Мусe надeть шубу, затeмъ взглянулъ на Мусю съ мольбою и, опустившись на колeни, подъ насмeшливымъ взглядомъ Глафиры Генриховны, надeлъ Мусe бeлые фетровые ботики. Застегивая сбоку крошечныя пуговицы, Витя коснулся ея чулка и, точно обжегшись, отдернулъ руку.
   -- Готово? -- нетерпeливо спросила Муся, завязывая сзади бeлый оренбургскiй платокъ: по новой, немногими принятой, модe она носила платокъ, какъ чалму, дeлая узелъ не на шеe, а на затылкe. Это очень ей шло.
   Витя поднялся блeдный. Муся, съ улыбкой, погрозила ему пальцемъ. Она почти выбeжала на улицу, не дожидаясь мужчинъ. Отъ любви, шампанскаго, почета ей было необыкновенно весело. Кучеръ первой тройки молодецки выeхалъ изъ ряда на средину улицы. У тротуара остановиться было негдe. Муся перебeжала къ санямъ по твердому блестящему снeгу и, сунувъ въ муфту сумку, легкимъ движеньемъ, безъ чужой помощи, сeла въ сани съ откинутой полостью.
   -- Ахъ, какъ хорошо! -- почти шопотомъ сказала она, съ наслажденiемъ вдыхая полной грудью разряженный, холодный воздухъ. Колокольчикъ {400} рeдко и слабо звенeлъ. Глафира Генриховна, ахая, ступила на снeгъ и, какъ по доскe надъ пропастью, перебeжала къ тройкe, почему-то стараясь попадать ботиками въ слeды Муси. Муся протянула ей руку въ бeлой лайковой перчаткe. Но Глафиру Генриховну, точно перышко, поднялъ и посадилъ въ сани Клервилль, она даже не успeла вскрикнуть отъ прiятнаго изумленiя. Къ тeмъ же санямъ направилась было и Сонечка. Мужчины громко запротестовали.
   -- Что-жъ это, всe дамы садятся вмeстe...
   -- Это невозможно!
   -- Мальчики протестуютъ! Черезъ мой трупъ!.. -- закричалъ Никоновъ, хватая за руку Сонечку.
   Вторая тройка выeхала за первой.
   -- Господа, такъ нельзя, надо разсудить, какъ садиться,-- произнесъ внушительно Березинъ,-- это вопросъ сурьезный.
   -- Мосье Клервилль, конечно, сядетъ къ намъ,-- не безъ ехидства сказала Глафира Генриховна.-- А еще кто изъ мальчиковъ?
   Муся, не успeвшая дома подумать о разсадкe по санямъ, мгновенно все разсудила: Никоновъ уже усаживалъ во вторыя сани Сонечку, Березинъ и Беневоленскiй не говорили ни по французски, ни по англiйски.
   -- Витя, садитесь къ намъ,-- поспeшно сказала она, улыбнувшись.-Живо!..
   Витя не заставилъ себя просить, хоть ему и непрiятно было сидeть противъ Глафиры Генриховны. Ея "конечно", онъ чувствовалъ, предназначалось, въ качествe непрiятности, и Мусe, и ему, и англичанину. Въ послeднемъ онъ, впрочемъ, ошибался: Клервиллю непрiятность не предназначалась, да онъ ея и просто не могъ бы понять. Швейцаръ застегнулъ за Витей полость и низко снялъ шапку. Клервилль опустилъ руку въ карманъ и, {401} не глядя, протянулъ бумажку. Швейцаръ поклонился еще ниже. "Кажется, десять. Однако!.." -подумала Глафира Генриховна.
   -- По Троицкому Мосту...
   -- Эй вы, са-ко-олики! -- самымъ народнымъ говоркомъ пропeлъ сзади Березинъ. Колокольчикъ зазвенeлъ чаще. Сани тронулись и пошли къ Невe, все ускоряя ходъ.
   За Малой Невкой тройки понеслись такъ, что разговоры сами собой прекратились. Отъ холода у Муси мерзли зубы,-- она знала и любила это ощущенiе быстрой eзды. Сдерживая дыханье, то прикладывая, то отнимая ото рта горностаевую муфту, Муся смотрeла блестящими глазами на проносившiеся мимо нихъ пустыри, сады, строенья. "Да, сегодня объяснится",-- взволнованно думала она, быстро вглядываясь въ Клервилля, когда сани входили въ полосу свeта фонарей. Глафира Генриховна перестала говорить на трехъ языкахъ непрiятности и только вскрикивала при толчкахъ, увeряя, что такъ они непремeнно опрокинутся. Клервилль молчалъ, не стараясь занимать дамъ: онъ былъ счастливъ и взволнованъ необыкновенно. Витя мучился вопросомъ: "неужели между ними вправду что-то есть? вeдь та вeдьма-нeмка все время намекаетъ." (Глафира Генриховна, дочь давно обрусeвшаго шведа, никогда нeмкой не была). Витя упалъ духомъ. Онъ ждалъ такой радости отъ этой первой своей ночной поeздки на острова...
   Развивъ на Каменномъ островe бeшеную скорость, тройка на Елагиномъ стала замедлять ходъ. У Глафиры Генриховны отлегло отъ сердца. Изъ вторыхъ саней что-то кричали.
   -- Ау! Нeтъ ли у васъ папиросъ?
   Клервилль вынулъ портсигаръ, онъ былъ пустъ. {402}
   -- I am sorry...
   -- Папиросъ нeтъ... Не курите, простудитесь! -- закричала Глаша, приложивъ къ губамъ руки.
   -- Да все равно нельзя было бы раскурить...
   Никоновъ продолжалъ орать. Спереди подуло вeтромъ.
   -- Такъ холодно,-- проговорилъ Клервилль.
   -- Сейчасъ Стрeлка,-- сказала Муся, хорошо знавшая Петербургъ. Тройка пошла еще медленнeе. "Стрeлка! Ура!" -- прокричали сбоку. Вторыя сани ихъ догнали и выeхали впередъ, затeмъ черезъ минуту остановились.
   -- Прieхали!
   Всe вышли, увязая въ снeгу, прошли къ взморью и полюбовались, сколько нужно, видомъ. На брандвахтe за Старой Деревней свeтился огонь.
   -- Чудно! Дивно!
   -- Ахъ, чудесно!..
   -- Нeтъ, какая ночь, господа!..
   Всe чувствовали, что дeлать здeсь нечего. Березинъ, возившiйся у саней, съ торжествомъ вытащилъ ящикъ. Въ немъ зазвенeло стекло.
   -- Тысяча проклятiй! Carramba!
   -- Неужели шампанское разбилось?
   -- Какъ! Еще пить?
   -- Нeтъ, къ счастью, не шампанское... Разбились стаканы.
   -- Кто-жъ такъ укладывалъ! Эхъ, вы, недотепа...
   -- Что теперь дeлать? Не изъ горлышка же пить?
   -- Господа, все спасено: одинъ стаканъ цeлъ, этого достаточно.
   -- Узнаемъ всe чужiя мысли.
   -- То-то будутъ сюрпризы!
   -- А если кто боленъ дурной болeзнью, пусть сознается сейчасъ,-сказалъ медленно поэтъ, {403} какъ всегда, вполнe довольный своимъ остроумiемъ. Муся поспeшно оглянулась на Клервилля.
   -- Давайте въ снeжки играть...
   -- Давайте...
   -- Разлюбезное дeло!
   -- Что-же раньше? Въ снeжки или шампанское пить?
   -- Господа, природа это, конечно, очень хорошо, но здeсь холодно, -сказала Глаша.
   -- Ахъ, я совсeмъ замерзла,-- пискнула Сонечка.
   -- Сонечка, бeдненькая, ангелъ,-- кинулся къ ней Никоновъ,-- трите же лицо, что я вамъ приказалъ?
   -- Мы согрeемъ васъ любовью,-- сказалъ Беневоленскiй.
   "Боже, какой дуракъ, какъ я раньше не замeчала!" -- подумала Муся.
   -- А что, господа, если-бъ намъ поeхать д?а?л?ь?ш?е? Мы, правда, замерзнемъ.
   -- О, да!-- сказалъ Клервилль.-- Дальше...
   -- Куда же? Въ "Виллу Родэ"?
   -- Да вы съ ума сошли!
   -- Ни въ какой ресторанъ я не поeду,-- отрeзала Глафира Генриховна.
   -- Въ самомъ дeлe, не eхать же въ ресторанъ со своимъ шампанскимъ.-подтвердилъ Березинъ, все выбрасывавшiй осколки изъ ящика.
   -- А заказывать тамъ, сто рублей бутылка,-- пояснила Глафира Генриховна.
   -- Господа, въ ресторанъ или не въ ресторанъ, но я умру безъ папиросъ,-- простоналъ Никоновъ.
   -- Ну, и умрите,-- сказала Сонечка,-- такъ вамъ и надо.
   -- Жестокая! Вы будете виновницей моей смерти! Я буду изъ ада являться къ вамъ каждую ночь. {404}
   -- Пожалуйста, не являйтесь, нечего... Такъ вамъ и надо.
   -- За что, желанная?
   -- За то, какъ вы вели себя въ саняхъ.
   -- Сонечка, какъ онъ себя велъ? Мы въ ужасe...
   -- Ужъ и нельзя погрeть ножки замерзающей дeвочкe!..
   -- Гадкiй, ненавижу...
   Сонечка запустила въ Никонова снeжкомъ, но попала въ воротникъ Глашe.
   -- Господа, довольно глупостей! -- разсердилась Глафира Генриховна,-eдемъ домой.
   -- Папиросъ! Убью! -- закричалъ свирeпо Никоновъ.
   -- Не орите... Все равно до Невскаго папиросъ достать нельзя.
   -- Ну, достать-то можно,-- сказалъ Березинъ. -- Если черезъ Строгановъ мостъ проeхать въ рабочiй кварталъ, тамъ ночные трактиры.
   -- Какъ черезъ мостъ въ рабочiй кварталъ? -- изумился Витя. Ему казалось, что рабочiе кварталы отсюда за тридевять земель.
   -- Ночные трактиры? Это страшно интересно! А вы увeрены, что тамъ открыто?
   -- Да, разумeется. Во всякомъ случаe, если постучать, откроютъ.
   -- Ахъ, бeдные, они теперь работаютъ,-- испуганно сказала Сонечка.
   -- Нeтъ, какъ хорошо говорилъ князь! Я, право, и не ожидала...
   -- Господа, eдемъ въ трактиръ... Полцарства за коробку папиросъ.
   -- А какъ же снeжки?
   -- Обойдемся безъ снeжковъ, намъ всeмъ больше шестнадцати лeтъ.
   -- Всeмъ, кромe, кажется, Вити,-- вставила Глаша. {405}
   Витя взглянулъ на нее съ ненавистью.
   -- А вамъ...-- началъ было онъ.
   -- Мнe много, скоро цeлыхъ восемнадцать, пропeла Сонечка.-- Господа, въ трактиръ чудно, но и здeсь такъ хорошо!.. А наше шампанское?
   -- Тамъ и разопьемъ, вотъ и бокалы будутъ.
   -- Господа, только условiе: подъ самымъ страшнымъ честнымъ словомъ, никому не говорить, что мы были въ трактирe. Вeдь это позорь для благородныхъ дeвицъ!
   -- Ну, разумeется.
   -- Лопни мои глаза, никому не скажу!
   -- Григорiй Ивановичъ, выражайтесь корректно... Такъ никто не проговорится?
   -- Никто, никто...
   -- Клянусь я первымъ днемъ творенья!
   -- Да вeдь мы eдемъ со старшими, вотъ и Глафира Генриховна eдетъ съ нами,-- отомстилъ Витя. Глафирe Генриховнe, по ея словамъ, шелъ двадцать пятый годъ.
   -- Нeтъ, какое оно ядовитое дитё!
   -- Въ сани, въ сани, господа, eдемъ...
   Eхали не быстро и довольно долго. Стало еще холоднeе, Никоновъ плакалъ, жалуясь на морозъ. По настоящему веселы и счастливы были Муся, Клервилль, Сонечка. Мысли Муси были поглощены Клервиллемъ. Тревоги она не чувствовала, зная твердо, что этой ночью все будетъ сказано. Какъ, гдe это произойдетъ, она не знала и ничего не дeлала, чтобъ вызвать объясненiе. Она была такъ влюблена, что не опускалась до прiемовъ, которые хоть немного могли бы ихъ унизить. Муся даже и не стремилась теперь къ объясненiю: онъ сидeлъ противъ нея и т?а?к?ъ смотрeлъ на нее,-- ей этого было достаточно; она {406} чувствовала себя счастливой, чистой, расположенной ко всeмъ людямъ.
   Старый, низенькiй, грязноватый трактиръ всeмъ понравился чрезвычайно. Дамы имeли самое смутное понятiе о трактирахъ. Въ большой, теплой комнатe, выходившей прямо на крыльцо, никого не было. Немного пахло керосиномъ. Когда выяснилось, что огромная штука у стeны есть машина, а со скамьи всталъ заспанный п?о?л?о?в?о?й, котораго Березинъ назвалъ м?а?л?ы?й и б?р?а?т?е?ц?ъ ?т?ы ?м?о?й, дамы окончательно пришли въ восторгъ, и даже Глафира Генриховна признала, что въ этомъ заведенiи есть свой стиль.
   -- Ахъ, какъ тепло! Прелесть!
   -- Здeсь надо снять шубу?
   -- Разумeется, нeтъ.
   -- Отчего же нeтъ? Mesdames, вы простудитесь,-- сказалъ Березинъ, сдвигая два стола въ углу.-- Ну, вотъ, теперь прошу занять мeста.
   -- Право, я страшно рада, что насъ сюда привезли. А вы рады, Сонечка?
   -- Ужасно рада, Мусенька! Это прямо прелесть?
   -- Господа, я заказываю чай. Всe озябли.
   -- Папиросъ!..
   -- Слушаю-съ. Какихъ прикажете?
   -- Папиросъ!..
   -- Ну-съ, такъ вотъ, голубчикъ ты мой, перво-на-перво принеси ты намъ чаю, значитъ, чтобъ согрeться,-- говорилъ Березинъ: онъ теперь игралъ купца, очевидно подъ стиль трактира. Дамы съ восторгомъ его слушали.
   -- Слушаю-съ. Сколько порцiй прикажете? -- говорилъ еще не вполнe проснувшiйся половой, испуганно глядя на гостей.
   -- Сколько порцiй, говоришь? Да ужъ не обидь, голуба, чтобъ на всeхъ хватило. Хотимъ, {407} значитъ, себя чайкомъ побаловать, понимаешь? Ну, и бубликовъ тамъ какихъ-нибудь тащи, што-ли?
   -- Слушаю-съ.
   -- Папиросъ!..
   -- А затeмъ, братецъ ты мой, откупори ты намъ эту штучку. Своего, значитъ, кваску привезли... И стаканы сюда тащи.
   -- Слушаю-съ... За пробку съ не нашей бутылки у насъ пятнадцать копeекъ.
   -- Пятиалтынный, говоришь? Штой-то дороговато, малый. Ну, да авось осилимъ... И ж-жива!
   Отпустивъ малаго, Березинъ засмeялся ровнымъ, негромкимъ смeхомъ.
   -- Нeтъ, право, онъ очень стильный.
   -- Здeсь дивно... Григорiй Ивановичъ, положите туда на столъ мою муфту.
   -- Ага! Прежде "ну, и умрите", а теперь "положите на столъ мою муфту"?.. Богъ съ вами, давайте ее сюда, ваше счастье, что я такой добрый.
   -- И такой пьяный...
   -- Вамъ нравится здeсь, Вивiанъ? Вы не сердитесь, что мы все время говоримъ по русски?
   -- О, нeтъ, я понимаю... Мнe такъ нравится!..
   Клервилль дeйствительно былъ въ восторгe отъ поeздки, въ которой могъ наблюдать русскую душу и русскiй разгулъ. Самый трактиръ казался ему точно вышедшимъ прямо изъ "Братьевъ Карамазовыхъ". И такъ милы были эти люди! "Она никогда не была прекраснeе, чeмъ въ эту ночь. Но какъ, гдe сказать ей?" -думалъ Клервилль. Онъ очень волновался при мысли о предстоящемъ объясненiи, объ ея отвeтe; однако, въ душe былъ увeренъ, что его предложенiе будетъ принято.
   -- Мосье Клервилль, давайте помeняемся мeстами, вамъ будетъ здeсь у?д?о?б?н?e?е,-- предложила {408} Глафира Генриховна.-- Григорiй Ивановичъ, несутъ ваши папиросы. Слава Богу, вы перестанете всeмъ надоeдать...
   -- Господа, кто будетъ разливать чай?
   -- Глаша, вы.
   -- Я не умeю и не желаю. И пить не буду.
   -- Напрасно. Чай великая вещь.
   Никоновъ жадно раскуривалъ папиросу.
   -- Григорiй Ивановичъ, дайте и мнe,-- пропeла Сонечка.-- Я давно хочу курить.
   -- Сонечка, Богъ съ вами! -- воскликнула Муся.-- Я мамe скажу.
   -- А страшное честное слово? Не скажете.
   Она протянула руку къ коробкe, Никоновъ ее отдернулъ. Сонечка сорвала листокъ.
   -- Господа, это стихи.
   -- Стихи? Прочтите.
   -- Отдайте сейчасъ мой листокъ.
   -- Григорiй Ивановичъ, не приставайте къ Сонечке. Сонечка, читайте.
   "Въ дни безвременья, безлюдья
   Трудно жить -- кругомъ обманъ.
   Всeмъ стоять намъ надо грудью,
   Закуривъ родной "Османъ".
   -- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ",-- прочла нараспeвъ Сонечка.
   Послышался смeхъ.
   -- Какъ вы смeли взять мой листокъ? Ну, постойте же,-- грозилъ Сонечкe Никоновъ.
   -- Mesdames, на моей коробкe еще лучше,-- сказалъ Березинъ.-- Слушайте:
   "Ручеечки вспять польются,
   Злое сгинетъ навсегда,
   Пeсни "Пери" раздадутся,
   Такъ потерпимъ, господа".
   {409}
   -- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ".
   Смeхъ усилился. Настроенiе все поднималось.
   -- Господа, ей-Богу, это лучше "Голубого фарфора"!
   -- Какая дерзость! Поэтъ, пошлите секундантовъ.
   -- Слышите, злое сгинетъ навсегда. Горенскiй, собственно, говорилъ то же самое.
   -- Ахъ, какъ жаль, что князь съ нами не поeхалъ.
   -- Господа, несутъ шампанское.
   -- Несутъ, несутъ, несутъ!
   -- Вотъ такъ бокалы!
   -- Наливайте, Сергeй Сергeевичъ, нечего...
   -- Шампанское съ чаемъ и съ баранками!
   -- Я за чай.
   -- А я за шампанское.
   -- Кто какъ любитъ...
   -- Кто любитъ тыкву, а кто...
   -- Ваше здоровье, mesdames.
   -- Господа, мнe ужасно весело!
   -- Вивiанъ...
   -- Муся...
   -- Сонечка, я хочу выпить съ вами на ты.
   -- Вотъ еще! И я вамъ не Сонечка, а Софья Сергeевна.
   -- Сонечка Сергeевна, я хочу выпить съ вами на ты... Нeтъ? Ну, погодите же!
   -- Григорiй Ивановичъ, когда вы остепенитесь? Налейте мнe еще...
   -- Mesdames, я пью за русскую женщину.
   -- О, да!..
   -- Лучше "за того, кто "Что дeлать" писалъ"?
   -- Выпила бы и за него, да я не читала "Что дeлать".
   -- Позоръ!.. А я и не видeла!
   -- Можно и не читамши и не видeмши. {410}
   -- Мусенька, какая вы красавица. Я просто васъ обожаю,-- сказала Сонечка и, перегнувшись черезъ столъ, крeпко поцeловала Мусю.
   -- Я васъ тоже очень люблю, Сонечка... Витя, отчего вы одинъ грустный?
   -- Я нисколько не грустный.
   -- Отчего-жъ вы, милый, все молчите? Вамъ скучно?
   -- Атчиго онъ блэдный? Аттаго что бэдный...
   -- Выпьемъ, молодой человeкъ, шампанскаго.
   Сонечка вдругъ пронзительно запищала и метнулась къ Никонову, который вытащилъ изъ ея муфты крошечную тетрадку.
   -- Не смeйте трогать!.. Сейчасъ отдайте!
   -- Господа, это называется: "Книга симпатiй"!
   -- Сiю минуту отдайте! С-сiю минуту!
   -- Что я вижу!
   -- Муся, скажите ему отдать! Сергeй Сергeевичъ...
   -- Григорiй Ивановичъ, отдайте ей, она расплачется.
   -- Господа, здeсь цeлая графа: "Боже, сдeлай такъ, чтобы въ меня влюбился"... Дальше слeдуютъ имена: Александръ Блокъ... Собиновъ... Юрьевъ... Не царапайтесь!
   Всe хохотали. Сонечка съ бeшенствомъ вырвала книжку.
   -- Сонечка, какая вы развратная!
   -- Я васъ ненавижу! Это низость!
   -- Я вамъ говорилъ, что отомщу. Мессалина!
   -- Я съ вами больше не разговариваю!
   -- Сонечка, на него сердиться нельзя. Онъ пьянъ такъ, что смотрeть гадко... Налейте мнe, еще, поэтъ.
   -- Повeрьте, Сонечка, вашъ Донъ-Жуанскiй списокъ дeлаетъ вамъ честь. {411}
   -- Господа, а вы знаете, что здeсь былъ убитъ Пушкинъ? -- сказалъ Березинъ.
   Вдругъ наступило молчанiе.
   -- Какъ? Здeсь?
   -- Не здeсь-здeсь, а въ двухъ шагахъ отсюда. Съ крыльца, можетъ быть, видно то мeсто. Хотя точнаго мeста поединка никто не знаетъ, пушкинiанцы пятьдесятъ лeтъ спорятъ. Но гдe-то здeсь...
   Большинство петербуржцевъ никогда не было на мeстe дуэли Пушкина. Муся полушопотомъ объяснила по англiйски Клервиллю, что сказалъ Березинъ.
   -- ...Нашъ величайшiй поэтъ...
   -- Да, я знаю...
   Онъ дeйствительно зналъ о Пушкинe,-- видeлъ въ Москвe его памятникъ, что-то слышалъ о мрачной любовной трагедiи, о дуэли.
   -- Мeсто, на которомъ былъ убитъ Пушкинъ, ничeмъ не отличается отъ мeста, на которомъ никто не былъ убитъ,-- произнесъ съ разстановкой Беневоленскiй.
   -- Это очень глубокомысленное замeчанiе, сказала Муся, не вытерпeвъ. Она встала.
   -- А вы знаете, господа, здeсь очень душно и керосиномъ пахнетъ... У меня немножко кружится голова.
   -- У меня тоже.
   -- На воздухe пройдетъ... Но поздно, друзья мои, пора и во-свояси...
   -- Въ самомъ дeлe, пора, господа.. Такъ вы говорите, съ крыльца видно?
   Муся открыла дверь. Пахнуло холодомъ. Березинъ подозвалъ полового. Муся вышла на крыльцо. Справа жалостно звенeлъ колокольчикъ отъeхавшей тройки. Слeва у сосeдней лавки уже вытягивалась очередь. Дальше все было занесено снeгомъ. {412}
   "Нeтъ, ничего не видно... Онъ, однако, не вышелъ за мною"...-- подумала Муся. Вдругъ сзади сверкнулъ свeтъ и она, замирая, увидeла Клервилля.
   -- Ахъ, вы тоже вышли, Вивiанъ? -- спросила она по англiйски.-- Нeтъ, отсюда ничего не видно... Смотрите, это очередь за хлeбомъ. Бeдные люди, въ такой холодъ! Вeрно, у васъ въ Англiи этого нeтъ?
   Онъ не сводилъ съ нея глазъ.
   -- Какая прекрасная ночь, правда? -- сказала она дрогнувшимъ неожиданно голосомъ.-- "Да, сейчасъ, сейчасъ все будетъ сказано",-- едва дыша, подумала Муся.
   -- Я вышелъ, чтобъ остаться наединe съ вами... Мнe нужно вамъ сказать... Намъ здeсь помeшаютъ... Пройдемъ туда...
   Видимо очень волнуясь, онъ взялъ ее подъ руку и пошелъ съ ней въ сторону, по переулку. Черезъ минуту онъ остановился. Снизу прiятно пахло печенымъ хлeбомъ. Было почти темно. Людей не было видно. "Неужели у мeста дуэли Пушкина?.. Это было бы такъ удивительно, память на всю жизнь... Нeтъ, это простой переулокъ.. Стыдно думать объ этомъ... Сейчасъ все будетъ кончено... Но что ему сказать?" -- пронеслось въ головe у Муси.
   -- Муся, я люблю васъ... Я прошу васъ быть моей женою.
   Слова его были просты и банальны,-- Муся не могла этого не замeтить, какъ взволнована она ни была, какой торжествующей музыкой ни звучали эти слова въ ея душe. "Такъ съ сотворенiя мiра дeлали предложенiе. Но теперь м?н?e!.. Сейчасъ отвeтить или подождать?.. И к?а?к?ъ сказать ему? Лишь бы не сказать плоско... И не сдeлать ошибки по англiйски..." {413}
   -- Я не могу жить безъ васъ и прошу васъ стать моей женой,-- повторилъ онъ, взявъ ее за руку.-- Согласны ли вы?
   -- Я не могу отказать вамъ въ такомъ пустякe.